Страница:
Малькольм снова высовывается из-за своей камеры.
– Да нет же, тупица неотесанная, ты должна оставаться раскрытой! Дошло до тебя? Концепция тебе понятна?
В очередной раз вынужденная слезть на пол, повернувшись к нему лицом, она роняет руки вдоль тела.
– Да, по-моему, я улавливаю «концепцию». Вряд ли мне потребуется ученая степень доктора философии Кембриджского университета для постижения – в общих чертах – этой вшивой концепции, которая сводится к тому, чтобы продемонстрировать тебе мою промежность.
Для Малькольма более привычно распекать свои модели за их явное невежество или тупость. Кое-кто из них даже огрызается в ответ, но немногие решаются предположить, что дефицит интеллекта – скорее на его стороне камеры.
Воздев руки, начисто отбросив фальшивый выговор уличного торговца, на этот раз он являет собой образчик елейного обаяния Чартерхауса [17].
– Просто ты не расслабилась как следует, дорогая. Давай-ка посмотрим, не найдется ли у меня что-нибудь подходящее.
Он копается в выдвижном ящике комода на другом конце студии, извлекает из маленького пластмассового саше пудреницу с зеркальцем и выкладывает две дорожки кокаина. Оставляет саше открытым на столе. Она дала себе зарок избегать этого, но, когда Малькольм сворачивает трубочкой десятифунтовую банкноту и втягивает носом белый порошок с зеркальца, она понимает, что капитулирует в ближайшие полчаса. Жадно подрагивающие ресницы Малькольма, когда она принимает от него предложенную пудреницу. Удерживает свернутую банкноту над порошком, поймав в зеркальце пудреницы собственный глаз, загоревшийся возбуждением. Фиолетовый дождь, пока еще не исчезнувший из ее зрения. Щурится, вдыхает кокаин. Мерцающие фиолетовые искры разлетаются, как потревоженный вьюгой сугроб. Теперь, при раздражающе резком студийном освещении, ее глаз кажется желтушно-желтым и к тому же с красным ободком вокруг зрачка – глаз, который видел слишком много. Глаз совы.
Глубокие вздохи. Снова взбирается на туалетный столик. Когда же кончик ее языка слегка касается своего отражения, она думает о Франции, о Дордони, и в зеркале, чуть-чуть запотевающем вопреки ее стараниям задержать дыхание, за мерцающей лиловой пеленой она видит себя одиннадцатилетней девочкой. Вот сад, а вот сливовое дерево, гнущееся под тяжестью плодов, здесь и самая настоящая голубятня. Пока голуби вспархивают, и садятся, и перелетают с места на место, с их перьев осыпается белая пыль, похожая на кокаин. Сад залит странным золотистым светом, проникающим туда лишь в то время, когда солнце выжжет туман, и более того – исходящим от людей вокруг нее, словно каждого специально подсвечивают из-за спины, как во время фотосъемки. Мать. Отец. Мелани. Все играют в этом библейском сиянии.
Итак, Мелани стоит на голове, позади нее – сливовое дерево, в ветвях его запуталось пульсирующее желтое солнце. Кузина Мелани, двумя годами старше ее, резвая и красивая Мелани, с ногами, разведенными в виде широкой римской пятерки (или буквы V), показывает акробатический номер, играя со сливовым деревом и золотым солнечным диском, удерживая их в равновесии у себя между щиколотками или жонглируя ими не хуже заправской циркачки; ее голубая хлопчатая юбка, сбившаяся и болтающаяся на животе, так что видны трикотажные панталоны. Созерцающий папа. Мама, созерцающая папу, который созерцает.
Сливовое дерево! Свежие плоды, опадающие каждый день. Папа говорит, нам можно их есть, некоторые такие разбухшие, налитые и увесистые, что под действием собственной тяжести впитываются спекшейся до каменной твердости почвой; при ударе о землю плоды лопаются, пятная все вокруг брызгами красного сока и растекшейся мякотью. Словно ежедневный ритуал кровопускания, создающий в воздухе запах брожения.
– Дыхание! – слышен издалека голос Малькольма.
Белые голуби вырываются из голубятни, взлетают вверх, в солнечное пространство, и пропадают из вида. Мелани становится с головы на ноги. Попытка подражать кузине не удается. На затвердевшую землю падать больно. Дни тянутся долго, вечера изобилуют звездами. Папа, стоящий позади них, ее и Мелани, – одна рука у нее на плече, другая указывает вверх, в бесконечность. «Взгляни, вот Близнецы. Твой знак. Ты смотришь в прошлое. То, что ты видишь сейчас, – это свет, дошедший до нас из давно минувшего прошлого. А у тебя какой знак зодиака, Мелани?»
Вздохи о былом. Зеркало тускнеет. В нем – искаженное отображение происходящего: словно подкрадывающийся сзади хищник, медленно приближается Малькольм. Она чувствует легкий толчок в нижнюю часть спины.
– И не пытайся! – Сползая с туалетного столика, внезапно охрипшим голосом. – Даже не думай про это!
– Только по-дружески! – Малькольм пробует шутить, приводя в порядок свою одежду. Если это шутка, то такими шутками ее не проймешь. Она доведена до белого каления. – Не кипятись, деточка! – Это снова уличный торговец. – Я только собирался слегка тебя потискать. Мы все закончили и подзапылились.
– Вот и отстань! Малькольм кривит рот:
– Пошла вон! Одевайся. Свои деньги ты уже получила.
Скрываясь в кабинете, он продолжает выкрикивать оскорбления, однако его указания излишни. Она уже успела скинуть чулки и подвязки, а теперь натягивает одежду, в которой пришла. Перед уходом посещает маленькую туалетную комнату рядом со студией. Ей на глаза попадается жестяная банка с порошком отбеливателя.
Вернувшись в студию, – его все еще нет в помещении – она подсыпает горсть отбеливателя к кокаину в пластмассовом саше Малькольма. Засади это себе в ноздри. Через несколько минут опять появляется Малькольм.
– Тебе хочется, чтобы мужики не на задницу твою таращились, а на лицо, вот чего ты хочешь.
– Когда я захочу получить психологическую консультацию у полоумного порнушника, я сдам свою карту.
– Какую еще карту?
– Совиный глаз тебе, Малькольм. Совиный глаз.
– Что? Ты свихнулась, точно. Ненормальная. Чокнутая. Убирайся отсюда.
Но ее уже нет в комнате. Она на лестнице, на полпути к выходу.
– И никогда, – сзади до нее все еще доносятся вопли Малькольма, – не возвращайся!
Только оказавшись на улице, она останавливается и пересчитывает деньги.
15
16
17
– Да нет же, тупица неотесанная, ты должна оставаться раскрытой! Дошло до тебя? Концепция тебе понятна?
В очередной раз вынужденная слезть на пол, повернувшись к нему лицом, она роняет руки вдоль тела.
– Да, по-моему, я улавливаю «концепцию». Вряд ли мне потребуется ученая степень доктора философии Кембриджского университета для постижения – в общих чертах – этой вшивой концепции, которая сводится к тому, чтобы продемонстрировать тебе мою промежность.
Для Малькольма более привычно распекать свои модели за их явное невежество или тупость. Кое-кто из них даже огрызается в ответ, но немногие решаются предположить, что дефицит интеллекта – скорее на его стороне камеры.
Воздев руки, начисто отбросив фальшивый выговор уличного торговца, на этот раз он являет собой образчик елейного обаяния Чартерхауса [17].
– Просто ты не расслабилась как следует, дорогая. Давай-ка посмотрим, не найдется ли у меня что-нибудь подходящее.
Он копается в выдвижном ящике комода на другом конце студии, извлекает из маленького пластмассового саше пудреницу с зеркальцем и выкладывает две дорожки кокаина. Оставляет саше открытым на столе. Она дала себе зарок избегать этого, но, когда Малькольм сворачивает трубочкой десятифунтовую банкноту и втягивает носом белый порошок с зеркальца, она понимает, что капитулирует в ближайшие полчаса. Жадно подрагивающие ресницы Малькольма, когда она принимает от него предложенную пудреницу. Удерживает свернутую банкноту над порошком, поймав в зеркальце пудреницы собственный глаз, загоревшийся возбуждением. Фиолетовый дождь, пока еще не исчезнувший из ее зрения. Щурится, вдыхает кокаин. Мерцающие фиолетовые искры разлетаются, как потревоженный вьюгой сугроб. Теперь, при раздражающе резком студийном освещении, ее глаз кажется желтушно-желтым и к тому же с красным ободком вокруг зрачка – глаз, который видел слишком много. Глаз совы.
Глубокие вздохи. Снова взбирается на туалетный столик. Когда же кончик ее языка слегка касается своего отражения, она думает о Франции, о Дордони, и в зеркале, чуть-чуть запотевающем вопреки ее стараниям задержать дыхание, за мерцающей лиловой пеленой она видит себя одиннадцатилетней девочкой. Вот сад, а вот сливовое дерево, гнущееся под тяжестью плодов, здесь и самая настоящая голубятня. Пока голуби вспархивают, и садятся, и перелетают с места на место, с их перьев осыпается белая пыль, похожая на кокаин. Сад залит странным золотистым светом, проникающим туда лишь в то время, когда солнце выжжет туман, и более того – исходящим от людей вокруг нее, словно каждого специально подсвечивают из-за спины, как во время фотосъемки. Мать. Отец. Мелани. Все играют в этом библейском сиянии.
Итак, Мелани стоит на голове, позади нее – сливовое дерево, в ветвях его запуталось пульсирующее желтое солнце. Кузина Мелани, двумя годами старше ее, резвая и красивая Мелани, с ногами, разведенными в виде широкой римской пятерки (или буквы V), показывает акробатический номер, играя со сливовым деревом и золотым солнечным диском, удерживая их в равновесии у себя между щиколотками или жонглируя ими не хуже заправской циркачки; ее голубая хлопчатая юбка, сбившаяся и болтающаяся на животе, так что видны трикотажные панталоны. Созерцающий папа. Мама, созерцающая папу, который созерцает.
Сливовое дерево! Свежие плоды, опадающие каждый день. Папа говорит, нам можно их есть, некоторые такие разбухшие, налитые и увесистые, что под действием собственной тяжести впитываются спекшейся до каменной твердости почвой; при ударе о землю плоды лопаются, пятная все вокруг брызгами красного сока и растекшейся мякотью. Словно ежедневный ритуал кровопускания, создающий в воздухе запах брожения.
– Дыхание! – слышен издалека голос Малькольма.
Белые голуби вырываются из голубятни, взлетают вверх, в солнечное пространство, и пропадают из вида. Мелани становится с головы на ноги. Попытка подражать кузине не удается. На затвердевшую землю падать больно. Дни тянутся долго, вечера изобилуют звездами. Папа, стоящий позади них, ее и Мелани, – одна рука у нее на плече, другая указывает вверх, в бесконечность. «Взгляни, вот Близнецы. Твой знак. Ты смотришь в прошлое. То, что ты видишь сейчас, – это свет, дошедший до нас из давно минувшего прошлого. А у тебя какой знак зодиака, Мелани?»
Вздохи о былом. Зеркало тускнеет. В нем – искаженное отображение происходящего: словно подкрадывающийся сзади хищник, медленно приближается Малькольм. Она чувствует легкий толчок в нижнюю часть спины.
– И не пытайся! – Сползая с туалетного столика, внезапно охрипшим голосом. – Даже не думай про это!
– Только по-дружески! – Малькольм пробует шутить, приводя в порядок свою одежду. Если это шутка, то такими шутками ее не проймешь. Она доведена до белого каления. – Не кипятись, деточка! – Это снова уличный торговец. – Я только собирался слегка тебя потискать. Мы все закончили и подзапылились.
– Вот и отстань! Малькольм кривит рот:
– Пошла вон! Одевайся. Свои деньги ты уже получила.
Скрываясь в кабинете, он продолжает выкрикивать оскорбления, однако его указания излишни. Она уже успела скинуть чулки и подвязки, а теперь натягивает одежду, в которой пришла. Перед уходом посещает маленькую туалетную комнату рядом со студией. Ей на глаза попадается жестяная банка с порошком отбеливателя.
Вернувшись в студию, – его все еще нет в помещении – она подсыпает горсть отбеливателя к кокаину в пластмассовом саше Малькольма. Засади это себе в ноздри. Через несколько минут опять появляется Малькольм.
– Тебе хочется, чтобы мужики не на задницу твою таращились, а на лицо, вот чего ты хочешь.
– Когда я захочу получить психологическую консультацию у полоумного порнушника, я сдам свою карту.
– Какую еще карту?
– Совиный глаз тебе, Малькольм. Совиный глаз.
– Что? Ты свихнулась, точно. Ненормальная. Чокнутая. Убирайся отсюда.
Но ее уже нет в комнате. Она на лестнице, на полпути к выходу.
– И никогда, – сзади до нее все еще доносятся вопли Малькольма, – не возвращайся!
Только оказавшись на улице, она останавливается и пересчитывает деньги.
15
Высоко в синеве, в пятнадцати километрах над уровнем моря, преобладают струйные течения. На границе тропосферы ветер сосредотачивается в узких воздушных потоках, вытягивая атмосферный воздух кверху и оставляя у земли область низкого давления.
Область низкого давления принято называть депрессией, или циклоном. Циклон привлекает к себе холодный полярный воздух (в нашем случае с севера) и теплый тропический – с юга. Когда эти воздушные массы втягиваются в область депрессии, они отклоняются под воздействием вращения Земли. Таким образом, воздушные потоки в циклоне, так же как их инверсионные следы, перемещаются по спирали, закрученной в Северном полушарии против часовой стрелки, а в Южном полушарии – по часовой стрелке.
Когда циклон созревает, границы между этими теплыми и холодными воздушными массами становятся отчетливо выражены и формируют явные фронты. Они представляют собой зоны чрезвычайно активного атмосферного обмена. Именно тогда, когда эти фронты сходятся, они становятся причиной почти всех явлений, которые мы называем плохой погодой.
16
– Я принесла тебе кое-какие новости, Джесси. Кажется, у твоего отца все-таки не СПИД, а что-то другое.
– Это лучше или еще хуже? – спросила Джесси.
– Пожалуй, это утешительная новость, потому что, если бы у него оказался СПИД, тогда ему, вероятно, недолго оставалось бы жить среди нас. Но то, что мне хотелось бы с тобой обсудить, касается Бет. Ты же знаешь, она намного младше тебя. Не следовало бы пересказывать ей все, что ты от меня узнаешь. И, как ни крути, я лишь высказала свои подозрения насчет того, чем болен твой отец. Только подозрения, ничего больше, и я оказалась не права. У Бет привычка выбалтывать все, что ты ей передаешь, причем в самое неподходящее время. Так что запомни: то, что я тебе говорю, – секрет не только от взрослых, но и для ушей Бет тоже не предназначено.
Понимая, что выволочка приближается к концу, Джесси позволила себе отвлечься. Она скосила глаза и плавно перевела взгляд на средний план.
– Вернись! Со мной такие фокусы не устраивай, – резко сказала наставница. – Можешь играть в эту игру с родителями и даже с учителями в школе, но со мной – ни-ни. Если не желаешь быть со мной, так только скажи, и делу конец. Поняла?
– Поняла, – сказала Джесси. Она действительно не хотела лишиться дружбы с наставницей.
– Хорошо. Тогда мы по-прежнему друзья.
Дело было ранним утром. Все остальные находились в доме и еще спали. Наставница разбудила девочку, приложив ладонь к ее рту, и скомандовала, чтобы Джесси оделась и вышла на улицу. Над долиной клубился туман, образуя диковинные террасы из клочьев серого цвета с желтой подкладкой в тех местах, куда уже пробился рассвет. Они собирались на поиски съедобных грибов определенного сорта, которые, как было сказано Джесси, станут особъш сюрпризом для остальных.
До сих пор они еще ничего не нашли. Джесси указала на луговой гриб с серой шляпкой и розовыми пластинками. Наставница покачала головой:
– Этот ядовитый. Продолжим поиски, а ты тем временем рассказывай, что происходит во время твоих упражнений.
– Вчера я сидела долго. Примерно полчаса, а потом вошла Бет. Было чуть-чуть страшно.
Это действительно оказалось страшно, хотя совсем не «чуть-чуть». Для Джесси самым важным было не выглядеть трусливой маленькой плаксой.
– Я же предупреждала. Придется тебе на какое-то время набраться терпения. А искры были?
– Да. Голубая искра перескочила через зеркало, а потом появились две белые – поменьше. Потом, уже после этих искр, я еще немного подождала, но ничего не произошло. А потом какая-то тень закрыла мое лицо, и вот тогда я испугалась. По-настоящему испугалась.
– Но осталась на месте?
– Только потому, что вы велели мне не останавливаться. Тень вышла из зеркала и задержалась у меля на лице. Мне это не понравилось. И больше я ничего не смогла разглядеть в зеркале. Вся комната исчезла! А тут у меня щека стала дергаться и куда-то поползла. Как будто чьи-то пальцы вцепились в щеку и стали ее тянуть и щипать. А потом случилось вот что: брови у меня изменились и продолжали меняться. Все это выглядело так, как будто кто-то возится с игрушечным набором картинок для фоторобота, старается подобрать правильные брови, но это ему никак не удается. Я до смерти перепугалась. Хотела остановиться, но удержалась. А тут вошла Бет и спросила, что я делаю.
– И что же ты ей ответила?
– Ответила, что проверяю, может, там новые прыщи появились.
Она могла часами просиживать перед зеркалом, преследуя при этом совсем другие цели: выискивала изъяны на коже.
– Хорошо. Ты делаешь серьезные успехи, Джесси. Не прекращай эти упражнения. Скоро ты найдешь своего ангела. О-о! Вот то, что мы ищем. Такой гриб ты сможешь найти только раз в году. Он любит теплую погоду и утренние туманы.
Они набрали крапчатых голубовато-серых грибов в упаковочные бумажные пакеты. Взглянув на часы, наставница беспокойно обернулась назад, где за лугами виднелся дом.
– А теперь, пока мы не повернули назад, расскажи мне, какие чувства у тебя вызывает сегодняшняя погода. Но нам нельзя слишком долго задерживаться. Думаю, твоя мама начинает что-то подозревать.
– Почему вы так отличаетесь? – неожиданно спросила Джесси, в импульсивном порыве взяв наставницу за руку.
– Отличаюсь?
– От всех других взрослых.
Это было правдой. Наставница обращалась с ней как со взрослой, заслужив тем самым привязанность и уважение ученицы.
– Честность можно понимать по-разному, Джесси. Взрослые – почти все взрослые – полагают, что детей нужно ограждать от правды. Вот они и лгут, когда речь идет о таких вещах, которых они сами обычно боятся: секс, наркотики, религия, любовь, ненависть, язык, погода… и то, что приходит из зеркала. Они думают, что тебе будет легче жить с ложью.
– Почему?
– Потому что, по их мнению, если они будут правдивы, то украдут у тебя какую-то часть детства. Им кажется, что правда отравит тебе детские годы.
– Но иногда бывает лучше чего-то не знать, верно? Я же могу это понять, а мне только одиннадцать.
Как ни хотелось бы ей знать все, она сознавала, что внутри нее самой существует темная, недобрая область, которую она чувствовала временами, когда неведомая сила увлекала ее в черную глубину.
– Но, Джесси, каким же образом ты сможешь повзрослеть, если тебя вводят в заблуждение или держат в неведении? С помощью лжи они вынуждают тебя оставаться маленькой девочкой как можно дольше. Однако ты не должна пересказывать другим содержание наших разговоров, иначе у меня могут возникнуть неприятности.
…Противоречие? В наставлениях? Что-то не сходится.
– Непонятно. Если я скажу правду, как может получиться, что из-за этого будут неприятности? Вы же сами только что внушали мне, что все дело в честности и правдивости.
– Ты помнишь мои рассказы о сексуальной близости твоих родителей, об их занятиях любовью? Так вот, если бы всякий человек с детских лет привык видеть, что это происходит естественно, часто в той же комнате, никто не усмотрел бы тут ничего плохого или извращенного. Но если бы люди узнали, что я высказываю подобные мысли, меня, скорее всего, пристрелили бы или сожгли заживо. Ведь им отчаянно хочется верить, что дети растут в чистоте и невинности. Хотя это не соответствует истине, и ни одного ребенка нельзя считать абсолютно невинным. Люди лгут не затем, чтобы обеспечить ребенку беззаботную жизнь, а для того, чтобы взрослые могли сохранять душевное равновесие. Поэтому им необходимо верить в этот золотой возраст невинности.
Джесси пристально разглядывала редеющие по всей долине клочья тумана, словно бы решая, запятнало ли знание всего этого ее собственный золотой возраст. Хотя все, что было ей открыто, казалось сокровищницей, полной богатств.
– Неси грибы, – сказала наставница. – Давай вернемся, пока дома не подняли шума.
В это позднее утро все с жадностью поглощали завтрак, состоящий из жареной деликатесной колбасы, купленной по выбору Джеймса, помидоров, грибов и хлеба – еще теплого и душистого, прямо из печи булочника.
– Восхитительно! – произнес Джеймс, когда Крисси поставила перед ним тарелку. От колбасы исходил сильный забористый запашок.
– Ты должен попробовать это первым, – предложил кто-то.
– Странно пахнет, – отметила Бет, которая знала, что Джесси принесла грибы с поля.
– Ничего странного, – возразил ее отец. – Мы же знаем, что эти грибы хорошие?
– Умница Джесси нашла какую-то книгу о лесных грибах, – подсказал Мэтт.
– В доме, – пояснила Джесси. – На книжной полке.
– Я их проверяла. – Рейчел отломила кусок от длинного батона и передала батон дальше. – Вот насчет колбасы я не уверена.
– Колбасу мы все пробовали. Очень старательно, – сказала Крисси, наливая кофе.
– Лесные грибы! Моя дочь – гений! От похвалы отца Джесси зарделась.
– Bon appètit! – сказала Сабина.
– Поганки, – заявила Бет.
Двумя часами позже Джеймс отправился спать, утверждая, что неважно себя чувствует. Потом Бет стошнило во дворе. Тревожные сигналы начались, когда Крисси с желудочными коликами заперлась в туалете, а Сабина пошла искать книгу, которой пользовалась Джесси для определения вида грибов; сама же Сабина их предусмотрительно не ела. Где книга, никто не знал.
– А была ли книга? Точно была? – подозрительно хмыкнула Сабина.
– Конечно, – поспешила Рейчел на помощь девочке. – Я ее тоже проглядела.
– Я не вру! – плачущим голосом воскликнула Джесси. Она действительно не врала. Просто не могла вспомнить, куда дела книжку.
Словно загнанный зверек, Джесси забилась в угол, стиснув руки под подбородком. Никто не указал на нее пальцем, но это и не требовалось.
– Я себя чувствую нормально, – запротестовала Рейчел, – а я ела грибы. Джесси тоже. И Мэтт.
Именно в этот момент, словно специально выбрав время, Мэтт появился из кухни и проследовал в патио, где его вывернуло наизнанку – прямо на куст герани в глиняном горшке. Спустя несколько минут он, мертвенно-бледный, вернулся в дом и наклонился к Бет, которая сидела на кухонном стуле, прижимая к животу бутылку с горячей водой.
– Бет, ответь мне честно. Я только что видел кучку грибов, выброшенных в цветочный горшок. Это ты их туда положила?
Бет кивнула:
– Поганки. Я их не хотела.
– Ты попробовала хоть одну?
– Нет.
– Правильно, – сказал Мэтт, обильно потея. – Сабина и Рейчел ели грибы, и они в порядке. Бет грибов не ела, но она не в порядке. Кто ел колбасу?
Больными оказались только те, кто ел колбасу. Вызвали врача. Он прибыл, пощупал у каждого по очереди живот и диагностировал легкую форму пищевого отравления. Затем отбыл. Несмотря на снятые с нее обвинения, Джесси так и просидела не шелохнувшись, в одной позе, пока продолжался визит врача и еще какое-то время.
– Полно, Джесси, – мягко сказал Мэтт. – Твои грибы вне подозрений.
Но Джесси, казалось, окаменела, словно парализованная. Сабина, которая и раньше видела дочь в таком состоянии, не обращала на нее внимания. Крисси предложила Мэтту оставить девочку в покое. Через какое-то время Сабина зашла взглянуть на нее и обнаружила, что та поднялась к себе в спальню. Жертвы колбасы Джеймса проводили вторую половину дня, поправляя свое здоровье в прохладном сумраке своих спален, за плотно закрытыми ставнями.
– Это лучше или еще хуже? – спросила Джесси.
– Пожалуй, это утешительная новость, потому что, если бы у него оказался СПИД, тогда ему, вероятно, недолго оставалось бы жить среди нас. Но то, что мне хотелось бы с тобой обсудить, касается Бет. Ты же знаешь, она намного младше тебя. Не следовало бы пересказывать ей все, что ты от меня узнаешь. И, как ни крути, я лишь высказала свои подозрения насчет того, чем болен твой отец. Только подозрения, ничего больше, и я оказалась не права. У Бет привычка выбалтывать все, что ты ей передаешь, причем в самое неподходящее время. Так что запомни: то, что я тебе говорю, – секрет не только от взрослых, но и для ушей Бет тоже не предназначено.
Понимая, что выволочка приближается к концу, Джесси позволила себе отвлечься. Она скосила глаза и плавно перевела взгляд на средний план.
– Вернись! Со мной такие фокусы не устраивай, – резко сказала наставница. – Можешь играть в эту игру с родителями и даже с учителями в школе, но со мной – ни-ни. Если не желаешь быть со мной, так только скажи, и делу конец. Поняла?
– Поняла, – сказала Джесси. Она действительно не хотела лишиться дружбы с наставницей.
– Хорошо. Тогда мы по-прежнему друзья.
Дело было ранним утром. Все остальные находились в доме и еще спали. Наставница разбудила девочку, приложив ладонь к ее рту, и скомандовала, чтобы Джесси оделась и вышла на улицу. Над долиной клубился туман, образуя диковинные террасы из клочьев серого цвета с желтой подкладкой в тех местах, куда уже пробился рассвет. Они собирались на поиски съедобных грибов определенного сорта, которые, как было сказано Джесси, станут особъш сюрпризом для остальных.
До сих пор они еще ничего не нашли. Джесси указала на луговой гриб с серой шляпкой и розовыми пластинками. Наставница покачала головой:
– Этот ядовитый. Продолжим поиски, а ты тем временем рассказывай, что происходит во время твоих упражнений.
– Вчера я сидела долго. Примерно полчаса, а потом вошла Бет. Было чуть-чуть страшно.
Это действительно оказалось страшно, хотя совсем не «чуть-чуть». Для Джесси самым важным было не выглядеть трусливой маленькой плаксой.
– Я же предупреждала. Придется тебе на какое-то время набраться терпения. А искры были?
– Да. Голубая искра перескочила через зеркало, а потом появились две белые – поменьше. Потом, уже после этих искр, я еще немного подождала, но ничего не произошло. А потом какая-то тень закрыла мое лицо, и вот тогда я испугалась. По-настоящему испугалась.
– Но осталась на месте?
– Только потому, что вы велели мне не останавливаться. Тень вышла из зеркала и задержалась у меля на лице. Мне это не понравилось. И больше я ничего не смогла разглядеть в зеркале. Вся комната исчезла! А тут у меня щека стала дергаться и куда-то поползла. Как будто чьи-то пальцы вцепились в щеку и стали ее тянуть и щипать. А потом случилось вот что: брови у меня изменились и продолжали меняться. Все это выглядело так, как будто кто-то возится с игрушечным набором картинок для фоторобота, старается подобрать правильные брови, но это ему никак не удается. Я до смерти перепугалась. Хотела остановиться, но удержалась. А тут вошла Бет и спросила, что я делаю.
– И что же ты ей ответила?
– Ответила, что проверяю, может, там новые прыщи появились.
Она могла часами просиживать перед зеркалом, преследуя при этом совсем другие цели: выискивала изъяны на коже.
– Хорошо. Ты делаешь серьезные успехи, Джесси. Не прекращай эти упражнения. Скоро ты найдешь своего ангела. О-о! Вот то, что мы ищем. Такой гриб ты сможешь найти только раз в году. Он любит теплую погоду и утренние туманы.
Они набрали крапчатых голубовато-серых грибов в упаковочные бумажные пакеты. Взглянув на часы, наставница беспокойно обернулась назад, где за лугами виднелся дом.
– А теперь, пока мы не повернули назад, расскажи мне, какие чувства у тебя вызывает сегодняшняя погода. Но нам нельзя слишком долго задерживаться. Думаю, твоя мама начинает что-то подозревать.
– Почему вы так отличаетесь? – неожиданно спросила Джесси, в импульсивном порыве взяв наставницу за руку.
– Отличаюсь?
– От всех других взрослых.
Это было правдой. Наставница обращалась с ней как со взрослой, заслужив тем самым привязанность и уважение ученицы.
– Честность можно понимать по-разному, Джесси. Взрослые – почти все взрослые – полагают, что детей нужно ограждать от правды. Вот они и лгут, когда речь идет о таких вещах, которых они сами обычно боятся: секс, наркотики, религия, любовь, ненависть, язык, погода… и то, что приходит из зеркала. Они думают, что тебе будет легче жить с ложью.
– Почему?
– Потому что, по их мнению, если они будут правдивы, то украдут у тебя какую-то часть детства. Им кажется, что правда отравит тебе детские годы.
– Но иногда бывает лучше чего-то не знать, верно? Я же могу это понять, а мне только одиннадцать.
Как ни хотелось бы ей знать все, она сознавала, что внутри нее самой существует темная, недобрая область, которую она чувствовала временами, когда неведомая сила увлекала ее в черную глубину.
– Но, Джесси, каким же образом ты сможешь повзрослеть, если тебя вводят в заблуждение или держат в неведении? С помощью лжи они вынуждают тебя оставаться маленькой девочкой как можно дольше. Однако ты не должна пересказывать другим содержание наших разговоров, иначе у меня могут возникнуть неприятности.
…Противоречие? В наставлениях? Что-то не сходится.
– Непонятно. Если я скажу правду, как может получиться, что из-за этого будут неприятности? Вы же сами только что внушали мне, что все дело в честности и правдивости.
– Ты помнишь мои рассказы о сексуальной близости твоих родителей, об их занятиях любовью? Так вот, если бы всякий человек с детских лет привык видеть, что это происходит естественно, часто в той же комнате, никто не усмотрел бы тут ничего плохого или извращенного. Но если бы люди узнали, что я высказываю подобные мысли, меня, скорее всего, пристрелили бы или сожгли заживо. Ведь им отчаянно хочется верить, что дети растут в чистоте и невинности. Хотя это не соответствует истине, и ни одного ребенка нельзя считать абсолютно невинным. Люди лгут не затем, чтобы обеспечить ребенку беззаботную жизнь, а для того, чтобы взрослые могли сохранять душевное равновесие. Поэтому им необходимо верить в этот золотой возраст невинности.
Джесси пристально разглядывала редеющие по всей долине клочья тумана, словно бы решая, запятнало ли знание всего этого ее собственный золотой возраст. Хотя все, что было ей открыто, казалось сокровищницей, полной богатств.
– Неси грибы, – сказала наставница. – Давай вернемся, пока дома не подняли шума.
В это позднее утро все с жадностью поглощали завтрак, состоящий из жареной деликатесной колбасы, купленной по выбору Джеймса, помидоров, грибов и хлеба – еще теплого и душистого, прямо из печи булочника.
– Восхитительно! – произнес Джеймс, когда Крисси поставила перед ним тарелку. От колбасы исходил сильный забористый запашок.
– Ты должен попробовать это первым, – предложил кто-то.
– Странно пахнет, – отметила Бет, которая знала, что Джесси принесла грибы с поля.
– Ничего странного, – возразил ее отец. – Мы же знаем, что эти грибы хорошие?
– Умница Джесси нашла какую-то книгу о лесных грибах, – подсказал Мэтт.
– В доме, – пояснила Джесси. – На книжной полке.
– Я их проверяла. – Рейчел отломила кусок от длинного батона и передала батон дальше. – Вот насчет колбасы я не уверена.
– Колбасу мы все пробовали. Очень старательно, – сказала Крисси, наливая кофе.
– Лесные грибы! Моя дочь – гений! От похвалы отца Джесси зарделась.
– Bon appètit! – сказала Сабина.
– Поганки, – заявила Бет.
Двумя часами позже Джеймс отправился спать, утверждая, что неважно себя чувствует. Потом Бет стошнило во дворе. Тревожные сигналы начались, когда Крисси с желудочными коликами заперлась в туалете, а Сабина пошла искать книгу, которой пользовалась Джесси для определения вида грибов; сама же Сабина их предусмотрительно не ела. Где книга, никто не знал.
– А была ли книга? Точно была? – подозрительно хмыкнула Сабина.
– Конечно, – поспешила Рейчел на помощь девочке. – Я ее тоже проглядела.
– Я не вру! – плачущим голосом воскликнула Джесси. Она действительно не врала. Просто не могла вспомнить, куда дела книжку.
Словно загнанный зверек, Джесси забилась в угол, стиснув руки под подбородком. Никто не указал на нее пальцем, но это и не требовалось.
– Я себя чувствую нормально, – запротестовала Рейчел, – а я ела грибы. Джесси тоже. И Мэтт.
Именно в этот момент, словно специально выбрав время, Мэтт появился из кухни и проследовал в патио, где его вывернуло наизнанку – прямо на куст герани в глиняном горшке. Спустя несколько минут он, мертвенно-бледный, вернулся в дом и наклонился к Бет, которая сидела на кухонном стуле, прижимая к животу бутылку с горячей водой.
– Бет, ответь мне честно. Я только что видел кучку грибов, выброшенных в цветочный горшок. Это ты их туда положила?
Бет кивнула:
– Поганки. Я их не хотела.
– Ты попробовала хоть одну?
– Нет.
– Правильно, – сказал Мэтт, обильно потея. – Сабина и Рейчел ели грибы, и они в порядке. Бет грибов не ела, но она не в порядке. Кто ел колбасу?
Больными оказались только те, кто ел колбасу. Вызвали врача. Он прибыл, пощупал у каждого по очереди живот и диагностировал легкую форму пищевого отравления. Затем отбыл. Несмотря на снятые с нее обвинения, Джесси так и просидела не шелохнувшись, в одной позе, пока продолжался визит врача и еще какое-то время.
– Полно, Джесси, – мягко сказал Мэтт. – Твои грибы вне подозрений.
Но Джесси, казалось, окаменела, словно парализованная. Сабина, которая и раньше видела дочь в таком состоянии, не обращала на нее внимания. Крисси предложила Мэтту оставить девочку в покое. Через какое-то время Сабина зашла взглянуть на нее и обнаружила, что та поднялась к себе в спальню. Жертвы колбасы Джеймса проводили вторую половину дня, поправляя свое здоровье в прохладном сумраке своих спален, за плотно закрытыми ставнями.
17
У Сабины были собственные подозрения. Упаковывая корзинку с едой для экскурсии в местную пещеру, она позволила себе минутную передышку, чтобы откинуть со лба выбившийся локон и издать глубокий, страдальческий вздох. Бет, которая пересчитывала в корзинке сваренные вкрутую яйца, взглянула на нее, и Сабина заставила себя улыбнуться. Сейчас для нее всего важнее было, чтобы Бет ни в коем случае не догадалась о панике, нарастающей в материнской душе.
Это было ощущение неблагополучия. Везде, где бы она ни находилась, Сабина чувствовала, как рассеивается, истощается, иссякает, ослабевает жизненная энергия, словно ее высасывает какая-то сила.
Кто-то накачивал Джесси идеями. Настораживали даже не скандальные высказывания Джесси сами по себе; тревогу внушало скорее то, о чем Джесси перестала разговаривать. Если бы можно было привыкнуть к такому состоянию, когда тебя постоянно шокируют, Сабина сумела бы к этому приспособиться; по крайней мере, ее больше не удивляли некоторые рассуждения Джесси, явно не соответствующие возрасту. Но с тех пор как они приехали на эти каникулы во Францию, Джесси стала скрытной, у нее появилась склонность пропадать где-то в полях или надолго исчезать у себя в комнате; когда же ей приходилось все-таки вступать в разговоры, трудно было поверить, что это – ее собственные слова.
Сабина знала – как знает только мать, – что кто-то перехватил у нее влияние на дочь. Кто-то из этой компании исподволь овладевал душой Джесси.
Она думала, что это, возможно, Мэтт. Хотя Сабине нравился Мэтт и си импонировала его веселая непринужденность, она понимала, что за обманчиво безмятежной позой скрыты глубинные течения богатой духовной жизни. Она допускала, что он значительно серьезнее, чем кажется. Приходилось учитывать еще одну тонкость. Интуитивно Сабина чувствовала в Мэтте затаенную обиду на Джеймса. Мэтт держал пар под крышкой, и эта обида ни разу не заявила о себе открытой враждой – по крайней мере для людей, лишенных душевного чутья.
Сабина понятия не имела о причинах витающей в воздухе напряженности и приписывала ее некоторой зависти к деловым успехам Джеймса. Однако собственное чутье подсказывало ей, что, завоевав привязанность Джесси, Мэтт нащупал способ поквитаться с Джеймсом. Наводили на эту мысль и манеры Мэтта, когда он играл с Джесси, – как поднимал ce на руки, как прикасался к ней во время купания в бассейне. И в то же время Сабина стыдилась своих подозрений.
Существовала еще и Рейчел. Вопреки предостерегающим сигналам материнского инстинкта Сабина относилась к ней с симпатией, хотя в присутствии Рейчел всегда испытывала какую-то неловкость. Сабина сама не могла определить, что именно ее раздражает. Рейчел была обаятельна и естественна; в отношениях с Сабиной она неизменно оставалась благожелательной и покладистой – но, может быть, слишком благожелательной и слишком покладистой. Она скрупулезно выполняла свои обязанности, готовила еду, помогала с детьми, но в услужливости и в неизменной почтительности угадывался едва заметный перебор. Во всем этом, на взгляд Сабины, присутствовало нечто странное.
– Знаешь, в чем заключается твоя беда? – предположил однажды Джеймс, когда она высказала свои опасения вслух. – У тебя слишком богатое воображение.
Слишком богатое воображение. Возможно, так оно и есть, подумала Сабина. Но ей становилось не по себе каждый раз, когда Рейчел уводила ее дочь на прогулку. Справедливости ради надо признать, что Рейчел всегда приглашала погулять и Бет тоже; время от времени Бет составляла им компанию, но обычно отклоняла приглашение. При мысли, что таким образом Рейчел получала возможность еще больше сблизиться с Джесси, Сабина чувствовала себя несчастной – не потому, что была собственницей в общепринятом смысле, а потому, что на самом деле, возможно, Рейчел намеревалась зачем-то втереться в доверие к ней, Сабине, воспользовавшись дружбой с Джесси.
– Почему ты считаешь, что у людей и дел других нет, кроме как интриговать против тебя? – возражал Джеймс. – Тебе постоянно мерещится, что они затеяли что-нибудь у тебя отобрать.
Джеймсу каким-то образом удавалось добиться, чтобы она почувствовала себя эмоционально неуравновешенной.
Ради недолгой вылазки в пещеру прибыли Доминика и ее муж Патрис. Поскольку Патрис знал дорогу, было принято решение пройти пешком два километра по сельской местности.
Успев обменяться теплым рукопожатием с каждым отдыхающим, Патрис внес в компанию настроение радостной приподнятости, чему немало способствовала широкая улыбка, которую не могли скрыть даже его огромные седеющие усы. Заперев дом, все девятеро веселой ватагой отправились в путь. Солнце светило им в спину. Гул неутихающей болтовни развевался за ними в сухом воздухе, словно вымпел на древке.
Они миновали поле высокой созревающей кукурузы, и Патрис, смеясь, сказал девочкам по-французски, чтобы они ни в коем случае не забирались в заросли кукурузы: там обитают духи, которые подкарауливают и ловят маленьких девочек.
– Imbécile! [18]– весело воскликнула Доминика. Бет подняла взгляд на Крисси, которая держала ее за руку:
– Это правда?
– Наверное, так оно и есть, – ответила Крисси, – если уж Патрис это говорит.
– Ну да?! – спросила Джесси. Крисси лишь загадочно улыбнулась. Сабина держалась позади, отставая метров на
пять, чтобы иметь возможность наблюдать за всей группой. Как бы там ни было, а Джесси едва ли назовешь неразвитой для ее возраста. Сабина ничуть не удивилась, когда Бет спросила, правда ли то, что сказал Патрис; однако и Джесси тоже захотела услышать от Крисси подтверждение сказанному.
Ах да, Крисси. Вот уж кто действительно вызывал у Сабины активную неприязнь. Она не любила Крисси из-за того, как та обходилась с другими женщинами; а отношение Крисси к остальным женщинам проявлялось в ее манере поведения с мужчинами. Даже сейчас, когда она вышагивала во главе группы вместе с Джесси и Бет, все в ней вызывало у Сабины брезгливость: откровенное покачивание бедер, беспрерывное облизывание губ и еще то, как она бессознательным движением головы встряхивала длинной темной гривой волос. Даже сейчас, в слишком узком, легком хлопчатом сарафане, она демонстрировала песочного цвета бедра и обветренные плечи, подставляя их жаркому языку солнца. Было очевидно, что она с удовольствием уловила блеск в глазах Патриса, когда их представляли друг другу!… Ну и выдержка у Доминики – делает вид, что ничего такого у нее и в мыслях нет. К тому же там был Мэтт, добряк Мэтт, которого поймали и закованным провели сквозь пустыни секса в вечный караван-сарай неуемного тщеславия этой женщины.
В цивилизованном и регламентированном мире непреложным законом должно быть сохранение общественного равновесия и подавление разрушительных стимулов, и для выполнения этих условий необходимо жить, не выставляя напоказ подробности собственного быта. А вот Крисси правила игры не соблюдала. Сабину раздражала вовсе не сексуальность Крисси. Ей самой, как ничто другое, нравилось, когда на улице или в ресторане мужчины оборачивались ей вслед. Прегрешение Крисси заключалось в том, что она подавала сигнал только одним вопросом: «Ты заинтересован?», тогда как дело женщины – послать вызов: «Достоин ли ты?» Сабина презирала Крисси, потому что та упрощала сексуальную игру.
Еще она не сомневалась, что у Крисси сейчас продолжается или, возможно, имела место в прошлом связь с Джеймсом. Она принадлежала к тому типу женщин, которые не в состоянии обуздывать свои пристрастия; то же свойство было присуще и Джеймсу. Подтверждение своим подозрениям Сабина усматривала даже в том, что Крисси умудрилась провести большую часть своего отпуска, успешно избегая ее общества. Настолько успешно, что они фактически ни разу не оказывались наедине в одном помещении. Так что несомненно одно: в поведении Крисси таился какой-то скрытый и низменный мотив. Постыдная тайна. Необходимость проникнуть в секрет, связывающий Джесси с этой особой, казалась Сабине более важной задачей, чем выяснение отношений с Джеймсом. Если Джеймсу нужна женщина вроде этой – сделайте одолжение. Крисси скорее выполняла роль чисто физиологическую, чем представляла серьезную угрозу, и ничто, в общем, не мешало Сабине пустить дело на самотек. Бог свидетель, у Джеймса случались романы, но он всегда возвращался. Другое дело Джесси. Было просто невыносимо наблюдать, до какой степени она подвержена влиянию Крисси. Быть своевольной, дерзкой, легкомысленной не так уж трудно, но все-таки каждый – особенно если ему одиннадцать лет, – по-видимому, считает, что это делает человека более интересным. Мысленно Сабина взяла себе на заметку: надо поговорить об этом с Джесси.
Это было ощущение неблагополучия. Везде, где бы она ни находилась, Сабина чувствовала, как рассеивается, истощается, иссякает, ослабевает жизненная энергия, словно ее высасывает какая-то сила.
Кто-то накачивал Джесси идеями. Настораживали даже не скандальные высказывания Джесси сами по себе; тревогу внушало скорее то, о чем Джесси перестала разговаривать. Если бы можно было привыкнуть к такому состоянию, когда тебя постоянно шокируют, Сабина сумела бы к этому приспособиться; по крайней мере, ее больше не удивляли некоторые рассуждения Джесси, явно не соответствующие возрасту. Но с тех пор как они приехали на эти каникулы во Францию, Джесси стала скрытной, у нее появилась склонность пропадать где-то в полях или надолго исчезать у себя в комнате; когда же ей приходилось все-таки вступать в разговоры, трудно было поверить, что это – ее собственные слова.
Сабина знала – как знает только мать, – что кто-то перехватил у нее влияние на дочь. Кто-то из этой компании исподволь овладевал душой Джесси.
Она думала, что это, возможно, Мэтт. Хотя Сабине нравился Мэтт и си импонировала его веселая непринужденность, она понимала, что за обманчиво безмятежной позой скрыты глубинные течения богатой духовной жизни. Она допускала, что он значительно серьезнее, чем кажется. Приходилось учитывать еще одну тонкость. Интуитивно Сабина чувствовала в Мэтте затаенную обиду на Джеймса. Мэтт держал пар под крышкой, и эта обида ни разу не заявила о себе открытой враждой – по крайней мере для людей, лишенных душевного чутья.
Сабина понятия не имела о причинах витающей в воздухе напряженности и приписывала ее некоторой зависти к деловым успехам Джеймса. Однако собственное чутье подсказывало ей, что, завоевав привязанность Джесси, Мэтт нащупал способ поквитаться с Джеймсом. Наводили на эту мысль и манеры Мэтта, когда он играл с Джесси, – как поднимал ce на руки, как прикасался к ней во время купания в бассейне. И в то же время Сабина стыдилась своих подозрений.
Существовала еще и Рейчел. Вопреки предостерегающим сигналам материнского инстинкта Сабина относилась к ней с симпатией, хотя в присутствии Рейчел всегда испытывала какую-то неловкость. Сабина сама не могла определить, что именно ее раздражает. Рейчел была обаятельна и естественна; в отношениях с Сабиной она неизменно оставалась благожелательной и покладистой – но, может быть, слишком благожелательной и слишком покладистой. Она скрупулезно выполняла свои обязанности, готовила еду, помогала с детьми, но в услужливости и в неизменной почтительности угадывался едва заметный перебор. Во всем этом, на взгляд Сабины, присутствовало нечто странное.
– Знаешь, в чем заключается твоя беда? – предположил однажды Джеймс, когда она высказала свои опасения вслух. – У тебя слишком богатое воображение.
Слишком богатое воображение. Возможно, так оно и есть, подумала Сабина. Но ей становилось не по себе каждый раз, когда Рейчел уводила ее дочь на прогулку. Справедливости ради надо признать, что Рейчел всегда приглашала погулять и Бет тоже; время от времени Бет составляла им компанию, но обычно отклоняла приглашение. При мысли, что таким образом Рейчел получала возможность еще больше сблизиться с Джесси, Сабина чувствовала себя несчастной – не потому, что была собственницей в общепринятом смысле, а потому, что на самом деле, возможно, Рейчел намеревалась зачем-то втереться в доверие к ней, Сабине, воспользовавшись дружбой с Джесси.
– Почему ты считаешь, что у людей и дел других нет, кроме как интриговать против тебя? – возражал Джеймс. – Тебе постоянно мерещится, что они затеяли что-нибудь у тебя отобрать.
Джеймсу каким-то образом удавалось добиться, чтобы она почувствовала себя эмоционально неуравновешенной.
Ради недолгой вылазки в пещеру прибыли Доминика и ее муж Патрис. Поскольку Патрис знал дорогу, было принято решение пройти пешком два километра по сельской местности.
Успев обменяться теплым рукопожатием с каждым отдыхающим, Патрис внес в компанию настроение радостной приподнятости, чему немало способствовала широкая улыбка, которую не могли скрыть даже его огромные седеющие усы. Заперев дом, все девятеро веселой ватагой отправились в путь. Солнце светило им в спину. Гул неутихающей болтовни развевался за ними в сухом воздухе, словно вымпел на древке.
Они миновали поле высокой созревающей кукурузы, и Патрис, смеясь, сказал девочкам по-французски, чтобы они ни в коем случае не забирались в заросли кукурузы: там обитают духи, которые подкарауливают и ловят маленьких девочек.
– Imbécile! [18]– весело воскликнула Доминика. Бет подняла взгляд на Крисси, которая держала ее за руку:
– Это правда?
– Наверное, так оно и есть, – ответила Крисси, – если уж Патрис это говорит.
– Ну да?! – спросила Джесси. Крисси лишь загадочно улыбнулась. Сабина держалась позади, отставая метров на
пять, чтобы иметь возможность наблюдать за всей группой. Как бы там ни было, а Джесси едва ли назовешь неразвитой для ее возраста. Сабина ничуть не удивилась, когда Бет спросила, правда ли то, что сказал Патрис; однако и Джесси тоже захотела услышать от Крисси подтверждение сказанному.
Ах да, Крисси. Вот уж кто действительно вызывал у Сабины активную неприязнь. Она не любила Крисси из-за того, как та обходилась с другими женщинами; а отношение Крисси к остальным женщинам проявлялось в ее манере поведения с мужчинами. Даже сейчас, когда она вышагивала во главе группы вместе с Джесси и Бет, все в ней вызывало у Сабины брезгливость: откровенное покачивание бедер, беспрерывное облизывание губ и еще то, как она бессознательным движением головы встряхивала длинной темной гривой волос. Даже сейчас, в слишком узком, легком хлопчатом сарафане, она демонстрировала песочного цвета бедра и обветренные плечи, подставляя их жаркому языку солнца. Было очевидно, что она с удовольствием уловила блеск в глазах Патриса, когда их представляли друг другу!… Ну и выдержка у Доминики – делает вид, что ничего такого у нее и в мыслях нет. К тому же там был Мэтт, добряк Мэтт, которого поймали и закованным провели сквозь пустыни секса в вечный караван-сарай неуемного тщеславия этой женщины.
В цивилизованном и регламентированном мире непреложным законом должно быть сохранение общественного равновесия и подавление разрушительных стимулов, и для выполнения этих условий необходимо жить, не выставляя напоказ подробности собственного быта. А вот Крисси правила игры не соблюдала. Сабину раздражала вовсе не сексуальность Крисси. Ей самой, как ничто другое, нравилось, когда на улице или в ресторане мужчины оборачивались ей вслед. Прегрешение Крисси заключалось в том, что она подавала сигнал только одним вопросом: «Ты заинтересован?», тогда как дело женщины – послать вызов: «Достоин ли ты?» Сабина презирала Крисси, потому что та упрощала сексуальную игру.
Еще она не сомневалась, что у Крисси сейчас продолжается или, возможно, имела место в прошлом связь с Джеймсом. Она принадлежала к тому типу женщин, которые не в состоянии обуздывать свои пристрастия; то же свойство было присуще и Джеймсу. Подтверждение своим подозрениям Сабина усматривала даже в том, что Крисси умудрилась провести большую часть своего отпуска, успешно избегая ее общества. Настолько успешно, что они фактически ни разу не оказывались наедине в одном помещении. Так что несомненно одно: в поведении Крисси таился какой-то скрытый и низменный мотив. Постыдная тайна. Необходимость проникнуть в секрет, связывающий Джесси с этой особой, казалась Сабине более важной задачей, чем выяснение отношений с Джеймсом. Если Джеймсу нужна женщина вроде этой – сделайте одолжение. Крисси скорее выполняла роль чисто физиологическую, чем представляла серьезную угрозу, и ничто, в общем, не мешало Сабине пустить дело на самотек. Бог свидетель, у Джеймса случались романы, но он всегда возвращался. Другое дело Джесси. Было просто невыносимо наблюдать, до какой степени она подвержена влиянию Крисси. Быть своевольной, дерзкой, легкомысленной не так уж трудно, но все-таки каждый – особенно если ему одиннадцать лет, – по-видимому, считает, что это делает человека более интересным. Мысленно Сабина взяла себе на заметку: надо поговорить об этом с Джесси.