Страница:
Он любил щегольнуть своим состоянием. Пусть знает Катути, какие у него блестящие возможности и какого зятя она отвергла. Охотнее всего Паакер сразу взял бы из кладовой столько золота, сколько требовалось, и велел бы своим рабам нести это золото впереди него, как несут завоевателю дань покоренные вожди. Но поскольку сделать это было нельзя, он надел на палец большое кольцо с редчайшим драгоценным камнем, подаренное в свое время фараоном Сети его отцу, и нацепил на себя превеликое множество всяких пряжек и браслетов. Перед выходом из дома, еще раз взглянув на себя в зеркало, он с удовлетворением заметил, что в таком виде, как сейчас, он стоит гораздо больше, чем все имущество Мена.
После разговора с карликом, растолковавшим его сон, Паакер ясно увидел перед собой тот путь, которым нужно следовать для достижения цели: мать Неферт лучше всего спасти от позора, привлечь ее звоном золота на свою сторону, а Мена отправить к праотцам. Добиться успеха он надеялся при помощи своей грубой силы – «непоколебимой решительности», как он любил ее называть, – гибкого ума карлика и любовного напитка.
И вот теперь он пришел к Катути, полный уверенности в своей победе, словно купец, отправившийся за дорогим товаром и чувствующий себя достаточно богатым, чтобы уплатить любую цену.
Однако достоинство и гордость тетки привели его в замешательство. Он представлял себе все по-иному: она раздавлена горем и станет умолять о помощи. Он надеялся сразу же вслед за своим великодушным жестом услыхать горячие слова благодарности из уст Неферт и ее матери. Но… прекрасной жены Мена не было, а Катути, видно, и не собиралась позвать ее, даже после того как Паакер осведомился о ее здоровье.
Катути не сделала ни одного шага ему навстречу, и прошло немало времени в пустых разговорах, прежде чем Паакер, наконец, решился сам перейти к делу. Неожиданно, с грубоватой простотой, которую Катути сочла за неуклюжее простодушие, извиняющее, между прочим, и неуместные при подобных обстоятельствах украшения, надетые Паакером, он сказал, что слышал о безрассудном поступке ее сына и решил спасти от бесчестья саму Катути и ее семью – своих самых близких родственников.
Катути поблагодарила его с достоинством, но все же сердечно, правда, больше от имени своих детей, чем от своего собственного, так как перед ними, сказала она, жизнь еще только открывается, а для нее она давно уже кончена.
– Но ведь ты в лучшей своей поре, – возразил Паакер,
– Возможно, что это и впрямь лучшие мои годы, – согласилась вдова. – Но я считаю свое существование бременем, причем бременем весьма нелегким.
– Я понимаю тебя, ведь управление этим погрязшим в долгах имением доставляет тебе немало забот и неприятностей.
Катути кивнула и грустно сказала:
– Все это еще можно было бы перенести, если бы я не была обречена видеть, как гибнет моя несчастная дочь, не имея возможности помочь ей ни делом, ни советом. Ты ведь любил ее в свое время, и я спрашиваю тебя: была ли в Фивах и даже в целом Египте девушка, равная ей по красоте? Была ли она достойна любви, и достойна ли она ее еще и сейчас? Заслуживает ли она того, чтобы ее супруг заставил ее бедствовать в одиночестве, бросил ее, как постылую жену, и взял в свою палатку какую-то пленницу? Я читаю твои мысли у тебя на лице! Ты сваливаешь на меня всю вину за случившееся, а сердце твое спрашивает: «Зачем ты расторгла помолвку? » – и твой честный ум отвечает, что ты устроил бы ее жизнь много лучше.
При этих словах вдова встала, схватила племянника за руку и продолжала потеплевшим тоном:
– Мы нашли в тебе сегодня самого великодушного человека во всех Фивах, ибо за тяжкую несправедливость ты отплатил нам неоценимым благодеянием. Но помни, еще мальчиком мы любили и ценили тебя. Желание твоего отца, который относился ко мне, как любящий брат, до последних дней своей жизни, всегда было для меня священным, и я готова была скорее причинить боль себе, чем твоей доброй матери, моей сестре. Я берегла свою дочь, воспитывала ее для юного героя, который в далекой Азии доказал свою силу и отвагу, – одним словом, для тебя и только для тебя. Но вот умер твой отец, и с ним исчезла моя опора, мой защитник…
– Я знаю все, – перебил ее Паакер, мрачно глядя в пол.
– Кто же рассказал тебе это? – спросила Катути. – Ведь после того как произошло немыслимое, твоя мать закрыла передо мной двери вашего дома и не пожелала даже выслушать меня. Сам фараон сватал мою дочь для Мена, который ему дороже его сыновей! А когда я указала ему на твое право первенства, он просто приказал мне отдать Неферт за Мена, а кто посмеет ослушаться приказа повелителя обоих миров, именующего себя сыном солнца? У царей короткая память! А как часто твой отец рисковал ради фараона своей жизнью, сколько ран получил он на его службе! Уже ради одного твоего отца он должен был избавить тебя от такого позора и таких страданий!
– Да разве сам я не служил ему? – спросил Паакер, и щеки его побагровели.
– Он мало знал тебя, – отвечала Катути, как бы извиняясь. Затем голос ее зазвучал по-иному, и она с участием спросила:
– Чем это еще в ранней молодости возбудил ты у него недовольство, неприязнь и даже…
– Что? – оборвал ее махор, задрожав всем телом.
– Оставим это, – мягко заметила Катути. – Ведь цари подобны божеству: мы либо радуемся их милости, либо покорно склоняемся перед их гневом.
– Что еще возбудил я в Рамсесе, кроме недовольства и неприязни? Я хочу знать это! – воскликнул Паакер еще более запальчиво.
– Ты меня пугаешь, – вновь попыталась успокоить его вдова. – Унижая тебя, он, конечно, хотел возвысить своего любимца в глазах Неферт.
– Что он вам сказал? – крикнул махор, и его смуглый лоб покрылся холодным потом, а глаза готовы были выскочить из орбит.
Катути в испуге попятилась, но он подскочил к ней и, схватив ее за руку, хрипло спросил:
– Что он сказал?
– Паакер! – вскрикнула вдова, и в голосе ее зазвучал жалобный упрек. – Пусти меня. Тебе же будет лучше, если я не произнесу тех слов, которыми Рамсес старался отвратить от тебя сердце Неферт. Пусти и подумай, с кем ты говоришь.
Но Паакер только крепче стиснул руку вдовы и еще настойчивее повторил свой вопрос.
– Стыдись! – закричала Катути. – Ты причиняешь мне боль. Пусти же меня! Ах, ты не хочешь меня пустить, пока не узнаешь, что он сказал? Ну, так будь же-по-твоему! Но знай, что лишь по принуждению язык мой произносит эти слова. Фараон сказал: «Если бы я не знал, что его мать Сетхем порядочная женщина, то не считал бы его сыном своего отца, потому что он так же мало похож на него, как сова на орла».
Паакер тотчас отпустил руку вдовы, и его побелевшие губы прошептали:
– Ах так… так…
– Неферт и я защищали тебя, но… все напрасно. Не принимай так близко к сердцу эти дурные слова. Твой отец был замечательный человек, и к тому же Рамсес не забывает, что мы в родстве со свергнутой династией. Его дед, его отец, да и сам он – выскочки, но жив еще один человек, имеющий больше прав на трон, чем он.
– Везир Ани! – решительно воскликнул Паакер. Катути утвердительно кивнула головой и, приблизившись к махору, тихо произнесла:
– Я отдаю себя в твои руки, хотя знаю, что они могут подняться и против меня. Но ты – мой единственный союзник, так как тот же поступок Рамсеса, который опозорил тебя, сделал и меня участницей планов везира. У тебя фараон похитил невесту, а у меня – дочь; он вселил в твою душу ненависть к надменному сопернику, мне же он влил в сердце огонь, лишив мою дочь счастья. Я чувствую в своих жилах кровь царицы Хатшепсут, и ум мой достаточно тверд, чтобы повелевать мужчинами. Это я разбудила дремавшие в груди везира чувства и обратила глаза его к трону, ибо сами боги предназначили его для престола. Слуги богов, жрецы, на нашей стороне, мы…
В это мгновение из сада послышался какой-то шум, и запыхавшийся раб вбежал в залу.
– Везир остановился у наших ворот! – крикнул он. Некоторое время Паакер стоял как оглушенный. Однако скоро он взял себя в руки и хотел было удалиться, но Катути удержала его:
– Останься. Я пойду встречу Ани, – сказала она. – Он будет рад видеть тебя здесь, потому что высоко тебя ценит и был другом твоего отца.
Едва только Катути вышла, как карлик Нему вылез из своего укрытия, подошел к Паакеру и нагло спросил:
– Ну, что скажешь? Хороший ли совет дал я тебе вчера? Но Паакер не ответил карлику. Отшвырнув его пинком в сторону, он принялся задумчиво шагать взад и вперед по зале.
Катути встретила везира в саду. – В руке он держал исписанный свиток и уже издалека приветливо махал ей рукой.
Вдова с удивлением смотрела на своего друга. Ей показалось, что, с тех пор как она видела его последний раз, он словно стал выше ростом и помолодел.
– Слава тебе! – воскликнула она полуразвязно, полупочтительно, с благоговением протянув к нему руки, как будто на голове у него уже была двойная корона властелина Верхнего и Нижнего Египта. – Повстречалась ли тебе Девятка богов, или Хаторы поцеловали тебя во сне? – продолжала она. – Этот день – ясный день, счастливый день, я читаю это на твоем лице!
– Ты хорошо умеешь читать! – весело, но с достоинством отвечал Ани. – Так вот, прочти это послание.
Катути приняла из рук везира свиток папируса, прочла его и, возвращая ему, сказала:
– Снаряженные тобой войска разбили союзные армии эфиопов и ведут в Фивы их князей с несметными богатствами и десятью тысячами пленных. Благодарение богам!
– Мы благодарим их также за то, – добавил Ани, – что мой полководец Шешонк, мой молочный брат и друг, здоровый и невредимый, ведет наших воинов домой. Я думаю, Катути, отныне наши мечты начинают обретать плоть и кровь.
– Они – герои! – воскликнула вдова. – И тебя самого, мой повелитель, коснулось дыхание божества! Как истинный сын Ра шествуешь ты рядом со мной, мужество Монту сияет в твоих глазах, а на губах у тебя играет улыбка победоносного Гора.
– Терпение, терпение, мой друг, – сказал Ани, чтобы умерить пылкие восторги вдовы. – Теперь, более чем когда-либо, следует придерживаться моего обычного правила: лучше переоценить силы врага и недооценить свои собственные, чем наоборот. Когда я бывал уверен в успехе, мне не везло, когда же я опасался неудачи, все оборачивалось счастливо. Заря моего успеха еще только едва занялась!
– Но ведь как несчастье, так и счастье никогда не приходят одни, – заметила вдова.
– Совершенно с тобой согласен! – подхватил Ани. – Я, мне кажется, уже давно заметил, что все события в жизни происходят попарно. Всякая беда имеет спутника, равно как и счастье. Так, может быть, ты сообщишь мне еще об одной победе?
– Женщины не выигрывают сражений, но они приобретают друзей, – усмехнулась вдова. – Я заполучила сильного союзника!
– Какого-нибудь бога или целое войско? – осведомился везир.
– Ни то ни другое, – отвечала она. – Паакер, лазутчик фараона, перешел на нашу сторону. Вот послушай!
И она рассказала везиру всю историю любви и ненависти ее племянника.
Ани молча выслушал ее, а затем сказал с беспокойством:
– Этот человек – слуга Рамсеса и скоро вернется к нему. Пусть многие догадываются о наших планах, но каждый новый союзник может в любую минуту стать изменником. Ты слишком торопишь меня, нам нельзя так спешить. Тысяча самых сильных врагов менее опасна, чем один ненадежный союзник…
– На Паакера можешь положиться, – решительно заверила его Катути.
– А кто поручится тебе за него? – спросил везир.
– Он будет с головой выдан тебе в руки, – серьезно отвечала вдова. – Моему мудрому карлику Нему известно, что он совершил тайный поступок, который закон карает смертью.
Везир просиял и, успокоившись, воскликнул:
– Это меняет дело! Он убил кого-нибудь?
– Нет! – отвечала Катути. – Карлик поклялся, что сообщит тебе, только тебе одному, то, что ему известно. Он ведь предан нам всей душой!
– Хорошо, хорошо, – задумчиво произнес везир. – Но ведь и он неосторожен, даже слишком неосторожен! Да и вы все напоминаете мне всадников, которые, чтобы выиграть скачку, заставляют коня прыгать через копья. Напорется он на острие – ему же хуже, а вы бросите его и пойдете дальше пешими.
– Или копья пронзят нас вместе с благородным конем» – строго поправила его Катути. – Ты больше выиграешь, а потому и потерять рискуешь больше, чем мы. Но ведь самое ничтожное существо и то любит жизнь. Нужно ли мне говорить тебе, Ани, что я работаю на тебя не для того, чтобы приобрести какую-то выгоду, а потому, что ты мне дорог, как брат, потому, что я вижу в тебе воплощение попранного права моих предков.
Ани протянул ей руку.
– А с Бент-Анат ты тоже говорила на правах моего друга? Правильно ли понимаю я твое молчание? – спросил он ее.
Катути скорбно кивнула головой.
– Вчера еще это заставило бы меня отказаться от нее, – с неожиданной решимостью продолжал Ани. – Но сегодня у меня прибавилось мужества, и, если Хаторы мне помогут, я добьюсь своего – она станет моей!
С этими словами он прошел впереди Катути в залу, где Паакер по-прежнему беспокойно шагал из угла в угол.
Увидав Ани, махор низко склонился перед ним. Везир ответил на это движением руки – в этом жесте была и гордость и дружелюбие. Затем, уже опустившись в кресло, он обратился к Паакеру со словами приветствия, называя его сыном своего друга и родичем по крови.
– Весь мир, – сказал он, – прославляет твою бескорыстную отвагу. Такие храбрые мужи, как ты, редки, а у меня их вообще нет. Я желал бы, чтобы ты стал мне ближе… Но Рамсес не захочет лишиться тебя, хотя… хотя… Ведь твоя должность имеет две стороны: она требует отваги и умения хорошо писать. В первой тебе никто не может отказать, но что касается владения пером… Меч и тростниковое перо – очень различное оружие: одно требует крепких мускулов, а другое – деликатности пальцев.
Прежде фараону не нравились твои донесения; ну, а теперь – доволен ли он ими?
– Надеюсь, – ответил махор. – Мой брат Гор – опытный писец, он сопровождает меня в моих разъездах.
– Вот это правильно! – воскликнул везир. – Будь у меня право приказывать, я бы утроил число твоих помощников и дал бы тебе четырех, пятерых, даже шестерых писцов, чтобы ты неограниченно ими повелевал и давал бы им материал для донесений. Твоя должность требует мужества и осмотрительности, а эти качества редко сочетаются в одном человеке. Ну, а героев пера целые сотни в наших храмах.
– Я тоже так думаю, – согласился Паакер. Ани задумчиво опустил глаза, затем продолжал:
– Рамсес любит сранивать тебя с твоим отцом. Но это неправильно! Покойника ни с кем нельзя сравнить. Это был храбрейший воин-герой и искуснейший писец в одном лице. О тебе судят неправильно! И я сожалею об этом, потому что ты по материнской линии принадлежишь к моему несчастному, но высокому роду. Посмотрим, не удастся ли мне найти тебе достойное место. Пока еще ты нужен в Сирии, ну, а если фараон по-прежнему будет недоброжелателен к тебе, тогда – о вечные боги! – удались к себе в родовое имение! Ты уже не раз доказал свое презрение к смерти и теперь имеешь право наслаждаться вместе с женой своим богатством.
– У меня нет жены, – отвечал Паакер, слегка нахмурившись.
– Так пусть, когда ты вернешься, Катути найдет тебе самую прекрасную девушку во всей стране, – ласково сказал везир и улыбнулся. – Она целыми днями смотрится в зеркало и поэтому знает толк в женской красоте.
После этих слов Ани встал, попрощался с Паакером, протянул руку вдове и, уходя, обронил:
– Пришли мне сегодня же… с карликом Нему мой платок. Уже выйдя в сад, он еще раз обернулся и крикнул Паакеру:
– Сегодня у меня ужинают несколько приятелей. Прошу тебя, приходи и ты.
Махор поклонился. Он вдруг смутно почувствовал, как его опутывают невидимые нити. До этого часа он гордился собственной верностью своему призванию, своими заслугами, а теперь он узнал, что тот самый фараон, который пожаловал ему цепь, украшающую его шею, оказывается, презирает его. Больше того – весьма возможно, что он терпит его на этой трудной и опасной должности только в память об его отце, а ведь Паакер взялся за нее добровольно, без всякой корысти, несмотря на свои богатства, манившие его к спокойной жизни в Фивах. Он знал, что плохо владеет пером, но разве можно за это не уважать его? Много раз пытался он устроить все так, как только что говорил Ани. На его просьбу разрешить ему иметь при себе писцов Рамсес ответил отказом. Все, что он выведает, сказал тогда фараон, нужно держать в тайне, а никто ведь не может поручиться за чужие уста.
Когда подрос Гор, он стал послушным помощником брата и сопровождал его, даже после того как женился и должен был оставлять жену с ребенком в Фивах у их матери Сетхем. Вот и теперь он вместо Паакера поехал лазутчиком в Сирию, причем, по мнению махора, справлялся с делом плохо, но тем не менее получал похвалы только потому, что перо у него резво бегает по папирусу.
Привыкнув к одиночеству, Паакер и сейчас замкнулся в себе, совершенно забыв, где он, не замечая вдовы, которая, усевшись на подушки, молча следила за ним.
Невидящими глазами смотрел он прямо перед собой, а в голове его теснились беспорядочные мысли. Он считал себя жестоко пострадавшим, и ему казалось, что он вправе и даже обязан подвергать других ужасной участи. Все его чувства были смутны и как бы объяты туманом. Любовь в нем неразрывно сплеталась с ненавистью, но при этом он уже не сомневался, что овладеет прекрасной Неферт.
Во всем виноваты боги! Как много потратил он на них, и как мало дали они ему взамен! Лишь одно могло бы вознаградить его за все терзания, и он надеялся на это так же твердо, как на деньги, которые давал взаймы под надежный залог.
И все же горькие раздумья омрачали его сладостные мечты и надежды. Напрасно старался он вновь обрести спокойствие и ясность мысли.
Снедаемый сомнениями, он не знал, в какую сторону ему броситься, и не мог ждать ответа ни от одного из своих амулетов, так как не имел представления, на что ему загадать. Тут надо было думать и строить планы, а он был не в состоянии сделать это.
Он судорожно прижал руку к своему горячему лбу, но внезапно пришел в себя и вспомнил, где он. Он вспомнил о матери своей любимой, о своем разговоре с ней, во время которого она сказала, что умеет повелевать мужчинами.
– Так пусть же она думает и за меня, – пробормотал он. – А мое дело – действовать.
Он медленно подошел к Катути.
– Итак, решено! – вокликнул он. – Мы – союзники!
– Мы за Ани, против Рамсеса, – твердо сказала она, протягивая ему свою изящную руку.
– Через несколько дней я уеду в Сирию, а ты тем временем подумай, не будет ли у тебя какого-нибудь поручения. Деньги для твоего сына доставят еще сегодня, после захода солнца. Можно ли мне повидаться с Неферт?
– Сейчас – нет, она молится в храме.
– А завтра?
– Ну, конечно, мой милый. Она будет рада увидеть и поблагодарить тебя.
– Прощай, Катути!
– Называй меня матерью, – сказала вдова и помахала своим покрывалом вслед удалявшемуся племяннику.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
После разговора с карликом, растолковавшим его сон, Паакер ясно увидел перед собой тот путь, которым нужно следовать для достижения цели: мать Неферт лучше всего спасти от позора, привлечь ее звоном золота на свою сторону, а Мена отправить к праотцам. Добиться успеха он надеялся при помощи своей грубой силы – «непоколебимой решительности», как он любил ее называть, – гибкого ума карлика и любовного напитка.
И вот теперь он пришел к Катути, полный уверенности в своей победе, словно купец, отправившийся за дорогим товаром и чувствующий себя достаточно богатым, чтобы уплатить любую цену.
Однако достоинство и гордость тетки привели его в замешательство. Он представлял себе все по-иному: она раздавлена горем и станет умолять о помощи. Он надеялся сразу же вслед за своим великодушным жестом услыхать горячие слова благодарности из уст Неферт и ее матери. Но… прекрасной жены Мена не было, а Катути, видно, и не собиралась позвать ее, даже после того как Паакер осведомился о ее здоровье.
Катути не сделала ни одного шага ему навстречу, и прошло немало времени в пустых разговорах, прежде чем Паакер, наконец, решился сам перейти к делу. Неожиданно, с грубоватой простотой, которую Катути сочла за неуклюжее простодушие, извиняющее, между прочим, и неуместные при подобных обстоятельствах украшения, надетые Паакером, он сказал, что слышал о безрассудном поступке ее сына и решил спасти от бесчестья саму Катути и ее семью – своих самых близких родственников.
Катути поблагодарила его с достоинством, но все же сердечно, правда, больше от имени своих детей, чем от своего собственного, так как перед ними, сказала она, жизнь еще только открывается, а для нее она давно уже кончена.
– Но ведь ты в лучшей своей поре, – возразил Паакер,
– Возможно, что это и впрямь лучшие мои годы, – согласилась вдова. – Но я считаю свое существование бременем, причем бременем весьма нелегким.
– Я понимаю тебя, ведь управление этим погрязшим в долгах имением доставляет тебе немало забот и неприятностей.
Катути кивнула и грустно сказала:
– Все это еще можно было бы перенести, если бы я не была обречена видеть, как гибнет моя несчастная дочь, не имея возможности помочь ей ни делом, ни советом. Ты ведь любил ее в свое время, и я спрашиваю тебя: была ли в Фивах и даже в целом Египте девушка, равная ей по красоте? Была ли она достойна любви, и достойна ли она ее еще и сейчас? Заслуживает ли она того, чтобы ее супруг заставил ее бедствовать в одиночестве, бросил ее, как постылую жену, и взял в свою палатку какую-то пленницу? Я читаю твои мысли у тебя на лице! Ты сваливаешь на меня всю вину за случившееся, а сердце твое спрашивает: «Зачем ты расторгла помолвку? » – и твой честный ум отвечает, что ты устроил бы ее жизнь много лучше.
При этих словах вдова встала, схватила племянника за руку и продолжала потеплевшим тоном:
– Мы нашли в тебе сегодня самого великодушного человека во всех Фивах, ибо за тяжкую несправедливость ты отплатил нам неоценимым благодеянием. Но помни, еще мальчиком мы любили и ценили тебя. Желание твоего отца, который относился ко мне, как любящий брат, до последних дней своей жизни, всегда было для меня священным, и я готова была скорее причинить боль себе, чем твоей доброй матери, моей сестре. Я берегла свою дочь, воспитывала ее для юного героя, который в далекой Азии доказал свою силу и отвагу, – одним словом, для тебя и только для тебя. Но вот умер твой отец, и с ним исчезла моя опора, мой защитник…
– Я знаю все, – перебил ее Паакер, мрачно глядя в пол.
– Кто же рассказал тебе это? – спросила Катути. – Ведь после того как произошло немыслимое, твоя мать закрыла передо мной двери вашего дома и не пожелала даже выслушать меня. Сам фараон сватал мою дочь для Мена, который ему дороже его сыновей! А когда я указала ему на твое право первенства, он просто приказал мне отдать Неферт за Мена, а кто посмеет ослушаться приказа повелителя обоих миров, именующего себя сыном солнца? У царей короткая память! А как часто твой отец рисковал ради фараона своей жизнью, сколько ран получил он на его службе! Уже ради одного твоего отца он должен был избавить тебя от такого позора и таких страданий!
– Да разве сам я не служил ему? – спросил Паакер, и щеки его побагровели.
– Он мало знал тебя, – отвечала Катути, как бы извиняясь. Затем голос ее зазвучал по-иному, и она с участием спросила:
– Чем это еще в ранней молодости возбудил ты у него недовольство, неприязнь и даже…
– Что? – оборвал ее махор, задрожав всем телом.
– Оставим это, – мягко заметила Катути. – Ведь цари подобны божеству: мы либо радуемся их милости, либо покорно склоняемся перед их гневом.
– Что еще возбудил я в Рамсесе, кроме недовольства и неприязни? Я хочу знать это! – воскликнул Паакер еще более запальчиво.
– Ты меня пугаешь, – вновь попыталась успокоить его вдова. – Унижая тебя, он, конечно, хотел возвысить своего любимца в глазах Неферт.
– Что он вам сказал? – крикнул махор, и его смуглый лоб покрылся холодным потом, а глаза готовы были выскочить из орбит.
Катути в испуге попятилась, но он подскочил к ней и, схватив ее за руку, хрипло спросил:
– Что он сказал?
– Паакер! – вскрикнула вдова, и в голосе ее зазвучал жалобный упрек. – Пусти меня. Тебе же будет лучше, если я не произнесу тех слов, которыми Рамсес старался отвратить от тебя сердце Неферт. Пусти и подумай, с кем ты говоришь.
Но Паакер только крепче стиснул руку вдовы и еще настойчивее повторил свой вопрос.
– Стыдись! – закричала Катути. – Ты причиняешь мне боль. Пусти же меня! Ах, ты не хочешь меня пустить, пока не узнаешь, что он сказал? Ну, так будь же-по-твоему! Но знай, что лишь по принуждению язык мой произносит эти слова. Фараон сказал: «Если бы я не знал, что его мать Сетхем порядочная женщина, то не считал бы его сыном своего отца, потому что он так же мало похож на него, как сова на орла».
Паакер тотчас отпустил руку вдовы, и его побелевшие губы прошептали:
– Ах так… так…
– Неферт и я защищали тебя, но… все напрасно. Не принимай так близко к сердцу эти дурные слова. Твой отец был замечательный человек, и к тому же Рамсес не забывает, что мы в родстве со свергнутой династией. Его дед, его отец, да и сам он – выскочки, но жив еще один человек, имеющий больше прав на трон, чем он.
– Везир Ани! – решительно воскликнул Паакер. Катути утвердительно кивнула головой и, приблизившись к махору, тихо произнесла:
– Я отдаю себя в твои руки, хотя знаю, что они могут подняться и против меня. Но ты – мой единственный союзник, так как тот же поступок Рамсеса, который опозорил тебя, сделал и меня участницей планов везира. У тебя фараон похитил невесту, а у меня – дочь; он вселил в твою душу ненависть к надменному сопернику, мне же он влил в сердце огонь, лишив мою дочь счастья. Я чувствую в своих жилах кровь царицы Хатшепсут, и ум мой достаточно тверд, чтобы повелевать мужчинами. Это я разбудила дремавшие в груди везира чувства и обратила глаза его к трону, ибо сами боги предназначили его для престола. Слуги богов, жрецы, на нашей стороне, мы…
В это мгновение из сада послышался какой-то шум, и запыхавшийся раб вбежал в залу.
– Везир остановился у наших ворот! – крикнул он. Некоторое время Паакер стоял как оглушенный. Однако скоро он взял себя в руки и хотел было удалиться, но Катути удержала его:
– Останься. Я пойду встречу Ани, – сказала она. – Он будет рад видеть тебя здесь, потому что высоко тебя ценит и был другом твоего отца.
Едва только Катути вышла, как карлик Нему вылез из своего укрытия, подошел к Паакеру и нагло спросил:
– Ну, что скажешь? Хороший ли совет дал я тебе вчера? Но Паакер не ответил карлику. Отшвырнув его пинком в сторону, он принялся задумчиво шагать взад и вперед по зале.
Катути встретила везира в саду. – В руке он держал исписанный свиток и уже издалека приветливо махал ей рукой.
Вдова с удивлением смотрела на своего друга. Ей показалось, что, с тех пор как она видела его последний раз, он словно стал выше ростом и помолодел.
– Слава тебе! – воскликнула она полуразвязно, полупочтительно, с благоговением протянув к нему руки, как будто на голове у него уже была двойная корона властелина Верхнего и Нижнего Египта. – Повстречалась ли тебе Девятка богов, или Хаторы поцеловали тебя во сне? – продолжала она. – Этот день – ясный день, счастливый день, я читаю это на твоем лице!
– Ты хорошо умеешь читать! – весело, но с достоинством отвечал Ани. – Так вот, прочти это послание.
Катути приняла из рук везира свиток папируса, прочла его и, возвращая ему, сказала:
– Снаряженные тобой войска разбили союзные армии эфиопов и ведут в Фивы их князей с несметными богатствами и десятью тысячами пленных. Благодарение богам!
– Мы благодарим их также за то, – добавил Ани, – что мой полководец Шешонк, мой молочный брат и друг, здоровый и невредимый, ведет наших воинов домой. Я думаю, Катути, отныне наши мечты начинают обретать плоть и кровь.
– Они – герои! – воскликнула вдова. – И тебя самого, мой повелитель, коснулось дыхание божества! Как истинный сын Ра шествуешь ты рядом со мной, мужество Монту сияет в твоих глазах, а на губах у тебя играет улыбка победоносного Гора.
– Терпение, терпение, мой друг, – сказал Ани, чтобы умерить пылкие восторги вдовы. – Теперь, более чем когда-либо, следует придерживаться моего обычного правила: лучше переоценить силы врага и недооценить свои собственные, чем наоборот. Когда я бывал уверен в успехе, мне не везло, когда же я опасался неудачи, все оборачивалось счастливо. Заря моего успеха еще только едва занялась!
– Но ведь как несчастье, так и счастье никогда не приходят одни, – заметила вдова.
– Совершенно с тобой согласен! – подхватил Ани. – Я, мне кажется, уже давно заметил, что все события в жизни происходят попарно. Всякая беда имеет спутника, равно как и счастье. Так, может быть, ты сообщишь мне еще об одной победе?
– Женщины не выигрывают сражений, но они приобретают друзей, – усмехнулась вдова. – Я заполучила сильного союзника!
– Какого-нибудь бога или целое войско? – осведомился везир.
– Ни то ни другое, – отвечала она. – Паакер, лазутчик фараона, перешел на нашу сторону. Вот послушай!
И она рассказала везиру всю историю любви и ненависти ее племянника.
Ани молча выслушал ее, а затем сказал с беспокойством:
– Этот человек – слуга Рамсеса и скоро вернется к нему. Пусть многие догадываются о наших планах, но каждый новый союзник может в любую минуту стать изменником. Ты слишком торопишь меня, нам нельзя так спешить. Тысяча самых сильных врагов менее опасна, чем один ненадежный союзник…
– На Паакера можешь положиться, – решительно заверила его Катути.
– А кто поручится тебе за него? – спросил везир.
– Он будет с головой выдан тебе в руки, – серьезно отвечала вдова. – Моему мудрому карлику Нему известно, что он совершил тайный поступок, который закон карает смертью.
Везир просиял и, успокоившись, воскликнул:
– Это меняет дело! Он убил кого-нибудь?
– Нет! – отвечала Катути. – Карлик поклялся, что сообщит тебе, только тебе одному, то, что ему известно. Он ведь предан нам всей душой!
– Хорошо, хорошо, – задумчиво произнес везир. – Но ведь и он неосторожен, даже слишком неосторожен! Да и вы все напоминаете мне всадников, которые, чтобы выиграть скачку, заставляют коня прыгать через копья. Напорется он на острие – ему же хуже, а вы бросите его и пойдете дальше пешими.
– Или копья пронзят нас вместе с благородным конем» – строго поправила его Катути. – Ты больше выиграешь, а потому и потерять рискуешь больше, чем мы. Но ведь самое ничтожное существо и то любит жизнь. Нужно ли мне говорить тебе, Ани, что я работаю на тебя не для того, чтобы приобрести какую-то выгоду, а потому, что ты мне дорог, как брат, потому, что я вижу в тебе воплощение попранного права моих предков.
Ани протянул ей руку.
– А с Бент-Анат ты тоже говорила на правах моего друга? Правильно ли понимаю я твое молчание? – спросил он ее.
Катути скорбно кивнула головой.
– Вчера еще это заставило бы меня отказаться от нее, – с неожиданной решимостью продолжал Ани. – Но сегодня у меня прибавилось мужества, и, если Хаторы мне помогут, я добьюсь своего – она станет моей!
С этими словами он прошел впереди Катути в залу, где Паакер по-прежнему беспокойно шагал из угла в угол.
Увидав Ани, махор низко склонился перед ним. Везир ответил на это движением руки – в этом жесте была и гордость и дружелюбие. Затем, уже опустившись в кресло, он обратился к Паакеру со словами приветствия, называя его сыном своего друга и родичем по крови.
– Весь мир, – сказал он, – прославляет твою бескорыстную отвагу. Такие храбрые мужи, как ты, редки, а у меня их вообще нет. Я желал бы, чтобы ты стал мне ближе… Но Рамсес не захочет лишиться тебя, хотя… хотя… Ведь твоя должность имеет две стороны: она требует отваги и умения хорошо писать. В первой тебе никто не может отказать, но что касается владения пером… Меч и тростниковое перо – очень различное оружие: одно требует крепких мускулов, а другое – деликатности пальцев.
Прежде фараону не нравились твои донесения; ну, а теперь – доволен ли он ими?
– Надеюсь, – ответил махор. – Мой брат Гор – опытный писец, он сопровождает меня в моих разъездах.
– Вот это правильно! – воскликнул везир. – Будь у меня право приказывать, я бы утроил число твоих помощников и дал бы тебе четырех, пятерых, даже шестерых писцов, чтобы ты неограниченно ими повелевал и давал бы им материал для донесений. Твоя должность требует мужества и осмотрительности, а эти качества редко сочетаются в одном человеке. Ну, а героев пера целые сотни в наших храмах.
– Я тоже так думаю, – согласился Паакер. Ани задумчиво опустил глаза, затем продолжал:
– Рамсес любит сранивать тебя с твоим отцом. Но это неправильно! Покойника ни с кем нельзя сравнить. Это был храбрейший воин-герой и искуснейший писец в одном лице. О тебе судят неправильно! И я сожалею об этом, потому что ты по материнской линии принадлежишь к моему несчастному, но высокому роду. Посмотрим, не удастся ли мне найти тебе достойное место. Пока еще ты нужен в Сирии, ну, а если фараон по-прежнему будет недоброжелателен к тебе, тогда – о вечные боги! – удались к себе в родовое имение! Ты уже не раз доказал свое презрение к смерти и теперь имеешь право наслаждаться вместе с женой своим богатством.
– У меня нет жены, – отвечал Паакер, слегка нахмурившись.
– Так пусть, когда ты вернешься, Катути найдет тебе самую прекрасную девушку во всей стране, – ласково сказал везир и улыбнулся. – Она целыми днями смотрится в зеркало и поэтому знает толк в женской красоте.
После этих слов Ани встал, попрощался с Паакером, протянул руку вдове и, уходя, обронил:
– Пришли мне сегодня же… с карликом Нему мой платок. Уже выйдя в сад, он еще раз обернулся и крикнул Паакеру:
– Сегодня у меня ужинают несколько приятелей. Прошу тебя, приходи и ты.
Махор поклонился. Он вдруг смутно почувствовал, как его опутывают невидимые нити. До этого часа он гордился собственной верностью своему призванию, своими заслугами, а теперь он узнал, что тот самый фараон, который пожаловал ему цепь, украшающую его шею, оказывается, презирает его. Больше того – весьма возможно, что он терпит его на этой трудной и опасной должности только в память об его отце, а ведь Паакер взялся за нее добровольно, без всякой корысти, несмотря на свои богатства, манившие его к спокойной жизни в Фивах. Он знал, что плохо владеет пером, но разве можно за это не уважать его? Много раз пытался он устроить все так, как только что говорил Ани. На его просьбу разрешить ему иметь при себе писцов Рамсес ответил отказом. Все, что он выведает, сказал тогда фараон, нужно держать в тайне, а никто ведь не может поручиться за чужие уста.
Когда подрос Гор, он стал послушным помощником брата и сопровождал его, даже после того как женился и должен был оставлять жену с ребенком в Фивах у их матери Сетхем. Вот и теперь он вместо Паакера поехал лазутчиком в Сирию, причем, по мнению махора, справлялся с делом плохо, но тем не менее получал похвалы только потому, что перо у него резво бегает по папирусу.
Привыкнув к одиночеству, Паакер и сейчас замкнулся в себе, совершенно забыв, где он, не замечая вдовы, которая, усевшись на подушки, молча следила за ним.
Невидящими глазами смотрел он прямо перед собой, а в голове его теснились беспорядочные мысли. Он считал себя жестоко пострадавшим, и ему казалось, что он вправе и даже обязан подвергать других ужасной участи. Все его чувства были смутны и как бы объяты туманом. Любовь в нем неразрывно сплеталась с ненавистью, но при этом он уже не сомневался, что овладеет прекрасной Неферт.
Во всем виноваты боги! Как много потратил он на них, и как мало дали они ему взамен! Лишь одно могло бы вознаградить его за все терзания, и он надеялся на это так же твердо, как на деньги, которые давал взаймы под надежный залог.
И все же горькие раздумья омрачали его сладостные мечты и надежды. Напрасно старался он вновь обрести спокойствие и ясность мысли.
Снедаемый сомнениями, он не знал, в какую сторону ему броситься, и не мог ждать ответа ни от одного из своих амулетов, так как не имел представления, на что ему загадать. Тут надо было думать и строить планы, а он был не в состоянии сделать это.
Он судорожно прижал руку к своему горячему лбу, но внезапно пришел в себя и вспомнил, где он. Он вспомнил о матери своей любимой, о своем разговоре с ней, во время которого она сказала, что умеет повелевать мужчинами.
– Так пусть же она думает и за меня, – пробормотал он. – А мое дело – действовать.
Он медленно подошел к Катути.
– Итак, решено! – вокликнул он. – Мы – союзники!
– Мы за Ани, против Рамсеса, – твердо сказала она, протягивая ему свою изящную руку.
– Через несколько дней я уеду в Сирию, а ты тем временем подумай, не будет ли у тебя какого-нибудь поручения. Деньги для твоего сына доставят еще сегодня, после захода солнца. Можно ли мне повидаться с Неферт?
– Сейчас – нет, она молится в храме.
– А завтра?
– Ну, конечно, мой милый. Она будет рада увидеть и поблагодарить тебя.
– Прощай, Катути!
– Называй меня матерью, – сказала вдова и помахала своим покрывалом вслед удалявшемуся племяннику.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Едва Паакер скрылся из виду, как Катути ударила в металлический диск, и на звон явилась рабыня. Катути спросила, не вернулась ли Неферт из храма.
– Ее носилки только что остановились у задних ворот, – отвечала рабыня.
– Пусть зайдет ко мне, – приказала вдова.
Рабыня удалилась, и через несколько минут в залу вошла Неферт.
– Ты звала меня? – спросила она, поздоровавшись с матерью и опускаясь на ложе. – Я устала. Нему, возьми опахало и отгоняй от меня мух!
Карлик уселся на подушку возле ложа и принялся усердно размахивать опахалом из страусовых перьев. Но Катути остановила его.
– Ступай! – сказала она. – Нам нужно поговорить наедине.
Карлик пожал плечами и встал. Но Неферт бросила на мать такой взгляд, перед которым Катути не могла устоять.
– Оставь его! – сказала Неферт так мягко и кротко, словно от этого зависела вся ее жизнь. – Мухи так мучают меня. А Нему умеет молчать.
При этом она схватила карлика за уши, как хватают комнатную собачонку. Потом она позвала свою белую кошку, которая грациозно прыгнула ей на плечо и замерла там, выгнув спину, ожидая нежного прикосновения пальцев хозяйки.
Нему вопросительно взглянул на свою госпожу, а та, обернувшись к дочери, строго сказала:
– Мне нужно поговорить с тобой об очень серьезном деле.
– Вот как? – отозвалась Неферт. – Но не могу же я допустить, чтобы мухи заели меня. Правда, если ты так настаиваешь…
– Хорошо, пусть Нему останется, – сказала Катути тоном няньки, уступающей шаловливому ребенку. – Он и так все знает.
– Вот видишь! – обрадовалась Неферт. Она поцеловала белую кошку в мордочку, и снова протянула карлику опахало.
Вдова взглянула на дочь с нескрываемым сожалением, подошла к ней и в тысячный раз подивилась ее необычайной красоте.
– Бедное дитя, – вздыхая, сказала она. – С какой радостью я избавила бы тебя от этой ужасной вести, но когда-нибудь ты все же должна выслушать ее, должна все узнать. Оставь эту глупую игру с кошкой! Я намерена сообщить тебе нечто очень серьезное.
– Говори же! – воскликнула Неферт. – Сегодня я ничего не боюсь, даже самого страшного. Звезда Мена, как сказал астролог, стоит под знаком счастья, а в храме Беса я спрашивала оракула и узнала, что у моего мужа все идет хорошо. Я облегчила свою душу молитвой. Ну, говори, я ведь уже знаю, что в письме брата недобрые вести. Позавчера ты проплакала весь вечер, а вчера у тебя был такой ужасный вид, что даже цветы граната в волосах не смогли тебя украсить.
Катути вздохнула.
– Твой брат причиняет мне много горя, и из-за него мы пали бы жертвой бесчестья…
– Мы? Жертвой бесчестья? – переспросила Неферт, испуганно прижимая к себе кошку.
– Твой брат проиграл огромные деньги… и чтобы отыграться… он заложил мумию отца…
– Какой ужас! – вскрикнула Неферт. – Теперь нам придется просить помощи у фараона! Я сама напишу ему, и ради Мена он прислушается к моим мольбам. Рамсес велик и благороден, он не допустит, чтобы из-за легкомыслия глупого мальчишки была опозорена преданная ему семья. Ну, конечно же, я напишу ему!
Все это было сказано с самой искренней и детски наивной уверенностью, как будто дело было уже решено. И, не меняя тона, Неферт приказала Нему сильнее махать опахалом.
В сердце Катути боролись два чувства: удивление и возмущение холодным, как ей казалось, равнодушием дочери. Однако она удержалась от упреков и с невозмутимым спокойствием продолжала:
– Нам уже помогли. Мой племянник Паакер, едва узнав, что нам грозит, тотчас предложил нам свои услуги. Сделал он это добровольно и без всякой просьбы с моей стороны, от щедрого сердца и преданности нам.
– Добрый Паакер! – воскликнула Неферт. – Он так меня любил, ты ведь помнишь, мама, я всегда его защищала. Ну, конечно же, он только ради меня великодушно пришел к нам на помощь!
При этом молодая женщина звонко расхохоталась, схватила головку кошки, прижала ее прохладный носик к своему носу и, глядя прямо в ее зеленые глаза, сказала, подражая маленькому ребенку:
– Вот видишь, кисанька, как добры злые люди к твоей маленькой хозяюшке!
Катути вновь почувствовала, что уязвлена ребячеством дочери, но на этот раз она уже не сдержалась и с упреком сказала:
– Мне кажется, тебе не следовало бы так шутить и резвиться, когда с тобой говорят о серьезных вещах. Я уже давно замечаю, что тебе совершенно безразлична судьба нашей семьи. Однако тебе придется все же искать защиты и любви под нашей крышей, когда твой муж тебя…
– Что такое? – спросила Неферт, поднявшись на своем ложе. Дыхание ее стало частым и порывистым.
Едва Катути увидела, какое волнение охватило Неферт, она тут же раскаялась в своей неосторожности. Ведь она любила свою дочь и хорошо знала, что причиняет ей боль, а поэтому, переменив тон, продолжала:
– Ты только что в шутку похвалилась, что люди добры к тебе. И это действительно так! Ты невольно привлекаешь к себе сердца уже одним своим видом. И Мена, конечно, нежно любил тебя, но разлука, говорит пословица, – враг верности, и Мена…
– Что сделал Мена? – снова перебила Неферт свою мать, и ноздри ее тонкого носа затрепетали.
– Мена, – продолжала Катути тоном, не допускающим возражений, – нарушил верность и уважение к тебе, он растоптал…
– Мена? – спросила молодая женщина, и глаза ее метнули молнию.
Резким движением отбросив кошку, она вскочила на ноги.
– Да, Мена! – твердо повторила Катути. – Твой брат пишет, что он отказался от своей доли серебра и золота в добыче, а взял себе в палатку прекрасную дочь данайского царя. Этот бесчестный негодяй…
– Бесчестный негодяй? – повторила Неферт слова матери, и угроза зазвучала в ее голосе.
Катути в испуге попятилась, до того разительно переменилась ее нежная, мягкая дочь, еще минуту назад полная детской непосредственности.
Теперь она была подобна прекрасному демону мести. Глаза ее сверкали, грудь часто и высоко вздымалась, все ее тело трепетало. С необычной для нее силой и порывистостью она схватила карлика Нему за руку, подтащила его к одной из дверей, ведущей во внутренние покои дома, распахнула дверь, вытолкнула его за порог и подошла к матери. Губы ее побелели.
– Ты назвала его бесчестным негодяем? – воскликнула она вне себя хриплым голосом. – Возьми свои слова назад, матушка, возьми их назад… или…
– Ее носилки только что остановились у задних ворот, – отвечала рабыня.
– Пусть зайдет ко мне, – приказала вдова.
Рабыня удалилась, и через несколько минут в залу вошла Неферт.
– Ты звала меня? – спросила она, поздоровавшись с матерью и опускаясь на ложе. – Я устала. Нему, возьми опахало и отгоняй от меня мух!
Карлик уселся на подушку возле ложа и принялся усердно размахивать опахалом из страусовых перьев. Но Катути остановила его.
– Ступай! – сказала она. – Нам нужно поговорить наедине.
Карлик пожал плечами и встал. Но Неферт бросила на мать такой взгляд, перед которым Катути не могла устоять.
– Оставь его! – сказала Неферт так мягко и кротко, словно от этого зависела вся ее жизнь. – Мухи так мучают меня. А Нему умеет молчать.
При этом она схватила карлика за уши, как хватают комнатную собачонку. Потом она позвала свою белую кошку, которая грациозно прыгнула ей на плечо и замерла там, выгнув спину, ожидая нежного прикосновения пальцев хозяйки.
Нему вопросительно взглянул на свою госпожу, а та, обернувшись к дочери, строго сказала:
– Мне нужно поговорить с тобой об очень серьезном деле.
– Вот как? – отозвалась Неферт. – Но не могу же я допустить, чтобы мухи заели меня. Правда, если ты так настаиваешь…
– Хорошо, пусть Нему останется, – сказала Катути тоном няньки, уступающей шаловливому ребенку. – Он и так все знает.
– Вот видишь! – обрадовалась Неферт. Она поцеловала белую кошку в мордочку, и снова протянула карлику опахало.
Вдова взглянула на дочь с нескрываемым сожалением, подошла к ней и в тысячный раз подивилась ее необычайной красоте.
– Бедное дитя, – вздыхая, сказала она. – С какой радостью я избавила бы тебя от этой ужасной вести, но когда-нибудь ты все же должна выслушать ее, должна все узнать. Оставь эту глупую игру с кошкой! Я намерена сообщить тебе нечто очень серьезное.
– Говори же! – воскликнула Неферт. – Сегодня я ничего не боюсь, даже самого страшного. Звезда Мена, как сказал астролог, стоит под знаком счастья, а в храме Беса я спрашивала оракула и узнала, что у моего мужа все идет хорошо. Я облегчила свою душу молитвой. Ну, говори, я ведь уже знаю, что в письме брата недобрые вести. Позавчера ты проплакала весь вечер, а вчера у тебя был такой ужасный вид, что даже цветы граната в волосах не смогли тебя украсить.
Катути вздохнула.
– Твой брат причиняет мне много горя, и из-за него мы пали бы жертвой бесчестья…
– Мы? Жертвой бесчестья? – переспросила Неферт, испуганно прижимая к себе кошку.
– Твой брат проиграл огромные деньги… и чтобы отыграться… он заложил мумию отца…
– Какой ужас! – вскрикнула Неферт. – Теперь нам придется просить помощи у фараона! Я сама напишу ему, и ради Мена он прислушается к моим мольбам. Рамсес велик и благороден, он не допустит, чтобы из-за легкомыслия глупого мальчишки была опозорена преданная ему семья. Ну, конечно же, я напишу ему!
Все это было сказано с самой искренней и детски наивной уверенностью, как будто дело было уже решено. И, не меняя тона, Неферт приказала Нему сильнее махать опахалом.
В сердце Катути боролись два чувства: удивление и возмущение холодным, как ей казалось, равнодушием дочери. Однако она удержалась от упреков и с невозмутимым спокойствием продолжала:
– Нам уже помогли. Мой племянник Паакер, едва узнав, что нам грозит, тотчас предложил нам свои услуги. Сделал он это добровольно и без всякой просьбы с моей стороны, от щедрого сердца и преданности нам.
– Добрый Паакер! – воскликнула Неферт. – Он так меня любил, ты ведь помнишь, мама, я всегда его защищала. Ну, конечно же, он только ради меня великодушно пришел к нам на помощь!
При этом молодая женщина звонко расхохоталась, схватила головку кошки, прижала ее прохладный носик к своему носу и, глядя прямо в ее зеленые глаза, сказала, подражая маленькому ребенку:
– Вот видишь, кисанька, как добры злые люди к твоей маленькой хозяюшке!
Катути вновь почувствовала, что уязвлена ребячеством дочери, но на этот раз она уже не сдержалась и с упреком сказала:
– Мне кажется, тебе не следовало бы так шутить и резвиться, когда с тобой говорят о серьезных вещах. Я уже давно замечаю, что тебе совершенно безразлична судьба нашей семьи. Однако тебе придется все же искать защиты и любви под нашей крышей, когда твой муж тебя…
– Что такое? – спросила Неферт, поднявшись на своем ложе. Дыхание ее стало частым и порывистым.
Едва Катути увидела, какое волнение охватило Неферт, она тут же раскаялась в своей неосторожности. Ведь она любила свою дочь и хорошо знала, что причиняет ей боль, а поэтому, переменив тон, продолжала:
– Ты только что в шутку похвалилась, что люди добры к тебе. И это действительно так! Ты невольно привлекаешь к себе сердца уже одним своим видом. И Мена, конечно, нежно любил тебя, но разлука, говорит пословица, – враг верности, и Мена…
– Что сделал Мена? – снова перебила Неферт свою мать, и ноздри ее тонкого носа затрепетали.
– Мена, – продолжала Катути тоном, не допускающим возражений, – нарушил верность и уважение к тебе, он растоптал…
– Мена? – спросила молодая женщина, и глаза ее метнули молнию.
Резким движением отбросив кошку, она вскочила на ноги.
– Да, Мена! – твердо повторила Катути. – Твой брат пишет, что он отказался от своей доли серебра и золота в добыче, а взял себе в палатку прекрасную дочь данайского царя. Этот бесчестный негодяй…
– Бесчестный негодяй? – повторила Неферт слова матери, и угроза зазвучала в ее голосе.
Катути в испуге попятилась, до того разительно переменилась ее нежная, мягкая дочь, еще минуту назад полная детской непосредственности.
Теперь она была подобна прекрасному демону мести. Глаза ее сверкали, грудь часто и высоко вздымалась, все ее тело трепетало. С необычной для нее силой и порывистостью она схватила карлика Нему за руку, подтащила его к одной из дверей, ведущей во внутренние покои дома, распахнула дверь, вытолкнула его за порог и подошла к матери. Губы ее побелели.
– Ты назвала его бесчестным негодяем? – воскликнула она вне себя хриплым голосом. – Возьми свои слова назад, матушка, возьми их назад… или…