Джонсон Сьюзен. Пламя страсти

   Рассматривая лежащего рядом человека, впитывая в себя звуки и запахи, наполнявшие хижину в горах, Венеция неожиданно для себя увидела совершенно другого Джона Хэзарда Блэка. Не чувственного мужчину-соблазнителя, каким он предстал перед ней в ночь бала, не безжалостного убийцу, каким он казался окружающим его людям, и даже не «кровожадного индейца-варвара». Венеция видела перед собой человека, уязвимого во сне, как ребенок. И в его редкой внешней красоте вдруг проступила красота души — благородство, непреклонность, бесстрашие перед лицом любой опасности. Ведь Джон Хэзард Блэк противопоставил себя одному из самых мощных горнорудных картелей в мире — и не собирался сдаваться.
   Но позже, в полудреме, когда разум борется с чувствами, Венеция вдруг ощутила новый прилив гнева. Какое непоколебимое высокомерие, какая наглость! Как он только посмел сделать ее своей заложницей!
   — Ты не имеешь права держать меня здесь! — это были первые слова, которые услышал Хэзард, как только лучи солнца начали пробиваться в окошко хижины.
   Он негромко выругался, повернулся на бок, еще весь во власти сна, и кожаный ремешок, связывавший их, натянулся. Это движение заставило Венецию с силой прижаться к его спине. Он едва расслышал слабый вздох, почувствовал, как женщина застыла, а потом наступила тишина. «Благословенная тишина», — подумал Хэзард, вспоминая вспыльчивый характер мисс Брэддок.
   Она снова повторила свои слова. Хэзард обернулся через плечо и встретился с ненавидящим взглядом ее голубых глаз.
   — Мне жаль, — искренне пробормотал он, потому что давно уже понял, насколько сложнее стала его жизнь с появлением в ней некоей мисс Венеции Брэддок.
   — Жаль? Тебе жаль? — воскликнула Венеция, и на Хэзарда обрушился целый поток яростных презрительных слов.
   — Хватит! — взорвался он, наконец, выведенный из себя, но Венеция Брэддок не собиралась останавливаться.
   Выход был только один — заткнуть ей рот. И Хэзард сделал это самым приятным для себя способом: просто-напросто накрыл губами ее губы.
   К его удивлению, Венеция не стала сопротивляться. Она лежала рядом с ним — такая теплая, мягкая, податливая, — и Хэзард, развязав ремешок, соединявший их запястья, погрузил пальцы в густую массу рыжих кудрей. Он держал ее голову, словно драгоценный дар, пока его губы и язык исследовали сладостные глубины ее рта.
   Хэзард просто не мог с собой справиться. Да и не хотел. Женщина была рядом и не сопротивлялась. На какое-то короткое мгновение ему вдруг показалось, что на самом деле он всегда мечтал именно об этой женщине. Венеция приводила его в восторг и согревала душу. Но как только он оторвался от ее губ, идиллия была тут же нарушена.
   — Ты… ты… животное! — выпалила Венеция и завертела головой, пытаясь высвободиться из его пальцев. Ее глаза сверкали. — Ты ужасный, кошмарный…
   — …дикарь, — услужливо подсказал Хэзард и снова поцеловал ее.
   На этот раз его поцелуй был более властным. Он вспомнил все, чему научился за долгие годы, и благословил приобретенный опыт: во второй раз его искусные губы надолго заставили Венецию замолчать. Когда Хэзард снова поднял голову, она задыхалась и дрожала. С ее губ сорвался жалобный шепот:
   — Я не хочу! Этого никогда больше…
   — По утрам не будет, — прошептал Хэзард с улыбкой. — Ты права, моя радость. Я постараюсь как можно быстрее препроводить тебя на кухню, — его улыбка стала еще шире, — чтобы ты приготовила мне завтрак. Ты готова начать отрабатывать свое пребывание здесь?
   Он прижал ее к себе крепче. Кожаный ремень по-прежнему соединял их талии, и Венеция не могла понять, задыхается она от возмущения или от нестерпимого желания, которое вновь, несмотря ни на что, пробудилось в ней.
   Между тем Хэзард провел ладонью по внутренней стороне ее бедра — очень медленно, гипнотизируя, ожидая, когда она сама попросит большего. И когда она выгнулась ему навстречу, его тонкие пальцы скользнули в ее лоно. Венеция вскрикнула и потянулась к нему, ее руки крепко обхватили его за шею.
   Хэзард чуть приподнялся и заглянул в прелестное раскрасневшееся лицо:
   — Так готова начать отрабатывать? — повторил он. Его пальцы продолжали двигаться, и Венеция стоном отвечала на каждое медленное движение. Он склонился ниже и прошептал возле самого ее уха:
   — Скажи мне «да», моя избалованная, капризная девочка! — Его пальцы нырнули еще глубже, и Венеция ногтями вцепилась ему в плечи. — Скажи, что ты будешь для меня готовить.
   Его пальцы остановились, и Венеция поспешно прошептала:
   — Да.
   — И будешь убирать здесь?
   — Да, — выдохнула она.
   — И будешь делать все остальное? — О, прошу тебя… Да!
   Его пальцы перестали ее ласкать; он приподнялся на локтях, а потом осторожно опустился на нее.
   Венеция застонала от удовольствия, когда Хэзард вошел в ее жаждущее лоно.
   «Откуда он знает, — думала она с дрожью стыда, выгибаясь ему навстречу, — что я так отчаянно хочу его?»
   Спустя час, когда кожаный ремешок был уже давно развязан нежными пальцами, когда Джон Хэзард Блэк удовлетворил свою пленницу столько раз, сколько может нормальный мужчина, он поцеловал ее напоследок, встал с кровати и произнес:
   — Я собираюсь искупаться в ручье позади хижины. Не хочешь составить мне компанию?
   — А вода там холодная?
   — Бодрящая.
   — Я знаю, что такое горные ручьи. Нет, спасибо. Хэзард улыбнулся.
   — Как хочешь. Завтрак через десять минут.
   — Ты меня приглашаешь?
   — Не совсем. Назовем это… тактично изложенной просьбой. — Он заметил, как Венеция упрямо вздернула подбородок, и, нагнувшись, коснулся большим пальцем ее капризно надутых губ. — Расслабься, красотка. Я же не людоед.
   — Тогда отпусти меня! — торопливо проговорила Венеция. Она боялась оставаться с ним — но ее страхи никоим образом не были связаны с золотоносными участками.
   Хэзард чуть прищурил свои непроницаемые черные глаза.
   — Я бы с удовольствием отпустил тебя, если бы мог, — спокойно ответил он. — Но битва только начинается. Я боюсь, что теперь уже слишком поздно.
   Ты говоришь серьезно?
   Хэзард ответил не сразу.
   — Судя по всему, ты в своей жизни не знала невзгод, красотка. Придется привыкать. Они собираются убить меня, и мне это кажется серьезным. Вот почему ты здесь. И вот почему тебе придется остаться. — На его лице вдруг появилась белозубая улыбка, смягчившая неприятный осадок от его слов. — Я люблю яйца всмятку.
   Он вышел совершенно бесшумно, а Венеция так и осталась лежать, совершенно сбитая с толку. Но ведь люди не убивают друг друга из-за крохотной полоски земли в горах! И, уж во всяком случае, этим не занимаются ее отец и его друзья. Или она ошибается? В первый раз за все время тревожный холодок закрался ей в душу.
   Завернувшись в простыню, Венеция подошла к окну, выглянула на улицу и с трудом разглядела Хэзарда за густыми елями. Он плавал в небольшом пруду, который соорудил сам, перегородив камнями горный ручей. Солнце сверкало на его иссиня-черных мокрых волосах. Иногда он нырял, потом выныривал через несколько ярдов, отряхивался, и вода летела во все стороны хрустальными брызгами.
   Когда Хэзард вылез из воды и направился к хижине, являя собой воплощение силы и мужественности, Венеция пошла к двери, чтобы поприветствовать его на пороге. В конце концов, она на самом деле его пленница, а раз так, ей следует быть вежливой.
   Венеция толкнула дверь. Та не поддалась. Она посильнее нажала на нее, но тщетно. Венеция выругалась. Чертов сукин сын! Он ее попросту запер! Этого она почему-то не ожидала…
   Хэзард вошел в хижину, оглядел пустой стол, нахмурился и быстро натянул узкие кожаные штаны и мокасины. — Так ты все-таки не приготовила завтрак?
   Венеция стояла спиной к нему и безучастно смотрела в окно. В ответ на его слова она даже не пошевелилась.
   — Не требуется ничего изысканного, — спокойно добавил Хэзард.
   — Ты меня запер! — Венеция резко повернулась к нему, ее щеки горели от гнева, руки вцепились в простыню, прикрывающую обнаженное тело.
   — Я не могу рисковать, когда речь идет о моих участках, — пояснил Хэзард. Когда-нибудь, возможно, он и сможет объяснить ей, как много было поставлено на карту. Все зависит от того, как будет развиваться их… дружба. — В этом нет ничего личного — просто правила военного времени. Так я могу надеяться на то, что ты подашь мне завтрак? — Тон был вежливым, но твердым.
   — А если я отвечу «нет»?
   — Мне бы хотелось, чтобы ты этого не делала.
   — А мне бы хотелось не быть заложницей.
   — Снова ничья, мэм, — усмехнулся Хэзард. — Ваш ход.
   — Я не умею готовить, я же тебе уже говорила!
   — А я говорил, что помогу тебе, — терпеливо, как маленькому ребенку, ответил Хэзард.
   — Я не знаю, что готовить, — призналась Венеция.
   — А что ты обычно ешь на завтрак? — вежливо поинтересовался Хэзард.
   — Горячий шоколад и клубнику, — ответила Венеция таким тоном, словно это само собой разумелось.
   — Каждый день?
   — Каждый день.
   — Даже зимой? — спросил Хэзард, уже догадываясь, какой услышит ответ.
   — Папа импортирует клубнику. А ты что, против? — ядовито поинтересовалась она.
   У Венеции вдруг появилось ощущение нереальности происходящего. Как могло случиться, что она, Венеция Брэддок, ведет этот совершенно невероятный разговор в такую рань с совершенно чужим человеком, прожившим всю свою жизнь под открытым небом? Этот темнокожий индеец, несмотря на его светский тон и акцент, все равно остается варваром! И он еще добивается, чтобы она готовила для него!
   — Да нет, отчего же, я не против, — совершенно невозмутимо ответил Хэзард. — Я полагаю, что твой отец вносит большой вклад в экономику Бостона. Меня вполне устроит горячий шоколад, — добавил он таким тоном, словно в этом была вся проблема. — Что касается клубники, то, может быть, соседский мальчишка наберет для нас днем каких-нибудь ягод. Ну, а для начала попробуй приготовить омлет. — Он обезоруживающе улыбнулся, и Венеция улыбнулась ему в ответ.
   Хэзарду пришлось научить Венецию, как разжечь огонь, показать, где он держит воду и где хранятся продукты. Чтобы не смущать ее, он деликатно вышел, а Венеция, тяжело вздохнув, оделась и принялась за готовку.
   Когда Хэзард вернулся, хижина была полна дыма. Венеция виновато посмотрела на него и показала на сковороду с безнадежно подгоревшим омлетом.
   — Мне очень жаль, — чуть слышно пробормотала она.
   — Ничего страшного, — учтиво отозвался Хэзард. — Придется на завтрак довольствоваться хлебом с маслом — только и всего.
   — Это, вероятно, долго не продлится, — торопливо вставила Венеция и пояснила, когда брови Хэзарда взлетели вверх от удивления: — Я имею в виду готовку. Я уверена, что папа очень скоро убедит остальных оставить тебя в покое.
   — Хорошо, — ответил Хэзард, хотя сам думал иначе. Он прекрасно знал: когда речь идет об очень крупных деньгах, на это рассчитывать не приходится. А в данном случае на карту было поставлено целое состояние.
   Доев последний кусок, Хэзард встал из-за стола.
   — Благодарю за завтрак. Я вернусь к полудню на ленч. — На полпути к двери он обернулся: — Кстати, тебе ведь, наверное, нужно выйти: ты со вчерашнего дня не покидала хижину. Как-то я раньше об этом не подумал…
   — А ты, разумеется, пойдешь со мной и будешь наблюдать?! — возмущению Венеции не было предела.
   Повисла мгновенная пауза, потом Хэзард тряхнул все еще влажными волосами и расхохотался.
   — Неужели в Бостоне так принято, мисс Брэддок? Конечно, я могу посмотреть, если это доставит вам удовольствие, — насмешливо добавил он.
   Венеция одарила его ледяным взглядом.
   — А у меня есть выбор?
   — К сожалению, не слишком комфортный, — нежно ответил ей Хэзард.
   Венеция рванулась мимо него к двери, а Хэзард остался в хижине, но начал считать про себя. Если она не вернется, когда он досчитает до двухсот, то ему придется выйти и начать искать ее. Теперь, когда он взял заложницу, о покое можно было забыть…
   Хэзард досчитал до ста девяносто трех и уже потянулся к кобуре, когда услышал ее шаги по гравию с северной стороны хижины. Он быстро вложил оружие в кобуру, но не стал ее застегивать: враги вполне могли устроить внизу засаду. Однако когда Венеция вошла в маленькую комнату, в его голосе не было и тени недоверия:
   — Ну, как тебе понравились мои удобства на улице? Венеция строго посмотрела на него. Неужели он над ней издевается? Но улыбка Хэзарда казалась абсолютно искренней, и она не стала на него обижаться. Когда Хэзард был таким, на него невозможно было сердиться.
   — Оттуда открывается великолепный вид.
   — Я не сомневался, что тебе здесь понравится. Мы, абсароки, дали этим местам свое название. В буквальном переводе оно означает «Наши сердца радуются».
   Услышав, как Хэзард произнес это на родном наречии, Венеция постаралась повторить и смутилась, перепутав последние несколько слогов. Неожиданно теплое чувство затопило душу Хэзарда. Он никогда не слышал, чтобы белые женщины говорили по-индейски.
   — Если бы ты научилась выговаривать так же мило простое английское слово «да», мы бы с тобой отлично поладили, — назидательно произнес он.
   Венеция нахмурилась:
   — Ты сам все время выводишь меня из терпения!
   — Для женщины ты слишком упряма и своевольна, — парировал Хэзард, не желая признаться даже себе, что его больше всего возбуждает в ней именно это.
   — Для женщины, для женщины… — Венеция начала злиться. — Какое, черт возьми, это имеет отношение к происходящему?
   — Все очень просто. Я, как и вы, немало попутешествовал по этому континенту, мисс Брэддок, и успел заметить, что мир принадлежит мужчинам.
   Он протянул руку, снял с крючка кожаную рубаху и уже переступил через порог, когда о сосновую притолоку ударилась фарфоровая чашка. Хэзарду пришлось поневоле отметить отличную меткость Венеции: чашка пролетела всего в дюйме от того места, где только что была его голова.
   — Ленч в полдень, — напомнил он своей пленнице и, задвигая засов, услышал, как о дверь одна за одной разбиваются тарелки.
   Венеция стояла посреди усеянной осколками комнаты и обзывала Хэзарда всеми непотребными словами, которые только смогла вспомнить. И не потому вовсе, что Джон Хэзард Блэк, в самом деле, был таким, а просто потому, что он стал первым человеком в жизни избалованной Венеции Брэддок, который осмелился ей приказывать.
   — Мы еще посмотрим, кто кому будет приказывать! — прошипела она в тишине горной хижины. — Мы еще посмотрим, кто кого!

7

   Когда Хэзард вернулся, ему пришлось смотреть под ноги, чтобы не наступить на осколки чашек и тарелок, а потом вытаскивать такие же осколки из бруска масла. Второй раз за день ему пришлось удовольствоваться хлебом и маслом. Он проглотил скудный ленч под осуждающим взглядом голубых глаз Венеции и объявил:
   — А теперь, красотка, тебе придется все здесь убрать.
   — И не подумаю! После того, как ты… — начала, было, Венеция, но суровый голос хозяина дома резко оборвал ее.
   — Нет уж, сначала послушай, а потом я разрешу сказать тебе.
   Венеция поджала губы, но замолчала. Впрочем, что ей еще оставалось? Она чувствовала себя абсолютно беспомощной перед этим странным человеком.
   — Раз между нами существует определенное… соглашение, — начал Хэзард, — я предлагаю вести себя цивилизованно, насколько это возможно. Принимая во внимание весьма скромные условия этой хижины, разумеется. — Он не нервничал, говорил совершенно спокойно и даже снисходительно, но голос его звучал твердо. — Я не собираюсь жить посреди подобного хаоса, поэтому ты должна все здесь убрать. И хватит об этом. Гораздо важнее другое. Я понимаю, что сложившаяся ситуация может отразиться на твоем будущем, а мне бы этого не хотелось. Меня извиняет только то, что не я все это затеял. Я этого не добивался и ни о чем таком не просил. — Он пожал плечами. — Но, к несчастью, так случилось, и ты теперь являешься моей страховкой против махинаций «Буль Майнинг». Однако я полагаю, что нам… гм… следует избегать такой близости, которая имела место вчера. У нас деловое соглашение, и я бы предпочел…
   — Тебе незачем продолжать, — прервала его Венеция. Ее голос звучал так же холодно и отрешенно, как и голос Хэзарда. — Мы действительно оказались в крайне неловкой ситуации, и твое предложение — наилучший выход. Мне дорога моя репутация, и я очень жалею о том, что здесь произошло прошлой ночью.
   Ее согласие вызвало в Хэзарде противоречивые чувства, хотя он по-прежнему считал, что они должны установить между собой определенную дистанцию. А Венеция между тем продолжала:
   — Обещаю вам, мистер Блэк, что отныне буду контролировать свои поступки и больше не причиню вам беспокойства. — Она встала со стула и тряхнула рыжими кудрями. — А главное — я буду день и ночь молиться, чтобы папа как можно быстрее договорился с вами.
   — Аминь, мисс Брэддок, — поспешно согласился с ней Хэзард. — Я тоже буду об этом молиться.

8

   А в это время полковник Брэддок следовал по горной тропе за проводником — индейцем из племени баннаков. План Брэддока был прост: добраться до сородичей Хэзарда и найти среди них посредника, который помог бы ему спасти свою дочь.
   Ужасный ультиматум Джона Хэзарда Блэка вселил ужас в душу полковника. Венеция была для него смыслом жизни, его миром, и он отдал бы все, чем владел, только бы спасти ей жизнь. Его любовь к дочери не знала никаких границ с того самого момента, как он впервые увидел малышку — хрупкое, розовое, абсолютно невинное создание. В тот же день Билли Брэддок поклялся себе, что его дочь никогда не узнает ужасов нищеты, нелюбви и презрения, пережитых им самим в сиротском детстве. И полковник Брэддок никогда не жалел ни времени, ни денег, чтобы исполнить свою клятву.
   Отец и дочь стали неразлучными, еще когда девочка даже не научилась ходить: одну из комнат на верхнем этаже здания компании Брэддока в деловом квартале Бостона оборудовали под детскую. Это послужило огромным облегчением Миллисент Брэддок, которая воспринимала материнство как неприятную помеху ее светской жизни. Так что Венеция с самого начала росла под любящим взглядом своего отца.
   К четырем годам ее волосы уже приобрели свой неподражаемый рыжий цвет. Тогда-то отец и прозвал ее Огоньком, несмотря на крайнее неудовольствие матери по поводу этого совершенно неподходящего прозвища. Впрочем, еще задолго до этого ее мать потеряла к дочери всякий интерес.
   Она с радостью приняла условие высшего света, предписывающее не замечать детей до тех пор, пока они не станут взрослыми настолько, чтобы появиться в обществе. К этому времени, разумеется, между матерью и дочерью образовалась пропасть непонимания, так что ни о каких близких отношениях не могло быть и речи.
   Венеция оставалась дочерью своего отца, а это убивало всякую надежду на появление хотя бы дружеских чувств у двух женщин из семьи Брэддоков. Дело в том, что Миллисент Хаттон в свое время вышла замуж исключительно по расчету, отдав свою хрупкую красоту и старинное виргинское имя за самое большое состояние, которое тогда было на рынке женихов. С ее точки зрения, она не была обязана ни любить Уильяма Брэддока, ни уважать его, и после свадьбы сочла свою миссию выполненной. Не успел кончиться медовый месяц, как Билли Брэддок понял, что совершил кошмарную ошибку. Но его молодая жена к тому времени уже мучилась от утренних приступов тошноты.
   Они немедленно вернулись в Бостон и, тактично избегая любых разногласий, начали жить каждый своей жизнью. Они лишь изредка встречались за ужином, когда оба случайно оказывались вечером дома, и очень редко вместе посещали светские приемы. Это был брак, лишенный всяческих эмоций, поэтому Билли Брэддок отдавал всю свою нерастраченную нежность единственной дочери.
   Перед тем как отправиться в путь, полковник приказал своим товарищам ни при каких обстоятельствах не приближаться к участкам Хэзарда до тех пор, пока он не вернется с представителем его клана. Индеец на горе явно не шутил, и поэтому Брэддок готов был предложить ему все, что угодно, только бы освободить Венецию. Он боялся только одного: вдруг на этот раз денег окажется недостаточно…
   Взволнованный, не находя себе места от тревоги за дочь, Билли Брэддок гнал лошадь вперед и даже отказался разбить лагерь, чтобы переночевать. Они ехали без остановки уже шестнадцать часов, и для мужчины его возраста это было суровым испытанием. Последние два часа Брэддок держался в седле только усилием воли.
   Наконец проводнику пришлось предупредить его, что лошади собьют ноги, если они не остановятся, и тогда им придется идти пешком. В эту ночь луна пряталась за тяжелой тучей, и лошадь уже дважды спотыкалась, так что полковник Брэддок неохотно согласился остановиться. Наскоро пожевав что-то вместо ужина, он пролежал без сна всю ночь, дожидаясь первых лучей солнца.
   На третий день пути они, наконец, нашли первый летний лагерь абсароков. Эти индейцы сообщили полковнику, что клан Хэзарда поднялся выше в горы неделю назад в поисках новых пастбищ. Возможно, они смогут их найти у Хорсиз-ривер.
   Потратив время только на то, чтобы поменять лошадей, полковник Брэддок и его проводник отправились дальше и прибыли к истокам Хорсиз-ривер спустя два дня. Однако выяснилось, что клан снова сменил место стоянки: летняя миграция была в самом разгаре, и индейцы постоянно перегоняли своих лошадей с одного пастбища на другое.
   Проводник не мог не заметить, насколько тяжело дышится белому человеку высоко в горах. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: бледнолицые не привыкли к большой высоте, они слишком много времени проводят в домах и мало трудятся. Однако этот пожилой мужчина выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок, — его губы посинели, лицо стало бледным, на лбу выступил пот. Проводник сделал вид, что в копыто его лошади попал камень, и они ненадолго остановились. Когда пришло время двигаться дальше, проводник с удовольствием заметил, что благодаря короткой передышке лицо полковника снова приобрело нормальный цвет.

9

   Эту ночь Хэзард провел на полу на шкурах бизона, послуживших ему матрасом. Венеция убеждала себя, будто рада, что этот индеец так по-джентльменски выполняет их соглашение, но во сне она видела крепкие руки, обнимающие ее, и шелковистые волосы, прикасающиеся к ее щекам за секунду до того, как он ее поцелует… Эти видения разгорячили ее, и Венеция беспокойно ворочалась во сне, скинув с себя одеяло.
   Хэзард уже давно лежал, уставившись в стену: желание не давало ему уснуть. Великолепное обнаженное тело Венеции — теперь ничем не прикрытое — выглядело слишком соблазнительным. Если бы он больше себе доверял, то встал бы и укрыл ее снова, но он осознавал пределы своих возможностей и просто не осмеливался подходить ближе. Только не сейчас, когда желание буквально лишает его рассудка…
   Наконец далеко за полночь Хэзард все-таки задремал, но проснулся, когда первые лимонно-желтые лучи солнца показались из-за гор. Его что-то встревожило. К хижине приближались спокойные, неторопливые шаги.
   Одним плавным движением Хэзард вскочил на ноги, пересек хижину, и спустя секунду ружье уже оказалось у него в руках. В этот момент снаружи послышалась негромкая птичья трель, и Хэзард, расслабившись, прислонился к стене и улыбнулся: этот условный знак возвещал о приходе гостя. В комнату вошел высокий индеец и замер у порога, не сводя глаз с роскошного тела Венеции, разметавшегося по постели.
   — Здравствуй, брат, — обратился он к Хэзарду на родном языке. — Она для тебя слишком хороша. Лучше отдай ее мне, скажем, за восемьдесят лошадей. Женщина будет мешать тебе работать. — В голосе индейца звучал мягкий юмор.
   — Как приятно иметь такого заботливого друга! Но прибереги своих коней. Она не продается. Это моя заложница, Неутомимый Волк.
   Мужчина обернулся к Хэзарду, удивленно подняв одну бровь. Длинная бахрома на его одежде заиграла в лучах солнца.
   — Тогда еще лучше. Если она тебе ничего не стоила, восемьдесят лошадей станут для тебя чистой прибылью. — Неутомимый Волк отлично знал, как Хэзард обращается с женщинами: они все были красивыми, но ни одна не задерживалась с ним рядом надолго. — Я могу немного подождать, — добавил он с улыбкой.
   — Если бы я не ценил свою жизнь дороже твоего удовольствия, я бы подумал об этом предложении, — улыбнувшись в ответ, парировал Хэзард. Неутомимый Волк лучше всех в племени разбирался в лошадях, и у него были отличные скакуны. — Но сейчас эта женщина мне необходима — и вовсе не потому, что она горяча, как весна на юге. Ее присутствие здесь — гарантия для моих приисков и для моей жизни.