Джордж Элизабет. Месть под расчет

   – Майкл Кэмбри несколько раз в последние месяцы посещал исследовательский отдел, комнату двадцать пять. В пятницу его убили.
   – Не понимаю, чем я могу помочь, – недоуменно проговорил Малверд. – Двадцать пятая не совсем моя. Иногда лишь захожу. А что вы хотите?
   – Все, что вы… или кто-нибудь другой может рассказать мне о посещениях Майкла Кэмбри.
   Двери лифта открылись. Но Малверд вышел не сразу. Он как будто решал, стоит ему разговаривать с Сент-Джеймсом или бросить его и вернуться к своей работе.
   – Его смерть имеет отношение к «Айлингтон»? К нашим исследованиям?
   Вполне возможно, подумал Сент-Джеймс, хотя, наверно, не в том смысле, в каком думает Малверд.
   – Не уверен, – сказал Сент-Джеймс. – Поэтому я и пришел.
   – Вы полицейский?
   Сент-Джеймс достал еще одну визитку:
   – Судебный эксперт.
   Малверда это явно заинтересовало, во всяком случае, выражение его лица говорило о том, что он принял Сент-Джеймса за своего коллегу.
   – Посмотрим, что можно сделать, – сказал он. – Сюда, пожалуйста.
   Он повел Сент-Джеймса по устланному линолеумом коридору. Лаборатории располагались по обеим сторонам, и там было много людей, занимавшихся опытами, и много тяжелого оборудования, в основном белого, но и серого цвета тоже.
   Малверд молча кивал коллегам, один раз вынул из кармана какую-то бумажку, прочитал ее, посмотрел на часы и, чертыхнувшись, пошел дальше еще быстрее. Миновав чайный столик, возле которого толпились сотрудники, он свернул в другой коридор и открыл дверь.
   – Это двадцать пятая, – сказал он.
   Они вошли в просторную прямоугольную лабораторию, ярко освещенную флюоресцентными лампами. Как минимум шесть инкубаторов стояло на столах на некотором расстоянии друг от друга. Между ними Сент-Джеймс заметил центрифуги – открытые и закрытые, работающие и неработающие. Между микроскопами лежала дюжина измерителей рН, а в застекленных шкафах не было пустого места из-за лекарств, пипеток, пузырьков и прочей мелочи. Два человека записывали оранжевые цифры, которые появлялись на одном из инкубаторов. Еще один работал в колпаке со стеклянным забралом, чтобы защитить культуры от инфекции. Четверо не отрываясь смотрели в микроскопы, пока пятый готовил просмотровые стекла для микроскопов.
   Кое-кто оглянулся, когда Малверд подвел Сент-Джеймса к закрытой двери в дальней стене, но никто не заговорил. Громко постучав, Малверд, не дожидаясь ответа, вошел.
   Секретарша, по виду такая же занятая, как Малверд, стояла возле картотеки. В комнатке помещались стол, стул, компьютер, лазерный принтер.
   – Это вам, мистер Малверд, – сказала она и потянулась за телефонными посланиями. – Не знаю, что отвечать.
   Малверд взял стопку бумаг, пролистал ее и бросил на стол.
   – Не отвечайте, – сказал он. – Никому не отвечайте. У меня нет времени с ними разговаривать.
   – Но…
   – Миссис Кортни, ваши люди ведут дневник встреч? Или вам это трудно?
   У миссис Кортни побелели губы, хотя она улыбнулась, постаравшись обратить вопрос в шутку. Она прошла мимо Малверда и взяла со своего стола толстую тетрадь:
   – Мы всегда это делаем, мистер Малверд. Надеюсь, тут все в полном порядке.
   – Надеюсь, – отозвался мистер Малверд. – Это первое. А еще мне хотелось бы выпить чаю. Вы как? – Этот вопрос относился к Сент-Джеймсу, который отказался от чая. – Вы принесете чай? – спросил Малверд, и миссис Кортни, метнув в него взгляд разрушительной силы, вышла из комнаты.
   Малверд открыл еще одну дверь, которая вела в другую комнату, не менее заставленную. По-видимому, это был кабинет начальника отдела. На старых металлических книжных полках стояли научные фолианты, представлявшие разные направления биологии и фармакологии, на полу лежали связанные научные журналы за прошлые годы, освободившие место для новых поступлений. По крайней мере, тридцать тетрадей в кожаном переплете занимали полки ближе к столу, в них, по-видимому, были результаты проводимых в лаборатории экспериментов. На стене над столом висел большой зелено-красный график. Под ним в четырех окантованных ящиках находилась коллекция вывернутых наружу скорпионов, словно демонстрировавшая власть человека над меньшими братьями.
   Малверд помрачнел, взглянув на нее, когда садился за стол, и еще раз со значением посмотрел на часы.
   – Чем могу служить?
   Сент-Джеймс убрал стопку бумаг со стула, сел, искоса поглядел на график и сказал:
   – Мик Кэмбри, насколько известно, приходил сюда много раз в последние несколько месяцев. Он был журналистом.
   – Его убили, насколько я понял? И вы думаете, что есть связь между его смертью и «Айлингтоном»?
   – Кое-кто считает, что он работал над неким сюжетом и из-за этого его убили. Пока мы не знаем наверняка.
   – Однако вы не из полиции?
   – Не из полиции.
   Сент-Джеймс ожидал, что Малверд использует это в качестве предлога и прекратит разговор, но тот задумчиво кивнул и раскрыл тетрадь посещений.
   – Итак, Кэмбри. Посмотрим. – Он начал читать, проводя пальцем по одной странице, потом по другой, как это делала девушка в приемной несколько минут назад. – Смит-Томас, Халлингтон, Швейнбек, Барри – зачем он понадобился? – Таверсли, Пауэрс… А, вот. Кэмбри. Половина двенадцатого. Две недели назад, и тоже в пятницу.
   – Ваша сотрудница сказала, что он бывал тут и прежде. Может быть, он приходил не только по пятницам?
   Малверд стал просматривать тетрадь дальше. Он придвинул к себе листок бумаги и выписал числа, после чего передал листок Сент-Джеймсу.
   – Постоянный посетитель, – сказал он. – Бывал тут через пятницу.
   – Какой самый ранний месяц?
   – Январь.
   – А можно посмотреть записи за прошлый год?
   – Сейчас.
   Пока Малверд отсутствовал, Сент-Джеймс внимательнее пригляделся к графику на стене. Ордината, насколько он видел, была подписана «рост опухоли», а абсцисса – «время приема лекарства». Две линии отмечали течение двух процессов: одна – с надписью «лекарство» – резко шла вниз, другая – с надписью «солевой раствор» – неуклонно поднималась.
   Возвратился Малверд с чашкой чая в одной руке и тетрадью в другой. Дверь он закрыл ударом ноги.
   – В прошлом году он тоже приходил к нам, – сказал он. И вновь занялся выписыванием дат, изредка отрываясь от тетради, чтобы глотнуть чая. И в лаборатории, и в кабинете шефа было невероятно тихо. Слышался даже скрип карандаша, касавшегося бумаги. Наконец Малверд поднял голову. – Самая ранняя дата в прошлом июне. Точнее, второе июня.
   – Больше года назад, – отметил Сент-Джеймс. – А зачем он приходил?
   – Этого нет. Не знаю. – Малверд постучал кончиками пальцев по столу и мрачно поглядел на график. – Если только… Может быть, из-за онкозима.
   – Онкозим?
   – Уже полтора года это лекарство тестируется здесь, в лаборатории.
   – Что за лекарство?
   – От рака.
   Сент-Джеймсу мгновенно припомнилось интервью доктора Тренэр-роу, которое он дал Мику. Наконец-то связь между той встречей и поездками Мика в Лондон стала очевидной.
   – Химиотерапия? Что это за лекарство? Как оно действует?
   – Препятствует синтезу протеина в раковых клетках, – ответил Малверд. – Мы рассчитываем, что оно будет мешать репродукции раковых клеток на уровне генов, в первую очередь ответственных за это. – Он кивком головы показал на график, ткнув пальцем в красную линию, которая круто шла вниз. – Как видите, смотрится многообещающе. Результат, полученный на мышах, просто поразительный.
   – Значит, на людях его еще не испытывали?
   – До этого еще несколько лет работы. Токсикологические тесты только начались. Ну, вы же понимаете. Какова безопасная дозировка? Каково действие?
   – Побочное действие?
   – Ну да. Это выверяется особенно тщательно.
   – Предположим, побочного действия нет, ваш онкозим безопасен, что дальше?
   – Дальше мы выпускаем его на рынок.
   – И получаете приличную прибыль, насколько я понимаю? – поинтересовался Сент-Джеймс.
   – Если повезет, – ответил Малверд. – Это же открытие. Вне всяких сомнений. Подозреваю, что Кэмбри писал об онкозиме. Ну а что касается возможного мотива убийства… – Малверд многозначительно помолчал. – Не мне судить.
   – Каковы взаимоотношения «Айлингтон-Лондон» с «Айлингтон-Пензанс»?
   – В Пензансе у нас исследовательский отдел. У нас их много по всей стране.
   – Их цели? Тестирование?
   Малверд покачал головой:
   – Лекарства создаются здесь, в лабораториях. – Он откинулся на спинку кресла. – Каждая лаборатория занимается своей болезнью. Например, болезнью Паркинсона или хореей Хантингтона. Недавно появилась лаборатория, занимающаяся СПИДом. А есть еще лаборатория, где занимаются обыкновенной простудой, – с улыбкой проговорил он.
   – А в Пензансе?
   – Это одно из трех мест, где занимаются раком.
   – И там производят онкозим?
   Малверд задумчиво посмотрел на график:
   – Нет. За онкозим отвечает лаборатория в Саффолке.
   – Но вы сказали, что в ваших филиалах не тестируют лекарства?
   – Основным тестированием занимаемся мы. Естественно, они занимаются начальным тестированием. А как же? Иначе как они смогли бы работать?
   – Если вернуться к безопасности, в ваших филиалах знают конечные результаты? Не только свои, но и ваши?
   – Конечно.
   – И он или она могли бы вычислить недостатки? Скажем, нечто, попавшее в рыночный продукт?
   Любезное выражение исчезло с лица Малверда. Он выдвинул подбородок и тотчас убрал его, словно проверяя, как работает шея.
   – Вряд ли такое возможно, мистер Сент-Джеймс. Мы здесь занимаемся медициной, а не пишем научно-популярные романы. – Он встал. – Мне пора возвращаться в свою лабораторию. Пока тут нет начальника, приходится крутиться. Уверен, вы понимаете.
   Сент-Джеймс последовал за Малвердом, который отдал секретарше тетради со словами:
   – Порядок, миссис Кортни. Поздравляю вас.
   – Мистер Брук содержал все в образцовом порядке, мистер Малверд, – холодно ответила она, принимая тетради.
   Изумлению Сент-Джеймса не было предела.
   – Мистер Брук? – переспросил он.
   Такого не могло быть.
   Малверд подтвердил.
   – Джастин Брук, – сказал он, выходя в лабораторию. – Главный биохимик этого отдела. Чертов дурак погиб в результате несчастного случая в Корнуолле. Я было подумал, что вы пришли из-за него.

Глава 22

   Прежде чем дать знак констеблю, чтобы он открыл комнату для допросов, Линли, держа в руках пластиковый поднос с чаем и сэндвичами, посмотрел в глазок. Его брат, склонив голову, сидел на столе – все еще в полосатом свитере, выбранном для него Макферсоном в Уайтчепел. Питера била дрожь – у него тряслись руки, ноги, голова, плечи. И Линли не сомневался, что внутри у него тоже все дрожит.
   Когда полчаса назад Питера оставили одного – если не считать охранника снаружи, который должен был приглядывать, как бы он чего с собой не сотворил, – Питер не задал ни одного вопроса, не сделал заявления и ни о чем не попросил. Он стоял, положив руки на спинку стула, и молча оглядывал ничем не примечательную комнату. Один стол, четыре стула, потускневший линолеум на полу, две свисавшие с потолка лампочки, из которых горела одна, красная металлическая пепельница на столе. Прежде чем сесть, Питер посмотрел на Линли и открыл рот, словно хотел заговорить. На его лице ясно читалась мольба. Однако он промолчал. Похоже было, Питер понял, что непоправимо испортил отношения с братом.
   Линли кивнул констеблю, который отпер дверь и тотчас вновь запер ее, едва Линли переступил порог. Скрежет замка здесь Линли всегда воспринимал трагически, а уж теперь, когда свободы был лишен его брат… Он и сам не ожидал, что ему будет так тяжело. Почему-то казалось, что он не будет мучиться, когда Питер встанет лицом к лицу с неизбежным результатом того образа жизни, который он выбрал для себя несколько лет назад. И вот правоохранительная система наложила свою руку на Питера, а Линли вовсе не чувствовал себя на высоте положения как брат, выбравший чистый, праведный образ жизни, гарантировавший ему статус любимчика общества. Скорее он чувствовал себя лицемером и не сомневался, что из них двоих он – больший грешник.
   Питер поднял голову, увидел Линли и отвернулся. На его лице вместо привычного замкнутого выражения Линли увидел смятение и страх.
   – Нам обоим надо что-нибудь съесть, – сказал Линли и, сев напротив брата, поставил поднос на стол. Питер не пошевелился, и Линли развернул сандвич. – Здешняя еда скорее напоминает опилки. Или опилки, или каша. Это я заказал в ближайшем ресторане. Попробуй пастрами ^[5]. Мне очень нравится. – Питер не шевелился, и Линли потянулся за чаем. – Не помню, сколько ты кладешь сахара. Я взял несколько пакетиков. А здесь молоко}
   Он помешал чай в своей чашке, развернул сандвич и постарался не думать об очевидном идиотизме своего поведения. Он понимал, что изображает заботливую мамашу, словно если Питер поест, то сразу выздоровеет и все будет прекрасно.
   Питер поднял голову:
   – Я не голоден.
   Линли видел, что у него потрескались губы, вероятно, он искусал их, пока был один. Кое-где они кровоточили, кровь засохла темно-коричневыми пятнами. Вносу тоже были кровяные корочки, на веках висели чешуйки сухой кожи.
   – Сначала пропадает аппетит, – сказал Питер. – Потом все остальное. Нельзя понять, что происходит. Думаешь, будто все в порядке, лучше не бывает. Не ешь. Не спишь. Все меньше и меньше работаешь, потом совсем не работаешь. Просто ничего не делаешь. Секс разве что. Иногда. В конце концов и секса не надо. Доза. Доза.
   Томас Линли положил нетронутый сандвич на обертку. Неожиданно голод исчез. Томми хотелось бы ничего не чувствовать. Он взял чашку в ладони. От нее исходило успокаивающее тепло.
   – Ты разрешишь помочь тебе?
   Питер сжал правой рукой левую, но не ответил.
   – Я не могу изменить тот образ брата, который ты помнишь, – сказал Линли. – Я лишь могу предложить тебе себя таким, каков я теперь.
   Питер как будто отпрянул. Когда он в конце концов заговорил, Линли пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его слова:
   – Я хотел быть таким, как ты.
   – Как я? Почему?
   – Ты был само совершенство. Моя цель. Я хотел быть таким же. Когда я понял, что у меня не получится, то сломался. Если я не могу быть тобой, то вообще не надо быть.
   Питер говорил так, словно подводил итог, словно заканчивал едва начавшийся разговор, исключая возможность будущих братских отношений. Линли искал слова, которые помогли бы ему одолеть пропасть в пятнадцать лет и прикоснуться к маленькому мальчику, которого он оставил в Ховенстоу. Слов не было. Обратного пути не бывает, нельзя изменить прошлое.
   Его тело как будто налилось свинцовой тяжестью. Линли сунул руку в карман, достал портсигар и зажигалку, положил на стол. Портсигар был отцовский, с красиво выгравированной буквой «Э», которая слегка стерлась с годами. От крышки отломался кусочек, но это ничего не меняло, потому что, даже старый и некрасивый, он напоминал сыну об отце. И Линли нашел слова:
   – Я знал, что она спит с ним, когда папа был еще жив. Я не мог это вынести, Питер. Мне было плевать, любят они друг друга или нет, главное, они спали вместе. Мне было плевать, что Родерик жаждет жениться на ней, едва она станет свободной. Мне было плевать, что она все еще любит отца – а я знал, что она любит его, потому что видел, как она продолжала вести себя с ним. И все же я не понимал, я был не в состоянии понять. Как она может любить их обоих? Как может быть преданной одному – заботиться о нем, купать его, читать ему, быть его сиделкой час за часом, день за днем… И в то же время спать с другим? Как смеет Родерик входить в спальню отца – разговаривать с ним – и все время знать, что будет спать с его женой? Я не мог понять. Не мог понять, как такое возможно. Я хотел, чтобы жизнь была простой, а не получалось. Они казались мне дикарями. Они не соблюдают приличия, думал я. Они не умеют себя вести. Их надо учить. И я научу их. Я им задам. Я накажу их. – Линли достал сигарету и подтолкнул портсигар через стол к брату. – Мой отъезд и мои редкие визиты никак не были связаны с тобой, Питер. Ты стал нечаянной жертвой моего желания отомстить за то, о чем отец, возможно, не имел ни малейшего понятия. Если можешь, прости меня.
   Питер взял сигарету, но не закуривал, словно боясь сделать еще один шаг навстречу брату.
   – Я хотел, чтобы ты был рядом, а тебя не было, – сказал он. – Никто не говорил, когда ты приедешь. Я думал, что это тайна. Только потом я понял, что никто не говорит, потому что никто не знает. И перестал спрашивать. Потом перестал ждать. Когда же ты приезжал, мне нужно было ненавидеть тебя, чтобы не мучиться при расставании.
   – Ты не знал о маме и Тренэр-роу?
   – Долго не знал.
   – А как же?..
   Питер закурил.
   – В школе был родительский день. И они оба пришли. Мне кто-то сказал: «Тренэр-роу трахает твою мать, Пит. А ты и не знаешь». – Он пожал плечами. – Я сделал вид, что мне наплевать. Сделал вид, что знаю. Все время думал, вот-вот они поженятся. А они так и не поженились.
   – Это я виноват. Я хотел, чтобы они мучились.
   – Тебе не надо было вмешиваться.
   – Но я вмешивался. И вмешиваюсь. Я знал, что мама предана нам. И использовал это, чтобы мучить ее.
   Питер не требовал объяснений. Он положил сигарету в пепельницу и смотрел на поднимавшийся от нее дымок. Тщательно подбирая слова, чтобы продолжить разговор, Линли чувствовал себя так, словно оказался на давно знакомой дороге, которая стала вдруг совершенно незнакомой.
   – Почему бы нам вместе не одолеть то, что еще предстоит?
   – Хочешь расплатиться за прошлое? – Питер покачал головой. – Ты ничего мне не должен, Томми. О, я знаю, ты думаешь иначе. Но я сам выбрал свой путь. Ты не несешь за меня ответственность.
   – При чем тут ответственность? Я хочу помочь. Ведь ты мой брат. И я люблю тебя.
   Линли говорил обыденным тоном, но для Питера это было как удар. Он вздрогнул, ладонью закрыл глаза. У него задрожали губы.
   – Прости меня, – прошептал он в конце концов.
   Линли молчал, пока Питер не отнял руку от лица. Ему повезло остаться с братом наедине только благодаря Макферсону, напарница Макферсона, сержант Хейверс, была категорически против послаблений. Она цитировала правила, постановления, прецеденты, пока Макферсон не угомонил ее: «Да знаю я это, девочка. Но позволь уж мне решать». Он отослал ее сидеть возле телефона и ждать результатов токсикологической экспертизы порошка, найденного ими в квартире. Потом Макферсон тоже ушел, предоставив Линли комнату для допросов. «Двадцать минут, Томми», – бросил он через плечо. Итак, несмотря на незаконченный разговор о прошлых мучительных годах, оставалось совсем мало времени, чтобы получить информацию о происшедшем, и совсем его не оставалось на восстановление братских отношений. К сожалению, с этим придется повременить.
   – Мне очень надо, чтобы ты рассказал о Мике Кэмбри. И о Джастине Бруке тоже.
   – Ты думаешь, я убил их?
   – Не важно, что я думаю. Важно, что думают полицейские в Пензансе. Питер, пойми, Джон Пенеллин не должен отбывать срок за убийство Мика.
   Питер свел брови вместе:
   – Джона арестовали?
   – В субботу вечером. Тебя ведь уже не было в Ховенстоу, когда за ним пришли?
   – Мы уехали сразу после обеда. Я не знал.
   Он дотронулся до сандвича и с отвращением отодвинул его.
   – Мне нужна правда, – сказал Томас Линли. – Только так можно справиться. Только так можно спасти Джона – ведь он ничего не делает, чтобы помочь себе. Надо рассказать полицейским все, что в самом деле произошло в пятницу вечером. Питер, ты виделся с Миком Кэмбри после Джона?
   – Меня арестуют, – простонал Питер. – Меня будут судить.
   – Тебе нечего бояться, если ты невиновен. Ты должен быть храбрым. Ты должен сказать правду. Питер, ты был там? Или Брук солгал?
   Спасение было близко. Стоило Питеру сказать, что Брук солгал… Придумать причину, зачем он солгал… Ведь Брук был мертв и не мог возразить. Короче говоря, у Питера была возможность дать любой ответ. Но он решил, что не может оставаться на свободе за счет человека, которого знал всю свою жизнь.
   – Я был там, – сказал он, облизав сухие губы.
   Линли не знал, то ли ему радоваться, то ли отчаиваться.
   – Что же случилось?
   – Я думал, Джастин не доверяет мне. Или он не мог ждать.
   – Кокаина?
   – У него было с собой немного, когда он приехал в Ховенстоу. – Питер коротко пересказал, что было на берегу и что произошло между Джастином Бруком и Сидни. – Она бросила все в воду, – заключил он свой рассказ. – Вот так. Я позвонил Марку, чтобы он приготовил еще, но мне не хватало денег, а Марк не давал в долг даже на несколько дней.
   – И ты пошел к Мику?
   Положительный ответ внес бы первую трещину в рассказ Брука, но этого не случилось.
   – Не за кокаином, – ответил Питер и, сам не зная того, подтвердил рассказ Брука. – За деньгами. Я вспомнил, что в пятницу Мик раскладывает деньги по конвертам для своих сотрудников.
   – Ты знал, что Мик переодевался женщиной?
   Питер устало улыбнулся, и в его улыбке промелькнула тень неловкого обожания, отчего он сразу стал похож на мальчишку, которого помнил Линли.
   – Я всегда знал, что ты отличный детектив.
   Линли не стал рассказывать брату, сколь мизерно его участие в раскрытии двойной жизни Мика Кэмбри.
   – Давно тебе это известно? – спросил он.
   – Около месяца. Иногда я покупал у него кокаин, когда больше негде было. Мы встречались в Сохо. Там есть улочка рядом с площадью, и на ней всегда продают наркотики. Мы встречались в клубе. Я покупал грамм, полграмма, иногда меньше. В зависимости от денег.
   – Чертовски рискованно. Почему вы не встречались дома? У него, например?
   Питер бросил на брата быстрый взгляд:
   – Я не знал, что у него есть квартира в Лондоне. И уж вовсе мне не хотелось, чтобы он видел мою.
   – А как вы встречались? Как договаривались?
   – Я же сказал. Когда мои источники были пусты, я звонил в Корнуолл. Если ему требовалось быть в Лондоне, мы договаривались о встрече.
   – В Сохо?
   – Всегда в одном месте. В клубе. Там-то я и узнал о его переодеваниях.
   – Как?
   Питер покраснел, рассказывая о том, как целый час прождал Мика в клубе, а потом подошел к стойке за спичками и рядом оказалась женщина. Они вместе выпили, вместе вышли на улицу.
   – Там есть ниша, – сказал Питер. – С улицы не видно, что в ней происходит. А я напился. Ничего не соображал. Ну и когда она начала приставать ко мне, заводить меня, я поддался. А потом, когда я совсем завелся, она стала хохотать. Хохотала-хохотала, как сумасшедшая. И я узнал Мика.
   – А раньше не видел?
   Питер мрачно покачал головой:
   – Томми, он был совсем не похож на себя. Даже не представляю, как ему удалось. Но выглядел он что надо. Очень соблазнительно. Мог бы одурачить собственного отца. Меня-то он уж точно одурачил.
   – А когда ты понял, что это Мик?
   – Мне захотелось поквитаться с ним. Но я был слишком пьян. Ударил его. Мы упали. Во всяком случае, мы оба оказались на земле. А потом, нарочно не придумаешь, появилась Сидни… Господи, просто как в кошмарном сне. Она была с Бруком. Он оттащил меня от Мика, и Мик ушел. И больше я не видел его до той пятницы.
   – Как ты узнал, что Мик торгует кокаином?
   – Марк сказал.
   – А в Нанруннеле ты пытался купить у него кокаин?
   – Там он не продавал. Только в Лондоне.
   – Но ведь в Лондоне он бывал нечасто, разве не так? Кто были его покупатели?
   – Томми, это же целая сеть. Дилеры знают покупателей. Покупатели знают дилеров. Все друг друга знают. У тебя есть номер телефона. Ты звонишь. Назначаешь встречу.
   – А если тот, кто звонит, оказывается полицейским?
   – Тогда конец. Но этого обычно не случается, если умеешь вести дело. Если знаешь, как раскинуть свою сеть. Мик знал. Он был журналистом. Он знал, как найти источник. Как только он влез в это дело, так сразу стал искать. У него были огромные связи.
   Что правда, то правда, подумал Линли. Для Мика это было несложно.
   – Что случилось в пятницу? Соседи слышали крики.
   – Мне срочно требовалась доза, ну, Марк понял это и повысил цену. Наличных у меня не было, пришлось идти к Мику. Он отказал. Я обещал вернуть. Поклялся, что верну не позже чем через неделю.
   – Как?
   Питер не сводил глаз с покусанных ногтей, и Линли было ясно, что он борется со своей совестью, не зная, до какого предела ему идти и какова будет плата.
   – Продал бы вещи из Ховенстоу, – в конце концов проговорил он. – Столовое серебро. Думал, что смогу продать несколько вещей в Лондоне и никто не заметит. Во всяком случае, некоторое время.
   – Ты поэтому поехал в Корнуолл?
   Линли ждал ответа и старался не показать вида, как он относится к тому, что его брат был готов продать вещи семьи, которые хранились веками, ради всего лишь очередной дозы наркотиков.
   – Не знаю, почему я поехал в Корнуолл. У меня все путалось в голове. То я собирался купить у Марка наркотики. То – взять серебро и ехать обратно в Лондон. То – раскошелить Мика. Правда. В этом состоянии даже не сознаешь, что делаешь. Все равно как если кружится голова.
   – Значит, Мик отказал тебе в деньгах?
   – Я сглупил. Стал говорить, что всем расскажу, чем он занимается в Лондоне. О женских платьях, ну и о наркотиках тоже.
   – И все же он не дал тебе денег?