Страница:
Ты спишь, Джесси? Джесси! Не пугайся. Ничего не бойся. Я решила, что буду наблюдать за тобой, присматривать за тобой. Тебе нечего опасаться. Ты спишь, Джесси? Действительно спишь?
Джесси слышала дыхание той, что пришла в темноте, и теперь наблюдала за ней. Затем скрипнула половица, и дверь спальни тихо закрылась. Фигура удалилась. Джесси села в кровати, стараясь убедиться, что Бет все еще спит и не слышала ничего из сказанного. Она прижала руки к своей неразвившейся груди и почувствовала, что сердце, словно молот, стучит и стучит.
34
35
36
Джесси слышала дыхание той, что пришла в темноте, и теперь наблюдала за ней. Затем скрипнула половица, и дверь спальни тихо закрылась. Фигура удалилась. Джесси села в кровати, стараясь убедиться, что Бет все еще спит и не слышала ничего из сказанного. Она прижала руки к своей неразвившейся груди и почувствовала, что сердце, словно молот, стучит и стучит.
34
Существуют лишь два типа молний – разветвленная и шаровая. Так называемая сплошная молния, зарница, – это та же разветвленная молния, отраженная в облачном слое. Шаровая молния наблюдается значительно реже, хотя и не столь редко, чтобы ее можно было считать исключительным явлением. Она представляет собой разряд, который буквально сворачивается в шар, а затем либо взрывается, либо просто затухает из-за рассеяния энергии.
Шаровая молния ведет себя весьма шаловливо и известна тем, что может, скажем, прокатиться через весь дом, от двери до двери, или по проходу между сиденьями в самолете, к ужасу пассажиров. Разветвленной молнии «игривость» присуща в значительно меньшей пенсии.
35
Незадолго до рассвета Мэтт проснулся от громкого уханья совы, раздававшегося где-то совсем близко. Оторвав голову от подушки, он обнаружил, что Крисси рядом нет. Окно было открыто, ставни тоже, и серый предрассветный туман, неподвижный и призрачный, свешивался ниже подоконника, подобно рваным кускам облака. Мэтт встал, натянул шорты и взял с кровати одеяло.
На кухне горел свет, и дверь стояла широко распахнутой. Он вышел в патио; утренний холодок слегка покалывал кожу. Свет играл оттенками перламутра в ожидании радуги; в тумане, казалось, вязнут и замедляются даже мысли. Все еще храня тепло постели, Мэтт вышел из патио и ступил на траву; ноги сразу же онемели от холодной росы. Он молча двинулся по газону к бассейну, неся под мышкой одеяло.
Там, неподвижная, как статуя, с опущенными в воду ногами и совершенно обнаженная, сидела Крисси, глядя невидящим взором на поверхность воды. Подойдя к ней вплотную, Мэтт не стал ее окликать: он знал, что жена спит. Ее глаза были закрыты, а на лице блуждала рассеянная улыбка. Утренняя влага застыла у нее на плечах, словно восковой налет на кожице винограда.
– Не хочешь проснуться? – ласково спросил Мэтт.
Крисси вдруг подняла глаза и, не пробуждаясь, покосилась на отдаленные холмы. Мэтт очень бережно накинул ей на плечи одеяло.
– Как бы нам вернуть тебя в постель, чтобы ты не проснулась? – сказал Мэтт.
– А сколько человек может влезть в машину? – Крисси, похоже, вела разговор на другую тему.
Мэтт почти уже приготовил ответ, когда где-то устрашающе близко вдруг снова заухала сова. Лицо Мэтта вспыхнуло. Сверху полетели белые перья и на секунду заполонили собой все небо, затем под карнизом дома послышался шорох. Крисси проследила глазами полет птицы.
– Птица-предвестник, – сказала она, вытаскивая ноги из воды.
– Вот ты и вернулась, – обрадовался Мэтт.
– Долго я здесь так сидела?
– Не знаю. Я только что проснулся. Почему-то чувствовал, что снова найду тебя в саду.
– Мне холодно.
Мэтт помог ей подняться и прижал к себе:
– Ты холодная, как ледышка. Хочешь снова лечь?
– Спать совсем не хочется.
– Пошли, по крайней мере, в дом.
Пока Мэтт зажигал плиту и готовил горячий напиток, Крисси пошла наверх, чтобы что-нибудь на себя накинуть. На лестничной площадке она встретила Рейчел.
– Можно подумать, что все уже проснулись, – сказала Крисси.
– Мне казалось, я что-то услышала, – пробормотала Рейчел и скрылась в ванной комнате.
– Рейчел встала, – сообщила Крисси Мэтту. – Должно быть, мы ее разбудили. Но, по-моему, она выходила из комнаты девочек. Что, интересно, ей там понадобилось?
– На, выпей. Будем смотреть, как рассвет пробивается сквозь туман?
– Как ты думаешь, – спросила Джесси Сабину за завтраком, – наш папа психический вампир?
В прошлый свой визит Доминика оставила несколько яиц, и Сабина сейчас их взбивала; но, услышав вопрос дочери, прервала это занятие и резко обернулась:
– Что-что?!
Бет захихикала. Джесси покраснела, посмотрела на Рейчел и отвела взгляд.
– Я просто размышляю вслух.
– Размышляешь вслух?! – взорвалась Сабина. – Я не желаю, чтобы ты размышляла вслух! Кто тебе такое сказал? Джесси, посмотри на меня. Я сказала, посмотри на меня! Я хочу знать, кто тебя надоумил. – Сабина, водившая до этого по сковороде деревянной лопаткой, швырнула ее на чистый стол. Капли яичной смеси забрызгали Бет и Рейчел. – Ну же! Отвечай сейчас же! Отвечай!
Ее лицо, вспыхнувшее злым румянцем, стало похожим на красную резиновую маску, когда она нависла над Джесси. Бет начала хныкать. На сковороде горели яйца. Рейчел встала и убавила огонь.
– Отправляйся в свою комнату! – вопила Сабина. – И не смей показываться мне на глаза, пока не будешь готова ответить на вопрос! Ты меня слышишь?! Пошла вон!
Джесси встала и пошла, причем очень быстро. Полыхая яростью, Сабина устремила гневный взгляд на Рейчел, словно собираясь прожечь ту насквозь. Крепко сцепив руки, она вышла из кухни в патио; ее трясло, она так распалилась от злобы, что впору было бы – принимая во внимание хрупкую сухую траву на окружающих пастбищах – позаботиться об огнетушителях. Тем временем Рейчел подошла к Бет, сидевшей на стуле, и взяла ее на руки. Увидев это, Сабина снова ворвалась на кухню и выхватила ребенка из ее объятий. Злые слова, которыми две женщины готовы были обменяться, не успели прозвучать: на пороге, вытирая полотенцем волосы досуха, появился сонный, но успевший побриться Мэтт.
– Что происходит? Что за шум?
– Сабина показывает свой характер, – ответила Рейчел.
Та ответила язвительным взглядом. Мэтт отбросил полотенце, взял Сабину, с ее молчаливого согласия, под руку, вывел из кухни и проследовал с нею через темную гостиную, оттуда направил ее к передней двери, а потом – за порог на яркое солнце.
– Пойдем прогуляемся.
– Я же в халате, – слабо запротестовала Сабина.
– Здесь вокруг никого нет. Пройдемся до церкви. И вот Сабина (в домашних тапочках и голубом
шелковом кимоно) и Мэтт (босиком) направились в тишине к запертой церкви. Они сели на скамью за оградой церковного кладбища, напротив величественной кукурузы, прямо на солнцепеке. Ярость Сабины отступила, оставив лишь красные пятна на ее щеках и шее. Мэтту казалось, что в своем кимоно и встрепанная она выглядела так, будто минуту назад занималась любовью, и он ей об этом сказал.
– Мэтт, не дразни меня.
– Я и не дразню. Что за дьявольщина тут творится?
– Не знаю. Все рушится. Джеймс и двух слов не проронил с тех пор, как ты привез его обратно. Не представляю, как себя с ним вести. Он разговаривает так, будто у него случился какой-то приступ, и все же я ему не верю. Такое впечатление, что он играет. С другой стороны, если он играет, не является ли это само по себе симптомом какого-то недуга? Как по-твоему, Мэтт?
– Все может быть.
– Потом еще Джесси. Штучки, которые она выкидывает, манера говорить, мысли. Сегодняшние психические вампиры, например. Ей, видите ли, было интересно, не вампир ли ее папочка! Не понимаю, то ли кто-то специально внушает ей всякую ересь, то ли это следствие ее… состояния, ну, ее болезни, в общем. Знаешь, я чувствую себя цирковым жонглером, который крутит тарелки на шестах. Если я бегу за одной тарелкой, другие слетают с шестов. Они все грозят упасть и разбиться в любую секунду. Вот так я это ощущаю.
– Не ты одна, Сабина.
– Почему ты так говоришь? – Она поймала его взгляд. – Крисси? Что с ней?
– Она продолжает ходить во сне. Я встаю ночью и нахожу ее в разных уголках дома или сада. Она лунатик. И вовсе не такая сильная, как все думают. Я имею в виду – эмоционально. Она очень уязвима.
– У нее это недавно началось?
– Нет, это и раньше случалось, много лет назад, – но никогда еще так часто.
– Как ты думаешь, Мэтт, это кто-нибудь из нас, живущих в этом доме, виноват? Провоцирует все неурядицы, порождает проблемы, навязывает остальным несвойственное им поведение, насылает болезни? Неужели это возможно?
Сабина отчаянно нуждалась в ответе, хотя это доводило ее чуть ли не до истерики; она так хотела кого-нибудь уличить, что даже была готова признать за собой некую долю ответственности за происходящее. И Мэтт это знал. Откуда-то издалека донеслись раскаты грома, словно кто-то передвигал мебель в соседней комнате. Он протянул руку, чтобы пригладить ей волосы, и она прищурилась, глядя на него, и лишь потом поняла, что этим жестом он как бы предлагал ей положить голову ему на плечо. Уголок кимоно сполз у нее с колена и приоткрыл соблазнительное загорелое бедро. Мэтт оглянулся на дом, стараясь представить себе, что мог бы подумать об этой сцене Джеймс, именно сейчас выглянув из окна, и что вообразила бы Крисси – такая ранимая и беззащитная. Но он знал, что Крисси, как и Джеймс, лежит сейчас в своей постели, то просыпаясь, то засыпая снова, и старается прийти в себя после тревожной ночи.
Крисси снились сны. Страшные, изматывающие сны, в которых ей кто-то отчаянно дозванивался, но голос в трубке постепенно затихал, растворялся в электронном свисте и шипении. За неудачной попыткой телефонного разговора следовали бурные заключительные пререкания с самозванкой, которая заявляла, что она сестра-двойняшка Крисси.
– У меня нет сестры-двойняшки, – возмущалась Крисси. – Ты даже ни капельки на меня не похожа. – И хотя она знала, что действительно приходится сестрой той женщине, ее жизнь каким-то образом зависела от того, сможет ли она опровергнуть этот факт и не признать свою ошибку.
– Почему? – злилась сестра-двойняшка. – Почему ты никому обо мне не рассказала?
Но полемический запал угас, когда снова зазвонил телефон, и Крисси отбросило в начало сна, где она держала трубку и плакала, потому что не могла понять, кто же там, на другом конце.
Джеймс тоже видел сны. Ему грезилось, что он привязан ремнями к больничной койке и что кожаные тиски страшно натерли ему ноги, руки и шею. Комната сияла белизной. Никого больше в ней не было. Из капельницы в его вены поступал по трубке лекарственный раствор. Вторая пластиковая трубка была введена в нос. Еще одна трубка отсасывала от сердца желчь и кровь. Каждый час раздавался звонок электронной сигнализации, сообщая о прохождении через капельницу очередных десяти кубических сантиметров жидкости тигровой окраски. От этого устрашающего звука Джеймс все время вздрагивал. Его сердце всякий раз болезненно сжималось, и казалось, что жидкость в трубке – почему-то не терявшая своей черно-желтой окраски – вибрирует в такт учащенному сердцебиению. В комнату вошла медсестра, и Джеймс поинтересовался у нее насчет жидкости. Она ответила, что этот раствор жизненно необходим сидящему в нем червю-паразиту и что червь погибнет, если его не питать.
В этот вечер к обеду приехали Доминика и Патрис. Их пригласили накануне, вне зависимости от того, будет присутствовать Джеймс или нет, и теперь они почувствовали облегчение, застав его дома. Они были достаточно тактичны, чтобы поднять вокруг него веселую суету и в то же время не касаться вопроса о его исчезновении. Когда Патрис преподнес ему большую оплетенную бутыль местного вина, Джеймс налил себе бокал и взял на себя смелость провозгласить, что вино превосходно. По крайней мере, на взгляд пары французов, создавалось впечатление, что все вернулось к норме.
Джесси беспокоилась за отца, но обед прошел удачно, в непринужденной обстановке, во многом благодаря неизменному юмору Патриса. Однако атмосфера в этот вечер слишком уж располагала к фривольности. На протяжении всего обеда Доминика обмахивалась веером. Женщины были одеты в ситцевые платья, постоянно прилипавшие к коже. Вино лилось рекой, и пили не столько чтобы опьянеть, сколько чтобы остыть, однако достигнуть первой цели оказывалось значительно легче. Сабина тот и дело откидывала волосы с шеи, и каждый раз Мэтт украдкой ловил ее взгляд. Почти весь вечер Рейчел хранила молчание. Она еще не сбросила тяжкое бремя обиды, которую ей нанесли за завтраком. Джеймс разговаривал то по-французски, то по-английски, преимущественно с Доминикой и Патрисом. За исключением тех минут, когда Патрису удавалось рассмешить Крисси, она пребывала словно в трансе – от жары и усталости. Джесси спокойно поглощала пищу, так же как и Бет; им обеим было стыдно за утреннюю вспышку матери.
– Патрис предсказывает, что разразится сильнейшая гроза, – произнес Джеймс, когда беседа могла вот-вот зайти в тупик.
– Ну и пусть, – отозвался Мэтт. – Мы же слышали сегодня гром, правда, Сабина?
Джеймс поднял глаза:
– Вот как?
– Да-да, – быстро подтвердила Сабина. – Сегодня утром. Очень далеко. Похоже, гроза приближается.
Мэтт сменил тему, неожиданно вскочив, чтобы показать подготовленный к вечеру сюрприз. Он передвинул стол, иначе расставил стулья и превратил таким образом патио в зрительный зал. Самые лучшие места он предложил Джесси и Бет.
– Что он еще задумал? – пробубнил Джеймс, наливая себе очередной стакан местного вина.
– Понятия не имею, – задумчиво отозвалась Крисси.
– Позволим девочкам выпить немножко вина, раз уж такое дело? – выкрикнул Мэтт и сам себе ответил: – Думаю, позволим. Сабина, может, ты об этом позаботишься?
Джесси очень удивилась, когда Сабина его послушалась и протянула ей и Бет по полстакана каждой – словно так и полагается. Получалось, таким образом, что Сабина позволила Мэтту нарушить установленное ею правило – детям вина не давать, тогда как та же Сабина сегодня утром внезапно запретила Джесси выйти погулять с Крисси. Если Крисси и обратила внимание на это противоречие, виду она не подала. Доминика расспрашивала Рейчел, Патрис допытывался у Джесси, Бет тормошила Сабину, и все смеялись и спрашивали друг друга, что происходит. Наконец Мэтт вытащил огромную коробку из багажника своей машины. Перед тем как открыть ее, он распорядился:
– Патрис, найди мне, пожалуйста, несколько пустых винных бутылок. Загляни под кровать Джеймса.
– Xa-xa, – неискренне засмеялся Джеймс.
– Джеймс, принеси молоток и пару гвоздей. Пожалуйста. И не беспокойся, никто не собирается стащить твой бокал. Можешь мне поверить, приятель. Рейчел, ведро воды, если не трудно.
Мэтт дождался, чтобы все выполнили данные им поручения и снова собрались; только тогда он открыл коробку, и оказалось, что в ней – целая коллекция всевозможной пиротехники. Он попросил Патриса расставить ракеты в бутылки, в то время как сам поспешил прибить «огненное колесо» к деревянному столбу старой конюшни.
– Обожаю фейерверки! – взвизгнула Доминика.
Сабина наклонилась над коробкой:
– Они, наверное, стоили тебе целое состояние!
– Мэтт верен себе, – сказала Крисси. – Лишь бы спустить все на ветер… то есть на дым.
Прежде чем запустить первую ракету, Мэтт призвал к тишине.
– Бет, для чего использовались фейерверки в прежние промена?
Бет покраснела и дала ответ:
– Прогонять злых духов.
– Верно, – похвалил ее Мэтт.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Джесси.
– Мне Мэтт рассказывал.
Первая ракета прорезала иссиня-черное небо. Раздались громкие и слегка иронические крики восторженной публики. Даже Джеймс, хоть и нерешительно, примкнул к остальным. Джесси внимательно за ним наблюдала. Он много пил, слегка униженный стараниями Мэтта, словно его отодвинули в сторону. У нее вдруг захватило дух – так ей стало жалко отца.
Представление удалось на славу. Мэтт носился как оглашенный, запуская все подряд, от маленьких сигнальных ракет до впечатляющих пиротехнических бомб. Вращающиеся «огненные колеса» то и дело стопорились или со свистом падали, не переставая крутиться. По земле скользнула, подобно змее, шипящая ракета и зажгла траву. Пламя быстро охватило сухие травинки, что вызвало секундную панику, но в следующий миг принесли садовый шланг, и огонь был потушен. Мэтт совсем раздухарился: кричал петухом, концом горящей самокрутки зажигал, не заботясь об осторожности, сырые петарды и бомбочки, запускал ракеты под опасным углом. От всего этого волосы вставали дыбом, если не сказать хуже, и все же представление имело огромный успех.
Потом Джесси и Бет пожелали всем спокойной ночи и неохотно отправились спать. Джесси оглянулась на отца, когда он опустошал очередной бокал вина.
Пока убирали мусор, Сабина отвела Мэтта в сторону и сказала ему:
– Мэтт, девочки в восторге. Настоящий праздник!…
– Да, за последнее время у них не много было причин для веселья.
– Где ты раздобыл всю эту пиротехнику?
– Купил по дороге, когда ездил за Джеймсом. Сабина коснулась своими прохладными длинными пальцами его загорелого плеча.
– Спасибо, – сказала она и вошла в дом. Мэтт поднял глаза и увидел, что Рейчел стоит
облокотясь на швабру и наблюдает за ним. Она подняла брови. Он не знал, что означает эта мимика, и поэтому подмигнул ей в ответ.
В душной атмосфере вечера взрослые вновь уселись за стол и продолжили кутеж. Даже цикады и сверчки притихли. Мэтт скрутил себе косячок. Патрис заметил, что однажды пробовал это в Алжире, правда без всякого результата, однако охотно предпринял бы вторую попытку. Доминика от травки отказалась, так же как и Джеймс, предпочитавший с завидной скоростью поглощать vin ordinaire [32]. Сабина же, напротив, выхватила у Мэтта самокрутку, с удовольствием затянулась, а затем передала косяк Рейчел. Крисси присоединилась к воздержавшимся.
Донеслись приглушенные раскаты грома, но сформировавшийся вдали атмосферный фронт не мог разогнать повисшую над домом знойную пелену. Разговор перескакивал с погоды на девочек, с Англии на Францию, с детских каникул на тиранию предстоящей работы. Кто-то вздохнул и спросил, почему нельзя остановить время, а Рейчел задумалась: кому на самом деле этого хочется?
Сильно понизив уровень вина в бутылке, Джеймс выпал из общего веселья и нескончаемой болтовни; впрочем, никто против этого и не возражал. Он заметно вспотел и уже собирался вновь наполнить свой бокал, когда Патрис вернулся из туалета, ведя за собой невысокого тучного старика деревенского вида. Джеймс предположил, что это сосед-фермер, но он был поражен крайней уродливостью старика. Спина незнакомца горбато сутулилась, а большая голова с бородавчатым лицом, напоминающая куриное яйцо в крапинку, с трудом удерживалась в равновесии на его плечах. Он нес еще одну оплетенную бутыль вина. Патрис не стал представлять нового гостя, а лишь проводил вновь прибывшего к столу и продолжил беседу с того места, на котором она была прервана. Пришелец приблизился к Джеймсу и вручил ему бутылку.
Джеймс попытался сделать гостю комплимент, какой это, мол, редкий дар – доставлять вино в нужные руки, но, путая слова, понял, насколько пьян.
– Прямо в яблочко.
Мужчина сидел около Джеймса, но явно прислушивался к разговору остальных.
– Угощайтесь, – сказал Джеймс, немного уязвленный. Он снова наполнил свой бокал, пролил вино на траву и прихлопнул воображаемого комара. – По-английски говорите? Vous parler anglais?
Старик слегка улыбнулся и покачал головой, поп [33]. Его обветренное лицо походило цветом на полированный дуб, а над бровью рос большой полип. И снова он отвернулся от Джеймса, словно намереваясь слушать других. Пьяный, но соблюдающий привычную любезность Джеймс еще трижды попытался вовлечь старика в вежливый разговор. Он высказался о красоте здешних мест, о погоде, о качестве вина – и все это на изящном французском. Но старикан выказывал лишь нетерпение, как будто Джеймс отвлекал его от другой, гораздо более интересной беседы. Джеймс чувствовал себя обиженным. Он черпал эту обиду из своего бокала.
– Пари держу, не говорите вы по-английски, хе-хе. Спорим, черт меня подери, не говорите!
Словно в ответ, старик пригладил свои редкие седые волосы и повернулся к англичанину с обреченным видом, глядя на него грустными, слезящимися глазами.
– Могли бы и поразговорчивей быть, – пробормотал Джеймс, протягивая старику бутылку. Тот отмахнулся. – Ах так! Да идите вы… Santé [34]. – Он понизил голос, чтобы никто его не услышал. – Знаете кого-нибудь из этой публики? – В это время все рассказывали разные истории, время от времени разражаясь смехом. Никого не интересовало, что Джеймс собирался сообщить старику. – Нет? Тогда позвольте мне познакомить вас с балаганом. Comprenez? [35]Начнем с этой. Маfemme [36]. Лягушонок, comme vous [37], а? Худший день жизни – женитьба на ледышке. Видите типа рядом с ней? У которого не лицо, а карта дорожная? Les routes nationales [38]? Наверное, трахается с ним, дурочка, думает, я не знаю. Он-то спит и видит, как бы пролезть ко мне в штат. Выпендривается перед моими детьми, моими девочками, своими гребаными фейерверками. Запихал бы их ему в… А вот та – его женушка: ужасающие ноги, а? Мозги у нее не в порядке, вот в чем беда. Двенадцать франков, и она ваша. Ха-ха, просто шучу. Такая же, как и та, Рейчел. Раньше работала на меня. Музыкантша. Paysanne [39], немного грубовата, двенадцать франков. Эй вы, великий собеседник, вам кто-нибудь об этом говорил? Заядлый saloniste [40]. Настоящий знаток жизни. А, идите вы на…
Потеряв надежду вовлечь молчуна в разговор, Джеймс налил себе еще один бокал вина, поставил его около стула, встал, забыл, зачем встал, снова сел и опрокинул бокал. Затем заснул.
Потом Сабина трясла его за локоть.
– Джеймс! Джеймс! Доминика и Патрис собираются уезжать. Они хотят попрощаться.
Слишком резко поднявшись со стула, Джеймс почувствовал, как к голове прилила кровь. Он оглянулся, облизывая губы. Доминика и Патрис действительно собирались уезжать. Старик уже ушел. Доминика коснулась плеча Джеймса.
– Спасибо за приятный вечер, – сказала она. Патрис пожал его руку.
Рот Джеймса, казалось, был набит стеклянной стружкой.
– Куда делся ваш друг? – Доминика и Патрис с недоумением посмотрели на него. – Ваш сосед. Надеюсь, я был не слишком под хмельком, когда говорил с ним?
– Какой сосед?
– Старик, который пришел вместе с Патрисом. Он просидел здесь целый час.
Теперь уже все – Крисси, Мэтт, Рейчел и Сабина – в полнейшем недоумении посмотрели сначала на Джеймса, а потом на стул, куда он показывал.
– Джеймс… – начала Сабина.
– Какой старик? – спросил Мэтт.
– Здесь был старик, – настаивал Джеймс. – Фермер. Старик.
– Нам пора, – поспешно сказала Доминика. Она очень быстро переговорила о чем-то с Патрисом на диалекте, который не поняла даже Сабина. Все двинулись через сад, оставив в темноте растерянного и озадаченного Джеймса.
После отъезда гостей Мэтт обратился к Сабине:
– О чем, черт возьми, он сейчас говорил?
– Не знаю, – сказала она. – Ну его к дьяволу. Они вошли в дом, а Джеймс остался на улице.
На кухне горел свет, и дверь стояла широко распахнутой. Он вышел в патио; утренний холодок слегка покалывал кожу. Свет играл оттенками перламутра в ожидании радуги; в тумане, казалось, вязнут и замедляются даже мысли. Все еще храня тепло постели, Мэтт вышел из патио и ступил на траву; ноги сразу же онемели от холодной росы. Он молча двинулся по газону к бассейну, неся под мышкой одеяло.
Там, неподвижная, как статуя, с опущенными в воду ногами и совершенно обнаженная, сидела Крисси, глядя невидящим взором на поверхность воды. Подойдя к ней вплотную, Мэтт не стал ее окликать: он знал, что жена спит. Ее глаза были закрыты, а на лице блуждала рассеянная улыбка. Утренняя влага застыла у нее на плечах, словно восковой налет на кожице винограда.
– Не хочешь проснуться? – ласково спросил Мэтт.
Крисси вдруг подняла глаза и, не пробуждаясь, покосилась на отдаленные холмы. Мэтт очень бережно накинул ей на плечи одеяло.
– Как бы нам вернуть тебя в постель, чтобы ты не проснулась? – сказал Мэтт.
– А сколько человек может влезть в машину? – Крисси, похоже, вела разговор на другую тему.
Мэтт почти уже приготовил ответ, когда где-то устрашающе близко вдруг снова заухала сова. Лицо Мэтта вспыхнуло. Сверху полетели белые перья и на секунду заполонили собой все небо, затем под карнизом дома послышался шорох. Крисси проследила глазами полет птицы.
– Птица-предвестник, – сказала она, вытаскивая ноги из воды.
– Вот ты и вернулась, – обрадовался Мэтт.
– Долго я здесь так сидела?
– Не знаю. Я только что проснулся. Почему-то чувствовал, что снова найду тебя в саду.
– Мне холодно.
Мэтт помог ей подняться и прижал к себе:
– Ты холодная, как ледышка. Хочешь снова лечь?
– Спать совсем не хочется.
– Пошли, по крайней мере, в дом.
Пока Мэтт зажигал плиту и готовил горячий напиток, Крисси пошла наверх, чтобы что-нибудь на себя накинуть. На лестничной площадке она встретила Рейчел.
– Можно подумать, что все уже проснулись, – сказала Крисси.
– Мне казалось, я что-то услышала, – пробормотала Рейчел и скрылась в ванной комнате.
– Рейчел встала, – сообщила Крисси Мэтту. – Должно быть, мы ее разбудили. Но, по-моему, она выходила из комнаты девочек. Что, интересно, ей там понадобилось?
– На, выпей. Будем смотреть, как рассвет пробивается сквозь туман?
– Как ты думаешь, – спросила Джесси Сабину за завтраком, – наш папа психический вампир?
В прошлый свой визит Доминика оставила несколько яиц, и Сабина сейчас их взбивала; но, услышав вопрос дочери, прервала это занятие и резко обернулась:
– Что-что?!
Бет захихикала. Джесси покраснела, посмотрела на Рейчел и отвела взгляд.
– Я просто размышляю вслух.
– Размышляешь вслух?! – взорвалась Сабина. – Я не желаю, чтобы ты размышляла вслух! Кто тебе такое сказал? Джесси, посмотри на меня. Я сказала, посмотри на меня! Я хочу знать, кто тебя надоумил. – Сабина, водившая до этого по сковороде деревянной лопаткой, швырнула ее на чистый стол. Капли яичной смеси забрызгали Бет и Рейчел. – Ну же! Отвечай сейчас же! Отвечай!
Ее лицо, вспыхнувшее злым румянцем, стало похожим на красную резиновую маску, когда она нависла над Джесси. Бет начала хныкать. На сковороде горели яйца. Рейчел встала и убавила огонь.
– Отправляйся в свою комнату! – вопила Сабина. – И не смей показываться мне на глаза, пока не будешь готова ответить на вопрос! Ты меня слышишь?! Пошла вон!
Джесси встала и пошла, причем очень быстро. Полыхая яростью, Сабина устремила гневный взгляд на Рейчел, словно собираясь прожечь ту насквозь. Крепко сцепив руки, она вышла из кухни в патио; ее трясло, она так распалилась от злобы, что впору было бы – принимая во внимание хрупкую сухую траву на окружающих пастбищах – позаботиться об огнетушителях. Тем временем Рейчел подошла к Бет, сидевшей на стуле, и взяла ее на руки. Увидев это, Сабина снова ворвалась на кухню и выхватила ребенка из ее объятий. Злые слова, которыми две женщины готовы были обменяться, не успели прозвучать: на пороге, вытирая полотенцем волосы досуха, появился сонный, но успевший побриться Мэтт.
– Что происходит? Что за шум?
– Сабина показывает свой характер, – ответила Рейчел.
Та ответила язвительным взглядом. Мэтт отбросил полотенце, взял Сабину, с ее молчаливого согласия, под руку, вывел из кухни и проследовал с нею через темную гостиную, оттуда направил ее к передней двери, а потом – за порог на яркое солнце.
– Пойдем прогуляемся.
– Я же в халате, – слабо запротестовала Сабина.
– Здесь вокруг никого нет. Пройдемся до церкви. И вот Сабина (в домашних тапочках и голубом
шелковом кимоно) и Мэтт (босиком) направились в тишине к запертой церкви. Они сели на скамью за оградой церковного кладбища, напротив величественной кукурузы, прямо на солнцепеке. Ярость Сабины отступила, оставив лишь красные пятна на ее щеках и шее. Мэтту казалось, что в своем кимоно и встрепанная она выглядела так, будто минуту назад занималась любовью, и он ей об этом сказал.
– Мэтт, не дразни меня.
– Я и не дразню. Что за дьявольщина тут творится?
– Не знаю. Все рушится. Джеймс и двух слов не проронил с тех пор, как ты привез его обратно. Не представляю, как себя с ним вести. Он разговаривает так, будто у него случился какой-то приступ, и все же я ему не верю. Такое впечатление, что он играет. С другой стороны, если он играет, не является ли это само по себе симптомом какого-то недуга? Как по-твоему, Мэтт?
– Все может быть.
– Потом еще Джесси. Штучки, которые она выкидывает, манера говорить, мысли. Сегодняшние психические вампиры, например. Ей, видите ли, было интересно, не вампир ли ее папочка! Не понимаю, то ли кто-то специально внушает ей всякую ересь, то ли это следствие ее… состояния, ну, ее болезни, в общем. Знаешь, я чувствую себя цирковым жонглером, который крутит тарелки на шестах. Если я бегу за одной тарелкой, другие слетают с шестов. Они все грозят упасть и разбиться в любую секунду. Вот так я это ощущаю.
– Не ты одна, Сабина.
– Почему ты так говоришь? – Она поймала его взгляд. – Крисси? Что с ней?
– Она продолжает ходить во сне. Я встаю ночью и нахожу ее в разных уголках дома или сада. Она лунатик. И вовсе не такая сильная, как все думают. Я имею в виду – эмоционально. Она очень уязвима.
– У нее это недавно началось?
– Нет, это и раньше случалось, много лет назад, – но никогда еще так часто.
– Как ты думаешь, Мэтт, это кто-нибудь из нас, живущих в этом доме, виноват? Провоцирует все неурядицы, порождает проблемы, навязывает остальным несвойственное им поведение, насылает болезни? Неужели это возможно?
Сабина отчаянно нуждалась в ответе, хотя это доводило ее чуть ли не до истерики; она так хотела кого-нибудь уличить, что даже была готова признать за собой некую долю ответственности за происходящее. И Мэтт это знал. Откуда-то издалека донеслись раскаты грома, словно кто-то передвигал мебель в соседней комнате. Он протянул руку, чтобы пригладить ей волосы, и она прищурилась, глядя на него, и лишь потом поняла, что этим жестом он как бы предлагал ей положить голову ему на плечо. Уголок кимоно сполз у нее с колена и приоткрыл соблазнительное загорелое бедро. Мэтт оглянулся на дом, стараясь представить себе, что мог бы подумать об этой сцене Джеймс, именно сейчас выглянув из окна, и что вообразила бы Крисси – такая ранимая и беззащитная. Но он знал, что Крисси, как и Джеймс, лежит сейчас в своей постели, то просыпаясь, то засыпая снова, и старается прийти в себя после тревожной ночи.
Крисси снились сны. Страшные, изматывающие сны, в которых ей кто-то отчаянно дозванивался, но голос в трубке постепенно затихал, растворялся в электронном свисте и шипении. За неудачной попыткой телефонного разговора следовали бурные заключительные пререкания с самозванкой, которая заявляла, что она сестра-двойняшка Крисси.
– У меня нет сестры-двойняшки, – возмущалась Крисси. – Ты даже ни капельки на меня не похожа. – И хотя она знала, что действительно приходится сестрой той женщине, ее жизнь каким-то образом зависела от того, сможет ли она опровергнуть этот факт и не признать свою ошибку.
– Почему? – злилась сестра-двойняшка. – Почему ты никому обо мне не рассказала?
Но полемический запал угас, когда снова зазвонил телефон, и Крисси отбросило в начало сна, где она держала трубку и плакала, потому что не могла понять, кто же там, на другом конце.
Джеймс тоже видел сны. Ему грезилось, что он привязан ремнями к больничной койке и что кожаные тиски страшно натерли ему ноги, руки и шею. Комната сияла белизной. Никого больше в ней не было. Из капельницы в его вены поступал по трубке лекарственный раствор. Вторая пластиковая трубка была введена в нос. Еще одна трубка отсасывала от сердца желчь и кровь. Каждый час раздавался звонок электронной сигнализации, сообщая о прохождении через капельницу очередных десяти кубических сантиметров жидкости тигровой окраски. От этого устрашающего звука Джеймс все время вздрагивал. Его сердце всякий раз болезненно сжималось, и казалось, что жидкость в трубке – почему-то не терявшая своей черно-желтой окраски – вибрирует в такт учащенному сердцебиению. В комнату вошла медсестра, и Джеймс поинтересовался у нее насчет жидкости. Она ответила, что этот раствор жизненно необходим сидящему в нем червю-паразиту и что червь погибнет, если его не питать.
В этот вечер к обеду приехали Доминика и Патрис. Их пригласили накануне, вне зависимости от того, будет присутствовать Джеймс или нет, и теперь они почувствовали облегчение, застав его дома. Они были достаточно тактичны, чтобы поднять вокруг него веселую суету и в то же время не касаться вопроса о его исчезновении. Когда Патрис преподнес ему большую оплетенную бутыль местного вина, Джеймс налил себе бокал и взял на себя смелость провозгласить, что вино превосходно. По крайней мере, на взгляд пары французов, создавалось впечатление, что все вернулось к норме.
Джесси беспокоилась за отца, но обед прошел удачно, в непринужденной обстановке, во многом благодаря неизменному юмору Патриса. Однако атмосфера в этот вечер слишком уж располагала к фривольности. На протяжении всего обеда Доминика обмахивалась веером. Женщины были одеты в ситцевые платья, постоянно прилипавшие к коже. Вино лилось рекой, и пили не столько чтобы опьянеть, сколько чтобы остыть, однако достигнуть первой цели оказывалось значительно легче. Сабина тот и дело откидывала волосы с шеи, и каждый раз Мэтт украдкой ловил ее взгляд. Почти весь вечер Рейчел хранила молчание. Она еще не сбросила тяжкое бремя обиды, которую ей нанесли за завтраком. Джеймс разговаривал то по-французски, то по-английски, преимущественно с Доминикой и Патрисом. За исключением тех минут, когда Патрису удавалось рассмешить Крисси, она пребывала словно в трансе – от жары и усталости. Джесси спокойно поглощала пищу, так же как и Бет; им обеим было стыдно за утреннюю вспышку матери.
– Патрис предсказывает, что разразится сильнейшая гроза, – произнес Джеймс, когда беседа могла вот-вот зайти в тупик.
– Ну и пусть, – отозвался Мэтт. – Мы же слышали сегодня гром, правда, Сабина?
Джеймс поднял глаза:
– Вот как?
– Да-да, – быстро подтвердила Сабина. – Сегодня утром. Очень далеко. Похоже, гроза приближается.
Мэтт сменил тему, неожиданно вскочив, чтобы показать подготовленный к вечеру сюрприз. Он передвинул стол, иначе расставил стулья и превратил таким образом патио в зрительный зал. Самые лучшие места он предложил Джесси и Бет.
– Что он еще задумал? – пробубнил Джеймс, наливая себе очередной стакан местного вина.
– Понятия не имею, – задумчиво отозвалась Крисси.
– Позволим девочкам выпить немножко вина, раз уж такое дело? – выкрикнул Мэтт и сам себе ответил: – Думаю, позволим. Сабина, может, ты об этом позаботишься?
Джесси очень удивилась, когда Сабина его послушалась и протянула ей и Бет по полстакана каждой – словно так и полагается. Получалось, таким образом, что Сабина позволила Мэтту нарушить установленное ею правило – детям вина не давать, тогда как та же Сабина сегодня утром внезапно запретила Джесси выйти погулять с Крисси. Если Крисси и обратила внимание на это противоречие, виду она не подала. Доминика расспрашивала Рейчел, Патрис допытывался у Джесси, Бет тормошила Сабину, и все смеялись и спрашивали друг друга, что происходит. Наконец Мэтт вытащил огромную коробку из багажника своей машины. Перед тем как открыть ее, он распорядился:
– Патрис, найди мне, пожалуйста, несколько пустых винных бутылок. Загляни под кровать Джеймса.
– Xa-xa, – неискренне засмеялся Джеймс.
– Джеймс, принеси молоток и пару гвоздей. Пожалуйста. И не беспокойся, никто не собирается стащить твой бокал. Можешь мне поверить, приятель. Рейчел, ведро воды, если не трудно.
Мэтт дождался, чтобы все выполнили данные им поручения и снова собрались; только тогда он открыл коробку, и оказалось, что в ней – целая коллекция всевозможной пиротехники. Он попросил Патриса расставить ракеты в бутылки, в то время как сам поспешил прибить «огненное колесо» к деревянному столбу старой конюшни.
– Обожаю фейерверки! – взвизгнула Доминика.
Сабина наклонилась над коробкой:
– Они, наверное, стоили тебе целое состояние!
– Мэтт верен себе, – сказала Крисси. – Лишь бы спустить все на ветер… то есть на дым.
Прежде чем запустить первую ракету, Мэтт призвал к тишине.
– Бет, для чего использовались фейерверки в прежние промена?
Бет покраснела и дала ответ:
– Прогонять злых духов.
– Верно, – похвалил ее Мэтт.
– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Джесси.
– Мне Мэтт рассказывал.
Первая ракета прорезала иссиня-черное небо. Раздались громкие и слегка иронические крики восторженной публики. Даже Джеймс, хоть и нерешительно, примкнул к остальным. Джесси внимательно за ним наблюдала. Он много пил, слегка униженный стараниями Мэтта, словно его отодвинули в сторону. У нее вдруг захватило дух – так ей стало жалко отца.
Представление удалось на славу. Мэтт носился как оглашенный, запуская все подряд, от маленьких сигнальных ракет до впечатляющих пиротехнических бомб. Вращающиеся «огненные колеса» то и дело стопорились или со свистом падали, не переставая крутиться. По земле скользнула, подобно змее, шипящая ракета и зажгла траву. Пламя быстро охватило сухие травинки, что вызвало секундную панику, но в следующий миг принесли садовый шланг, и огонь был потушен. Мэтт совсем раздухарился: кричал петухом, концом горящей самокрутки зажигал, не заботясь об осторожности, сырые петарды и бомбочки, запускал ракеты под опасным углом. От всего этого волосы вставали дыбом, если не сказать хуже, и все же представление имело огромный успех.
Потом Джесси и Бет пожелали всем спокойной ночи и неохотно отправились спать. Джесси оглянулась на отца, когда он опустошал очередной бокал вина.
Пока убирали мусор, Сабина отвела Мэтта в сторону и сказала ему:
– Мэтт, девочки в восторге. Настоящий праздник!…
– Да, за последнее время у них не много было причин для веселья.
– Где ты раздобыл всю эту пиротехнику?
– Купил по дороге, когда ездил за Джеймсом. Сабина коснулась своими прохладными длинными пальцами его загорелого плеча.
– Спасибо, – сказала она и вошла в дом. Мэтт поднял глаза и увидел, что Рейчел стоит
облокотясь на швабру и наблюдает за ним. Она подняла брови. Он не знал, что означает эта мимика, и поэтому подмигнул ей в ответ.
В душной атмосфере вечера взрослые вновь уселись за стол и продолжили кутеж. Даже цикады и сверчки притихли. Мэтт скрутил себе косячок. Патрис заметил, что однажды пробовал это в Алжире, правда без всякого результата, однако охотно предпринял бы вторую попытку. Доминика от травки отказалась, так же как и Джеймс, предпочитавший с завидной скоростью поглощать vin ordinaire [32]. Сабина же, напротив, выхватила у Мэтта самокрутку, с удовольствием затянулась, а затем передала косяк Рейчел. Крисси присоединилась к воздержавшимся.
Донеслись приглушенные раскаты грома, но сформировавшийся вдали атмосферный фронт не мог разогнать повисшую над домом знойную пелену. Разговор перескакивал с погоды на девочек, с Англии на Францию, с детских каникул на тиранию предстоящей работы. Кто-то вздохнул и спросил, почему нельзя остановить время, а Рейчел задумалась: кому на самом деле этого хочется?
Сильно понизив уровень вина в бутылке, Джеймс выпал из общего веселья и нескончаемой болтовни; впрочем, никто против этого и не возражал. Он заметно вспотел и уже собирался вновь наполнить свой бокал, когда Патрис вернулся из туалета, ведя за собой невысокого тучного старика деревенского вида. Джеймс предположил, что это сосед-фермер, но он был поражен крайней уродливостью старика. Спина незнакомца горбато сутулилась, а большая голова с бородавчатым лицом, напоминающая куриное яйцо в крапинку, с трудом удерживалась в равновесии на его плечах. Он нес еще одну оплетенную бутыль вина. Патрис не стал представлять нового гостя, а лишь проводил вновь прибывшего к столу и продолжил беседу с того места, на котором она была прервана. Пришелец приблизился к Джеймсу и вручил ему бутылку.
Джеймс попытался сделать гостю комплимент, какой это, мол, редкий дар – доставлять вино в нужные руки, но, путая слова, понял, насколько пьян.
– Прямо в яблочко.
Мужчина сидел около Джеймса, но явно прислушивался к разговору остальных.
– Угощайтесь, – сказал Джеймс, немного уязвленный. Он снова наполнил свой бокал, пролил вино на траву и прихлопнул воображаемого комара. – По-английски говорите? Vous parler anglais?
Старик слегка улыбнулся и покачал головой, поп [33]. Его обветренное лицо походило цветом на полированный дуб, а над бровью рос большой полип. И снова он отвернулся от Джеймса, словно намереваясь слушать других. Пьяный, но соблюдающий привычную любезность Джеймс еще трижды попытался вовлечь старика в вежливый разговор. Он высказался о красоте здешних мест, о погоде, о качестве вина – и все это на изящном французском. Но старикан выказывал лишь нетерпение, как будто Джеймс отвлекал его от другой, гораздо более интересной беседы. Джеймс чувствовал себя обиженным. Он черпал эту обиду из своего бокала.
– Пари держу, не говорите вы по-английски, хе-хе. Спорим, черт меня подери, не говорите!
Словно в ответ, старик пригладил свои редкие седые волосы и повернулся к англичанину с обреченным видом, глядя на него грустными, слезящимися глазами.
– Могли бы и поразговорчивей быть, – пробормотал Джеймс, протягивая старику бутылку. Тот отмахнулся. – Ах так! Да идите вы… Santé [34]. – Он понизил голос, чтобы никто его не услышал. – Знаете кого-нибудь из этой публики? – В это время все рассказывали разные истории, время от времени разражаясь смехом. Никого не интересовало, что Джеймс собирался сообщить старику. – Нет? Тогда позвольте мне познакомить вас с балаганом. Comprenez? [35]Начнем с этой. Маfemme [36]. Лягушонок, comme vous [37], а? Худший день жизни – женитьба на ледышке. Видите типа рядом с ней? У которого не лицо, а карта дорожная? Les routes nationales [38]? Наверное, трахается с ним, дурочка, думает, я не знаю. Он-то спит и видит, как бы пролезть ко мне в штат. Выпендривается перед моими детьми, моими девочками, своими гребаными фейерверками. Запихал бы их ему в… А вот та – его женушка: ужасающие ноги, а? Мозги у нее не в порядке, вот в чем беда. Двенадцать франков, и она ваша. Ха-ха, просто шучу. Такая же, как и та, Рейчел. Раньше работала на меня. Музыкантша. Paysanne [39], немного грубовата, двенадцать франков. Эй вы, великий собеседник, вам кто-нибудь об этом говорил? Заядлый saloniste [40]. Настоящий знаток жизни. А, идите вы на…
Потеряв надежду вовлечь молчуна в разговор, Джеймс налил себе еще один бокал вина, поставил его около стула, встал, забыл, зачем встал, снова сел и опрокинул бокал. Затем заснул.
Потом Сабина трясла его за локоть.
– Джеймс! Джеймс! Доминика и Патрис собираются уезжать. Они хотят попрощаться.
Слишком резко поднявшись со стула, Джеймс почувствовал, как к голове прилила кровь. Он оглянулся, облизывая губы. Доминика и Патрис действительно собирались уезжать. Старик уже ушел. Доминика коснулась плеча Джеймса.
– Спасибо за приятный вечер, – сказала она. Патрис пожал его руку.
Рот Джеймса, казалось, был набит стеклянной стружкой.
– Куда делся ваш друг? – Доминика и Патрис с недоумением посмотрели на него. – Ваш сосед. Надеюсь, я был не слишком под хмельком, когда говорил с ним?
– Какой сосед?
– Старик, который пришел вместе с Патрисом. Он просидел здесь целый час.
Теперь уже все – Крисси, Мэтт, Рейчел и Сабина – в полнейшем недоумении посмотрели сначала на Джеймса, а потом на стул, куда он показывал.
– Джеймс… – начала Сабина.
– Какой старик? – спросил Мэтт.
– Здесь был старик, – настаивал Джеймс. – Фермер. Старик.
– Нам пора, – поспешно сказала Доминика. Она очень быстро переговорила о чем-то с Патрисом на диалекте, который не поняла даже Сабина. Все двинулись через сад, оставив в темноте растерянного и озадаченного Джеймса.
После отъезда гостей Мэтт обратился к Сабине:
– О чем, черт возьми, он сейчас говорил?
– Не знаю, – сказала она. – Ну его к дьяволу. Они вошли в дом, а Джеймс остался на улице.
36
– Поторопись! У нас мало времени. Надо их укрыть, пока не началось.
– Что началось?
События в зеркале ускоряются. Грегори бегает по квартире, стаскивает с постелей простыни и одеяла, приносит из ванной полотенца. Капли пота выступают на лбу, овальные пятна пота темнеют под мышками его белой футболки, когда он мечется из комнаты в комнату. Сведенные лицевые мускулы и маково-черные расширенные зрачки свидетельствуют (если она еще об этом не догадалась), что он принял дозу.
– Гроза! Гроза!
Она только что вернулась из булочной со свежими круассанами, намереваясь выпить кофе и провести спокойное утро. У Грегори, ясное дело, замыслы другие.
– Откуда ты знаешь, что будет гроза?
– А ты разве не чувствуешь? Да быть такого не может, неужели не чувствуешь?
– Ты чувствуешь приближение грозы до того, как она начинается? Ты что, животное какое-то?
Грегори встает на стул и накидывает белую простыню на угол одного из самых больших зеркал.
– А ты, если не чувствуешь, так сразу и человек, что ли? Нет у меня времени спорить. Или помоги мне, или не отвлекай меня.
Она поднимает простыню и начинает занавешивать зеркала в другой половине зала. Они работают, храня недружелюбное молчание.
– Будь так добр, объясни мне, зачем мы это делаем?
Ответа не последовало, но она уже знает (слышала раньше), как он описывает свой страх. Если приближается гроза, она наверняка принесет с собой молнии; и если случится так, что молнии будут сверкать в ночном небе прямо над их квартирой, скорее всего одна из них отразится в каком-нибудь большом или маленьком зеркале. Он боится отраженных в зеркале молний. Говорит, что они его погубят. Или, по крайней мере, принесут неудачу.
– Что началось?
События в зеркале ускоряются. Грегори бегает по квартире, стаскивает с постелей простыни и одеяла, приносит из ванной полотенца. Капли пота выступают на лбу, овальные пятна пота темнеют под мышками его белой футболки, когда он мечется из комнаты в комнату. Сведенные лицевые мускулы и маково-черные расширенные зрачки свидетельствуют (если она еще об этом не догадалась), что он принял дозу.
– Гроза! Гроза!
Она только что вернулась из булочной со свежими круассанами, намереваясь выпить кофе и провести спокойное утро. У Грегори, ясное дело, замыслы другие.
– Откуда ты знаешь, что будет гроза?
– А ты разве не чувствуешь? Да быть такого не может, неужели не чувствуешь?
– Ты чувствуешь приближение грозы до того, как она начинается? Ты что, животное какое-то?
Грегори встает на стул и накидывает белую простыню на угол одного из самых больших зеркал.
– А ты, если не чувствуешь, так сразу и человек, что ли? Нет у меня времени спорить. Или помоги мне, или не отвлекай меня.
Она поднимает простыню и начинает занавешивать зеркала в другой половине зала. Они работают, храня недружелюбное молчание.
– Будь так добр, объясни мне, зачем мы это делаем?
Ответа не последовало, но она уже знает (слышала раньше), как он описывает свой страх. Если приближается гроза, она наверняка принесет с собой молнии; и если случится так, что молнии будут сверкать в ночном небе прямо над их квартирой, скорее всего одна из них отразится в каком-нибудь большом или маленьком зеркале. Он боится отраженных в зеркале молний. Говорит, что они его погубят. Или, по крайней мере, принесут неудачу.