Страница:
Когда Крисси сообщила, что «должна узнать», она имела в виду именно это. За прошедшие годы ее суждения оказывались верными в соотношении пятьдесят на пятьдесят. Встретив нового мужчину – в любой ситуации, в любом обществе, – она просто подбрасывала уголька в топку, пока ей не удавалось встретиться с ним взглядом и задержать этот взгляд чуть дольше, чем то было необходимо, или же она прибегала к помощи простого жеста или слова, позволяющего ей убедиться, что она действительно сможет, если захочет. И если вызов бывал принят, она спускала дело на тормозах.
Рейчел поймала себя на том, что всю дорогу пыталась искоса поглядывать на Крисси. В ней чувствовалось кое-что другое. Это была женщина с прошлым. Рейчел нравились люди с прошлым.
– Смотри! – внезапно произнесла Крисси.
Кукурузное поле расступилось, открывая вид на просторный луг. В разросшейся живой изгороди нашлось место и для кустов ежевики. Крисси уже нырнула в заросли, вытянув руки вперед. Казалось, ей было просто необходимо потрогать мясистые сочные ягоды – ощутить, как они упадут в ее ладонь. Она набила себе ими полный рот и потянулась за следующей горстью. Рейчел, словно зачарованная, не сводила с нее глаз, особенно когда на губах Крисси появились пурпурные пятна.
– У нас есть куда их положить? Надо сколько-нибудь отнести домой. Пока дьявол на них не плюнул.
Рейчел достала пакет из сумки. Не обращая внимания на царапины от шипов, Крисси устремилась к кустарнику за лоснящимися ягодами. Рейчел восхищалась тем, как ее спутница вдавливает свои длинные ноги в колючую чащу, чтобы достать самые лучшие плоды; когда она вытягивалась, становились видны ее белые хлопчатые трусики. Воздух пьянил чарующим ароматом ежевики. Вместе они набрали примерно полкило и наконец тронулись дальше с перемазанными соком пальцами, точно руки убийц – кровью.
В деревне они купили почтовые открытки и наслаждались восхищенными взглядами местных французов. Они заказали кофе в закусочной под открытым небом, где официант так и светился обаянием.
– Мужчины-французы, – отметила Крисси, – не боятся проявить свою заинтересованность.
– То же самое говорят про женщин-француженок.
– Да. Все мы паршивые пуритане. Официант вышел и извинился за задержку: отключили электричество.
– Ожидается гроза, mesdames. Но вам придется подождать только несколько минут.
– Ты ему понравилась, – сообщила Крисси.
– А ну его к черту.
– Нет, правда. Он на тебя глаз положил. И у него усы дергаются.
Они болтали, как две девчонки. Они легко и весело смеялись, но глаза Крисси то и дело начинали блуждать по сторонам. Это случалось часто, и притом тогда, когда к ним кто-нибудь приближался. Рейчел поймала себя на том, что невольно повторяет этот рефлекс. Они заговорили о детях.
– Джесси обещает стать красавицей, правда? И она легко поддается чужому влиянию!
– Что ты имеешь в виду?
– О, не могу сказать. В ней есть что-то такое, что напоминает мне мои ранние годы.
Рейчел задумчиво отозвалась:
– Она, безусловно, видит больше, чем могут подумать окружающие.
Потом она спросила Крисси, долго ли они с Мэттом живут вместе и как они познакомились.
Крисси вроде бы отзывалась с готовностью, но на заданные вопросы не отвечала. Потом она объявила, что Мэтт оказался таким человеком, которому бывает трудно проявлять привязанность.
– Я подумываю, не следует ли мне завести другого, прежде чем мое тело станет уже совсем никуда не годным. Как эта ежевика. Пока дьявол на меня не плюнет. – Крисси улыбнулась. – Рейчел, ты должна понимать, когда я шучу.
Хотя жаловаться на свою сообразительность Рейчел не приходилось, она смутилась и в свою очередь тоже пошла на откровенность. У нее такое чувство, призналась она, что Джеймс и Сабина пригласили ее в эту поездку из жалости. Крисси понимающе кивнула, но не сделала ни малейшей попытки опровергнуть эту гипотезу. Во всяком случае, она и виду не подала, что знает о бывшей связи между Рейчел и Джеймсом. Сабина, очевидно, пребывала в полнейшем неведении на сей счет, но относительно Крисси с Мэттом Рейчел не была столь уверена. Затем Рейчел поведала о недавнем окончании долгого романа с ее бойфрендом. Крисси слушала с интересом и задавала вопросы. Разумеется, она спросила, было ли у ее экс-любовника в штанах что-нибудь достойное внимания.
– Не особенно.
– А, ну тогда, конечно, нужно было его турнуть.
Рейчел внезапно взвилась на дыбы:
– Что за бред! Есть вещи куда важнее!
Крисси быстро отступила:
– Ты права. Иногда даже меня тошнит от собственных глупостей.
Озадаченная Рейчел испытующе взглянула на Крисси. Маска разбитной ведьмы оказалась тонкой, как батист, и под ней впервые проглянула хрупкая фарфоровая кукла.
Уязвимость Крисси заставила ее собеседницу смягчиться:
– Давай расплатимся и пойдем.
Между деревней и перепланированной фермой стояла старая церковь – невысокое здание с крутой крышей из темной черепицы и колокольней. Старый кирпич цветом напоминал подгнившее кофейное зерно, и атмосфера разрушения вокруг здания казалась еще более губительной из-за пяти густых ядовитых кипарисов, торчащих жесткими стрелами из сухой земли неухоженного кладбища, обнесенного каменной стеной.
Они побродили между памятниками и могильными плитами, очарованные, но и растревоженные галльским обычаем выставлять фотографии почивших. Церковь была заперта. Огромная замочная скважина позволяла предположить, что открыть замок можно только с помощью исполинского железного ключа. Рейчел наклонилась и прильнула к скважине, не получив, однако, возможности много разглядеть внутри.
– Ты когда-нибудь трахалась на кладбище? Рейчел отпрянула от двери:
– Ты потратила день на то, чтобы меня шокировать? Это уже становится скучно.
– Нет, что ты! Просто я любопытная. – Это было правдой. Крисси не старалась шокировать. Она была искренне заинтересована в том, чтобы выяснить, в какой степени опыт других людей согласуется с ее собственным опытом. Она уже жалела, что открыла рот. Последствия ее поступков никогда не причиняли ей вреда, пока не вылетят слова.
Но теперь интересом прониклась Рейчел. У нее самой было прошлое, которое подлежало исследованию.
– Я уверена, что ты собираешься мне об этом рассказать.
– Нет. Это было давным-давно. Такие дела… даже вспоминать не стоит.
– Крисси!
– Ну, было со мной такое, что мне пришлось нарушить все правила. Сущее детство. Пойдем! От церквей меня в дрожь бросает.
Крисси поспешила к выходу с кладбища и скорым шагом устремилась к дому. Вернувшись, они увидели, что все лежат вокруг бассейна. Сначала Крисси одарила Мэтта жарким поцелуем в губы, а потом помахала пакетом с ежевикой.
– Ягоды большие, как твои яйца! – засмеялась она. А потом вспомнила о присутствии детей и зажала рот рукой. – Прошу прощения! – простонала она.
Рейчел переоделась в купальник и подивилась, как долго может тянуться лето, прежде чем плюнет дьявол.
5
6
7
Рейчел поймала себя на том, что всю дорогу пыталась искоса поглядывать на Крисси. В ней чувствовалось кое-что другое. Это была женщина с прошлым. Рейчел нравились люди с прошлым.
– Смотри! – внезапно произнесла Крисси.
Кукурузное поле расступилось, открывая вид на просторный луг. В разросшейся живой изгороди нашлось место и для кустов ежевики. Крисси уже нырнула в заросли, вытянув руки вперед. Казалось, ей было просто необходимо потрогать мясистые сочные ягоды – ощутить, как они упадут в ее ладонь. Она набила себе ими полный рот и потянулась за следующей горстью. Рейчел, словно зачарованная, не сводила с нее глаз, особенно когда на губах Крисси появились пурпурные пятна.
– У нас есть куда их положить? Надо сколько-нибудь отнести домой. Пока дьявол на них не плюнул.
Рейчел достала пакет из сумки. Не обращая внимания на царапины от шипов, Крисси устремилась к кустарнику за лоснящимися ягодами. Рейчел восхищалась тем, как ее спутница вдавливает свои длинные ноги в колючую чащу, чтобы достать самые лучшие плоды; когда она вытягивалась, становились видны ее белые хлопчатые трусики. Воздух пьянил чарующим ароматом ежевики. Вместе они набрали примерно полкило и наконец тронулись дальше с перемазанными соком пальцами, точно руки убийц – кровью.
В деревне они купили почтовые открытки и наслаждались восхищенными взглядами местных французов. Они заказали кофе в закусочной под открытым небом, где официант так и светился обаянием.
– Мужчины-французы, – отметила Крисси, – не боятся проявить свою заинтересованность.
– То же самое говорят про женщин-француженок.
– Да. Все мы паршивые пуритане. Официант вышел и извинился за задержку: отключили электричество.
– Ожидается гроза, mesdames. Но вам придется подождать только несколько минут.
– Ты ему понравилась, – сообщила Крисси.
– А ну его к черту.
– Нет, правда. Он на тебя глаз положил. И у него усы дергаются.
Они болтали, как две девчонки. Они легко и весело смеялись, но глаза Крисси то и дело начинали блуждать по сторонам. Это случалось часто, и притом тогда, когда к ним кто-нибудь приближался. Рейчел поймала себя на том, что невольно повторяет этот рефлекс. Они заговорили о детях.
– Джесси обещает стать красавицей, правда? И она легко поддается чужому влиянию!
– Что ты имеешь в виду?
– О, не могу сказать. В ней есть что-то такое, что напоминает мне мои ранние годы.
Рейчел задумчиво отозвалась:
– Она, безусловно, видит больше, чем могут подумать окружающие.
Потом она спросила Крисси, долго ли они с Мэттом живут вместе и как они познакомились.
Крисси вроде бы отзывалась с готовностью, но на заданные вопросы не отвечала. Потом она объявила, что Мэтт оказался таким человеком, которому бывает трудно проявлять привязанность.
– Я подумываю, не следует ли мне завести другого, прежде чем мое тело станет уже совсем никуда не годным. Как эта ежевика. Пока дьявол на меня не плюнет. – Крисси улыбнулась. – Рейчел, ты должна понимать, когда я шучу.
Хотя жаловаться на свою сообразительность Рейчел не приходилось, она смутилась и в свою очередь тоже пошла на откровенность. У нее такое чувство, призналась она, что Джеймс и Сабина пригласили ее в эту поездку из жалости. Крисси понимающе кивнула, но не сделала ни малейшей попытки опровергнуть эту гипотезу. Во всяком случае, она и виду не подала, что знает о бывшей связи между Рейчел и Джеймсом. Сабина, очевидно, пребывала в полнейшем неведении на сей счет, но относительно Крисси с Мэттом Рейчел не была столь уверена. Затем Рейчел поведала о недавнем окончании долгого романа с ее бойфрендом. Крисси слушала с интересом и задавала вопросы. Разумеется, она спросила, было ли у ее экс-любовника в штанах что-нибудь достойное внимания.
– Не особенно.
– А, ну тогда, конечно, нужно было его турнуть.
Рейчел внезапно взвилась на дыбы:
– Что за бред! Есть вещи куда важнее!
Крисси быстро отступила:
– Ты права. Иногда даже меня тошнит от собственных глупостей.
Озадаченная Рейчел испытующе взглянула на Крисси. Маска разбитной ведьмы оказалась тонкой, как батист, и под ней впервые проглянула хрупкая фарфоровая кукла.
Уязвимость Крисси заставила ее собеседницу смягчиться:
– Давай расплатимся и пойдем.
Между деревней и перепланированной фермой стояла старая церковь – невысокое здание с крутой крышей из темной черепицы и колокольней. Старый кирпич цветом напоминал подгнившее кофейное зерно, и атмосфера разрушения вокруг здания казалась еще более губительной из-за пяти густых ядовитых кипарисов, торчащих жесткими стрелами из сухой земли неухоженного кладбища, обнесенного каменной стеной.
Они побродили между памятниками и могильными плитами, очарованные, но и растревоженные галльским обычаем выставлять фотографии почивших. Церковь была заперта. Огромная замочная скважина позволяла предположить, что открыть замок можно только с помощью исполинского железного ключа. Рейчел наклонилась и прильнула к скважине, не получив, однако, возможности много разглядеть внутри.
– Ты когда-нибудь трахалась на кладбище? Рейчел отпрянула от двери:
– Ты потратила день на то, чтобы меня шокировать? Это уже становится скучно.
– Нет, что ты! Просто я любопытная. – Это было правдой. Крисси не старалась шокировать. Она была искренне заинтересована в том, чтобы выяснить, в какой степени опыт других людей согласуется с ее собственным опытом. Она уже жалела, что открыла рот. Последствия ее поступков никогда не причиняли ей вреда, пока не вылетят слова.
Но теперь интересом прониклась Рейчел. У нее самой было прошлое, которое подлежало исследованию.
– Я уверена, что ты собираешься мне об этом рассказать.
– Нет. Это было давным-давно. Такие дела… даже вспоминать не стоит.
– Крисси!
– Ну, было со мной такое, что мне пришлось нарушить все правила. Сущее детство. Пойдем! От церквей меня в дрожь бросает.
Крисси поспешила к выходу с кладбища и скорым шагом устремилась к дому. Вернувшись, они увидели, что все лежат вокруг бассейна. Сначала Крисси одарила Мэтта жарким поцелуем в губы, а потом помахала пакетом с ежевикой.
– Ягоды большие, как твои яйца! – засмеялась она. А потом вспомнила о присутствии детей и зажала рот рукой. – Прошу прощения! – простонала она.
Рейчел переоделась в купальник и подивилась, как долго может тянуться лето, прежде чем плюнет дьявол.
5
«Где Джеймс?» – хотелось знать каждому. Джесси оглянулась вокруг в надежде, что ответит кто-нибудь другой. После долгого периода молчания, в течение которого солнце успело заметно переместиться на небе, Сабина вздохнула и поправила темные очки у себя на переносице.
– Он еще не вставал.
– В полдень? – изумился Мэтт. – Не может быть. Пойду-ка подниму его.
– Не трогай Джеймса, – посоветовала Сабина. – Он тебя не поблагодарит.
Но Мэтт не внял совету. Он поспешил к дому и явился в хозяйскую спальню. В комнате с закрытыми ставнями было темно. Пахло грибами, плесенью и, возможно, сухими остатками гниения, накопившимися под половицами. Джеймс лежал скорчившись под одеялами. Первым побуждением Мэтта было запрыгнуть на однокашника, как сделал бы пятилетним мальчишкой, но вместо этого он открыл деревянные ставни. Створки со скрипом разошлись, и дневной свет хлынул в комнату, едва ли не зашипев при соприкосновении со зловонной тьмой.
Джеймс застонал.
– Что происходит? – спросил Мэтт.
Джеймс заворочался в постели.
– Это ты о чем?
– Мы здесь уже третий день, и начиная с самого приезда ты держишься так, будто тебе все здесь противно. В чем дело? Ты завел себе подружку в Англии? Я угадал?
– Нет.
– Ни с кем не хочешь разговаривать. Изображаешь отвращение каждый раз, когда кто-нибудь открывает рот. Дни напролет валяешься в постели.
– Отстань, Мэтт. Я скоро поднимусь.
– Я хотел бы знать, собираешься ли ты играть в эту говенную игру целых две недели. Мне-то, в общем, все равно. Просто чтобы я зря не беспокоился. Господи, как в этой комнате воняет!
– Меня тошнит, Мэтт. Мэтт взглянул на Джеймса:
– Перепил?
– Нет, не перепил. Мне тошно. Я болен.
– Хочешь, вызовем врача?
– Я уже консультировался с врачом. Дома. Послушай, я болен. Ничего не говори об этом Сабине. Она не знает.
– Да о чем же мы тут толкуем?
Джеймс сел на кровати. Глаза, налитые кровью. Мертвенно-бледная кожа лица.
– Я действительно не хочу больше об этом говорить, но ты мог бы мне помочь во время нашего отдыха.
Мальчишеское озорство Мэтта мгновенно испарилось.
– Может быть, принести тебе кофе?
– Это было бы очень кстати. Через минуту я встану.
Мэтт удовлетворился обещанием. В кухне он сварил крепкий кофе, тщательно соблюдая предписанные пропорции. На сердце у него было неспокойно. Он не знал, действительно ли Джеймс болен, или просто притворяется, чтобы облегчить себе остаток отпуска.
– Чувствуешь что-нибудь? Где-то глубоко внутри?
Джесси сидела на сухой траве, не уверенная, чувствует ли она что-то особенное. Дом находился за ее спиной, несколько выше по склону. Наставница сидела позади своей подопечной, легко массируя ей плечи.
– Посмотри, Джесси. Что ты видишь?
– Голубое-голубое небо.
– А что-нибудь еще?
– Ничего. Просто голубое небо.
– Поищи крошечные, толщиной с волосок, трещинки в этой голубизне, Джесси. Мельчайшие серебряные искорки – вроде той, которую ты видела, когда она выскочила из зеркала. Они существуют лишь какую-то долю секунды, но они есть. Где-то поблизости была гроза, и она движется к нам. И даже если ты не можешь увидеть, ты должна ее ощутить.
– Каким образом?
– Кожей. Изменением кровяного давления, мозговых волн… Мы недостаточно доверяем человеческому телу. Люди забыли, как снимать его показания. Гроза влияет на все эти признаки. И пробуждает сексуальные силы людей. Моя догадка состоит в том, что ты была зачата после грозы.
– Откуда вы это знаете?
– После грозы люди лучше себя чувствуют. Воздух заряжен электричеством. Он очищен. Насыщен отрицательными ионами. Гром и молния оставляют за собой след, который придает человеку невероятные силы. Это то, что требуется каждому в нашей компании. Хорошая гроза. И, я бы сказала, некоторым это требуется больше, чем другим, и притом как можно быстрее.
– А кому это необходимо больше всех?
– Тут уж не мне решать. Но смотри-ка! Тебе не кажется, что небо изменило цвет за то время, что мы тут сидим? Хоть немножко?
Джесси вгляделась. Было трудно судить, изменилось ли небо вообще. Возможно, его цвет стал более глубоким; а может быть, и наоборот – более водянистым, чем минутой раньше. Временами откровения наставницы начинали вызывать у нее недоверие. Но в это мгновение прядь змеящихся световых нитей вырвалась из внезапно открывшейся расщелины в безжалостной синеве; так заяц, преследуемый собакой, порой мелькнет на краю подлеска и сразу скроется из вида.
– Ой! Я что-то видела! – Она обратила к наставнице широко раскрытые глаза. Все, что та ей говорила, было правдой!
– Хорошо. А кроме этого ты что-нибудь почувствовала? Кожу покалывало? А пульс? Не было ощущения, что сердце пропустило один удар?
Джесси неуверенно потерла предплечье.
– Не беспокойся обо всем этом, – мягко посоветовала ей наставница. – Еще немного потренируешься – и прекрасно все будешь чувствовать. А теперь, может быть, прокатимся в городок и получим твои фотографии?
Джеймс лениво перебрасывался с Рейчел бадминтонным воланом, неубедительно делая вид, что развлекается от души. Развлечения, – твердили ему окружающие, – это именно то, чего ему недостает. Джеймс мог с воодушевлением есть и пить – если выбрал и приготовил все сам, – но к прочим видам досуга его удавалось привлечь разве что силком. Купаться – слишком мокро. Пешая прогулка неминуемо заканчивается там же, где начиналась. Беседа доказывает лишь то, что ни у кого пе нашлось ничего нового или интересного – такого, чтобы об этом стоило рассказать. Вот и бадминтон – как он теперь, судя по всему, с дьявольским упорством пытался продемонстрировать – это самая отупляющая, бессмысленная игра из всех, когда-либо придуманных человечеством ради того, чтобы убивать время. Стремясь сделать свою мысль очевидной для окружающих, Джеймс с мрачной решимостью сосредоточился на том, чтобы не пропустить волан, и, засунув левую руку в карман, сохранял на лице выражение необоримой скуки. Тем временем Рейчел, немало потрудившаяся, чтобы заставить Джеймса взяться за ракетку, сто раз успела об этом пожалеть.
– Эй, спортсмены! Идите-ка сюда, тут есть на что посмотреть! – крикнул кто-то. Все остальные уже столпились вокруг стола, хихикая над снимками, сделанными Джесси. Усмотрев в этом удачный предлог, Рейчел не глядя отмахнулась от воланчика и уронила ракетку на землю.
У Джеймса был вид человека, возмущенного до глубины души. Впору было вообразить, что Рейчел гнусно предала его, – и это после того, как он оказал ей такое одолжение.
– Ну вот, а я только-только разыгрался!
Он отбросил свою ракетку в сторону и устало последовал за Рейчел к столу, где остальные перестали хихикать и недоумевающе разглядывали один из снимков.
– У папочки вместо шапки букашка! – изрекла Бет.
– Это жук, – решил Мэтт. – Должно быть, заполз внутрь в аппарат.
На снимке были запечатлены Крисси, Сабина и Джеймс, сидящие у бассейна, с лицами потными и побагровевшими от солнца. Кадр был снят с некоторой недодержкой, но всеобщее внимание привлекло не это, а крупное насекомое, устроившееся на голове Джеймса: увеличенное линзами фотоаппарата, оно заслоняло половину Джеймсова лба. Наложение изображений создавало иллюзию, будто тварь запустила свои жвала в правый висок Джеймса.
– Высасывает твои мозги! – заявил Мэтт.
Тогда, сказала Сабина, оно умрет с голоду, – и все так и грохнули. В отличие от младшей сестренки, Джесси не смеялась. Она уставилась на изображение жука глазами полными ужаса.
Жук присутствовал и на следующем снимке: Джеймс, снятый крупным планом и сонно улыбающийся в камеру. Насекомое и здесь оказалось увеличенным, но вдобавок еще и расплывчатым, не в фокусе. И снова создавалась иллюзия, что жук прицепился сбоку к голове Джеймса.
– Фу! – бездумно охнула Крисси.
На следующем снимке, предъявленном обществу, жук отсутствовал. Здесь были запечатлены Бет и Джесси, весело обдающие друг дружку брызгами в бассейне. Жучок, должно быть, выполз из камеры, заметил кто-то; вероятно, он намотался на кассетную катушку, предположил другой; как удачно, что он испортил не все снимки, порадовался третий.
После того как все фотографии были внимательно изучены, снабжены подписями и прокомментированы, Мэтт зашел в дом и открыл по бутылочке пива для себя и для Джеймса.
– Партию в триктрак? – предложил он, и Джеймс высокомерно снизошел до согласия. Они разложили доску и принялись пересчитывать шашки, Рейчел с Бет отправились играть в бадминтон. Джесси унесла свои фотографии наверх, а Крисси с Сабиной расположились в патио на шезлонгах.
Солнце ползло по небу. Послеполуденная жара поднималась маревом от земли, и прокаленная почва источала аромат чего-то надежного и теплого.
Под звуки неторопливого разговора двух женщин, смешанные с возгласами игроков в триктрак и с негромкими ударами по волану в дальнем конце сада, никто не заметил, как Джесси вышла из дома.
Недалеко от главного здания располагалась конюшня, переоборудованная в гараж. Джеймс предназначил ее для своего «мерседеса», тогда как глянцевитому автомобилю Мэтта – новенькому «форду-Ка» – пришлось жариться на солнцепеке. Старые ворота конюшни посерели и рассохлись, потрескались от солнца и дождей; волокна древесины во многих местах замшели и поросли пятнами зеленоватого лишайника. Запором служил массивный брус, столь же потрепанный годами, – к нему-то и было приковано внимание Джесси. Она не сводила с него глаз уже минут десять, прежде чем мать взглянула на нее, повинуясь какому-то безотчетному импульсу.
– Джесси, – окликнула ее Сабина. А потом более тревожно: – Джесси!…
Джесси только моргнула, затаив дыхание; ее лицо словно окаменело.
Сабина догадалась, что сейчас будет. Она выкарабкалась из шезлонга, но было уже поздно:
– Нет, Джесси! Не надо!
Джесси пригнула голову, набычилась и со всех ног рванулась к воротам конюшни. Раздался ужасный треск: она врезалась лбом в запорный брус. Ее отбросило назад. Без чувств она распростерлась в пыли.
– Он еще не вставал.
– В полдень? – изумился Мэтт. – Не может быть. Пойду-ка подниму его.
– Не трогай Джеймса, – посоветовала Сабина. – Он тебя не поблагодарит.
Но Мэтт не внял совету. Он поспешил к дому и явился в хозяйскую спальню. В комнате с закрытыми ставнями было темно. Пахло грибами, плесенью и, возможно, сухими остатками гниения, накопившимися под половицами. Джеймс лежал скорчившись под одеялами. Первым побуждением Мэтта было запрыгнуть на однокашника, как сделал бы пятилетним мальчишкой, но вместо этого он открыл деревянные ставни. Створки со скрипом разошлись, и дневной свет хлынул в комнату, едва ли не зашипев при соприкосновении со зловонной тьмой.
Джеймс застонал.
– Что происходит? – спросил Мэтт.
Джеймс заворочался в постели.
– Это ты о чем?
– Мы здесь уже третий день, и начиная с самого приезда ты держишься так, будто тебе все здесь противно. В чем дело? Ты завел себе подружку в Англии? Я угадал?
– Нет.
– Ни с кем не хочешь разговаривать. Изображаешь отвращение каждый раз, когда кто-нибудь открывает рот. Дни напролет валяешься в постели.
– Отстань, Мэтт. Я скоро поднимусь.
– Я хотел бы знать, собираешься ли ты играть в эту говенную игру целых две недели. Мне-то, в общем, все равно. Просто чтобы я зря не беспокоился. Господи, как в этой комнате воняет!
– Меня тошнит, Мэтт. Мэтт взглянул на Джеймса:
– Перепил?
– Нет, не перепил. Мне тошно. Я болен.
– Хочешь, вызовем врача?
– Я уже консультировался с врачом. Дома. Послушай, я болен. Ничего не говори об этом Сабине. Она не знает.
– Да о чем же мы тут толкуем?
Джеймс сел на кровати. Глаза, налитые кровью. Мертвенно-бледная кожа лица.
– Я действительно не хочу больше об этом говорить, но ты мог бы мне помочь во время нашего отдыха.
Мальчишеское озорство Мэтта мгновенно испарилось.
– Может быть, принести тебе кофе?
– Это было бы очень кстати. Через минуту я встану.
Мэтт удовлетворился обещанием. В кухне он сварил крепкий кофе, тщательно соблюдая предписанные пропорции. На сердце у него было неспокойно. Он не знал, действительно ли Джеймс болен, или просто притворяется, чтобы облегчить себе остаток отпуска.
– Чувствуешь что-нибудь? Где-то глубоко внутри?
Джесси сидела на сухой траве, не уверенная, чувствует ли она что-то особенное. Дом находился за ее спиной, несколько выше по склону. Наставница сидела позади своей подопечной, легко массируя ей плечи.
– Посмотри, Джесси. Что ты видишь?
– Голубое-голубое небо.
– А что-нибудь еще?
– Ничего. Просто голубое небо.
– Поищи крошечные, толщиной с волосок, трещинки в этой голубизне, Джесси. Мельчайшие серебряные искорки – вроде той, которую ты видела, когда она выскочила из зеркала. Они существуют лишь какую-то долю секунды, но они есть. Где-то поблизости была гроза, и она движется к нам. И даже если ты не можешь увидеть, ты должна ее ощутить.
– Каким образом?
– Кожей. Изменением кровяного давления, мозговых волн… Мы недостаточно доверяем человеческому телу. Люди забыли, как снимать его показания. Гроза влияет на все эти признаки. И пробуждает сексуальные силы людей. Моя догадка состоит в том, что ты была зачата после грозы.
– Откуда вы это знаете?
– После грозы люди лучше себя чувствуют. Воздух заряжен электричеством. Он очищен. Насыщен отрицательными ионами. Гром и молния оставляют за собой след, который придает человеку невероятные силы. Это то, что требуется каждому в нашей компании. Хорошая гроза. И, я бы сказала, некоторым это требуется больше, чем другим, и притом как можно быстрее.
– А кому это необходимо больше всех?
– Тут уж не мне решать. Но смотри-ка! Тебе не кажется, что небо изменило цвет за то время, что мы тут сидим? Хоть немножко?
Джесси вгляделась. Было трудно судить, изменилось ли небо вообще. Возможно, его цвет стал более глубоким; а может быть, и наоборот – более водянистым, чем минутой раньше. Временами откровения наставницы начинали вызывать у нее недоверие. Но в это мгновение прядь змеящихся световых нитей вырвалась из внезапно открывшейся расщелины в безжалостной синеве; так заяц, преследуемый собакой, порой мелькнет на краю подлеска и сразу скроется из вида.
– Ой! Я что-то видела! – Она обратила к наставнице широко раскрытые глаза. Все, что та ей говорила, было правдой!
– Хорошо. А кроме этого ты что-нибудь почувствовала? Кожу покалывало? А пульс? Не было ощущения, что сердце пропустило один удар?
Джесси неуверенно потерла предплечье.
– Не беспокойся обо всем этом, – мягко посоветовала ей наставница. – Еще немного потренируешься – и прекрасно все будешь чувствовать. А теперь, может быть, прокатимся в городок и получим твои фотографии?
Джеймс лениво перебрасывался с Рейчел бадминтонным воланом, неубедительно делая вид, что развлекается от души. Развлечения, – твердили ему окружающие, – это именно то, чего ему недостает. Джеймс мог с воодушевлением есть и пить – если выбрал и приготовил все сам, – но к прочим видам досуга его удавалось привлечь разве что силком. Купаться – слишком мокро. Пешая прогулка неминуемо заканчивается там же, где начиналась. Беседа доказывает лишь то, что ни у кого пе нашлось ничего нового или интересного – такого, чтобы об этом стоило рассказать. Вот и бадминтон – как он теперь, судя по всему, с дьявольским упорством пытался продемонстрировать – это самая отупляющая, бессмысленная игра из всех, когда-либо придуманных человечеством ради того, чтобы убивать время. Стремясь сделать свою мысль очевидной для окружающих, Джеймс с мрачной решимостью сосредоточился на том, чтобы не пропустить волан, и, засунув левую руку в карман, сохранял на лице выражение необоримой скуки. Тем временем Рейчел, немало потрудившаяся, чтобы заставить Джеймса взяться за ракетку, сто раз успела об этом пожалеть.
– Эй, спортсмены! Идите-ка сюда, тут есть на что посмотреть! – крикнул кто-то. Все остальные уже столпились вокруг стола, хихикая над снимками, сделанными Джесси. Усмотрев в этом удачный предлог, Рейчел не глядя отмахнулась от воланчика и уронила ракетку на землю.
У Джеймса был вид человека, возмущенного до глубины души. Впору было вообразить, что Рейчел гнусно предала его, – и это после того, как он оказал ей такое одолжение.
– Ну вот, а я только-только разыгрался!
Он отбросил свою ракетку в сторону и устало последовал за Рейчел к столу, где остальные перестали хихикать и недоумевающе разглядывали один из снимков.
– У папочки вместо шапки букашка! – изрекла Бет.
– Это жук, – решил Мэтт. – Должно быть, заполз внутрь в аппарат.
На снимке были запечатлены Крисси, Сабина и Джеймс, сидящие у бассейна, с лицами потными и побагровевшими от солнца. Кадр был снят с некоторой недодержкой, но всеобщее внимание привлекло не это, а крупное насекомое, устроившееся на голове Джеймса: увеличенное линзами фотоаппарата, оно заслоняло половину Джеймсова лба. Наложение изображений создавало иллюзию, будто тварь запустила свои жвала в правый висок Джеймса.
– Высасывает твои мозги! – заявил Мэтт.
Тогда, сказала Сабина, оно умрет с голоду, – и все так и грохнули. В отличие от младшей сестренки, Джесси не смеялась. Она уставилась на изображение жука глазами полными ужаса.
Жук присутствовал и на следующем снимке: Джеймс, снятый крупным планом и сонно улыбающийся в камеру. Насекомое и здесь оказалось увеличенным, но вдобавок еще и расплывчатым, не в фокусе. И снова создавалась иллюзия, что жук прицепился сбоку к голове Джеймса.
– Фу! – бездумно охнула Крисси.
На следующем снимке, предъявленном обществу, жук отсутствовал. Здесь были запечатлены Бет и Джесси, весело обдающие друг дружку брызгами в бассейне. Жучок, должно быть, выполз из камеры, заметил кто-то; вероятно, он намотался на кассетную катушку, предположил другой; как удачно, что он испортил не все снимки, порадовался третий.
После того как все фотографии были внимательно изучены, снабжены подписями и прокомментированы, Мэтт зашел в дом и открыл по бутылочке пива для себя и для Джеймса.
– Партию в триктрак? – предложил он, и Джеймс высокомерно снизошел до согласия. Они разложили доску и принялись пересчитывать шашки, Рейчел с Бет отправились играть в бадминтон. Джесси унесла свои фотографии наверх, а Крисси с Сабиной расположились в патио на шезлонгах.
Солнце ползло по небу. Послеполуденная жара поднималась маревом от земли, и прокаленная почва источала аромат чего-то надежного и теплого.
Под звуки неторопливого разговора двух женщин, смешанные с возгласами игроков в триктрак и с негромкими ударами по волану в дальнем конце сада, никто не заметил, как Джесси вышла из дома.
Недалеко от главного здания располагалась конюшня, переоборудованная в гараж. Джеймс предназначил ее для своего «мерседеса», тогда как глянцевитому автомобилю Мэтта – новенькому «форду-Ка» – пришлось жариться на солнцепеке. Старые ворота конюшни посерели и рассохлись, потрескались от солнца и дождей; волокна древесины во многих местах замшели и поросли пятнами зеленоватого лишайника. Запором служил массивный брус, столь же потрепанный годами, – к нему-то и было приковано внимание Джесси. Она не сводила с него глаз уже минут десять, прежде чем мать взглянула на нее, повинуясь какому-то безотчетному импульсу.
– Джесси, – окликнула ее Сабина. А потом более тревожно: – Джесси!…
Джесси только моргнула, затаив дыхание; ее лицо словно окаменело.
Сабина догадалась, что сейчас будет. Она выкарабкалась из шезлонга, но было уже поздно:
– Нет, Джесси! Не надо!
Джесси пригнула голову, набычилась и со всех ног рванулась к воротам конюшни. Раздался ужасный треск: она врезалась лбом в запорный брус. Ее отбросило назад. Без чувств она распростерлась в пыли.
6
Тропосфера – самый нижний слой земной атмосферы; это театр, где развертываются все главные погодные процессы. Она простирается до высоты примерно в одиннадцать километров над полярными регионами и шестнадцать километров – над экваториальной областью. В этом слое содержатся девяносто девять процентов всех водяных паров, которые присутствуют в земной атмосфере.
И в самом деле, атмосфера – настоящий океан газов и водяных паров, и мы живем на дне этого океана, подвергаясь всем возмущениям преобладающих приливов и отливов, испытывая воздействие его титанических вихревых течений.
7
В то время как другие взрослые, а с ними и Бет, столпились вокруг Джесси, поднимая ее на ноги, исследуя ушибы и царапины и оглашая воздух тревожным кудахтаньем, Мэтт держался в сторонке. Не то чтобы он был равнодушен к происходящему. Наоборот, он нервно постукивал по столу шашкой от триктрака. Он был, может быть, привязан к Джесси больше, чем любой из их компании. На самом деле, не имея собственных племянников и племянниц, он выбрал для себя роль доброго дядюшки по отношению к Бет и Джесси. Но Мэтт не мог удовольствоваться скромной ролью просто дядюшки; он должен был стать любимым дядюшкой.
Добиться этого было легко. Все, что от него требовалось, – дарить множество подарков, устраивать шутливые розыгрыши по телефону, смешно коверкать голос и посылать по почте странные предметы. Нет, Мэтт не оставался безучастным; просто он никогда не знал, что делать.
Насколько он мог судить, другие всегда знали, следует ли вызвать «скорую помощь» или принести стакан лимонада, воспользоваться бактерицидным пластырем или уложить кого-то спать без ужина. Поэтому Мэтт и держался в стороне, предпочитая не делать ничего, но зато не рискуя сделать или сказать что-то не так, и размышлял о своей неприспособленности.
Как это хорошо, думал Мэтт, что маленькие девочки не знают правды о своих любимых дядюшках. Сам он, по его собственному добродушному признанию, был ленив, бесполезен и сластолюбив. Во всех этих трех областях, подчеркивал он обычно, его следовало признать по меньшей мере чемпионом. На поприще работы он зарекомендовал себя летуном, перепробовав в свое время почти все возможные виды деятельности. Лишь один элемент в его впечатляюще пестрой автобиографии мог похвастать завидным постоянством: тот срок, который требовался Мэтту, чтобы уйти с работы. Бросив университет, он окончил бухгалтерские курсы, но работал недолго. Сплошная скукотища. Прошел другие курсы – учительские. Сплошная показуха. У него обнаружился талант детского воспитателя. Сплошной настольный теннис. Какое-то время он болтался в Штатах. Затем болтался в Таиланде, а потом в Париже, и уже начинало казаться, что вся его жизнь сведется к сплошному болтанию. Позднее он работал страховым агентом. Сплошное манипулирование людьми. Эту деятельность он променял на обработку статистических данных маркетинговых исследований. Сплошной экзистенциальный ангст [7].
– Кто? – вскричала Крисси, ибо к этому времени их знакомство уже состоялось. – Кто-кто сплошной?
– Черные мысли, – пояснял он. – Сидишь себе, считаешь, сколько мюслей съедает за завтраком среднестатистический рабочий… и вдруг делается страшно, аж жуть.
Мэтт познакомился с Крисси во время парижского периода своей жизни. В собственных глазах он был чем-то вроде свободного художника с Левого Берега [8], однако, будучи спрошен, признавал, что является живописцем без кистей, поэтом без слов. Он провозглашал намерение создать нечто под названием «контрмедиа» – форму искусства, которая существует только в уме того, кто ее выдумывает. Предполагалось, что это шутка, но Мэтт шутил таким образом с разными людьми столь часто, что и сам почти начинал верить в собственную находку и даже порою подумывал, нельзя ли таким образом зарабатывать деньги. Однако, чтобы действительно создать систему «контрмедиа», пришлось бы страдать, голодать и терпеть лишения, и, конечно, Мэтту такая перспектива совсем не нравилась. Он зарабатывал гроши курьером-носильщиком в туристических лагерях, мойщиком посуды, распространителем рекламных листовок, приглашающих на ночные дискотеки.
Однажды на Севастопольском бульваре он увидел, что к нему приближается девушка, одетая и загримированная в стиле «гот» [9].
В необычно жаркий день – один из первых дней апреля – пот пробивался сквозь слой ее белого грима.
– Возьми листовку. Похоже, тебе жарко.
– Все из-за этих черных одежек, – ответила она по-английски.
Он не имел в виду жару этого сорта. Он имел в виду, что ее выпуклости так и рвутся проложить себе путь на волю из черных джинсов.
– Дай сигарету. Она дала.
– Угости меня кофе, – сказал он полчаса спустя.
Она угостила.
– Разденься, – сказал он вечером, в ее убогой комнатушке.
Она разделась.
Но вот Крисси приняла душ, сняла с кожи жирную косметику, – и Мэтт был потрясен тем, что явилось из треснувшей ракушки. Она светилась, как влажное молодое зернышко. От нее исходил запах, словно от ядрышка какой-нибудь разновидности ореха. Вкус ее рта напоминал миндаль, и даже слюна отдавала привкусом аниса.
Ему хотелось насытиться ею, поглотить ее без остатка. Ее аромат сводил его с ума. Он глубоко дышал и творил некое неведомое таинство с помощью эманации ее тела. Неповторимое благоухание ее женского начала возбуждало в нем почти религиозный экстаз, мистически преображающий ее вагину в символ причастности к высшей жизни. Ладан ее гениталий курился в воздухе, насыщая его дыхание пряным сгущающимся туманом, который доводил его до изнеможения. Он выныривал в яркий свет каждый раз, словно человек, заново рожденный, одаренный новой душой. Ее чары разжигали в нем священный ужас.
В течение трех дней – за исключением тех минут, которые требовались для удовлетворения естественных потребностей или для коротких вылазок за пищей, – они не покидали кровати. Время от времени он бросал взгляд на кучу черного тряпья, сваленного в углу, на каблуки-шпильки, кружевные перчатки, декоративные побрякушки фирмы «БМВ» и каждый раз изумлялся: неужели под всем этим скрывалась белая маска с алыми губами. Его преследовала мысль, что из-под «готской» атрибутики выполз какой-то плотский дух – то ли новое животное, то ли суккуб – женщина-демон, совокупляющаяся с мужчиной во время сна.
Впоследствии Крисси не раз говорила о том времени, что Мэтт спас ее от Парижа. Но Мэтт знал, что это она его спасла.
– Что ты вообще делаешь в Париже? – спрашивала она.
– Не знаю.
– И я не знаю.
– Раз так, давай домой.
И они отправились домой. Съехали из комнаты Крисси, не заплатив. Крисси надела некоторые вещи Мэтта. Она рассталась с «готскими» атрибутами, оставила их там, где случилось обронить: перчатки, серебряные подвески, черные майки и спрятанную под ними маску. Можно было вообразить, что внутри нее скрывается какое-то чудище, которое изгоняет иные силы. Они доехали до Кале и, купив билет на ночной паром в Англию, всю ночь проспали в объятиях друг друга на полу буфета; во время перехода через пролив паром сильно качало.
На самом же деле, когда Мэтт познакомился с Крисси, его доводы в пользу Парижа окончательно испарились. Он живет в Париже, весело сообщал он самому себе, потому что это самый блистательный город, в котором можно дать волю своим чувственным порывам. Там, где шла речь об умении воплощать свои сексуальные фантазии средствами искусства, Мэтт демонстрировал и подлинное красноречие, и способность заражать собеседника своим энтузиазмом. Он мог бы собрать женщин прямо с улицы и выстроить их так, чтобы получилось яркое праздничное представление – с четко выверенными пропорциями блеска и непристойности. Спортивно-пиротехническая сторона его воображения соответствовала ленивому характеру. Он ни разу не приложил серьезных усилий, чтобы претворить в жизнь хотя бы один свой замысел… пока не встретил Крисси.
Добиться этого было легко. Все, что от него требовалось, – дарить множество подарков, устраивать шутливые розыгрыши по телефону, смешно коверкать голос и посылать по почте странные предметы. Нет, Мэтт не оставался безучастным; просто он никогда не знал, что делать.
Насколько он мог судить, другие всегда знали, следует ли вызвать «скорую помощь» или принести стакан лимонада, воспользоваться бактерицидным пластырем или уложить кого-то спать без ужина. Поэтому Мэтт и держался в стороне, предпочитая не делать ничего, но зато не рискуя сделать или сказать что-то не так, и размышлял о своей неприспособленности.
Как это хорошо, думал Мэтт, что маленькие девочки не знают правды о своих любимых дядюшках. Сам он, по его собственному добродушному признанию, был ленив, бесполезен и сластолюбив. Во всех этих трех областях, подчеркивал он обычно, его следовало признать по меньшей мере чемпионом. На поприще работы он зарекомендовал себя летуном, перепробовав в свое время почти все возможные виды деятельности. Лишь один элемент в его впечатляюще пестрой автобиографии мог похвастать завидным постоянством: тот срок, который требовался Мэтту, чтобы уйти с работы. Бросив университет, он окончил бухгалтерские курсы, но работал недолго. Сплошная скукотища. Прошел другие курсы – учительские. Сплошная показуха. У него обнаружился талант детского воспитателя. Сплошной настольный теннис. Какое-то время он болтался в Штатах. Затем болтался в Таиланде, а потом в Париже, и уже начинало казаться, что вся его жизнь сведется к сплошному болтанию. Позднее он работал страховым агентом. Сплошное манипулирование людьми. Эту деятельность он променял на обработку статистических данных маркетинговых исследований. Сплошной экзистенциальный ангст [7].
– Кто? – вскричала Крисси, ибо к этому времени их знакомство уже состоялось. – Кто-кто сплошной?
– Черные мысли, – пояснял он. – Сидишь себе, считаешь, сколько мюслей съедает за завтраком среднестатистический рабочий… и вдруг делается страшно, аж жуть.
Мэтт познакомился с Крисси во время парижского периода своей жизни. В собственных глазах он был чем-то вроде свободного художника с Левого Берега [8], однако, будучи спрошен, признавал, что является живописцем без кистей, поэтом без слов. Он провозглашал намерение создать нечто под названием «контрмедиа» – форму искусства, которая существует только в уме того, кто ее выдумывает. Предполагалось, что это шутка, но Мэтт шутил таким образом с разными людьми столь часто, что и сам почти начинал верить в собственную находку и даже порою подумывал, нельзя ли таким образом зарабатывать деньги. Однако, чтобы действительно создать систему «контрмедиа», пришлось бы страдать, голодать и терпеть лишения, и, конечно, Мэтту такая перспектива совсем не нравилась. Он зарабатывал гроши курьером-носильщиком в туристических лагерях, мойщиком посуды, распространителем рекламных листовок, приглашающих на ночные дискотеки.
Однажды на Севастопольском бульваре он увидел, что к нему приближается девушка, одетая и загримированная в стиле «гот» [9].
В необычно жаркий день – один из первых дней апреля – пот пробивался сквозь слой ее белого грима.
– Возьми листовку. Похоже, тебе жарко.
– Все из-за этих черных одежек, – ответила она по-английски.
Он не имел в виду жару этого сорта. Он имел в виду, что ее выпуклости так и рвутся проложить себе путь на волю из черных джинсов.
– Дай сигарету. Она дала.
– Угости меня кофе, – сказал он полчаса спустя.
Она угостила.
– Разденься, – сказал он вечером, в ее убогой комнатушке.
Она разделась.
Но вот Крисси приняла душ, сняла с кожи жирную косметику, – и Мэтт был потрясен тем, что явилось из треснувшей ракушки. Она светилась, как влажное молодое зернышко. От нее исходил запах, словно от ядрышка какой-нибудь разновидности ореха. Вкус ее рта напоминал миндаль, и даже слюна отдавала привкусом аниса.
Ему хотелось насытиться ею, поглотить ее без остатка. Ее аромат сводил его с ума. Он глубоко дышал и творил некое неведомое таинство с помощью эманации ее тела. Неповторимое благоухание ее женского начала возбуждало в нем почти религиозный экстаз, мистически преображающий ее вагину в символ причастности к высшей жизни. Ладан ее гениталий курился в воздухе, насыщая его дыхание пряным сгущающимся туманом, который доводил его до изнеможения. Он выныривал в яркий свет каждый раз, словно человек, заново рожденный, одаренный новой душой. Ее чары разжигали в нем священный ужас.
В течение трех дней – за исключением тех минут, которые требовались для удовлетворения естественных потребностей или для коротких вылазок за пищей, – они не покидали кровати. Время от времени он бросал взгляд на кучу черного тряпья, сваленного в углу, на каблуки-шпильки, кружевные перчатки, декоративные побрякушки фирмы «БМВ» и каждый раз изумлялся: неужели под всем этим скрывалась белая маска с алыми губами. Его преследовала мысль, что из-под «готской» атрибутики выполз какой-то плотский дух – то ли новое животное, то ли суккуб – женщина-демон, совокупляющаяся с мужчиной во время сна.
Впоследствии Крисси не раз говорила о том времени, что Мэтт спас ее от Парижа. Но Мэтт знал, что это она его спасла.
– Что ты вообще делаешь в Париже? – спрашивала она.
– Не знаю.
– И я не знаю.
– Раз так, давай домой.
И они отправились домой. Съехали из комнаты Крисси, не заплатив. Крисси надела некоторые вещи Мэтта. Она рассталась с «готскими» атрибутами, оставила их там, где случилось обронить: перчатки, серебряные подвески, черные майки и спрятанную под ними маску. Можно было вообразить, что внутри нее скрывается какое-то чудище, которое изгоняет иные силы. Они доехали до Кале и, купив билет на ночной паром в Англию, всю ночь проспали в объятиях друг друга на полу буфета; во время перехода через пролив паром сильно качало.
На самом же деле, когда Мэтт познакомился с Крисси, его доводы в пользу Парижа окончательно испарились. Он живет в Париже, весело сообщал он самому себе, потому что это самый блистательный город, в котором можно дать волю своим чувственным порывам. Там, где шла речь об умении воплощать свои сексуальные фантазии средствами искусства, Мэтт демонстрировал и подлинное красноречие, и способность заражать собеседника своим энтузиазмом. Он мог бы собрать женщин прямо с улицы и выстроить их так, чтобы получилось яркое праздничное представление – с четко выверенными пропорциями блеска и непристойности. Спортивно-пиротехническая сторона его воображения соответствовала ленивому характеру. Он ни разу не приложил серьезных усилий, чтобы претворить в жизнь хотя бы один свой замысел… пока не встретил Крисси.