– Мы все – большая дружная семья, это ты верно сказал, – пробормотал я тихо. Потом осторожно опустил голову на подушку, хотя знал, что заснуть уже не смогу. Просто лежал и созерцал отслоившуюся краску на потолке. Надеюсь, хотя бы на этой неделе она не свалится мне на голову.
   – Кто звонил? Оккинг? – прошептала Ясмин. Она все еще лежала спиной ко мне, свернувшись калачиком, зажав руки между колен.
   – Ага. Спи.
   Но она и так уже спала. Я раскинулся на кровати, время от времени скреб в затылке, лелея надежду, что мои треугольные пилюльки подействуют раньше, чем я окончательно поддамся чувству, естественному после вчерашних событий. Я скатился с кровати и встал. В висках здорово стучало, несколько минут назад этого не было. После сеанса дружеской вивисекции, устроенного мне Оккингом прошедшей ночью, я принялся странствовать по улице, опустошая запасы спиртного во всех заведениях на своем пути. В процессе этого бродяжничества я, очевидно, натолкнулся на Ясмин, если она сегодня лежит рядом со мной. Убийственный факт.
   Я направил свое исстрадавшееся тело в ванную. Стоял под душем, пока не иссякла горячая вода. Пилюльки еще не начали действовать. Потом наскоро вытерся, ломая голову, как лучше поступить: то ли проглотить еще один треугольничек, то ли смириться с потерянным днем, плюнуть на все и залечь в постель. Взглянул на свое отражение в зеркале: ужасный вид, но зеркало всегда иcкажает, ничего особенного. Меня поддерживала лишь тайная уверенность, что на самом деле моя физиономия гораздо симпатичнее. Я почистил зубы, и это избавило меня от отвратительного привкуса во рту. Ободренный, я начал было даже причесываться, но на это сил уже не хватило. В конце концов отправился в свою комнату, натянул джинсы и выбрал свежую рубашку.
   На розыски ботинок ушло минут десять. Они почему-то валялись под одежками Ясмин. Так, теперь я экипирован. Если бы начали отрабатывать затраченные на них деньги проклятые треугольники, я готов был бы выйти в мир. Только не думать о еде, Я уже наелся досыта. Накануне.
   Я оставил Ясмин записку, прося запереть дверь, когда будет уходить. Ясмин – одна из немногих, кому я доверял свое жилище. Нам всегда было хорошо вместе, и, по-моему, с самого начала нас соединила какая-то хрупкая, почти незримая ниточка, невысказанная потребность друг в друге. Мы оба старались не испытывать на прочность это чувство, зная, что оно существует. Думаю, причина в том, что Ясмин родилась не девочкой. Возможно, будучи полжизни существом одного пола, полжизни – другого, человек воспринимает все по-иному, приобретает особую чуткость. Правда, я знаю множество обрезков и первов, с которыми просто невозможно поладить. Что ж, когда принимаешься за обобщения, всегда так получается.
   Ясмин модифицировала себя с ног до головы, и плоть, и мозг. У нее было одно из тех идеальных тел, которые заказывают по каталогу. Садишься рядом с дядей из клиники, и он начинает показывать тебе картинки. Спрашиваешь, скажем:
   "А вот эти сиськи – во что обойдутся?" – и он говорит тебе, сколько они стоят; интересуешься: "А такая талия?" – и он подсчитывает, во сколько станет сначала сломать, а потом переконструировать тазовые кости. Тебе состругивают адамово яблоко; ты выбираешь новые черты лица, задницу, ноги. Иногда можно даже поменять цвет глаз. В клинике помогут с шевелюрой, а проблема бороды решается с помощью таблеток и одного-единственного сеанса медицинской магии. В результате получаешь себя в обновленном виде, вроде восстановленного газолинового авто.
   Я посмотрел на Ясмин, раскинувшуюся на кровати на другом конце комнаты.
   Длинные, прямые, роскошные черные волосы – вот что мне нравилось в ней больше всего, и они принадлежали ей от рождения. Органическая часть подлинной Ясмин.
   Больше, наверное, ничего не сохранилось, даже характер и манера поведения становились иными, когда она подключала модик, но зато функционировало все очень, очень здорово, да и выглядело не хуже. И все же у тех, кто изменил свой пол, всегда было что-то, что выдавало их. Например, руки и ноги: в клинике избегали их оперировать, слишком много разных костей. Бывшие мужчины – обрезки – всегда отличались не по-женски большими ногами. И еще, почему-то они говорили слегка в нос. По этому признаку я всегда могу отличить обрезка от фемы, даже если все остальное – как на подбор.
   Я мнил себя знатоком человеческих душ. А на самом деле… Вот почему я всегда выбирал самую ненадежную ветку, усаживался на нее и протягивал топор каждому, кто желал рубануть по этой ветке.
   Когда я уже спускался в вестибюль, пилюльки вдруг взорвались во мне фейерверком волшебных ощущений. Окружающий мир сделал глубокий вдох и, словно воздушный шарик, раздулся, стал огромным и ярким. Я ухватился за перила и только так смог сохранить равновесие; потом, переведя дыхание, подошел к двери.
   Не знаю, куда бы сейчас отправиться, но одно могу сказать точно: пора добывать хрустики. Скоро платить за квартиру, и мне очень не хотелось одолжаться у людей Бея. Я засунул руки в карманы и в одном из них обнаружил деньги. Ну конечно!
   Русский успел дать мне три куска! Вытащил пачку банкнот и пересчитал: осталось примерно две тысячи восемьсот. На остальные двести мы с Ясмин прошлой ночью, судя по всему, устроили дикий загул. Хотелось бы воскресить в памяти хоть какие-то детали.
   Снаружи меня едва не ослепило солнце. Плохо ориентируюсь днем. Прикрыв глаза ладонью, я осмотрелся. Никого: Будайин всегда прячется от яркого света.
   Неторопливо зашагал вниз по улице, вдохновленный идеей, приобретавшей все большую четкость: надо нанести визиты кое-каким знакомым. Теперь я могу себе это позволить. Я радостно ухмыльнулся; наркотики усердно поднимали мое настроение, а соблазнительно хрустящие денежки помогали воспарить до самых райских врат. Три ближайших месяца, или даже больше, можно не беспокоиться о квартплате и прочих расходах. Пришло время копить жирок: восстановить запасы пилюлек в заветной коробочке, сделать себе подарок в виде нескольких таблеток экстракласса, вернуть парочку долгов, купить еды про запас. Остальное украсит мой счет в банке. Деньги имеют дурную привычку улетучиваться, оставаясь в моем кармане. Лучше убрать их подальше, превратить в крепкий кредит. Я не ношу с собой электронную кредитную карточку, иначе в один прекрасный вечер, в очередной раз нагрузившись до полной потери соображения, разорюсь вчистую.
   Я повернул к Восточным воротам. Чем ближе к стене, тем больше людей вокруг: соседи по кварталу, идущие в город так же, как туристы, спешащие насладиться прелестями Будайина в "безопасное время". Они обманывают себя, конечно: у чужака одинаковые шансы попасть в беду как ночью, так и ясным днем.
   На углу Четвертой улицы городские службы воздвигли небольшую баррикаду там что-то чинили. Я прислонился к загородке, стараясь не упустить детали переговоров уличных шлюх, вышедших на ранний промысел, а может быть, если ночь оказалась неудачной, все еще рыскающих в поисках подходящей добычи. Я слышал подобные диалоги несчетное число раз, но Джеймс Бонд заставил меня заново взглянуть на феномен модиков, гак что сейчас знакомый спектакль приобретал новое значение.
   – Садам, йа бинт, – произнес коротконогий, тощий мужчина, потенциальная "добыча". Он был одет на европейский лад и говорил по-арабски так, словно выучил язык за три месяца в школе, где ни ученики, ни учитель никогда в жизни и близко не подходили к местности, где произрастают финиковые пальмы.
   "Охотница" превосходила его ростом фута на полтора, учитывая длину острых каблуков ее черных сапожек. Скорее всего это не фема, а обрезок или предоперационный гетеросек. Но "добыча" либо ничего не заметил, либо ему было все равно. Так или иначе, она выглядела впечатляюще. Все уличные охотницы в Будайине просто должны так выглядеть, чтобы их заметили среди прочих достопримечательностей. Тип скромненькой, бесцветной домохозяйки здесь не распространен. На шлюхе было короткое воздушное черное платье с оборками, с открытой спиной и откровенным вырезом спереди, без рукавов, опоясанное тяжелой серебряной цепочкой, с которой свисали католические четки. Ее лицо, раскрашенное в пурпурные и оранжевые тона, выделялось кричаще-ярким пятном на фоне прекрасных золотисто-каштановых волос, уложенных так искусно, что меркли все известные науке законы.
   – Хочешь поразвлечься? – Как только она открыла рот, мне стало ясно, что в каждой клетке этого тела еще полно мужских хромосом, что бы там ни скрывалось под короткой юбкой.
   – Может быть. – "Добыча" осторожничал.
   – Ищешь что-нибудь особенное? Парень нервно облизнулся.
   – Я надеялся найти Ашлу.
   – Ой, деточка, извини. Что угодно – губки, ножки, ноготочки, но вот Ашлы нет. – Она на секунду отвернулась и сплюнула. – Вот, иди к той девочке. По-моему, у нее есть Ашла. – Фема указала на свою подругу, стоявшую неподалеку. Ту я знал.
   Парень благодарно кивнул и направился к ней. Я случайно встретился взглядом с охотницей.
   – Дерьмовые дела, милый, – произнесла шлюха с коротким смешком. Мгновение спустя она уже озирала окрестности в поисках типа, который обеспечит ей завтрак. Через несколько минут подвернулась очередная жертва, состоялся точно такой же разговор:
   – Ищешь что-нибудь особенное?
   Новый кавалер был выше и плотней первого.
   – Бриджит? – произнес он извинительным тоном.
   Она порылась в черной пластиковой сумочке и вытащила коробку с модиками.
   Модуль немного больше, чем училка. Ее обычно вставляют в специальное гнездо, находящееся в модике, а если ничего больше не можешь принимать или хочешь для разнообразия побыть самим собой, – прямо в мозг. Зажав в руке пластмассовый модик розового цвета, охотница сунула коробку обратно.
   – Вот она, женщина твоей мечты. Бриджит постоянно спрашивают, эта девочка с фантазией. Она стоит дороже. – Я знаю. Сколько?
   – А ты сам как думаешь? – сказала шлюха, смутно подозревая, что парень легавый и хочет поймать ее на слове. Время от времени это происходило, когда обнаруживалcя дефицит неверных, и религиозным властям приходилось переключаться на таких, как она (В мусульманских странах судопроизводство ведется по законам шариата, и отступление от религиозных норм преследуется как уголовное преступление).
   – Сколько можешь заплатить?
   – Пятьдесят? – За Бриджит, паренек?!
   – Сто?
   – Плюс пятнадцать за помещение. Пошли, мой сладенький.
   И они, рука об руку, зашагали по Четвертой улице. Как прекрасна любовь…
   Я уже имел удовольствие познакомиться с "Ашлой" и "Бриджит"; интересно, что представляют собой другие модики в коробке шлюхи? Так или иначе подобное знание никак не стоит ста киамов (плюс пятнадцать за помещение). Теперь эта тициановская красотка приведет к себе своего милого, вставит модик Бриджит и превратится в нее: обретет сознание Бриджит, ее мысли, чувства, манеры; и так всякий раз с любым – мужчиной или первом, фемой, обрезком или гетеросеком, кто подключится к данному модику.
   Я миновал Южные ворота. На полпути к банку, возле ювелирного магазина, вдруг остановился. Что-то не давало мне покоя, настойчиво вертелось в голове.
   Очень неприятное чувство, словно тебе щекочут мозги, но избавиться от него нельзя. Может, побочное действие пилюлек: когда я в таком состоянии, как сегодня, на ум приходят всякие бессмысленные идеи. Но нет, это не обычное наркотическое "озарение". Что-то, связанное с убийством Богатырева или телефонным разговором с Оккингом… Какая-то мелочь насторожила меня.
   Я прокрутил в памяти все, что мог вспомнить о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, то он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: "Слушай, то, что произошло, – дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше не нуждаемся". Я слышал подобное от Оккинга сотни раз. Почему же сегодня мне кажется, что дело нечисто?
   Я покачал головой. Если есть какая-нибудь гниль, обязательно докопаюсь. Я загнал все мысли об этом в самый дальний уголок. Пусть отлежатся немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, теплоты, разлившейся по телу, – всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за это блаженство постнаркотическим "похмельем", так что надо взять свое за потраченные на них денежки.
   Минут через десять, когда я подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, зазвонил телефон. Я снял его с пояса.
   – Марид? Это Никки.
   Никки – полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот доставляла эта особа. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна штучка сверх нормы, и Никки становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке она неудержима.
   Пытаться отнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, – тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я понял, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим "здрасте", болтаем, но я больше не хочу быть свидетелем ее бессмысленных пьяных драк, с воплями и визгом.
   – А, Никки. Что хорошего скажешь?
   – Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.
   Ну вот, начинается!
   – А что стряслось?
   Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.
   – Я не хочу больше работать на Абдуллу. Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.
   – Не вижу никаких трудностей.
   Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, получая киам-другой. Бей (весь квартал называл его Папа) неплохо относился ко мне.
   Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал свое слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже было неплохой рекомендацией. Наш Папа – что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему, ни много ни мало, две сотни лет, и иногда я верил этому. Бей отличался старомодными взглядами на честь и верность и на бизнес. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно воплощал в себе древние представления о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Придерживался простого принципа: если не трогаешь его – он не трогает тебя, и предлагал весьма соблазнительные условия; в результате великое множество независимых дельцов становились его людьми, потому что никогда не смогли бы добиться самостоятельно того, что получали из его рук. У них просто не было нужных связей. А Папа олицетворял и это понятие.
   Главный девиз Будайина – "бизнес есть бизнес". То, что вредило интересам независимых дельцов, в конечном итоге ударяло и по Фридландер-Бею. Будайин хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, ревнивых к чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, обнаружил, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самое грустное признание, которое мне когда-либо приходилось слышать.
   …Никки облегченно вздохнула.
   – Спасибо, Марид. Ты знаешь, у кого я сейчас квартирую?
   Я уже давно перестал следить за ее перемещениями.
   – Нет. У кого?
   – Решила пожить у Тамико. Отлично, мне опять везет, подумал я грустно.
   Тамико – одна из Сестер Черной Вдовы.
   – Это на Тринадцатой улице?
   – Ага.
   – Тогда знаю где. Если приду, ну, скажем, в два, устроит?
   Никки замялась:
   – А ты не можешь пораньше… в час? У меня еще кое-какие дела.
   Наглость с ее стороны, но сейчас я чувствовал себя щедрым, сильным и снисходительным – действие голубых треугольников. Ради старой дружбы я решил уважить ее.
   – Ладно. Подойду к часу, иншалла – если пожелает Аллах.
   – Ты лапочка, Марид. Салам. – Гудок. Я прицепил телефон к поясу. Мне даже не приходило в голову, что я влезаю в дело, из которого не смогу выбраться. Так всегда бывает: ничего не чувствуешь, пока не увязнешь по уши.

Глава 3

   Я отыскал дом на Тринадцатой улице только без пятнадцати час. Тамико (уменьшительно-ласкательное – Тами) обитала в старом двухэтажном особняке, теперь разгороженном на отдельные квартиры. Я бросил взгляд на ее балкон, нависавший над улицей. Железные перила высотой до пояса, по углам – кружевные чугунные колонны, увитые плющом, которые доставали до самой крыши. Из открытого окна доносились звуки ужасной синтезированной музыки в стиле кото.
   Душераздирающе-визгливые вопли под мартовских котов, сопровождавшие электронную мелодию, заставляли меня инстинктивно вздрагивать. То ли голос тоже был синтезирован, то ли это пела сама Тами. Кажется, я упоминал, что Никки немного чокнутая? Так вот, по сравнению с Тами, Никки – ласковый плюшевый зайчик.
   Тамико заменила одну из своих слюнных желез пластиковым контейнером, наполненным каким-то сильнодействующим токсином. Пластиковая трубочка выводила его в искусственный зуб. Яд был совершенно безвреден при глотании, но, попадая в кровь, вызывал страшную, мучительную смерть. Тамико могла пустить в ход свой убийственный зуб при малейшей необходимости – или просто когда ей взбредет в голову. Вот почему Тами и ее подружек прозвали Сестрами Черной Вдовы.
   Я нажал на кнопку рядом с ее именем – безрезультатно. Постучал по небольшому окошечку из толстого плексигласа, вмонтированного в дверь. В конце концов, вышел на улицу и начал орать. Из окна высунулась белокурая головка. Сейчас спущусь, – крикнула Никки. Музыка кото заглушала все на свете. Ни разу не встречал никого, кроме Никки, кто смог бы вынести эту какофонию. Тами – не в счет, она абсолютная психопатка.
   Дверь приоткрылась, выглянула Никки. У нее был довольно бледный вид.
   – Послушай, – сказала она нервно, – Тами сегодня не в своей тарелке.
   Поддала немного. Веди себя осторожно, чтобы не завести ее, ладно?
   В конце концов, стоит ли влезать в это дело ради Никки и ее сотни киамов, подумал я. Мне ведь не так уж нужны сейчас деньги. Но обещание есть обещание: я кивнул и зашагал за ней вверх по лестнице.
   Тами раскинулась на пестро расшитых подушках, уткнувшись головой в один из динамиков. На улице доносившиеся из окна звуки показались мне оглушительными, но только сейчас я понял истинное значение этого слова. Музыка, наверное, пульсировала в висках Тами, словно самая ужасная в мире мигрень, но в душе ее, казалось, царила гармония. Очевидно, звуки совпадали с веселой пляской наркотиков в организме Тамико: она зажмурила глаза и медленно покачивала головой. Лицо одной из Черных Вдов было густо набелено, как у гейши, а губы и веки – иссиня-черные. Тамико-сан выглядела сейчас, как мстительный дух персонаж театра Кабуки.
   – Никки, – произнес я. Та не услышала. Пришлось подойти и заорать ей прямо в ухо:
   – Давай уберемся отсюда! Пойдем куда-нибудь, где можно нормально поговорить! – Тамико жгла какие-то благовония, и ноздри забивал тошнотворно-сладкий запах. Если сейчас не глотну свежего воздуха, мне станет плохо.
   Никки отрицательно мотнула головой и показала на Тами.
   – Она меня не выпустит.
   – Почему?
   – Тами думает, что она меня защищает.
   – От кого? Никки пожала плечами:
   – Спроси у нее.
   Пока мы разговаривали, Тами повернулась и повисла на краю постели. Потом, как при замедленной съемке, плавно скатилась на пол и замерла, прижавшись щекой к покрытому темным лаком паркету.
   – Слава Аллаху, что ты способна сама постоять за себя, Никки.
   Она слабо рассмеялась:
   – Да, наверное. Спасибо, что пришел, Марид. – Ерунда, никаких проблем, отшутился я. Опустился в кресло и посмотрел на нее.
   Никки – экзотическое создание, даже для нашего Города Экзотики. Роскошные платиновые волосы до пояса, кожа прозрачная, молочно-белая, почти как грим на лице Тами. Потрясающие, словно нарисованные глаза василькового цвета, в которых синими сполохами сверкали безрассудно-безумные огоньки. Тонкое лицо, лицо беззащитного ребенка, не вязалось с крупным, мускулистым телом. Такое встречалось довольно часто: выбирая новую внешность, люди стремятся к твоему идеалу, не понимая, что он не соответствует их телосложению. Я взглянул на неподвижную тушу Тами. Ее можно было распознать даже издалека по фирменному признаку Сестер: гигантскому, невероятному искусственному бюсту. Объем груди Тами был никак не меньше полутора метров. Представляете выражение лица какого-нибудь туриста, который случайно сталкивается с одной из Сестер? Но это перестает забавлять, как только сообразишь, что произойдет с несчастным потом.
   – Я не хочу больше работать на Абдуллу, – повторила Никки, накручивая на палец белокурый локон.
   – Можно понять. Я позвоню и организую встречу с Хасаном. Знаешь Хасана-Шиита? Человека Папы? Вот с ним и придется улаживать твое дело.
   Никки потрясла головой. Обвела глазами комнату. Она сильно волновалась.
   – Но ведь это может быть опасным, или… Я улыбнулся:
   – Опасным? Да что ты! Мы сядем рядышком за стол, Абдулла – напротив, Хасан расположится посередине. Дальше происходит следующее: я излагаю твою точку зрения на проблему. Абдулла – свою. Хасан погружается в размышления и объявляет приговор. Скорее всего, заплатишь отступного Абдулле; Хасан скажет сколько.
   Потом придется потратиться, чтобы подмазать Шиита за посредничество, и необходимо поднести какой-нибудь подарок Папе. Это важно.
   Кажется, Никки не успокоили мои объяснения. Она встала, заправила черную майку в обтяжные джинсы такого же цвета.
   – Ты не знаешь Абдуллу, – произнесла она. – Уж кого-кого, а этого типа знаю, можешь не сомневаться. – Полагаю, намного лучше, чем знает Никки. Я встал и подошел к Таминому "Телефункену", ткнул пальцем в кнопку и избавил мир от музыки кото. Комнату затопила волна покоя и умиротворения: мир сказал мне "спасибо".
   Тами застонала во сне.
   – А если он плюнет на свои обязательства?
   Придет за мной и заставит снова работать на улице? Он любит бить своих девочек, Марид. По-настоящему любит, понимаешь? – Я все о нем знаю. Но Абдулла, точно так же, как и все мы, уважает Папу и не забывает про его влиятельность.
   Он никогда не посмеет ослушаться Хасана. Кстати, ты тоже, Никки: не дай тебе Бог даже подумать об этом. Если попытаешься улизнуть, не заплатив, Папа пошлет за тобой своих громил. И тогда ты уж точно будешь работать на улице. После того, как сможешь подняться на ноги.
   Никки содрогнулась:
   – А кто-нибудь из твоих клиентов пробовал смотаться?
   Я нахмурился. Да, однажды такое случилось. Отчетливо помнил все подробности: это произошло, когда я в последний раз влюбился. – И что сделали Папа и Хасан Ох, как мне не хотелось ворошить эти воспоминания!
   – Ну, раз я поручился за клиентку, деньги пришлось заплатить мне. Срочно занял две тысячи двести киамов. Чуть живот не надорвал от натуги, но поверь, хрустики я им выложил. Не хочу вспоминать, на какие сумасшедшие и опасные дела пришлось пойти: из-за того, что сделала та девочка, я числился у Папы в должниках. Бей любит, чтобы долги платили вовремя. В подобных случаях терпение Папы быстро истощается.
   – Я знаю, – сказала Никки. – А что произошло с ней?
   Я замешкался: потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя рассказывать дальше.
   – Они выследили, куда убежала девочка. Для них это было нетрудно. Когда ее вернули в Будайин, каждая нога оказалась сломанной в трех местах, а лицо сплошное месиво. Ее послали работать в один из самых омерзительных и грязных притонов. Заработок в таком месте – сто-двести киамов в неделю, не больше, а оставляют они ей, скажем, десять или пятнадцать. До сих пор она копит на починку лица.
   Никки долго не могла выдавить из себя ни слова. Я ей не мешал – пусть поразмыслит хорошенько над тем, что услышала. Это ей полезно.
   – Ты прямо сейчас можешь договориться о встрече? – спросила она наконец.
   – Конечно, – сказал я. – Следующий понедельник тебя устроит?
   Никки широко распахнула глаза:
   – А сегодня вечером никак нельзя? Мне надо покончить с этим делом немедленно.
   – Эй, Никки, что за спешка? Собралась куда-нибудь?
   Никки искоса посмотрела на меня, рот слегка приоткрылся, губы шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, но передумала.
   – Нет, – произнесла она наконец слегка вздрагивающим голосом.