Эффинджер Джордж Алек. Когда под ногами бездна

   Клокотавшая во мне ярость обратилась на Оккинга. Он скрывал информацию, может, прятал что-то, а стало быть, подвергал опасности мою жизнь. Поступи он так с Абдуллой или с Тами, я сказал бы: что ж, это дело полиции. Но когда речь идет о шкуре Одрана, это мое дело, и, как только доберусь до Оккинга, я заставлю его осознать данный факт, заставлю!
   Кипя от злости, я шагал по Улице и репетировал монолог, который обрушу на лейтенанта. Много времени мне не потребовалось. Вот как рее будет: Оккинг удивится, увидев меня снова, после того как выпроводил из кабинета всего час назад. Я врываюсь внутрь, хлопаю дверью так, что у поганца заложит уши, а стекла едва не вылетят, сую ему под нос смертный приговор, вынесенный мне неизвестным автором записки, и потребую правду и ничего, кроме правды. В противном случае сволоку его вниз, запру в одной из камер для допросов и немного побью о стены его собственного участка. Готов поспорить, сержант Хаджар окажет мне любую помощь, если потребуется.
   Подойдя к Восточным воротам, я невольно замедлил шаг. Еще одно внезапное озарение. Мои мозги пытались разродиться некоей идеей дважды: утром, когда разговаривал с лейтенантом, и позже, у трупа Селимы. Как всегда, я возложил функцию акушера на подсознание, и вот наконец-то на свет появился младенец!
   Итак, вопрос: какая деталь головоломки отсутствует?
   Ответ: взглянем на дело повнимательней. Первое: в нашем квартале за последние несколько недель совершено несколько убийств, до сих пор не раскрытых. Сколько? Богатырев, Тами, Деви, Абдулла, Никки, Селима. Второе: как ведут себя, расследуя убийства, легавые, когда упираются в стену или заходят в тупик? Суть полицейской работы – дотошность и методичность, прокручивание одних и тех же эпизодов по несколько раз: скажем, всех свидетелей вызывают заново, заставляя повторять показания раз за разом на тот случай, если была упущена какая-то важная деталь. Легавые задают одни и те же вопросы пять, десять, двадцать, сто раз! Вас за шкирку тащат в участок или будят посреди ночи и все повторяется: вопрос – ответ, вопрос – ответ…
   Почему полиция, имея шесть нераскрытых, совершенных подряд и явно связанных между собой убийств, демонстрирует нулевую активность? Мне не пришлось повторять свои показания, и очень сомневаюсь, что Ясмин, или кого-то еще, заставляли делать это. Такое впечатление, что Оккинг решил устроить себе и своим ребятам внеочередной отпуск. Почему легавые подонки ни черта не делают?
   Шестеро уже убиты; уверен, трупов будет больше. Скажем, мне лично твердо обещали один – мой собственный.
   Добравшись до полицейского участка, я молча прошел мимо дежурного сержанта. Мне было глубоко наплевать на правила и формальности, я жаждал крови… Наверное, от меня исходили флюиды такой жуткой злобы, а физиономия отражала такую гамму чувств, что никто не осмелился меня остановить. Я поднялся наверх, прошел сквозь лабиринт узких коридоров и наконец добрался до Хаджара, сидящего возле скромной ставки своего шефа. Сержант, должно быть, тоже оценил по достоинству мое состояние, потому что, не говоря ни слова, указал – пальцем на дверь. Он не собирался закрывать грудью вход к Оккингу и в то же время не хотел злить начальника. Хаджар не отличался глубоким умом, но зато обладал примитивной хитростью. Он отойдет в сторонку, с удовольствием наблюдая за нашей дракой. Не могу вспомнить, обменялись мы с Хаджаром двумя словами или нет. Не знаю, как очутился в кабинете. Помню только, что перегнулся через стол Оккинга, правой рукой вцепившись в ворот его рубашки. Мы оба кричали.
   – Что это такое, что это значит, мать твою! – орал я, размахивая бумажкой перед его глазами.
   Вот все, что я успел сделать, прежде чем меня развернули, повалили и прижали к полу два полицейских; еще трое направили на меня иглометы. Сердце частило, как бешеное, еще немного – и оно вырвется из груди. Я поднял голову, окинул взглядом одного из легавых и уставился прямо в крошечное черное отверстие игломета. Как мне хотелось заехать ногой в морду стражу порядка! Но, увы, моя подвижность была ограничена.
   – Отпустите его, – скомандовал Оккинг. Он тоже тяжело дышал.
   – Лейтенант, – возразил один из его людей, – если…
   – Я сказал, отпустите!
   Они молча повиновались. Я поднялся на ноги и наблюдал, как они неохотно убрали оружие и направились к выходу, недовольно бормоча что-то. Оккинг дождался, пока последний из них вышел за порог, затем медленно закрыл дверь, провел рукой по волосам и вернулся к столу. Он тянул время, чтобы успокоиться: лейтенанту не хотелось начинать разговор, пока он не возьмет себя в руки.
   Наконец, опустившись в свое вращающееся кресло, он обратился ко мне.
   – Что это значит?
   Ни насмешки, ни сарказма, ни скрытой угрозы в голосе. Для меня кончилось время неопределенности и метаний; для Оккинга безвозвратно ушли дни, когда он мог играть снисходительно-презрительного профессионала.
   Я положил записку на стол и дал ему возможность прочесть ее. Сел на жесткий пластмассовый стул и терпеливо ждал реакции.
   Внимательно изучив записку, Оккинг закрыл глаза, устало потер веки:
   – Господи.
   – Кто бы ни был этот "Джеймс Бонд", он сменил модик. Тут написано: если как следует подумаю, догадаюсь, кто он теперь. Мне ничего не приходит в голову.
   Оккинг уставился на стену, восстанавливая в памяти подробности убийства Селимы. Его глаза широко открылись, отвисла челюсть; он снова простонал:
   – Боже мой!
   – Что такое?
   – Тебе что-нибудь говорит имя – Ксаргис Мохадхил Хан?
   Где-то я слышал его, но в связи с чем? Не помню… Но могу сказать заранее – этот парень мне не понравится.
   – Расскажи о нем, – попросил я.
   – Лет пятнадцать назад он был довольно-таки известен. Этот психопат провозгласил себя новым Пророком то ли в Ассаме, то ли в Сиккиме, то ли еще где-нибудь на востоке. Сказал, что сияющий голубой металлический ангел спустился к нему, одарив откровением и священными заветами, основной из которых гласил: новоявленный посланец Аллаха должен начать джихад против белых женщин, убивая всех, встретившихся по дороге, а заодно уничтожать каждого, кто станет у него на пути. Он хвастался, что прикончил две или три сотни мужчин, женщин и детей, прежде чем его остановили. Перед казнью, сидя в тюрьме, он убил еще четверых.
   Парню нравилось вырезать из тела жертв различные органы в жертву голубому металлическому ангелу. Определенные органы для каждого дня недели, или фазы луны, или еще чего-нибудь.
   Воцарилась напряженная тишина.
   – Став Ханом, он будет гораздо опаснее, – заключил я.
   Оккинг мрачно кивнул.
   – По сравнению с Ксаргисом Мохадхил Ханом будайинские головорезы кажутся компанией невинных сорванцов, вроде Тома и Джерри.
   Я закрыл глаза, чувствуя свою беспомощность.
   – Надо выяснить: он просто чокнутый или работает на кого-то?
   Лейтенант созерцал стену за моей спиной, напряженно раздумывая. В правой руке он вертел дешевую бронзовую статуэтку русалки, украшавшую стол. Наконец он перевел взгляд на меня и вполголоса произнес:
   – Насчет этого я могу тебя просветить. – Я с самого начала был уверен, что ты чего-то недоговариваешь. Ты знал, на кого работает Бонд, ныне Хан. Ты знал, что я прав насчет политической окраски убийств, верно?
   – Послушай, давай отложим раздачу орденов на потом? Сейчас нет времени.
   – Выкладывай-ка лучше свою историю. Если Фридландер-Бей узнает, что ты утаивал от него сведения, ты полетишь с работы прежде, чем успеешь покаяться.
   – Не уверен, Одран, – сказал Оккинг, – но пробовать не собираюсь.
   – Ну хорошо; ты скажешь наконец, на кого работал Бонд?
   Лейтенант отвернулся. Когда он снова взглянул на меня, лицо его было искажено, словно от физической боли.
   – Он работал на меня, Одран. Честно говоря, этого я не ожидал. Не зная, как отреагировать, я промолчал.
   – Ты наткнулся на нечто более серьезное, чем просто серия убийств, признался Оккинг. – Полагаю, ты об этом догадываешься, однако понятия не имеешь, насколько все серьезно. Ладно. Я получал деньги от одного европейского правительства за то, что взялся найти некоего субъекта, сбежавшего оттуда в наш город. Этот тип дожидался своей очереди управлять страной. Определенные политические силы хотели от него избавиться. Правительство, на которое работал я, хотело его отыскать и вернуть живым и здоровым на родину. Тебе ни к чему знать подробности интриги; я излагаю все в общих чертах. Я нанял Джеймса Бонда, чтобы он нашел этого человека и помешал другой стороне убить его.
   Мне понадобилось несколько секунд, чтобы это переварить. Трудно усвоить такое количество информации в один присест: можно заработать острое несварение мозга.
   – Бонд убил Богатырева. Потом Деви. А после того, как превратился в Кеаргиса Хана, Селиму. Значит, я был на верном пути с самого начала – русского убили не просто так. Это вовсе не нелепая случайность, как ты. Папа, да и все остальные упорно пытались внушить нам. Вот почему ты не очень-то ревностно расследовал эти убийства. Ты и так знал, кто преступник.
   – Если бы так, Одран. – Оккинг выглядел невероятно уставшим, почти изможденным. – Я не имею ни малейшего понятия, кто работает на другую сторону.
   У меня хватает улик: одинаковые следы – кровоподтеки, отпечатки ладоней и пальцев нубийцы на истерзанных телах, довольно полные данные о габаритах и весе преступника. В общем, масса мелких деталей. Но я не знаю, кто он, и это меня пугает.
   – Ах, пугает? Тогда ты просто образец смелости! Все в квартале неделями не высовывают носа из-под одеяла, молясь о том, чтобы нож убийцы располосовал кого-то другого, а ты напуган… Чего же ты боишься, Оккинг?
   – Другая сторона выиграла; наследник престола уничтожен. Однако убийцы на этом не успокоились. Почему? Цель достигнута, операция завершена. Возможно, они уничтожают всех, кто может их опознать.
   Я задумчиво прикусил губу:
   – Вернемся немного назад, хорошо? Богатырев работал на посольство одного из русских царств. Что связывало его с Деви и Селимой?
   – Я ведь говорил, что не хочу углубляться в детали. Это грязное дело, Одран. Может, хватит того, что я уже рассказал?
   Я снова взорвался.
   – Оккинг, твой поганый наемник наметил меня в качестве следующей жертвы!
   Поэтому я имею полное право знать все подробности. Например, почему ты не прикажешь своему парню немного отдохнуть?
   – Потому что он исчез. Когда принца убила другая сторона, Джеймс Бонд словно растворился в воздухе. Я не знаю, где он и как войти с ним в контакт.
   Теперь он работает на самого себя.
   – Или новый хозяин выдал ему другие инструкции.
   Первый, о ком я подумал, был не Сейполт (что выглядело бы вполне логично), а Фридландер-Бей. И не смог сдержать дрожи. Теперь я понимал, что обманывал себя, рассуждая о причинах участия Папы в данном деле – страх за собственную жизнь и похвальное желание защитить свою паству. Нет. Папа никогда ничего не делал так просто. Каждый его поступок имел как бы двойное дно. Что, если он стоял за ужасными событиями последних месяцев? Такую возможность больше нельзя отвергать…
   Оккинг тоже пребывал в размышлении. В глазах его то и дело мелькал страх, руки нервно вертели статуэтку.
   – Богатырев не был обычным чиновником из посольства. На самом деле он Великий Князь Василий Петрович Богатырев, младший брат Вячеслава, царя Белоруссии и Украины. Его племянник, наследный принц, столько всего натворил, что его выслали. Партия неофашистов в Германии вознамерилась вернуть его в Белоруссию, надеясь использовать в своих целях, чтобы сбросить папашу с трона И заменить монархию "протекторатом" под германским контролем. Возродившиеся после краха Союза коммунисты поддержали их, тоже мечтая разрушить монархию, но, естественно, планируя заменить ее своим собственным правительством.
   – Стратегический союз красных и коричневых?
   Оккинг слабо улыбнулся:
   – Это случалось и раньше.
   – И ты работал на немцев?
   – Точно.
   – Через Сейполта?
   Оккинг кивнул. Весь этот разговор ему очень не нравился.
   – Богатырев хотел, чтобы ты нашел принца. Как только тебе бы это удалось, человек князя убил бы парня.
   Все, что было во мне арабского, возмутилось от мысли о подобном.
   – Богатырев готовил убийство собственного племянника? Сына своего брата?
   – Да, во имя сохранения монархии. Они сочли это печальной необходимостью.
   Я предупреждал тебя, Одран, это грязное дело. На высшем уровне международных отношений почти всегда натыкаешься на непролазную грязь…
   – Почему Богатыреву понадобился именно я? Оккинг пожал плечами:
   – За последние три года изгнания принц ухитрился изменить облик и хорошо замаскировался. Очевидно, в один прекрасный день до парня дошло, что его жизнь в опасности.
   – Значит, так называемый сын Богатырева не погиб во время аварии, ты наврал мне, когда объявил, что дело закрыто. Он был еще жив. Но ты только что сказал, что в конце концов принца убили?
   – Принц – это твоя подружка-обрезок, Никки. До изменения пола она была наследным принцем Николаем Константиновичем.
   – Никки? – пролепетал я севшим голосом. Груз страшной правды и горьких сожалений всей тяжестью рухнул на мои плечи. Что ж, сам напросился. Я вновь услышал голос смертельно напуганной Никки, три слова, которые она успела прокричать в трубку, прежде чем разговор оборвался… Мог ли я спасти ее?
   Почему она не открыла мне правду, не поделилась своими подозрениями? – Потом убили Деви и остальных Сестер.
   – Они слишком близко знали Никки. Неважно, обладали Сестры какой-нибудь опасной информацией или нет. Оба – немецкий убийца, сейчас ставший Ханом, и русский агент – не хотели рисковать. Вот почему ты, Одран, тоже занесен в черный список. Вот почему… вот почему я получил это.
   Лейтенант выдвинул ящик стола и, вытащив что-то, перебросил через стол.
   Еще одна записка, напечатанная на компьютере, по содержанию ничем не отличавшаяся от моей. Только адресована Оккингу.
   – Я не покину полицейский участок, пока все не кончится, – сказал он. Останусь в кабинете, окруженный ста пятьюдесятью верными полицейскими.
   – Надеюсь, среди них нет наемника Богатырева, – съязвил я.
   Оккинг поморщился. Видно, такая мысль уже приходила ему в голову.
   Сколько еще имен в списке намеченных жертв? Кто должен умереть после меня и Оккинга? Я с ужасом подумал, что Ясмин вполне может там оказаться. Она знает не меньше Селимы, даже больше, потому что я делился с ней всем, что знал и о чем догадывался. А Чирига? И как насчет Жака, Сайеда и Махмуда? Сколько еще моих знакомых должны погибнуть? Представив себе Никки, сначала превратившуюся из принца в принцессу, а затем – в труп, представив, что ждет меня в будущем, я новыми глазами посмотрел на Оккинга. Он тоже раздавлен тем, что случилось.
   Причем его положение гораздо хуже моего. С карьерой лейтенанта полиции в нашем городе придется распроститься: он ведь признался, что работал иностранным агентом.
   – Мне больше нечего тебе сказать, – заключил Оккинг.
   – Если узнаешь что-нибудь, или мне надо будет с тобой связаться…
   – Я буду здесь, – ответил он безжизненным голосом. – Иншалла.
   Я встал и быстро вышел из убежища Оккинга. Мне казалось, что я бегу из тюрьмы.
   Отстегнув телефон, позвонил в больницу доктору Еникнани.
   – Здравствуйте, господин Одран, – ответил знакомый низкий голос.
   – Я хотел бы узнать о состоянии пожилой женщины по имени Лайла.
   – Честно говоря, ничего определенного пока сказать нельзя. Она может со временем оправиться, но шансов на это мало. Пациентке уже много лет, она слаба.
   Приходится пичкать ее успокаивающими лекарствами и держать под наблюдением.
   Боюсь, она может впасть в кому. Даже если этого не случится, велика вероятность, что мозг нормально функционировать уже не будет. Она теперь не сможет жить без присмотра, делать простейшие вещи.
   Я с шумом втянул в себя воздух. Все это натворил я…
   – Такова воля Аллаха, – выдавил я наконец.
   – Да, Аллах велик.
   – Я попрошу Фридландер-Бея оплатить лечение. То, что с ней случилось, произошло в результате расследования.
   – Понимаю, – сказал доктор Еникнани. – Нет нужды обращаться к вашему покровителю. Эту женщину лечат бесплатно.
   – У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас за все. Я говорю от себя и от имени Фридландер-Бея.
   – Мы исполним священный долг правоверного, – ответил он просто. – Да, наши специалисты выяснили, что записано на модуле, который вы передали. Хотите послушать?
   – Да, конечно.
   – Там три слоя. Первый, как вы уже догадываетесь, – запись поведения большого, сильного хищника, скорее всего бенгальского тигра, с которым скверно обращались, безжалостно дразнили, и мучили, и не кормили. Второй – мозг младенца. Последний слой – самый ужасающий – это запись затухающего сознания смертельно раненой женщины.
   – Я знал, что имею дело с чудовищем, но все-таки не ожидал подобного ужаса.
   Меня трясло от отвращения и ненависти. Этот несчастный преступил все границы нравственности!
   – Разрешите дать вам небольшой совет, господин Одран. Никогда не пользуйтесь такими самодельными, кустарными модулями. Они плохо записаны, с большим уровнем вредного "шума". У них отсутствуют предохранители, встроенные в модули фирменного производства. Частое использование нелегальных модулей заканчивается повреждением центральной нервной системы, а следовательно – всего организма.
   – Интересно, чем все это кончится?
   – Ну, довольно просто предсказать: убийца добудет второй подобный модуль.
   – Если Оккинг, или я, или кто-нибудь еще не доберется до него раньше.
   – Будьте осторожны, господин Одран. Как вы сами только что заметили, он чудовище.
   Я поблагодарил доктора и прицепил телефон к поясу. Меня терзало сознание собственной вины за то жалкое прозябание, на которое я обрек Лайлу. Еще я думал о неизвестном противнике, который использовал задание белорусских монархов как предлог для удовлетворения своей тайной страсти – мучить и убивать. Известия из больницы полностью изменили почти готовый план действий. Зато теперь я точно знал, что делать и как действовать.
   Шагая по Улице, я наткнулся на беднягу Фуада.
   – Мархаба, – объявил он, скосив на меня глаза, прикрываясь рукой от солнца, чтобы лучше видеть.
   – Как дела, Фуад? – спросил я.
   Мне не хотелось застрять на час посредине улицы; нет настроения слушать нашего местного дурачка, а кроме того, нужно кое-что приготовить…
   – Хасан хочет тебя видеть по какому-то делу; это связано с Фридландер-Беем. Сказал, ты поймешь, что он имеет в виду.
   – Спасибо, Фуад.
   – Так ты понял, да? Ну, понял, что он имеет В виду? – Несчастный, моргая, смотрел на меня;
   Фуад клянчил свежую порцию сплетен, как собака – кость.
   – Да, все точно. Извини, мне надо бежать. – Я старался избавиться от его общества, но Фуад не отставал.
   – Хасан сказал, что это и вправду очень важно. Что он имел в виду, Марид?
   Скажи, а? Можешь со мной поделиться. Я умею хранить тайну.
   Я промолчал; очень сомневаюсь, что Фуад умеет вообще что-то хранить, тем более тайну. Я по-товарищески похлопал беднягу по плечу и повернулся к нему спиной. Прежде чем отправиться домой, заглянул к Хасану. Юный американец по-прежнему восседал на стуле в пустом помещении магазина и одарил меня призывной улыбкой. Черт побери, я определенно нравлюсь этому парню! Я молча нырнул за занавес, Хасан, как и всегда, проверял накладные, считал свои бесконечные ящики и коробки с товаром. Заменив меня, расплылся в улыбке. Как я понял, мы с Хасаном теперь – лучшие друзья. Вообще, за переменами в его отношении к людям так трудно уследить, что я перестал даже пытаться. Он убрал папку, положил руку мне на плечо и, как принято у арабов при встрече, поцеловал в щеку. – Добро пожаловать, мой дорогой племянник! – Фуад передал, у тебя есть сообщение для меня от Папы.
   Лицо Хасана сразу стало серьезным.
   – Я только сказал так Фуаду. Я очень обеспокоен, о мой друг, и даже более того – ужасно напуган. Не мог сомкнуть глаз целых четыре ночи подряд: эти ужасные кошмары… Когда я наткнулся на убитого Абдуллу, то думал, что хуже нет ничего… Да, когда я нашел его… – Его голос задрожал. – Абдуллу нельзя назвать достойным человеком, мы оба знаем это; и все же я был с ним тесно связан в течение нескольких лет. Ты в курсе, что он работал на меня, как я на Фридландер-Бея. А теперь Папа предупреждает, что… – Голос Хасана прервался, несколько секунд он не мог вымолвить ни слова.
   Я испугался, что мне придется быть свидетелем истерического припадка этой раздувшейся свиньи. Мысль о том, что придется успокаивающе хлопать его по руке, приговаривая: "Ну, ну, маленький, успокойся, все будет хорошо", – вызвала тошноту. Но Шиит сумел взять себя в руки и продолжил:
   – Фридландер-Бей предупреждает меня, что над его друзьями нависла такая же опасность. Это относится и к тебе, о мой проницательный друг, и ко мне. Я уверен, ты уже давно понял, на какой идешь риск, но я, увы, не отличаюсь храбростью. Фридландер-Бей не выбрал меня для этой работы, потому что знает – у меня нет ни мужества, ни стойкости, ни чести. Приходится быть безжалостным к себе, ибо так я лучше сознаю правду. Да, я бесчестен, думаю только о себе, дрожу при мысли об опасности, которая мне угрожает, о том, что, возможно, придется принять страдания и смерть, подобно… – На этом месте Хасан все-таки сорвался и зарыдал. Я терпеливо ждал, когда иссякнет ливень; тучи постепенно разошлись, но солнышко так и не показалось.
   – Я принял все необходимые меры, Хасан. Нам просто следует соблюдать осторожность. Те, кого убили, поплатились жизнью за свою глупость или доверчивость, что, в общем-то, одно и то же.
   – Я не доверяю никому, – объявил Хасан.
   – Знаю. Это поможет тебе сохранить жизнь/ если что-то вообще может нам помочь.
   – Что ж, наверное, ты прав, – произнес он с сомнением.
   Интересно, чего он ждал от меня – письменного обязательства? "Дано настоящее в том, что я, Марид Одран, гарантирую сохранение паршивой жизни жирного ханжи по прозвищу Шиит"?
   – Но если ты так боишься, почему не попросишь убежища у Папы, пока убийц не поймают?
   – Ты думаешь, их двое?
   – Не думаю – знаю!
   – Тогда дело обстоит ровно в два раза хуже. Он несколько раз с размаху ударил себя кулаком в грудь, умоляя Аллаха о справедливости: чем заслужил его раб, правоверный и богобоязненный Хасан, такую напасть?
   – Что ты собираешься делать? – обратился ко мне этот разжиревший торговец.
   – Пока не знаю. Хасан задумчиво кивнул.
   – Пусть тогда Аллах защитит тебя.
   – Мир тебе, Хасан, – попрощался я.
   – И с тобой да пребудет мир. Прими этот небольшой подарок от Фридландер-Бея.
   "Подарком", естественно, оказался еще один конверт, туго набитый хрустящими банкнотами.
   Я вышел на улицу, по пути не удостоив Абдул-Хасана взглядом. Надо навестить Чири: предупредить об опасности, дать несколько ценных советов… А если честно – просто укрыться в ее баре на полчаса от реального мира, в котором мне самому грозит смерть.
   Чирига приветствовала меня с обычным энтузиазмом. "Хабари гани?" вскричала она ("Как жизнь?" – на суахили); затем, прищурившись, стала разглядывать мою обновленную голову.
   – Я слышала, но, пока сама не увидела, не поверила. Неужели и правда две розетки?
   – Правда.
   Пожав плечами, она пробормотала:
   – Сколько возможностей…
   Интересно, что сейчас пришло в голову Чири? Она всегда безнадежно опережала меня, если надо было придумать, как обратить себе на пользу любые благонамеренные начинания.
   – Как ты? – поинтересовался я. Она пожала плечами.
   – Вроде бы все как обычно. Никаких доходов. Никаких событий. Ни-че-го; только та же старая нудная работа.
   При этом Чири широко улыбнулась, продемонстрировав свои замечательные клыки. Она Давала понять, что, несмотря на хроническое отсутствие доходов, на жизнь она кое-как зарабатывает. И скучать ей на самом деле не приходится.
   – Ох, Чири, – произнес я мрачно, – каждому из нас придется потрудиться, чтобы все действительно осталось как обычно.
   Она нахмурилась.
   – Ты имеешь в виду это дело… – Она описала рукой круг в воздухе.
   – Да, Чири, "это дело". – Я повторил ее жест. – Никто из вас не желает понять, что убийства продолжатся, и практически любой – потенциальная жертва.
   – Ты прав, Марид, – тихо согласилась Чири, – но что ты мне посоветуешь?
   Черт, я сам загнал себя в ловушку. Для того, чтобы давать конкретные рекомендации в таком деле, надо по крайней мере понять, как действуют убийцы, на что я уже потратил впустую массу времени. Любого из нас, в любое время, по любой причине могли пришить – вот и все, что я знаю! Так что единственное, что я могу сказать:
   "Будь осторожна". Есть два способа воплотить в жизнь этот тривиальный совет: вести себя как обычно, только утроить бдительность, или уехать на другой континент. В последнем случае надо убедиться, правильно ли выбрана новая родина. Иначе есть риск вляпаться в самый эпицентр неприятностей. Кроме того, существует опасность привезти свои проблемы на новое место, словно тараканов в чемодане.
   Поэтому я, не ответив Чири, пожал плечами и заметил, что сегодня подходящий вечер для того, чтобы подкрепиться джином и бингарой. Она приготовила две порции: мне, двойную, за счет заведения, и себе; какое-то время мы просто сидели и грустно глядели друг на друга. Ни подшучиваний, ни ритуального легкого флирта; она даже не напомнила мне о модике Хони Пилар. Я даже не обратил внимания на новых девочек. Мы с Чири казались настолько поглощенными созерцанием друг друга, что никто не осмелился подойти, чтобы поздороваться. Прикончив свое пойло, я попросил налить фирменный напиток каннибалов. Теперь он казался мне вполне терпимым. Когда я отведал его впервые, ощущение было такое, словно во рту оказался кусок падали, пролежавший где-нибудь на свалке не меньше недели. Я поднялся, собираясь уйти, но, поддавшись внезапному приступу нежности, ласково провел пальцами по покрытой шрамами щеке, потом погладил руку Чириги. Она ответила мне своей фирменной улыбкой, мгновенно преобразившись в прежнюю чернокожую амазонку. Еще немного, и мы решим начать новую жизнь вдвоем где-нибудь в Свободном Курдистане… Я торопливо вышел из бара.