– Тем более что мне действительно скоро пришлют деньги из Персии.
   – И я не только выкуплю Оберштейн, – в восторге вскричал Лимбург. – Я подарю его вам, чтобы у вас, моя Калипсо, были земли! Чтобы вы как равная могли вступить в брак с владетельным немецким князем!
 
   – Я написал всем немецким князьям о своей помолвке, о том, что княжна, наследница русских князей, фантастически богата и выкупила графство Оберштейн. Я не заметил, как я, ревностный католик, ни разу в жизни не солгавший, через месяц жизни с нею стал отъявленным лгуном!
 
   В тюрьме князь Лимбург и Рошфор беседуют за богато сервированным столом.
   – Она получила из Персии дядюшкины деньги и купила себе графство Оберштейн.
   – Она? Получила деньги? – Рошфор умирает от хохота.
   – Я опять лишаю вас бургундского, граф!
 
   – Я заложил земли в Штируме и во Фризии – и она выкупила графство Оберштейн. Я стал готовиться к помолвке и одновременно все же поручил своим людям… да, да… выяснить все о моей невесте!
 
   Замок Оберштейн.
   У камина сидит принцесса и, склонив прелестную головку, гадает.
   В тазу плавают кораблики с зажженными свечами. Это старинное венецианское гадание. Камеристка Франциска фон Мештеде, стоя на коленях, зачарованно смотрит в таз на горящие свечки.
   На камине водружена картина, которую только что закончила рисовать принцесса. На ней все та же сцена: принцесса, сидящая у камина, кораблики с зажженными свечами и камеристка…
   Неслышно вошел Лимбург. В восхищении смотрит князь на эту мирную идиллию.
   – Подарите мне эту картину, Алин… Она обернулась в бешенстве.
   – И вы смеете как ни в чем не бывало приходить ко мне? После того как вы, предназначенный мне Богом… утешение за всю мою жизнь… смели хладнокровно проверять мое прошлое?
   – Но я… – начинает Лимбург.
   – Смели обсуждать с мерзавцами ростовщиками, когда и где я познакомилась с бароном Эмбсом, когда и где…
 
   – Откуда она могла узнать? До сих пор не понимаю… Кроме меня и моего банкира, никто не знал. Но она… она всегда знала все. Она была сущий дьявол!
 
   В комнату входит барон Эмбс.
   – Барон, я просила вас принести…
   Эмбс с поклоном протягивает свой патент.
   – И пусть вам будет стыдно, князь! – Она швырнула патент Лимбургу. – Это патент на звание капитана. Барон прославился военными подвигами, а не выяснениями несчастных обстоятельств жизни несчастной женщины.
 
   – И все-таки я ей не верил. Точнее, верил… и не верил. Мои люди много раз подпаивали этого подозрительного барона. Но ни слова от него не добились. Он пил и молчал.
 
   – Я прошу простить меня… – сказал несчастный Лимбург, возвращая патент. – В последний раз.
   – Я слишком хорошо вас знаю. Этот последний раз будет длиться вечно. Ступайте… я хочу дочитать письмо. – И она демонстративно взяла со столика письмо и погрузилась в чтение.
 
   – Я не смел спросить ее, что это за письмо, но умирал от любопытства.
   – Это письмо от гетмана Огинского из Парижа, – сказала она, усмехаясь и глядя на князя.
 
   – Рошфор рассказывал мне о ее связи с гетманом. Призрак этого сиятельного любовника никогда не давал мне покоя. Проклятие!
 
   Через несколько дней – в замке Оберштейн.
   Лимбург ставит перед принцессой бронзовый шандал с экраном. Торжественно зажигает свечу – и на экране видна картина: она гадает, и кораблики с зажженными свечами плавают в серебряном тазу.
   Но она не оценила подарка.
   – Какая прелесть, – говорит она равнодушно. И добавляет: – Я хочу, чтобы вы пожили немного в Нейсесе, а я поживу пока одна здесь, в Оберштейне. Я хочу, чтобы вы проверили, Телемак, действительно ли хотите взять меня в жены.
 
   – И очень скоро я узнал от своих слуг в Оберштейне, что ее навещает там некий незнакомец. Он приезжал к ней обычно ночью из городка Мосбах. В донесениях моих слуг он именовался «мосбахским незнакомцем».
 
   В тюрьме Лимбург и Рошфор сидели за бутылкой вина.
   – Это невыносимо, граф, – жаловался Лимбург, – я уже не имею права жить с нею. Когда я начинаю объясняться в любви, она заявляет: «Ах, мой друг, вы любимы… И очень стыдно в ваши лета быть столь ревнивым, мой Телемак». Она выгнала из Оберштейна всех. Даже этого странного барона Эмбса она отправила в Париж вместе с де Mapином – торговать моими орденами. И они продают их бог знает кому… А в Оберштейне все стонут от ее самоуправства! Рошфор хохочет.
   – Но самое гнусное: каждую ночь к ней приезжает некто… мои люди слышали польскую речь.
   Рошфор покатывается со смеху.
   – Это Огинский! Клянусь, это проклятый гетман! Ну, хорошо, хорошо, я признаю, вы были во всем правы, граф, – вздохнул Лимбург. – И вот письмо, которое она получила… да – да… я был в замке, я обыскал… я унизился и до этого. – Он протянул письмо Рошфору: – Читайте!
   Под письмом стояла дата – 12 ноября 1773 года. Письмо было написано по-французски, без подписи. Рошфор читал письмо:
   «Горю желанием, Ваше высочество, принести Вам знаки своего уважения, однако есть причины, мешающие мне открыто это осуществить. Одетый по-польски, боюсь привлечь внимание слишком многих любопытных. Поэтому для встречи предлагаю постороннее место, чтобы укрыться от взоров ненужных наблюдателей. Для этого я нанял дом в Мосбахе. Если Ваше высочество признает это приемлемым, Вас проводит туда преданный мне человек».
   Лимбург в бешенстве шептал:
   – Огинский! Проклятый поляк!
   – Странно, – сказал Рошфор. – Я был знаком с гетманом в Париже, он слишком осторожен для подобных приключений.
 
   Стояла глубокая ночь.
   У стены замка Оберштейн привязаны две лошади. Открылась потайная дверь в стене – в темноте появилась принцесса в сопровождении незнакомца. На принцессе черный плащ, она в мужской одежде. Незнакомец, молодой человек, тоже в черном плаще и в треуголке.
   Молодой человек отвязал лошадей – принцесса легко вскочила в седло. И они поскакали в лунной ночи по лесной дороге…
 
   Лимбург и Рошфор, верхом, прячась в тени деревьев, наблюдают всю сцену.
   Рошфор тихо смеется:
   – Мы будем в Мосбахе раньше, я знаю кратчайший путь.
   – Я разоблачу бесстыдную лгунью! – в бешенстве шепчет Лимбург.
   Они скачут по дороге – в ночь, в которой скрылись принцесса и незнакомец.
   Большой дом на окраине Мосбаха. Спит городок. Темные дома освещены луной.
   Стук копыт. К дому подъезжают принцесса и молодой незнакомец.
   В тени деревьев их уже поджидают Рошфор и Лимбург на лошадях.
   – Открывайте ворота, – кричит по-польски незнакомец.
   Из ворот выходит мужчина в расшитом польском кунтуше, в широкой шляпе, скрывающей лицо.
   – Огинский! – шепчет Лимбург.
   Мужчина в польском кунтуше низко кланяется принцессе, помогает ей сойти с коня. И, встав на колено, целует руку.
   – Ни с места, господа! – не выдерживает Лимбург и выскакивает на лошади из тьмы.
   Молодой незнакомец тотчас выхватил шпагу, но Рошфор, появившись с другой стороны дома, выбил шпагу у него из рук.
   – Боже мой, – вскричала принцесса, обращаясь к Лимбургу, – вы сошли с ума!
   – Я вызываю вас, гетман! – бессмысленно кричит Лимбург человеку в кунтуше.
   Лунный свет падает на его лицо.
   – Я был прав, это не гетман, – устало усмехается Рошфор.
   – Простите, князь Карл, – почтительно обращается принцесса к человеку в кунтуше, – но вас приняли за другого… Позвольте вас познакомить с моим женихом и просить прощения за то, что это знакомство происходит при столь странных обстоятельствах. – И она торжественно представляет: – Его высочество князь Карл Радзивилл, виленский воевода… Его высочество князь Филипп Фердинанд Лимбург…
   Мужчина в кунтуше и князь Лимбург почтительно, церемонно раскланиваются.
 
   Карл Радзивилл, князь Священной Римской империи, виленский воевода, любимец шляхты, «пане коханку», «родовитейший из родовитейших», как его называли в Польше.
 
   – Теперь ваша очередь, князь Карл, – обратилась принцесса к Радзивиллу, – представить меня моему жениху.
   – О чем ты говоришь, Алин, – изумленно начал Лимбург.
   – Алин умерла… И забудьте это имя, мой друг. – Она повелительно взглянула на Радзивилла.
   И тогда князь Радзивилл объявил:
   – Ее императорское высочество Елизавета Всероссийская, единственная законная наследница престола России…
   В доме Радзивилла в Мосбахе: огромная зала, увешанная оружием, тонула в полутьме. Радзивилл стоял в центре залы.
 
   После избрания польским королем Станислава Понятовского князь Радзивилл не признал «безродного шляхтича» и скитался за границей. Но вдруг неожиданно покорно бил челом в Петербурге, обязался служить Понятовскому и во всех поступках считаться с желаниями Екатерины. Получил прощение, «как собственное дитя императрицы», князь Радзивилл вновь зажил королем в своем замке в Несвиже. Он лупил несчастных шляхтичей и потом устраивал для нихже пьяные оргии, заливая вином свой позор. «Король – король в Кракове, а я – в Несвиже», – повторял воевода. Но вскоре так же легко, как примирился с Понятовским, он его и предал. Во главе вооруженных отрядов он появился под знаменами конфедератов. Будучи много раз разбит, бежал за границу и там объявил себя непримиримым врагом Екатерины и Понятовского. Он путешествовал по Европе, склоняя к войне с Екатериной мелких немецких государей и Французский двор. Представитель Радзивилла – некто Доманский – участвовал во всех съездах конфедератов.
   К 1773 году Радзивилл сделался для шляхты символом борьбы. И тогда его имения в Польше были конфискованы. Один из богатейших людей Европы начал жить, продавая фамильные драгоценности. «Нельзя запятнать славу предков, – повторял Радзивилл среди обрушившихся на него ударов судьбы. – Я приму охотней звание вечного скитальца, чем примирюсь с врагами Речи Посполитой». За месяц до описываемых событий король Польши Понятовский объявил амнистию всем эмигрантам, которые сложат оружие и вернутся в Польшу. Многие тотчас начали переговоры с королем, подготавливая свое отречение от борьбы. Но «пане коханку» остался стоек. Именно в эти дни и состоялась его встреча с принцессой.
 
   Множество слуг толпилось в полутемной зале, подобострастно кланяясь принцессе.
   По знаку Радзивилла слуги исчезли. В зале остались молодой незнакомец, Радзивилл, принцесса, Лимбург и Рошфор.
   – Сколько раз я мечтала, – горестно шептала принцесса Лимбургу, – объявить вам все это сама… Сколько раз я проклинала судьбу и происки врагов, заставлявшие меня скрывать от вас… от мужа, данного мне Богом, свое имя. И вот, когда я готовилась торжественно открыть вам тайну моей жизни… вы, как всегда, все испортили глупой ревностью…
   Меж тем Радзивилл торжественно начал:
   – Исторический день наступил, господа. В этом доме происходит первое свидание несчастного скитальца с будущей российской государыней.
   Он низко поклонился принцессе.
   Принцесса была неузнаваема: ее лицо, ее жесты – сама величественность.
   – Мне остается, господа, открыть вам: мое истинное имя Елизавета. Елизавета – дочь Елизаветы… Я рождена от брака русской императрицы Елизаветы с казацким гетманом Разумовским. Это был тайный брак, но брак законный. О чем существуют соответствующие бумаги…
   Она взглянула на молодого незнакомца, и тот утвердительно кивнул.
   – Подвергаясь тысяче опасностей, я была вынуждена жить под именем принцессы Володимирской. Но пора пришла. По моему приказу брат мой Разумовский, скрывшийся под именем Пугачева, успешно поднял восстание в России. Урал и Сибирь в наших руках! Чтобы быть понятным простому народу, брат мой по повелению моему принял имя Петра Третьего.
   – Боже мой, не так давно я сам впервые читал ей в газетах об этом Пугачеве… Клянусь, я помню до сих пор, как загорелись ее глаза…
 
   – Настало время, – продолжала принцесса, – заявить миру о моих правах. – И она торжественно положила на огромный стол бумаги. – Это копия духовного завещания матери моей Елизаветы… Когда-то мать моя передала его моим воспитателям. Чтобы потом, когда придет моя пора царствовать, ни у кого не возникло сомнений в моих правах. Знакомьтесь, господа… Подлинный текст сохраняется в надежном месте и вскоре будет предъявлен миру.
 
   – Я впился в бумаги… Нет, это не был почерк Алин, и, клянусь, это не был ее стиль. Бумаги были составлены замечательно. Там были такие подробности, которых она знать не могла, клянусь небом! И никто другой не мог! Нет, это было подлинное завещание! Но откуда оно у нее?!
 
   И вновь молодой человек неслышно выступил вперед, забрал бумаги из рук Лимбурга. И отступил в темноту зала.
   – Кроме того, мать оставила мне завещания деда моего Петра Великого и бабки моей Екатерины Первой. И вскоре все это также сделается достоянием публики. Итак, здесь, сегодня я объявляю начало борьбы за свои права. В Швеции нас готовится поддержать король Густав, мечтающий отомстить за поражение при Полтаве. В Турции мир, на который рассчитывает Екатерина, не будет заключен. В Париже нас горячо поддерживает Версальский двор. Весь Урал в руках нашего брата. В этом общем восстании против похитительницы престола немецкой принцессы Екатерины я отвожу особую роль Польше… Радзивилл поклонился.
   – Мы, Елизавета Вторая Всероссийская, торжественно клянемся, господа, восстановить Польшу в ее границах. Мы клянемся свергнуть с польского престола безродного раба Екатерины Понятовского и поддержать избрание польским королем единственно достойного…
   Она взглянула на Радзивилла, и Радзивилл опять гордо поклонился.
   – Наши действия начнутся с совместной поездки с князем Карлом в Константинополь к султану. Мы принудим султана к прекращению всяческих мирных переговоров с узурпаторшей. Оттуда, из Константинополя, я обращусь к русскому войску и флоту – свергнуть узурпаторшу – немку и передать престол законной наследнице – последней из дома Романовых. – Глаза ее горели. – Я напишу главе русской эскадры графу Алексею Орлову. Партия Орловых недавно пала в России, и, нет сомнения, граф возьмет мою сторону!
 
   – Как все причудливо соединялось в этой очаровательной головке. Это я ей рассказывал про низвержение Орловых и про Разумовского. Несколько лет назад казацкий гетман проезжал через мои владения. И все вокруг говорили о тайном браке его брата Алексея с императрицей Елизаветой. Но она, видимо, перепутала имена братьев, назвавшись дочерью казацкого гетмана. Так я подумал тогда…
 
   – Итак, господа, на днях князь Радзивилл отправляется в Венецию. И будет готовить экспедицию и корабли для нашей поездки к султану. Чтобы не давать повода к излишним слухам, мы отправимся в Венецию порознь.
   – В Константинополь, Ваше высочество! – закричал Радзивилл. – И если верность отечеству потребует от меня терпеть нужду до конца моих дней – буду терпеть, но мать-родину не предам!
   – К сожалению, остается еще один важный вопрос экспедиция потребует много денег… я знаю ограниченные ныне средства князя Карла…
   – Все отдам, все, что есть! И будем верить, что мы получим помощь от Бога, как получаем от людей одни притеснения! – выкрикнул Радзивилл.
   Принцесса взглянула на Лимбурга.
   – Я готов во всем помочь своей будущей супруге, – начал Лимбург. И добавил: – Ее высочеству Елизавете Всероссийской.
   – У меня уже есть план, господа, – продолжала принцесса. – Копии находящихся у меня завещаний русских царей должны быть немедленно показаны французским банкирам. Одновременно в газетах надо опубликовать подробный список крепостей, взятых моим братом Пугачевым. После чего немедля следует выпустить в Париже заем от моего имени как единственной законной наследницы Русской империи. Дадут, дадут деньги проклятые банкиры!
   – Браво! – закричал Радзивилл.
   – Скоро начнет светать. Пора расставаться, чтобы не возбуждать излишних слухов, – сказала принцесса. – Мой офицер проводит вас обратно в Оберштейн, господа…
   Молодой незнакомец вышел из темноты и поклонился.
   – Позвольте вам представить… – обратилась принцесса к Лимбургу. – Это Михаил Доманский…
 
   Михаил Доманский. Польский шляхтич. В пятнадцать лет был пристроен дядей во дворец князя Радзивилла. Там, среди пиров, охот и диких оргий, вырос этот человек. Был избран депутатом сейма, принял сторону Конфедерации, участвовал в восстании против избрания королем Понятовского. После поражения бежал в Германию. И здесь вновь встретил своего прежнего господина Карла Радзивилла. Радзивилл целиком попал под влияние двадцатишестилетнего Доманского. Теперь на всех съездах конфедератов от имени Радзивилла выступал Михаил Доманский…
 
   Кавалькада едет в лунной ночи. Подъехав к замку Оберштейн, Доманский прощается со всеми и исчезает во тьме.
 
   Рассвет.
   В замке Оберштейн, в гостиной у догорающего камина сидели Лимбург и принцесса.
   – Как вы догадываетесь, мой друг, – насмешливо начинает принцесса, – с нашим браком придется повременить. Покуда я не сяду на русский трон. Надеюсь, тогда вашим родственникам не понадобятся бумаги? И вам не придется более собирать обо мне сведения по закоулкам Европы…
   – Невероятно! – вздохнул Лимбург. – Вы готовы отвергнуть таинство брака ради призрачной мечты?
   Она гневно взглянула на него. Он помолчал, но потом добавил:
   – Алин, мы одни. Поклянитесь мне… Более ничего не надо. Этой клятвы будет достаточно… Все, что я слышал сегодня, правда?
   Она усмехнулась и торжественно сказала:
   – Клянусь, что императрица Елизавета имела дочь от тайного брака, увезенную из России и воспитанную за границей!
   – И кто же она, Алин? – не выдержал Лимбург. Она посмотрела на него бешеными глазами:
   – Я, Ваша светлость! И запомните навсегда: Алин умерла. Есть принцесса Елизавета.
   И вдруг потянулась к нему, поцеловала. Потом оттолкнула и сказала:
   – А сейчас вы вернетесь в Нейсес. – Но…
   – И не спорьте, Телемак: вы должны выполнить важное дело… Благодаря вашей глупой ревности в тайну оказался посвящен посторонний. Он знает о готовящейся экспедиции, этот желчный и злой человек. Я говорю о Рошфоре.
   – Что вы еще хотите?
   – Вы уже догадались. Я не могу рисковать делом всей своей жизни. Если вернетесь в Нейсес и снова посадите, – она усмехнулась, – «верного Рошфора» в государственную тюрьму. И горе ему, если он выйдет оттуда, пока несвершится экспедиция к султану. Я не хочу мертвецов.
   И она вновь страстно поцеловала князя, и князь, как всегда, обмяк.
 
   Лимбург и Рошфор отъезжают от ворот замка Оберштейн.
   – Поглядите, Ваше высочество…
   И Рошфор, смеясь, показывает на темные силуэты у стены замка. Лимбург молча глядит на лошадь, привязанную у потайной двери в стене.
   – Не узнали, Ваше высочество? Это лошадь того самого поляка Доманского, который должен быть далеко отсюда…
   – Послушайте, граф, – в бессильном бешенстве говорит Лимбург. – Ваша вечная подозрительность уже завела нас… вернее, вас в пропасть. Я не знаю даже, как сказать вам, но я должен вас…
   – …Арестовать! – говорит Рошфор, умирая от смеха.
 
   – Но я не мог забыть эту лошадь… И в те недолгие часы, когда она допускала меня в Оберштейн, я всегда чувствовал присутствие этого человека. Появлялись кем-то написанные проекты ее писем турецкому султану, шведскому королю, гетману Огинскому. Теперь она переписывалась со всей Европой…
   Замок Оберштейн. Принцесса, как тигрица, разгуливает по зале, когда входит Лимбург. Она швыряет ему в лицо скомканное письмо и кричит:
   – Этот мерзавец! Этот хитрый подлый трус!
   – К кому относится все это на сей раз?
   – Гетман Огинский! И он смел называться моим другом! Я послала ему письмо в Париж, я предложила ему принять участие в моей экспедиции в Турцию с князем Радзивиллом… И что мне ответил этот жалкий изменник!..
   Из письма Михаила Огинского принцессе 10 апреля 1773 года: «Расположение мое к вам по-прежнему глубоко ношу в своем сердце… И поверьте, мой язык никогда не выдаст доверенной мне тайны. Но ваши предложения возбудили во мне воспоминания о временах оракулов, которые никогда не говорили определенно ни „нет“, ни „да“…»
   – Этот негодяй делает вид, что не понял!
 
   «И все-таки я желаю вам успеха, хотя не понимаю, какая дорога ведет к нему. Нет, нет, друг мой, лучше мне не быть вместе с вами в вашем начинании, ибо стоит мне только пожелать что-нибудь хорошее, как оно тотчас не исполняется…»
   Она скомкала письмо, швырнула его на пол.
   – Оказалось, этот трус уже ведет переговоры с Понятовским и Екатериной! Он решил вернуться в Польшу, он хочет получить отнятое имение – тридцать серебреников!
   Наконец успокоилась, подняла скомканное письмо с пола, расправила:
   – Это письмо я сохраню в своем архиве. Когда я сяду на трон, конфискую все земли этого предателя… Но зато другие дела хороши. Франция нас поддерживает, Радзивилл в конце недели выезжает в Венецию.
   – Ах, дорогая, – вздохнул Лимбург, – мы перестали говорить с вами о чем-нибудь, кроме этой затеи.
   – Вы смеете называть «затеей» святое предназначение? Лимбург усмехнулся:
   – Ну что ж, поговорим о нем. Мне кажется, вы смешно путаете имя своего отца. Казацкий гетман Кирилла Разумовский никогда не был тайным мужем императрицы Елизаветы. Мужем вашей матери был другой Разумовский – Алексей, родной брат казачьего гетмана. Вам следует знать точное имя своего отца, дорогая, – насмешливо закончил князь.
   – Мой милый Телемак, – в гневе ответила она. – Я знаю имя своего отца. Просто мне сейчас нужны деньги от банкиров. А они слышали: в России восстали казаки. И если мой отец – казацкий гетман, следовательно, это люди моего отца захватили пол-России. Дочери такого человека можно дать деньги!
   – Я до сих пор не знаю – придумала ли она немедля это объяснение или так оно и было. Ее головка готова была изобрести в любой миг миллион историй. Как она была изворотлива!.. Когда я намекал ей на этого проклятого поляка, она спокойно объявляла, что нарочно возбуждает мою ревность, ибо чувствует: я к ней охладеваю. И заливалась настоящими слезами, клянусь! 13 мая 1773 года я провожал ее в Венецию…
 
   Коляска князя Лимбурга подъезжала к дому на окраине Мосбаха. В карете принцесса и Лимбург.
   – Не грусти, мой милый, сегодня тринадцатое. Я люблю начинать этот день. Мне всегда везло в этот ведьмин день…
   Около дома уже ждет карета, запряженная четверкой лошадей. У кареты прогуливается Доманский в дорожном плаще. Принцесса весело обнимает Лимбурга.
   – Мы расстаемся ненадолго, в России перевороты совершаются быстро.
   Она целует его и выпрыгивает из коляски. Доманский помогает ей пересесть в карету.
   И поскакали лошади. Она высовывается из окна кареты и кричит князю:
   – До скорой встречи в Петербурге!
 
   – Больше я ее не видел… Но когда она приехала в Венецию, я послал к ней своего нового гофмаршала, барона Кнорра. И он писал мне обо всем что с ней случалось… Началось в Венеции все восхитительно: и поляки, и французы были от нее без ума…
 
   Венеция.
   Пестрая толпа заполнила набережную вдоль Большого канала. Все взоры – на палаццо на Большом канале, дворец французского посла. Над палаццо поднят королевский флаг. Из дворца под восторженные крики толпы выходит принцесса, окруженная польскими и французскими офицерами. Расшитые мундиры, перья на шляпах.
   Все общество рассаживается в черные с золотом гондолы. Гондолы плывут по каналу, провожаемые криками толпы.
   Откупорили шампанское. Принцесса поднимается в гондоле и, сверкая раскосыми огромными глазами, начинает свой вечный рассказ. Обрывки рассказа долетают до жадного слуха толпы на набережной.
   – …Заточили в Сибирь… отравили… но Господь…
   – Да здравствует принцесса Всероссийская! – кричат в гондоле.
   – …И тогда, по завещанию матери… дядя мой Петр Третий… до моего совершеннолетия…
   – Виват, освободительница! Чудо, ниспосланное провидением Речи Посполитой!
   – …И я не дам немке узурпировать трон! Я, внучка Петра Великого, истинно последняя из дома Романовых… Я верю, господа, вы поможете женщине!
   – Да здравствует Елизавета Прекрасная! – В воздух летят обнаженные шпаги французов и поляков.
   – А дальше… начались странные вещи… Радзивилл никак не мог отплыть с ней в Турцию. И только в июле я получил известие…
 
   Венеция, 16 июля 1774 года. На рейде – корабль.
   Принцесса, Радзивилл, Доманский и пестрая свита на лодках подплывают к кораблю…
   Барон Эмбс вносит в каюту драгоценный баул принцессы с архивом и пистолетами…
   Принцесса стоит на палубе, морской ветер развевает ее красный плащ.
   – В Константинополь, – шепчет принцесса. – Сбылось! Корабль в открытом море. На палубе – принцесса и Радзивилл.
   Медленно корабль начинает разворачиваться. Появляется капитан – высокий алжирец.
   – Ветер, – говорит капитан, – слишком сильный ветер… Мы должны возвращаться в Венецию.
   – Как возвращаться?! – задохнулась принцесса.
   – Очень сильный ветер, – вздыхает капитан. – Ох, какой сильный ветер!..
   И он усмехается. Хитрющий черноволосый алжирец.
 
   – И опять они праздно жили в Венеции. Она была в ярости. Она бунтовала. И наконец Радзивилл нашел другого алжирского капитана.
 
   Та же пестрая толпа поднимается на корабль, и тот же молчаливый барон Эмбс проносит в каюту загадочный баул.