Папа кивнул. Он привык к тому, что его упоминают наравне с Аллахом.
   – Прими наш скромный дар в знак благодарности. – Один из Булыжников сунул мне конверт, и я взял его.
   – Благодарю тебя, о шейх.
   – Благодари не меня, но Аллаха в Его бесконечной щедрости.
   – Святые слова. – Я положил деньги в карман. Ну что же, теперь я могу идти?
   – Многие из моих друзей расстались с жизнью, – размышлял вслух Папа, – я потерял также немало доверенных помощников. Следует позаботиться, чтобы в будущем подобное не могло повториться.
   – Да, о шейх.
   – Мне нужны верные люди на ключевые посты, друзья, на которых можно положиться. Меня охватывает стыд, когда я вспоминаю, каким доверием облек Хасана.
   – Он был шиитом, о шейх. Фридландер-Бей махнул рукой.
   – Тем не менее… Настало время восстановить разрушенное. Твоя работа еще не закончена, сын мой. Ты должен помочь нам построить новую систему безопасности.
   – Я сделаю все, что в моих силах, о шейх. – Мне совсем не нравилось, что разговор принял такое направление. Но я был бессилен что-либо изменить.
   – Лейтенант Оккинг умер и отправился в свой рай, иншалла. Его место займет сержант Хаджар, человек, которого я хорошо знаю и могу не опасаться. Я хочу учредить новую важную должность посредника между моими будайинскими друзьями и городской администрацией, который будет наблюдать за действиями властей.
   Никогда еще не чувствовал я себя таким маленьким и одиноким.
   – На эту должность я избрал тебя.
   – Меня, о шейх? – спросил я дрожащим голосом. – Но это невозможно! Не может быть, чтобы ты и вправду выбрал…
   Он кивнул:
   – Да будет так.
   Я почувствовал такую ярость, что забыл обо всем на свете. Подскочив к нему, я заорал:
   – Пошел ты со своими погаными планами! Ты сидишь за этим столом и играешь чужими судьбами, спокойно наблюдаешь, как убивают моих друзей, суешь свой "скромный дар" одному, другому, третьему, и тебя ни капли не волнует, что потом станет с ними, лишь бы денежки, не переставая, текли в карманы! Ты… Не удивлюсь, если окажется, что за Оккингом, работавшим на немцев, и за Хасаном, работавшим на русских, стоял один и тот же человек – ты! – Губы Фридландер-Бея cжалиcь в тонкую полоску, и я сразу заткнулся, сообразив, что совершенно случайно попал в точку. – Значит, так оно и было, да? – сказал я тихо. – На самом деле тебя совершенно не беспокоило, что здесь происходит. Ты играл за обе стороны, а не стоял в середине, потому что середины не существовало. Был только ты, поганый живой скелет. Да в тебе вообще нет ничего человеческого! Ты не способен любить, ненавидеть, сопереживать. Несмотря на все молитвы и поклоны, ты пуст, как глиняный истукан. В горсти песка больше чувств, чем в тебе!
   Самое странное, что Булыжники никак не мешали мне – не оттащили от стола, не превратили лицо в кровавое месиво. Они вообще не двигались с места. Должно быть, Папа знаком приказал им не мешать моим излияниям. Я сделал шаг вперед, и уголки губ Папы чуть приподнялись. Трогательная гримаса-улыбка на морщинистом, иссохшем лице старца-патриарха. Я застыл на месте, словно натолкнулся на невидимую стену.
   Барака… Особая аура, которая окружает усыпальницы, мечети святых и праведников. Я не смогу тронуть даже волоска на его голове, и Папа прекрасно понимал это.
   Он неторопливо вытащил из ящика стола какое-то устройство из серого пластика, свободно уместившееся на ладони.
   – Ты знаешь, что это такое, сын мой?
   – Нет.
   – Это часть тебя. – Он нажал на кнопку, и ужас, превративший меня в дикого зверя, заставивший разорвать в клочья Хасана и Оккинга, вновь, словно раскаленная лава, затопил мозг…
   Я очнулся, лежа на ковре у ног Папы, свернувшись в клубок.
   – Прошло всего пятнадцать секунд, – кротко отметил он.
   Сжав зубы, я окинул его взглядом.
   – Так ты будешь заставлять меня слушаться? Папа опять продемонстрировал свою улыбку-гримасу.
   – Нет, сын мой. – Он бросил мне пластиковую коробочку, и я поймал ее на лету. – Возьми. Я хочу добиться любви и доверия, а не страха.
   БАРАКА Я сунул коробочку в карман. Папа кивнул.
   – Да будет так, – снова сказал он. Вот и все. Я превратился в легавого.
   Говорящие Булыжники молча надвинулись на меня. Чтобы не задохнуться в их каменных объятиях, пришлось отступить. Так, шаг за шагом, они вытеснили меня из кабинета в приемную, из приемной в коридор, пока, наконец, я не оказался за дверью дома. Мне даже не дали ничего сказать.
   В итоге я, во-первых, стал намного богаче, а во-вторых, превращаюсь в жалкую подделку охранника правопорядка под началом бравого Хаджара. Перед этим бледнели самые жуткие наркотические кошмары, когда-либо рожденные моим рассудком.
   Каково главное свойство слухов? Правильно: быстрота их распространения.
   Наверное, новости дошли до каждого жителя квартала еще когда я в счастливом неведении лежал на больничной койке, наслаждаясь общением со своим лучшим другом – соннеином. В "Серебряной ладони" Хейди отказалась меня обслуживать. В "Кафе Солас" Жак, Махмуд и Сайед упорно разглядывали пыльный воздух сантиметрах в десяти над моей головой и спорили о том, сколько чеснока нужно класть в приправу. Я заметил, что к Полу-Хаджу по наследству от покойного Хасана перешел его американский мальчишка. Надеюсь, они будут счастливы вместе…
   В конце концов, я отправился к Френчи. Далия положила передо мной салфетку. Она чувствовала себя очень неуютно.
   – Как дела, Марид?
   – В порядке. А ты все еще разговариваешь со мной?
   – Ну конечно, Марид, мы ведь старые друзья. – Однако она кинула напряженный взгляд в сторону кассы.
   Я тоже повернул голову. Френчи медленно поднялся со своего стула и вразвалку подошел к нам.
   – Я не хочу тебя здесь видеть, Одран, – сказал он мрачно.
   – Послушай, Френчи, когда я поймал Хана, ты сказал, что будешь обслуживать меня бесплатно до конца жизни.
   – Это было до того, как ты разодрал на куски Хасана и Оккинга. И тот, и другой – дерьмо собачье, но то, что ты сделал… – Он отвернулся и сплюнул.
   – Но ведь Хасан убил…
   Френчи оборвал меня. Повернувшись к Далии, он свирепо прорычал:
   – Еще раз обслужишь этого ублюдка – вылетишь отсюда. Ясно?
   – Ага. – Она переводила испуганный взгляд с меня на Френчи.
   Он посмотрел на меня:
   – Теперь вали отсюда.
   – Можно мне поговорить с Ясмин?
   – Говори и выметайся. – С этими словами он повернулся ко мне спиной и быстро зашагал прочь, словно спешил убраться подальше от какой-то дурно пахнущей мерзости.
   Ясмин сидела в кабинке рядом с каким-то парнем. Я проигнорировал клиента и подошел к ней.
   – Ясмин, – начал я, – мне надо…
   – Лучше уходи отсюда, Марид, – заявила она ледяным тоном. – Я знаю о том, что ты сделал. И насчет твоей паршивой новой работы. Ты продался Папе. Поступи так другой, я бы ни капельки не удивилась, но ты, Марид… Сначала я не, могла поверить. Но ведь это правда? Все, что про тебя рассказывают?
   – Меня заставила училка, Ясмин! Ты и представить себе не можешь, что она со мной сделала! В конце концов, ты ведь сама хотела, чтобы я вставил розетки…
   – А стать легавым тебя тоже заставила училка, так я понимаю?
   – Ясмин… – Господи, неужели это я, человек, который превыше всего ценит собственное достоинство, который ни в чем не нуждается и ничего не ждет от судьбы, одинокий странник, бесстрастно созерцающий мерзости жестокого мира, ибо видел столько, что утратил способность ужасаться… Сколько лет я тешил себя подобными сказками? И вот я стою здесь и, как мальчишка, умоляю ее…
   – Уходи, Марид, или мне придется позвать Френчи. Я работаю.
   – Можно потом позвонить тебе? Она поморщилась:
   – Нет, Марид. Нет.
   Пришлось уйти. Мне и раньше доводилось оставаться в одиночестве, но с подобной ситуацией я сталкивался впервые. Наверное, такого исхода следовало ожидать, и все же мне было гораздо труднее пережить это, чем все ужасы, через которые пришлось пройти. Мои собственные друзья – бывшие друзья – решили, что проще вычеркнуть имя Марида Одрана, выбросить его из своей жизни, чем посмотреть в глаза правде. Они отказывались признаться даже себе, что подвергались страшной опасности и что в один прекрасный день смерть снова может постучаться в их дверь. Они упрямо притворялись, что мир – средоточие радости и здоровых удовольствий, что на земле все происходит в соответствии с десятком-другим простых правил, которые перечислены в какой-то мудрой книге. Не надо даже учить их; достаточно просто сознавать, что они существуют, и душевное спокойствие обеспечено. А я, как бельмо на глазу, постоянно напоминал, что никаких правил на самом деле нет и жизнь любого живого существа всегда и всюду подвергается смертельной опасности. Они не хотели знать об этом и в итоге пришли к нехитрому компромиссу. Я стал козлом отпущения, местным злодеем; я принял на себя и почести, и хулу. Пусть всем займется Одран, пусть Одран заплатит за все, да пошел он к такой-то матери, несчастный сукин сын!
   О'кей, пусть будет так. Я ворвался к Чири, скинул со своего законного места у стойки какого-то молодого негра. Ко мне сразу подошла пьяненькая Мирабель.
   – А я тебя всюду искала, Марид, – с трудом произнесла она.
   – Только не сейчас, Мирабель! Я не в настроении.
   Чирига переводила взгляд с меня на негра, который напряженно размышлял, стоит затевать со мной разборку или нет.
   – Джин и бингара? – спросила она наконец, подняв брови. – Или тэнде?
   Мирабель примостилась рядом.
   – Ты должен выслушать меня, Марид. Я посмотрел на Чири: трудный выбор… В конце концов, заказал водку.
   – Я вспомнила, кто это был, – объявила Мирабель. – Ну, парень, которого я привела тогда домой, весь в шрамах; помнишь, ты искал его? Абдул-Хасан, мальчишка-американец. Понял? Должно быть, Хасан его так изукрасил. Я же сказала тебе, что вспомню. Теперь с тебя причитается! – Она тщетно пыталась выпрямиться. Престарелая красотка ужасно гордилась собой.
   Я взглянул на Чири; она ответила чуть заметной усмешкой.
   – Перебьемся, – сказал я.
   – Перебьемся, – сказала она.
   Негр все еще торчал рядом. Он недоуменно оглядел нас и вышел из бара. Я сэкономил парню целую кучу денег.