Страница:
И обезумевшая от страха женщина вновь закрыла лицо руками, словно желая скрыть свой позор от собственных глаз. Карлик смотрел на нее с состраданием.
– Помнишь ли ты тот алмаз, что выпал из лучшего кольца Неферт? – спросил он изменившимся голосом. – Мы искали его тогда и никак не могли найти. На другой день я случайно наступил на что-то твердое. Я нагнулся и увидел… потерянный алмаз. То, что ускользнуло от такого благородного органа, как глаз, нашла мозолистая, презренная подошва, и, может быть, рабу, маленькому Нему, не знающему, что такое честь, удастся придумать спасительное средство, которого не находит высокий ум его госпожи.
– Что же ты придумал? – спросила Катути.
– Путь к спасению! – ответил карлик. – Правда ли, что твоя сестра Сетхем была у тебя и вы помирились?
– Да. Она протянула мне руку, и я ответила ей тем же.
– Тогда иди к ней. Люди никогда не оказывают услугу с такой готовностью, как после примирения. Былая вражда кажется им только что зажившей раной, прикасаться к которой нужно бережно. Ведь Сетхем одной крови с тобой, и у нее нежное сердце.
– Но она не богата, – сказала Катути. – Каждая пальма в ее саду досталась ей от мужа и принадлежит ее детям.
– А Паакер тоже был у тебя?
– Да, но, разумеется, он пришел по просьбе матери. Он ведь ненавидит моего зятя.
– Это-то я хорошо знаю, – пробормотал карлик. – А что, если Неферт попросит его помочь?
Гордая вдова возмущенно выпрямилась. Она вдруг почувствовала, что позволяет карлику слишком много, и велела ему уйти.
Нему, поцеловав край ее одежды, робко спросил:
– Должен ли я забыть то, что ты мне доверила, или ты позволяешь мне еще подумать о спасении твоего сына?
Мгновение Катути колебалась, затем сказала:
– Ты разумно указал, чего мне не следует делать; может быть, боги внушат тебе, что я должна делать. А теперь оставь меня!
– Понадоблюсь ли я тебе завтра утром? – спросил карлик.
– Нет!
– Тогда я побываю в некрополе и принесу там жертву богам.
– Что ж, пожалуй, – промолвила Катути и пошла к дому, держа в руке злополучное письмо.
Нему остался один. Задумчиво устремив взгляд в землю, он бормотал про себя:
– Они не должны пасть жертвой бесчестья – сейчас это невозможно, иначе все пропало. А что такое честь? Все рождаются без нее и, в большинстве своем, даже не подозревая о ней, сходят в могилу достойными людьми. Лишь немногие – богатые да праздные – опутывают ею свои души. Они поступают, подобно эфиопам, которые стараются так обильно умастить жиром и бальзамом свои волосы, что превращают их в войлочный колпак. Этот колпак обезображивает их, но они так гордятся им, что скорее дадут отрезать себе уши, чем пожертвуют этим отвратительным грязным войлоком. Я чувствую… мне кажется… но нет, прежде чем снова открыть рот, схожу-ка я к своей матери, она одна знает больше, чем двадцать пророков вместе взятых.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
– Помнишь ли ты тот алмаз, что выпал из лучшего кольца Неферт? – спросил он изменившимся голосом. – Мы искали его тогда и никак не могли найти. На другой день я случайно наступил на что-то твердое. Я нагнулся и увидел… потерянный алмаз. То, что ускользнуло от такого благородного органа, как глаз, нашла мозолистая, презренная подошва, и, может быть, рабу, маленькому Нему, не знающему, что такое честь, удастся придумать спасительное средство, которого не находит высокий ум его госпожи.
– Что же ты придумал? – спросила Катути.
– Путь к спасению! – ответил карлик. – Правда ли, что твоя сестра Сетхем была у тебя и вы помирились?
– Да. Она протянула мне руку, и я ответила ей тем же.
– Тогда иди к ней. Люди никогда не оказывают услугу с такой готовностью, как после примирения. Былая вражда кажется им только что зажившей раной, прикасаться к которой нужно бережно. Ведь Сетхем одной крови с тобой, и у нее нежное сердце.
– Но она не богата, – сказала Катути. – Каждая пальма в ее саду досталась ей от мужа и принадлежит ее детям.
– А Паакер тоже был у тебя?
– Да, но, разумеется, он пришел по просьбе матери. Он ведь ненавидит моего зятя.
– Это-то я хорошо знаю, – пробормотал карлик. – А что, если Неферт попросит его помочь?
Гордая вдова возмущенно выпрямилась. Она вдруг почувствовала, что позволяет карлику слишком много, и велела ему уйти.
Нему, поцеловав край ее одежды, робко спросил:
– Должен ли я забыть то, что ты мне доверила, или ты позволяешь мне еще подумать о спасении твоего сына?
Мгновение Катути колебалась, затем сказала:
– Ты разумно указал, чего мне не следует делать; может быть, боги внушат тебе, что я должна делать. А теперь оставь меня!
– Понадоблюсь ли я тебе завтра утром? – спросил карлик.
– Нет!
– Тогда я побываю в некрополе и принесу там жертву богам.
– Что ж, пожалуй, – промолвила Катути и пошла к дому, держа в руке злополучное письмо.
Нему остался один. Задумчиво устремив взгляд в землю, он бормотал про себя:
– Они не должны пасть жертвой бесчестья – сейчас это невозможно, иначе все пропало. А что такое честь? Все рождаются без нее и, в большинстве своем, даже не подозревая о ней, сходят в могилу достойными людьми. Лишь немногие – богатые да праздные – опутывают ею свои души. Они поступают, подобно эфиопам, которые стараются так обильно умастить жиром и бальзамом свои волосы, что превращают их в войлочный колпак. Этот колпак обезображивает их, но они так гордятся им, что скорее дадут отрезать себе уши, чем пожертвуют этим отвратительным грязным войлоком. Я чувствую… мне кажется… но нет, прежде чем снова открыть рот, схожу-ка я к своей матери, она одна знает больше, чем двадцать пророков вместе взятых.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На другое утро, еще до восхода солнца Нему переправился через Нил вместе с маленьким белым осликом, подаренным ему много лет назад еще покойным отцом возничего Мена. Для своего путешествия по некрополю он решил воспользоваться прохладой ранних часов, предшествующих появлению дневного светила.
Хорошо зная все закоулки Города Мертвых, он не поехал по главной дороге, которая вела прямо к цели, и его ослик бойкой рысцой трусил к горе, отделявшей берег Нила от долины гробниц фараонов.
Перед ним открылся величественный амфитеатр, образованный высокими известковыми утесами, а на его фоне – грандиозный храм на горных уступах. Храм этот был построен в честь богини Хатор гордой соправительницей двух фараонов свергнутой династии – великой Хатшепсут, дабы служить памятником ее величию.
Обогнув храм справа, Нему направил своего ослика по крутой горной тропке. Это был самый близкий путь в долину, к гробницам фараонов.
Внизу раскинулся храм Хатшепсут, левее мирно дремал в утренней прохладе некрополь со своими домами, храмами и колоссами; еще левее, сквозь дымку утреннего тумана, виднелась сверкающая гладь Нила, усеянная белыми парусами. А дальше, на востоке, лежали Фивы, где громады храмов уже слегка розовели под лучами восходящего солнца.
Но карлик не обращал внимания на чудесный пейзаж, расстилавшийся перед ним. Погруженный в свои мысли, низко склонившись к шее ослика, он предоставил ему по собственному разумению то карабкаться в гору, то отдыхать, стоя на месте. Одолев таким образом половину горы, карлик услыхал позади себя приближающиеся шаги. И вскоре торопливый путник, догнав Нему, весело пожелал ему доброго утра. Карлик радушно ответил на приветствие.
Горная тропинка была узка, и Нему, заметив, что нагнавший его человек – жрец, придержал своего ослика и почтительно сказал:
– Проходи вперед, святой отец, – твои две ноги шагают быстрее, чем наши четыре копытца.
– Я спешу помочь больной, – сказал врач Небсехт, друг Пентаура; он опять торопился к дочери парасхита и потому стремился обогнать неторопливого всадника.
В этот миг над алевшим горизонтом поднялся пылающий диск солнца, и из храма, лежавшего у ног путников, раздалось торжественное пение многоголосого мужского хора.
Нему соскользнул с ослика и, встав на колени, воздел руки к небу. Жрец последовал его примеру. Однако если взор карлика был с благоговением обращен на восток, где совершалось таинство возрождения бога солнца, то глаза Небсехта блуждали по земле. Вот он опустил одну руку и поднял лежавшую на тропинке редкую окаменевшую раковину.
Прошло несколько минут, и Небсехт поднялся, а за ним встал и Нему.
– Чудесное утро, – сказал карлик. – Сегодня святые отцы там, внизу, что-то поднялись раньше обычного.
Врач с улыбкой кивнул головой.
– Неужели ты живешь в некрополе? – спросил он. – Кто же это держит здесь карликов?
– Никто, – отвечал Нему. – Но разреши и мне задать тебе вопрос: кто же из людей, живущих за этой горой, столь знатен, что врач из Дома Сети жертвует ради него сладким утренним сном?
– Та, которую я посещаю, не из великих, но велики ее страдания, – ответил Небсехт.
Нему удивленно взглянул на него и пробормотал:
– Это благородно…– Но, не договорив, он вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Ты идешь по приказу царевны Бент-Анат к внучке парасхита, попавшей под ее колесницу. Я так и знал! Должна же трапеза, ради которой врач встает в такую рань, иметь хотя бы привкус знатности. Как здоровье несчастной девочки?
В последних словах карлика неожиданно прозвучали нотки такого неподдельного участия, что врач, которому упрек, брошенный карликом, показался справедливым, приветливо отвечал:
– Ей лучше. Надеюсь, она выживет.
– Хвала богам! – воскликнул карлик, а врач тем временем поспешил вперед.
Торопливо поднялся Небсехт на гору, сбежал вниз и давно уже сидел в хижине парасхита возле Уарды, когда Нему, наконец, добрался до жилища своей матери – той самой Хект, что дала Паакеру любовное зелье.
Старуха, как обычно, сидела у входа в пещеру.
Подле нее лежала доска с двумя поперечными планками на концах. Между ними был зажат маленький мальчик, причем голова его упиралась в одну из этих поперечин, а ноги – в другую, Хект в совершенстве умела делать карликов! За такую игрушку в облике человека платили большие деньги, и этот хорошенький ребенок, зажатый в орудие пытки, должен был стать ценным товаром.
Едва только колдунья увидела приближающегося Нему, она схватила доску с ребенком и унесла ее в пещеру, приговаривая строгим голосом:
– Чуть пошевельнешься, мальчик, будешь бит. Дай-ка я тебя привяжу.
– Только не привязывай! – взмолился ребенок. – Я буду молчать и не пошевельнусь.
– А ну вытянись! – приказала старуха и крепко привязала плачущего ребенка к доске. – Будешь лежать смирно – получишь медовую лепешку, и я позволю тебе поиграть с цыплятами.
Ребенок успокоился, и его глазки засверкали радостью и надеждой. Ухватившись своими ручонками за платье старухи, мальчик тоненьким, жалобным голоском сказал:
– Я буду лежать тихо, как мышонок. Никто не узнает, что я здесь. Но когда ты мне дашь медовую лепешку, отпусти меня немного побегать и сходить к Уарде.
– Она хворает. А тебе там что нужно? – спросила старуха.
– Я отнесу ей лепешку, – прошептал ребенок, и на глазах его заблестели слезы.
Старуха слегка коснулась пальцами его подбородка, – какая-то таинственная сила влекла ее нагнуться и поцеловать ребенка. Но не успели ее губы приблизиться к нему, как она резко отвернулась и проворчала:
– Лежи смирно. Там видно будет! – И набросила на мальчика коричневый мешок.
Затем она вышла из пещеры, поздоровалась с Нему и принялась угощать его молоком, хлебом и медом. Он, по-видимому, принял близко к сердцу весть о несчастье с внучкой парасхита, так как сразу же стал расспрашивать колдунью о ее здоровье. Сообщив ему все, что она знала сама, старуха, наконец, спросила:
– Что привело тебя сюда? Когда ты последний раз удосужился меня посетить, в Ниле было еще очень мало воды, а теперь она уже вновь стала убывать.95 Может быть, тебя послала твоя госпожа, или ты сам нуждаешься в моей помощи? Все вы одинаковы! Никто из вас не пойдет к ближнему без выгоды для себя. Что тебе нужно?
– Ничего мне не нужно, – ответил карлик. – Но…
– Но ты пришел по чьему-то поручению, – сказала, ухмыляясь, колдунья. – А это одно и то же! Ведь если кто просит для другого, то сам он в первую очередь думает при этом о себе.
– Пусть так, – уклончиво ответил карлик. – Во всяком случае, твои слова убеждают меня, что с того времени, как я последний раз был здесь, мудрости у тебя ничуть не убавилось. И это меня радует, ибо мне нужен твой совет!
– Это недорого стоит. Что у вас там случилось? Откровенно, ничего не утаив, Нему рассказал матери о том, что творится в доме его госпожи, о страшном позоре, который грозит ей из-за легкомыслия сына. Слушая его, старуха неодобрительно покачивала своей седой головой, но, ни разу не прервав карлика, дала ему договорить до конца. Затем внезапно сверкнув глазами, она спросила:
– И вы в самом деле надеетесь посадить воробья на место орла, какого-то Ани на трон Рамсеса?
– На нашей стороне войска, сражающиеся в Эфиопии! – вскричал Нему. – Жрецы поднялись против фараона и признали в Ани подлинную кровь Ра!
– Это большая сила, – сказала старуха.
– Вот видишь… Много собак – газели смерть, – пошутил карлик.
– Да, но Рамсес вовсе не робкая газель, это лев, – серьезно сказала старуха. – Вы затеяли опасную игру.
– Это мы знаем, – сказал Нему. – Зато мы можем выиграть все.
– Или все проиграть, – буркнула старуха, поглаживая свою жилистую шею. – Делайте, что хотите, по мне – не все ли равно, кто посылает юношей на смерть и угоняет у стариков скот. А от меня-то вам что нужно?
– Я пришел сюда сам по себе, – ответил карлик, – и хочу спросить, как быть Катути, чтобы спасти своего сына и всю семью от бесчестья.
– Гм! – промычала колдунья и, выпрямившись, удивленно взглянула на Нему. – Ты что-то слишком близко к сердцу стал принимать судьбу этих знатных господ, будто свою собственную.
Карлик покраснел и пробормотал, запинаясь:
– Катути – добрая госпожа, и, если все уладится к лучшему, от этого перепадет кое-что и нам с тобой.
Старуха засмеялась и недоверчиво покачала головой.
– Тебе-то, может, и достанется лепешка, а мне – одни крохи! На уме у тебя что-то другое, и я могу заглянуть в твою душу, как в грудь вот этого выпотрошенного ворона. Ты ведь из тех, кому не сидится на месте, повсюду суешь свой нос, суетишься, вечно что-то затеваешь. Будь ты сыном жреца да ростом головы на три повыше, ты, пожалуй, далеко бы пошел. Высоко летаешь, да где-то сядешь: или станешь другом фараона или умрешь на виселице!
Старуха расхохоталась, а Нему, стиснув зубы, сказал:
– Да, если бы я не был карликом, сыном ведьмы, то теперь сам играл бы людьми, как они играют мной. Я умнее их всех вместе взятых и наперед знаю их помыслы. Сто дорог открыты предо мной, когда они не знают, куда кинуться, а там, куда они беззаботно спешат, я вижу бездонную пропасть.
– И все-таки ты пришел ко мне, – ядовито заметила старуха.
– Я пришел за советом, – серьезно сказал Нему, – ибо одна голова хорошо, а две лучше. К тому же со стороны всегда виднее, да и ты в конце концов обязана мне помочь.
– Обязана? – удивилась колдунья. – Это еще почему?
– Ты обязана мне помочь, – повторил Нему, и голос его звучал укоризненно. – Ты сделала меня карликом, калекой.
– Но ведь никому так хорошо не живется, как вам, карликам, – перебила его старуха.
Нему печально покачал головой.
– Это я уже не раз слышал. По отношению к другим, родившимся, подобно мне, в нищете, ты, может быть, и права. Но мне ты искалечила не только тело, но и душу, ты обрекла меня на невыносимые страдания.
И он бессильно уронил на руку свою большую голову. Старуха подошла к нему вплотную и ласково спросила:
– Что с тобой? А я-то думала, тебе хорошо в доме Мена.
– И это говоришь ты! – вскричал карлик. – Ты, которая только что дала мне увидеть себя самого как в зеркале, неукротимого, полного сил? Ты ловко превратила меня в уродца и продала казначею Рамсеса, а он подарил меня отцу Мена, своему зятю. Пятнадцать лет прошло с тех пор! Я был тогда не хуже всех других юношей, только ум мой был живее, а нрав беспокойнее и горячее, чем у них. Как игрушку, отдали меня маленькому Мена, и тот запрягал меня в свою игрушечную колесницу, украшал меня лентами и перьями, хлестал плетью, если я бежал медленно. А как смеялась надо мной девушка, за которую я готов был отдать жизнь, – дочь привратника, когда я в пестром шутовском наряде, задыхаясь, скакал, запряженный в колесницу, и плеть моего молодого хозяина свистела над моей головой, пот градом катился со лба, а израненное сердце обливалось кровью! Потом умер отец Мена, и мальчика отдали в Дом Сети, а я попал к жене его домоправителя, которого Катути позднее сослала в родовое имение в Ермонт. Что это были за годы! Девочки играли мной в куклы, укладывали меня в колыбель, заставляя закрывать глаза и делать вид, будто я сплю, в то время когда в душе моей бушевала любовь и ненависть, а в голове зрели великие планы. Если я пробовал сопротивляться – они секли меня розгами. А однажды, когда я, потеряв от ярости рассудок, ударил до крови маленькую Аснат, Мена, который вошел в комнату, повесил меня за пояс на гвоздь в кладовке и оставил висеть там… Он потом говорил, что забыл обо мне. А на меня напали крысы! Вот следы их укусов – вот эти белые шрамы! Взгляни! Со временем они, может быть, исчезнут, но раны, нанесенные моему сердцу, никогда не перестанут кровоточить! Затем Мена взял в жены Неферт, и вместе с ней в дом пришла ее мать Катути. Она забрала меня у домоправителя, я сумел стать нужным ей, она обращается со мной, как с человеком, ценит мой ум и прислушивается к моим советам. Поэтому-то я и хочу возвеличить ее и вместе с ней обрести власть. Если Ани взойдет на трон, мы будем руководить им – ты, я и она! Рамсес должен быть свергнут, а вместе с ним и Мена – этот мальчишка, который истязал мое тело и ранил душу.
Старуха молча стояла возле карлика, слушая его взволнованные слова. Но вот она села на грубо сколоченный стул и, принявшись ощипывать удода, сказала:
– Теперь я тебя понимаю – ты хочешь мстить, хочешь забраться высоко, и я должна точить тебе нож и держать для тебя лестницу. Бедный малыш! На вот, выпей для успокоения глоток молока, да послушай моего совета. Катути нужно много денег, чтобы избежать бесчестья. Ей стоит только нагнуться и подобрать их – они лежат у ее ворот.
Карлик удивленно взглянул на старуху.
– Махор Паакер – сын ее сестры Сетхем. Не так ли?
– Так!
– А дочь Катути Неферт – жена твоего хозяина Мена. Так вот, кое-кто не прочь переманить брошенную курочку на свой двор.
– Ты говоришь о Паакере, который был помолвлен с Неферт еще до того, как она вышла за Мена?
– Паакер позавчера приходил ко мне.
– К тебе?
– Да, да! Ко мне, к старой Хект, чтобы купить любовный напиток. И я дала ему кое-что, но ты знаешь, я очень любопытна, вот и пошла я за ним следом, видела, как он дал крошке эту водичку, да еще разузнала, кто она такая.
– И Неферт выпила это зелье? – с ужасом спросил карлик.
– Да, выпила каплю уксуса с морковным соком, – смеясь, ответила старуха. – Но можешь быть уверен: если богатый человек умоляет помочь ему добиться любви женщины, значит, он готов на все. Пусть Неферт попросит у Паакера денег – и долги легкомысленного юноши уплачены.
– Катути горда, она сразу оборвала меня, как только я осмелился предложить ей это.
– Ну, пусть в таком случае сам Паакер предложит ей деньги. Намекни ему, что он может заслужить расположение Неферт, расскажи о несчастье, которое постигло ее семью, а если он станет отказываться – но только в этом случае, – дай ему понять, что тебе кое-что известно о моем зелье.
Несколько минут карлик задумчиво молчал, опустив голову. Потом он встрепенулся и восхищенно посмотрел на старуху:
– Вот это правильный путь!
– Неправильный путь вы могли бы избрать и без моей помощи, – буркнула она. – Пожалуй, дело ваше не так уж плохо, как мне сперва показалось. Катути должна быть благодарна своему непутевому сынку за то, что он проиграл мумию отца. Ты что, не понимаешь меня? Ну, если ты действительно там самый умный, то каковы же все остальные!
– Ты полагаешь, что мою госпожу станут превозносить на все лады за то, что она жертвует такую огромную сумму ради доброго имени…
– При чем тут имя? Разве в этом дело! – нетерпеливо перебила его старуха. – Все обстоит гораздо проще. Перед нами двое – Паакер и жена Мена. Если махор отдаст ради этой молодой женщины целое состояние, то он, разумеется, захочет обладать ею, и тут уж Катути не посмеет стать ему поперек дороги: она-то будет знать, за что племянник заплатил такие деньги. Но на его пути встанет Мена. Этого нужно просто удалить. Возничий близок к фараону, а когда набрасывают петлю на одного, она легко может прихватить и другого. Так вот, возьмите Паакера себе в союзники, сумейте разумно воспользоваться им – и тогда за крысиные укусы кое-кто заплатит смертельными ранами. А Рамсес, который сотрет вас с лица земли, если вы осмелитесь открыто выступить против него, будет поражен дротиком, брошенным из засады. Когда трон освободится, везиру, пожалуй, удастся вскарабкаться на него своими слабенькими ножками, – конечно, если ему еще и жрецы пособят. Вот ты сидишь здесь, разинув рот, а ведь я тебе в сущности ничего такого и не посоветовала, до чего ты и сам не мог бы додуматься.
– Ты – настоящий кладезь премудрости! – воскликнул карлик.
– Ну, а теперь ступай! – сказала колдунья. – Поведай Катути и везиру эти мысли, выдав их за свои, и повергни их в удивление. Сегодня ты еще сознаешь, что это я указала, как вам надлежит действовать, но завтра ты это позабудешь, а послезавтра возомнишь, что тебя вдохновили девять великих богов. Уж я-то знаю! Но я не могу ничего давать даром. Тебя кормит твой малый рост, других – сильные руки, ну а я зарабатываю свой скудный хлеб мыслями, что сидят вот здесь, – и она ткнула пальцем себе в лоб. – Так вот, слушай! Когда вы склоните Паакера на свою сторону и Ани изъявит готовность им воспользоваться, ты скажешь ему: есть тайна, которая делает махора игрушкой его желаний; тайна эта известна одной Хект, и она была бы не прочь ее продать.
– Будет исполнено! Непременно! – крикнул карлик. – А что ты потребуешь за эту тайну?
– Немногого, – сказала старуха. – Всего лишь грамоты, разрешающей мне заниматься моими делами, чтобы меня не трогали жрецы, и достойного погребения после смерти.
– Едва ли везир согласится на это: ведь он должен избегать ссоры со служителями божества.
– И всячески унижать Рамсеса в их глазах?! – перебила его старуха. – Так слушай же: Ани не нужно писать мне новой грамоты, пусть лишь возобновит старую, полученную мной от Рамсеса, когда я вылечила его любимого коня. Но они сожгли эту грамоту вместе со всеми пожитками, когда разграбили мою хижину, объявив меня колдуньей, а мои вещи – орудиями Сетха. С погребением же пока что можно не торопиться. Я желаю получить грамоту Рамсеса и ничего больше.
– Ты получишь ее, – поспешил заверить карлик старуху. – А теперь прощай! Мне еще поручено заглянуть в усыпальницу нашего дома и посмотреть, все ли там в порядке, есть ли жертвоприношения, подлить благовоний в сосуды и велеть кое-что подновить. Когда Сехет уже не будет так свирепствовать и станет прохладнее, я еще раз появлюсь в ваших краях. Мне хотелось бы навестить парасхита Пинема и взглянуть на несчастную Уарду.
Хорошо зная все закоулки Города Мертвых, он не поехал по главной дороге, которая вела прямо к цели, и его ослик бойкой рысцой трусил к горе, отделявшей берег Нила от долины гробниц фараонов.
Перед ним открылся величественный амфитеатр, образованный высокими известковыми утесами, а на его фоне – грандиозный храм на горных уступах. Храм этот был построен в честь богини Хатор гордой соправительницей двух фараонов свергнутой династии – великой Хатшепсут, дабы служить памятником ее величию.
Обогнув храм справа, Нему направил своего ослика по крутой горной тропке. Это был самый близкий путь в долину, к гробницам фараонов.
Внизу раскинулся храм Хатшепсут, левее мирно дремал в утренней прохладе некрополь со своими домами, храмами и колоссами; еще левее, сквозь дымку утреннего тумана, виднелась сверкающая гладь Нила, усеянная белыми парусами. А дальше, на востоке, лежали Фивы, где громады храмов уже слегка розовели под лучами восходящего солнца.
Но карлик не обращал внимания на чудесный пейзаж, расстилавшийся перед ним. Погруженный в свои мысли, низко склонившись к шее ослика, он предоставил ему по собственному разумению то карабкаться в гору, то отдыхать, стоя на месте. Одолев таким образом половину горы, карлик услыхал позади себя приближающиеся шаги. И вскоре торопливый путник, догнав Нему, весело пожелал ему доброго утра. Карлик радушно ответил на приветствие.
Горная тропинка была узка, и Нему, заметив, что нагнавший его человек – жрец, придержал своего ослика и почтительно сказал:
– Проходи вперед, святой отец, – твои две ноги шагают быстрее, чем наши четыре копытца.
– Я спешу помочь больной, – сказал врач Небсехт, друг Пентаура; он опять торопился к дочери парасхита и потому стремился обогнать неторопливого всадника.
В этот миг над алевшим горизонтом поднялся пылающий диск солнца, и из храма, лежавшего у ног путников, раздалось торжественное пение многоголосого мужского хора.
Нему соскользнул с ослика и, встав на колени, воздел руки к небу. Жрец последовал его примеру. Однако если взор карлика был с благоговением обращен на восток, где совершалось таинство возрождения бога солнца, то глаза Небсехта блуждали по земле. Вот он опустил одну руку и поднял лежавшую на тропинке редкую окаменевшую раковину.
Прошло несколько минут, и Небсехт поднялся, а за ним встал и Нему.
– Чудесное утро, – сказал карлик. – Сегодня святые отцы там, внизу, что-то поднялись раньше обычного.
Врач с улыбкой кивнул головой.
– Неужели ты живешь в некрополе? – спросил он. – Кто же это держит здесь карликов?
– Никто, – отвечал Нему. – Но разреши и мне задать тебе вопрос: кто же из людей, живущих за этой горой, столь знатен, что врач из Дома Сети жертвует ради него сладким утренним сном?
– Та, которую я посещаю, не из великих, но велики ее страдания, – ответил Небсехт.
Нему удивленно взглянул на него и пробормотал:
– Это благородно…– Но, не договорив, он вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:
– Ты идешь по приказу царевны Бент-Анат к внучке парасхита, попавшей под ее колесницу. Я так и знал! Должна же трапеза, ради которой врач встает в такую рань, иметь хотя бы привкус знатности. Как здоровье несчастной девочки?
В последних словах карлика неожиданно прозвучали нотки такого неподдельного участия, что врач, которому упрек, брошенный карликом, показался справедливым, приветливо отвечал:
– Ей лучше. Надеюсь, она выживет.
– Хвала богам! – воскликнул карлик, а врач тем временем поспешил вперед.
Торопливо поднялся Небсехт на гору, сбежал вниз и давно уже сидел в хижине парасхита возле Уарды, когда Нему, наконец, добрался до жилища своей матери – той самой Хект, что дала Паакеру любовное зелье.
Старуха, как обычно, сидела у входа в пещеру.
Подле нее лежала доска с двумя поперечными планками на концах. Между ними был зажат маленький мальчик, причем голова его упиралась в одну из этих поперечин, а ноги – в другую, Хект в совершенстве умела делать карликов! За такую игрушку в облике человека платили большие деньги, и этот хорошенький ребенок, зажатый в орудие пытки, должен был стать ценным товаром.
Едва только колдунья увидела приближающегося Нему, она схватила доску с ребенком и унесла ее в пещеру, приговаривая строгим голосом:
– Чуть пошевельнешься, мальчик, будешь бит. Дай-ка я тебя привяжу.
– Только не привязывай! – взмолился ребенок. – Я буду молчать и не пошевельнусь.
– А ну вытянись! – приказала старуха и крепко привязала плачущего ребенка к доске. – Будешь лежать смирно – получишь медовую лепешку, и я позволю тебе поиграть с цыплятами.
Ребенок успокоился, и его глазки засверкали радостью и надеждой. Ухватившись своими ручонками за платье старухи, мальчик тоненьким, жалобным голоском сказал:
– Я буду лежать тихо, как мышонок. Никто не узнает, что я здесь. Но когда ты мне дашь медовую лепешку, отпусти меня немного побегать и сходить к Уарде.
– Она хворает. А тебе там что нужно? – спросила старуха.
– Я отнесу ей лепешку, – прошептал ребенок, и на глазах его заблестели слезы.
Старуха слегка коснулась пальцами его подбородка, – какая-то таинственная сила влекла ее нагнуться и поцеловать ребенка. Но не успели ее губы приблизиться к нему, как она резко отвернулась и проворчала:
– Лежи смирно. Там видно будет! – И набросила на мальчика коричневый мешок.
Затем она вышла из пещеры, поздоровалась с Нему и принялась угощать его молоком, хлебом и медом. Он, по-видимому, принял близко к сердцу весть о несчастье с внучкой парасхита, так как сразу же стал расспрашивать колдунью о ее здоровье. Сообщив ему все, что она знала сама, старуха, наконец, спросила:
– Что привело тебя сюда? Когда ты последний раз удосужился меня посетить, в Ниле было еще очень мало воды, а теперь она уже вновь стала убывать.95 Может быть, тебя послала твоя госпожа, или ты сам нуждаешься в моей помощи? Все вы одинаковы! Никто из вас не пойдет к ближнему без выгоды для себя. Что тебе нужно?
– Ничего мне не нужно, – ответил карлик. – Но…
– Но ты пришел по чьему-то поручению, – сказала, ухмыляясь, колдунья. – А это одно и то же! Ведь если кто просит для другого, то сам он в первую очередь думает при этом о себе.
– Пусть так, – уклончиво ответил карлик. – Во всяком случае, твои слова убеждают меня, что с того времени, как я последний раз был здесь, мудрости у тебя ничуть не убавилось. И это меня радует, ибо мне нужен твой совет!
– Это недорого стоит. Что у вас там случилось? Откровенно, ничего не утаив, Нему рассказал матери о том, что творится в доме его госпожи, о страшном позоре, который грозит ей из-за легкомыслия сына. Слушая его, старуха неодобрительно покачивала своей седой головой, но, ни разу не прервав карлика, дала ему договорить до конца. Затем внезапно сверкнув глазами, она спросила:
– И вы в самом деле надеетесь посадить воробья на место орла, какого-то Ани на трон Рамсеса?
– На нашей стороне войска, сражающиеся в Эфиопии! – вскричал Нему. – Жрецы поднялись против фараона и признали в Ани подлинную кровь Ра!
– Это большая сила, – сказала старуха.
– Вот видишь… Много собак – газели смерть, – пошутил карлик.
– Да, но Рамсес вовсе не робкая газель, это лев, – серьезно сказала старуха. – Вы затеяли опасную игру.
– Это мы знаем, – сказал Нему. – Зато мы можем выиграть все.
– Или все проиграть, – буркнула старуха, поглаживая свою жилистую шею. – Делайте, что хотите, по мне – не все ли равно, кто посылает юношей на смерть и угоняет у стариков скот. А от меня-то вам что нужно?
– Я пришел сюда сам по себе, – ответил карлик, – и хочу спросить, как быть Катути, чтобы спасти своего сына и всю семью от бесчестья.
– Гм! – промычала колдунья и, выпрямившись, удивленно взглянула на Нему. – Ты что-то слишком близко к сердцу стал принимать судьбу этих знатных господ, будто свою собственную.
Карлик покраснел и пробормотал, запинаясь:
– Катути – добрая госпожа, и, если все уладится к лучшему, от этого перепадет кое-что и нам с тобой.
Старуха засмеялась и недоверчиво покачала головой.
– Тебе-то, может, и достанется лепешка, а мне – одни крохи! На уме у тебя что-то другое, и я могу заглянуть в твою душу, как в грудь вот этого выпотрошенного ворона. Ты ведь из тех, кому не сидится на месте, повсюду суешь свой нос, суетишься, вечно что-то затеваешь. Будь ты сыном жреца да ростом головы на три повыше, ты, пожалуй, далеко бы пошел. Высоко летаешь, да где-то сядешь: или станешь другом фараона или умрешь на виселице!
Старуха расхохоталась, а Нему, стиснув зубы, сказал:
– Да, если бы я не был карликом, сыном ведьмы, то теперь сам играл бы людьми, как они играют мной. Я умнее их всех вместе взятых и наперед знаю их помыслы. Сто дорог открыты предо мной, когда они не знают, куда кинуться, а там, куда они беззаботно спешат, я вижу бездонную пропасть.
– И все-таки ты пришел ко мне, – ядовито заметила старуха.
– Я пришел за советом, – серьезно сказал Нему, – ибо одна голова хорошо, а две лучше. К тому же со стороны всегда виднее, да и ты в конце концов обязана мне помочь.
– Обязана? – удивилась колдунья. – Это еще почему?
– Ты обязана мне помочь, – повторил Нему, и голос его звучал укоризненно. – Ты сделала меня карликом, калекой.
– Но ведь никому так хорошо не живется, как вам, карликам, – перебила его старуха.
Нему печально покачал головой.
– Это я уже не раз слышал. По отношению к другим, родившимся, подобно мне, в нищете, ты, может быть, и права. Но мне ты искалечила не только тело, но и душу, ты обрекла меня на невыносимые страдания.
И он бессильно уронил на руку свою большую голову. Старуха подошла к нему вплотную и ласково спросила:
– Что с тобой? А я-то думала, тебе хорошо в доме Мена.
– И это говоришь ты! – вскричал карлик. – Ты, которая только что дала мне увидеть себя самого как в зеркале, неукротимого, полного сил? Ты ловко превратила меня в уродца и продала казначею Рамсеса, а он подарил меня отцу Мена, своему зятю. Пятнадцать лет прошло с тех пор! Я был тогда не хуже всех других юношей, только ум мой был живее, а нрав беспокойнее и горячее, чем у них. Как игрушку, отдали меня маленькому Мена, и тот запрягал меня в свою игрушечную колесницу, украшал меня лентами и перьями, хлестал плетью, если я бежал медленно. А как смеялась надо мной девушка, за которую я готов был отдать жизнь, – дочь привратника, когда я в пестром шутовском наряде, задыхаясь, скакал, запряженный в колесницу, и плеть моего молодого хозяина свистела над моей головой, пот градом катился со лба, а израненное сердце обливалось кровью! Потом умер отец Мена, и мальчика отдали в Дом Сети, а я попал к жене его домоправителя, которого Катути позднее сослала в родовое имение в Ермонт. Что это были за годы! Девочки играли мной в куклы, укладывали меня в колыбель, заставляя закрывать глаза и делать вид, будто я сплю, в то время когда в душе моей бушевала любовь и ненависть, а в голове зрели великие планы. Если я пробовал сопротивляться – они секли меня розгами. А однажды, когда я, потеряв от ярости рассудок, ударил до крови маленькую Аснат, Мена, который вошел в комнату, повесил меня за пояс на гвоздь в кладовке и оставил висеть там… Он потом говорил, что забыл обо мне. А на меня напали крысы! Вот следы их укусов – вот эти белые шрамы! Взгляни! Со временем они, может быть, исчезнут, но раны, нанесенные моему сердцу, никогда не перестанут кровоточить! Затем Мена взял в жены Неферт, и вместе с ней в дом пришла ее мать Катути. Она забрала меня у домоправителя, я сумел стать нужным ей, она обращается со мной, как с человеком, ценит мой ум и прислушивается к моим советам. Поэтому-то я и хочу возвеличить ее и вместе с ней обрести власть. Если Ани взойдет на трон, мы будем руководить им – ты, я и она! Рамсес должен быть свергнут, а вместе с ним и Мена – этот мальчишка, который истязал мое тело и ранил душу.
Старуха молча стояла возле карлика, слушая его взволнованные слова. Но вот она села на грубо сколоченный стул и, принявшись ощипывать удода, сказала:
– Теперь я тебя понимаю – ты хочешь мстить, хочешь забраться высоко, и я должна точить тебе нож и держать для тебя лестницу. Бедный малыш! На вот, выпей для успокоения глоток молока, да послушай моего совета. Катути нужно много денег, чтобы избежать бесчестья. Ей стоит только нагнуться и подобрать их – они лежат у ее ворот.
Карлик удивленно взглянул на старуху.
– Махор Паакер – сын ее сестры Сетхем. Не так ли?
– Так!
– А дочь Катути Неферт – жена твоего хозяина Мена. Так вот, кое-кто не прочь переманить брошенную курочку на свой двор.
– Ты говоришь о Паакере, который был помолвлен с Неферт еще до того, как она вышла за Мена?
– Паакер позавчера приходил ко мне.
– К тебе?
– Да, да! Ко мне, к старой Хект, чтобы купить любовный напиток. И я дала ему кое-что, но ты знаешь, я очень любопытна, вот и пошла я за ним следом, видела, как он дал крошке эту водичку, да еще разузнала, кто она такая.
– И Неферт выпила это зелье? – с ужасом спросил карлик.
– Да, выпила каплю уксуса с морковным соком, – смеясь, ответила старуха. – Но можешь быть уверен: если богатый человек умоляет помочь ему добиться любви женщины, значит, он готов на все. Пусть Неферт попросит у Паакера денег – и долги легкомысленного юноши уплачены.
– Катути горда, она сразу оборвала меня, как только я осмелился предложить ей это.
– Ну, пусть в таком случае сам Паакер предложит ей деньги. Намекни ему, что он может заслужить расположение Неферт, расскажи о несчастье, которое постигло ее семью, а если он станет отказываться – но только в этом случае, – дай ему понять, что тебе кое-что известно о моем зелье.
Несколько минут карлик задумчиво молчал, опустив голову. Потом он встрепенулся и восхищенно посмотрел на старуху:
– Вот это правильный путь!
– Неправильный путь вы могли бы избрать и без моей помощи, – буркнула она. – Пожалуй, дело ваше не так уж плохо, как мне сперва показалось. Катути должна быть благодарна своему непутевому сынку за то, что он проиграл мумию отца. Ты что, не понимаешь меня? Ну, если ты действительно там самый умный, то каковы же все остальные!
– Ты полагаешь, что мою госпожу станут превозносить на все лады за то, что она жертвует такую огромную сумму ради доброго имени…
– При чем тут имя? Разве в этом дело! – нетерпеливо перебила его старуха. – Все обстоит гораздо проще. Перед нами двое – Паакер и жена Мена. Если махор отдаст ради этой молодой женщины целое состояние, то он, разумеется, захочет обладать ею, и тут уж Катути не посмеет стать ему поперек дороги: она-то будет знать, за что племянник заплатил такие деньги. Но на его пути встанет Мена. Этого нужно просто удалить. Возничий близок к фараону, а когда набрасывают петлю на одного, она легко может прихватить и другого. Так вот, возьмите Паакера себе в союзники, сумейте разумно воспользоваться им – и тогда за крысиные укусы кое-кто заплатит смертельными ранами. А Рамсес, который сотрет вас с лица земли, если вы осмелитесь открыто выступить против него, будет поражен дротиком, брошенным из засады. Когда трон освободится, везиру, пожалуй, удастся вскарабкаться на него своими слабенькими ножками, – конечно, если ему еще и жрецы пособят. Вот ты сидишь здесь, разинув рот, а ведь я тебе в сущности ничего такого и не посоветовала, до чего ты и сам не мог бы додуматься.
– Ты – настоящий кладезь премудрости! – воскликнул карлик.
– Ну, а теперь ступай! – сказала колдунья. – Поведай Катути и везиру эти мысли, выдав их за свои, и повергни их в удивление. Сегодня ты еще сознаешь, что это я указала, как вам надлежит действовать, но завтра ты это позабудешь, а послезавтра возомнишь, что тебя вдохновили девять великих богов. Уж я-то знаю! Но я не могу ничего давать даром. Тебя кормит твой малый рост, других – сильные руки, ну а я зарабатываю свой скудный хлеб мыслями, что сидят вот здесь, – и она ткнула пальцем себе в лоб. – Так вот, слушай! Когда вы склоните Паакера на свою сторону и Ани изъявит готовность им воспользоваться, ты скажешь ему: есть тайна, которая делает махора игрушкой его желаний; тайна эта известна одной Хект, и она была бы не прочь ее продать.
– Будет исполнено! Непременно! – крикнул карлик. – А что ты потребуешь за эту тайну?
– Немногого, – сказала старуха. – Всего лишь грамоты, разрешающей мне заниматься моими делами, чтобы меня не трогали жрецы, и достойного погребения после смерти.
– Едва ли везир согласится на это: ведь он должен избегать ссоры со служителями божества.
– И всячески унижать Рамсеса в их глазах?! – перебила его старуха. – Так слушай же: Ани не нужно писать мне новой грамоты, пусть лишь возобновит старую, полученную мной от Рамсеса, когда я вылечила его любимого коня. Но они сожгли эту грамоту вместе со всеми пожитками, когда разграбили мою хижину, объявив меня колдуньей, а мои вещи – орудиями Сетха. С погребением же пока что можно не торопиться. Я желаю получить грамоту Рамсеса и ничего больше.
– Ты получишь ее, – поспешил заверить карлик старуху. – А теперь прощай! Мне еще поручено заглянуть в усыпальницу нашего дома и посмотреть, все ли там в порядке, есть ли жертвоприношения, подлить благовоний в сосуды и велеть кое-что подновить. Когда Сехет уже не будет так свирепствовать и станет прохладнее, я еще раз появлюсь в ваших краях. Мне хотелось бы навестить парасхита Пинема и взглянуть на несчастную Уарду.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В то время, когда карлик разговаривал с колдуньей, двое мужчин перед хижиной парасхита усердно забивали в землю колья и укрепляли на них кусок дырявой парусины.
Один из них, старик парасхит, дед Уарды, время от времени просил другого не забывать о больной и поменьше шуметь. Закончив свою несложную работу и устроив под навесом ложе из свежей пшеничной соломы, оба уселись на земле, поглядывая в сторону хижины, где у порога сидел врач Небсехт, ожидая, пока проснется спящая девочка.
– Кто этот человек? – спросил врач у старика, указывая на его помощника – высокого, загорелого воина с густой рыжей бородой.
– Мой сын, – ответил парасхит. – Он вернулся из Сирии.
– Отец Уарды? – удивленно спросил врач.
Воин утвердительно кивнул головой и сказал грубым, но не лишенным теплоты голосом:
– Конечно, этому трудно поверить: она такая беленькая и румяная. Ее мать была из чужих краев, она была очень нежного сложения, и Уарда вся в нее. Я боюсь тронуть свою дочь даже мизинцем, а тут на ее хрупкое тельце налетела колесница, и она все-таки осталась жива! …
– Если бы не помощь этого доброго врача, ты не застал бы ее в живых, – сказал парасхит, подходя к Небсехту и целуя край его одежды. – Да вознаградят тебя боги, святой отец, за все, что ты сделал для нас, несчастных бедняков.
– Но мы не нищие! – вскричал воин, хлопнув рукой по туго набитому мешочку, висевшему у его пояса. – В Сирии мы хорошо поживились: вот куплю теленка и пожертвую его вашему храму.
– Пожертвуй лучше теленка из теста96, – посоветовал врач, – а если хочешь отблагодарить меня, то отдай деньги своему отцу, чтобы он мог кормить твою дочурку и лечить ее по моим предписаниям.
– Гм, – промычал воин, отвязал мешочек, и, взвесив его на руке, подал отцу со словами:
– А ведь я бы, пожалуй, все пропил! Возьми-ка это, отец, для девочки и моей матери.
Пока старик нерешительно протягивал руку к щедрому подарку, воин одумался и, развязав мешочек, сказал:
– Позволь мне вынуть сначала парочку колец, а то я окажусь сегодня на мели: я ведь пригласил нескольких товарищей выпить со мной. Этого мне хватит на завтра и на послезавтра. Вот так будет ладно! На, возьми!
Небсехт одобрительно кивнул. Старик в порыве благодарности бросился целовать врачу руки, а воин воскликнул:
– Вылечи мою малютку, святой отец! С подарками и жертвами теперь покончено, потому что у меня ничего не осталось, кроме вот этих железных кулаков и груди, твердой, как крепостная стена. Но если ты попадешь когда-нибудь в беду, только позови, и я обороню тебя от двадцати врагов сразу. Ведь ты спас мою дочку. А раз так – жизнь за жизнь! Отныне мы – кровные братья. Вот, смотри!
С этими словами он вытащил из-за пояса нож, слегка надрезал себе руку, и несколько капель крови упало на камень у ног врача.
– Вот обязательство, – сказал воин. – Кашта принадлежит тебе, и ты можешь распоряжаться его жизнью, как своей собственной. А уж слово мое твердое.
– Я человек мирный, – кротко сказал Небсехт. – Меня защищает моя белая одежда. Но, кажется, наша больная проснулась.
Врач встал и вошел в хижину. Прекрасная головка Уарды лежала на коленях старой бабки. Взгляд ее больших голубых глаз медленно поднялся на жреца.
– Уарда хочет встать и выйти на свежий воздух, – сказала старуха. – Она долго и сладко спала.
Врач пощупал девочке пульс и, осмотрев рану, к которой были приложены какие-то листья, сказал:
– Поразительно! Но кто вам дал это целебное растение? Пока старуха в смущении медлила с ответом, Уарда со свойственной ребенку чистосердечностью сказала:
– Старая Хект, что живет там, в темной пещере!
– Колдунья, – пробормотал врач. – Но пусть эти листья остаются на ране. Раз они помогают, не все ли равно, кто их принес.
– А Хект попробовала каплю того лекарства, что ты дал, и сказала, что это хорошее средство, – оживилась старуха.
Один из них, старик парасхит, дед Уарды, время от времени просил другого не забывать о больной и поменьше шуметь. Закончив свою несложную работу и устроив под навесом ложе из свежей пшеничной соломы, оба уселись на земле, поглядывая в сторону хижины, где у порога сидел врач Небсехт, ожидая, пока проснется спящая девочка.
– Кто этот человек? – спросил врач у старика, указывая на его помощника – высокого, загорелого воина с густой рыжей бородой.
– Мой сын, – ответил парасхит. – Он вернулся из Сирии.
– Отец Уарды? – удивленно спросил врач.
Воин утвердительно кивнул головой и сказал грубым, но не лишенным теплоты голосом:
– Конечно, этому трудно поверить: она такая беленькая и румяная. Ее мать была из чужих краев, она была очень нежного сложения, и Уарда вся в нее. Я боюсь тронуть свою дочь даже мизинцем, а тут на ее хрупкое тельце налетела колесница, и она все-таки осталась жива! …
– Если бы не помощь этого доброго врача, ты не застал бы ее в живых, – сказал парасхит, подходя к Небсехту и целуя край его одежды. – Да вознаградят тебя боги, святой отец, за все, что ты сделал для нас, несчастных бедняков.
– Но мы не нищие! – вскричал воин, хлопнув рукой по туго набитому мешочку, висевшему у его пояса. – В Сирии мы хорошо поживились: вот куплю теленка и пожертвую его вашему храму.
– Пожертвуй лучше теленка из теста96, – посоветовал врач, – а если хочешь отблагодарить меня, то отдай деньги своему отцу, чтобы он мог кормить твою дочурку и лечить ее по моим предписаниям.
– Гм, – промычал воин, отвязал мешочек, и, взвесив его на руке, подал отцу со словами:
– А ведь я бы, пожалуй, все пропил! Возьми-ка это, отец, для девочки и моей матери.
Пока старик нерешительно протягивал руку к щедрому подарку, воин одумался и, развязав мешочек, сказал:
– Позволь мне вынуть сначала парочку колец, а то я окажусь сегодня на мели: я ведь пригласил нескольких товарищей выпить со мной. Этого мне хватит на завтра и на послезавтра. Вот так будет ладно! На, возьми!
Небсехт одобрительно кивнул. Старик в порыве благодарности бросился целовать врачу руки, а воин воскликнул:
– Вылечи мою малютку, святой отец! С подарками и жертвами теперь покончено, потому что у меня ничего не осталось, кроме вот этих железных кулаков и груди, твердой, как крепостная стена. Но если ты попадешь когда-нибудь в беду, только позови, и я обороню тебя от двадцати врагов сразу. Ведь ты спас мою дочку. А раз так – жизнь за жизнь! Отныне мы – кровные братья. Вот, смотри!
С этими словами он вытащил из-за пояса нож, слегка надрезал себе руку, и несколько капель крови упало на камень у ног врача.
– Вот обязательство, – сказал воин. – Кашта принадлежит тебе, и ты можешь распоряжаться его жизнью, как своей собственной. А уж слово мое твердое.
– Я человек мирный, – кротко сказал Небсехт. – Меня защищает моя белая одежда. Но, кажется, наша больная проснулась.
Врач встал и вошел в хижину. Прекрасная головка Уарды лежала на коленях старой бабки. Взгляд ее больших голубых глаз медленно поднялся на жреца.
– Уарда хочет встать и выйти на свежий воздух, – сказала старуха. – Она долго и сладко спала.
Врач пощупал девочке пульс и, осмотрев рану, к которой были приложены какие-то листья, сказал:
– Поразительно! Но кто вам дал это целебное растение? Пока старуха в смущении медлила с ответом, Уарда со свойственной ребенку чистосердечностью сказала:
– Старая Хект, что живет там, в темной пещере!
– Колдунья, – пробормотал врач. – Но пусть эти листья остаются на ране. Раз они помогают, не все ли равно, кто их принес.
– А Хект попробовала каплю того лекарства, что ты дал, и сказала, что это хорошее средство, – оживилась старуха.