Джордж Элизабет. Месть под расчет

   Питер повернулся к нему лицом и склонил голову набок:
   – Не нужны? Да ты приезжаешь сюда один-два раза в год и смеешь заявлять, что тебе нужно и что не нужно! Сейчас как раз такой случай?
   – Не имеет значения, сколько раз я бываю в Ховенстоу. Я отвечаю за Ховенстоу, за каждого здешнего человека. И у меня нет желания разбираться с грязью…
   – А, понимаю. На мельнице кто-то из здешних торгует наркотиками, и ты уже решил, что сердцем местной мафии может быть только твой брат. Отлично. Лучше не придумаешь. Как насчет отпечатков пальцев? Нашел там мои волосы? Или плевок? – Питер выразительно покачал головой. – Дурак ты. Если мне понадобится наркотик, какого черта я потащусь на мельницу? Мне не от кого прятаться.
   – Тебя можно обвинить не только в том, что ты принимаешь наркотик. Ты увяз по самую макушку.
   – Что это значит?
   Вопрос Питера задел Линли за живое.
   – Тебе тащат наркотик в поместье. Вот что это значит. Ты готовишь его на мельнице. Вот что это значит. Ты везешь его в Лондон. Чтобы использовать. Чтобы продавать. Достаточно красочная картина получилась? Черт побери, Питер, если бы мама узнала, она бы умерла.
   – А тебе только этого и надо? Не будешь больше волноваться насчет того, обесчестит она тебя с Родериком или не обесчестит. Не будешь больше волноваться насчет того, сколько времени он проводит в ее постели. Если бы тебе так повезло и она умерла из-за меня, ты бы вернул папину фотографию на место. Тебе будет трудно, Томми? Ведь ты больше не сможешь играть роль несчастного педанта. Что же ты будешь делать?
   – Не старайся увести меня от дела.
   – Ну что ты! Увести. Вот уж преступление из преступлений! Опять я согрешил. Еще одно черное пятно на моей совести. – Питер снял со стены фотографию университета и бросил ее старшему брату. Она упала и ударилась о ножку стула. – Томми, ты, случайно, не ангел? Ну почему мне не удается следовать твоему чистейшему образцу?
   – Питер, я не собирался выяснять с тобой отношения.
   – Прелестно. Наркотики, прелюбодеяние, блуд. В нашей семье все есть. Что бы еще мы могли иметь, будь тут Джуди? У нее тоже был адюльтер, да, Томми? Что мать, что дочь. Вот и я говорю. А как насчет тебя? Ты слишком благороден, чтобы связаться с чьей-нибудь женой, даже если она понравится тебе? Это слишком аморально для тебя? Неэтично? Не верю.
   – Пустой разговор.
   – Как же мы мучим тебя. Не семья, а мешок с семью смертными грехами, которые нам еще к тому же нравятся. Мы позорим твой чертов титул или мешаем твоей обожаемой карьере?
   – Ты бы все сделал, если бы мог, чтобы причинить мне боль, правда?
   Питер засмеялся, но накрепко вцепился в спинку стула.
   – Причинить боль тебе? Ты в самом деле так думаешь? Не могу поверить. Насколько мне известно, земля все еще вертится вокруг солнца, а не вокруг тебя. Ты это замечал когда-нибудь? На свете есть люди, которые живут, ни в коей мере не задумываясь о том, как их поведение скажется на восьмом графе Ашертонском, и знаешь, Томми, я среди них. Я не танцую под твою дудку. Не танцевал никогда. И никогда не буду. – На его лице появилось злое выражение. – Что мне нравится в нашем чертовом разговоре, так это твоя уверенность, будто ты обо всех заботишься, кроме себя самого. О Ховенстоу. О маме. Обо мне. А если все мы сгорим к чертовой матери? Ты же освободишься от нас. Тебе больше не придется играть роль покорного сына, любящего брата. Ты противен мне.
   Питер сунул руку в карман и вынул пачку сигарет. Однако у него так сильно тряслись руки, что он уронил пачку, и сигареты рассыпались по ковру.
   – Питер, – проговорил Линли. – Питер, разреши мне помочь. Так не может продолжаться. Ты же знаешь. Тебе надо изменить свою жизнь.
   – Ну умру я, и что? Тогда тебе останутся только мама и Родерик. Знаешь, что она пригласила его? Какой удар для графа! Думаю, она решила провозгласить независимость.
   – Не имеет значения. И тебе это известно. Позволь, я помогу тебе. Пожалуйста.
   – Поможешь? Ты? – Питер наклонился и подобрал сигареты. Однако закурить сумел только с четвертой спички. – Ты поступишься своей репутацией ради меня? Вот смешно! Какое тебе дело до меня, пока твое имя остается незапятнанным?
   – Ты же мой брат.
   Питер глубоко затянулся, прежде чем погасить в пепельнице сигарету.
   – Да пошел ты к черту, – сказал он и двинулся к двери.
   Линли схватил его за руку, когда он проходил мимо него:
   – Так легче, правда? К черту брата! К черту все! Потому что люди мешают тебе наслаждаться твоими наркотиками. А ведь это как раз и невыносимо.
   – Это ты говоришь мне о людях? Ты? Проклятый лицемер! Да когда ты о ком-нибудь думал, кроме себя?
   Но Линли не позволил увести себя в сторону.
   – То, что я увидел сегодня на мельнице, было для меня открытием. Можешь гордиться собой.
   – Контрабандист! Перекупщик! Наркоман! Неплохой след я оставлю в семейной хронике. Ну и подлец! Ну и злодей! – почти кричал Питер, вырываясь из рук брата. – Так арестуй меня. Правильно, правильно, арестуй меня сам. И вези к себе в управление. Иначе ведь повредишь своей карьере. – Он вытянул руки, словно подставляя их под наручники. – Давай. Вези меня сегодня, и завтра тебя повысят в чине.
   Линли смотрел, как меняется лицо Питера. Он старался внушить себе, что их отношения испортились из-за наркотиков, однако лучше, чем кто бы то ни было другой, он знал, как сам вел себя в прошлом, знал о своей непростительной гордыне, знал и о своем желании наказать, которое и привело к этому взрыву чувств. Однако он удержался от ответной вспышки.
   – Послушай себя. Погляди, что ты сделал с собой. Погляди, каким ты стал.
   – А каким я стал? Каким был, таким и стал.
   – Это ты так думаешь. А что думают другие?
   – И другие так думают. Всю жизнь я старался оправдать чужие надежды, а теперь я плюю на это. Слышишь? Плюю! И очень рад. Так что иди подальше, понял? Возвращайся в свой чистенький лондонский домик и к своей чистенькой жене. Заведи себе детишек, чтобы было кому передать свое имя, а меня оставь в покое! Просто оставь в покое – и все!
   Питер побагровел, он дрожал всем телом.
   – Ладно. Вижу, так и в самом деле лучше всего.
   Линли отвернулся и увидел в дверях бледную как смерть мать. Сколько времени она простояла там?
 
   ***
 
   – Ах, получилось так славно! Так славно! Просто великолепно.
   Миссис Суини разделила последнее слово на две половинки, выдержав театральную паузу, как бы готовя свою аудиторию к тому, что она должна почувствовать. Велико, говорила она, всем своим существом предвкушая вторую часть – лепно.
   Сидя как раз напротив Сент-Джеймса, она располагалась в центре стола, за которым собралось восемнадцать человек, составлявших интересное сочетание родственников, то есть корнуоллских аристократов и местных жителей, с которыми семья Линли в течение многих лет поддерживала близкие отношения. Преподобный Суини и его жена принадлежали ко второй группе.
   Миссис Суини подалась вперед. Обнаженные в смелом декольте, ее широкие плечи и грудь блестели в свете свечей, а Сент-Джеймс не мог отогнать от себя мысль о том, какой предлог она придумала, чтобы вырядиться таким образом. Подобное декольте не пристало жене священника, по крайней мере когда она не в роли Беатрис. Неожиданно Сент-Джеймс обратил внимание на влажные, взволнованные, ищущие взгляды, которые мистер Суини бросал в сторону своей жены, сидя через три человека от нее и поддерживая вежливую беседу с женой члена парламента от Плимута. Вопрос отпал сам собой.
   Подняв вилку с паштетом из лосося, миссис Суини продолжала:
   – Моя дорогая, вся труппа была в полном восторге от фотографий. Можем мы надеяться на то, что у нас каждый год будет такой праздник? – Она обращалась к Деборе, сидевшей во главе стола по правую руку от Линли. – Только подумайте. Каждый год мы фотографируемся вместе с нашим лордом Ашертоном. И каждый год в разных костюмах. – Она звонко засмеялась. – Я имею в виду актеров. Ну конечно. Совсем не лорда Ашертона.
   – А почему бы и Томми не надеть какой-нибудь театральный костюм? – заметила леди Хелен. – Пожалуй, ему пора стать членом вашей труппы, чтобы его талант не пропадал попусту.
   – О, мы даже подумать не могли… – отвлекся от созерцания прелестей своей жены мистер Суини.
   – Представляю, – со смехом отозвалась Сидни. – Томми в роли Петруччио.
   – Я все время ему говорю, что он совершает ошибку, читая лекции по истории в Оксфорде, – продолжала леди Хелен. – У него же настоящий актерский талант. Разве нет, Томми, дорогой?
   – Можем мы в самом деле… – Мистер Суини умолк, попав в клещи очевидного подшучивания со стороны друзей Линли и своего невыразимого желания, чтобы слова леди Хелен были правдой. – Мы все время просим доктора Тренэр-роу присоединиться к нам, – проговорил он так, словно это могло облегчить Линли решение принять более активное участие в местной жизни.
   – Это слишком большая честь, чтобы я мог принять ее, – проговорил Тренэр-роу.
   – Вы только от этой чести отказываетесь?
   Вопрос задал Питер Линли, подмигивая ему с другого конца стола так, как это мог бы сделать выпрыгнувший из шкафа скелет, если бы мертвым было дано возвращаться к жизни. Потом он налил в свой бокал белого бургундского вина и сделал то же самое для Саши. Оба выпили. Саша улыбнулась в тарелку, словно наслаждаясь одной ей понятной шуткой. Ни тот ни другая не прикоснулись к еде.
   Обмен репликами на минуту прервался.
   – Мне приходится от многого отказываться из-за высокого давления, – прервал молчание Тренэр-роу. – Таковы неудобства, связанные с возрастом.
   – Вы не похожи на человека, у которого возрастные проблемы, – отозвался Джастин Брук.
   Он и Сидни, не скрываясь, держали друг друга за руки, и Сент-Джеймс подумал, что вряд ли они смогут насладиться поданными яствами.
   – У каждого свои проблемы, – ответил Тренэр-роу. – Но кое-кому, к счастью, удается держать их в тайне. Тем не менее они есть у всех. Такова жизнь.
   Пока доктор Тренэр-роу говорил, из соседней комнаты, где еду подогревали, появился Ходж, которому на сей раз помогали две служанки, ради этого оставшиеся на вечер, и вторая смена блюд привлекла всеобщее внимание. Если Питер своим вопросом и способствовал некоторому замешательству гостей, приход Ходжа заинтересовал собравшихся куда сильнее.
   – Ты ведь не закроешь Уил-Маэн!
   Это восклицание, больше похожее на стон, вырвалось из уст леди Августы, незамужней тетки Линли. Сестра его отца всегда блюла интересы семьи, особенно если они касались недвижимости. И она оскорбленно посмотрела на Джона Пенеллина, сидевшего справа от нее и не вступавшего в общий разговор.
   Увидев Пенеллина среди гостей, Сент-Джеймс удивился. Смерть зятя могла стать отличным предлогом для отказа от приглашения на обед, который, судя по всему, совершенно его не интересовал. Перед обедом, когда пили аперитивы, Пенеллин произнес не больше десяти слов. Он почти все время простоял возле окна, мрачно глядя в сторону своего дома. Из всего, что Сент-Джеймс слышал накануне, он понял, что Пенеллин терпеть не мог своего зятя. Возможно, поэтому он принял участие в празднике. Или таким образом он демонстрировал свою верность Линли. Или хотел, чтобы все так считали.
   Леди Августа не ограничилась одним восклицанием. Ее искусству застольной беседы могли бы позавидовать многие, по крайней мере тому, как справедливо она делила свое время между соседом справа и соседом слева, не забывая забросить одну-две реплики в общую беседу.
   – Непростительно закрывать Уил-Маэн. Когда я ехала, то видела коров в парке! Боже мой, я не поверила своим глазам. Папа, верно, переворачивается в гробу. И я не понимаю, зачем все это, мистер Пенеллин.
   Пенеллин поднял глаза от бокала с вином:
   – Шахта расположена слишком близко к дороге. Главный шурф залит водой. Ради безопасности людей надо закрыть шахту.
   – Вот еще! – фыркнула леди Августа. – Эти шахты настоящие произведения искусства. Ивам это известно не хуже, чем мне, во всяком случае, в двух шахтах перекрытия вполне надежные. Людям хочется смотреть на них. И они платят.
   – Тетя, ты говоришь об экскурсиях? – спросил Линли.
   – Именно!
   – Чтобы все были в соответствующих головных уборах с фонариком во лбу, – встряла леди Хелен.
   – Ну правильно. – Леди Августа стукнула вилкой по столу. – И не нужен нам тут никакой «траст», чтобы он все вынюхивал, как в других местах, а потом выставлял людей на улицу из их домов. – Она кивнула, не принимая никакого другого ответа на свое выступление, кроме согласия с ним. – Нет уж. С нами это не пройдет. А другого пути нет, кроме как самим заняться туристами, правильно, мои дорогие? Надо там все починить, потом открыть шахты и позвать туристов. Особенно это нравится детям. Их хлебом не корми, дай только куда-нибудь залезть. И они-то не слезут с родителей, пока те не привезут их сюда.
   – Интересная мысль, – заметил Линли. – У меня лишь одно условие.
   – Какое, милый Томми?
   – Ты будешь продавать чай.
   – Чтобы я?..
   Леди Августа поджала губы.
   – В белом колпаке, – продолжал Линли, – и одетая как доярка.
   Леди Августа прижалась спиной к спинке стула и рассмеялась от всей души, понимая, что ее разыграли.
   – Нехороший мальчик, – сказала она и занялась супом.
   Дальше потекла обычная беседа, из которой до Сент-Джеймса долетали отдельные слова со всех сторон. Леди Ашертон и Коттер говорили о большом медном коне с попоной и в уздечке, висевшем на восточной стене. Леди Хелен пересказывала доктору Тренэр-роу забавную историю – комедию ошибок, случившуюся на давнем приеме, на который был приглашен ее отец. Джастин Брук и Сидни смеялись над замечанием леди Августы о Линли в детстве. Член парламента от Плимута объяснял ничего не понимавшей миссис Суини необходимость экономической реформы, на что она отвечала мечтами о киноиндустрии в Корнуолле и о себе, блистающей в главных ролях. Мистер Суини, когда отводил взгляд от супруги, невнятно отвечал на вопросы жены члена парламента, которая рассказывала обо всех своих внуках по очереди. Лишь Питер и Саша были полностью поглощены друг другом и почти соприкасались головами.
   Таким образом собравшиеся неторопливо продвинулись к концу обеда, о котором возвестил пылающий пудинг, словно ему предстояло поставить огненную точку в праздничном собрании. Когда его разложили по тарелкам и съели, Линли поднялся со своего места и мальчишеским жестом откинул назад волосы.
   – Вам уже все известно, – сказал он. – Но мне бы хотелось официально объявить о том, что мы с Деборой решили в декабре обвенчаться. – Он легко коснулся ее блестящих волос, пока гости произносили свои поздравления. – Зато вы не знаете того, что мы решили только сегодня. Мы будем жить в Корнуолле. Будем жить тут – растить тут наших детей.
   Судя по реакции гостей, никто не был готов к такому заявлению. И меньше других Сент-Джеймс. Он услышал общий восторженный крик, потом перед ним промелькнули несколько картинок: леди Ашертон повторяла имя своего сына, Тренэр-роу резко повернулся к матери Линли, Дебора прижалась щекой к руке Линли, но так мимолетно, что этого можно было и не заметить, Коттер посмотрел на Сент-Джеймса, и не понять его взгляд было невозможно. Он ждал этого, подумал Сент-Джеймс.
   У него не было времени представить, как все будет, как он будет чувствовать себя, когда Дебора окажется за три сотни миль от дома, в котором прожила всю жизнь. Разнесли бокалы с шампанским, и мистер Суини не упустил свой шанс. Он вскочил из-за стола, желая первым отозваться на прекрасную новость. Наверно, лишь Второе Пришествие могло доставить ему большее удовольствие.
   – Теперь-то я должен сказать… – Он неловко взялся за бокал. – Позвольте мне поздравить вас обоих. Это счастье, что вы опять будете с нами, что вы вернетесь домой, что вы… – Он умолк, не в силах выразить свои чувства, и поднял бокал. – Это прекрасно, – произнес он напоследок и сел на место.
   Последовали другие поздравления и вместе с ними неизбежные вопросы о помолвке, свадьбе и будущей жизни. На этом общий восторг мог бы расщепиться на отдельные восторги, если бы не Питер.
   Он встал, желая, возможно, чокнуться с братом, но у него дрогнула рука, и только благодаря форме бокала шампанское не разлилось.
   – Я хочу сказать тост, – проговорил он, неверно произнося последнее слово и опираясь на Сашино плечо. Она украдкой поглядела на Линли и что-то тихо сказала Питеру, но он не расслышал. – За моего образцового брата, – объявил он. – Ему удалось, обыскав всю землю, не говоря уж о том, как много он всего узнал и попробовал – правда, Томми? – найти образцовую женщину, с которой он проживет образцовую жизнь. Чертовски удачливый наш лорд Ашертон!
   Он шумно осушил бокал и буквально упал на стул.
   Вот это удар, подумал Сент-Джеймс. Он посмотрел в сторону Линли, но видел только Дебору. Она вся сжалась и опустила голову. Не важно, что она зря испытывала унижение, если учесть намерения Питера, но она испытывала его, и Сент-Джеймс вышел из себя. Отодвинув стул, он неловко встал из-за стола.
   – Об образцовости можно спорить, – проговорил он, – и, пожалуй, тут не лучшее место для этого. Я пью за Томми, моего самого старого друга, и за Дебору, любимую подругу в моей уединенной жизни, жизни, которая была и есть богаче оттого, что вы оба со мной.
   Все одобрительно зашумели, и член парламента от Плимута поднял бокал, чтобы поздравить жениха и невесту, однако вместо этого произнес речь во славу своих достижений на ниве корнуоллской добывающей промышленности, во время которой леди Августа очень разволновалась. Под конец стало ясно, что даже если Питер хотел навредить брату, никто не пожелал обратить на него внимание, включая леди Ашертон, которая твердо и весело объявила, что пора пить кофе, портвейн и для этого перейти в гостиную.
   В отличие от столовой с серебряным подсвечником на столе и настенными канделябрами, гостиная была ярко освещена двумя люстрами. Один сервировочный стол уже был накрыт для кофе, на другом была бутылка бренди и рюмки, а также несколько других видов крепких и не очень крепких напитков. Взяв чашку с кофе, Сент-Джеймс подошел к креслу, стоявшему посреди комнаты, сел в него и поставил чашку на ближайший столик. На самом деле ему не хотелось кофе, и он не понимал, зачем взял его.
   – Дорогая, – сказала леди Августа, приперев Дебору к роялю, – я хочу знать обо всех переменах, которые вы задумали в Ховенстоу.
   – О переменах? – не поняла Дебора.
   – В детских надо все переделать. Вы согласны?
   – У меня еще не было времени подумать об этом.
   – Мне известно, что вы увлекаетесь – это очень мило – фотографией. Дейз рассказала мне на прошлой неделе. Но я рада, что вы совсем не похожи на женщин, которые отказываются от детей ради карьеры.
   Как будто желая получить подтверждение, она отступила на шаг и оглядела Дебору с головы до ног, словно собралась покупать лошадь.
   – Я – профессиональный фотограф, – заявила Дебора, все же стараясь быть вежливой.
   Леди Августа махнула рукой, как будто отогнала муху:
   – Но вы ведь не предпочтете фотографии детям.
   Проходивший мимо доктор Тренэр-роу поспешил Деборе на помощь:
   – Августа, времена изменились. В наше время достоинства женщины не оцениваются ее способностью к воспроизведению потомства. И слава богу. Подумайте только о беспредельных возможностях предохранения. Не истощаются генные запасы. Будущее без гемофилии. Никакой пляски Святого Вита.
   – Ох уж эти ученые, – отозвалась леди Августа, однако ей было пора поговорить еще о чем-нибудь, и она направилась прямо к Джону Пенеллину, который с рюмкой бренди в руке стоял возле входа в Елизаветинскую галерею.
   Сент-Джеймс видел, как она приближалась к управляющему, напоминая корабль под парусами своими широкими юбками и развевающимся шарфом. Потом он услыхал:
   – Наши шахты, мистер Пенеллин!
   И тут к нему подошла Дебора:
   – Пожалуйста, не вставай.
   У нее в руках не было ни чашки, ни рюмки.
   – Тебе все удалось. – Он улыбнулся. – Даже с вилками и ножами не ошиблась. Вообще ни одной ошибки.
   – Все были очень добры, – отозвалась Дебора. – Ну, почти все. Питер… – Она оглядела комнату как будто в поисках брата Линли и вздохнула, возможно чувствуя облегчение оттого, что не увидела Питера и Саши. – Как я выглядела, когда спустилась? Наверно, была как неживая? Да уж. До обеда все обращались со мной, как с хрустальной вазой.
   – Ты преувеличиваешь. – Сент-Джеймс потянулся за своим кофе, но лишь переставил чашку.
   Он не понимал, почему Дебора рядом с ним, ведь ее место рядом с Линли, который в это время беседовал – вместе с Джастином Бруком и Сидни – с членом парламента от Плимута. Сент-Джеймс слышал их смех, слышал, как Джастин сказал: «Отлично», – слышал, как они поминают лейбористскую партию. Потом они все опять засмеялись.
   Дебора поерзала в кресле, но ничего не сказала. Вряд ли она подошла только потому, что нуждалась в его обществе или хотела обсудить прошедший обед. Да и молчаливость была не в ее характере. Сент-Джеймс долго не сводил глаз с ее обручального кольца с тяжелым изумрудом в окружении бриллиантов, а когда поднял голову, то обнаружил, что она пристально глядит на него, и вспыхнул. Неожиданная утрата им привычной бесстрастности была под стать необычной неуверенности в себе Деборы. А мы отличная парочка, подумал Сент-Джеймс.
   – Почему ты назвал меня так? За обедом.
   Так вот отчего она такая.
   – Мне показалось это правильным. В конце концов, это правда. Ты всегда была со мной – и ты, и твой отец.
   – Понятно.
   Ее рука лежала рядом с его рукой. Сент-Джеймс уже обратил на это внимание, однако принял безразличный вид и не стал отодвигать свою руку, чтобы Дебора не подумала, будто он боится прикоснуться к ней. Он расслабил пальцы, заставил их расслабиться. Но, как будто не доверяя себе и опасаясь, как бы рука сама по себе не легла на ее руку, он позаботился о том, чтобы между ними оставалось расстояние хотя бы в четыре дюйма.
   Единственного, чего он не мог предусмотреть, это жеста Деборы, которая легко и невинно коснулась его руки, разрушив все поставленные им барьеры. Ее жест ничего не значил и ничего не обещал. Сент-Джеймс отлично сознавал это, однако не сумел помешать своим пальцам захватить и удержать ее пальцы.
   – Я правда хочу знать, почему ты так сказал, – повторила Дебора.
   Бессмысленно объяснять. Это никуда не приведет. Даже хуже, потому что если приведет, то к немереным страданиям, о которых ему не хотелось думать.
   – Саймон…
   – Что я должен ответить? Что сказать такого, чтобы не мучить себя и тебя и не возвращаться к прошлому. Я не хочу. Да и ты тоже.
   Сент-Джеймс говорил себе, что должен твердо придерживаться своих решений, когда речь идет о Деборе. У нее свои обязательства. Любовь и честь связывают ее с другим мужчиной. Ему надо удовольствоваться мыслью, что когда-нибудь, со временем, они опять смогут стать друзьями, какими были в юности, получать удовольствие от встреч друг с другом и не желать большего. Дюжина самых разных отговорок возникла у него в голове насчет того, что правильно и возможно в их положении, о долге, обязанностях, ответственности, любви, о якорях морали, крепко державших их обоих. И все же ему хотелось поговорить с Деборой, потому что жизнь это жизнь, и даже злость, даже опасность потерять все – лучше, чем ничего.
   Какое-то волнение, замеченное Сент-Джеймсом у двери в гостиную, остановило его. Ходж что-то настойчиво втолковывал леди Ашертон, пока Нэнси Кэмбри цеплялась за его руку, словно желая вытащить его в коридор. К ним подошел Линли. Сент-Джеймс не мог оставаться в стороне. В гостиной наступила тишина.
   – Этого нельзя. Не сейчас, – громко произнесла Нэнси.
   – В чем дело? – спросил Линли.
   – Пришел инспектор Боскован, милорд, – тихо ответил Ходж. – Он в холле. Хочет поговорить с Джоном Пенеллином.
   В этот момент сам Боскован появился в дверях гостиной с таким видом, словно ожидал неприятностей. Он виновато оглядывал присутствующих, пока его взгляд не остановился на Джоне Пенеллине. Было ясно, что обязанности, не доставлявшие ему никакого удовольствия, привели его в гостиную графов Ашертон.
   В комнате воцарилась полная тишина. Джон Пенеллин подошел к Босковану, отдав свою рюмку доктору Тренэр-роу.
   – Эдвард, – кивнул он Босковану. Нэнси тем временем исчезла в коридоре, где прислонилась к комоду, не сводя глаз с полицейского. – Может быть, пойдем в мой кабинет?
   – Не стоит, Джон. Ты уж извини.
   Все сразу поняли, что стоит за этим. Боскован никогда бы не пришел, если бы не был уверен, что нашел убийцу.
   – Ты хочешь меня арестовать? – спросил Пенеллин без особых эмоций, но с любопытством, словно он уже успел подготовить себя к чему-то подобному.
   Боскован огляделся. Все смотрели на него.
   – Только не здесь, – сказал он и вышел в коридор.
   За ним последовали Пенеллин, Сент-Джеймс и Линли. Еще один полицейский ждал на лестнице. Крепкий, наверное боксер, он наблюдал за происходящим, скрестив на груди сжатые в кулаки руки.
   Боскован стоял лицом к Пенеллину и спиной – к полицейскому. Говоря с другом детства, он переступил черту, разделяющую полицейских и всех остальных, нарушил все правила и порядки. Однако его это явно не беспокоило, и он продолжал разговаривать с Пенеллином как друг, а не представитель власти.