Страница:
– Здесь мне не хватает денег.
– Не верю. Если тебе надо, попроси у брата. Пусть даст тебе чек. У него куча денег. Все знают.
Питер подошел к окну, обкусывая заусеницы с большого пальца.
– Ты этого не сделаешь, верно? – продолжала Саша. – Не смеешь попросить у брата. И нам надо тащиться в Корнуолл, потому что ты до смерти боишься его. Тебя приводит в ужас одна мысль о том, что Томас Линли разоблачит тебя. Ну и что? Кто он такой? Твой опекун? Франт с оксфордским дипломом? А ты баба, и…
– Заткнись!
– Не заткнусь. Что такого в твоем Корнуолле, что нам надо туда тащиться?
– Там Ховенстоу!
Саша на несколько мгновений застыла с открытым ртом.
– Ховенстоу? Хочешь навестить мамочку? Господи, так я и думала. Хочешь к мамочке, сосешь пальчик. Так тебе скоро и женщина не будет нужна.
– Проклятая сука!
– Давай! Ударь меня, трусливый болтун. Тебе же этого хочется с той самой минуты, как я открыла дверь.
Питер сжимал и разжимал кулаки. Ему в самом деле хотелось ее ударить. К черту воспитание и кодекс чести. Ему хотелось расквасить ей лицо, чтобы кровь потекла изо рта, чтобы у нее вылетели зубы, чтобы нос стал кривой, чтобы глаз не было видно из-за синяков.
Но вместо этого он выбежал из комнаты.
***
Саша Ниффорд улыбнулась. Она смотрела, как он захлопнул дверь, прикинула, за сколько секунд Питер должен был сбежать вниз, после этого приоткрыла занавеску и подождала, пока он выскочит из подъезда и, пошатываясь, направится к угловому пабу. И он не разочаровал ее.
Радостно хохотнув, Саша подумала, что, в сущности, оказалось совсем не трудно избавиться от Питера. Его поведение предсказуемо, как поведение дрессированного шимпанзе.
Она вернулась к дивану, осмотрела вывернутое содержимое своей сумки, взяла пудреницу и щелкнула крышкой. Фунтовая бумажка была спрятана за зеркальцем. Достав и скатав ее, Саша полезла за ворот пуловера.
У бюстгальтеров много назначений, скучно подумала она, доставая купленный в Хэмпстеде пластиковый пакетик с кокаином. К черту Корнуолл, улыбнулась она.
У нее увлажнился рот, когда она высыпала кокаин на зеркальце. Потом Саша торопливо размяла наркотик ногтем и с помощью трубочки из фунтовой банкноты стала жадно вдыхать его.
Райское блаженство, подумала она, откидываясь на подушки. Восторг. Лучше секса. Лучше всего. Счастье.
***
Томас Линли разговаривал по телефону, когда в его кабинет вошла Доротея Харриман с листом бумаги в руках. Она многозначительно помахала им и заговорщицки подмигнула Томасу, который постарался побыстрее закончить телефонный разговор.
Харриман ждала.
– Вы добились своего, детектив-инспектор, – объявила она, насмешливо называя его, как положено, по должности. Харриман никогда и ни к кому не обращалась, используя такие слова, как «мистер», «мисс» или «миссис», если получала возможность произнести шесть-десять слогов, и тогда словно объявляла призванных ко двору святого Иакова. – Или вам благоприятствует расположение звезд, или суперинтендант Уэбберли выиграл, когда делал ставки на футболе. Он подписал, даже не прочитав внимательно. Хорошо бы он был в таком же настроении, когда я подам ему свой рапорт на отгулы.
Линли взял свое заявление. Внизу стояла подпись начальника и приписка: «Поосторожнее, парень, если решишь лететь». Пять слов свидетельствовали, что Уэбберли все-таки обдумал намерение своего подчиненного провести долгий уик-энд в Корнуолле. Не сомневался Линли и в том, что суперинтендант знает причину поездки. В конце концов, Уэбберли не мог не обратить внимания на фотографию Деборы, стоявшую на столе Линли, и хотя сам он не очень любил свою жену, но всегда первым поздравлял подчиненных, если они принимали решение вступить в брак.
Секретарша суперинтенданта несколько мгновений не сводила взгляда с фотографии Деборы. Она сощурилась, ибо была близорукой, но старалась пореже надевать очки, которые, как Линли знал, лежали в ящике ее стола. Стоило ей надеть очки, и тотчас исчезало сходство Харриман с принцессой Уэльской, которым секретарша очень дорожила. Сегодня, отметил мысленно Линли, Харриман надела синее с черным поясом платье, в котором принцесса возлагала венок к Памятнику неизвестному солдату в Америке. Принцесса выглядела в нем очень стройной, а вот у Харриман немножко широковаты бедра.
– Прошел слух, что Деб в Лондоне, – сказала Харриман, ставя фотографию на место и хмурясь при виде беспорядка на столе. Она собрала разбросанные по столу телефонные сообщения, подколола их все вместе и положила одну на другую пять папок.
– Уже неделя, как она вернулась, – отозвался Линли.
– Ах вот в чем причина перемены. Скоро свадьба, детектив-инспектор? Вот откуда ваша идиотская улыбка в последние три дня.
– Такая уж идиотская?
– Витаете в облаках и не замечаете нашу грешную землю. Если это любовь, мне двойную порцию, пожалуйста.
Линли улыбнулся, просмотрел папки и две протянул ей:
– Возьмите вот это, а? Уэбберли ждет эти папки.
Харриман вздохнула:
– Я жажду любви, а он дает мне… – Она взглянула на папки. – Ага, отчет эксперта, исследовавшего нитки, по делу об убийстве в Бэйсуотер. Очень романтично. Не то я выбрала себе дело.
– Благородное дело, Харриман.
– Как раз это мне и хотелось услышать.
Секретарша ушла, и Линли услышал, как она приказывает кому-то ответить на телефонный звонок в пустом кабинете.
Линли сложил рапорт и открыл карманные часы. Половина шестого. На работе он с семи. По крайней мере, еще три рапорта лежали на столе в ожидании, но Томасу Линли было не до них. Пора встретиться с ней, решил Линли. Пора поговорить.
Томас вышел из кабинета, спустился вниз и миновал крутящуюся дверь. Он шагал вдоль стены – невероятного смешения стекла, серого камня и предохранительных лесов – в сторону зеленого сквера.
Дебора все еще стояла там, где он увидел ее из окна своего кабинета, – на углу среди деревьев. Она глядела на что-то в видоискатель камеры. Однако снимок ей явно не давался. Линли видел, как она потерла нос, разочарованно опустила плечи, стала разбирать оборудование и укладывать его в металлический ящик.
Однако Линли не спешил, с удовольствием наблюдая за Деборой. Он смаковал ее присутствие. Более того, он смаковал то, что она опять дома. Ему не доставляло удовольствия быть влюбленным в женщину, которая находится за шесть тысяч миль от него. В отсутствие Деборы ему было не очень легко. Большую часть времени он проводил, размышляя о том, когда в следующий раз сможет полететь в Калифорнию, чтобы повидаться с ней. И вот она в Англии. Рядом с ним. И Томас Линли был намерен удержать ее при себе.
Вспугнув голубей, которые клевали в траве крошки, оставшиеся после ланча, он пересек лужайку. Дебора посмотрела им вслед. Ее волосы вырвались на свободу из-под гребенок, и она принялась укладывать их обратно.
– Знаешь, – сказала она, поздоровавшись с Томасом, – мне всегда хотелось быть женщиной, о которой говорят, что у нее шелковистые волосы. Ну, ты понимаешь. Как у Эстеллы Хэвишем.
– А у Эстеллы Хэвишем они были шелковистые?
Он сам стал закалывать ее спутанные волосы.
– Наверняка.
– Больно?
– Немножко. Это ужасно. У меня как будто одна жизнь, а у волос другая.
– Ну вот, порядок. Более или менее.
– Звучит неплохо.
Они засмеялись и стали собирать ее вещи, раскиданные по всей лужайке. Дебора принесла с собой треногу, футляр для фотоаппарата, сумку с фруктами, уютный старый пуловер и еще одну сумку с ремнем через плечо.
– Я увидел тебя в окно.
– Я ждала, когда свет будет прямой. Думала, получится преломление, но, увы, облака спутали все карты. Когда же они решили лететь дальше, солнце тоже удалилось. – Она задумчиво помолчала и почесала голову. – Ужасное проявление невежества. Землей, естественно.
Порывшись в сумке, Дебора извлекла мятную жвачку и сунула ее в рот. Они направились в сторону Скотленд-Ярда.
– Мне удалось отпроситься на пятницу, – сказал Линли. – И на понедельник тоже. Можем лететь в Корнуолл. То есть я могу. Но если у тебя ничего не запланировано, я подумал, что мы могли бы…
Он умолк, не понимая, зачем ему понадобился дурацкий извиняющийся тон.
– В Корнуолл?
У Деборы не изменился голос, когда она переспросила, однако голова у нее была повернута в другую сторону, и он не видел выражения ее лица.
– Да, в Корнуолл. В Ховенстоу. Я думаю, пора. А ты? Знаю, ты только что вернулась, возможно, я тороплю события. Но ведь ты незнакома с моей матерью.
– Незнакома, – только и ответила Дебора.
– Если ты поедешь со мной в Корнуолл, то и твой отец мог бы встретиться с нею. Самое время.
Дебора хмуро посмотрела на свои старые башмаки и ничего не ответила.
– Деб, так не может продолжаться вечно. Я знаю, о чем ты думаешь. «Они из разных миров. Им не о чем говорить». Но ты не права. Все будет хорошо. Поверь мне.
– Он будет против, Томми.
– Я уже подумал об этом. И мне кажется, нашел выход. Я попросил Саймона, чтобы он тоже приехал. Видишь, все спланировано.
Томас Линли не стал рассказывать о своих коротких переговорах с Сент-Джеймсом и леди Хелен Клайд в «Рице», где они должны были присутствовать на деловом обеде и куда он заехал по дороге, направляясь на прием в Кларенс-хаус. Не стал он упоминать о плохо скрытом нежелании Сент-Джеймса давать свое согласие и придуманную леди Хелен отговорку. Очень много работы, сказала она, пообещав загрузить и их тоже через месяц на все выходные.
Слишком торопливо прозвучал отказ Хелен, чтобы выглядеть правдивым, да еще она старательно отводила взгляд от Сент-Джеймса, отчего Линли стало ясно, как важно для обоих не ехать в Корнуолл. Тем не менее их присутствие необходимо ради Коттера, и стоило ему упомянуть о том, как неловко будет в Ховенстоу отцу Деборы, и он одержал победу. Сент-Джеймс никогда не позволил бы Коттеру поехать одному в Ховенстоу. А Хелен не могла отказаться от помощи Сент-Джеймсу в предстоящих ему четырехдневных страданиях. Итак, Линли использовал обоих. Все ради Коттера, убеждал он себя, не желая думать ни о чем другом – более важном, чем спокойствие Коттера, – что побуждало его приглашать в Ховенстоу своих друзей.
Дебора вглядывалась в серебристые буквы на фасаде Скотленд-Ярда.
– Саймон тоже будет?
– И Хелен. И Сидни. – Линли ждал, что она скажет. Когда же она лишь коротко кивнула, он решил, что они уже достаточно близки и могут обсудить ту единственную тему, о которой ни разу не упоминали. Она разделяла их, пуская корни потенциальных сомнений, и от них нужно было избавиться раз и навсегда. – Деб, ты видела его?
– Да.
Она переложила треногу из одной руки в другую, но больше ничего не сказала, предоставляя инициативу ему.
Линли достал из кармана сигареты и зажигалку и закурил, прежде чем она успела остановить его. Ощущая немыслимую тяжесть, о которой ему не хотелось думать, Томас вздохнул:
– Пора поговорить, Дебора. Как бы ни было тяжело, нам придется пройти через это.
– Томми, я встретилась с ним дома, когда вернулась. Он ждал меня в лаборатории. Сделал мне подарок в честь возвращения. Увеличитель. Хотел, чтобы я посмотрела на него. А потом, на другой день, он приехал в Пэддингтон. Мы поговорили.
Все сказано, и ничего не сказано.
Злясь на себя, Линли пожевал сигарету. Интересно, чего он ждал от Деборы? Почему она должна рассказывать ему об отношениях с другим мужчиной, с которым ее связывает вся жизнь? С чего ей прикажешь начать? Ему не нравилось то, что он думал и не мог заставить себя не думать, будто возвращение Деборы в Лондон сведет на нет все, что было между ними в последние несколько лет. Наверно, именно поэтому ему было необходимо заполучить Сент-Джеймса в Корнуолл, чтобы раз и навсегда удостовериться – Дебора принадлежит ему. Унизительно.
– Томми.
Линли встряхнулся и обнаружил, что Дебора наблюдает за ним. Ему захотелось прикоснуться к ней. Ему захотелось сказать ей, как сильно он любит ее зеленые глаза, сверкающие золотыми искрами, ее кожу и волосы, напоминающие ему об осени. Однако сейчас это было неуместно.
– Томми, я люблю тебя. И хочу быть твоей женой.
А вот это, подумал Томас, уместно в любое время.
Часть III
Глава 4
– Не верю. Если тебе надо, попроси у брата. Пусть даст тебе чек. У него куча денег. Все знают.
Питер подошел к окну, обкусывая заусеницы с большого пальца.
– Ты этого не сделаешь, верно? – продолжала Саша. – Не смеешь попросить у брата. И нам надо тащиться в Корнуолл, потому что ты до смерти боишься его. Тебя приводит в ужас одна мысль о том, что Томас Линли разоблачит тебя. Ну и что? Кто он такой? Твой опекун? Франт с оксфордским дипломом? А ты баба, и…
– Заткнись!
– Не заткнусь. Что такого в твоем Корнуолле, что нам надо туда тащиться?
– Там Ховенстоу!
Саша на несколько мгновений застыла с открытым ртом.
– Ховенстоу? Хочешь навестить мамочку? Господи, так я и думала. Хочешь к мамочке, сосешь пальчик. Так тебе скоро и женщина не будет нужна.
– Проклятая сука!
– Давай! Ударь меня, трусливый болтун. Тебе же этого хочется с той самой минуты, как я открыла дверь.
Питер сжимал и разжимал кулаки. Ему в самом деле хотелось ее ударить. К черту воспитание и кодекс чести. Ему хотелось расквасить ей лицо, чтобы кровь потекла изо рта, чтобы у нее вылетели зубы, чтобы нос стал кривой, чтобы глаз не было видно из-за синяков.
Но вместо этого он выбежал из комнаты.
***
Саша Ниффорд улыбнулась. Она смотрела, как он захлопнул дверь, прикинула, за сколько секунд Питер должен был сбежать вниз, после этого приоткрыла занавеску и подождала, пока он выскочит из подъезда и, пошатываясь, направится к угловому пабу. И он не разочаровал ее.
Радостно хохотнув, Саша подумала, что, в сущности, оказалось совсем не трудно избавиться от Питера. Его поведение предсказуемо, как поведение дрессированного шимпанзе.
Она вернулась к дивану, осмотрела вывернутое содержимое своей сумки, взяла пудреницу и щелкнула крышкой. Фунтовая бумажка была спрятана за зеркальцем. Достав и скатав ее, Саша полезла за ворот пуловера.
У бюстгальтеров много назначений, скучно подумала она, доставая купленный в Хэмпстеде пластиковый пакетик с кокаином. К черту Корнуолл, улыбнулась она.
У нее увлажнился рот, когда она высыпала кокаин на зеркальце. Потом Саша торопливо размяла наркотик ногтем и с помощью трубочки из фунтовой банкноты стала жадно вдыхать его.
Райское блаженство, подумала она, откидываясь на подушки. Восторг. Лучше секса. Лучше всего. Счастье.
***
Томас Линли разговаривал по телефону, когда в его кабинет вошла Доротея Харриман с листом бумаги в руках. Она многозначительно помахала им и заговорщицки подмигнула Томасу, который постарался побыстрее закончить телефонный разговор.
Харриман ждала.
– Вы добились своего, детектив-инспектор, – объявила она, насмешливо называя его, как положено, по должности. Харриман никогда и ни к кому не обращалась, используя такие слова, как «мистер», «мисс» или «миссис», если получала возможность произнести шесть-десять слогов, и тогда словно объявляла призванных ко двору святого Иакова. – Или вам благоприятствует расположение звезд, или суперинтендант Уэбберли выиграл, когда делал ставки на футболе. Он подписал, даже не прочитав внимательно. Хорошо бы он был в таком же настроении, когда я подам ему свой рапорт на отгулы.
Линли взял свое заявление. Внизу стояла подпись начальника и приписка: «Поосторожнее, парень, если решишь лететь». Пять слов свидетельствовали, что Уэбберли все-таки обдумал намерение своего подчиненного провести долгий уик-энд в Корнуолле. Не сомневался Линли и в том, что суперинтендант знает причину поездки. В конце концов, Уэбберли не мог не обратить внимания на фотографию Деборы, стоявшую на столе Линли, и хотя сам он не очень любил свою жену, но всегда первым поздравлял подчиненных, если они принимали решение вступить в брак.
Секретарша суперинтенданта несколько мгновений не сводила взгляда с фотографии Деборы. Она сощурилась, ибо была близорукой, но старалась пореже надевать очки, которые, как Линли знал, лежали в ящике ее стола. Стоило ей надеть очки, и тотчас исчезало сходство Харриман с принцессой Уэльской, которым секретарша очень дорожила. Сегодня, отметил мысленно Линли, Харриман надела синее с черным поясом платье, в котором принцесса возлагала венок к Памятнику неизвестному солдату в Америке. Принцесса выглядела в нем очень стройной, а вот у Харриман немножко широковаты бедра.
– Прошел слух, что Деб в Лондоне, – сказала Харриман, ставя фотографию на место и хмурясь при виде беспорядка на столе. Она собрала разбросанные по столу телефонные сообщения, подколола их все вместе и положила одну на другую пять папок.
– Уже неделя, как она вернулась, – отозвался Линли.
– Ах вот в чем причина перемены. Скоро свадьба, детектив-инспектор? Вот откуда ваша идиотская улыбка в последние три дня.
– Такая уж идиотская?
– Витаете в облаках и не замечаете нашу грешную землю. Если это любовь, мне двойную порцию, пожалуйста.
Линли улыбнулся, просмотрел папки и две протянул ей:
– Возьмите вот это, а? Уэбберли ждет эти папки.
Харриман вздохнула:
– Я жажду любви, а он дает мне… – Она взглянула на папки. – Ага, отчет эксперта, исследовавшего нитки, по делу об убийстве в Бэйсуотер. Очень романтично. Не то я выбрала себе дело.
– Благородное дело, Харриман.
– Как раз это мне и хотелось услышать.
Секретарша ушла, и Линли услышал, как она приказывает кому-то ответить на телефонный звонок в пустом кабинете.
Линли сложил рапорт и открыл карманные часы. Половина шестого. На работе он с семи. По крайней мере, еще три рапорта лежали на столе в ожидании, но Томасу Линли было не до них. Пора встретиться с ней, решил Линли. Пора поговорить.
Томас вышел из кабинета, спустился вниз и миновал крутящуюся дверь. Он шагал вдоль стены – невероятного смешения стекла, серого камня и предохранительных лесов – в сторону зеленого сквера.
Дебора все еще стояла там, где он увидел ее из окна своего кабинета, – на углу среди деревьев. Она глядела на что-то в видоискатель камеры. Однако снимок ей явно не давался. Линли видел, как она потерла нос, разочарованно опустила плечи, стала разбирать оборудование и укладывать его в металлический ящик.
Однако Линли не спешил, с удовольствием наблюдая за Деборой. Он смаковал ее присутствие. Более того, он смаковал то, что она опять дома. Ему не доставляло удовольствия быть влюбленным в женщину, которая находится за шесть тысяч миль от него. В отсутствие Деборы ему было не очень легко. Большую часть времени он проводил, размышляя о том, когда в следующий раз сможет полететь в Калифорнию, чтобы повидаться с ней. И вот она в Англии. Рядом с ним. И Томас Линли был намерен удержать ее при себе.
Вспугнув голубей, которые клевали в траве крошки, оставшиеся после ланча, он пересек лужайку. Дебора посмотрела им вслед. Ее волосы вырвались на свободу из-под гребенок, и она принялась укладывать их обратно.
– Знаешь, – сказала она, поздоровавшись с Томасом, – мне всегда хотелось быть женщиной, о которой говорят, что у нее шелковистые волосы. Ну, ты понимаешь. Как у Эстеллы Хэвишем.
– А у Эстеллы Хэвишем они были шелковистые?
Он сам стал закалывать ее спутанные волосы.
– Наверняка.
– Больно?
– Немножко. Это ужасно. У меня как будто одна жизнь, а у волос другая.
– Ну вот, порядок. Более или менее.
– Звучит неплохо.
Они засмеялись и стали собирать ее вещи, раскиданные по всей лужайке. Дебора принесла с собой треногу, футляр для фотоаппарата, сумку с фруктами, уютный старый пуловер и еще одну сумку с ремнем через плечо.
– Я увидел тебя в окно.
– Я ждала, когда свет будет прямой. Думала, получится преломление, но, увы, облака спутали все карты. Когда же они решили лететь дальше, солнце тоже удалилось. – Она задумчиво помолчала и почесала голову. – Ужасное проявление невежества. Землей, естественно.
Порывшись в сумке, Дебора извлекла мятную жвачку и сунула ее в рот. Они направились в сторону Скотленд-Ярда.
– Мне удалось отпроситься на пятницу, – сказал Линли. – И на понедельник тоже. Можем лететь в Корнуолл. То есть я могу. Но если у тебя ничего не запланировано, я подумал, что мы могли бы…
Он умолк, не понимая, зачем ему понадобился дурацкий извиняющийся тон.
– В Корнуолл?
У Деборы не изменился голос, когда она переспросила, однако голова у нее была повернута в другую сторону, и он не видел выражения ее лица.
– Да, в Корнуолл. В Ховенстоу. Я думаю, пора. А ты? Знаю, ты только что вернулась, возможно, я тороплю события. Но ведь ты незнакома с моей матерью.
– Незнакома, – только и ответила Дебора.
– Если ты поедешь со мной в Корнуолл, то и твой отец мог бы встретиться с нею. Самое время.
Дебора хмуро посмотрела на свои старые башмаки и ничего не ответила.
– Деб, так не может продолжаться вечно. Я знаю, о чем ты думаешь. «Они из разных миров. Им не о чем говорить». Но ты не права. Все будет хорошо. Поверь мне.
– Он будет против, Томми.
– Я уже подумал об этом. И мне кажется, нашел выход. Я попросил Саймона, чтобы он тоже приехал. Видишь, все спланировано.
Томас Линли не стал рассказывать о своих коротких переговорах с Сент-Джеймсом и леди Хелен Клайд в «Рице», где они должны были присутствовать на деловом обеде и куда он заехал по дороге, направляясь на прием в Кларенс-хаус. Не стал он упоминать о плохо скрытом нежелании Сент-Джеймса давать свое согласие и придуманную леди Хелен отговорку. Очень много работы, сказала она, пообещав загрузить и их тоже через месяц на все выходные.
Слишком торопливо прозвучал отказ Хелен, чтобы выглядеть правдивым, да еще она старательно отводила взгляд от Сент-Джеймса, отчего Линли стало ясно, как важно для обоих не ехать в Корнуолл. Тем не менее их присутствие необходимо ради Коттера, и стоило ему упомянуть о том, как неловко будет в Ховенстоу отцу Деборы, и он одержал победу. Сент-Джеймс никогда не позволил бы Коттеру поехать одному в Ховенстоу. А Хелен не могла отказаться от помощи Сент-Джеймсу в предстоящих ему четырехдневных страданиях. Итак, Линли использовал обоих. Все ради Коттера, убеждал он себя, не желая думать ни о чем другом – более важном, чем спокойствие Коттера, – что побуждало его приглашать в Ховенстоу своих друзей.
Дебора вглядывалась в серебристые буквы на фасаде Скотленд-Ярда.
– Саймон тоже будет?
– И Хелен. И Сидни. – Линли ждал, что она скажет. Когда же она лишь коротко кивнула, он решил, что они уже достаточно близки и могут обсудить ту единственную тему, о которой ни разу не упоминали. Она разделяла их, пуская корни потенциальных сомнений, и от них нужно было избавиться раз и навсегда. – Деб, ты видела его?
– Да.
Она переложила треногу из одной руки в другую, но больше ничего не сказала, предоставляя инициативу ему.
Линли достал из кармана сигареты и зажигалку и закурил, прежде чем она успела остановить его. Ощущая немыслимую тяжесть, о которой ему не хотелось думать, Томас вздохнул:
– Пора поговорить, Дебора. Как бы ни было тяжело, нам придется пройти через это.
– Томми, я встретилась с ним дома, когда вернулась. Он ждал меня в лаборатории. Сделал мне подарок в честь возвращения. Увеличитель. Хотел, чтобы я посмотрела на него. А потом, на другой день, он приехал в Пэддингтон. Мы поговорили.
Все сказано, и ничего не сказано.
Злясь на себя, Линли пожевал сигарету. Интересно, чего он ждал от Деборы? Почему она должна рассказывать ему об отношениях с другим мужчиной, с которым ее связывает вся жизнь? С чего ей прикажешь начать? Ему не нравилось то, что он думал и не мог заставить себя не думать, будто возвращение Деборы в Лондон сведет на нет все, что было между ними в последние несколько лет. Наверно, именно поэтому ему было необходимо заполучить Сент-Джеймса в Корнуолл, чтобы раз и навсегда удостовериться – Дебора принадлежит ему. Унизительно.
– Томми.
Линли встряхнулся и обнаружил, что Дебора наблюдает за ним. Ему захотелось прикоснуться к ней. Ему захотелось сказать ей, как сильно он любит ее зеленые глаза, сверкающие золотыми искрами, ее кожу и волосы, напоминающие ему об осени. Однако сейчас это было неуместно.
– Томми, я люблю тебя. И хочу быть твоей женой.
А вот это, подумал Томас, уместно в любое время.
Часть III
Кровавый счет
Глава 4
Нэнси Кэмбри с трудом тащилась по гравиевой дороге, которая шла от сторожки у ворот к главному дому. Из-под ее туфель вылетали облачка пыли, похожие на миниатюрные дождевые облака. Лето стояло на редкость сухое, поэтому серая патина покрывала листья рододендронов по обеим сторонам дороги, и деревья со сходившимися над ее головой кронами не столько давали благодатную тень, сколько накапливали под собой тяжелый сухой воздух. Ветер вырывался из-под деревьев на Гвеннап-Хед, стремясь к Маунтс-Бэй с Атлантического океана. Но там, где шла Нэнси, воздух был неподвижен, как сама смерть, и от него шел запах сожженных солнцем листьев.
Возможно, думала она, эта тяжесть, которая не дает ей дышать, вовсе не из-за жары, а из-за того кошмара, в котором она живет. Нэнси дала себе слово, что поговорит с лордом Ашертоном во время его ближайшего визита в Корнуолл. И вот он тут.
Нэнси пригладила волосы. Какие-то они стали слабые, ломкие. В последние несколько месяцев она затягивала их резинкой на затылке, а сегодня вымыла шампунем и оставила сушиться, распустив по плечам. Ей было известно, что выглядят они не лучшим образом и не украшают ее, хотя когда-то Нэнси ими очень гордилась.
Нэнси, как здорово у тебя блестят волосы. Да. Что было, то было.
Заслышав впереди голоса, Нэнси остановилась и стала близоруко вглядываться в неясные фигуры на лужайке за деревьями, где старый дуб давал вполне достаточно тени. Две служанки накрывали на стол.
Нэнси узнала голоса. С этими девушками она была знакома с детства, хотя подружиться с ними у нее не получилось. Они принадлежали к той части человечества, которая жила за барьером, воздвигнутым Нэнси между собой и остальными, кто жил в поместье, и надежно охранявшим ее как от младшего поколения Линли, так и от детей арендаторов, фермеров, сезонных рабочих и слуг.
Никогда Нэнси не пыталась найти для себя место среди окружавших ее людей. Теперь у нее было свое место, во всяком случае номинально, в мире, где были ее пятимесячная дочь, Галл-коттедж и Мик.
Мик. Майкл Кэмбри. Выпускник университета. Журналист. Путешественник. Умница. И ее муж.
Нэнси с самого начала хотелось заполучить его, наслаждаться его чарами, его красотой, слушать его рассказы, его легкий смех, чувствовать на себе его взгляд и верить, что его возбуждает ее присутствие. Когда же она с еженедельным визитом отправилась к его отцу, возглавлявшему газету, для проверки счетов, что делала уже больше двух лет, и обнаружила там Мика вместо Гарри Кэмбри, то его приглашение поболтать было принято с радостью.
А он любил поболтать. Она же любила слушать. Почти никогда не прерывала его, слушала с обожанием, вот и поверила, будто ей необходимо нечто большее от их отношений. И получила – на матрасе на старой мельнице в Ховенстоу, где они весь апрель занимались любовью и зачали свое январское дитя.
Нэнси совсем не думала о том, что ее жизнь может измениться. Еще меньше она думала о том, что может измениться Мик. Существовало только настоящее, значение имело только наслаждение. Его руки, его губы, его мускулистое жадное тело, легкий привкус соли на его коже, его блаженный стон. Она знала, что он не желал думать о последствиях. Оба забыли о реальном мире.
А теперь все изменилось.
– Родерик, мы можем поговорить? – услыхала она голос Мика. – В том финансовом положении, в каком мы находимся, твое решение невозможно. Давай поговорим, когда я вернусь из Лондона.
Он помолчал, потом засмеялся чему-то, положил трубку, обернулся и увидел, как она с горящими щеками, стыдясь своего подслушивания, отпрянула от двери. Но ему было безразлично, здесь она или нет, отчего он попросту сделал вид, будто не заметил ее, и вернулся к своей работе. А наверху в спальне хныкала маленькая Молли.
Нэнси смотрела, как он работает на своем новеньком компьютере, потом услыхала, как он чертыхнулся и полез за справочником. Ей даже не пришло в голову войти в комнату и поговорить с ним. Вместо этого она, как всегда, промолчала, сцепив пальцы.
В том финансовом положении, в каком мы находимся… Галл-коттедж им не принадлежал. Они снимали его, платя ежемесячную ренту. Но денег не хватало. Мик слишком вольно обращался с ними. За последние два месяца не заплачено. Если доктор Тренэр-роу повысит плату, а у них уже есть долги, беды не миновать. Куда они пойдут? Во всяком случае, не в Ховенстоу, где им придется жить в охотничьем домике, ни на минуту не забывая о вынужденном милосердии ее отца.
– Мэри, на скатерти дырка. Принести другую?
– Не надо. Поставь на нее тарелку.
– Да она же посреди стола.
Ветер донес до Нэнси смех девушек, с трудом справлявшихся со скатертью из-за неожиданно налетевшего ветра. Нэнси подставила ветру лицо, а он швырнул в нее опавшие листья вместе с пылью, так что она почувствовала на губах песок.
Подняв руки, Нэнси попыталась защититься от ветра, и этот жест окончательно лишил ее сил. Она вздохнула и побрела дальше.
***
Одно дело – говорить о любви и о свадьбе в Лондоне, и совсем другое – оказавшись в Корнуолле, осознать все трудности, что стояли за простыми словами. Вылезая из лимузина на аэродроме, Дебора Коттер определенно чувствовала себя не лучшим образом, изо всех сил стараясь привести в порядок голову и желудок.
Она знала Линли только в одной ипостаси, ей и в голову не приходило подумать о том, каково ей будет войти в его семью. Конечно же, ей было известно, что он граф. Она ездила в его «Бентли», бывала в его лондонском доме, даже видела его камердинера. Она ела на его фарфоре, пила из его хрусталя и наблюдала, как он надевает сшитый у портного костюм. Однако все это как-то попало в категорию «Так живет Томми», никоим образом не влияя на ее собственную жизнь. Теперь же, посмотрев на Ховенстоу сверху – Линли дважды облетел поместье, – Дебора поняла, что в ее жизни намечаются радикальные перемены.
Это был не дом, а немыслимых размеров обиталище в стиле Якова I. Сразу за домом стояла церковь, там же располагались все хозяйственные постройки, включая конюшни, а за ними начинался знаменитый Ховенстоуский парк, протянувшийся до самого моря. Коровы паслись между платанами, защищенными от непредсказуемой здешней погоды естественными холмами. Искусной корнуоллской стеной были отмечены границы поместья, но не владений Ашертонов, как было известно Деборе, поделенных на фермы, поля и заброшенные шахты, когда-то снабжавшие здешние места оловом.
Столкнувшись с конкретной неотвратимой реальностью, которой был дом Томми – а не с иллюзорными декорациями для вечеринок во время уик-эндов, о которых много лет говорили Сент-Джеймс и леди Хелен, – Дебора задумалась о себе, о Деборе Коттер, дочери слуги, которая радостно входит в жизнь поместья, словно это Мандерлей с Максом де Уинтером [2], желающим омолодиться благодаря любви простой женщины. Вряд ли это мой случай, подумала Дебора.
Какого черта я тут делаю? Деборе показалось, будто все происходит во сне, где самое место химерам. Сначала самолет и первый взгляд на Ховенстоу с высоты, потом лимузин, шофер в униформе. Даже ласковое приветствие леди Хелен: «Джаспер, боже мой, какой элегантный! В прошлый раз, когда я была тут, вы еще не брились», – не внушило Деборе уверенности в себе.
К счастью, по дороге в Ховенстоу от нее не требовалось ничего, кроме как восхищаться Корнуоллом, и она восхищалась. Это была наименее тронутая цивилизацией часть страны с пустошами, горами, песчаными убежищами среди скал, которые когда-то использовались контрабандистами, неожиданно буйными рощами, перечерченными оврагами, – тут правили бал заросли чистотела, мака, барвинка.
Дорога в Ховенстоу вынырнула из одного такого оврага и побежала дальше под платанами и с рододендронами по обе стороны. Она миновала охотничий домик, обошла кругом парк, нырнула под красивые ворота Тюдоровских времен, обогнула розарий и завершила путь перед массивной дверью, над которой красовался великолепный герб Ашертонов с борющимися львом и гончей}
Все вышли из лимузина и принялись разминаться, как всегда бывает после долгой поездки. Дебора улучила мгновение и торопливо обвела взглядом дом, показавшийся ей нежилым. Хорошо бы так и было.
– А… Вот и мама, – сказал Линли.
Обернувшись, Дебора обратила внимание, что он смотрит не на парадную дверь, откуда, как она ожидала, появится графиня Ашертон в умопомрачительном наряде и поднимет белую руку в приветствии, а на юго-восточный угол дома, от которого к ним шла между кустами высокая стройная женщина.
Дебора никак не ожидала, что графиня Ашертон может выглядеть так. В старом костюме для тенниса, с выцветшим синим полотенцем на плечах. Им она ожесточенно стирала пот с лица, рук, шеи. Вокруг нее крутились три большие гончие и игривый щенок, отчего ей пришлось остановиться, взять у них мяч и сильной рукой бросить его в дальний угол двора. Она засмеялась, когда собаки умчались прочь, и пару секунд смотрела им вслед, прежде чем присоединиться к гостям.
– Томми, – радостно воскликнула она. – У тебя другая стрижка. Мне нравится. Очень нравится. – Не прикоснувшись к нему, она обняла леди Хелен и Сент-Джеймса, прежде чем повернуться к Деборе и рукой показать на свой костюм. – Извини, Дебора, мой вид. Я не всегда выхожу к гостям в такой затрапезе, но, если честно, я ленива, и если не тренируюсь каждый день в один и тот же час, то нахожу тысячи причин не делать это совсем. Только не говори, что принадлежишь к фанатам своего здоровья, которые вскакивают ни свет ни заря.
Конечно же, это не было приглашением стать членом семьи. В то же время в словах графини не было и искусной смеси любезности и неудовольствия. Дебора растерялась.
Словно поняв ее и желая как можно естественнее одолеть первые минуты знакомства, леди Ашертон улыбнулась, взяла Дебору за руку и повернулась к ее отцу. Все это время Коттер простоял, ни разу не пошевелившись. Пот лил ручьями по его лицу. Неизвестно почему, но костюм, в котором он был, казалось, шили на человека выше и толще его.
– Мистер Коттер, – проговорила леди Ашертон, – можно мне называть вас Джозефом? Должна вам сказать, я очень рада, что Дебора и вы станете членами нашей семьи.
Вот теперь прозвучало настоящее «добро пожаловать». Мать Линли поступила мудро, когда приберегла свои главные слова для человека, который, как она интуитивно догадалась, больше всего в них нуждался.
– Благодарю вас, миледи.
Коттер сцепил пальцы за спиной, словно боясь, что они по своей воле потянутся к рукам леди Ашертон.
Она улыбнулась – в точности так же, как улыбался Томми.
– Пожалуйста, зовите меня Дороти. Правда, сама не знаю почему, но дома меня зовут Дейз. Во всяком случае, это лучше, чем Диз, – звучит как зуммер в голове, а я, должна вам сказать, терпеть этого не могу, когда переходят на личности.
Коттер растерялся, не зная, как ему реагировать на позволение графини Ашертон звать ее по имени. Тем не менее, помучившись несколько мгновений, он кивнул и сказал:
– Пусть будет Дейз.
– Хорошо, – отозвалась леди Ашертон. – Отлично. У нас получится прекрасный уик-энд. Немножко слишком жарко – сегодня очень жарко, не находите? – но мне кажется, днем поднимется ветер. Кстати, Сидни уже тут. Она приехала с интересным молодым человеком. Темноволосым и меланхоличным.
– С Бруком? – довольно резко спросил Сент-Джеймс, которому это сообщение пришлось не по душе.
– Да. С Джастином Бруком. Ты знаешь его, Саймон?
– Лучше, чем ему хотелось бы, если честно, – ответила леди Хелен. – Однако он обещает вести себя прилично. Ты обещаешь, Саймон? Никакого яда в овсянку. Никакой дуэли на рассвете. Никаких ссор в гостиной. Полное соблюдение приличий в течение семидесяти двух часов. Все счастливы и спокойны, несмотря на зубовный скрежет.
– Так и будет, – отозвался Сент-Джеймс.
Леди Ашертон засмеялась:
– Так и будет. Что за вечеринка без лезущих из шкафов скелетов и кипящих страстей? Я словно помолодела на пару десятков лет. – Она взяла Коттера под руку и повела в дом. – Джозеф, мне хочется показать вам то, чем я по-настоящему горжусь, – донеслось до остальной компании, когда она обратила внимание своего спутника на украшенные мозаикой двери. – Говорят, они были созданы местным рабочим после великого пожара в 1849 году. Можете не верить, но легенда гласит, что пожар…
Ее голоса уже не было слышно, зато раздался смех Коттера. Деборе стало чуточку легче. Только когда спало напряжение, она поняла, как нервничала из-за первой встречи их с Томми родителей. Все могло быть по-другому. И было бы по-другому, если бы мать Томми не обладала талантом всего несколькими словами снимать напряжение.
Она замечательная. Дебора ощутила потребность немедленно поделиться своим открытием с кем-нибудь и, не раздумывая, повернулась к Сент-Джеймсу.
Его лицо светилось довольством. Морщинки вокруг глаз стали глубже. Он даже улыбнулся:
– Добро пожаловать в Ховенстоу, дорогая Деб.
Томми обнял Дебору за плечи и повел ее в дом, где, благодаря высокому потолку и мозаичному полу, было прохладно и даже сыровато, но очень приятно после нестерпимой жары.
Возможно, думала она, эта тяжесть, которая не дает ей дышать, вовсе не из-за жары, а из-за того кошмара, в котором она живет. Нэнси дала себе слово, что поговорит с лордом Ашертоном во время его ближайшего визита в Корнуолл. И вот он тут.
Нэнси пригладила волосы. Какие-то они стали слабые, ломкие. В последние несколько месяцев она затягивала их резинкой на затылке, а сегодня вымыла шампунем и оставила сушиться, распустив по плечам. Ей было известно, что выглядят они не лучшим образом и не украшают ее, хотя когда-то Нэнси ими очень гордилась.
Нэнси, как здорово у тебя блестят волосы. Да. Что было, то было.
Заслышав впереди голоса, Нэнси остановилась и стала близоруко вглядываться в неясные фигуры на лужайке за деревьями, где старый дуб давал вполне достаточно тени. Две служанки накрывали на стол.
Нэнси узнала голоса. С этими девушками она была знакома с детства, хотя подружиться с ними у нее не получилось. Они принадлежали к той части человечества, которая жила за барьером, воздвигнутым Нэнси между собой и остальными, кто жил в поместье, и надежно охранявшим ее как от младшего поколения Линли, так и от детей арендаторов, фермеров, сезонных рабочих и слуг.
Никогда Нэнси не пыталась найти для себя место среди окружавших ее людей. Теперь у нее было свое место, во всяком случае номинально, в мире, где были ее пятимесячная дочь, Галл-коттедж и Мик.
Мик. Майкл Кэмбри. Выпускник университета. Журналист. Путешественник. Умница. И ее муж.
Нэнси с самого начала хотелось заполучить его, наслаждаться его чарами, его красотой, слушать его рассказы, его легкий смех, чувствовать на себе его взгляд и верить, что его возбуждает ее присутствие. Когда же она с еженедельным визитом отправилась к его отцу, возглавлявшему газету, для проверки счетов, что делала уже больше двух лет, и обнаружила там Мика вместо Гарри Кэмбри, то его приглашение поболтать было принято с радостью.
А он любил поболтать. Она же любила слушать. Почти никогда не прерывала его, слушала с обожанием, вот и поверила, будто ей необходимо нечто большее от их отношений. И получила – на матрасе на старой мельнице в Ховенстоу, где они весь апрель занимались любовью и зачали свое январское дитя.
Нэнси совсем не думала о том, что ее жизнь может измениться. Еще меньше она думала о том, что может измениться Мик. Существовало только настоящее, значение имело только наслаждение. Его руки, его губы, его мускулистое жадное тело, легкий привкус соли на его коже, его блаженный стон. Она знала, что он не желал думать о последствиях. Оба забыли о реальном мире.
А теперь все изменилось.
– Родерик, мы можем поговорить? – услыхала она голос Мика. – В том финансовом положении, в каком мы находимся, твое решение невозможно. Давай поговорим, когда я вернусь из Лондона.
Он помолчал, потом засмеялся чему-то, положил трубку, обернулся и увидел, как она с горящими щеками, стыдясь своего подслушивания, отпрянула от двери. Но ему было безразлично, здесь она или нет, отчего он попросту сделал вид, будто не заметил ее, и вернулся к своей работе. А наверху в спальне хныкала маленькая Молли.
Нэнси смотрела, как он работает на своем новеньком компьютере, потом услыхала, как он чертыхнулся и полез за справочником. Ей даже не пришло в голову войти в комнату и поговорить с ним. Вместо этого она, как всегда, промолчала, сцепив пальцы.
В том финансовом положении, в каком мы находимся… Галл-коттедж им не принадлежал. Они снимали его, платя ежемесячную ренту. Но денег не хватало. Мик слишком вольно обращался с ними. За последние два месяца не заплачено. Если доктор Тренэр-роу повысит плату, а у них уже есть долги, беды не миновать. Куда они пойдут? Во всяком случае, не в Ховенстоу, где им придется жить в охотничьем домике, ни на минуту не забывая о вынужденном милосердии ее отца.
– Мэри, на скатерти дырка. Принести другую?
– Не надо. Поставь на нее тарелку.
– Да она же посреди стола.
Ветер донес до Нэнси смех девушек, с трудом справлявшихся со скатертью из-за неожиданно налетевшего ветра. Нэнси подставила ветру лицо, а он швырнул в нее опавшие листья вместе с пылью, так что она почувствовала на губах песок.
Подняв руки, Нэнси попыталась защититься от ветра, и этот жест окончательно лишил ее сил. Она вздохнула и побрела дальше.
***
Одно дело – говорить о любви и о свадьбе в Лондоне, и совсем другое – оказавшись в Корнуолле, осознать все трудности, что стояли за простыми словами. Вылезая из лимузина на аэродроме, Дебора Коттер определенно чувствовала себя не лучшим образом, изо всех сил стараясь привести в порядок голову и желудок.
Она знала Линли только в одной ипостаси, ей и в голову не приходило подумать о том, каково ей будет войти в его семью. Конечно же, ей было известно, что он граф. Она ездила в его «Бентли», бывала в его лондонском доме, даже видела его камердинера. Она ела на его фарфоре, пила из его хрусталя и наблюдала, как он надевает сшитый у портного костюм. Однако все это как-то попало в категорию «Так живет Томми», никоим образом не влияя на ее собственную жизнь. Теперь же, посмотрев на Ховенстоу сверху – Линли дважды облетел поместье, – Дебора поняла, что в ее жизни намечаются радикальные перемены.
Это был не дом, а немыслимых размеров обиталище в стиле Якова I. Сразу за домом стояла церковь, там же располагались все хозяйственные постройки, включая конюшни, а за ними начинался знаменитый Ховенстоуский парк, протянувшийся до самого моря. Коровы паслись между платанами, защищенными от непредсказуемой здешней погоды естественными холмами. Искусной корнуоллской стеной были отмечены границы поместья, но не владений Ашертонов, как было известно Деборе, поделенных на фермы, поля и заброшенные шахты, когда-то снабжавшие здешние места оловом.
Столкнувшись с конкретной неотвратимой реальностью, которой был дом Томми – а не с иллюзорными декорациями для вечеринок во время уик-эндов, о которых много лет говорили Сент-Джеймс и леди Хелен, – Дебора задумалась о себе, о Деборе Коттер, дочери слуги, которая радостно входит в жизнь поместья, словно это Мандерлей с Максом де Уинтером [2], желающим омолодиться благодаря любви простой женщины. Вряд ли это мой случай, подумала Дебора.
Какого черта я тут делаю? Деборе показалось, будто все происходит во сне, где самое место химерам. Сначала самолет и первый взгляд на Ховенстоу с высоты, потом лимузин, шофер в униформе. Даже ласковое приветствие леди Хелен: «Джаспер, боже мой, какой элегантный! В прошлый раз, когда я была тут, вы еще не брились», – не внушило Деборе уверенности в себе.
К счастью, по дороге в Ховенстоу от нее не требовалось ничего, кроме как восхищаться Корнуоллом, и она восхищалась. Это была наименее тронутая цивилизацией часть страны с пустошами, горами, песчаными убежищами среди скал, которые когда-то использовались контрабандистами, неожиданно буйными рощами, перечерченными оврагами, – тут правили бал заросли чистотела, мака, барвинка.
Дорога в Ховенстоу вынырнула из одного такого оврага и побежала дальше под платанами и с рододендронами по обе стороны. Она миновала охотничий домик, обошла кругом парк, нырнула под красивые ворота Тюдоровских времен, обогнула розарий и завершила путь перед массивной дверью, над которой красовался великолепный герб Ашертонов с борющимися львом и гончей}
Все вышли из лимузина и принялись разминаться, как всегда бывает после долгой поездки. Дебора улучила мгновение и торопливо обвела взглядом дом, показавшийся ей нежилым. Хорошо бы так и было.
– А… Вот и мама, – сказал Линли.
Обернувшись, Дебора обратила внимание, что он смотрит не на парадную дверь, откуда, как она ожидала, появится графиня Ашертон в умопомрачительном наряде и поднимет белую руку в приветствии, а на юго-восточный угол дома, от которого к ним шла между кустами высокая стройная женщина.
Дебора никак не ожидала, что графиня Ашертон может выглядеть так. В старом костюме для тенниса, с выцветшим синим полотенцем на плечах. Им она ожесточенно стирала пот с лица, рук, шеи. Вокруг нее крутились три большие гончие и игривый щенок, отчего ей пришлось остановиться, взять у них мяч и сильной рукой бросить его в дальний угол двора. Она засмеялась, когда собаки умчались прочь, и пару секунд смотрела им вслед, прежде чем присоединиться к гостям.
– Томми, – радостно воскликнула она. – У тебя другая стрижка. Мне нравится. Очень нравится. – Не прикоснувшись к нему, она обняла леди Хелен и Сент-Джеймса, прежде чем повернуться к Деборе и рукой показать на свой костюм. – Извини, Дебора, мой вид. Я не всегда выхожу к гостям в такой затрапезе, но, если честно, я ленива, и если не тренируюсь каждый день в один и тот же час, то нахожу тысячи причин не делать это совсем. Только не говори, что принадлежишь к фанатам своего здоровья, которые вскакивают ни свет ни заря.
Конечно же, это не было приглашением стать членом семьи. В то же время в словах графини не было и искусной смеси любезности и неудовольствия. Дебора растерялась.
Словно поняв ее и желая как можно естественнее одолеть первые минуты знакомства, леди Ашертон улыбнулась, взяла Дебору за руку и повернулась к ее отцу. Все это время Коттер простоял, ни разу не пошевелившись. Пот лил ручьями по его лицу. Неизвестно почему, но костюм, в котором он был, казалось, шили на человека выше и толще его.
– Мистер Коттер, – проговорила леди Ашертон, – можно мне называть вас Джозефом? Должна вам сказать, я очень рада, что Дебора и вы станете членами нашей семьи.
Вот теперь прозвучало настоящее «добро пожаловать». Мать Линли поступила мудро, когда приберегла свои главные слова для человека, который, как она интуитивно догадалась, больше всего в них нуждался.
– Благодарю вас, миледи.
Коттер сцепил пальцы за спиной, словно боясь, что они по своей воле потянутся к рукам леди Ашертон.
Она улыбнулась – в точности так же, как улыбался Томми.
– Пожалуйста, зовите меня Дороти. Правда, сама не знаю почему, но дома меня зовут Дейз. Во всяком случае, это лучше, чем Диз, – звучит как зуммер в голове, а я, должна вам сказать, терпеть этого не могу, когда переходят на личности.
Коттер растерялся, не зная, как ему реагировать на позволение графини Ашертон звать ее по имени. Тем не менее, помучившись несколько мгновений, он кивнул и сказал:
– Пусть будет Дейз.
– Хорошо, – отозвалась леди Ашертон. – Отлично. У нас получится прекрасный уик-энд. Немножко слишком жарко – сегодня очень жарко, не находите? – но мне кажется, днем поднимется ветер. Кстати, Сидни уже тут. Она приехала с интересным молодым человеком. Темноволосым и меланхоличным.
– С Бруком? – довольно резко спросил Сент-Джеймс, которому это сообщение пришлось не по душе.
– Да. С Джастином Бруком. Ты знаешь его, Саймон?
– Лучше, чем ему хотелось бы, если честно, – ответила леди Хелен. – Однако он обещает вести себя прилично. Ты обещаешь, Саймон? Никакого яда в овсянку. Никакой дуэли на рассвете. Никаких ссор в гостиной. Полное соблюдение приличий в течение семидесяти двух часов. Все счастливы и спокойны, несмотря на зубовный скрежет.
– Так и будет, – отозвался Сент-Джеймс.
Леди Ашертон засмеялась:
– Так и будет. Что за вечеринка без лезущих из шкафов скелетов и кипящих страстей? Я словно помолодела на пару десятков лет. – Она взяла Коттера под руку и повела в дом. – Джозеф, мне хочется показать вам то, чем я по-настоящему горжусь, – донеслось до остальной компании, когда она обратила внимание своего спутника на украшенные мозаикой двери. – Говорят, они были созданы местным рабочим после великого пожара в 1849 году. Можете не верить, но легенда гласит, что пожар…
Ее голоса уже не было слышно, зато раздался смех Коттера. Деборе стало чуточку легче. Только когда спало напряжение, она поняла, как нервничала из-за первой встречи их с Томми родителей. Все могло быть по-другому. И было бы по-другому, если бы мать Томми не обладала талантом всего несколькими словами снимать напряжение.
Она замечательная. Дебора ощутила потребность немедленно поделиться своим открытием с кем-нибудь и, не раздумывая, повернулась к Сент-Джеймсу.
Его лицо светилось довольством. Морщинки вокруг глаз стали глубже. Он даже улыбнулся:
– Добро пожаловать в Ховенстоу, дорогая Деб.
Томми обнял Дебору за плечи и повел ее в дом, где, благодаря высокому потолку и мозаичному полу, было прохладно и даже сыровато, но очень приятно после нестерпимой жары.