Страница:
Устроив Венецию в прохладной тени, Хэзард вскарабкался вверх по изъеденному ветрами желтоватому камню. Он посмотрел в ту сторону, откуда они приехали, и сразу увидел погоню. Их преследовали четверо. Хэзард дважды пересчитал всадников, потом пристально осмотрел окрестности и с облегчением убедился в том, что больше никого нет.
Преследователи двигались по рукаву реки медленно, выискивая следы, и, хотя Хэзард проявил максимум осторожности, он понимал, что любой профессиональный следопыт с легкостью мог вычислить, куда они направились. Если бы они выехали хотя бы на день, даже на полдня раньше, то сейчас уже оказались бы на землях племени лакота. Конечно, это представляло бы для них определенную опасность, так как лакота всегда враждовали с абсароками, но куда опаснее это было бы для их преследователей. Отличные ружья последней модели всегда ценились индейцами, а ружья, которыми снабдил своих друзей Янси Стрэхэн, можно было разглядеть за пять миль.
Хэзард внимательно огляделся кругом и нашел неплохое место для засады. Он спустился вниз по крутому склону, увлекая за собой песок и камни, потом помог Венеции вскарабкаться на гору и спрятал ее в укрытии.
— Лежи тихо, — велел он, — ни в коем случае не шуми. Я вернусь через несколько минут.
— У нас есть шанс? Только скажи мне правду! — На ее лице было странное выражение — смесь страха и азарта.
Хэзард вздохнул и отвернулся, намереваясь солгать, но потом передумал.
— Очень небольшой шанс. Ты умеешь стрелять?
Венеция сделала глубокий вздох, не сводя глаз с мужчины, с которым ей хотелось прожить долгую счастливую жизнь, и, призвав на помощь всю свою отвагу, честно ответила:
— Не слишком хорошо. Можно сказать, средне. Я стреляла только по неподвижным мишеням.
— Но если придется, ты сможешь выстрелить? Венеция понимала, о чем спрашивает ее Хэзард. На карту были поставлены их жизни.
— Да, — сказала она. — Если придется. Он быстро улыбнулся.
— Отлично. Тогда бери ружье. Я скоро вернусь. Нужно попытаться разделить их: тогда наши силы окажутся равными. Я собираюсь оставить одну лошадь ниже по течению, а вторую привязать у подножия. Этим парням придется разделиться, чтобы подойти к ним. Во всяком случае, я от всей души надеюсь, что они проявят должную осторожность.
Стоя посередине реки, Хэзард закрепил один повод между двух камней, а второй пустил болтаться в воде. Он надеялся создать впечатление, что лошадь сама случайно запуталась в камнях. Это было не слишком удачным вариантом, но при подобных обстоятельствах даже очевидное может показаться преследователям подозрительным. Вторую лошадь он пустил свободно пастись у подножия скалы. На небольшой поляне росла густая сочная трава, и он был уверен, что животное никуда не уйдет.
Взобравшись обратно наверх, он взял у Венеции ружье и установил его на опору таким образом, чтобы держать на прицеле лошадь, стоящую посередине рукава. Ему необходимо было убить сразу двоих.
Хэзард узнал первого следопыта, как только вся четверка подъехала поближе. Это был Хайд, полукровка из племени шейенов. Во время войны он сражался в армии Прайса, и теперь его часто нанимали разведчиком или следопытом. С ним рядом держался мексиканец, известный под именем Монтеро, по прозвищу Охотник. Следом ехали двое белых — крупных, одетых для верховой езды как принято на Восточном побережье. Это наверняка были люди Янси Стрэхэна.
Хэзард знал, что первые двое найдут даже песчинку на гранитной скале, дочиста вымытой проливным дождем. Но это, по крайней мере, облегчало выбор: кого придется убить первыми. У Хайда была репутация мясника, настолько виртуозно он владел ножом. За мексиканцем в прошлом тоже числилось несколько убийств. Если эта парочка останется в живых, нечего и думать о том, чтобы продолжать путь.
Между тем всадники так осторожно приближались к лошади, оставленной посередине рукава, словно это была мина-ловушка. Еще ярдов десять — и тогда Хэзарду ничто не помешает выстрелить. Он затаил дыхание и про себя считал шаги, пока мужчины поднимались вверх по течению. «Давайте, давайте! — про себя подгонял их Хэзард. — Еще пять шагов… четыре… три… Продолжай идти, Хайд, не останавливайся!» Наконец он решил, что пора, и выстрелил один раз, потом второй. На реке начался переполох. Два трупа упали в воду, лошади взвились на дыбы, заржали, белые мужчины развернули своих скакунов и галопом поскакали прочь в поисках укрытия. Хэзард выстрелил еще два раза — но так, для острастки. У него не осталось времени как следует прицелиться. Ему повезло, что он избавился от Хайда и мексиканца.
— А теперь, — Хэзард повернулся к Венеции, — начинается потеха. Насколько «средне» ты стреляешь?
Молодая женщина улыбнулась: прежняя уверенность в себе пришла на смену страху.
— Я сказала «средне», потому что сравнивала свое умение с твоим мастерством. Вы, абсароки, с такой легкостью его демонстрируете, когда мчитесь на своих боевых лошадях!
Хэзард был приятно удивлен. Возвращение домой становилось с каждой минутой все более реальным.
— Я никогда не предполагал, что ты настолько скромна, — усмехнулся он.
— Я не скромна, а всего лишь практична, любимый. Если стрелять с позиции, а не с несущейся вскачь лошади, то я выбиваю девяносто очков из ста. Меня папа научил.
Хэзард посмотрел на мать своего ребенка, одетую в простое ситцевое платье, и решил, что ему невероятно повезло.
— Ты никогда не перестанешь меня удивлять! Венеция ответила ему весьма красноречивым взглядом, — Чтобы я могла продолжать удивлять тебя, не скажешь ли ты мне, как мы отсюда выберемся?
— Очень просто: я собираюсь спуститься вниз и покончить с ними. — Хэзард не спускал глаз с лесочка, где укрылись люди Стрэхэна. — У нас нет воды, нет еды, мы не можем оставаться здесь долго. Они могут ждать сколько угодно: у них есть время. А у нас его нет. Когда Янси не обнаружит нас в карете, он понесется сюда с удвоенной скоростью. Если у меня все получится, мы доберемся до охотничьих угодий племени лакота через четыре часа, а оттуда недалеко до дома. Но тебе придется меня прикрыть. Стреляй без промаха!
Хэзард так легко и бесшумно спустился вниз, что Венеции показалось, что он буквально растворился в воздухе. Положив ружье на большой валун, она устроилась так, чтобы можно было наблюдать за пейзажем внизу, но при этом не высовываться. Минут десять она не слышала ни единого звука и не видела ни единого движения, хотя точно знала, что Хэзард уже на берегу.
Внезапно Хэзард вылетел на открытое место между рекой и скалой. Оба мужчины вскочили на ноги, ошарашенные его неожиданным появлением, и Венеция начала наводить ружье. Наконец ей удалось взять на мушку мужчину слева от Хэзарда. Времени на раздумья не оставалось. Она выстрелила в ту самую секунду, когда Хэзард перекатился на правую сторону, разрядив оба своих «кольта» в человека, стоявшего перед ним.
Вороны и вьюрки громко выразили свое негодование неожиданной стрельбой, а потом наступила мертвая тишина. Когда дым рассеялся, Хэзард, держа оружие наготове, убедился, что все их противники мертвы. Он повернулся к Венеции, стоявшей на вершине на фоне ярко-синего неба, помахал ей рукой и послал воздушный поцелуй.
Через десять минут они уже ехали на северо-запад, ведя за собой еще четверку лошадей с запасом еды, оружием и патронами. Этого им должно было хватить, чтобы доехать до дома. Венеция переоделась в кожаные штаны, которые Хэзард купил для нее на последней почтовой станции, и чувствовала себя очень комфортно на индейской лошадке, когда-то принадлежавшей полукровке Хайду.
— Я всегда буду рад взять вас с собой в качестве подкрепления, мисс Венеция. — Хэзард с улыбкой разглядывал ее новый наряд и наслаждался экзотической красотой своей жены. Они ехали бок о бок по лугам, заросшим бизоновой травой, легкий ветерок обдувал их лица. — Если бы я знал, что бостонские леди из высшего света настолько хорошо владеют оружием, я бы относился к ним более серьезно.
— К вашему сведению, остальные леди вовсе не так хорошо стреляют, — заявила Венеция с высокомерием настоящей светской дамы из Бостона. — Я, мистер Блэк, единственная в своем роде!
— Не буду с тобой спорить, биа, — Хэзард протянул руку и ласково погладил ее по щеке. — Ты единственная и неповторимая.
Он улыбнулся, и Венеция улыбнулась в ответ. Они были в мире с самими собой, в мире с окружающим, хотя вот-вот должны были въехать на вражескую территорию. В течение следующего часа они неторопливо беседовали, обсуждая предстоящее путешествие по землям индейцев лакота, но по молчаливому уговору никто из них не строил планов на будущее. Янси был еще жив, Голубой Цветок ждала в горной деревне возвращения своего жениха, Венеция потеряла свое Наследство, а Хэзард знал, что ему потребуется не одна неделя, чтобы возобновить работу на шахте. Но сейчас они были счастливы, и ничто не могло этому помешать.
Когда Паудер-ривер осталась позади, Хэзард объявил, что теперь они будут двигаться только днем, потому что лакота имеют обыкновение нападать по ночам. Он знал все укрытия в пещерах, поэтому при разумной осторожности им ничего не грозило, и все-таки Хэзард почти не спал, оберегая сон Венеции. Он размышлял о том, как она вошла в его жизнь и все изменила, думал о своем ребенке, которому предстояло жить совсем в другой Монтане. За последние три года на земли индейцев переселилось больше белых, чем за последние триста лет. И когда кончалось золото, уезжали рудокопы, а фермеры оставались.
Пока Большая Медведица поворачивалась вокруг Северной звезды и ночь уходила на запад, Хэзард всматривался в темноту и прислушивался к ровному дыханию женщины, которую он любил. Он думал о том, сколько еще продержится его народ, пока не настанет день, когда новое поколение индейцев абсароки родится в неволе. И тогда Хэзарду становилось грустно. Он опоздал родиться, и ему не суждено было прожить жизнь так, как прожили ее его предки. Он родился слишком поздно, чтобы познать то счастье, которое познал его отец, — жить на плодородной земле, где ходят бесчисленные стада бизонов…
Ближе к рассвету, когда Хэзард понимал, что эти проблемы ему не решить, он задумывался о своих собственных. И главная из них была связана с Голубым Цветком, его невестой.
43
44
Преследователи двигались по рукаву реки медленно, выискивая следы, и, хотя Хэзард проявил максимум осторожности, он понимал, что любой профессиональный следопыт с легкостью мог вычислить, куда они направились. Если бы они выехали хотя бы на день, даже на полдня раньше, то сейчас уже оказались бы на землях племени лакота. Конечно, это представляло бы для них определенную опасность, так как лакота всегда враждовали с абсароками, но куда опаснее это было бы для их преследователей. Отличные ружья последней модели всегда ценились индейцами, а ружья, которыми снабдил своих друзей Янси Стрэхэн, можно было разглядеть за пять миль.
Хэзард внимательно огляделся кругом и нашел неплохое место для засады. Он спустился вниз по крутому склону, увлекая за собой песок и камни, потом помог Венеции вскарабкаться на гору и спрятал ее в укрытии.
— Лежи тихо, — велел он, — ни в коем случае не шуми. Я вернусь через несколько минут.
— У нас есть шанс? Только скажи мне правду! — На ее лице было странное выражение — смесь страха и азарта.
Хэзард вздохнул и отвернулся, намереваясь солгать, но потом передумал.
— Очень небольшой шанс. Ты умеешь стрелять?
Венеция сделала глубокий вздох, не сводя глаз с мужчины, с которым ей хотелось прожить долгую счастливую жизнь, и, призвав на помощь всю свою отвагу, честно ответила:
— Не слишком хорошо. Можно сказать, средне. Я стреляла только по неподвижным мишеням.
— Но если придется, ты сможешь выстрелить? Венеция понимала, о чем спрашивает ее Хэзард. На карту были поставлены их жизни.
— Да, — сказала она. — Если придется. Он быстро улыбнулся.
— Отлично. Тогда бери ружье. Я скоро вернусь. Нужно попытаться разделить их: тогда наши силы окажутся равными. Я собираюсь оставить одну лошадь ниже по течению, а вторую привязать у подножия. Этим парням придется разделиться, чтобы подойти к ним. Во всяком случае, я от всей души надеюсь, что они проявят должную осторожность.
Стоя посередине реки, Хэзард закрепил один повод между двух камней, а второй пустил болтаться в воде. Он надеялся создать впечатление, что лошадь сама случайно запуталась в камнях. Это было не слишком удачным вариантом, но при подобных обстоятельствах даже очевидное может показаться преследователям подозрительным. Вторую лошадь он пустил свободно пастись у подножия скалы. На небольшой поляне росла густая сочная трава, и он был уверен, что животное никуда не уйдет.
Взобравшись обратно наверх, он взял у Венеции ружье и установил его на опору таким образом, чтобы держать на прицеле лошадь, стоящую посередине рукава. Ему необходимо было убить сразу двоих.
Хэзард узнал первого следопыта, как только вся четверка подъехала поближе. Это был Хайд, полукровка из племени шейенов. Во время войны он сражался в армии Прайса, и теперь его часто нанимали разведчиком или следопытом. С ним рядом держался мексиканец, известный под именем Монтеро, по прозвищу Охотник. Следом ехали двое белых — крупных, одетых для верховой езды как принято на Восточном побережье. Это наверняка были люди Янси Стрэхэна.
Хэзард знал, что первые двое найдут даже песчинку на гранитной скале, дочиста вымытой проливным дождем. Но это, по крайней мере, облегчало выбор: кого придется убить первыми. У Хайда была репутация мясника, настолько виртуозно он владел ножом. За мексиканцем в прошлом тоже числилось несколько убийств. Если эта парочка останется в живых, нечего и думать о том, чтобы продолжать путь.
Между тем всадники так осторожно приближались к лошади, оставленной посередине рукава, словно это была мина-ловушка. Еще ярдов десять — и тогда Хэзарду ничто не помешает выстрелить. Он затаил дыхание и про себя считал шаги, пока мужчины поднимались вверх по течению. «Давайте, давайте! — про себя подгонял их Хэзард. — Еще пять шагов… четыре… три… Продолжай идти, Хайд, не останавливайся!» Наконец он решил, что пора, и выстрелил один раз, потом второй. На реке начался переполох. Два трупа упали в воду, лошади взвились на дыбы, заржали, белые мужчины развернули своих скакунов и галопом поскакали прочь в поисках укрытия. Хэзард выстрелил еще два раза — но так, для острастки. У него не осталось времени как следует прицелиться. Ему повезло, что он избавился от Хайда и мексиканца.
— А теперь, — Хэзард повернулся к Венеции, — начинается потеха. Насколько «средне» ты стреляешь?
Молодая женщина улыбнулась: прежняя уверенность в себе пришла на смену страху.
— Я сказала «средне», потому что сравнивала свое умение с твоим мастерством. Вы, абсароки, с такой легкостью его демонстрируете, когда мчитесь на своих боевых лошадях!
Хэзард был приятно удивлен. Возвращение домой становилось с каждой минутой все более реальным.
— Я никогда не предполагал, что ты настолько скромна, — усмехнулся он.
— Я не скромна, а всего лишь практична, любимый. Если стрелять с позиции, а не с несущейся вскачь лошади, то я выбиваю девяносто очков из ста. Меня папа научил.
Хэзард посмотрел на мать своего ребенка, одетую в простое ситцевое платье, и решил, что ему невероятно повезло.
— Ты никогда не перестанешь меня удивлять! Венеция ответила ему весьма красноречивым взглядом, — Чтобы я могла продолжать удивлять тебя, не скажешь ли ты мне, как мы отсюда выберемся?
— Очень просто: я собираюсь спуститься вниз и покончить с ними. — Хэзард не спускал глаз с лесочка, где укрылись люди Стрэхэна. — У нас нет воды, нет еды, мы не можем оставаться здесь долго. Они могут ждать сколько угодно: у них есть время. А у нас его нет. Когда Янси не обнаружит нас в карете, он понесется сюда с удвоенной скоростью. Если у меня все получится, мы доберемся до охотничьих угодий племени лакота через четыре часа, а оттуда недалеко до дома. Но тебе придется меня прикрыть. Стреляй без промаха!
Хэзард так легко и бесшумно спустился вниз, что Венеции показалось, что он буквально растворился в воздухе. Положив ружье на большой валун, она устроилась так, чтобы можно было наблюдать за пейзажем внизу, но при этом не высовываться. Минут десять она не слышала ни единого звука и не видела ни единого движения, хотя точно знала, что Хэзард уже на берегу.
Внезапно Хэзард вылетел на открытое место между рекой и скалой. Оба мужчины вскочили на ноги, ошарашенные его неожиданным появлением, и Венеция начала наводить ружье. Наконец ей удалось взять на мушку мужчину слева от Хэзарда. Времени на раздумья не оставалось. Она выстрелила в ту самую секунду, когда Хэзард перекатился на правую сторону, разрядив оба своих «кольта» в человека, стоявшего перед ним.
Вороны и вьюрки громко выразили свое негодование неожиданной стрельбой, а потом наступила мертвая тишина. Когда дым рассеялся, Хэзард, держа оружие наготове, убедился, что все их противники мертвы. Он повернулся к Венеции, стоявшей на вершине на фоне ярко-синего неба, помахал ей рукой и послал воздушный поцелуй.
Через десять минут они уже ехали на северо-запад, ведя за собой еще четверку лошадей с запасом еды, оружием и патронами. Этого им должно было хватить, чтобы доехать до дома. Венеция переоделась в кожаные штаны, которые Хэзард купил для нее на последней почтовой станции, и чувствовала себя очень комфортно на индейской лошадке, когда-то принадлежавшей полукровке Хайду.
— Я всегда буду рад взять вас с собой в качестве подкрепления, мисс Венеция. — Хэзард с улыбкой разглядывал ее новый наряд и наслаждался экзотической красотой своей жены. Они ехали бок о бок по лугам, заросшим бизоновой травой, легкий ветерок обдувал их лица. — Если бы я знал, что бостонские леди из высшего света настолько хорошо владеют оружием, я бы относился к ним более серьезно.
— К вашему сведению, остальные леди вовсе не так хорошо стреляют, — заявила Венеция с высокомерием настоящей светской дамы из Бостона. — Я, мистер Блэк, единственная в своем роде!
— Не буду с тобой спорить, биа, — Хэзард протянул руку и ласково погладил ее по щеке. — Ты единственная и неповторимая.
Он улыбнулся, и Венеция улыбнулась в ответ. Они были в мире с самими собой, в мире с окружающим, хотя вот-вот должны были въехать на вражескую территорию. В течение следующего часа они неторопливо беседовали, обсуждая предстоящее путешествие по землям индейцев лакота, но по молчаливому уговору никто из них не строил планов на будущее. Янси был еще жив, Голубой Цветок ждала в горной деревне возвращения своего жениха, Венеция потеряла свое Наследство, а Хэзард знал, что ему потребуется не одна неделя, чтобы возобновить работу на шахте. Но сейчас они были счастливы, и ничто не могло этому помешать.
Когда Паудер-ривер осталась позади, Хэзард объявил, что теперь они будут двигаться только днем, потому что лакота имеют обыкновение нападать по ночам. Он знал все укрытия в пещерах, поэтому при разумной осторожности им ничего не грозило, и все-таки Хэзард почти не спал, оберегая сон Венеции. Он размышлял о том, как она вошла в его жизнь и все изменила, думал о своем ребенке, которому предстояло жить совсем в другой Монтане. За последние три года на земли индейцев переселилось больше белых, чем за последние триста лет. И когда кончалось золото, уезжали рудокопы, а фермеры оставались.
Пока Большая Медведица поворачивалась вокруг Северной звезды и ночь уходила на запад, Хэзард всматривался в темноту и прислушивался к ровному дыханию женщины, которую он любил. Он думал о том, сколько еще продержится его народ, пока не настанет день, когда новое поколение индейцев абсароки родится в неволе. И тогда Хэзарду становилось грустно. Он опоздал родиться, и ему не суждено было прожить жизнь так, как прожили ее его предки. Он родился слишком поздно, чтобы познать то счастье, которое познал его отец, — жить на плодородной земле, где ходят бесчисленные стада бизонов…
Ближе к рассвету, когда Хэзард понимал, что эти проблемы ему не решить, он задумывался о своих собственных. И главная из них была связана с Голубым Цветком, его невестой.
43
Через четыре дня эта проблема встала перед ним во весь рост, когда они с Венецией въехали в деревню, усталые, но живые. Хэзард дошел почти до полного изнеможения: практически целый месяц он спал урывками и так ослабел, что стал более раздражительным, чем обычно. Он надеялся, что им удастся добраться до его вигвама и выспаться, прежде чем ему придется объясняться с Голубым Цветком. Но когда они подъехали к вигваму, Голубой Цветок уже ждала его на пороге. Она была одета очень нарядно, как и подобает юной невесте, и приветливо улыбалась. Собрав последние силы, Хэзард вполголоса обратился к Венеции:
— Ты устала. И я устал. Я прошу тебя об очень большом одолжении, и если ты выполнишь все без разговоров, я буду вечно тебе благодарен.
Венеция повернулась к нему, увидела, насколько он измучен, услышала его хриплый голос, заглянула в черные глаза, пытливо смотревшие на нее.
— Конечно, дорогой. Все, что угодно. Ты хочешь сказать, что мне придется спать в одном вигваме с Голубым Цветком? — Венеция кинула взгляд на юную девушку, по-хозяйски стоявшую на пороге вигвама.
— Нет, — быстро ответил Хэзард, — но мне придется уйти на несколько часов. Я очень надеялся, что смогу с этим разобраться позже…
Хэзард понимал: чтобы объясниться с Голубым Цветком и ее семьей, он должен проявить себя настоящим дипломатом, а он слишком устал для этого. Но откладывать было нельзя.
— Я хотела бы сказать, что мне жаль, но не могу, — вздохнула Венеция. — Я все равно стала бы бороться за тебя. И я так и сделаю, если придется! — Ее небесно-голубые глаза гневно блеснули.
Хэзарду всегда нравилась внутренняя сила Венеции. Она была такой же сильной и целеустремленной, как и он сам. Хэзард понимал, что наконец-то встретил достойную пару, и благодарил за это духов.
— Не беспокойся ни о чем, биа. Бороться буду я. Но все равно спасибо.
Он сначала снял Венецию с лошади и только потом поприветствовал Голубой Цветок, что ясно показало его намерения. И это было только первым шагом в сложной процедуре, которую ему предстояло скрупулезно выполнить.
Когда Хэзард здоровался с Голубым Цветком, его на мгновение сбило с толку обожание и покорность в ее глазах. Он совершенно забыл, что женщин его племени воспитывали так, чтобы они спокойно относились к многоженству. Кому-то это нравилось больше, кому-то меньше, но случалось, что две сестры счастливо жили с одним мужем, и им не приходило в голову роптать на судьбу.
Голубой Цветок откинула полог для Хэзарда и Венеции и проводила их в вигвам. Внутри царила безукоризненная чистота, на костре готовилась еда, вся одежда Хэзарда была аккуратно сложена возле постели, а его любимый узелок с травами висел на почетном месте. Хэзард даже удивился, как много умеет эта юная девушка.
— Ложись, отдыхай, — вполголоса сказал он Венеции, — а я скоро вернусь.
Потом Хэзард повернулся к Голубому Цветку и заговорил с ней на языке абсароков. Он извинился за свой вид, поблагодарил ее за то, что она следила за вигвамом в его отсутствие, а потом спросил, не хочет ли она пройтись с ним.
Девушка согласилась, обрадованная возможностью показаться с женихом всей деревне. Она выросла послушной по натуре и рада была выполнить любую его просьбу. Хэзард прошел с ней до вигвама ее отца и после долгих положенных приветствий, исчерпавших последние запасы его сил и дипломатических способностей, отказался от ранее сделанного предложения.
Это произошло куда более быстро и грубо, чем Хэзард планировал, зато он предложил гораздо больше отступного, чем было принято в таких случаях. Но ему сейчас больше всего на свете хотелось спать, и он не думал о собственности. Кроме того, его мучило чувство вины, хотя он этого совсем не ожидал. Голубой Цветок была в самом деле очень огорчена, и Хэзард отдал ее семье всех своих лошадей, за исключением Петы и того рыжего жеребца с белой гривой, которого когда-то привел для Венеции. Но, даже несмотря на это, ему пришлось извиниться перед Отважным Томагавком за свои плохие манеры — невежливо было напрямую предлагать отступного, ему следовало сделать это через родственников. Хэзард объяснил, что он двадцать восемь дней был в пути и поэтому надеется, что Отважный Томагавк простит его грубость.
Отважный Томагавк знал Хэзарда как человека честного и цельного и понимал, что его дочь слишком молода и красива, чтобы и в самом деле пострадать от этого отказа. Он милостиво принял подарок, и у Хэзарда отлегло от сердца. Но когда он уходил, Голубой Цветок плакала, и ему вдруг стало очень неуютно.
— Все позади! — объявил Хэзард, входя в вигвам.
— Слава богу, — выдохнула Венеция.
— Мы должны быть благодарны Отважному Томагавку за его снисходительность, — сказал Хэзард, стягивая рубашку. — Он мог затаить на меня обиду на многие годы. — Хэзард сбросил мокасины и рухнул на кровать. — Я слишком устал, чтобы купаться. — Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, потом снова открыл их и взглянул на Венецию: — Прости.
— Ты прощен, — милостиво улыбнулась она. Венеция сидела рядом с ним, скрестив ноги по-турецки.
Весь последний час она просидела не шевелясь, дожидаясь его возращения. Она старалась представить, что происходит, горела желанием узнать, как обстоят дела, и отчаянно боялась этого.
— Меня беспокоит только, что ты голоден. Ты не должен был идти, пока не поешь.
— Хотя ты теперь моя единственная жена, это вовсе не значит, что ты можешь меня пилить, — на губах Хэзарда заиграла по-мальчишески озорная улыбка.
— А как насчет дружеского убеждения? — усмехнулась Венеция.
— Это подойдет, — он раскрыл ей объятия.
— Насколько дружеского? — поддразнила Венеция, падая ему на грудь.
— Твое обычное дружелюбие до сих пор меня вполне устраивало. Но сейчас, когда я уменьшил мое состояние на триста лошадей, тебе придется как следует постараться, чтобы остаться моей единственной женой!
— Триста лошадей?! — изумленно повторила Венеция.
— Все до единой, кроме Петы и твоего золотистого жеребца.
— Как это мило, — она легко поцеловала его в губы. — Подумать только, я стою трехсот лошадей!
— Не ты, а первая ночь спокойного сна за двадцать восемь дней, — насмешливо отозвался Хэзард.
— И ты в самом деле собираешься проспать всю ночь? — разочарованно протянула Венеция.
Хэзард посмотрел на нее. На женщину, ради которой он отправился за четыре тысячи миль, за которую он боролся и ради которой убивал. На женщину, за которую он отдал триста лошадей и ради которой чуть не погиб. Он смотрел на женщину, благодаря которой его жизнь приобрела смысл.
— Всего часок, ладно? — просительно улыбнулся он.
— Ты устала. И я устал. Я прошу тебя об очень большом одолжении, и если ты выполнишь все без разговоров, я буду вечно тебе благодарен.
Венеция повернулась к нему, увидела, насколько он измучен, услышала его хриплый голос, заглянула в черные глаза, пытливо смотревшие на нее.
— Конечно, дорогой. Все, что угодно. Ты хочешь сказать, что мне придется спать в одном вигваме с Голубым Цветком? — Венеция кинула взгляд на юную девушку, по-хозяйски стоявшую на пороге вигвама.
— Нет, — быстро ответил Хэзард, — но мне придется уйти на несколько часов. Я очень надеялся, что смогу с этим разобраться позже…
Хэзард понимал: чтобы объясниться с Голубым Цветком и ее семьей, он должен проявить себя настоящим дипломатом, а он слишком устал для этого. Но откладывать было нельзя.
— Я хотела бы сказать, что мне жаль, но не могу, — вздохнула Венеция. — Я все равно стала бы бороться за тебя. И я так и сделаю, если придется! — Ее небесно-голубые глаза гневно блеснули.
Хэзарду всегда нравилась внутренняя сила Венеции. Она была такой же сильной и целеустремленной, как и он сам. Хэзард понимал, что наконец-то встретил достойную пару, и благодарил за это духов.
— Не беспокойся ни о чем, биа. Бороться буду я. Но все равно спасибо.
Он сначала снял Венецию с лошади и только потом поприветствовал Голубой Цветок, что ясно показало его намерения. И это было только первым шагом в сложной процедуре, которую ему предстояло скрупулезно выполнить.
Когда Хэзард здоровался с Голубым Цветком, его на мгновение сбило с толку обожание и покорность в ее глазах. Он совершенно забыл, что женщин его племени воспитывали так, чтобы они спокойно относились к многоженству. Кому-то это нравилось больше, кому-то меньше, но случалось, что две сестры счастливо жили с одним мужем, и им не приходило в голову роптать на судьбу.
Голубой Цветок откинула полог для Хэзарда и Венеции и проводила их в вигвам. Внутри царила безукоризненная чистота, на костре готовилась еда, вся одежда Хэзарда была аккуратно сложена возле постели, а его любимый узелок с травами висел на почетном месте. Хэзард даже удивился, как много умеет эта юная девушка.
— Ложись, отдыхай, — вполголоса сказал он Венеции, — а я скоро вернусь.
Потом Хэзард повернулся к Голубому Цветку и заговорил с ней на языке абсароков. Он извинился за свой вид, поблагодарил ее за то, что она следила за вигвамом в его отсутствие, а потом спросил, не хочет ли она пройтись с ним.
Девушка согласилась, обрадованная возможностью показаться с женихом всей деревне. Она выросла послушной по натуре и рада была выполнить любую его просьбу. Хэзард прошел с ней до вигвама ее отца и после долгих положенных приветствий, исчерпавших последние запасы его сил и дипломатических способностей, отказался от ранее сделанного предложения.
Это произошло куда более быстро и грубо, чем Хэзард планировал, зато он предложил гораздо больше отступного, чем было принято в таких случаях. Но ему сейчас больше всего на свете хотелось спать, и он не думал о собственности. Кроме того, его мучило чувство вины, хотя он этого совсем не ожидал. Голубой Цветок была в самом деле очень огорчена, и Хэзард отдал ее семье всех своих лошадей, за исключением Петы и того рыжего жеребца с белой гривой, которого когда-то привел для Венеции. Но, даже несмотря на это, ему пришлось извиниться перед Отважным Томагавком за свои плохие манеры — невежливо было напрямую предлагать отступного, ему следовало сделать это через родственников. Хэзард объяснил, что он двадцать восемь дней был в пути и поэтому надеется, что Отважный Томагавк простит его грубость.
Отважный Томагавк знал Хэзарда как человека честного и цельного и понимал, что его дочь слишком молода и красива, чтобы и в самом деле пострадать от этого отказа. Он милостиво принял подарок, и у Хэзарда отлегло от сердца. Но когда он уходил, Голубой Цветок плакала, и ему вдруг стало очень неуютно.
— Все позади! — объявил Хэзард, входя в вигвам.
— Слава богу, — выдохнула Венеция.
— Мы должны быть благодарны Отважному Томагавку за его снисходительность, — сказал Хэзард, стягивая рубашку. — Он мог затаить на меня обиду на многие годы. — Хэзард сбросил мокасины и рухнул на кровать. — Я слишком устал, чтобы купаться. — Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, потом снова открыл их и взглянул на Венецию: — Прости.
— Ты прощен, — милостиво улыбнулась она. Венеция сидела рядом с ним, скрестив ноги по-турецки.
Весь последний час она просидела не шевелясь, дожидаясь его возращения. Она старалась представить, что происходит, горела желанием узнать, как обстоят дела, и отчаянно боялась этого.
— Меня беспокоит только, что ты голоден. Ты не должен был идти, пока не поешь.
— Хотя ты теперь моя единственная жена, это вовсе не значит, что ты можешь меня пилить, — на губах Хэзарда заиграла по-мальчишески озорная улыбка.
— А как насчет дружеского убеждения? — усмехнулась Венеция.
— Это подойдет, — он раскрыл ей объятия.
— Насколько дружеского? — поддразнила Венеция, падая ему на грудь.
— Твое обычное дружелюбие до сих пор меня вполне устраивало. Но сейчас, когда я уменьшил мое состояние на триста лошадей, тебе придется как следует постараться, чтобы остаться моей единственной женой!
— Триста лошадей?! — изумленно повторила Венеция.
— Все до единой, кроме Петы и твоего золотистого жеребца.
— Как это мило, — она легко поцеловала его в губы. — Подумать только, я стою трехсот лошадей!
— Не ты, а первая ночь спокойного сна за двадцать восемь дней, — насмешливо отозвался Хэзард.
— И ты в самом деле собираешься проспать всю ночь? — разочарованно протянула Венеция.
Хэзард посмотрел на нее. На женщину, ради которой он отправился за четыре тысячи миль, за которую он боролся и ради которой убивал. На женщину, за которую он отдал триста лошадей и ради которой чуть не погиб. Он смотрел на женщину, благодаря которой его жизнь приобрела смысл.
— Всего часок, ладно? — просительно улыбнулся он.
44
Дикие лошади еще только отправились на Юг, но снег в тот год выпал очень рано, в ноябре, и Хэзарду пришлось отложить свои планы по восстановлению рудника. Надвигалась снежная зима, клан разбился на маленькие группы и отправился в долину Винд-ривер, где можно было укрыться от холодов и лошади легче добывали себе корм. Хэзард и Венеция решили зимовать одни, чтобы ничто не нарушало их покой.
В маленькой горной долине было достаточно бизоновой травы, чтобы прокормить лошадей, воду они доставали из проруби в ручье Хэзард соорудил для Венеции подобие ванны из дубленой шкуры бизона и нескольких деревяшек. Он натер шкуру снаружи салом, так что она перестала пропускать воду. Вечерами он смотрел, как Венеция купается, или помогал ей с домашними делами при свете очага. Еды у них хватало, дров тоже, а мокасины на меху и теплые бизоньи шкуры спасали от холода. В вигваме, где горел огонь, всегда царило тепло, несмотря на снег, ветер и мороз.
Хэзард учил Венецию языку абсароков, а еще она училась вести домашнее хозяйство, но Хэзард не позволял ей утомляться. Они читали книги, гуляли, играли в бридж. Хэзард даже сделал для них лыжи, и безветренными днями они катались по пушистому снегу. Зима оказалась долгим медовым месяцем — великолепным, веселым: ведь они оказались вдали от всего мира, наедине с их любовью и ребенком, который должен был скоро родиться.
На Рождество целую неделю стояла ясная тихая погода, на небе всеми красками играло северное сияние, а мороз их не пугал. Хэзард принес для Венеции маленькую елку, и она украсила ее лентами и сухими ягодами. В Сочельник Венеция настояла на том, чтобы Хэзард первым открыл свой подарок, и, словно ребенок, смотрела горящими глазами, как он разворачивает маленький сверток. Еще в самом начале их одинокой жизни она вынула нитку из своего ожерелья и расшила черным жемчугом кисет для Хэзарда.
Стежки вышли неровными, кое-где виднелись узлы — Венеция так и не научилась как следует вышивать, когда была девочкой, — и все несовершенство вышивки казалось особенно заметным на тонкой светлой коже. Но разве это было главное? Хэзард прикоснулся к несимметричному цветку, пробежался пальцами по бесценному черному жемчугу и взглянул на свою любимую жену.
— Это самый красивый кисет, который мне доводилось видеть, — негромко сказал он. — Когда я надену его на весеннюю церемонию, все позеленеют от зависти. — Венеция просто засветилась от счастья, и Хэзард подумал, что никогда еще так сильно не любил ее. — А теперь разверни мой подарок, — напомнил он, кивая на большой сверток, который лежал рядом с ней.
Это не был настоящий рождественский подарок, но Венеция так давно начала говорить о Рождестве, что Хэзард решил подождать до этой даты. Она долго возилась с завязками, пока Хэзард не помог ей распутать узлы. Спустя несколько секунд замша отлетела в сторону, и дочь миллионера на какое-то время потеряла дар речи, разглядывая роскошную соболиную накидку с капюшоном.
— Это потрясающе… — наконец прошептала она. — Совершенно потрясающе!
На этот наряд пошли сотни шкурок, но стежки, соединяющие их, были абсолютно незаметны. Накидка была на подкладке из черного бархата, расшитого традиционным орнаментом абсароков.
— Надень. Я надеюсь, что она будет тебе впору. Хэзард встал и помог Венеции надеть накидку. Мех мягко окутал ее плечи. Придерживая накидку под подбродком, Венеция медленно закружилась перед Хэзардом, и великолепный мех заиграл в свете очага.
— Такую накидку не стыдно надеть даже бостонской принцессе, — удовлетворенно произнес он.
— Как ты только до этого додумался? — Венеция опустила подбородок в мягкий ворс.
— Я не мог позволить моей принцессе замерзнуть зимой, — усмехнулся Хэзард и добавил: — Там есть еще кое-что в кармане.
Венеция сунула руку в глубокий внутренний карман и достала коробочку из березовой коры. Открыв крышку, она увидела маленькую жемчужину на золотой цепочке, лежащую на зеленом мху.
— Как красиво! — вздохнула Венеция, вынимая украшение.
— Ты узнаешь его? — спросил Хэзард. Она посмотрела на него, явно сбитая с толку.
— А должна?
— Это с твоего платья…
— В котором я была на балу в Виргиния-сити!
— Верно. Я нашел эту жемчужину, когда ты убежала из летней кухни. Я и сам не знаю, почему сохранил ее. Очевидно, духи шепнули мне, что с той ночи наши жизни изменятся. Тогда я впервые поцеловал тебя… Ты помнишь?
Венеция кивнула.
— Как же я могла забыть? Меня никто до этого так не целовал.
— Я сам никого до этого так не целовал, — искренне сказал Джон Хэзард Блэк — человек, которого любило столько женщин.
— Может быть, повторим, — Венеция подошла поближе и положила руки ему на плечи.
— С удовольствием, — Хэзард обнял ее. — Счастливого Рождества, биа-кара. Пусть впереди у нас их будет множество.
— На следующий год у нас появится еще один член семьи, которому придется покупать подарки, — напомнила Венеция.
— Ты думаешь, я об этом забыл? — Хэзард улыбнулся, его сердце переполняла любовь к ней. — А теперь поцелуй меня. Проверим, чему ты научилась с той июньской ночи в Виргиния-сити.
— Ты же знаешь, что лучше меня у тебя никого не было! — с вызовом заявила она.
— Да, я это знаю, — тихо ответил Хэзард и поцеловал ее.
Как-то ночью в начале марта, когда в горах бушевал буран, Венеция разбудила Хэзарда среди ночи и сказала:
— Я как-то странно себя чувствую.
Она еще не кончила говорить, а он уже вскочил с постели. Первой его мыслью было, что им не стоило оставаться одним в горах, когда рядом нет даже повитухи.
— Что именно ты чувствуешь? — спокойно спросил он, хотя сердце его билось где-то в горле.
— Не знаю. Не могу уснуть. И спина болит. Хэзард вспомнил слова Желтой Реки:
— Когда у нее заболит спина, знай, что начались роды.
Они оба говорили осенью с повитухой. Именно Венеция захотела остаться в одиночестве, чтобы Хэзард сам принял у нее роды, и ему не удалось ее отговорить. Тогда он пригласил в их вигвам Желтую Реку, чтобы она рассказала, к чему следует приготовиться и что нужно делать. Слова повитухи Хэзард записал, а потом выучил наизусть и приготовил все необходимое. Но сейчас он все равно растерялся и чувствовал себя неопытным юнцом.
Когда они оба поняли, что у Венеции начались схватки, Хэзард поднял ее.
— Теперь ты должна ходить.
— Мне это как-то не нравится… Скажи мне, что все будет хорошо!
— Все будет хорошо. А теперь, биа, ходи. Прошу тебя. Обопрись на меня.
И так они ходили, временами останавливались, а когда схватки участились, и Венеция не могла больше ходить, Хэзард отнес ее к шкурам, натянутым между двумя вбитыми в землю кольями. Он поставил Венецию на колени, чтобы она могла облокотиться на сложенные перед ней шкуры, — так им велела сделать Желтая Река.
«Проклятье! — думал Хэзард. — Как я со всем этим справлюсь?» Он объяснил повитухе, что Венеция здорова, но не привыкла терпеть боль и неудобства, и Желтая Река сказала, что, когда придет время, он может дать ей снадобье, чтобы облегчить ее страдания. Теперь Хэзард вливал в рот Венеции болеутоляющую настойку, и поэтому она пребывала в каком-то странном состоянии. Ей казалось, что ее окутывает плотный туман, но, во всяком случае, острая боль уже не разрывала тело на части. Теперь Венеция могла терпеть. «Хэзард рядом со мной, я здоровая и сильная», — твердила она про себя, а он шептал ей слова любви и успокаивал, как мог.
— Открой глаза, любовь моя! — попросил он. — Посмотри на меня. Я хочу знать, что ты чувствуешь.
Венеция повиновалась — ее густые ресницы приподнялись, и на Хэзарда посмотрели потемневшие, бархатные голубые глаза.
— Я чувствую ребенка, — сказала она. — У нас будет ребенок! — Венеция улыбнулась. — Пожалуйста, поцелуй меня…
Хэзард подумал, что если бы мог, он подарил бы ей небо, солнце, звезды и луну. Венеция стала частью его души, она стала для него важнее собственной жизни. Он поцеловал ее ласково и спокойно.
— А еще я чувствую твою любовь, Джон, и любовь ребенка тоже. Скажи, разве нам не повезло?
Хэзард моргнул, пытаясь смахнуть внезапно набежавшие слезы. «Повезло» — это такое американское слово, беспечное, доброе, но оно не выражало всей полноты его чувств. И все-таки он послушно согласился, глядя в лучистые глаза, и послушно согласился:
В маленькой горной долине было достаточно бизоновой травы, чтобы прокормить лошадей, воду они доставали из проруби в ручье Хэзард соорудил для Венеции подобие ванны из дубленой шкуры бизона и нескольких деревяшек. Он натер шкуру снаружи салом, так что она перестала пропускать воду. Вечерами он смотрел, как Венеция купается, или помогал ей с домашними делами при свете очага. Еды у них хватало, дров тоже, а мокасины на меху и теплые бизоньи шкуры спасали от холода. В вигваме, где горел огонь, всегда царило тепло, несмотря на снег, ветер и мороз.
Хэзард учил Венецию языку абсароков, а еще она училась вести домашнее хозяйство, но Хэзард не позволял ей утомляться. Они читали книги, гуляли, играли в бридж. Хэзард даже сделал для них лыжи, и безветренными днями они катались по пушистому снегу. Зима оказалась долгим медовым месяцем — великолепным, веселым: ведь они оказались вдали от всего мира, наедине с их любовью и ребенком, который должен был скоро родиться.
На Рождество целую неделю стояла ясная тихая погода, на небе всеми красками играло северное сияние, а мороз их не пугал. Хэзард принес для Венеции маленькую елку, и она украсила ее лентами и сухими ягодами. В Сочельник Венеция настояла на том, чтобы Хэзард первым открыл свой подарок, и, словно ребенок, смотрела горящими глазами, как он разворачивает маленький сверток. Еще в самом начале их одинокой жизни она вынула нитку из своего ожерелья и расшила черным жемчугом кисет для Хэзарда.
Стежки вышли неровными, кое-где виднелись узлы — Венеция так и не научилась как следует вышивать, когда была девочкой, — и все несовершенство вышивки казалось особенно заметным на тонкой светлой коже. Но разве это было главное? Хэзард прикоснулся к несимметричному цветку, пробежался пальцами по бесценному черному жемчугу и взглянул на свою любимую жену.
— Это самый красивый кисет, который мне доводилось видеть, — негромко сказал он. — Когда я надену его на весеннюю церемонию, все позеленеют от зависти. — Венеция просто засветилась от счастья, и Хэзард подумал, что никогда еще так сильно не любил ее. — А теперь разверни мой подарок, — напомнил он, кивая на большой сверток, который лежал рядом с ней.
Это не был настоящий рождественский подарок, но Венеция так давно начала говорить о Рождестве, что Хэзард решил подождать до этой даты. Она долго возилась с завязками, пока Хэзард не помог ей распутать узлы. Спустя несколько секунд замша отлетела в сторону, и дочь миллионера на какое-то время потеряла дар речи, разглядывая роскошную соболиную накидку с капюшоном.
— Это потрясающе… — наконец прошептала она. — Совершенно потрясающе!
На этот наряд пошли сотни шкурок, но стежки, соединяющие их, были абсолютно незаметны. Накидка была на подкладке из черного бархата, расшитого традиционным орнаментом абсароков.
— Надень. Я надеюсь, что она будет тебе впору. Хэзард встал и помог Венеции надеть накидку. Мех мягко окутал ее плечи. Придерживая накидку под подбродком, Венеция медленно закружилась перед Хэзардом, и великолепный мех заиграл в свете очага.
— Такую накидку не стыдно надеть даже бостонской принцессе, — удовлетворенно произнес он.
— Как ты только до этого додумался? — Венеция опустила подбородок в мягкий ворс.
— Я не мог позволить моей принцессе замерзнуть зимой, — усмехнулся Хэзард и добавил: — Там есть еще кое-что в кармане.
Венеция сунула руку в глубокий внутренний карман и достала коробочку из березовой коры. Открыв крышку, она увидела маленькую жемчужину на золотой цепочке, лежащую на зеленом мху.
— Как красиво! — вздохнула Венеция, вынимая украшение.
— Ты узнаешь его? — спросил Хэзард. Она посмотрела на него, явно сбитая с толку.
— А должна?
— Это с твоего платья…
— В котором я была на балу в Виргиния-сити!
— Верно. Я нашел эту жемчужину, когда ты убежала из летней кухни. Я и сам не знаю, почему сохранил ее. Очевидно, духи шепнули мне, что с той ночи наши жизни изменятся. Тогда я впервые поцеловал тебя… Ты помнишь?
Венеция кивнула.
— Как же я могла забыть? Меня никто до этого так не целовал.
— Я сам никого до этого так не целовал, — искренне сказал Джон Хэзард Блэк — человек, которого любило столько женщин.
— Может быть, повторим, — Венеция подошла поближе и положила руки ему на плечи.
— С удовольствием, — Хэзард обнял ее. — Счастливого Рождества, биа-кара. Пусть впереди у нас их будет множество.
— На следующий год у нас появится еще один член семьи, которому придется покупать подарки, — напомнила Венеция.
— Ты думаешь, я об этом забыл? — Хэзард улыбнулся, его сердце переполняла любовь к ней. — А теперь поцелуй меня. Проверим, чему ты научилась с той июньской ночи в Виргиния-сити.
— Ты же знаешь, что лучше меня у тебя никого не было! — с вызовом заявила она.
— Да, я это знаю, — тихо ответил Хэзард и поцеловал ее.
Как-то ночью в начале марта, когда в горах бушевал буран, Венеция разбудила Хэзарда среди ночи и сказала:
— Я как-то странно себя чувствую.
Она еще не кончила говорить, а он уже вскочил с постели. Первой его мыслью было, что им не стоило оставаться одним в горах, когда рядом нет даже повитухи.
— Что именно ты чувствуешь? — спокойно спросил он, хотя сердце его билось где-то в горле.
— Не знаю. Не могу уснуть. И спина болит. Хэзард вспомнил слова Желтой Реки:
— Когда у нее заболит спина, знай, что начались роды.
Они оба говорили осенью с повитухой. Именно Венеция захотела остаться в одиночестве, чтобы Хэзард сам принял у нее роды, и ему не удалось ее отговорить. Тогда он пригласил в их вигвам Желтую Реку, чтобы она рассказала, к чему следует приготовиться и что нужно делать. Слова повитухи Хэзард записал, а потом выучил наизусть и приготовил все необходимое. Но сейчас он все равно растерялся и чувствовал себя неопытным юнцом.
Когда они оба поняли, что у Венеции начались схватки, Хэзард поднял ее.
— Теперь ты должна ходить.
— Мне это как-то не нравится… Скажи мне, что все будет хорошо!
— Все будет хорошо. А теперь, биа, ходи. Прошу тебя. Обопрись на меня.
И так они ходили, временами останавливались, а когда схватки участились, и Венеция не могла больше ходить, Хэзард отнес ее к шкурам, натянутым между двумя вбитыми в землю кольями. Он поставил Венецию на колени, чтобы она могла облокотиться на сложенные перед ней шкуры, — так им велела сделать Желтая Река.
«Проклятье! — думал Хэзард. — Как я со всем этим справлюсь?» Он объяснил повитухе, что Венеция здорова, но не привыкла терпеть боль и неудобства, и Желтая Река сказала, что, когда придет время, он может дать ей снадобье, чтобы облегчить ее страдания. Теперь Хэзард вливал в рот Венеции болеутоляющую настойку, и поэтому она пребывала в каком-то странном состоянии. Ей казалось, что ее окутывает плотный туман, но, во всяком случае, острая боль уже не разрывала тело на части. Теперь Венеция могла терпеть. «Хэзард рядом со мной, я здоровая и сильная», — твердила она про себя, а он шептал ей слова любви и успокаивал, как мог.
— Открой глаза, любовь моя! — попросил он. — Посмотри на меня. Я хочу знать, что ты чувствуешь.
Венеция повиновалась — ее густые ресницы приподнялись, и на Хэзарда посмотрели потемневшие, бархатные голубые глаза.
— Я чувствую ребенка, — сказала она. — У нас будет ребенок! — Венеция улыбнулась. — Пожалуйста, поцелуй меня…
Хэзард подумал, что если бы мог, он подарил бы ей небо, солнце, звезды и луну. Венеция стала частью его души, она стала для него важнее собственной жизни. Он поцеловал ее ласково и спокойно.
— А еще я чувствую твою любовь, Джон, и любовь ребенка тоже. Скажи, разве нам не повезло?
Хэзард моргнул, пытаясь смахнуть внезапно набежавшие слезы. «Повезло» — это такое американское слово, беспечное, доброе, но оно не выражало всей полноты его чувств. И все-таки он послушно согласился, глядя в лучистые глаза, и послушно согласился: