Страница:
Видимо, она ошиблась номером. Или ошиблась этажами.
Она ошиблась, а кто-то другой успел за время ее отсутствия перенести в эту чужую палату тот самый пакет с апельсинами и кофе, который еще несколько минут назад находился в ее палате. И положить его на тумбочку.
Мужчина, стоящий у окна, обернулся.
Это был другой мужчина.
– Извините, – прошептала она одними губами.
Хотя уже успела понять, что извиняться ей не за что – на самом деле она ничего не перепутала. Ни этаж, ни номер палаты. И ее пакет с апельсинами никто не трогал.
В несколько шагов он одолел пространство, их разделяющее. Подошел близко, почти вплотную. Взял у нее из рук стакан с кофе и зачем-то поставил его на пол. А потом тихо сказал:
– О господи. Инга.
Она уже слышала эти слова.
Она смотрела вниз, на остывающий на полу кофе. И думала о том, что это, наверное, такая традиция – прежде, чем перейти к разговору по существу, каждый ее посетитель непременно должен сказать:
«О господи. Инга».
И глубоко вздохнуть.
Так, как сделал это сейчас другой мужчина.
Он взял ее за плечи, притянул к себе. Она безвольно уткнулась носом в его плечо и почувствовала его запах.
Запах был незнакомым.
Интуиция молчала, не подавая никаких сигналов. Ни одного, даже самого слабого, сигнала.
Оказалось, что надеяться на нее можно далеко не в каждом случае.
ЧАСТЬ 2
Она ошиблась, а кто-то другой успел за время ее отсутствия перенести в эту чужую палату тот самый пакет с апельсинами и кофе, который еще несколько минут назад находился в ее палате. И положить его на тумбочку.
Мужчина, стоящий у окна, обернулся.
Это был другой мужчина.
– Извините, – прошептала она одними губами.
Хотя уже успела понять, что извиняться ей не за что – на самом деле она ничего не перепутала. Ни этаж, ни номер палаты. И ее пакет с апельсинами никто не трогал.
В несколько шагов он одолел пространство, их разделяющее. Подошел близко, почти вплотную. Взял у нее из рук стакан с кофе и зачем-то поставил его на пол. А потом тихо сказал:
– О господи. Инга.
Она уже слышала эти слова.
Она смотрела вниз, на остывающий на полу кофе. И думала о том, что это, наверное, такая традиция – прежде, чем перейти к разговору по существу, каждый ее посетитель непременно должен сказать:
«О господи. Инга».
И глубоко вздохнуть.
Так, как сделал это сейчас другой мужчина.
Он взял ее за плечи, притянул к себе. Она безвольно уткнулась носом в его плечо и почувствовала его запах.
Запах был незнакомым.
Интуиция молчала, не подавая никаких сигналов. Ни одного, даже самого слабого, сигнала.
Оказалось, что надеяться на нее можно далеко не в каждом случае.
ЧАСТЬ 2
Зима наступила за одну ночь.
Потерявшая бдительность, заснувшая крепким сном осень так и не смогла уже выбраться из-под снежного покрова, оказавшимся для нее непосильно тяжелым. Теперь вместо желто-коричневых, скрюченных ветром, дождями и угасающим солнцем листьев в окна стучала мелкая снежная крупа. Первый снег был сердитым и колючим, он и не думал таять, как полагается нормальному первому снегу, на следующий же день. Лежал на тротуарах и крышах домов, идеально белый и чистый, невозмутимо отражал лучи солнца, которое оказалось для него совсем не опасным. И только на дорогах, под колесами не знающих пощады бесконечных машин, превращался в серую кашу, разлетаясь мстительными брызгами в стекла, чавкая под ногами прохожих и пачкая все вокруг.
С неба все падал и падал новый снег. Несколько дней подряд, без перерыва, как будто в этом году зима решила подстраховаться, чтобы не попасть, как это обычно случается в начале ноября, в плен межсезонья.
Лежа утром в постели, уже не во сне, но еще и не наяву, Инга слышала, как снег стучит в окно. Прислушавшись, в этих звуках можно было различить паузы, длинные и короткие, и череду беспрерывных ударов, которая обрывалась всегда внезапно. Точки и тире сменяли друг друга, как в азбуке Морзе.
Но понять, что же хочет сказать снег, было невозможно.
Проснувшись, она почти сразу забывала об этом, оказываясь во власти совершенно иных ощущений.
За две недели пребывания дома она так и не избавилась от странного чувства, возникающего в первые минуты начала нового дня. Испуганно оглядывалась по сторонам, отмечая совершенно обычные предметы обстановки – бледно-желтые стены, пейзажи в деревянных рамках, люстра на потолке, туалетный столик в углу, напротив – небольшой стеллаж с книгами. «Где я?» – эта мысль была первой, она сопутствовала ее пробуждению, как фраза «С добрым утром», и каждый раз, засыпая, она почти молилась о том, чтобы утром этот кошмар не повторился.
Но он повторялся снова и снова. Четырнадцать ночей, проведенных в этой спальне, ничего не значили.
Спустя четырнадцать лет, думала Инга, наверное, будет то же самое.
Страх проходил быстро. Всего несколько секунд страха – и быстрое, приятное, теплое спокойствие, согретое ароматом кофе, всегда доносящимся из-за полуоткрытой двери.
Там, за дверью, коридор. Коридор длинный, и в самом конце его поворот направо. Большая кухня с большим окном и тюлевыми занавесками. С одной стороны – ряд встроенных шкафов с плитой и мойкой, приятного светло-бежевого цвета. С другой стороны – круглый деревянный стол на массивных резных ножках. И четыре мягкие табуретки, тоже на резных ножках, с сиденьями, обитыми красивым гобеленом.
На плите турка. Возле плиты – Павел Петров. Темные прямые волосы, доходящие почти до плеч, еще не расчесаны и только слегка приглажены. Легкая тень пробивающейся щетины на щеках и на шее. Белая футболка с тонкими лампасами на плечах, синие спортивные трикошки – широкие, как штаны турецкого султана. Босые ноги с ровными и круглыми, похожими на крупный розовый жемчуг, пальцами. Внимательный и спокойный взгляд, сосредоточенный на поднимающейся вверх кофейной пене.
Павел Петров варит кофе на двоих, чтобы принести прямо в постель. На маленьком подносе две маленькие фарфоровых чашки. На фарфоровых блюдцах серебряные кофейные ложки. Сахар-рафинад в фарфоровой сахарнице. Густые сливки в фарфоровом кувшинчике. И два высоких бокала из тонкого стекла со свежевыжатым апельсиновым соком. Всегда сверкающие и запотевшие по краям от того, что сок очень холодный.
Павел Петров – ее муж.
Четырнадцать дней подряд по утрам он просыпается ровно на несколько минут раньше, чем просыпается Инга. Он чувствует сквозь сон, как наступает момент ее близкого пробуждения. Он чувствует это по ее изменившемуся дыханию, и по тому, как она начинает ворочаться в постели. Он открывает глаза, замечает легкое подрагивание ее ресниц и поднимается с кровати. Слегка касается сонными губами ее помятой щеки – прикосновение невесомо и почти не ощутимо, оно не может нарушить ее хрупкий утренний сон. Надевает свои широкие трикошки и белую футболку. На ходу приглаживая волосы, используя растопыренные пальцы правой руки вместо расчески, идет на кухню, бесшумно открывает шкаф, в котором стоит банка с перемолотыми душистыми зернами «Арабики».
Он варит кофе по какому-то особенному рецепту. Кофе получается густым, ароматным и нереально вкусным. Сравнивать этот волшебный вкус и этот запах со вкусом и запахом растворимого кофе из одноразовых пакетов по меньшей мере некорректно.
Оказалось, что Инга никогда не работала проводником в поезде дальнего следования. И первой в истории женщиной-дальнобойщицей тоже никогда не была.
Ее муж, Павел Петров, всегда появляется в комнате одинаково. Сначала в проеме приоткрытой двери появляется его голова с растрепанными волосами. Появляется улыбка на его лице, и вслед за ней – поднос, белая футболка и спортивные трикошки. Они поженились три года назад, и все эти три года, каждое утро, он приносил в спальню поднос с горчим кофе. Инга знала это наверняка, хоть и ни разу не спрашивала об этом.
Она была благодарна ему за утренний кофе, за утреннюю улыбку, за белую футболку и растрепанные волосы. За то, что он, Павел Петров, был такой до невозможности домашний, такой по-детски влюбленный, такой старомодно-романтичный. А больше всего – за то, что он никогда не пытался выяснить, в каком километре обратного пути находится ее заблудившаяся память. За то, что он вообще никогда не обсуждал с ней случившееся. Не подсовывал ей нарочно никаких предметов, нерушимо связанных с ее прошлым, не наблюдал с тревогой и надеждой за ее реакцией. Он вообще вел себя с ней так, как будто она была вполне нормальным и здоровым человеком. Отвечал на все ее вопросы совершенно невозмутимо, не обнаруживая никаких признаков трагизма. А если она не задавала никаких вопросов – никак не пытался ее спровоцировать. Несмотря на то, что доктор Истомин при выписке настоятельно советовал ему вести себя как раз противоположным образом.
В тот день Инга подслушивала их разговор в ординаторской.
«Вполне возможно, – задумчиво сказал доктор Истомин ее мужу, Павлу Петрову, – что потеря памяти в ее случае является в большей степени не следствием механической травмы, а следствием эмоционального потрясения. Того, которое она пережила во время аварии. Но нельзя исключать, что это потрясение случилось и раньше…»
После этих слов доктор Истомин сделал небольшую паузу, ожидая, видимо, что его собеседник подержит разговор. Но Павел Петров промолчал. Если он и знал о каком-то потрясении, случившимся с его женой раньше, то предпочел об этом не распространяться.
«Амнезию может вызвать любой достаточно сильный эмоциональный шок, – продолжал Истомин. – Такая амнезия называется психогенной. Мне кажется, что в случае с вашей женой амнезия как раз психогенного характера. Налицо диссоциативная реакция…»
«Что такое диссоциативная реакция?»
«Это реакция, при которой представления больного о самом себе и прошлом опыте отделяются от основного потока сознания. Органические причины…»
«Что такое органические причины?»
«Органические причины – это повреждения головного мозга. В данном случае – сотрясение. Так вот, органические причины тоже нельзя сбрасывать со счета…»
«Как долго это продлится?»
«Трудно сказать. Видите ли, я сейчас не спроста начал этот разговор о характере заболевания вашей жены. Потому что причина потери памяти во многом и обуславливает длительность заболевания. И если мои предположения верны… То есть, если в данном случае мы имеем дело с амнезией, характеризующейся как состояние психогенного бегства… Это диссоциативное нарушение, при котором больной забывает всю свою прошлую жизнь и утрачивает свою идентичность…»
«Что значит – утрачивает свою идентичность?»
«Это значит, забывает, кто он. В нашем случае все эти признаки характерны. Состояние психогенного бегства обычно вызывается тяжелым эмоциональным шоком или длительными личными переживаниями… и длится иногда довольно долго».
«Как долго?
«Я не могу ответить на этот вопрос. Недели, дни, месяцы. Может быть, годы. Реакция абсолютного отторжения прошлого способна привести к тому, что человек может начать новую жизнь в совершенно ином окружении. Это я говорю для того, чтобы вы поняли…»
«Я понял. Ей не требуется начинать новую жизнь в ином окружении. У нее будет прежнее окружение и… прежняя жизнь. Но ведь должны же существовать какие-то методы… таблетки… Неужели никак нельзя повлиять…»
«Конечно, они существуют. Вашей жене потребуется длительный курс реабилитации. Прием препаратов – пентотала и амитала натрия. Я выписал рецепт. Кроме лекарственных средств, существуют психотерапевтические методы. Гипноз, например. Иногда он оказывается эффективным. Но иногда не приносит никакой пользы. В вашем случае необходимо помнить, что любая незначительная деталь может привести к отрывочной или полной реабилитации. Фактором, провоцирующим возвращение памяти, может стать повторное переживание состояния эмоционального шока, породившего защитную реакцию… Если попытаться восстановить первичную ситуацию стресса…»
В этот момент Инга услышала, как с громким звуком отодвинулся стул. Истомин замолчал, поняв, что собеседник считает тему разговора исчерпанной. Снова послышался голос Павла Петрова, ее мужа.
«Моя жена не переживала никаких психологических шоков, доктор. Ни перед аварией, ни задолго до нее. Ее жизнь была абсолютно спокойной и… размеренной. В ней не было никаких потрясений. Абсолютно никаких потрясений. Так что, боюсь, ваше предположение о природе ее заболевания ошибочно. Кроме… органических, я правильно выражаюсь? – причин, нет и не может быть никаких других…»
Инга отошла в сторону, услышав тяжелые шаги Павла Петрова по кабинету. Дверь приоткрылась и захлопнулась почти сразу. Но в этом коротком промежутке уместились слова, которые она успела услышать:
«А если вы ошибаетесь? Если вы чего-то не знаете о ее… жизни?»
Прозвучавший вопрос остался без ответа. Вернее, ответом на него стал сердитый и резкий хлопок двери.
Зря он так, устало подумала Инга. Истомин, конечно, зануда, но в принципе неплохой человек. И наверное, неплохой врач.
Павел Петров улыбнулся ей, взял ее за руку и вывел из здания больницы.
Рука Павла Петрова была жесткой и сильной. Улыбка – не по-мужски нежной. Когда Павел Петров улыбался ей, он становился похожим на мальчишку. Ей сразу понравилась его улыбка и его жесткая ладонь. У нее даже возникло ощущение, что ладонь и улыбка ей давно знакомы.
И она постаралась не думать о том, что это возникновение этого ощущения спровоцировано отчаянием.
Пока они шли, взявшись за руки, по бесконечным коридорам больницы, она все время слышала голос Истомина. Его последние слова – те самые, которые остались без ответа.
– Проснулась, – подтвердила Инга.
– Ну тогда привет.
– Привет.
– Если проснулась – будем кофе пить. Сегодня у нас кофе со сливками. Ужасно вкусный. Я с трудом сдержался, чтоб его по дороге не выпить. Ну, двигайся давай. Ты что же, думаешь, я так и буду с подносом возле тебя стоять? Нет уж, дорогая, я тоже на кровать хочу. Под одеяло. Двигайся!
Инга послушно подвинулась к стене, прижалась спиной к мягкому ковру и скрестила ноги по-турецки. Павел Петров сел напротив, точно так же скрестив ноги в синих шароварах. Поднос разместился по центру кровати. Склонив голову набок, Инга молча наблюдала, как ее муж аккуратно наливает сливки в обе чашки и размешивает сахар серебряными ложечками. Каждое его движение было спокойным и даже немного торжественным. Потянувшись к тумбочке, он отыскал среди хаоса книг и журналов крошечный пульт от музыкального проигрывателя.
Теперь в комнате звучала музыка.
Не возникало даже тени сомнения в том, что в прошлом Инга очень любила эту музыку. Наверное, это был самый ее любимый диск.
Среди множества других она выбрала именно этот, и теперь каждое утро они пили кофе в постели под звуки ирландского рожка.
– Скажи, что я хороший муж, – улыбнулся Павел Петров, протягивая ей чашку с кофе.
– Ты хороший муж, – согласилась Инга и улыбнулась в ответ.
– Скажи, что я замечательный муж. Самый лучший на свете.
– Ага. Можно подумать, что у меня было сто тысяч мужей и мне есть, с чем сравнивать. У меня было сто тысяч мужей?
– Не было. Но теоретически?
– Теоретически… – Инга отпила глоток кофе. – О да! Самый лучший на свете…
– Ты сейчас о кофе? Или о муже?
– И о том, и о другом. Вы неразделимы.
– Как спалось?
– Замечательно.
– Без снов?
– Без снов.
За две недели с момента возвращения домой Инга на самом деле ни разу не видела снов. Ни плохих, ни хороших. Она засыпала поздно вечером и просыпалась утром, не ощущая периода сна, словно это состояние длилось не больше секунды. Она ни разу не проснулась среди ночи, и у нее даже не было возможности узнать, храпит ли ее муж по ночам. На каком боку он спит чаще, обнимает ли он ее во сне, выглядит ли он незащищенным, как выглядят обычно большинство людей, пребывающих в состоянии абсолютной расслабленности.
Возможно, причиной тому были лекарственные препараты, которые она принимала три раза в день. Пентотала и амитал натрия, как велел доктор Истомин. Строго по инструкции.
Первое время она ужасно боялась проснуться среди ночи. В незнакомой спальне, рядом с незнакомым мужчиной. Боялась периода осознания, несмотря на его короткую протяженность. Она засыпала с этим страхом и вскоре после пробуждения ощущала облегчение от того, что ничего такого с ней не случилось. Что за окном – утро, что в комнате светло, а из кухни доносится привычный запах кофе.
Теперь, по прошествии четырнадцати дней, этот страх отступил, как отступает боль под натиском лекарства.
Павел Петров, ее муж, умел прекрасно справляться со всеми ее страхами. Он был настоящим укротителем страхов, профессиональным и неподражаемым дрессировщиком страхов своей жены. Он умел побороть даже те ее страхи, о которых она никогда ему не говорила, о которых и сама имела весьма смутное, интуитивное представление. И как только ему это удавалось?
– Ты храпишь во сне? – поинтересовалась Инга, пытаясь отвлечься от своих странных мыслей.
– Хороший вопрос, – усмехнулся Павел. – Это тест на совместимость?
– Мне просто интересно. Знаешь, любая жена, по идее, должна знать такие вещи. Храпит ли ее муж во сне, закидывает ли он на нее ноги и руки… Ну, и все такое прочее. А я про тебя не знаю.
– Не помнишь, – зачем-то уточнил Павел Петров. Как будто это было не одно и то же.
– Не помню, – согласилась все-таки Инга. – Так ты храпишь?
– Конечно, храплю. И непременно закидываю на тебя ноги. И руки. И все части тела. И все такое… прочее. Как полагается, в общем. Так что не переживай, я абсолютно нормальный.
– Ужас какой. И как это я тебя терплю, не знаешь?
– Понятия не имею. Я ведь сплю в это время.
– Но я никогда не жаловалась на твое поведение? Не пыталась выгнать тебя спать в кабинет?
– Никогда не жаловалась. И не пыталась меня выгнать.
– У меня ангельское терпение.
– У тебя ангельское – все. И терпение тоже.
– У нас сегодня какие планы?
Павел Петров некоторое время молчал. Сосредоточенно отхлебнул глоток кофе из своей чашки, как будто не слышал ее вопроса.
Инга тоже молчала и терпеливо ждала. Хотя сразу почувствовала, что в этот день планы у них будут немного не такие, как в четырнадцать предыдущих.
Две недели ее пребывания дома прошли почти незаметно. Очень тихо и спокойно, без суеты. Все это время Павел был рядом практически каждую минуту, окутывая ее облаком ненавязчивого и крайне необходимого внимания. Его постоянное присутствие не раздражало, скорее наоборот, придавало ощущение реальности окружающего мира. Он было связующим звеном. С той самой минуты, когда он взял ее за руку и вывел из здания больницы, она поняла, что теперь ей можно окончательно расслабиться. Появление мужа было неожиданным и самым последним сюрпризом на новом этапе жизни. Больше сюрпризов не будет.
Жесткость его ладони и та уверенность, с которой он держал ее за руку, не позволяли усомниться в этом. Вместе с теплом его ладони сквозь кожу поступали в мозг невидимые импульсы, подавляющие сомнения. Она не узнала его, когда увидела. Она не смогла вспомнить его потом, позже. Но все же ощущение абсолютного спокойствия было таким полным, таким всеобъемлющим, что можно было бы и не открывать соответствующую страницу в паспорте. Ту самую страницу, на которой стоял прямоугольный штамп о регистрации брака.
Она все же открыла ее. И обнаружила этот самый штамп трехгодичной давности. Странно, раньше ей почему-то это даже не пришло в голову. Она целые сутки пялилась на свою фотографию, занимаясь глупейшими попытками идентификации собственной личности, и даже не подумала перевернуть несколько страниц, чтобы узнать о себе такую интересную подробность.
Прямоугольный штамп подтверждал право Павла Петрова держать ее за руку и вести за собой по темным коридорам больницы к свету. Выйдя на свет, Инга сощурилась и подумала вдруг: ей есть, что скрывать от своего незнакомого мужа.
Эта мысль не вызвала в душе никаких чувств. Она просто констатировала факт, но размышлять над этим фактом было невозможно. Прошлое оставалось недоступным – в нем хранился код, расшифровывающий события из настоящего. До тех пор, пока этот код был ей недоступен, оставалась недоступной и оценка поступков, и анализ причин, которые к ним привели.
Инга просто решила, что не будет об этом думать. И была почти уверена в том, что у нее получится. А со временем найдется ответ на тысячу вопросов, которые сейчас кажутся неразрешимыми. Возможно, на всю тысячу вопросов этот ответ будет один-единственный. Скорее всего, так и случится, а пока у нее есть время для того, чтобы адаптироваться в окружающем мире.
По дороге домой она засыпала его вопросами. Она задала Павлу Петрову больше сотни вопросов, и большая часть из них были абсолютно нелепыми.
Инга не задумывалась над формулировками.
– Ты мой муж? – таким был первый вопрос. Хотя она уже знала на него ответ, но все равно спросила.
– Муж, – спокойно ответил Павел Петров. Без вздоха, без удивления, без трагических интонаций. Ответил таким тоном, как будто она спросила у него, который час.
– Спасибо, – ответила Инга. Она благодарила его за спокойствие и терпение. Он понял и кивнул в ответ.
С ним оказалось легко.
Она спросила, сколько лет они женаты. Поинтересовалась даже, есть ли у них дети. Хотя, наверное, если бы у Инги Петровой был ребенок, его бы уж точно она бы не смогла забыть. Почему-то ей так казалось.
Ребенка не было. Была большая квартира в центре города, на пятом этаже, с просторной кухней, просторной спальней, большой гостиной и небольшим кабинетом. В квартире было много цветов, по преимуществу – кактусов, которые настырно цвели. Инга знала какой-то секрет, как заставить кактусы цвести. Теперь она его забыла.
Ее муж оказался директором крупного полиграфического предприятия.
– А где работаю я? – спросила Инга.
Оказалось, что она вообще не работает. Это ее немного удивило. Она почему-то не могла представить себя в образе рачительной домохозяйки. Возле кастрюль, возле пылающей духовки с вечными пирогами. В фартуке.
– Ты никогда не пекла пирогов, – проинформировал ее Павел Петров. – Ты вообще практически не умеешь готовить. Этим у нас я занимаюсь.
Она хотела спросить еще что-то. Про распределение семейных обязанностей. Узнать, почему же она все-таки нигде не работает и работала ли когда-нибудь вообще. Но спросила совершенно о другом:
– Почему ты пришел так поздно? Сегодня уже пятый день с момента... аварии.
Она заметила легкую тень, которая пробежала по его лицу. Заметила, как побелели пальцы, сжимающие руль. И голос его немного дрогнул.
– Я не знал. Я был в командировке. В Праге. Она еще не закончилась. Я не знал, что думать. Надеялся, что что-то случилось с телефоном. С телефоном, а не с тобой. Я ждал, что ты позвонишь. Ты не позвонила. Я прилетел. Я… Я не знал, Инга.
– Я понимаю, – ответила она тихо. Ей захотелось успокоить Павла Петрова. Она накрыла своей ладонью его руку, лежащую на руле. И убрала, едва коснувшись, потому что почувствовала собственную неискренность.
Он был для нее как герой книги, которую она только что начала читать. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть.
Путь показался Инге долгим, на дорогах были бесконечные пробки, и каждый светофор непременно загорался красным, издалека завидев их темно-зеленый «Ауди» – как будто считал своим долгом продлить время в пути и отсрочить, насколько это было возможно, момент возвращения домой. В этих красных огнях светофора было что-то мистическое. Павел, притормозив в пятый раз на перекрестке, сказал, что ему вечно не везет со светофорами.
Пока они ехали, торчали в пробках, стояли на светофорах, Инга без конца задавала вопросы. Как будто внутри нее рухнула невидимая преграда, которая до сих пор мешала ей смириться с невозможностью обойтись без этих вопросов, обойтись без проводника на пути, который так хотелось пройти самостоятельно. Самостоятельно – не получится. Она наконец призналась себе в этом и почти перестала переживать по этому поводу. На дорогу ушло больше часа. За это время она узнала о себе очень многое – и в то же время, почти ничего.
Отрывочные эпизоды и короткие ответы «да» и «нет» потихоньку складывались в мозаичное полотно. Все части этого воображаемого полотна идеально подходили друг другу, несмотря на различие геометрической формы, фактуры и цвета.
А в самом центре зияла большая дыра.
И как только не пыталась Инга заполнить эту воображаемую дыру собственным, имеющимся в наличии, материалом – у нее ничего не получалось. Материал оказывался чужеродным. Выложить из него незаполненную часть мозаики было невозможно. В спокойной, уравновешенной и счастливой семейной жизни Инги Петровой не было места для африканских страстей. Это было совершенно очевидно. И это ставило Ингу в тупик.
Лифт в доме в этот день не работал, и они поднимались на пятый этаж по лестнице. Глядя в широкую спину Павла Петрова, Инга спросила:
– Я тебе изменяла?
Широкая спина резко приостановила движение, и Инга от неожиданности ткнулась в нее лбом. Павел Петров обернулся и посмотрел на нее сверху вниз удивленно. Потом сказал:
– Ты мне не изменяла.
И голос у него был такой, как будто Инга только что поинтересовалась, день за окном или ночь.
– Извини, – ответила Инга. – Сама не знаю, почему это я вдруг спросила.
Павел кивнул, удовлетворенный ответом, и взял ее за руку. Снова ощутив тепло его ладони, она успокоилась и поняла, что не хочет больше терзать себя неразрешимыми вопросами. Не хочет причинять боль Павлу Петрову, своему мужу. Возможно, со временем она разберется во всем сама.
Наверняка, разберется.
– Поговори, – согласилась Инга, отпивая последний глоток кофе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. У меня не болит голова, нет температуры и никаких проблем с кишечником. Ты это хотел узнать?
– Все шутишь! Знаешь ведь, о чем я спрашиваю.
– Знаю. Только зачем спрашивать, ведь и так все понятно. Я чувствую себя вполне нормально. Меня не пугает собственное отражение в зеркале, я не пытаюсь завести с ним разговор на отвлеченные темы. Мне не кажется, что в квартире сдвигаются стены, намереваясь меня раздавить. Мне не страшно, когда звонит телефон… О чем там еще спрашивал доктор Истомин при выписке? В общем, никаких симптомов психических отклонений у меня не наблюдается. Что касается проблемы с памятью, то это уже не проблема. В общем, я нормальная и совершенно здоровая девочка, – на одном дыхании отрапортовала Инга.
Потерявшая бдительность, заснувшая крепким сном осень так и не смогла уже выбраться из-под снежного покрова, оказавшимся для нее непосильно тяжелым. Теперь вместо желто-коричневых, скрюченных ветром, дождями и угасающим солнцем листьев в окна стучала мелкая снежная крупа. Первый снег был сердитым и колючим, он и не думал таять, как полагается нормальному первому снегу, на следующий же день. Лежал на тротуарах и крышах домов, идеально белый и чистый, невозмутимо отражал лучи солнца, которое оказалось для него совсем не опасным. И только на дорогах, под колесами не знающих пощады бесконечных машин, превращался в серую кашу, разлетаясь мстительными брызгами в стекла, чавкая под ногами прохожих и пачкая все вокруг.
С неба все падал и падал новый снег. Несколько дней подряд, без перерыва, как будто в этом году зима решила подстраховаться, чтобы не попасть, как это обычно случается в начале ноября, в плен межсезонья.
Лежа утром в постели, уже не во сне, но еще и не наяву, Инга слышала, как снег стучит в окно. Прислушавшись, в этих звуках можно было различить паузы, длинные и короткие, и череду беспрерывных ударов, которая обрывалась всегда внезапно. Точки и тире сменяли друг друга, как в азбуке Морзе.
Но понять, что же хочет сказать снег, было невозможно.
Проснувшись, она почти сразу забывала об этом, оказываясь во власти совершенно иных ощущений.
За две недели пребывания дома она так и не избавилась от странного чувства, возникающего в первые минуты начала нового дня. Испуганно оглядывалась по сторонам, отмечая совершенно обычные предметы обстановки – бледно-желтые стены, пейзажи в деревянных рамках, люстра на потолке, туалетный столик в углу, напротив – небольшой стеллаж с книгами. «Где я?» – эта мысль была первой, она сопутствовала ее пробуждению, как фраза «С добрым утром», и каждый раз, засыпая, она почти молилась о том, чтобы утром этот кошмар не повторился.
Но он повторялся снова и снова. Четырнадцать ночей, проведенных в этой спальне, ничего не значили.
Спустя четырнадцать лет, думала Инга, наверное, будет то же самое.
Страх проходил быстро. Всего несколько секунд страха – и быстрое, приятное, теплое спокойствие, согретое ароматом кофе, всегда доносящимся из-за полуоткрытой двери.
Там, за дверью, коридор. Коридор длинный, и в самом конце его поворот направо. Большая кухня с большим окном и тюлевыми занавесками. С одной стороны – ряд встроенных шкафов с плитой и мойкой, приятного светло-бежевого цвета. С другой стороны – круглый деревянный стол на массивных резных ножках. И четыре мягкие табуретки, тоже на резных ножках, с сиденьями, обитыми красивым гобеленом.
На плите турка. Возле плиты – Павел Петров. Темные прямые волосы, доходящие почти до плеч, еще не расчесаны и только слегка приглажены. Легкая тень пробивающейся щетины на щеках и на шее. Белая футболка с тонкими лампасами на плечах, синие спортивные трикошки – широкие, как штаны турецкого султана. Босые ноги с ровными и круглыми, похожими на крупный розовый жемчуг, пальцами. Внимательный и спокойный взгляд, сосредоточенный на поднимающейся вверх кофейной пене.
Павел Петров варит кофе на двоих, чтобы принести прямо в постель. На маленьком подносе две маленькие фарфоровых чашки. На фарфоровых блюдцах серебряные кофейные ложки. Сахар-рафинад в фарфоровой сахарнице. Густые сливки в фарфоровом кувшинчике. И два высоких бокала из тонкого стекла со свежевыжатым апельсиновым соком. Всегда сверкающие и запотевшие по краям от того, что сок очень холодный.
Павел Петров – ее муж.
Четырнадцать дней подряд по утрам он просыпается ровно на несколько минут раньше, чем просыпается Инга. Он чувствует сквозь сон, как наступает момент ее близкого пробуждения. Он чувствует это по ее изменившемуся дыханию, и по тому, как она начинает ворочаться в постели. Он открывает глаза, замечает легкое подрагивание ее ресниц и поднимается с кровати. Слегка касается сонными губами ее помятой щеки – прикосновение невесомо и почти не ощутимо, оно не может нарушить ее хрупкий утренний сон. Надевает свои широкие трикошки и белую футболку. На ходу приглаживая волосы, используя растопыренные пальцы правой руки вместо расчески, идет на кухню, бесшумно открывает шкаф, в котором стоит банка с перемолотыми душистыми зернами «Арабики».
Он варит кофе по какому-то особенному рецепту. Кофе получается густым, ароматным и нереально вкусным. Сравнивать этот волшебный вкус и этот запах со вкусом и запахом растворимого кофе из одноразовых пакетов по меньшей мере некорректно.
Оказалось, что Инга никогда не работала проводником в поезде дальнего следования. И первой в истории женщиной-дальнобойщицей тоже никогда не была.
Ее муж, Павел Петров, всегда появляется в комнате одинаково. Сначала в проеме приоткрытой двери появляется его голова с растрепанными волосами. Появляется улыбка на его лице, и вслед за ней – поднос, белая футболка и спортивные трикошки. Они поженились три года назад, и все эти три года, каждое утро, он приносил в спальню поднос с горчим кофе. Инга знала это наверняка, хоть и ни разу не спрашивала об этом.
Она была благодарна ему за утренний кофе, за утреннюю улыбку, за белую футболку и растрепанные волосы. За то, что он, Павел Петров, был такой до невозможности домашний, такой по-детски влюбленный, такой старомодно-романтичный. А больше всего – за то, что он никогда не пытался выяснить, в каком километре обратного пути находится ее заблудившаяся память. За то, что он вообще никогда не обсуждал с ней случившееся. Не подсовывал ей нарочно никаких предметов, нерушимо связанных с ее прошлым, не наблюдал с тревогой и надеждой за ее реакцией. Он вообще вел себя с ней так, как будто она была вполне нормальным и здоровым человеком. Отвечал на все ее вопросы совершенно невозмутимо, не обнаруживая никаких признаков трагизма. А если она не задавала никаких вопросов – никак не пытался ее спровоцировать. Несмотря на то, что доктор Истомин при выписке настоятельно советовал ему вести себя как раз противоположным образом.
В тот день Инга подслушивала их разговор в ординаторской.
«Вполне возможно, – задумчиво сказал доктор Истомин ее мужу, Павлу Петрову, – что потеря памяти в ее случае является в большей степени не следствием механической травмы, а следствием эмоционального потрясения. Того, которое она пережила во время аварии. Но нельзя исключать, что это потрясение случилось и раньше…»
После этих слов доктор Истомин сделал небольшую паузу, ожидая, видимо, что его собеседник подержит разговор. Но Павел Петров промолчал. Если он и знал о каком-то потрясении, случившимся с его женой раньше, то предпочел об этом не распространяться.
«Амнезию может вызвать любой достаточно сильный эмоциональный шок, – продолжал Истомин. – Такая амнезия называется психогенной. Мне кажется, что в случае с вашей женой амнезия как раз психогенного характера. Налицо диссоциативная реакция…»
«Что такое диссоциативная реакция?»
«Это реакция, при которой представления больного о самом себе и прошлом опыте отделяются от основного потока сознания. Органические причины…»
«Что такое органические причины?»
«Органические причины – это повреждения головного мозга. В данном случае – сотрясение. Так вот, органические причины тоже нельзя сбрасывать со счета…»
«Как долго это продлится?»
«Трудно сказать. Видите ли, я сейчас не спроста начал этот разговор о характере заболевания вашей жены. Потому что причина потери памяти во многом и обуславливает длительность заболевания. И если мои предположения верны… То есть, если в данном случае мы имеем дело с амнезией, характеризующейся как состояние психогенного бегства… Это диссоциативное нарушение, при котором больной забывает всю свою прошлую жизнь и утрачивает свою идентичность…»
«Что значит – утрачивает свою идентичность?»
«Это значит, забывает, кто он. В нашем случае все эти признаки характерны. Состояние психогенного бегства обычно вызывается тяжелым эмоциональным шоком или длительными личными переживаниями… и длится иногда довольно долго».
«Как долго?
«Я не могу ответить на этот вопрос. Недели, дни, месяцы. Может быть, годы. Реакция абсолютного отторжения прошлого способна привести к тому, что человек может начать новую жизнь в совершенно ином окружении. Это я говорю для того, чтобы вы поняли…»
«Я понял. Ей не требуется начинать новую жизнь в ином окружении. У нее будет прежнее окружение и… прежняя жизнь. Но ведь должны же существовать какие-то методы… таблетки… Неужели никак нельзя повлиять…»
«Конечно, они существуют. Вашей жене потребуется длительный курс реабилитации. Прием препаратов – пентотала и амитала натрия. Я выписал рецепт. Кроме лекарственных средств, существуют психотерапевтические методы. Гипноз, например. Иногда он оказывается эффективным. Но иногда не приносит никакой пользы. В вашем случае необходимо помнить, что любая незначительная деталь может привести к отрывочной или полной реабилитации. Фактором, провоцирующим возвращение памяти, может стать повторное переживание состояния эмоционального шока, породившего защитную реакцию… Если попытаться восстановить первичную ситуацию стресса…»
В этот момент Инга услышала, как с громким звуком отодвинулся стул. Истомин замолчал, поняв, что собеседник считает тему разговора исчерпанной. Снова послышался голос Павла Петрова, ее мужа.
«Моя жена не переживала никаких психологических шоков, доктор. Ни перед аварией, ни задолго до нее. Ее жизнь была абсолютно спокойной и… размеренной. В ней не было никаких потрясений. Абсолютно никаких потрясений. Так что, боюсь, ваше предположение о природе ее заболевания ошибочно. Кроме… органических, я правильно выражаюсь? – причин, нет и не может быть никаких других…»
Инга отошла в сторону, услышав тяжелые шаги Павла Петрова по кабинету. Дверь приоткрылась и захлопнулась почти сразу. Но в этом коротком промежутке уместились слова, которые она успела услышать:
«А если вы ошибаетесь? Если вы чего-то не знаете о ее… жизни?»
Прозвучавший вопрос остался без ответа. Вернее, ответом на него стал сердитый и резкий хлопок двери.
Зря он так, устало подумала Инга. Истомин, конечно, зануда, но в принципе неплохой человек. И наверное, неплохой врач.
Павел Петров улыбнулся ей, взял ее за руку и вывел из здания больницы.
Рука Павла Петрова была жесткой и сильной. Улыбка – не по-мужски нежной. Когда Павел Петров улыбался ей, он становился похожим на мальчишку. Ей сразу понравилась его улыбка и его жесткая ладонь. У нее даже возникло ощущение, что ладонь и улыбка ей давно знакомы.
И она постаралась не думать о том, что это возникновение этого ощущения спровоцировано отчаянием.
Пока они шли, взявшись за руки, по бесконечным коридорам больницы, она все время слышала голос Истомина. Его последние слова – те самые, которые остались без ответа.
* * *
– Проснулась уже? – поинтересовался Павел Петров, просунув улыбающуюся голову в дверной проем.– Проснулась, – подтвердила Инга.
– Ну тогда привет.
– Привет.
– Если проснулась – будем кофе пить. Сегодня у нас кофе со сливками. Ужасно вкусный. Я с трудом сдержался, чтоб его по дороге не выпить. Ну, двигайся давай. Ты что же, думаешь, я так и буду с подносом возле тебя стоять? Нет уж, дорогая, я тоже на кровать хочу. Под одеяло. Двигайся!
Инга послушно подвинулась к стене, прижалась спиной к мягкому ковру и скрестила ноги по-турецки. Павел Петров сел напротив, точно так же скрестив ноги в синих шароварах. Поднос разместился по центру кровати. Склонив голову набок, Инга молча наблюдала, как ее муж аккуратно наливает сливки в обе чашки и размешивает сахар серебряными ложечками. Каждое его движение было спокойным и даже немного торжественным. Потянувшись к тумбочке, он отыскал среди хаоса книг и журналов крошечный пульт от музыкального проигрывателя.
Теперь в комнате звучала музыка.
Не возникало даже тени сомнения в том, что в прошлом Инга очень любила эту музыку. Наверное, это был самый ее любимый диск.
Среди множества других она выбрала именно этот, и теперь каждое утро они пили кофе в постели под звуки ирландского рожка.
– Скажи, что я хороший муж, – улыбнулся Павел Петров, протягивая ей чашку с кофе.
– Ты хороший муж, – согласилась Инга и улыбнулась в ответ.
– Скажи, что я замечательный муж. Самый лучший на свете.
– Ага. Можно подумать, что у меня было сто тысяч мужей и мне есть, с чем сравнивать. У меня было сто тысяч мужей?
– Не было. Но теоретически?
– Теоретически… – Инга отпила глоток кофе. – О да! Самый лучший на свете…
– Ты сейчас о кофе? Или о муже?
– И о том, и о другом. Вы неразделимы.
– Как спалось?
– Замечательно.
– Без снов?
– Без снов.
За две недели с момента возвращения домой Инга на самом деле ни разу не видела снов. Ни плохих, ни хороших. Она засыпала поздно вечером и просыпалась утром, не ощущая периода сна, словно это состояние длилось не больше секунды. Она ни разу не проснулась среди ночи, и у нее даже не было возможности узнать, храпит ли ее муж по ночам. На каком боку он спит чаще, обнимает ли он ее во сне, выглядит ли он незащищенным, как выглядят обычно большинство людей, пребывающих в состоянии абсолютной расслабленности.
Возможно, причиной тому были лекарственные препараты, которые она принимала три раза в день. Пентотала и амитал натрия, как велел доктор Истомин. Строго по инструкции.
Первое время она ужасно боялась проснуться среди ночи. В незнакомой спальне, рядом с незнакомым мужчиной. Боялась периода осознания, несмотря на его короткую протяженность. Она засыпала с этим страхом и вскоре после пробуждения ощущала облегчение от того, что ничего такого с ней не случилось. Что за окном – утро, что в комнате светло, а из кухни доносится привычный запах кофе.
Теперь, по прошествии четырнадцати дней, этот страх отступил, как отступает боль под натиском лекарства.
Павел Петров, ее муж, умел прекрасно справляться со всеми ее страхами. Он был настоящим укротителем страхов, профессиональным и неподражаемым дрессировщиком страхов своей жены. Он умел побороть даже те ее страхи, о которых она никогда ему не говорила, о которых и сама имела весьма смутное, интуитивное представление. И как только ему это удавалось?
– Ты храпишь во сне? – поинтересовалась Инга, пытаясь отвлечься от своих странных мыслей.
– Хороший вопрос, – усмехнулся Павел. – Это тест на совместимость?
– Мне просто интересно. Знаешь, любая жена, по идее, должна знать такие вещи. Храпит ли ее муж во сне, закидывает ли он на нее ноги и руки… Ну, и все такое прочее. А я про тебя не знаю.
– Не помнишь, – зачем-то уточнил Павел Петров. Как будто это было не одно и то же.
– Не помню, – согласилась все-таки Инга. – Так ты храпишь?
– Конечно, храплю. И непременно закидываю на тебя ноги. И руки. И все части тела. И все такое… прочее. Как полагается, в общем. Так что не переживай, я абсолютно нормальный.
– Ужас какой. И как это я тебя терплю, не знаешь?
– Понятия не имею. Я ведь сплю в это время.
– Но я никогда не жаловалась на твое поведение? Не пыталась выгнать тебя спать в кабинет?
– Никогда не жаловалась. И не пыталась меня выгнать.
– У меня ангельское терпение.
– У тебя ангельское – все. И терпение тоже.
– У нас сегодня какие планы?
Павел Петров некоторое время молчал. Сосредоточенно отхлебнул глоток кофе из своей чашки, как будто не слышал ее вопроса.
Инга тоже молчала и терпеливо ждала. Хотя сразу почувствовала, что в этот день планы у них будут немного не такие, как в четырнадцать предыдущих.
Две недели ее пребывания дома прошли почти незаметно. Очень тихо и спокойно, без суеты. Все это время Павел был рядом практически каждую минуту, окутывая ее облаком ненавязчивого и крайне необходимого внимания. Его постоянное присутствие не раздражало, скорее наоборот, придавало ощущение реальности окружающего мира. Он было связующим звеном. С той самой минуты, когда он взял ее за руку и вывел из здания больницы, она поняла, что теперь ей можно окончательно расслабиться. Появление мужа было неожиданным и самым последним сюрпризом на новом этапе жизни. Больше сюрпризов не будет.
Жесткость его ладони и та уверенность, с которой он держал ее за руку, не позволяли усомниться в этом. Вместе с теплом его ладони сквозь кожу поступали в мозг невидимые импульсы, подавляющие сомнения. Она не узнала его, когда увидела. Она не смогла вспомнить его потом, позже. Но все же ощущение абсолютного спокойствия было таким полным, таким всеобъемлющим, что можно было бы и не открывать соответствующую страницу в паспорте. Ту самую страницу, на которой стоял прямоугольный штамп о регистрации брака.
Она все же открыла ее. И обнаружила этот самый штамп трехгодичной давности. Странно, раньше ей почему-то это даже не пришло в голову. Она целые сутки пялилась на свою фотографию, занимаясь глупейшими попытками идентификации собственной личности, и даже не подумала перевернуть несколько страниц, чтобы узнать о себе такую интересную подробность.
Прямоугольный штамп подтверждал право Павла Петрова держать ее за руку и вести за собой по темным коридорам больницы к свету. Выйдя на свет, Инга сощурилась и подумала вдруг: ей есть, что скрывать от своего незнакомого мужа.
Эта мысль не вызвала в душе никаких чувств. Она просто констатировала факт, но размышлять над этим фактом было невозможно. Прошлое оставалось недоступным – в нем хранился код, расшифровывающий события из настоящего. До тех пор, пока этот код был ей недоступен, оставалась недоступной и оценка поступков, и анализ причин, которые к ним привели.
Инга просто решила, что не будет об этом думать. И была почти уверена в том, что у нее получится. А со временем найдется ответ на тысячу вопросов, которые сейчас кажутся неразрешимыми. Возможно, на всю тысячу вопросов этот ответ будет один-единственный. Скорее всего, так и случится, а пока у нее есть время для того, чтобы адаптироваться в окружающем мире.
По дороге домой она засыпала его вопросами. Она задала Павлу Петрову больше сотни вопросов, и большая часть из них были абсолютно нелепыми.
Инга не задумывалась над формулировками.
– Ты мой муж? – таким был первый вопрос. Хотя она уже знала на него ответ, но все равно спросила.
– Муж, – спокойно ответил Павел Петров. Без вздоха, без удивления, без трагических интонаций. Ответил таким тоном, как будто она спросила у него, который час.
– Спасибо, – ответила Инга. Она благодарила его за спокойствие и терпение. Он понял и кивнул в ответ.
С ним оказалось легко.
Она спросила, сколько лет они женаты. Поинтересовалась даже, есть ли у них дети. Хотя, наверное, если бы у Инги Петровой был ребенок, его бы уж точно она бы не смогла забыть. Почему-то ей так казалось.
Ребенка не было. Была большая квартира в центре города, на пятом этаже, с просторной кухней, просторной спальней, большой гостиной и небольшим кабинетом. В квартире было много цветов, по преимуществу – кактусов, которые настырно цвели. Инга знала какой-то секрет, как заставить кактусы цвести. Теперь она его забыла.
Ее муж оказался директором крупного полиграфического предприятия.
– А где работаю я? – спросила Инга.
Оказалось, что она вообще не работает. Это ее немного удивило. Она почему-то не могла представить себя в образе рачительной домохозяйки. Возле кастрюль, возле пылающей духовки с вечными пирогами. В фартуке.
– Ты никогда не пекла пирогов, – проинформировал ее Павел Петров. – Ты вообще практически не умеешь готовить. Этим у нас я занимаюсь.
Она хотела спросить еще что-то. Про распределение семейных обязанностей. Узнать, почему же она все-таки нигде не работает и работала ли когда-нибудь вообще. Но спросила совершенно о другом:
– Почему ты пришел так поздно? Сегодня уже пятый день с момента... аварии.
Она заметила легкую тень, которая пробежала по его лицу. Заметила, как побелели пальцы, сжимающие руль. И голос его немного дрогнул.
– Я не знал. Я был в командировке. В Праге. Она еще не закончилась. Я не знал, что думать. Надеялся, что что-то случилось с телефоном. С телефоном, а не с тобой. Я ждал, что ты позвонишь. Ты не позвонила. Я прилетел. Я… Я не знал, Инга.
– Я понимаю, – ответила она тихо. Ей захотелось успокоить Павла Петрова. Она накрыла своей ладонью его руку, лежащую на руле. И убрала, едва коснувшись, потому что почувствовала собственную неискренность.
Он был для нее как герой книги, которую она только что начала читать. Ей нужно было время, чтобы привыкнуть.
Путь показался Инге долгим, на дорогах были бесконечные пробки, и каждый светофор непременно загорался красным, издалека завидев их темно-зеленый «Ауди» – как будто считал своим долгом продлить время в пути и отсрочить, насколько это было возможно, момент возвращения домой. В этих красных огнях светофора было что-то мистическое. Павел, притормозив в пятый раз на перекрестке, сказал, что ему вечно не везет со светофорами.
Пока они ехали, торчали в пробках, стояли на светофорах, Инга без конца задавала вопросы. Как будто внутри нее рухнула невидимая преграда, которая до сих пор мешала ей смириться с невозможностью обойтись без этих вопросов, обойтись без проводника на пути, который так хотелось пройти самостоятельно. Самостоятельно – не получится. Она наконец призналась себе в этом и почти перестала переживать по этому поводу. На дорогу ушло больше часа. За это время она узнала о себе очень многое – и в то же время, почти ничего.
Отрывочные эпизоды и короткие ответы «да» и «нет» потихоньку складывались в мозаичное полотно. Все части этого воображаемого полотна идеально подходили друг другу, несмотря на различие геометрической формы, фактуры и цвета.
А в самом центре зияла большая дыра.
И как только не пыталась Инга заполнить эту воображаемую дыру собственным, имеющимся в наличии, материалом – у нее ничего не получалось. Материал оказывался чужеродным. Выложить из него незаполненную часть мозаики было невозможно. В спокойной, уравновешенной и счастливой семейной жизни Инги Петровой не было места для африканских страстей. Это было совершенно очевидно. И это ставило Ингу в тупик.
Лифт в доме в этот день не работал, и они поднимались на пятый этаж по лестнице. Глядя в широкую спину Павла Петрова, Инга спросила:
– Я тебе изменяла?
Широкая спина резко приостановила движение, и Инга от неожиданности ткнулась в нее лбом. Павел Петров обернулся и посмотрел на нее сверху вниз удивленно. Потом сказал:
– Ты мне не изменяла.
И голос у него был такой, как будто Инга только что поинтересовалась, день за окном или ночь.
– Извини, – ответила Инга. – Сама не знаю, почему это я вдруг спросила.
Павел кивнул, удовлетворенный ответом, и взял ее за руку. Снова ощутив тепло его ладони, она успокоилась и поняла, что не хочет больше терзать себя неразрешимыми вопросами. Не хочет причинять боль Павлу Петрову, своему мужу. Возможно, со временем она разберется во всем сама.
Наверняка, разберется.
* * *
– Вот насчет наших сегодняшних планов я и хотел с тобой поговорить.– Поговори, – согласилась Инга, отпивая последний глоток кофе.
– Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. У меня не болит голова, нет температуры и никаких проблем с кишечником. Ты это хотел узнать?
– Все шутишь! Знаешь ведь, о чем я спрашиваю.
– Знаю. Только зачем спрашивать, ведь и так все понятно. Я чувствую себя вполне нормально. Меня не пугает собственное отражение в зеркале, я не пытаюсь завести с ним разговор на отвлеченные темы. Мне не кажется, что в квартире сдвигаются стены, намереваясь меня раздавить. Мне не страшно, когда звонит телефон… О чем там еще спрашивал доктор Истомин при выписке? В общем, никаких симптомов психических отклонений у меня не наблюдается. Что касается проблемы с памятью, то это уже не проблема. В общем, я нормальная и совершенно здоровая девочка, – на одном дыхании отрапортовала Инга.