Джонс Джулия. Ученик пекаря

   — Самое время проснуться, молодой человек. Ты проспал всю ночь и добрую часть дня. Дай-ка я взгляну на твое плечо. — Женщина склонилась над ним, и он плотнее завернулся в одеяло. — Не надо меня стесняться, мальчик, — я слишком стара, чтобы ты скромничал. — Она стянула с Джека одеяло и осмотрела плечо. Джеку тоже захотелось взглянуть, но шею поворачивать было больно. — Все заживает на славу. Я хорошо потрудилась, если дозволено так сказать о себе. — Женщина перешла к очагу. — Ты, должно быть, проголодался — сейчас дам тебе жаркого с клецками.
   — Кто вы? — Джек никак не мог вспомнить, как тут очутился. Он помнил только, как люди Баралиса гнались за ними, а после в Мелли попала стрела. — Где Мелли? — Он попытался встать, но ноги его не держали.
   — Успокойся. Она вышла подышать воздухом.
   — Как она себя чувствует? — Джеку живо вспомнилась стрела, торчащая из руки Мелли.
   — Превосходно. Куда лучше, чем ты. Стрела вышла без хлопот. — Женщина подала Джеку миску жаркого. — На, поешь — это восстановит твои силы.
   Джек взял миску и стал есть. Что же случилось после того, как Мелли подстрелили? Он был тогда вне себя — его злила погоня, донимала боль от раны, а ранение Мелли привело его в ярость. Память осаждали образы всадников, валящихся с лошадей, и вырванной с корнем молодой поросли. То же снилось ему ночью в кошмарном сне. Как же он оказался здесь? Как им удалось уйти от наемников?
   — Здравствуй, Джек, — сказала вошедшая Мелли. — Как дела?
   — Что случилось... — Джек не знал даже, который теперь день.
   — На охоте? — Мелли, радуясь, что он заговорил, сделала ему глазами знак не возражать ей. — Ты ослабел, потеряв много крови. Мы были слишком далеко от дома, но я привела тебя сюда, и вот эта добрая госпожа оказала нам помощь.
   — Где это мы?
   — Близ восточной дороги.
   Джек едва верил своим ушам. Когда наемники напали на них, они были на расстоянии многих лиг от дороги. Как Мелли умудрилась дотащить его в такую даль? Старуха, видимо, решила оставить их наедине и ушла, сказав, что идет кормить свиней.
   — Расскажи мне, как все было, Мелли. — Он заметил, что она избегает смотреть ему в глаза.
   — Я и сама не знаю. Погоня была совсем близко, и вдруг началось что-то невообразимое. Похоже было, что поднялась буря, и наемников посшибало с лошадей.
   — А мы? Что случилось с нами? — Джека затрясло — его кошмар воплощался наяву. — Мелли, что с нами сталось?
   — Нас не тронуло, — сказала она, глядя в пол. Невысказанная правда повисла между ними. И он, и Мелли знали, что случилось, оба знали, что виной всему он. Джек сознавал, что настало время сказать себе прямо: он не просто ученик пекаря, в нем заложена сила, раздирающая его надвое. И, хочет он того или нет, ему придется научиться жить с ней. Дважды он совершил небывалое, дважды изменил порядок вещей. А теперь его руки обагрены кровью.
   — Мы уйдем, Джек, — сказала Мелли, словно читая его мысли. — Уйдем куда-нибудь далеко, где Баралис нас не достанет. — Мелли помолчала в раздумье. — Мы пойдем в Брен, и ты начнешь там новую жизнь.
   — А ты, Мелли? Ты не рождена для тягот путешествия, для бедности, для труда. Что будешь делать в Брене ты? — Джек говорил резче, чем намеревался, и видел, что огорчает Мелли.
   — Я пойду с тобой до Анниса. У меня там родственники. Они возьмут меня к себе, раз уж я сама ни на что не гожусь!
   — А кто твои родители, Мелли?
   — Мой отец — лорд Мейбор, — холодно ответила она, и Джек с трудом скрыл свое удивление. Он догадывался, что Мелли знатного рода, но не думал, что она происходит из столь богатой и влиятельной семьи. Джек не раз слышал, что лорд Мейбор — любимец королевы. Мелли нарушила его раздумья: — Ну, Джек, раз уж я открыла тебе свой секрет, скажи, почему Баралис преследует тебя? — Мелли понизила голос и говорила холодно и твердо. — Не из-за того ли, что я наблюдала в лесу два дня назад?
   Молчание Джека послужило достаточно красноречивым ответом. Мелли, смягчившись, опустилась на колени рядом с ним, взяла его руку и поцеловала ее.
   — Прости. Нехорошо с моей стороны затевать ссору, когда ты нездоров и тебе нужен покой.
   Джек любовался ее красотой. Кожа у нее светлая, как весеннее масло, а волосы темные, как зимняя ночь. Ему довольно было просто смотреть на Мелли и держать ее руку в своей — это искупало почти все, что с ним случилось. Все, кроме смертоубийства. Прав был Фальк, предрекая ему нелегкую жизнь.
   — И не стыдно тебе утомлять парня? — сказала, входя, хозяйка, и Джек спросил себя, не подслушивала ли она за дверью.
   — Да мне уже хорошо — Мелли нисколько не утомила меня. Я даже подумываю встать и размять ноги. — Джек сжал руку Мелли и отпустил ее.
   — Ну уж нет. Я как раз принесла свежего свиного жира и сейчас буду втирать его тебе в плечо.
   — Давайте я, — с лукавой улыбкой вызвалась Мелли.
   — Нет, девушка. Видела я, как ты нынче утром лепила клецки. Где уж допускать тебя к раненому, когда ты круглую клецку скатать не можешь. — Мелли вспыхнула, и старуха добавила: — А коли не хочешь сидеть без дела, почисти вон ту репу — мы положим ее в суп.
   Старуха сняла с Джека одеяло, велела ему наклониться и принялась втирать жир. Он был еще теплый, и женщина, нанося его на кожу, одновременно массировала мускулы.
   — Это нужно для того, чтобы плечо у тебя не окостенело. Я знала одного человека — ему располосовали руку в кабацкой драке. Рана была не тяжелая, только крови много вышло. И зажила она быстро и чисто, и шрам едва заметный остался — а вот рука окостенела, и он уже не мог ее разогнуть. Чем он только не лечился — ан нет, поздно. Раньше надо было думать. Ну вот, довольно пока.
   — Спасибо. — Джек теперь мог повернуть руку, и плечо не так болело. — Спасибо за все, что вы для нас сделали.
   — Нет, мальчик, не благодари меня. Я помогла вам из страха за себя. Разве твоя подружка не сказала тебе? — добавила старуха, видя недоумение Джека. — Я в доме живу одна — у меня нет ни мужа, ни сына.
   Джек сразу смекнул, в чем дело.
   — Вы боитесь, что мы донесем на вас властям?
   — Боялась поначалу — уж больно твоя подружка на меня напирала, но теперь мне спокойнее. По правде сказать, мне в радость о ком-то позаботиться — не все же со свиньями возиться, хочется и на людей поглядеть. — Старуха улыбнулась, показав крупные, но ровные зубы, и отошла помешать похлебку. — Компания свиней порой надоедает, зато их мясо — никогда. — И она бросила в горшок свиную ножку.
   Мелли, расправившись с репой, спросила хозяйку:
   — Вы не знаете, далеко ли отсюда до Бр...
   — Брескета, — поспешно перебил Джек. Зачем старухе знать, куда они идут? Не то чтобы Джек не доверял ей — он просто не хотел взваливать на нее лишнее бремя. Как только Баралис узнает, что они останавливались здесь — а Джек не сомневался, что он узнает, — эту женщину допросят. Лучше ей ничего не знать, иначе Баралис выпытает у нее ответ.
   — Никогда не слыхала о таком месте. У нас поблизости никакого Брескета нет.
   — Это где-то на юге, — сказала Мелли, и Джек порадовался, что она так с ходу поняла его. Брескета в природе не существовало.
   — Так вы идете на юг?
   — Да, и хотим уйти как можно скорее. Мы не собираемся обременять вас дольше, чем необходимо.
   — Вы меня не обременяете, дети. За моим столом уже давненько никто не сидел — и я успела позабыть, как это приятно. Мой муж умер много лет назад, да и я скоро последую за ним. Я хорошо жила — у меня была еда и теплый кров, но сегодня я поняла, чего мне не хватало. Нет у меня ни детей, ни друзей, ни знакомых — мое положение вынуждает меня жить почти в полном одиночестве. Вы ничем меня не обременили. — И старуха отвернулась помешать жаркое.
   Джек и Мелли переглянулись, тронутые ее словами. Джеку даже захотелось остаться. Ему казалось, что он уже давно находится в бегах, да и будущее не сулило покоя. Тут, на кухне, так тепло и уютно — жаль будет уходить.
   — Но завтра нам придется уйти, — тихо сказал он.
   — Останьтесь еще на денек — пусть твои раны зарубцуются. Если уйдешь слишком рано, они могут открыться. Кроме того, надо будет собрать вам в дорогу еду и одежду.
   — Ладно, — сдался Джек, — уйдем послезавтра.

Глава 23

   Баралис испытывал легкое беспокойство. Пора бы уж герцогу Бренскому прислать письмо — хотя бы с укором по поводу того, что помолвка откладывается. Не потому ли герцог молчит, что охладел к нему? Хотя вряд ли Баралис мог упрекать Брена — тот дожидается решения уже полгода, а образцом терпеливости его не назовешь.
   Зато честолюбия герцогу не занимать. Баралис улыбнулся краем рта. Брен жаждет этого брака не менее, чем он сам. Может ли герцог желать для своей дочери лучшего мужа, чем принц Кайлок, наследник Четырех Королевств? Своих сыновей у герцога нет, и только в зяте может он обрести сына. Не имея наследников мужского пола, герцог ищет союза с Четырьмя Королевствами, чтобы упрочить свое положение: когда его зятем станет принц могущественной державы, противники поостерегутся бросать ему вызов. Когда же дочь подарит герцогу внука, будущее герцогства Брен можно считать обеспеченным. Но до того времени герцогу придется положиться на помощь Четырех Королевств.
   Выдав свою дочь за принца, славный герцог сделает еще один шаг к королевской короне, которой бредит. Да, ему нужны новые земли, но прежде всего ему нужна корона. Он мог бы объявить себя королем хоть сейчас — тому были примеры, — но рискует оказаться в смешном положении, если лорды его не поддержат. Их поддержку он может снискать только подкупом — а короли расплачиваются землями.
   Не повредит также успех в торговых делах. Рыцари завладели всеми торговыми путями на северо-востоке, и Тирен делит с герцогом доходы. Превосходное соглашение: герцог предоставил Тирену почти полную монополию на некоторые товары в обмен на долю в прибылях. В последнее время Брен, однако, предпочитает брать с Вальдиса дань людьми, а не золотом. Рыцарей все чаще видят на ратных полях Брена.
   Скоро и Баралис вступит в прибыльное сообщество северо-востока. Королева, проиграв ему пари, будет вынуждена согласиться на брак. Едва ли она будет возражать — этот союз сулит Харвеллу честь и славу, а что еще важнее — обращает опасного соперника в ценного сторонника. Если королева и воспротивится, то единственно из ненависти к Баралису и нежелания следовать его совету.
   Ничего, у него есть на руках пара козырей, с помощью которых он склонит ее к согласию. Баралис пошарил в ящике стола. Вот он, этот портрет... миниатюра величиной с монету. Портрет молодой девушки, столь прекрасной, что Баралис не мог не любоваться ею: пышные золотые локоны, мраморное чело, безупречно гладкие щеки и восхитительно маленький, но пухлый розовый рот — воплощение невинности! Это было изображение дочери герцога Бренского, Катерины.
   Стоит королеве только взглянуть на этот портрет, и она не сможет противиться. Красота девушки заставит ее умолкнуть — кого оставит равнодушным это ангельское лицо? Королева может усомниться в сходстве — известно, что портретисты склонны льстить своим моделям, — но у Баралиса имеется письмо от герцога, где тот клянется своей честью, что этот портрет — истинное подобие его дочери.
   Баралис, в свою очередь, отправил в Брен портрет Кайлока. Единственная вольность, которую позволил себе живописец, была улыбка, изображенная на лице принца. Из ответного письма герцога явствовало, что Катерина нашла принца весьма привлекательным.
   Баралис решил, что нынче же напишет герцогу, заверив его, что вопрос с помолвкой будет улажен в течение месяца. Письмо он отправит с быстрым гонцом, но даже в этом случае оно прибудет в Брен не ранее чем через три недели.
   Вошедший Кроп отвлек его от размышлений.
   — Чего тебе?
   — Вам лучше, хозяин?
   — Мне некогда вести с тобой светские беседы, Кроп, — меня ждут дела. Говори, что хотел сказать, и убирайся.
   — Я был в городской таверне и говорил там с наемниками. Они сказали, что сперва хотят поглядеть, какого цвета ваши деньги.
   — Понятно — от этой породы иного ожидать не приходится. Я встречусь с ними завтра у входа в убежище — договорись об этом.
   — Да, ваша милость. И еще...
   — Да?
   — Вы просили меня узнать... — Кроп замялся в поисках нужного слова.
   — С которой из шлюх спит теперь Мейбор, — выручил его Баралис. — Так что же?
   — Я вышел за ним в сад и видел, как он беседует с дамой.
   — Принимая во внимание вкусы Мейбора, я полагаю, что ты выражаешься слишком изящно.
   — И эта дама, — продолжал не понимавший шуток Кроп, — обещала прийти к нему как стемнеет.
   — Сегодня? — Кроп кивнул. — Ты уверен? — Кроп кивнул снова. — Кто эта женщина?
   — Ее зовут Лилли, и она служит горничной у госпожи Гел... — Кроп запнулся, силясь выговорить трудное имя.
   — Геллиарны. Я знаю эту горничную. Вострушка постоянно строит мне глазки. — Баралис поразмыслил. Он отучит Мейбора обнажать меч в его присутствии — а опыт говорит ему, что наглядные уроки усваиваются лучше всего. — Теперь подумай хорошенько, Кроп. Лорд Мейбор сказал, что будет ждать ее у себя?
   — Нет, ваша милость, он велел ей дожидаться его.
   — Прекрасно. Теперь слушай, что тебе надо сделать. Ты ведь знаешь, как пройти к Мейбору по тайному коридору?
   — Да, ваша милость.
   — Хорошо. Будь там, когда девушка придет. Проверь, нет ли поблизости Мейбора...

* * *

   Тавалиск совершал обряд, благословляя море у берегов Рорна. Каждый год сосуд воды из залива с великими почестями доставлялся во дворец, где на воду при посредстве архиепископа нисходил святой дух. Освященная вода возвращалась в темные волны залива.
   Обряд освящения морской воды существовал в Рорне уже несколько столетий. Здесь верили, что святая вода усмиряет море и обеспечивает богатый улов. Тавалиск, хотя и сомневался в этом, в качестве архиепископа был обязан совершать и этот обряд, и многие другие.
   Счастье сопутствовало ему. С тех пор как он стал архиепископом, Рорн вступил в долгий период благоденствия. Чужие бедствия, такие, как чума в Марльсе или разорение Силбура, только обогащали Рорн. Человеку, желавшему сохранить свои деньги, советовали поместить их в Рорне — Рорн был самым устойчивым и процветающим городом юга, прибежищем богачей.
   Естественно, что Тавалиску как архиепископу приписывались немалые заслуги в достижении такого благополучия. Он благословлял воды, он благословлял торговые суда, он благословлял всех — от ростовщиков до чистильщиков рыбы.
   Народ любил Тавалиска, и народная благодарность не знала границ. Особенно нравился Тавалиску один обычай. Если у купца, каким бы видом торговли он ни занимался, выдавался удачный год, он, помимо уплаты обычных налогов, делал щедрое пожертвование церкви. Из этих пожертвований складывалась так называемая архиепископская казна — она и в самом деле была чисто архиепископской. Самое смешное, что люди, вечно плакавшиеся на тяжесть налогов, охотно жертвовали в архиепископскую казну. Они верили, что этим обеспечат себе удачу и на будущий год.
   Благословив воду, Тавалиск поклонился причту и удалился. Ему не терпелось вернуться в свои покои, чтобы заново перечесть интересующее его пророчество Марода.
   Идя по высоким сводчатым коридорам и любуясь красой украшающих их мраморных херувимов, Тавалиск услышал за собой чьи-то робкие шаги.
   — Гамил, неужто я нигде не могу от тебя укрыться?
   — Простите, если помешал, ваше преосвященство, — повинился Гамил, с трудом поспевая за архиепископом.
   — Ну, что там у тебя?
   — Марльс изгнал рыцарей.
   — Насколько деятельно они это делают?
   В Рорне этим занимались весьма активно. За сообщение о местонахождении рыцарей объявили награду в пять серебряных монет, и одни горожане принялись доносить на других. Особенно забавлял Тавалиска такой фортель: несчастных чужеземцев ловили, оглушали, метили эмблемой Вальдиса и сдавали властям. Предприимчивые рорнцы ничем не гнушались, чтобы заработать свои пять монет. Тавалиск им не препятствовал: чем больше рыцарей будет изгнано, подлинных или мнимых, тем сильнее разгневается Вальдис.
   — Пока им просто запретили доступ в город, ваше преосвященство, — изгнание тех, кто уже в городе, еще не началось.
   — А что Тулей?
   — Тулей колеблется.
   — Ему всегда не хватало характера. Есть ли новости из Камле?
   — Камле не скоро раскачается, ваше преосвященство, а возможно, и вовсе ничего не предпримет: он живет в тени Вальдиса.
   — Не думаю, что Вальдис отбрасывает такую же длинную тень, как бывало, Гамил.
   — Вы правы, ваше преосвященство. Вальдис утратил часть своего могущества, но было бы неверно недооценивать его.
   — Гамил, я избегаю недооценивать кого бы то ни было. И не нуждаюсь в твоих уроках. — Тавалиск все время возвращался мыслями к пророчеству Марода. Оставалось неясным, какую роль сыграют рыцари в его осуществлении, но их изгнание именно теперь представлялось Тавалиску как нельзя более верным шагом.
   Эти опасные люди хорошо осведомлены о чужих землях и богатствах, а герцог Бренский отчаянно нуждается в новых землях. Население его государства за последние десять лет возросло вдвое, и ему нужны пашни и пастбища. Герцог полагает, что если он расширит свой Брен, то сможет объявить его королевством. Аннис и Высокий Град, не говоря уж о Нессе и Четырех Королевствах, с растущим беспокойством следят, как разрастается Брен.
   Ну, Четырем Королевствам недолго осталось тревожиться. Скоро они заключат с Бреном крепкий союз. Баралис позаботился об этом — жалкий простолюдин, крестьянский сын из-под Лейсса. Жажда власти сделала его королевским советником, и он не остановится на этом. Интрига и колдовство служат ему оружием — Тавалиск только теперь начал догадываться, куда он метит.
   Есть еще Тирен, глава вальдисского рыцарства. Алчность — вот главный его порок. Он — ловкий делец — перекрыл торговые пути на север, заручившись дружбой влиятельных лиц. Жителей холодного севера легче надуть показным благочестием — на юге Тирен не столь преуспел. Ему не удалось утвердиться в торговле шелком и специями — купцы Рорна и Марльса не питают доверия к рыцарям. Они наслышаны о разложении ордена — старания архиепископа не пропали даром.
   В Обитаемых Землях началось опасное шатание. Это чревато бедствиями, а причиной всему — коммерция и политика. Или деньги и власть, если называть вещи своими именами. Тавалиск лучезарно улыбнулся.
   — Ах, Гамил, нет ничего более волнующего на свете, чем интрига.
   — Искусство вашего преосвященства в этой области известно всем.
   — Это так, Гамил. Кто знает — быть может, в ближайшие месяцы я стану еще более знаменит.
   Архиепископ приободрился. Ему уже не терпелось помериться умом с северянами. Посмотрим, кто кого!
   — Что слышно о нашем рыцаре?
   — Он покинул Тулей несколько дней назад, ваше преосвященство. Они с мальчиком теперь едут верхом и по-прежнему держат путь на север.
   — Когда он прибудет в Несс, пусть за ним усилят надзор. Обиталище Бевлина находится неподалеку от Несса. Если наш рыцарь посетит его, я хочу знать об этом.
   — Будет исполнено, ваше преосвященство.
   Они дошли до покоев архиепископа, и Тавалиск открыл дверь, но Гамила не пустил.
   — Ты свободен, Гамил.
   — Но нам нужно обсудить еще кое-какие дела, ваше преосвященство.
   — В другой раз, Гамил. Я собираюсь поесть и желаю сделать это наедине. Если тебе нечем заняться, ступай обратно в часовню — я, кажется, оставил там перчатки. — Тавалиск подождал, пока его секретарь не исчез из виду, потом достал из-за пояса перчатки, вошел и запер за собой дверь.

* * *

   Таул не переставал думать об архиепископе Рорнском. Зачем нужно было столь могущественному человеку заключать его, Таула, в тюрьму и подвергать пыткам? Да, Таул — рыцарь, но почему именно его? В Рорне в ту пору было много рыцарей — одни проверяли, нет ли недозволенных товаров на приходящих в порт кораблях, другие исполняли роль гонцов и посланников, третьи проезжали через город, направляясь куда-то еще. Почему именно он попал в тюрьму? Он не замешан в политических интригах, он не шпион — зачем нужно за ним следить? Таул тяжело вздохнул, зная, что слежка ведется за ним и теперь.
   Не раз после отъезда из Рорна он замечал, что за ним наблюдают. Они с мальчиком въезжали в селение — и, каким бы малым оно ни было, Таул чувствовал, что среди его жителей непременно есть хотя бы один, кто возьмет их на заметку. В Тулее он ощущал слежку непрерывно.
   — Скажи-ка, — сказал Таул мальчику, — что тебе известно об архиепископе Рорнском?
   — Он прохвост — и это чистая правда, — вытерев нос, сообщил Хват. — Но в городе его любят. Все говорят, что никогда Рорн не был богаче, чем при нем.
   — Кем он был до того, как стал архиепископом?
   — Тут какая-то тайна. По всей видимости, он не шел обычной дорожкой и не был священником. Просто как-то исхитрился и захватил власть. Я об этом мало что знаю — ведь это случилось задолго до моего рождения. — Мальчик направил пони в объезд мимо кучи камней — он стал ездить намного лучше. — Но одно я тебе скажу: его богатство не измеряется никакими мерками. Мы с приятелем однажды забрались в его дом, недалеко от места, куда ты носил свое первое письмо, помнишь? — Таул кивнул. — Ну так вот, мы решили немного пошарить там. Я не всегда был карманником, одно время я помогал грабить дома. Я залезал в дом первым и смотрел, есть ли там что стоящее. И туда залез — дом красивый, но ничего особенного. А попал внутрь — и глазам не верю: в комнатах полно золота, серебра, алмазов и изумрудов. И еще всякое: картины, резные ларцы, украшения, ковры, что душе угодно — навалено кучами до самых стропил. Прямо сокровищница, да и только.
   Нечего и говорить, как меня проняло. Я выбрался наружу и дал моему приятелю знак. Он уже было принялся за дело, а тут глядь — несут кого-то в нарядных носилках. Он вышел, и мы увидели, что это архиепископ, — этого толстопузого ни с кем не спутаешь. И глядим — он идет прямо в дом, который мы наладились грабить. Как только мой друг понял, чей это дом, он тут же пошел на попятный. Кому охота связываться с архиепископом?
   — И ты думаешь, что все это добро принадлежало ему?
   — Ну не носильщикам же! — осклабился Хват. — Ясно, ему. Он стал снимать сливки с Рорна еще до моего рождения.
   — Не знаю, зачем он так старается обеспечить свое будущее. Архиепископов назначают пожизненно. — Таулу вспомнились уроки истории.
   — Это никогда еще не мешало народу избавиться от того, кто ему не по вкусу. Рорнцы известны своим буйным нравом. Они уже прогнали нескольких архиепископов, а кое-кому из них и головы отрубили.
   — Мне кажется, архиепископ — очень мстительный человек. — Таул представил себе песок на том месте, где раньше было озеро.
   — Тут ты прав, Таул. Я слышал, он приказал засечь до смерти одну свою служанку и всю ее семью только за то, что она разболтала подружкам о том, что он обжора.
   — Значит, архиепископ каким-то образом узнает, что говорят о нем в городе?
   — Рорн кишит шпионами Тавалиска. Говорят, что если ты не шпионишь для архиепископа, то архиепископ шпионит за тобой.
   — И откуда ты все это знаешь? — удивился Таул.
   — Слушаю и мотаю на ус. Люди не обращают внимания на ребенка и разговаривают, будто меня здесь нет. Но меня-то ты, надеюсь, не считаешь шпионом? — разобиделся вдруг Хват.
   — Мне приходило это в голову. — Таул отвернулся, чтобы скрыть улыбку.
   — Если ты думаешь, что я шпион, то я сейчас же поворачиваю назад в Рорн. — Хват без всякого изящества осадил пони и продолжил негодующе: — Я столько для тебя сделал, я спас тебе жизнь, я снабдил тебя звонкой монетой — и после этого у тебя хватает наглости заявлять, что я шпион.
   — Я не говорил, что ты шпион. Я сказал, что такая мысль приходила мне в голову. Я солгал бы, если б сказал иначе. Можешь вернуться в Рорн или остаться со мной, как угодно. Мне некогда с тобой препираться. — И Таул двинул коня вперед, оставив Хвата позади.
   Немного погодя Хват крикнул:
   — Ладно уж, поеду с тобой — погоди.
   В середине дня они приехали в довольно большое село, приятное на вид и ухоженное, и Таул решил поесть в гостинице, изменив галетам и вяленому мясу.
   Таверна была небольшая, но чистая, со свежесрезанным камышом на полу. Внутри стояли кучкой несколько местных жителей, а один сидел за столом. Молодая девушка устремилась навстречу путникам, но ее остановил мужчина средних лет. Девушка вернулась на кухню, а мужчина подошел обслужить гостей.
   — Вам что подать? — спросил он не враждебно, но с подозрением — с чужими, как известно, одни хлопоты.
   — Кувшин эля и две порции какой-нибудь еды.
   — Есть жареная козья нога и козий сыр. — Мужчина произнес это с вызовом, словно ожидая, что Таул станет воротить нос, и удивился, когда тот ответил:
   — Хорошо, несите и то, и другое, да побольше.
   Пока они ждали заказанного, человек, сидевший в одиночестве, затянул песню, глядя на них мутными глазами. Как только хозяин принес эль, он запел еще громче, но мужчины, стоявшие в стороне, даже не оглянулись. Таул шепотом посоветовал Хвату не обращать на пьяницу внимания, но тут последний, к несчастью, встал и заковылял к их столу.
   Он навалился на стол, продолжая петь. Хозяин, подавая еду, спросил тихо, не беспокоит ли их певец. Таул, не желая неприятностей, покачал головой. Пьяница допел и устремил взор на кувшин с элем.