Джордан Николь. Экстаз

   О чем они так долго могут разговаривать? — подумала она, глядя на Келла и Эмму, которая звонко рассмеялась в ответ на какие-то его слова. И он смеялся вместе с ней. Нет, Рейвен не помнила, чтобы хоть один раз он сказал ей что-то смешное, пусть совсем банальное, но что-то, вызывающее у нее веселый, непринужденный смех…
   «Стоп! — сказала она самой себе. — Да ты просто ревнуешь его. Глупо, идиотски ревнуешь. Тебе должно быть стыдно перед собой». Однако руки ее сжимались в кулаки, она уже не могла устоять на месте и двинулась туда, где находился Келл. Прежде чем поняла, что происходит, она уже стояла перед ним и говорила сквозь сжатые зубы, не узнавая своего голоса:
   — Могу я отвлечь вас на пару слов, многоуважаемый супруг?
   Келл приоткрыл рот от удивления, приветливая улыбка застыла у Эммы на губах. Она вопросительно взглянула на Келла, тот кивнул, и Эмма с легким поклоном удалилась.
   Не давая Келлу возможности обрушить на нее свое негодование, она сразу же заговорила:
   — Вы считаете разумным, сэр, афишировать при всех свои любовные отношения, нарываясь на явный скандал, новые слухи и разговоры?
   Он со спокойным удивлением смотрел на нее. Потом так же спокойно произнес:
   — Я понятия не имел, что вас могут беспокоить мои отношения с женщинами.
   — Они и не беспокоили, пока не стали такими явными, что выходят за все рамки!
   — Если вас так волнует вопрос о приличиях, леди, не лучше ли нам продолжить разговор не здесь, в зале, а где-нибудь в другом месте?
   — Отлично, — ответила она, видя краем глаза, что на них уже стали обращать внимание. — Что вы предлагаете?
   Он отвесил ей глубокий насмешливый поклон.
   — Встретимся наверху, в моем кабинете. Полагаю, вы знаете туда дорогу. До встречи, леди…

Глава 14

   Она ожидала его довольно долго. Так по крайней мере ей казалось. Огонь в камине почти погас, она добавила угля и стояла перед разгоравшимся пламенем, грея руки и спрашивая себя, что это на нее нашло. Что за сцены она устраивает? Вправду ли она хочет вести разговор о любовных делах своего мужа? И тем самым признаться самой себе и дать понять ему, что ею руководит ревность?
   Дверь кабинета почти беззвучно отворилась и так же закрылась. Рейвен повернулась от камина и столкнулась глазами с прищуренным взглядом Келла. Она уже начала жалеть, что сорвалась и затеяла все это. К чему?..
   — Надеюсь, вы не замедлите честно объяснить мне, дорогая жена, причину столь странной вспышки с вашей стороны?
   Голос был, как и прежде, спокойный. Даже участливый.
   — Это была не вспышка, — ответила она. — Скорее жалоба.
   — И на что же вы жалуетесь?
   Так мог бы спросить врач.
   — На вашу неучтивость, — не сразу ответила она и тут же поправилась: — Нечуткость… Разве не унизительно для любой так называемой жены смотреть, как ее муж флиртует на глазах у всех людей с другой женщиной?
   — Если бы вы, дорогая, сразу послушали моего совета и покинули клуб, вам не пришлось бы наблюдать эту отвратительную картину.
   С этими словами он направился к Рейвен, и она вся напряглась. Однако он всего-навсего наклонился к камину и помешал там угли.
   — Вы нарочито любезничали с вашей возлюбленной перед моим носом, — повторила Рейвен, — и я этого не могла стерпеть. В конце концов, существуют ведь правила приличия.
   В его глазах она прочла насмешливый вызов и поспешно добавила:
   — Вы же сами говорили, нам следует создавать впечатление, что у нас самый настоящий брак. А на виду у всех вожделение к другой женщине создает у людей совсем другое впечатление.
   — Мне хотелось бы думать, леди, — раздраженно растягивая слова, ответил Келл, — что вы не воображаете, будто я собираюсь вести жизнь монаха. Я не давал обета сохранять целомудрие. Это не было частью нашей сделки.
   — Конечно, нет. Но разве нельзя делать это так, чтобы не возбуждать общественное мнение и не оскорблять вашу жену?
   — В этом смысле вы мне не жена.
   — А вы мне не муж! Но ведь я не веду себя подобным образом. Так что же мне остается?
   Он гневно уставился на нее.
   — Что остается, черт возьми? Выполнять обязанности жены! Если не хотите, чтобы я искал удовольствия с другими женщинами, занять их место!
   Рейвен почувствовала, что уже перестает понимать, чего хочет каждый из них от другого. Они вертятся в каком-то замкнутом круге.
   — О чем вы говорите? — недоуменно спросила она.
   — О том, что ты сама должна думать, в качестве кого доставить мне удовольствие… Наслаждение… Как любовница… возлюбленная… или как жена, для которой это является непременной обязанностью. Долгом.
   Их взгляды встретились и потонули друг в друге без всякой надежды вынырнуть на поверхность.
   — Итак, дорогая, — прервал молчание Келл, — ты согласна стать моей женой? И не на один раз.
   Согласна ли она? Рейвен попыталась ответить себе на вопрос. Да, она хочет близости с Келлом, нечего это отрицать. Но возможно, еще больше хочет она не пустить его в постель к Эмме Уолш. Хотя кто может поручиться, что он не совместит?.. Нет, она не допустит! Сделает так, чтобы он и не думал о другой женщине. Впрочем, как она добьется этого?..
   — Хорошо, — пробормотала она еле слышно.
   — Вы что-то сказали, леди? Я не понял.
   — Я сказала, что согласна.
   Он медленно окинул ее взглядом с головы до ног.
   — Согласна удовлетворить мое вожделение? Мою страсть?
   — Да! Да! Не понимаю, зачем повторять, если и так ясно, что я сказала.
   Он улыбнулся.
   — Совершенно верно. Нужна ясность. Ведь мы несколько меняем заключенное нами соглашение, не правда ли? Вносим новый пункт.
   Она решила тоже позволить себе иронию.
   — Только я с трудом могу представить, — сказала она, — что нужно делать, чтобы насытить потребности такого искушенного любострастника, каким являетесь вы, сэр.
   Он снова улыбнулся: видимо, его устраивал такой ход разговора.
   — Ничего, — ответил он, — ты, я заметил, способная ученица. Кроме того, у тебя же имеется учебник по сексу — та самая эротическая книга, о которой ты рассказывала. Или это роман? И, наконец, возлюбленный из твоих снов… Неужели он почему тебя не научил?
   Эти слова обидели Рейвен. Она решила ничего не отвечать и лишь горько пожалела, что в какие-то минуты откровенности простодушно рассказала ему о своих снах. Разве можно доверять мужчинам такие вещи?
   — Ну что же ты? — услышала она его требовательный голос. — Ведь мы только что пришли к согласию по новому пункту соглашения.
   Она смешалась.
   — Вы… Вы хотите прямо сейчас? Здесь?
   — А почему бы нет? Здесь никто не помешает. Какие же еще условия нам нужны?
   — Но…
   Она не знала, что еще сказать.
   — Если не знаешь, с чего начать, — сказал он уже вполне серьезным, даже мягким тоном, — начни раздевать меня.
   — Вы не можете раздеться сами?
   Такое наивное удивление было в ее вопросе, что он рассмеялся.
   — Пожалуй, могу, — так же ласково проговорил он. — Но тогда я не получу того удовлетворения, которое ты хотела… обязалась мне доставить.
   Закусив губу и кляня себя за то, что пришла сюда, за то, что затеяла весь этот разговор о любовницах, она приблизилась к нему и помогла снять верхнюю куртку. Затем сняла с него жилет, развязала шейный платок.
   — Спасибо, Рейвен, — сказал он. — Теперь, пожалуйста, сними с меня рубашку. Мне будет приятно.
   Мысленно махнув рукой — раз уж взялась!.. — она подчинилась. Прикосновение к его коже было тоже приятно. Это взволновало ее. С его помощью она стянула ему рубашку через голову, повесила на спинку стула и отошла на несколько шагов.
   — Рейвен! — услышала она требовательный голос.
   Боже, что еще ему надо?
   Она оказалась права: он смотрел на нее, его чувственный рот был слегка открыт в улыбке.
   — Теперь, пожалуйста, мои штаны. И не забудь, под ними нижнее белье.
   Кровь прихлынула к ее лицу, она сделала глубокий вдох, словно собиралась нырнуть. Не глядя на своего мучителя, стиснула зубы и приблизилась к нему, отстегнула застежку на бриджах, потом пуговицу на нижнем белье. Рука ее натолкнулась на его напрягшийся член, который через мгновение вырвался на свободу, задев пальцы и представ перед ее глазами.
   Она отпрянула как от огня. Господи! Нет, никогда у нее не хватит смелости не то что намеренно дотронуться, а даже взглянуть. Одно дело, когда читаешь о чем-то таком в книге или встречаешься в сновидениях со своим воображаемым возлюбленным. Совсем другое, когда сталкиваешься со всем этим в действительности. Тем более если действительность воплощается в таком привлекательном и желанном, но совсем чужом человеке, как тот, который сейчас столь ласково и настойчиво принуждает ее снимать с него одежду. Судя по всему, он совершенно не стесняется своей наготы и этого… что предстало во всей своей красе перед ее глазами при ярком свете свечей.
   Что ей делать? Куда девать глаза? Что говорить? Если вообще нужно говорить…
   Она подняла глаза вверх, к его лицу, и сказала умоляющим тоном:
   — Вы глубоко заблуждаетесь, сэр, если думаете, что я знаю, как доставить вам удовольствие, которого вы хотите. Я не обладаю вашим опытом и…
   Он прервал ее, направившись к столу со словами:
   — Иди сюда!
   Выдвинув стоявший там стул, он уселся на него и жестом пригласил ее опуститься к нему на колени, чего она не решалась сделать, потому что из его расстегнутых штанов виднелось то, что и страшило, и смущало, и притягивало ее. Помимо этого, она вспомнила о ране на левой ноге и, отводя глаза, пробормотала:
   — Она уже вас больше не тревожит… рана?
   На что он хвастливо, как ей показалось, ответил:
   — Во всяком случае, не настолько, чтобы помешать мне быть мужчиной.
   То, что она снова увидела, робко подняв глаза, всецело подтверждало его слова.
   Она осторожно опустилась на его правое колено, чтобы не потревожить рану, однако он повернул ее лицом к себе и усадил на оба колена, и она, вздрогнув, сразу ощутила прикосновение его напрягшегося члена.
   — «Мое тело преклоняется перед твоим», — пробормотал он строку из текста свадебного ритуала, хотя тело, похоже, и не думало преклоняться. — А ты, жена, готова ответить мне тем же?
   Она промолчала, но жар, полыхавший внутри, ответил вместо нее. Она продолжала сидеть неподвижно, когда его пальцы начали умело расстегивать крючки на ее платье.
   — Расслабься, — сказал он, ощущая напряженность ее тела. — Я не собираюсь принуждать тебя делать то, чего ты не захочешь.
   Она не могла расслабиться. Жар тела усиливался, его источником был возбужденный мужской орган, уткнувшийся ей в ногу, и она сейчас думала лишь о том, что должно произойти: это чуть подрагивающее копье вновь проникнет в нее, заполнит целиком…
   Келл наклонился вперед, легко прикоснулся губами к ее шее, к тому месту, где пульсировала жилка.
   Короткая ласка вызвала у нее дрожь.
   — Опусти лиф своего платья, — шепнул Келл.
   После недолгого колебания она подчинилась, и он начал целовать ее грудь, прикрытую лишь тонкой сорочкой.
   — Опусти и ее тоже, — сказал он потом.
   Обнаженная до пояса, она продолжала сидеть у него на коленях к нему лицом, и он взглядом, пальцами, губами притрагивался к каждой частичке ее тела.
   — Я забыл уже, как ты прекрасна, — произнес он чуть охрипшим голосом. — О твоей груди царь Соломон спел бы не одну песнь.
   Ей было не до ссылок на Библию, ее грудь жаждала ласки. Он понял это и почти продекламировал:
   — Твои соски тверды, они призывают целовать их. Ты хочешь этого?
   Прикрыв глаза, Рейвен молча кивнула.
   — Тогда предложи… протяни их мне.
   В его голосе был ласковый приказ.
   Она открыла глаза. Он пристально смотрел на нее, и в его взгляде был вызов. Она, кажется, начала понимать: он хочет, чтобы она была более активной в любви. Быть может, более агрессивной или как они, мужчины, это называют? В общем, более сластолюбивой, умелой…
   Но если он воображает, что может напугать ее, то очень ошибается. И насмехаться над собой она тоже не позволит!..
   Что он опять говорит?
   — Ох, — услышала она его голос, но в нем не было ни насмешки, ни раздражения. Скорее легкое сожаление. — Вижу, ты не вполне подходишь на роль настоящей любовницы.
   Напряжение оставило ее, появилась досада, которая исторгла из нее такие слова:
   — Полагаю, мисс Уолш как нельзя лучше исполняет эту роль.
   Келл смерил ее спокойным взглядом.
   — Эмма знает искусство любви, — ответил он. — Но речь не о ней. Я хотел бы побольше знать о твоем порожденном фантазией возлюбленном. Обладал ли он умением доставить тебе наслаждение?
   — Да, — с вызовом бросила она.
   — Прекрасно. Тогда вообрази меня сейчас на его месте. Представь, что я — это он, твой возлюбленный, и предложи мне, как я просил, твои груди.
   Она действительно представила, и ее с новой, еще большей силой охватила дрожь возбуждения.
   Да, перед нею он, ее пират, тот, кто похитил ее сердце и душу, кто благороден, смел, красив; чьи желания она безропотно исполняла во сне и кто доставлял ей столько услады в ее скучной, печальной жизни.
   Закрыв глаза, словно погрузившись в сон, она выполнила то, о чем ей было сказано: приподняла руками груди, притронулась пальцами к соскам.
   Келл молчал. Она удивленно раскрыла глаза, увидела его благодарную улыбку. С этой же улыбкой он произнес:
   — Теперь скажи: прошу тебя, любимый, поцелуй мою грудь.
   — Келл!.. — вырвалось у нее, но он, словно не услышав ее возмущенного возгласа, повторил:
   — Скажи эти слова, любимая.
   — Прошу тебя… поцелуй мою грудь…
   — Любимый, — подсказал он.
   — Любимый.
   — С наслаждением, дорогая, — ответил он удовлетворенно и, наклонившись, выполнил то, о чем она сказала.
   Он касался ее груди губами, языком, даже зубами, и она не могла и не хотела противиться наслаждению, которое разливалось по всему ее телу. Погрузив руки в его густые волнистые волосы, она крепче притягивала к себе его голову.
   Несколькими мгновениями позже она ощутила его пальцы у себя между ног, и новая волна дрожи пронизала ее.
   — Ощути сама, — глухо проговорил он, — как ты жаждешь… как ты ждешь меня.
   Она и сама это прекрасно знала, ибо и там все взывало к нему. Но Келл не удовлетворился тем, что ощутил сам. Он взял Рейвен за руку и принудил почувствовать влажность, припухлость и жар ее собственного лона, а затем проник пальцами в глубь сокровенного. Ей показалось, она теряет сознание и последние силы, она ощутила боль, из ее губ вырвался невольный стон. Как близко стоят друг к другу наслаждение и мука, мелькнуло у нее в голове.
   Сколько времени длилось это ощущение, она не знала, потеряв счет минутам, часам, дням…
   — Думаю, ты готова принять меня, — услышала она его слова, вслед за которыми он поднял ее со своих колен и усадил на край стола, а затем осторожно опустил навзничь. Было жестко и неуютно, но она вряд ли чувствовала эти неудобства, продолжая находиться в эйфорическом ожидании того, что должно свершиться.
   Подняв все ее юбки до пояса и обнажив ноги, Келл раздвинул их и некоторое время любовался открывшейся ему картиной, как художник или скульптор произведением рук своих. Потом склонился над ней, и она, разгадав его намерение, издала протестующий звук и попыталась подняться, но он удержал ее, серьезно спросив:
   — Твой призрачный возлюбленный целовал тебя в это место?
   Она ничего не отвечала, и он резко повторил:
   — Целовал или нет?
   — Да! — выкрикнула она запальчиво.
   Он нагнулся еще ниже, обдавая жарким дыханием ее раскрытое до предела лоно.
   — Тогда не лишай меня того, что ты позволяла ему.
   И с первым же прикосновением его губ она позабыла обо всем: о своем смущении, о том, что ей уже стала казаться навязчивой его игра в призрачного возлюбленного; о том, что Келл бывает чрезмерно настойчив, раздражающе упрям, неблагодарен… Все это куда-то ушло, осталось позади… Ей сделалось совершенно безразлично, какой он, как себя ведет и как себя ведет она, потому что все ее существо было охвачено чувством неизъяснимого наслаждения и стремилось навстречу ему, своему истинному возлюбленному, навстречу его губам, рукам, языку…
   Ощущение блаженства сотрясало ее. Такого она не знала ни в одном из своих сновидений. Оно переполняло ее настолько, что становилось страшно, и, помимо воли, она попыталась вырваться из его губ, от его языка.
   Однако он не позволил этого, крепко придерживая за бедра, продолжая ввергать в сладострастные муки.
   Еще немного времени — и она очутилась на вершине блаженства, о чем возвестил вырвавшийся у нее стон; ей показалось, что перед глазами вспыхнул непереносимо яркий свет. Затем все погрузилось в непроглядную ночь. Тело ослабло, ей стало холодно, не хватало воздуха, она совсем обессилела. Тем не менее, к собственному удивлению, она ощущала легкую неудовлетворенность. Ей хотелось, чтобы к чувству, которое она сейчас испытала, примешалось сходное чувство Келла. Это он испытает, только если их тела сольются воедино.
   — Войди в меня, — прошептала она.
   Однако он не внял ее призыву, а, напротив, отпрянул от нее и начал снимать с себя остатки одежды.
   Приподнявшись на своем жестком, неудобном ложе, она смотрела на него — на его наготу, совершенную в своей атлетической красоте. В горле у нее пересохло, она снова чувствовала тягучую боль внизу живота; все, о чем могла она сейчас думать, что желать, сосредоточилось на одном: на мучительном, остром желании ощутить его в себе.
   К ее невыразимому облегчению, он думал о том же и уже снова направлялся к ней. В свете огня камина блеск его темных глаз казался угрожающе-ослепительным, по-особому притягивающим. Он улыбнулся, и блеск погас. Он уже был рядом, она могла дотронуться до его смуглого тела, ощутить слегка дрожащими пальцами бархатистость и жар чуть влажной кожи, ее неповторимый запах.
   — Хочешь меня? — отчетливо спросил он, становясь у нее между ногами, притягивая ее к себе.
   — Да, хочу, — вырвалось у нее, хотя она понимала: слова сейчас совершенно ни к чему.
   Она послушно подчинилась, когда он снова опрокинул ее на твердую доску стола, и ждала одного, только одного… Дольше она терпеть не могла…
   Никогда раньше она не думала, что можно чего-то или кого-то так неодолимо, так страстно желать. Ощущение было совершенно новым, непривычным. Все ее мысли сосредоточились на одном… На одной части его тела, прикосновение которой она чувствовала снаружи, но жаждала ощутить внутри. И все… больше ничего… Только это…
   Она вздохнула с облегчением, когда это произошло.
   — Ты можешь принять всего меня? — услышала она его хриплый шепот.
   — Да, — выдохнула она, с восторгом ощущая раздвигающий и заполняющий ее лоно огромный жаркий член.
   Он приостановился, давая ей возможность привыкнуть к. этому ощущению, приспособиться к нему, и, когда почувствовал некоторое ее расслабление, произнес с той же хрипотцой:
   — Хочу раствориться в тебе, как в диком жарком меде…
   Она успела удивиться его фразе, ведь она и сама хотела бы высказать то же самое, только несколько иными словами, но тут же забыла обо всем.
   Он целовал ее, проникая языком внутрь рта, до боли стискивал ее груди, но она не страшилась, ей хотелось этого. Вот он уже начал совершать пульсирующие движения внутри ее, которые отзывались во всем теле, в сердце, в душе…
   Чувствуя, что недалеко до высшей точки наслаждения, когда он будет уже не в силах контролировать себя, он приподнял Рейвен со стола, стараясь при этом не покидать ее тела, и понес в свою спальню. Однако понял, что поздно — он не донесет ее, и тогда прижал ее к двери и последним сильным движением вызвал кульминацию, одновременную у обоих. Блаженное до боли ощущение отозвалось в них дрожью и согласным стоном.
   Какое-то еще время они, тяжело душа, тесно приникали друг к другу, но постепенно их дыхание выровнялось, мышцы ослабли. Откинув назад голову, он вгляделся в ее раскрасневшееся лицо, вспухшие губы, затуманенные глаза.
   — Я не сделал тебе больно? — спросил он.
   — Нет, — ответила она.
   Его душу наполнила благодарная нежность и жалость. «В следующий раз я буду осторожным», — поклялся он себе.
   Только будет ли этот следующий раз? «Должен быть, — решил он, — потому что я устал желать ее и бороться с этим желанием. Она моя жена, в конце концов, и должна быть моей. Если это называется „любовь“, пускай так и называется, если нет — для меня не важно. И в том, и в другом случае у меня, надеюсь, хватит силы воли не уйти в это чувство настолько, чтобы потерять себя. Этого никогда не будет…»
   Сбивчивые мысли промелькнули и исчезли, а он и Рейвен no-прежнему находились возле двери в спальню, обнаженные, но в удобной позе. Он поднял Рейвен, ухитрился открыть дверь в соседнюю комнату, внес туда и уложил на постель.
   Стесняясь своей наготы — вся ее одежда сбилась возле поясницы, — Рейвен проговорила, отворачивая лицо:
   — Мое платье… оно совсем испорчено.
   — Я куплю новое, — ответил он, снимая с нее остатки одежды.
   — Келл… Что ты делаешь?
   — Разве не видишь? Помогаю тебе раздеться. Я не удовлетворен полностью тем, что сейчас было.
   — Но я не собираюсь оставаться здесь.
   — Почему же?
   Опять у него был требовательный, недовольный тон.
   — Потому что… потому что это может повлечь ненужные осложнения.
   Его темные глаза зловеще блеснули.
   — Ты хочешь сказать, — не сразу произнес он, — что постоянная физическая близость может перерасти в близость душевную? А этого никому из нас не нужно. Так?
   Наконец он точно определил то, чего она хочет избежать. Чего боится пуще всего.
   — Да, — сказала она.
   Он продолжал снимать с нее измятое платье, скомканные юбки. Потом подошел к камину, помешал угли, после чего вернулся к постели и улегся рядом. Некоторое время он лежал молча, закинув руки за голову, потом заговорил.
   — Значит, если я правильно понимаю твои опасения, тебя страшит мысль о том, что ты полюбишь мужчину настоящего, не иллюзорного? Хотя решила никогда не делать этого?
   — Да, — ответила она, натягивая одеяло на грудь.
   Келл повернулся на бок и подложил руку под голову.
   — Насколько я могу судить, — произнес он, — интимная близость и любовь — это разные вещи. Страсть, вожделение совсем не обязательно ведут к любви. Если было бы так, большинство мужчин влюблялись бы в своих содержанок… Фавориток, — поправился он.
   Она ничего не отвечала, и он продолжал уже не таким уверенным тоном:
   — Я не вижу причин, Рейвен, по которым мы не можем находиться в постоянных интимных отношениях. Быть любовниками. Подобно тебе, я не хочу ничего другого… Более глубокого. Чего же ты опасаешься? Чего боишься?
   Она продолжала хранить молчание и лежала неподвижно, чувствуя, что уже вернулась из блаженств рая на грешную землю.
   Да, она боится, и не собирается отрицать этого. Страсть опасна по самой своей природе. Ее несчастная мать узнала это в полной мере. Страсть может ранить, как оружие, жалить, как змея… Но возможно, Келл отчасти прав: истинная опасность и угроза не в интимной близости, а в родстве духовном. Когда оно наступает. И вероятно, можно наслаждаться телом, оберегая от попадания в ловушку свое сердце и свою душу. Которых не уберегла ее мать.
   Рейвен содрогнулась. С ней самой такого не будет. Не должно быть… Она бы не выдержала этого. Слава Богу, у нее хватит воли и здравого смысла, чтобы избежать чего-то подобного. Волнение плоти никогда не перейдет у нее в волнение сердца…
   Рука Келла скользнула под одеяло и легко коснулась ее груди. Он словно почувствовал, что она пришла к какому-то окончательному выводу, и сделал попытку совершить то же самое, произнеся примирительно:
   — Поскольку мы связаны по закону как муж и жена, то могли бы по крайней мере без всякого стыда или ощущения греха не отказывать друг другу в столь естественном удовольствии.
   Его рука, продолжая ласкать ее грудь, помешала ей собраться с мыслями для ответа.
   Он заговорил опять:
   — Тебе по душе мои ласки, я знаю это. Оки насыщают тебя, и ты отвечаешь на них так, как это делали немногие женщины, которых я знал. Твое тело хочет меня, разве этого мало?
   В подтверждение своих слов он притронулся к ее соску, и она, вздрогнув, невольно изогнулась.
   «Да, да! — подумала она с каким-то отчаянием. — Он прав. Я хочу его, хочу непреодолимо. И не знаю, что с этим поделать…»
   Повернув голову на подушке, она встретилась с его взглядом. Ласково-неумолимым взглядом таинственных темных глаз.
   Возможно ли, спросила она себя, чтобы близость с этим человеком ограничилась зовом тела и не затронула сердце и душу? Но даже если так, то что же будет, коль скоро у него это перерастет в нечто большее? Или у нее, а он будет по-прежнему склонен лишь к плотским наслаждениям?.. Что тогда делать им обоим?..