– Она стянула деньги, – сказал Махмуд. – Девка заставила тебя вытащить и пересчитать хрустики, чтобы узнать, где ты их держишь.
   – Я понял, что произошло, только когда решил заказать что-нибудь покушать, но было уже поздно. Ни гроша не осталось, она залезла мне в карман и просто их вытащила.
   – Тебя ведь обчищали и раньше, – сказал я. – Фуад, ты не мог не знать, что она собирается сделать. Я думаю, тебе нравится, когда тебя обкрадывают, Фуад.
   Ты от этого тащишься.
   – Неправда, – защищался Обиженный Богом. – Я просто решил, что понравился ей, и она мне тоже очень понравилась, я подумал, может, позднее приглашу ее, и все такое, ну, после работы… Потом увидел, что денег нет, и понял, что виновата девушка. Я не дурак: знаю, сколько будет дважды два!
   Мы все кивнули, не говоря ни слова.
   – Я сказал Фатиме, но она не стала ничего делать, и тогда я пошел к Жоа (так она себя называет, но это не ее настоящее имя, она сама мне сказала), и она здорово рассердилась; говорит: "Я в жизни ничего не украла!" Я сказал: "Но я знаю, что ты это сделала", а она сердилась все сильнее и сильнее, потом вдруг вытащила из сумочки бритву, и тогда Фатима ей сказала: "Ну-ка, положи обратно, этот ишак того не стоит, нашла с кем связываться!" Но Жоа все еще здорово сердилась и стала наступать на меня с этой бритвой, и тогда я убежал оттуда и стал всюду разыскивать вас, ребята.
   Жак прикрыл глаза в изнеможении и потер веки.
   – Сейчас угадаю: ты хочешь, чтобы мы вытащили из нее твои тридцать киамов.
   Какого черта мы обязаны это делать, Фуад? Ты идиот, олигофрен. По-твоему, мы должны сейчас идти разбираться с какой-то психованной вопящей дикаркой, тычущей во все стороны бритвой, только потому, что ты не способен сам позаботиться о себе, так?
   – Не пытайся объяснить ему, Жак, – сказал Махмуд. – Бесполезное дело: все равно, что стараться прошибить стену лбом! – На самом деле он употребил арабский эквивалент этого выражения "Ты говоришь повернувшись к востоку, он отвечает повернувшись к западу", что очень образно и точно выражает суть того, что происходило с Фуадом иль-Манхусом.
   Однако Полу-Хадж сегодня нацепил модик, превративший моего приятеля в героя пустынных улиц, человека действия, крутого и неустрашимого, как шериф в вестернах. Он покрутил усы и продемонстрировал потрясенному Фуаду ухмылку Одинокого Волка Сайеда.
   – О'кей, парень, пошли. Покажешь мне эту Жоа.
   – Ой, спасибо, спасибо тебе, Сайед. – Фуад суетился вокруг своего защитника и по-собачьи заглядывал в глаза. – Я хочу сказать… понимаешь, у меня не осталось ни гроша, она стянула все деньги, все, что я накопил на…
   – О Господи, хватит, заткнись, – сказал Жак. Мы встали и последовали за Сайедом и Фуадом к "Красному фонарю". Я покачал головой: мне вовсе не хотелось быть втянутым в такое дело, но ничего другого не оставалось. Ненавижу обедать в одиночестве! Терпение: потом мы все вместе отправимся в "Кафе де ля Фи Бланш" и плотно перекусим. За исключением Обиженного Богом, конечно. А пока я подкрепился парой треугольников.
   "Красный фонарь" имел дурную репутацию, и каждый, кто заходил в бар, не мог не знать, что пришел в опасное место; поэтому, если вас здесь ограбили или немного помяли, трудно было найти сочувствующих. Полиция даст понять, что только дурак мог вообще прийти сюда; фараоны просто рассмеются тебе в лицо, если обратишься к ним за помощью. Фатиму и Насира волнует только одно: сколько навара они получат с каждой проданной бутылки спиртного и как много их девочки вытянут из посетителей, выставив клиента на шампанское. Им совершенно наплевать, что делают шлюхи после того, как обогатили хозяев на несколько киамов. Это пример свободы предпринимательства и частной инициативы в чистейшем, не сдерживаемом никакими рамками виде.
   Я очень не хотел появляться в баре, потому что плохо ладил и с Фатимой, и с Насиром, и зашел внутрь последним. Мы выбрали столик подальше от стойки.
   Хозяевам заведения, как и Чири, нравился полумрак. Ноздри забивал резкий неприятный запах пролитого пива. На сцене извивалась рыжеволосая девица с топорным лицом и миниатюрным телом. Если сосредоточиться только на том, что расположено ниже шеи, танцовщица выглядела очень неплохо. Все, что девица сейчас проделывала, было призвано отвлечь внимание от ее недостатков и заставить созерцать лишь многочисленные достоинства. Да, вспомнил: это Фания.
   Ее еще прозвали Фания Полотер, потому что девица обычно демонстрировала свои прелести на сцене в горизонтальном положении, а не стоя, как принято у большинства танцовщиц.
   Ночь еще только начиналась, поэтому мы заказали по кружке пива, однако Полу-Хадж, подстрекаемый своим лихим модиком, потребовал еще и виски. Никто не потрудился спросить томящегося от жажды Фуада, хочет ли страдалец чего-нибудь выпить.
   – Это она, вон там, – сообщил он очень громким шепотом, указывая на коротконогую, довольно простенькую шлюху, обрабатывающую клиента-европейца, облаченного в костюм.
   – Но это не фема, – сказал Махмуд. – Фуад, это гетеросек.
   – Ты думаешь, я не отличу мальчика от девочки? – взвился Фуад. Никто не захотел обсуждать подобный вопрос; что касалось меня, то здесь было слишком темно, чтобы сказать точно. Когда разгляжу Жоа получше, выясню, к какой разновидности – она относится.
   Сайед не подождал даже, пока принесут выпивку. Он поднялся и подошел к девице особой походкой супермена. Такая походка напоминает ритуальный танец, где каждое движение что-то сообщает зрителям. Полу-Хадж как бы говорил окружающим: "Никто никогда не сможет со мной справиться, потому что на самом деле я не Сайед, а Аттила, неистовый гунн, а вы, черви несчастные, лучше не попадайтесь под ноги, а то раздавлю ненароком!" Полу-Хадж завязал разговор с Жоа; они стояли далеко, я не мог разобрать ни слова, да, честно говоря, и не хотел. Фуад плелся следом за своим защитником, как ягненок за пастухом, то и дело пронзительно пища что-то своим резким голосом, горячо поддерживая требования Сайеда и так же горячо отвергая версию шлюхи.
   – Я в глаза не видела тридцатки этой макаки, – заявила Жоа.
   – Деньги у нее, деньги у нее, посмотрите в сумочке, они там! – скрипел Обойденный Судьбой.
   – Там намного больше тридцатки, несчастный ублюдок! – завопила шлюха. Попробуй докажи, какие из них твои!
   Страсти быстро накалялись. Полу-Хадж сообразил отослать Фуада к нашему столику, но Жоа погналась за злосчастным, пихая в спину и выкрикивая всяческие ругательства. Мне показалось, что Фуад вот-вот расплачется. Сайед попытался оттолкнуть Жоа, но она яростно набросилась на него.
   – Вот придет мой парень, он тебе из задницы дуршлаг сделает!
   Полу-Хадж продемонстрировал ей свою коронную суперменскую усмешку.
   – Когда придет, мы с ним разберемся, – произнес он спокойно. – А сейчас мы вернем моему другу украденные деньги, и больше не смей его пихать, иначе заработаешь столько порезов на морде, что придется надевать мешок на голову, когда будешь выходить на промысел. Ясно?
   Именно в этот ответственный момент, когда Сайед крепко зажал руки шлюхи, а Фуад, подойдя с другой стороны, пронзительно блеял ей в ухо, в бар вошел сутенер Жоа.
   – Приехали, – пробормотал я. Жоа позвала его и быстро посвятила в суть конфликта.
   – Эти ублюдки пытаются отнять мои деньги! – вскричала она.
   Ее сутенер, здоровенный одноглазый араб по имени Тауфик, которого все звали Сонни, казалось, никого и ничего не слушал. Он играючи отбросил в сторону Фуада, даже не удостоив того взглядом. Потом обхватил кисть правой руки Сайеда и заставил отпустить Жоа. Сильный толчок в плечо – и Полу-Хадж, пошатнувшись, отпрянул.
   – Тот, кто грязно пристает к моей девочке, может сильно порезаться, мой друг, – произнес Сонни негромким, обманчиво мягким голосом.
   Сайед направился к нашему столику.
   – Эта шлюха – гетеросек, – сказал он. – Просто мужик в женской одежде. Сонни и Полу-Хадж теперь сошлись лицом к лицу прямо над моей головой; я бы хотел, чтобы эти двое перенесли свои разборки на улицу. Ни Фатиму, ни Насира, кажется, нисколько не волновал скандал, разыгравшийся в их баре. Тем временем Фания отработала свое время на сцене, и ее заменил высокий стройный обрезок-американка.
   – Твоя мерзкая, уродливая шлюха, сифилитичка и воровка, стянула тридцать киамов у моего друга, – сказал Сайед таким же мягким, спокойным голосом, как и Сонни.
   – Ты позволишь этому ублюдку обзывать меня по-всякому, Сонни? – вскинулась Жоа. – Прямо здесь, перед всеми остальными девочками?
   – Ну вот, хвала Аллаху, теперь речь идет уже об оскорбленной чести, грустно произнес Махмуд. – Когда разбиралась только кража, было гораздо проще.
   – Я не позволю никому тебя оскорблять, девочка, – сказал Сонни. Он усилил угрожающие нотки в голосе и, повернувшись к Сайеду, сказал:
   – Заткнись, мать твою.
   – Заставь меня, – ответил Полу-Хадж улыбаясь.
   Махмуд, Жак и я схватили свои кружки с пивом и почти одновременно привстали, желая поскорее убраться подальше; увы, слишком поздно… У Сонни на поясе был спрятан нож; он потянулся за оружием, но Сайед его опередил. Я услышал Жоа, предупреждавшую своего кота об опасности, заметил, как сразу сузились глаза Сонни. Сутенер отступил. Сайед с силой выбросил левую руку, нацелившись Сонни в челюсть, но тот увернулся. Полу-Хадж шагнул вперед, блокировал правую руку Сонни, немного пригнулся и всадил нож в своего противника.
   Я услышал негромкий всхлип, булькающий, удивленный стон. Сайед рассек кожу на груди Сонни и перерезал, видимо, крупные артерии. Кровь брызнула во все стороны; трудно поверить, что у одного человека может быть столько крови. Сонни шагнул влево, сделал два неуверенных шага вперед и рухнул на стол. Он захрипел, немного подергался, соскользнул на пол. Мы все, как загипнотизированные, смотрели на Сонни. Жоа не издала ни единого звука; Сайед застыл на месте, все еще выставив нож, которым рассек сердце одноглазого сутенера. Потом Полу-Хадж медленно выпрямился, бессильно опустив руку. Он дышал тяжело, словно после бега. Повернувшись к столу, он схватил свою кружку пива; глаза моего приятеля остекленели, взгляд казался бессмысленным. Он был покрыт кровью с ног до головы. Одежда, волосы, лицо, руки, ладони – все забрызгано кровью Сонни. Кровь на столе; кровавые пятна на всех нас – я сам прямо-таки пропитан кровью. Прошло несколько мгновений, прежде чем до меня дошло это: я ужаснулся и, вскочив, попытался стянуть с себя окровавленную рубашку. И тут Жоа завопила. Она заводилась снова и снова, пока кто-то не дал ей пару затрещин, после чего снова воцарилась полная тишина. Наконец Фатима позвала Насира, тот вышел из задней комнаты и позвонил в полицию. Мы втроем пересели за другой столик. Музыка оборвалась, девочки отправились в раздевалку, посетители быстренько исчезли за дверью, не дожидаясь прихода фараонов. Махмуд подошел к Фатиме и раздобыл нам всем еще по кружке пива.
   Сержант Хаджар не торопился прибыть, чтобы полюбоваться трагическим финалом. Когда он наконец появился, я с удивлением отметил, что сержант никого не взял с собой.
   – Это что? – спросил Хаджар, носком ботинка указывая на тело, распростертое на полу.
   – Труп котяры, – объяснил Жак.
   – По нему не скажешь; мертвые все на одно лицо… – Хаджар поглядел на кровавые лужи повсюду. – Здоровый парень, да?
   – Сонни, – сказал Махмуд.
   – А, этот ублюдок…
   – Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, – произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.
   Хаджар задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.
   – Марид, – сказал он, подавив зевок, – поедешь со мной. – С этими словами сержант повернулся к выходу.
   – Я?! – вскричал я. – Да я в этом деле вообще не замешан!
   – В каком деле? – озадаченно осведомился Хаджар.
   – В смерти Сонни.
   – Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. – Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное только что убийство. Если пристукнут какого-нибудь богатого туриста, полиция из кожи вон лезет, снимая повсюду отпечатки пальцев, бегая с линейками, допрашивая всех подряд по двадцать-тридцать раз. Но как только убьют одного из "вконец опустившихся дегенератов", например, этого гориллообразного повелителя ездовых лошадок, или Тами, или Деви, легавые сразу принимают равнодушно-утомленный вид, словно одинокий вол на горе. Хаджар не собирался никого допрашивать, фотографировать место преступления и так далее. Он не желал тратить время на таких, как Сонни; с точки зрения властей, сутенер получил то, на что сам напрашивался, избрав неправедный образ жизни; как говорит Чирига, "страшное дело – платить по счетам!". Полиция не возражала бы, если все жители Будайина перерезали бы друг друга.
   Хаджар запер меня в машине, сел за руль.
   – Ты меня арестовал? – спросил я.
   – Заткнись, Одран.
   – Ты арестовал меня, сукин сын?
   – Нет.
   Ничего не понимаю.
   – Тогда какого черта ты меня задержал? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к убийству в баре не имею.
   Хаджар оглянулся:
   – Когда ты, наконец, забудешь про этого кота? Сонни тут ни при чем.
   – Куда ты меня везешь?
   Хаджар снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.
   – Папа хочет с тобой побеседовать. Мне вдруг стало холодно.
   – Папа? – Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как все жители Будайина, знал, что это за человек, но никогда раньше не удостаивался личной беседы.
   – И судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.
   – Зол? На меня? Да за что? Хаджар только пожал плечами:
   – Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам все растолкует.
   Именно в этот момент, когда я испытывал все возрастающий панический страх, чуя приближающуюся смертельную опасность, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Вместо всего этого я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы насквозь окровавлены, кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на какую-то зловещую встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел представления, в чем провинился.
   Всегда был предельно осторожен, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать на этот счет: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я сам не хотел бы: в последнее время слишком часто испытываю подобное чувство.
   – На все воля Аллаха, – прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. – Ближе к Тебе, Господи.

Глава 8

   Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города; совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще здесь обладал таким огромным участком, обнесенным высокой оградой. По сравнению со скромным убежищем Папы, дом Сейполта выглядел походным Шатром бедуина. Но сержант Хаджар вез меня не в том направлении. Я сказал об этом легавому ублюдку.
   – Разреши мне самому вести машину, – ответил он сварливо. Хаджар назвал меня "ил-магриб". Магриб означает "закат"; а еще так называют огромный кусок Северной Африки, где живут "некультурные идиоты" – алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья называют меня магрибцем, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.
   – Дом Папы в двух с половиной милях позади нас, – заметил я.
   – Неужели ты думаешь, что я не знаю этого? Господи, как бы мне хотелось приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать где-нибудь без свидетелей.
   – Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? – Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Ездить с Хаджаром было почти так же интересно, как с безумным американцем: ты ни черта не понимаешь, не вполне уверен, куда вы направляетесь и доберетесь ли целыми до места назначения.
   Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Стены, сложенные из шлакобетонных блоков, были выкрашены в бледно-зеленый цвет; вместо неоновой рекламы с названием маленький щиток, где было написано от руки: "Мотель. Свободных мест нет".
   Гостиница, на вывеске которой красуется объявление о перманентом отсутствии номеров, – довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.
   Я последовал за Хаджаром, мы остановились у двери девятнадцатого номера.
   Сержант несколько раз постучал – вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыл человек, больше походивший на каменную глыбу, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, поэтому, когда он произнес что-то, я был ошеломлен. "Булыжник" кивнул Хаджару, который не ответил на приветствие, а молча повернулся и пошел к машине. Булыжник посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом громила все-таки сообразил, что этого человека, должно быть, привез Хаджар и его надо впустить в комнату.
   – Проходи, – эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.
   Я внутренне содрогнулся, протискиваясь мимо него. В комнате находились еще один Говорящий Булыжник и Фридландер-Бей, сидящий у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Мебель была европейской, но довольно старой.
   Увидев меня, Папа поднялся. Он был около пяти с лишним футов ростом, но весил почти двести фунтов. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и каких-либо иных украшений. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз казался кротким и ласковым. Глядя на Папу, с трудом верилось, что перед тобой – самый влиятельный человек в городе.
   Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.
   – Мир тебе, – сказал он.
   Я прикоснулся к сердцу и губам.
   – И с тобой да пребудет мир.
   Он не очень-то рад видеть меня. Однако ритуал гостеприимства ненадолго обеспечит мою неприкосновенность и даст время собраться с мыслями. Но о чем я должен думать? Как победить парочку Говорящих Булыжников и выбраться из мотеля?
   Папа снова сел.
   – Пусть не покинет тебя благополучие, – сказал он, указав на стул напротив.
   – Пусть не покинет тебя благополучие и благословение Божие, – ответил я.
   Как только представится возможность, я попрошу стакан воды и заглотаю побольше таблеток паксиума. Я опустился на стул.
   Он, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза.
   – Как твое здоровье? – В голосе Папы не слышалось дружеской теплоты.
   – Хвала Аллаху, хорошо, – ответил я. Страх снова начал сжимать сердце.
   – Мы давно не видели тебя, – произнес Фридландер-Бей. – Ты заставил нас страдать от одиночества.
   – Да оградит тебя Аллах от одиночества и тоски.
   Второй Булыжник принес кофе. Папа поднял чашку и отхлебнул из нее, показывая, что питье не отравлено. Потом протянул чашку мне:
   – Угощайся. – Но в голосе его не чувствовалось радушия. Я принял кофе:
   – Пусть в твоем доме никогда не переведется кофе.
   Мы выпили несколько чашек. Папа откинулся на стуле и несколько мгновений молча изучал меня.
   – Ты оказал мне честь, – произнес он наконец.
   – Да сохранит и оградит тебя Аллах. – На этом закончилась формальная часть, причем она прошла по явно укороченной программе. Теперь надо быть начеку… Но я начал с того, что вытащил коробку с пилюльками, выскреб оттуда все транквилизаторы и проглотил их, запивая кофе. Четырнадцать паксиумов.
   Некоторые сочтут это довольно большой дозой; я – нет. Могу назвать многих людей, которые запросто меня перепьют, – например, Ясмин, – но что касается пилюлек, тут я чемпион из чемпионов, и за свой титул держусь крепко.
   Четырнадцать десятимиллиграммовых таблеток только чуточку уменьшат напряжение, да и то если повезет. Мне понадобится дополнительное горючее для настоящего старта. Четырнадцати паксиумов хватит только для разогрева.
   Фридландер-Бей протянул чашку слуге, который вновь наполнил ее дымящимся напитком. Он немного отхлебнул, не спуская с меня глаз, аккуратно опустил чашку на столик и произнес:
   – Ты знаешь, что мне служит множество разных людей.
   – Истинная правда, о шейх, – ответствовал я.
   – Множество людей, которые видят во мне опору своего существования. Для них я не только "кормящая рука", но гораздо больше. В их суровом мире я гарантирую безопасность и спокойную жизнь. Мои люди знают, что могут рассчитывать на щедрое вознаграждение и иные милости, пока будут добросовестно работать на меня.
   – Да, о шейх. – Кожа на лице и руках все больше зудела под коркой запекшейся крови. Он кивнул:
   – Поэтому, когда до меня доходит грустная весть о том, что еще один из моих Друзей призван Аллахом в рай, меня охватывает печаль, словно я потерял часть своей души. Я забочусь о том, чтобы достойно жили все, так или иначе связанные со мной, начиная с доверенных помощников и кончая беднейшим, ничтожнейшим нищим-попрошайкой, который в меру своих слабых сил служит мне.
   – О шейх, ты щит, заслоняющий народ от бедствий!
   Он отмахнулся, устав от восхвалений, с которыми я постоянно встревал в его речь.
   – Люди уходят из жизни по-разному. Одно дело – естественная смерть, о мой племянник. Всех нас ожидает кончина, от могилы не спрятаться, не убежать. Увы, любой кувшин когда-нибудь разбивается. Мы должны научиться со смирением принимать неминуемость смерти; больше того, следует с надеждой ожидать, когда придет и твой черед пребывать в вечной радости и вкушать от райских плодов. Но бывает так, что нить жизни обрывается раньше отмеренного срока. Преждевременная смерть – совсем другое дело: это прямой вызов могуществу Аллаха. В таком случае необходимо восстановить справедливость. Нельзя воскресить к жизни убитого, но можно и нужно отомстить за него, покарав того, кто оборвал священную нить. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   – Да, о шейх. – Как быстро до Папы долетело известие о смерти Сонни.
   Наверное, Насир, перед тем как связаться с полицией, позвонил Фридландер-Бею.
   – Что ж, тогда я задам тебе такой вопрос: как отплатить за убийство?
   Наступило гнетущее молчание. Существовал только один. ответ, и я помедлил, обдумывая, как лучше обосновать свою защиту.
   – О шейх, – произнес я наконец, – лишь смерть искупает смерть. Вот единственный способ расплаты. Сказано в Правой Стезе: "О верующие, предписано вам мщение за убитых".
   Оказано также: "В отмщении – жизнь, и обладающие разумом…" (Правая Стезя, или Истинный Путь, – имеется в виду Коран, сура 2 "Корова", аяты 178, 179). Но в другом месте нам ниспослано: "Душу за душу, око за око, нос за нос, ухо за ухо, зуб за зуб, и за увечье членов – отмщение, а если кто подал милостыню за это, то это ему искупление. И те, что не судят согласно тому, что ниспослал Аллах, – свершают злодеяние" (Сура 5 "Трапеза", аят 45 Пер. Б.Я.Шидфар). Я невиновен в этом убийстве, о шейх, а неправедная месть преступление худшее, чем само убийство.
   – Аллах велик, – прошептал Фридландер-Бей. Он смотрел на меня с изумлением. – Я слышал, что ты неверующий, сын мой, и это причиняло мне боль. И все же ты демонстрируешь неплохое Знакомство с Благородным Кораном. – Он поднялся со своего места и потер лоб, затем подошел к просторной постели и лег на покрывало. Я хотел повернуться к нему, но огромная коричневая лапа, словно гиря, опустилась на плечо и заставила принять прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором только что сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал каждое слово. – Мне сказали, что из всех жителей Будайина только ты имел вескую причину для того, чтобы убить этого человека.
   Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное слово, не могу вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался держаться подальше от "Красного фонаря"; никаких дел с обрезками, гетеросеками и фемами, находившимися под опекой одноглазого, я не имел, общих друзей и даже знакомых у нас не было, если не считать Фуада иль-Манхуса, который никак не мог считаться моим приятелем. Кстати, он также не входил в число приятелей Сонни.