Страница:
– И что, мне нравилось целыми днями сидеть дома?
Марина пожала плечами:
– Ну, не могу сказать, что ты особенно жаловалась. В принципе, тебе всегда нравилось быть женой своего мужа. Это тоже работа ответственная… Хоть и не для всех. Я вот, например, лучше в Сибирь вахтенным методом, чем замуж…
– Знаю, – улыбнулась Инга. – Павел рассказывал.
– Ну вот. А ты не такая. Ты домашняя кошечка. Хотя не могу сказать, что тебя на коротком поводке держали. Петров тебя к плите почти не подпускал. Домашний труд тебе автоматизировал так, что хоть рекламный ролик приходи и снимай у вас дома. Ты читала много. Фильмы смотрела. Музыку слушала. Гуляла иногда.
– Гуляла?
– В смысле – ходила на прогулки, – с нажимом пояснила Марина. – А совсем не в том смысле, в котором ты подумала.
– Что за прогулки?
– Ну, по осени ты любила по парку шляться. Собирала там желтые дохлые листья и делала из них всякие икебаны. Слушай, Волошина, мне как-то неудобно про тебя в прошедшем времени говорить. Ты ж еще живая, вроде.
– Ты же про прошлое рассказываешь. Что ж тут неудобного, – возразила Инга.
– Ну ладно… Так на чем мы остановились? А, ну да, на икебанах. Ты и меня иногда к общественно-полезному труду по очистке улиц привлекала. То есть, мы вместе иногда гуляли, листочки собирали. И Петров тоже иногда тебя выгуливал. Хотя ему особенно некогда было листочки собирать. Он товарищ занятой. Директор фирмы.
– Я осень больше всего на свете люблю. Я это знаю.
– Осень любишь, – подтвердила Марина. – А вообще ты иногда любишь одиночество. И в парк, я так думаю, не за листьями ходишь, а чтобы одной побыть. У тебя натура… поэтическая.
– Ну, а раньше? До того, как Петрова встретила – как я жила?
– Жила себе потихоньку. В школе училась, потом в институт поступила. Все, как у всех. Ничего примечательного. Жила ты в основном с бабушкой. Родители оба по специальности востоковеды, большую часть жизни провели в Японии. И сейчас там. Господи, да неужели ты и этого не помнишь?
– Ничего не помню.
– Кошмар какой-то. И надолго это у тебя?
Инга пожала плечами:
– Не знаю. Не от меня зависит.
– А от чего?
– Если б знать, от чего! Послушай, а вот еще что спросить хотела. Если ты, конечно, в курсе. Пашка… Он у меня был… первый? Мы с тобой этот вопрос не обсуждали?
– Обсуждали, – усмехнулась Марина. – Еще как обсуждали! Ну что ты, милая моя. Тебе же двадцать три года было, когда судьбоносная встреча с Петровым случилась. В наше время в таком возрасте в девственницах только дуры ходят.
– Значит, я была не дура, – почему-то нахмурилась Инга.
– Не дура. Но и не шлюха, так что нечего лоб хмурить. От этого, между прочим, морщины бывают. Потом не избавишься, и никакой супер-крем не поможет. Были у тебя какие-то парни. Один вместе с тобой в институте учился. Один еще со школьных времен. Так, ничего серьезного.
– Как их хоть звали-то?
– Того, что в институте – не помню. А того, что в школе… Андрей, кажется…
– Это случайно не тот, который чернила… Чернила из шариковой ручки мне на голову выдавил?
– Чернила из шариковой ручки? На голову? Придурок, а! – усмехнулась в ответ Марина. – Нет, не знаю таких подробностей… Ты никогда не рассказывала… Хотя, кажется, его и не Андреем звали. Александром. Или… Короче, не помню. А откуда ты про эти чернила знаешь? Вспомнила, что ли?
– Пашка рассказывал, – соврала Инга.
– Пашка, значит, в курсе твоих школьных романов? И как он к ним относится?
– Перестань, Марина, школьные романы – это же самая безобидная вещь на свете.
– В принципе, ты права. Школьная любовь бывает у всех, и это ничего не значит. Ну, что тебе еще рассказать?
Инга помолчала некоторое время, подумала. Вот ведь, так ждала она этой встречи с Мариной, так наделалась, что хоть что-нибудь прояснится. А получается, что все запуталось еще больше. Вместо подтверждения – новое опровержение. И что же, интересно, ей теперь с этим делать? Успокоиться, свыкнуться с мыслью о том, что та ночь в больничной палате – всего лишь сон, затейливый каприз больного воображения, галлюцинация вследствие перенесенной черепно-мозговой травмы?
Похоже, ничего другого ей не остается. А о том, что на следующее утро в палате по-прежнему пахло апельсинами, и ярко-оранжевые шкурки от этих апельсинов лежали в мусорном ведре, и на тумбочке лежал пакет все с теми же апельсинами и несколькими пакетиками растворимого кофе… Об этом придется просто забыть. Забыть и больше не думать.
Никогда.
Получится?
Должно получиться. Потому что другого выхода у нее просто нет.
– Марин, – она подняла глаза и пристально посмотрела на подругу. – Я не знаю, о чем еще тебя спрашивать. Только, если ты что-то знаешь обо мне… Что-то такое, что может оказаться важным… Ты скажи, Марин. Скажи обязательно.
– Да о чем ты?
– Я и сама не знаю, о чем я. Я думаю, может быть ты – знаешь?
– Перестань, Волошина. Ничего такого архиважного я тебе сообщить не могу.
– Послушай, – наконец решилась Инга. – В тот день, когда меня выписывали из больницы, я случайно… То есть, совсем не случайно… В общем, я подслушала разговор Павла с врачом. И он сказал, что эта чертова амнезия, которая со мной приключилась… Что она, скорее всего, не является последствием сотрясения. Потому что в случае сотрясения такая амнезия не бывает продолжительной. Он сказал, что потеря памяти – это своеобразная реакция отторжения прошлого. Ну, дословно я не помню, а смысл был именно такой. Вроде бы в прошлом со мной что-то такое случилось… Что-то очень серьезное. Что я пережила какое-то сильное эмоциональное потрясение.
Марина молчала. Но Инга готова была поклясться, что она что-то знает. Знает, но не хочет говорить.
– Ты знаешь, – пролепетала она одними губами. – Я вижу, что ты знаешь. Скажи мне!
– Ерунда какая, – пробормотала Марина. – Ничего такого… Никаких потрясений ты не переживала.
– Не переживала! – отчаянно повторила Инга. – Вот и ты тоже… И Петров то же самое говорил… Не переживала! А мне кажется, что переживала! Что вы оба просто скрываете от меня… Только я не понимаю, зачем! Зачем вы скрываете? Почему не говорите мне?
– Да ты успокойся, – тихо сказала Марина. – Не знаю, что там скрывает от тебя твой Петров. Может, что и скрывает с профилактической целью, чтоб ты не переживала. Только я думаю, что нечего ему от тебя скрывать. И мне тоже – нечего. Правда, Волошина. У тебя абсолютно спокойная жизнь была. А самые глубокие переживания ты испытывала, когда какую-нибудь мелодраму по телевизору смотрела.
– Да при чем здесь телевизор! – взорвалась Инга. – Мелодрама! Я тебе не об этом сейчас говорю!
– Успокойся, – снова повторила Марина. – Успокойся и скажи: ты вообще почему решила, что твой доктор не ошибается? Он-то откуда про тебя знать может? Про твои потрясения? Ну, сама подумай!
– Не знаю, – устало выдохнула Инга. – Не знаю. Но мне почему-то кажется…
– Кажется – креститься надо. Тысячи раз проверенный метод, подружка. Так что перестань себя накручивать. Ты чем больше переживаешь, тем сильнее свое состояние усугубляешь. Успокоишься – и амнезию твою как рукой снимет. Вот увидишь.
Инга вздохнула, поняв, что проиграла. Если Марина что-то знает – уж точно, не скажет. Будет молчать, как партизан на допросе, потому что думает, что Инге лучше не знать ничего.
– А ты не думаешь, что мне виднее? – предприняла она последнюю, слабую, попытку изменить ситуацию в свою пользу.
– Не думаю, – отрезала Марина. – И хватит уже бесполезных разговоров. Пора чай пить… Вареники, я так понимаю, ты доедать не собираешься?
– Не хочется. Нет аппетита.
– Ах, какие мы нежные! И аппетит у нас пропал вместе с памятью! Ладно, ты давай чаем займись, а я посуду вымою.
Чай они пили не долго. Разговор не клеился. Марина в несвойственной ей неторопливой манере сообщала последние новости из жизни общих знакомых. Кто-то из них поменял работу. Кто-то, спасаясь от первых зимних холодов, укатил на две недели к морю в Египет. Маринину тетку обокрали в поезде, а младший брат Марины надумал жениться, не дожидаясь, пока ему исполнится семнадцать.
Инга слушала, но мыслями была далеко. Он не помнила никого из тех, о ком рассказывала Марина. Никого из общих знакомых, ни младшего брата, ни тетку. Все они были для нее, как непонятные сокращения с подробными пояснениями в скобках, обнаруженные в записной книжке. События из их жизни не вызывали никакого интереса. К тому же, она никак не могла избавиться от ощущения, что Марина знает про нее что-то важное. С каждой секундой разговора это ощущение крепло все сильнее. Видимо, ее подруга просто не умела врать.
Странная черта, так редко свойственная взрослым людям. Наверное, при других обстоятельствах это Инге даже понравилось бы. Но сейчас раздражало до крайней степени. Она только рассеянно кивала, слушая рассказы подруги, и лишь изредка подбрасывала незначительные вопросы. А думала о своем.
Черт, что же ей теперь делать? Пытать Марину бесполезно. Если решила не говорить, значит, не скажет. Пытаться разыскать еще каких-то своих знакомых, которые, возможно, смогли бы поведать ей о том, о чем знает, но молчит Марина Позднякова – бессмысленно. Кажется, круг близких людей у Инги Петровой был слишком тесным. Значит, остается только одно – ждать. Снова ждать, когда проснется память, и разбираться во всем самой.
Только вот когда же, интересно, это случится?
Марина, почувствовав настроение Инги, вскоре засобиралась. Задерживать ее Инга не стала. И даже не стала приглашать зайти снова. Так и не смогла совладать с чувством обиды, заполонившим душу.
– Ты не переживай, – снова сказала Марина, прощаясь. – Вот увидишь, все образуется. Для тебя сейчас самое главное – спокойствие.
– А откуда ты знаешь, что для меня сейчас самое главное? – не сдержавшись, раздраженно выпалила Инга.
– Ну вот. Снова начинаешь. Балда ты, Волошина. Это ж и так понятно.
– Может, тебе и понятно. А мне ничего не понятно.
– Ладно, – отмахнулась Марина. – Я вижу, с тобой каши не сваришь. Ты всегда такая – если вбила чего в голову, так не успокоишься, пока… В общем, пока! Не приглашаешь – напрашиваться не буду. Но если захочешь – звони. Примчусь по первому сигналу, быстрее ветра… И я тебя люблю, между прочим!
Стоя в задумчивости возле захлопнувшейся двери, Инга некоторое время ощущала чувство неловкости. Наверное, зря она так с Мариной. Напридумывала себе бог знает что, а теперь еще обижается. Если два самых близких человека в один голо твердят ей о том, что жизнь у нее была спокойной, как у амебы – наверное, все же не стоит сомневаться в их словах и придумывать себе прошлое, полное опасностей и приключений.
Не стоит… Да она бы и не придумывала, если бы не этот чертов звонок представителя службы контроля качества! Зейгмана, как там его, снова забыла… Если бы не этот звонок и если бы не эпизод в больничной палате. И если в правильности выводов экспертизы еще можно было усомниться, то в существовании Горина – вряд ли.
Настроение было окончательно испорчено. И не было сил взять себя в руки. Включить музыкальный канал или какую-нибудь смешную передачу, которых в телевизоре полным-полно в любое время суток на любом канале. Снова достав из шкафа альбом с фотографиями, она рассматривала его целый час, подолгу вглядываясь в незнакомые лица. Когда фотографии заканчивались, Инга начинала листать альбом в обратном направлении, доходила до первой страницы и листала снова.
За этим занятием и застал ее Павел Петров, вернувшийся с работы на целый час раньше обещанного времени.
Он открыл дверь ключом и появился в комнате с огромным букетом белых роз. Инга, увидев это великолепие, на секунду даже перестала дышать. Бутоны были едва раскрывшимися, нежными, и на каждом серебрились и сверкали капельки влаги.
– Пашка, – пробормотала она, вдыхая густой аромат. – Какое чудо…
– Ты любишь розы, – привычно проинформировал ее муж.
«Мог бы и не говорить», – почему-то с легкой досадой подумала Инга. Ей было очень важно узнавать о себе хоть какие-то мелочи самостоятельно. И не слишком приятно, когда Павел по-привычке помогал ей, подталкивал, лишая возможности совершать эти маленькие открытия.
– Что с тобой?
Инга, видимо, не сумела скрыть своих эмоций. И от этого настроение испортилось еще сильнее.
Она поставила букет в вазу, так и не ответив на вопрос мужа.
Вообще, в этот вечер она была крайне молчалива. Обедать дома они не стали – как и договаривались, решили пойти в ресторан. Инга надела вечернее платье, темно-синее с легким мерцающим блеском, которое долго выбирала и в конце концов выбрала именно потому, что Павел не стал его советовать. В глубине души она чувствовала себя бунтующим подростком, отчаянно пытающимся отвоевать себе место в мире взрослых людей. Злилась на себя за этот бунт, но ничего не могла с собой поделать. Наконец, когда они уже вышли из ресторана, Павел, смеясь, сказал:
– Ну ты настоящий ежик. Такой колючей я тебя никогда еще не видел. И знаешь, такой ты мне нравишься даже больше…
Он улыбался. И, глядя на эту его влюбленную улыбку, Инга оттаивала.
– Извини. Сама не знаю, что со мной сегодня. Не с той ноги, наверное, встала.
Про визит Марины она Павлу так ничего и не сказала. Хотя он и не спрашивал. Поэтому Инга быстро и легко договорилась со своей совестью, утешая себя: если бы он спросил, она бы непременно сказала. А так получается, что она совсем даже его и не обманула. Просто не сказала… Потому что забыла. В самом деле, и не такое уж это важное событие – визит Марины – чтобы думать о нем постоянно. Есть вещи в жизни и поважнее. Например…
– Паш, – вдруг спросила Инга, уже лежа в постели, сонная и немного уставшая после долгой прогулки. – Кстати, ты позвонил этому эксперту? Зейгману?
– Позвонил, – после недолгой паузы ответил Павел. – Не переживай. Я же тебе говорил, они там что-то напутали.
– Точно? – Инга приподнялась на локте, пристально вглядываясь в темноте в лицо мужа.
– Точно, точно. Успокойся, хорошая моя. Не переживай…
Павел поймал в темноте ее руку и коснулся губами. Потом поцеловал ладонь и запястье. Инга тихо лежала, чувствуя, как губы его поднимаются выше, как замирают, слегка раскрывшись, с внутренней стороны на изгибе локтя, в маленькой впадине, где едва ощутимо пульсирует кровь.
Она ему не поверила.
В первый раз за все эти дни ее безграничное, безраздельное, непоколебимое доверие мужу дало трещину. Возможно, виной тому были именно его последние слова. Те самые, которые она так устала слышать. От которых ее тошнило. Которые уже начинала потихоньку ненавидеть – не переживай, успокойся…
Она не поверила, но все же не стала ни на чем настаивать. И даже ответила на его поцелуй, когда его губы коснулись ее губ.
Но дальше этого поцелуя и на этот раз дело не пошло. Как обычно, Инга вдруг сжалась, превратившись в каменную статую. И едва не расплакалась, когда Павел, поняв, что и в этот раз события будут развиваться по привычному сценарию, принялся тихо гладить ее по волосам и тихо шептать все те же опостылевшие слова – не переживай, успокойся…
В полной тишине она лежала без сна почти до утра. Прислушивалась к дыханию мужа и понимала, что он не спит тоже. Несколько раз хотела окликнуть его шепотом. Но почему-то так и не решилась. И даже коснуться его руки, как накануне, не решилась тоже.
Не решилась – а может быть, просто не захотела.
Все эти ее мысленные беседы всегда заканчивались одинаково – Инга попадала в тупик, пытаясь ответить на вопрос, в чем причина ее недоверия к мужу. Почему она решила, что он от нее что-то скрывает. Она пыталась ответить – и не могла. Потому что все ощущения, подпитывающие чувство протеста, были интуитивными. И еще – потому, что она не могла, никак не могла рассказать ему о существовании Горина.
Внешне их отношения оставались прежними. Павел почти не заметил перемены, произошедшей с женой. Может быть, потому, что за время его отсутствия она так уставала от мысленных споров, что к вечеру уже не оставалось сил. Они по-прежнему готовили вместе вечерами ужин по картинкам из глянцевых журналов. По-прежнему перезванивались, когда Павел был на работе, и целовались в постели перед сном без всяких последствий, отодвигаясь друг от друга, как два неловких подростка, которым стыдно сознаться в том, что они не очень хорошо понимают, что же нужно делать в постели после поцелуев.
Несколько раз она порывалась позвонить Марине. Почти каждый день подолгу рассматривая альбом с фотографиями, она все больше убеждалась, что с этой девушкой у них были по-настоящему близкие отношения. Как близкая подруга, Марина должна была, просто обязана, знать о жизни Инги что-то такое, чего не знают другие. Но ее смущало одно – не было никаких сомнений в том, что Марина, точно так же, как Павел, не знала ничего о существовании Горина. А к откровенному разговору с Мариной, к рассказу о том, что случилось в больнице, Инга была не готова. Пока – не готова. И понимала, что в этом случае ей нельзя ждать откровенности и от Марины.
На третий день, измотанная переживаниями, Инга уже почти решилась.
Но Марина опередила ее. Словно почувствовав, что терпение у Инги на исходе, Марина позвонила сама.
Инга сразу ее не узнала. Растерялась немного, услышав в трубке женский голос:
– Привет, это я.
– Кто?
– Ну вот, – натянуто рассмеялась Марина. – Приехали. Снова забыла. Заново, что ли, знакомиться будем? У этой твоей амнезии вообще совесть есть?
– Да я не забыла. Я не узнала просто, – ответила Инга, чувствуя, что разговор будет не совсем обычным. Чувствуя, а может быть, просто надеясь на это. – Привет.
– Петров твой дома?
– На работе. С чего это ему дома быть, сегодня же не выходной.
– Ну мало ли, с чего. Я так, на всякий случай спрашиваю.
– Зайти хочешь?
– Нет, заходить у меня сейчас нет времени. Работы целый воз и маленькая тележка. Послушай, я сказать тебе кое-что хотела.
– Говори.
В трубке воцарилась тишина.
– Ну, говори же!
– Ты помнишь, спрашивала… А я тебе не сказала.
– Помню. Спрашивала. А ты не сказала.
– Знаешь, меня просто Петров очень просил… Он очень просил не рассказывать тебе ничего такого, что может тебя взволновать. Поэтому я, понимаешь… Ну в общем, я тут подумала, и решила, что тебе все-таки лучше это знать. Потому что это вопрос безопасности.
– Вопрос чего?
– Безопасности. Твоей безопасности, Волошина. В общем, слушай. Последние несколько дней перед этой аварией за тобой кто-то следил.
– Следил?!
Ничего подобного Инга не ожидала. И сперва даже подумала, что Марина ее разыгрывает. Но голос у Марины по-прежнему оставался серьезным и чуточку взволнованным.
– За тобой следил какой-то мужчина. Ты заметила его как-то раз случайно, когда выходила из магазина. Нечаянно уронила сумочку, наклонилась, увидела его и вспомнила, что уже видела. В магазине. Решила поверить и убедилась, что он идет за тобой. Он шел за тобой до самого дома, потом исчез. А на следующий день ты увидела его снова. Потом опять.
– И… что? – глупо спросила Инга.
– И ничего. Все.
– Подожди. Расскажи подробнее. Какой мужчина? Что за мужчина? Незнакомый?
– Незнакомый, конечно. Что ты глупости спрашиваешь. Знакомый разве следить будет?
– Не будет, – почему-то неуверенно согласилась Инга. – А это точно? Ты уверена, что это на самом деле было?
– Ты мне сама рассказывала. В первый раз, когда заметила его, позвонила по телефону и рассказала. Мы еще тогда посмеялись и серьезно к этому не отнеслись. Я решила, что это просто случайно. А потом на следующий день ты его снова заметила.
– И что? Он ко мне не подходил, не пытался заговорить? Познакомиться? Может, маньяк какой-то?
– Нет, не подходил и не пытался. И на маньяка, по твоим словам, был совсем не похож. Приличный с виду высокий брюнет.
– Высокий… брюнет? – глухо переспросила Инга.
Марина почему-то молчала.
«Бред, – попыталась успокоиться Инга. – Мало ли на свете высоких брюнетов? Мужская половина населения почти на половину состоит из высоких брюнетов. А если не на половину, то, по крайней мере, на треть. В городе каждый третий мужчина – высокий брюнет. И совершенно не обязательно, что это тот самый брюнет, который… с которым…»
– Инга? Ты вспомнила что-то, да?
– Нет. Ничего не вспомнила. Скажи, а Павел об этом знал?
– Нет, ты ему не говорила. Хотела сказать, но не успела. Он в Прагу улетел. А на следующий день ты попала в аварию.
– Странно все это… Послушай, но кто это мог быть? И почему он за мной… следил? Зачем? Что ему было нужно?
– Понятия не имею. Мы с тобой этот вопрос сто раз обсуждали. И не пришли ни к какому выводу. Понимаешь, ты не тот человек, чтобы…
– Да-да, знаю, – почти раздраженно перебила Инга. – Я не наследница миллионов Билла Гейтса, не олигарх, не политик и не вор в законе… Я обыкновенное горшочное растение. Комнатный цветок, которых полным-полно в каждом доме. Одноклеточная амеба, простейший организм… Кому я могла понадобиться?
– Вот именно. Хотя про комнатный цветок и про амебу это ты зря. Не такая уж ты простейшая и одноклеточная. Но, с другой стороны, у девушки, которая в прошлом была школьной учительницей, а в настоящем – всего лишь женой собственного мужа, согласись, не слишком много шансов для того, чтобы стать объектом пристального внимания каких-нибудь спецслужб.
– Не слишком много, – согласилась Инга. – Можно сказать, их практически нет, этих шансов. Если, конечно… Послушай, а ты мне все рассказала?
– В смысле?
– Может быть, я только казалась… комнатным растением? А на самом деле…
– Нет, Волошина. Я тебе рассказала абсолютно все. По крайней мере, все, что про тебя знаю. А чего не знаю, не обессудь, не смогу рассказать при всем желании.
– Хорошо, – Инга не стала настаивать, понимая, что сейчас Марина с ней полностью откровенна. – Ты мне тогда вот еще что скажи. Что-то такое, чего ты не знаешь, могло быть у меня в жизни? Я всегда с тобой всем делилась? Или не всегда и не всем?
Марина задумалась.
– Знаешь, если бы ты раньше у меня об этом спросила, я бы ответила, не сомневаясь. Ты со мной всем и всегда делилась. Ну, кроме, разве что интимных подробностей семейной жизни. Это единственная тема, которую мы никогда не обсуждали. А теперь…
– А что – теперь? Что изменилось?
– А теперь ты о чем-то молчишь, Инга. И рассказывать не хочешь. Я права?
– Права, – после секундного колебания ответила Инга. – Но это потому, что я сама пока еще не могу разобраться в том… В том, о чем молчу.
– Так ты не молчи. Может быть, вместе быстрее разберемся?
– Может быть, – неуверенно согласилась Инга. – Только я не могу все равно. Пока – не могу.
– Я и не настаиваю. Просто предложила…
Некоторое время в трубке был слышен только сухой треск телефонного эфира.
– Ладно, мой хороший, – Марина наконец нарушила молчание. – Ты извини, что я тебе сразу не сказала. Честно говоря, я и сейчас не совсем уверена, что надо было говорить. Но если ты считаешь, что так будет лучше…
– Конечно, лучше. Не сомневайся даже. Спасибо тебе.
– Спасибо говорят обычно за приятные новости, – усмехнулась Марина. – Ты мне вот что скажи. Петрову говорить будешь про наш разговор?
– Не знаю… Я еще об этом не думала. Он вообще-то не знает, что мы с тобой… общаемся.
– А ты подумай. И если он не знает – может, ему и дальше не знать? Он ведь меня голыми руками задушит за то, что я тебя заставила переживать и волноваться. Он меня сто раз предупреждал, что ты пока никого видеть не можешь и не хочешь, что ты не готова. Так что попрошу об одолжении – на меня не ссылаться. Скажи ему, что ты сама вспомнила про этого… маньяка.
– Думаешь, ему все-таки нужно рассказать?
– Рассказать нужно однозначно. Какой бы твой Петров ни был злой и противный, но все-таки он – твоя единственная защита. И если твой маньяк снова появится…
– Шутишь, Марина? Я ж из дома одна вообще не выхожу. Меня Петров на поводке выгуливает. Так что у маньяка нет никаких шансов.
– Вот и хорошо. И все равно расскажи про него Пашке.
– Расскажу, – пообещала Инга.
Хотя уже решила, что рассказывать не станет.
Марина пожала плечами:
– Ну, не могу сказать, что ты особенно жаловалась. В принципе, тебе всегда нравилось быть женой своего мужа. Это тоже работа ответственная… Хоть и не для всех. Я вот, например, лучше в Сибирь вахтенным методом, чем замуж…
– Знаю, – улыбнулась Инга. – Павел рассказывал.
– Ну вот. А ты не такая. Ты домашняя кошечка. Хотя не могу сказать, что тебя на коротком поводке держали. Петров тебя к плите почти не подпускал. Домашний труд тебе автоматизировал так, что хоть рекламный ролик приходи и снимай у вас дома. Ты читала много. Фильмы смотрела. Музыку слушала. Гуляла иногда.
– Гуляла?
– В смысле – ходила на прогулки, – с нажимом пояснила Марина. – А совсем не в том смысле, в котором ты подумала.
– Что за прогулки?
– Ну, по осени ты любила по парку шляться. Собирала там желтые дохлые листья и делала из них всякие икебаны. Слушай, Волошина, мне как-то неудобно про тебя в прошедшем времени говорить. Ты ж еще живая, вроде.
– Ты же про прошлое рассказываешь. Что ж тут неудобного, – возразила Инга.
– Ну ладно… Так на чем мы остановились? А, ну да, на икебанах. Ты и меня иногда к общественно-полезному труду по очистке улиц привлекала. То есть, мы вместе иногда гуляли, листочки собирали. И Петров тоже иногда тебя выгуливал. Хотя ему особенно некогда было листочки собирать. Он товарищ занятой. Директор фирмы.
– Я осень больше всего на свете люблю. Я это знаю.
– Осень любишь, – подтвердила Марина. – А вообще ты иногда любишь одиночество. И в парк, я так думаю, не за листьями ходишь, а чтобы одной побыть. У тебя натура… поэтическая.
– Ну, а раньше? До того, как Петрова встретила – как я жила?
– Жила себе потихоньку. В школе училась, потом в институт поступила. Все, как у всех. Ничего примечательного. Жила ты в основном с бабушкой. Родители оба по специальности востоковеды, большую часть жизни провели в Японии. И сейчас там. Господи, да неужели ты и этого не помнишь?
– Ничего не помню.
– Кошмар какой-то. И надолго это у тебя?
Инга пожала плечами:
– Не знаю. Не от меня зависит.
– А от чего?
– Если б знать, от чего! Послушай, а вот еще что спросить хотела. Если ты, конечно, в курсе. Пашка… Он у меня был… первый? Мы с тобой этот вопрос не обсуждали?
– Обсуждали, – усмехнулась Марина. – Еще как обсуждали! Ну что ты, милая моя. Тебе же двадцать три года было, когда судьбоносная встреча с Петровым случилась. В наше время в таком возрасте в девственницах только дуры ходят.
– Значит, я была не дура, – почему-то нахмурилась Инга.
– Не дура. Но и не шлюха, так что нечего лоб хмурить. От этого, между прочим, морщины бывают. Потом не избавишься, и никакой супер-крем не поможет. Были у тебя какие-то парни. Один вместе с тобой в институте учился. Один еще со школьных времен. Так, ничего серьезного.
– Как их хоть звали-то?
– Того, что в институте – не помню. А того, что в школе… Андрей, кажется…
– Это случайно не тот, который чернила… Чернила из шариковой ручки мне на голову выдавил?
– Чернила из шариковой ручки? На голову? Придурок, а! – усмехнулась в ответ Марина. – Нет, не знаю таких подробностей… Ты никогда не рассказывала… Хотя, кажется, его и не Андреем звали. Александром. Или… Короче, не помню. А откуда ты про эти чернила знаешь? Вспомнила, что ли?
– Пашка рассказывал, – соврала Инга.
– Пашка, значит, в курсе твоих школьных романов? И как он к ним относится?
– Перестань, Марина, школьные романы – это же самая безобидная вещь на свете.
– В принципе, ты права. Школьная любовь бывает у всех, и это ничего не значит. Ну, что тебе еще рассказать?
Инга помолчала некоторое время, подумала. Вот ведь, так ждала она этой встречи с Мариной, так наделалась, что хоть что-нибудь прояснится. А получается, что все запуталось еще больше. Вместо подтверждения – новое опровержение. И что же, интересно, ей теперь с этим делать? Успокоиться, свыкнуться с мыслью о том, что та ночь в больничной палате – всего лишь сон, затейливый каприз больного воображения, галлюцинация вследствие перенесенной черепно-мозговой травмы?
Похоже, ничего другого ей не остается. А о том, что на следующее утро в палате по-прежнему пахло апельсинами, и ярко-оранжевые шкурки от этих апельсинов лежали в мусорном ведре, и на тумбочке лежал пакет все с теми же апельсинами и несколькими пакетиками растворимого кофе… Об этом придется просто забыть. Забыть и больше не думать.
Никогда.
Получится?
Должно получиться. Потому что другого выхода у нее просто нет.
– Марин, – она подняла глаза и пристально посмотрела на подругу. – Я не знаю, о чем еще тебя спрашивать. Только, если ты что-то знаешь обо мне… Что-то такое, что может оказаться важным… Ты скажи, Марин. Скажи обязательно.
– Да о чем ты?
– Я и сама не знаю, о чем я. Я думаю, может быть ты – знаешь?
– Перестань, Волошина. Ничего такого архиважного я тебе сообщить не могу.
– Послушай, – наконец решилась Инга. – В тот день, когда меня выписывали из больницы, я случайно… То есть, совсем не случайно… В общем, я подслушала разговор Павла с врачом. И он сказал, что эта чертова амнезия, которая со мной приключилась… Что она, скорее всего, не является последствием сотрясения. Потому что в случае сотрясения такая амнезия не бывает продолжительной. Он сказал, что потеря памяти – это своеобразная реакция отторжения прошлого. Ну, дословно я не помню, а смысл был именно такой. Вроде бы в прошлом со мной что-то такое случилось… Что-то очень серьезное. Что я пережила какое-то сильное эмоциональное потрясение.
Марина молчала. Но Инга готова была поклясться, что она что-то знает. Знает, но не хочет говорить.
– Ты знаешь, – пролепетала она одними губами. – Я вижу, что ты знаешь. Скажи мне!
– Ерунда какая, – пробормотала Марина. – Ничего такого… Никаких потрясений ты не переживала.
– Не переживала! – отчаянно повторила Инга. – Вот и ты тоже… И Петров то же самое говорил… Не переживала! А мне кажется, что переживала! Что вы оба просто скрываете от меня… Только я не понимаю, зачем! Зачем вы скрываете? Почему не говорите мне?
– Да ты успокойся, – тихо сказала Марина. – Не знаю, что там скрывает от тебя твой Петров. Может, что и скрывает с профилактической целью, чтоб ты не переживала. Только я думаю, что нечего ему от тебя скрывать. И мне тоже – нечего. Правда, Волошина. У тебя абсолютно спокойная жизнь была. А самые глубокие переживания ты испытывала, когда какую-нибудь мелодраму по телевизору смотрела.
– Да при чем здесь телевизор! – взорвалась Инга. – Мелодрама! Я тебе не об этом сейчас говорю!
– Успокойся, – снова повторила Марина. – Успокойся и скажи: ты вообще почему решила, что твой доктор не ошибается? Он-то откуда про тебя знать может? Про твои потрясения? Ну, сама подумай!
– Не знаю, – устало выдохнула Инга. – Не знаю. Но мне почему-то кажется…
– Кажется – креститься надо. Тысячи раз проверенный метод, подружка. Так что перестань себя накручивать. Ты чем больше переживаешь, тем сильнее свое состояние усугубляешь. Успокоишься – и амнезию твою как рукой снимет. Вот увидишь.
Инга вздохнула, поняв, что проиграла. Если Марина что-то знает – уж точно, не скажет. Будет молчать, как партизан на допросе, потому что думает, что Инге лучше не знать ничего.
– А ты не думаешь, что мне виднее? – предприняла она последнюю, слабую, попытку изменить ситуацию в свою пользу.
– Не думаю, – отрезала Марина. – И хватит уже бесполезных разговоров. Пора чай пить… Вареники, я так понимаю, ты доедать не собираешься?
– Не хочется. Нет аппетита.
– Ах, какие мы нежные! И аппетит у нас пропал вместе с памятью! Ладно, ты давай чаем займись, а я посуду вымою.
Чай они пили не долго. Разговор не клеился. Марина в несвойственной ей неторопливой манере сообщала последние новости из жизни общих знакомых. Кто-то из них поменял работу. Кто-то, спасаясь от первых зимних холодов, укатил на две недели к морю в Египет. Маринину тетку обокрали в поезде, а младший брат Марины надумал жениться, не дожидаясь, пока ему исполнится семнадцать.
Инга слушала, но мыслями была далеко. Он не помнила никого из тех, о ком рассказывала Марина. Никого из общих знакомых, ни младшего брата, ни тетку. Все они были для нее, как непонятные сокращения с подробными пояснениями в скобках, обнаруженные в записной книжке. События из их жизни не вызывали никакого интереса. К тому же, она никак не могла избавиться от ощущения, что Марина знает про нее что-то важное. С каждой секундой разговора это ощущение крепло все сильнее. Видимо, ее подруга просто не умела врать.
Странная черта, так редко свойственная взрослым людям. Наверное, при других обстоятельствах это Инге даже понравилось бы. Но сейчас раздражало до крайней степени. Она только рассеянно кивала, слушая рассказы подруги, и лишь изредка подбрасывала незначительные вопросы. А думала о своем.
Черт, что же ей теперь делать? Пытать Марину бесполезно. Если решила не говорить, значит, не скажет. Пытаться разыскать еще каких-то своих знакомых, которые, возможно, смогли бы поведать ей о том, о чем знает, но молчит Марина Позднякова – бессмысленно. Кажется, круг близких людей у Инги Петровой был слишком тесным. Значит, остается только одно – ждать. Снова ждать, когда проснется память, и разбираться во всем самой.
Только вот когда же, интересно, это случится?
Марина, почувствовав настроение Инги, вскоре засобиралась. Задерживать ее Инга не стала. И даже не стала приглашать зайти снова. Так и не смогла совладать с чувством обиды, заполонившим душу.
– Ты не переживай, – снова сказала Марина, прощаясь. – Вот увидишь, все образуется. Для тебя сейчас самое главное – спокойствие.
– А откуда ты знаешь, что для меня сейчас самое главное? – не сдержавшись, раздраженно выпалила Инга.
– Ну вот. Снова начинаешь. Балда ты, Волошина. Это ж и так понятно.
– Может, тебе и понятно. А мне ничего не понятно.
– Ладно, – отмахнулась Марина. – Я вижу, с тобой каши не сваришь. Ты всегда такая – если вбила чего в голову, так не успокоишься, пока… В общем, пока! Не приглашаешь – напрашиваться не буду. Но если захочешь – звони. Примчусь по первому сигналу, быстрее ветра… И я тебя люблю, между прочим!
Стоя в задумчивости возле захлопнувшейся двери, Инга некоторое время ощущала чувство неловкости. Наверное, зря она так с Мариной. Напридумывала себе бог знает что, а теперь еще обижается. Если два самых близких человека в один голо твердят ей о том, что жизнь у нее была спокойной, как у амебы – наверное, все же не стоит сомневаться в их словах и придумывать себе прошлое, полное опасностей и приключений.
Не стоит… Да она бы и не придумывала, если бы не этот чертов звонок представителя службы контроля качества! Зейгмана, как там его, снова забыла… Если бы не этот звонок и если бы не эпизод в больничной палате. И если в правильности выводов экспертизы еще можно было усомниться, то в существовании Горина – вряд ли.
Настроение было окончательно испорчено. И не было сил взять себя в руки. Включить музыкальный канал или какую-нибудь смешную передачу, которых в телевизоре полным-полно в любое время суток на любом канале. Снова достав из шкафа альбом с фотографиями, она рассматривала его целый час, подолгу вглядываясь в незнакомые лица. Когда фотографии заканчивались, Инга начинала листать альбом в обратном направлении, доходила до первой страницы и листала снова.
За этим занятием и застал ее Павел Петров, вернувшийся с работы на целый час раньше обещанного времени.
Он открыл дверь ключом и появился в комнате с огромным букетом белых роз. Инга, увидев это великолепие, на секунду даже перестала дышать. Бутоны были едва раскрывшимися, нежными, и на каждом серебрились и сверкали капельки влаги.
– Пашка, – пробормотала она, вдыхая густой аромат. – Какое чудо…
– Ты любишь розы, – привычно проинформировал ее муж.
«Мог бы и не говорить», – почему-то с легкой досадой подумала Инга. Ей было очень важно узнавать о себе хоть какие-то мелочи самостоятельно. И не слишком приятно, когда Павел по-привычке помогал ей, подталкивал, лишая возможности совершать эти маленькие открытия.
– Что с тобой?
Инга, видимо, не сумела скрыть своих эмоций. И от этого настроение испортилось еще сильнее.
Она поставила букет в вазу, так и не ответив на вопрос мужа.
Вообще, в этот вечер она была крайне молчалива. Обедать дома они не стали – как и договаривались, решили пойти в ресторан. Инга надела вечернее платье, темно-синее с легким мерцающим блеском, которое долго выбирала и в конце концов выбрала именно потому, что Павел не стал его советовать. В глубине души она чувствовала себя бунтующим подростком, отчаянно пытающимся отвоевать себе место в мире взрослых людей. Злилась на себя за этот бунт, но ничего не могла с собой поделать. Наконец, когда они уже вышли из ресторана, Павел, смеясь, сказал:
– Ну ты настоящий ежик. Такой колючей я тебя никогда еще не видел. И знаешь, такой ты мне нравишься даже больше…
Он улыбался. И, глядя на эту его влюбленную улыбку, Инга оттаивала.
– Извини. Сама не знаю, что со мной сегодня. Не с той ноги, наверное, встала.
Про визит Марины она Павлу так ничего и не сказала. Хотя он и не спрашивал. Поэтому Инга быстро и легко договорилась со своей совестью, утешая себя: если бы он спросил, она бы непременно сказала. А так получается, что она совсем даже его и не обманула. Просто не сказала… Потому что забыла. В самом деле, и не такое уж это важное событие – визит Марины – чтобы думать о нем постоянно. Есть вещи в жизни и поважнее. Например…
– Паш, – вдруг спросила Инга, уже лежа в постели, сонная и немного уставшая после долгой прогулки. – Кстати, ты позвонил этому эксперту? Зейгману?
– Позвонил, – после недолгой паузы ответил Павел. – Не переживай. Я же тебе говорил, они там что-то напутали.
– Точно? – Инга приподнялась на локте, пристально вглядываясь в темноте в лицо мужа.
– Точно, точно. Успокойся, хорошая моя. Не переживай…
Павел поймал в темноте ее руку и коснулся губами. Потом поцеловал ладонь и запястье. Инга тихо лежала, чувствуя, как губы его поднимаются выше, как замирают, слегка раскрывшись, с внутренней стороны на изгибе локтя, в маленькой впадине, где едва ощутимо пульсирует кровь.
Она ему не поверила.
В первый раз за все эти дни ее безграничное, безраздельное, непоколебимое доверие мужу дало трещину. Возможно, виной тому были именно его последние слова. Те самые, которые она так устала слышать. От которых ее тошнило. Которые уже начинала потихоньку ненавидеть – не переживай, успокойся…
Она не поверила, но все же не стала ни на чем настаивать. И даже ответила на его поцелуй, когда его губы коснулись ее губ.
Но дальше этого поцелуя и на этот раз дело не пошло. Как обычно, Инга вдруг сжалась, превратившись в каменную статую. И едва не расплакалась, когда Павел, поняв, что и в этот раз события будут развиваться по привычному сценарию, принялся тихо гладить ее по волосам и тихо шептать все те же опостылевшие слова – не переживай, успокойся…
В полной тишине она лежала без сна почти до утра. Прислушивалась к дыханию мужа и понимала, что он не спит тоже. Несколько раз хотела окликнуть его шепотом. Но почему-то так и не решилась. И даже коснуться его руки, как накануне, не решилась тоже.
Не решилась – а может быть, просто не захотела.
* * *
Следующие два дня прошли примерно по тому же сценарию. Инга чувствовала, что отдаляется от мужа, и ничего не могла с этим поделать. Его непоколебимая уверенность в том, что спокойствие – единственное, что ей необходимо в жизни – просто сводила с ума. Оставаясь одна, она вела бесконечные диалоги сама с собой, даже не замечая, что иногда начинает спорить с Павлом вслух. Она пыталась доказать ему, что спокойствие спокойствию – рознь. Что ее теперешнее спокойствие – совершенно искусственное, надуманное состояние. Что гораздо лучше для нее будет узнать что-то, что на время лишит ее этого ненавистного спокойствия, чтобы потом она смогла успокоиться по-настоящему. Что она хочет, в конце концов, начать чувствовать себя живым человеком, а не фарфоровой куклой, которую надежно упаковали в картонный ящик, переложенный несколькими слоями ваты, чтобы она не разбилась. Что она задыхается уже от этой ваты, которая забилась ей в легкие.Все эти ее мысленные беседы всегда заканчивались одинаково – Инга попадала в тупик, пытаясь ответить на вопрос, в чем причина ее недоверия к мужу. Почему она решила, что он от нее что-то скрывает. Она пыталась ответить – и не могла. Потому что все ощущения, подпитывающие чувство протеста, были интуитивными. И еще – потому, что она не могла, никак не могла рассказать ему о существовании Горина.
Внешне их отношения оставались прежними. Павел почти не заметил перемены, произошедшей с женой. Может быть, потому, что за время его отсутствия она так уставала от мысленных споров, что к вечеру уже не оставалось сил. Они по-прежнему готовили вместе вечерами ужин по картинкам из глянцевых журналов. По-прежнему перезванивались, когда Павел был на работе, и целовались в постели перед сном без всяких последствий, отодвигаясь друг от друга, как два неловких подростка, которым стыдно сознаться в том, что они не очень хорошо понимают, что же нужно делать в постели после поцелуев.
Несколько раз она порывалась позвонить Марине. Почти каждый день подолгу рассматривая альбом с фотографиями, она все больше убеждалась, что с этой девушкой у них были по-настоящему близкие отношения. Как близкая подруга, Марина должна была, просто обязана, знать о жизни Инги что-то такое, чего не знают другие. Но ее смущало одно – не было никаких сомнений в том, что Марина, точно так же, как Павел, не знала ничего о существовании Горина. А к откровенному разговору с Мариной, к рассказу о том, что случилось в больнице, Инга была не готова. Пока – не готова. И понимала, что в этом случае ей нельзя ждать откровенности и от Марины.
На третий день, измотанная переживаниями, Инга уже почти решилась.
Но Марина опередила ее. Словно почувствовав, что терпение у Инги на исходе, Марина позвонила сама.
Инга сразу ее не узнала. Растерялась немного, услышав в трубке женский голос:
– Привет, это я.
– Кто?
– Ну вот, – натянуто рассмеялась Марина. – Приехали. Снова забыла. Заново, что ли, знакомиться будем? У этой твоей амнезии вообще совесть есть?
– Да я не забыла. Я не узнала просто, – ответила Инга, чувствуя, что разговор будет не совсем обычным. Чувствуя, а может быть, просто надеясь на это. – Привет.
– Петров твой дома?
– На работе. С чего это ему дома быть, сегодня же не выходной.
– Ну мало ли, с чего. Я так, на всякий случай спрашиваю.
– Зайти хочешь?
– Нет, заходить у меня сейчас нет времени. Работы целый воз и маленькая тележка. Послушай, я сказать тебе кое-что хотела.
– Говори.
В трубке воцарилась тишина.
– Ну, говори же!
– Ты помнишь, спрашивала… А я тебе не сказала.
– Помню. Спрашивала. А ты не сказала.
– Знаешь, меня просто Петров очень просил… Он очень просил не рассказывать тебе ничего такого, что может тебя взволновать. Поэтому я, понимаешь… Ну в общем, я тут подумала, и решила, что тебе все-таки лучше это знать. Потому что это вопрос безопасности.
– Вопрос чего?
– Безопасности. Твоей безопасности, Волошина. В общем, слушай. Последние несколько дней перед этой аварией за тобой кто-то следил.
– Следил?!
Ничего подобного Инга не ожидала. И сперва даже подумала, что Марина ее разыгрывает. Но голос у Марины по-прежнему оставался серьезным и чуточку взволнованным.
– За тобой следил какой-то мужчина. Ты заметила его как-то раз случайно, когда выходила из магазина. Нечаянно уронила сумочку, наклонилась, увидела его и вспомнила, что уже видела. В магазине. Решила поверить и убедилась, что он идет за тобой. Он шел за тобой до самого дома, потом исчез. А на следующий день ты увидела его снова. Потом опять.
– И… что? – глупо спросила Инга.
– И ничего. Все.
– Подожди. Расскажи подробнее. Какой мужчина? Что за мужчина? Незнакомый?
– Незнакомый, конечно. Что ты глупости спрашиваешь. Знакомый разве следить будет?
– Не будет, – почему-то неуверенно согласилась Инга. – А это точно? Ты уверена, что это на самом деле было?
– Ты мне сама рассказывала. В первый раз, когда заметила его, позвонила по телефону и рассказала. Мы еще тогда посмеялись и серьезно к этому не отнеслись. Я решила, что это просто случайно. А потом на следующий день ты его снова заметила.
– И что? Он ко мне не подходил, не пытался заговорить? Познакомиться? Может, маньяк какой-то?
– Нет, не подходил и не пытался. И на маньяка, по твоим словам, был совсем не похож. Приличный с виду высокий брюнет.
– Высокий… брюнет? – глухо переспросила Инга.
Марина почему-то молчала.
«Бред, – попыталась успокоиться Инга. – Мало ли на свете высоких брюнетов? Мужская половина населения почти на половину состоит из высоких брюнетов. А если не на половину, то, по крайней мере, на треть. В городе каждый третий мужчина – высокий брюнет. И совершенно не обязательно, что это тот самый брюнет, который… с которым…»
– Инга? Ты вспомнила что-то, да?
– Нет. Ничего не вспомнила. Скажи, а Павел об этом знал?
– Нет, ты ему не говорила. Хотела сказать, но не успела. Он в Прагу улетел. А на следующий день ты попала в аварию.
– Странно все это… Послушай, но кто это мог быть? И почему он за мной… следил? Зачем? Что ему было нужно?
– Понятия не имею. Мы с тобой этот вопрос сто раз обсуждали. И не пришли ни к какому выводу. Понимаешь, ты не тот человек, чтобы…
– Да-да, знаю, – почти раздраженно перебила Инга. – Я не наследница миллионов Билла Гейтса, не олигарх, не политик и не вор в законе… Я обыкновенное горшочное растение. Комнатный цветок, которых полным-полно в каждом доме. Одноклеточная амеба, простейший организм… Кому я могла понадобиться?
– Вот именно. Хотя про комнатный цветок и про амебу это ты зря. Не такая уж ты простейшая и одноклеточная. Но, с другой стороны, у девушки, которая в прошлом была школьной учительницей, а в настоящем – всего лишь женой собственного мужа, согласись, не слишком много шансов для того, чтобы стать объектом пристального внимания каких-нибудь спецслужб.
– Не слишком много, – согласилась Инга. – Можно сказать, их практически нет, этих шансов. Если, конечно… Послушай, а ты мне все рассказала?
– В смысле?
– Может быть, я только казалась… комнатным растением? А на самом деле…
– Нет, Волошина. Я тебе рассказала абсолютно все. По крайней мере, все, что про тебя знаю. А чего не знаю, не обессудь, не смогу рассказать при всем желании.
– Хорошо, – Инга не стала настаивать, понимая, что сейчас Марина с ней полностью откровенна. – Ты мне тогда вот еще что скажи. Что-то такое, чего ты не знаешь, могло быть у меня в жизни? Я всегда с тобой всем делилась? Или не всегда и не всем?
Марина задумалась.
– Знаешь, если бы ты раньше у меня об этом спросила, я бы ответила, не сомневаясь. Ты со мной всем и всегда делилась. Ну, кроме, разве что интимных подробностей семейной жизни. Это единственная тема, которую мы никогда не обсуждали. А теперь…
– А что – теперь? Что изменилось?
– А теперь ты о чем-то молчишь, Инга. И рассказывать не хочешь. Я права?
– Права, – после секундного колебания ответила Инга. – Но это потому, что я сама пока еще не могу разобраться в том… В том, о чем молчу.
– Так ты не молчи. Может быть, вместе быстрее разберемся?
– Может быть, – неуверенно согласилась Инга. – Только я не могу все равно. Пока – не могу.
– Я и не настаиваю. Просто предложила…
Некоторое время в трубке был слышен только сухой треск телефонного эфира.
– Ладно, мой хороший, – Марина наконец нарушила молчание. – Ты извини, что я тебе сразу не сказала. Честно говоря, я и сейчас не совсем уверена, что надо было говорить. Но если ты считаешь, что так будет лучше…
– Конечно, лучше. Не сомневайся даже. Спасибо тебе.
– Спасибо говорят обычно за приятные новости, – усмехнулась Марина. – Ты мне вот что скажи. Петрову говорить будешь про наш разговор?
– Не знаю… Я еще об этом не думала. Он вообще-то не знает, что мы с тобой… общаемся.
– А ты подумай. И если он не знает – может, ему и дальше не знать? Он ведь меня голыми руками задушит за то, что я тебя заставила переживать и волноваться. Он меня сто раз предупреждал, что ты пока никого видеть не можешь и не хочешь, что ты не готова. Так что попрошу об одолжении – на меня не ссылаться. Скажи ему, что ты сама вспомнила про этого… маньяка.
– Думаешь, ему все-таки нужно рассказать?
– Рассказать нужно однозначно. Какой бы твой Петров ни был злой и противный, но все-таки он – твоя единственная защита. И если твой маньяк снова появится…
– Шутишь, Марина? Я ж из дома одна вообще не выхожу. Меня Петров на поводке выгуливает. Так что у маньяка нет никаких шансов.
– Вот и хорошо. И все равно расскажи про него Пашке.
– Расскажу, – пообещала Инга.
Хотя уже решила, что рассказывать не станет.