Страница:
– Вряд ли. Старший брат болен, не встает с постели. Бабушки? Не думаю. И Осиме тут делать нечего.
– Странно.
– Да, очень, – согласился я.
– Еще бы не странно! Мне прямо не по себе стало. И главное, никому не расскажешь, засмеют. Я долго думала и решила позвать сюда пастуха Хэйкити. Вообще-то обслуга у нас живет в специально выстроенном доме. Я имею в виду тех, кто рубит деревья, обжигает древесину, пастухов, тех, кто перевозит на лодках древесный уголь или древесину. Сейчас уже не так, а раньше все грузы сплавлялись по реке.
– Ну а дальше что? Было еще что-нибудь необычное?
– Видите ли, Хэйкити оказался пьянчужкой, он согласился спать тут, если его обеспечат алкоголем. В первые несколько дней ничего необычного он не заметил. А на четвертый, заглянув сюда рано утром, я Хэйкити не обнаружила. Посмотрела в окно и заметила, что одна ставня открыта. Я пошла искать Хэйкити, а потом вернулась в эту комнату, смотрю – Хэйкити спит, с головой завернувшись в одеяло. Разбудила его, стала расспрашивать, и…
– И что?
Мы не сводили глаз с Харуё. Она смутилась и опять покраснела:
– Он сказал, что глубокой ночью кто-то сошел с картины на ширме…
– Не может быть! – Мы с Мияко невольно взглянули на ширму. – Один или все трое?
– Якобы с картины сошел только один человек. Но, как я уже сказала, Хэйкити увлекается спиртным, без него, говорит, спать не может. Пьет, что называется, по-черному. Поэтому я не очень доверяю его словам. А он утверждает, что перед тем, как заснуть, выключил свет, но, проснувшись ночью, обратил внимание на то, что комната освещена и перед ширмой кто-то стоит. Хэйкити испугался и спросил, кто там. Человек перед ширмой тоже испугался и посмотрел в его сторону. Хэйкити говорит, что то был один из священников, изображенных на ширме.
– Как интересно! И что же сделал Хэйкити? – Мияко подвинулась ближе к Харуё. Я тоже, не отрываясь, смотрел на нее.
Харуё рассмеялась:
– Когда он окликнул священника, тот испугался, повернулся спиной и исчез. Нет, сначала погасил свет, стало совершенно темно. В полной темноте Хэйкити показалось, что кто-то передвигается по комнате. Он окончательно протрезвел, его колотила дрожь, но он все же набрался духу и включил свет, взглянул на ширму и убедился в том, что все три фигуры по-прежнему на месте. Будто ничего и не было. Успокоившись, Хэйкити подумал о ставнях, осмотрел их – все было в полном порядке. Говорит, что проверил на всякий случай и дверь в коридор. Дверь была снаружи закрыта на ключ. Это снова напугало его: раз никаких следов нет, значит, человек мог появиться только из рисунка на ширме. Какой там здравый смысл! Он просто испугался, раскрыл окно, ставни и убежал.
– Н-да… Странно.
– И не говорите…
Мы опять переглянулись.
– Невероятная история. Хэйкити сказал еще, что вчера впервые увидел, как один из этой тройки вышел из ширмы, но и до этого ему казалось иногда, что кто-то стоит у изголовья и пристально рассматривает его. Можно, конечно, не верить этим сказкам о рисунке на ширме, но то, что кто-то бывает здесь, – неоспоримый факт: я нашла доказательства этого.
– Ой, и какие же? – Мияко, похоже, прямо распирало от любопытства, она придвинулась еще ближе к Харуё.
– Выслушав Хэйкити, я ничего ему не сказала и, чтобы еще раз проверить комнату, вернулась сюда. И за ширмой на полу увидела клочок бумаги.
– Бумажку? На полу?
– Что это за бумага, сама не пойму. Кистью на ней изображено некое подобие карты и рядом странные географические названия типа «Обезьянье кресло», «Нос Тэнгу»21 и еще, похоже, куплет песни. Помню, я даже вскрикнула от удивления.
Мияко, потрясенная услышанным, бросила на меня быстрый взгляд и опустила глаза, уставившись в пол. Наверняка она знает, что подобный этому листок хранится у меня в мешочке для талисмана. Не помню, чтобы я ей говорил о нем, но я показывал его адвокату Суве, он, видимо, рассказал об этом Мияко.
Харуё, вероятно, заметила нашу растерянность и, глядя то на Мияко, то на меня, спросила:
– Что такое? Вам что-то известно об этом клочке бумаги?
Все равно Мияко знает о ней, так чего таиться?
– Знаете, у меня тоже есть листок, похожий на тот, о котором вы, Харуё-сан, рассказали. И я тоже не знаю, заклинание это какое-то или что-то еще. Оно с детства хранится у меня в талисманном мешочке. Но на моем листочке не значатся ни «Обезьянье кресло», ни «Нос Тэнгу».
Я колебался, следует ли мне доставать этот листок. Ни Харуё, ни Мияко не просили меня об этом. Но сестра, кажется, полагала, что в карте и названиях мест заключен глубокий смысл, потому что она проговорила:
– Как странно. Я тоже берегу эту бумагу. Как-нибудь мы сравним ее с вашей, Татт-тян.
И Харуё, и Мияко замолчали. Харуё, по-видимому, сообразила, что ее рассказ не развлек нас, а скорее потряс, и пожалела о своей оплошности. Думаю, Мияко это почувствовала. Обсуждать таинственное происшествие уже не было времени: Харуё и Мияко заторопились к себе, а я направился в эту самую гостиную, где мне уже приготовили постель. Заснуть сразу, разумеется, не удавалось, калейдоскоп сомнений, подозрений, догадок не давал мне покоя.
Убийство. Эпизод второй
Коскэ Киндаити
– Странно.
– Да, очень, – согласился я.
– Еще бы не странно! Мне прямо не по себе стало. И главное, никому не расскажешь, засмеют. Я долго думала и решила позвать сюда пастуха Хэйкити. Вообще-то обслуга у нас живет в специально выстроенном доме. Я имею в виду тех, кто рубит деревья, обжигает древесину, пастухов, тех, кто перевозит на лодках древесный уголь или древесину. Сейчас уже не так, а раньше все грузы сплавлялись по реке.
– Ну а дальше что? Было еще что-нибудь необычное?
– Видите ли, Хэйкити оказался пьянчужкой, он согласился спать тут, если его обеспечат алкоголем. В первые несколько дней ничего необычного он не заметил. А на четвертый, заглянув сюда рано утром, я Хэйкити не обнаружила. Посмотрела в окно и заметила, что одна ставня открыта. Я пошла искать Хэйкити, а потом вернулась в эту комнату, смотрю – Хэйкити спит, с головой завернувшись в одеяло. Разбудила его, стала расспрашивать, и…
– И что?
Мы не сводили глаз с Харуё. Она смутилась и опять покраснела:
– Он сказал, что глубокой ночью кто-то сошел с картины на ширме…
– Не может быть! – Мы с Мияко невольно взглянули на ширму. – Один или все трое?
– Якобы с картины сошел только один человек. Но, как я уже сказала, Хэйкити увлекается спиртным, без него, говорит, спать не может. Пьет, что называется, по-черному. Поэтому я не очень доверяю его словам. А он утверждает, что перед тем, как заснуть, выключил свет, но, проснувшись ночью, обратил внимание на то, что комната освещена и перед ширмой кто-то стоит. Хэйкити испугался и спросил, кто там. Человек перед ширмой тоже испугался и посмотрел в его сторону. Хэйкити говорит, что то был один из священников, изображенных на ширме.
– Как интересно! И что же сделал Хэйкити? – Мияко подвинулась ближе к Харуё. Я тоже, не отрываясь, смотрел на нее.
Харуё рассмеялась:
– Когда он окликнул священника, тот испугался, повернулся спиной и исчез. Нет, сначала погасил свет, стало совершенно темно. В полной темноте Хэйкити показалось, что кто-то передвигается по комнате. Он окончательно протрезвел, его колотила дрожь, но он все же набрался духу и включил свет, взглянул на ширму и убедился в том, что все три фигуры по-прежнему на месте. Будто ничего и не было. Успокоившись, Хэйкити подумал о ставнях, осмотрел их – все было в полном порядке. Говорит, что проверил на всякий случай и дверь в коридор. Дверь была снаружи закрыта на ключ. Это снова напугало его: раз никаких следов нет, значит, человек мог появиться только из рисунка на ширме. Какой там здравый смысл! Он просто испугался, раскрыл окно, ставни и убежал.
– Н-да… Странно.
– И не говорите…
Мы опять переглянулись.
– Невероятная история. Хэйкити сказал еще, что вчера впервые увидел, как один из этой тройки вышел из ширмы, но и до этого ему казалось иногда, что кто-то стоит у изголовья и пристально рассматривает его. Можно, конечно, не верить этим сказкам о рисунке на ширме, но то, что кто-то бывает здесь, – неоспоримый факт: я нашла доказательства этого.
– Ой, и какие же? – Мияко, похоже, прямо распирало от любопытства, она придвинулась еще ближе к Харуё.
– Выслушав Хэйкити, я ничего ему не сказала и, чтобы еще раз проверить комнату, вернулась сюда. И за ширмой на полу увидела клочок бумаги.
– Бумажку? На полу?
– Что это за бумага, сама не пойму. Кистью на ней изображено некое подобие карты и рядом странные географические названия типа «Обезьянье кресло», «Нос Тэнгу»21 и еще, похоже, куплет песни. Помню, я даже вскрикнула от удивления.
Мияко, потрясенная услышанным, бросила на меня быстрый взгляд и опустила глаза, уставившись в пол. Наверняка она знает, что подобный этому листок хранится у меня в мешочке для талисмана. Не помню, чтобы я ей говорил о нем, но я показывал его адвокату Суве, он, видимо, рассказал об этом Мияко.
Харуё, вероятно, заметила нашу растерянность и, глядя то на Мияко, то на меня, спросила:
– Что такое? Вам что-то известно об этом клочке бумаги?
Все равно Мияко знает о ней, так чего таиться?
– Знаете, у меня тоже есть листок, похожий на тот, о котором вы, Харуё-сан, рассказали. И я тоже не знаю, заклинание это какое-то или что-то еще. Оно с детства хранится у меня в талисманном мешочке. Но на моем листочке не значатся ни «Обезьянье кресло», ни «Нос Тэнгу».
Я колебался, следует ли мне доставать этот листок. Ни Харуё, ни Мияко не просили меня об этом. Но сестра, кажется, полагала, что в карте и названиях мест заключен глубокий смысл, потому что она проговорила:
– Как странно. Я тоже берегу эту бумагу. Как-нибудь мы сравним ее с вашей, Татт-тян.
И Харуё, и Мияко замолчали. Харуё, по-видимому, сообразила, что ее рассказ не развлек нас, а скорее потряс, и пожалела о своей оплошности. Думаю, Мияко это почувствовала. Обсуждать таинственное происшествие уже не было времени: Харуё и Мияко заторопились к себе, а я направился в эту самую гостиную, где мне уже приготовили постель. Заснуть сразу, разумеется, не удавалось, калейдоскоп сомнений, подозрений, догадок не давал мне покоя.
Убийство. Эпизод второй
Под утро я наконец заснул. А пробудил меня яркий свет, проникавший в комнату сквозь щель между ставнями. Я посмотрел на часы, лежавшие у изголовья. Десять часов! Я вскочил.
В большом городе шумно всегда, и как бы поздно ни ложился я спать, я никогда не валялся в постели до десяти. А сейчас в новом месте заспался и чувствовал себя неловко.
Быстро раскрыв окно и ставни, я прислушался к доносившимся с улицы звукам. В комнату вошла Харуё:
– Доброе утро! Не беспокойся, Татт-тян. Осима уберет ставни.
– Доброе утро. Сегодня я до безобразия заспался…
– Ну естественно! Ты же очень устал. И, боюсь, я своим дурацким рассказом утомила тебя. Хорошо спалось?
– Хорошо, спасибо.
– Наверное, ты долго не мог заснуть: глаза красные, Не надо было мне рассказывать всякие глупости. Но, надеюсь, ты не бегал проверять засовы?
Перед сном Харуё просила, если замечу что-то странное, сразу сообщить ей. Сегодня она мне напомнила об этом, и думаю, эта просьба была не формальностью, а искренним выражением участия ко мне. И это было очень приятно.
Сначала Харуё показала мне свою комнату, а потом принесла завтрак.
– А как бабушки?
– Они ведь старенькие, просыпаются очень рано. Уже давно поднялись. И ждали, когда ты проснешься.
– Как мне перед ними неудобно…
– Ну что ты!.. И не надо по поводу каждой мелочи извиняться. Здесь твой дом, ты должен чувствовать себя свободно. Мне очень хотелось бы, чтобы ты подольше пожил с нами.
Не скрою, я был глубоко признателен за доброжелательность и теплоту. Я молча поклонился ей, а она, опять зардевшись как дитя, опустила глаза.
Я думал, что она прихватит с собой карту, о которой говорила вчера вечером, но она, похоже, забыла про нее, а я не стал напоминать. Торопиться некуда: я ведь еще не собираюсь уезжать.
После трапезы Харуё, смущаясь, проговорила:
– Бабушки ждут нас, они обязательно хотят сегодня познакомить тебя со старшим братом.
– Хорошо, иду.
Собственно говоря, речь об этом шла еще вчера вечером, и я был морально готов к этой встрече.
– Когда увидишься со старшим братом, постарайся ничему не удивляться и быть посдержанней, – с усилием выговорила Харуё. – Он совсем не вредный человек, но уже давно прикован к постели, и общаться с ним нелегко. К тому же сегодня придет еще и Синтаро Сатомура.
Должен признаться, последнее известие меня не слишком обрадовало.
– Синтаро наш двоюродный брат, но и бабушки, и старший брат не любят его, а почему – не знаю. У брата при появлении Синтаро сразу же резко портится настроение. Но сегодня ты в центре внимания, опасаться нечего. А с Синтаро так или иначе встретиться надо, и я пригласила его. Пообещал прийти с Норико-сан.
– Больше никого не будет?
– Еще придет дядя, Куно Цунэми. Он двоюродный брат отца.
– Он врач, правильно?
– Совершенно верно. Ты уже всех знаешь! Мияко рассказывала?
– Нет, в автобусе мы встретили торговца лошадьми Китидзо, от него я и узнал кое-что о господине Куно.
– А-а, от Китидзо… – Харуё нахмурилась. – Осима сказала мне, что вчера тебя очень неприветливо встретили. Я при первом же удобном случае постараюсь поговорить с соседями, чтобы подобного не повторялось. Но и ты, пожалуйста, будь осторожнее. Местные – народ упрямый, хотя совсем не плохой.
– Да-да, я все понимаю. – Ну пойдем, я провожу тебя к Куя-сан. Брат лежал в своей комнате позади гостиной. В комнате царил полумрак. Мое внимание привлекли чудесные белые гортензии в саду за окном.
Как только Харуё открыла дверь в комнату Куя-сан, отвратительный и хорошо знакомый запах ударил мне в нос, заставив меня непроизвольно попятиться. Когда несколько лет назад мой приятель умирал от гангрены легких, в его комнате стоял точно такой же нестерпимый запах. Туберкулез легких вполне поддается лечению, а вот гангрену излечить невозможно.
Вспомнив, что бабушки сомневались, протянет ли Куя-сан до осени, я подумал, что их приговор, хоть и не слишком человечен, но, по всей видимости, верен.
Голова Куя покоилась на подушке; когда мы вошли, он приподнялся и посмотрел на нас. Взгляды наши на мгновение встретились, и в его глазах блеснула искорка. После чего губы расплылись в загадочной улыбке, а голова снова опустилась на подушку.
Брат был старше меня на тринадцать лет, значит, в этом году ему должен исполниться сорок один год, но из-за крайней худобы или из-за болезни он выглядел старше, на все пятьдесят. Печать смерти, показалось мне, лежала на всем его облике, но при этом в лице было что-то, говорящее о мужественном характере. Создавалось ощущение, что он поглощен не столько тем, чтобы выжить, сколько борьбой с неведомым противником, и проявляет при этом недюжинную волю. Однако что же скрывается за его загадочной ухмылкой?
– Рад видеть тебя, Тацуя-сан. Садись.
– Иди сюда, Тацуя-кун, – сказала одна из старушек-обезьянок, чинно восседавших у изголовья, указав мне на место рядом с собой. – Мы уже заждались тебя.
Я, конечно, не понял, кто из них двоих окликнул меня – Коумэ или Котакэ, и опустился на указанное место, склонив, как принято, голову.
– Это твой младший брат, Куя-сан. Правда, замечательный молодой человек?
Куя продолжал внимательно разглядывать меня, не переставая ухмыляться. Через некоторое время, давясь от кашля, он проговорил:
– И взаправду хороший парень. Странно даже, что в роду Тадзими родился такой молодец. Ха-ха-ха!.. Кх! Кх!..
В голосе и смехе мне послышалось что-то недоброе. Отсмеявшись, он зашелся в приступе дикого кашля, и теперь к наполняющему комнату затхлому запаху добавились мучительные для слуха звуки. С запахом я мало-помалу свыкся, но слова и интонация продолжали тревожить меня.
Справившись наконец с кашлем, Куя повернул голову к сидевшим поодаль:
– Ну что, Синтаро-кун, рад приезду такого отличного родственничка? Куно-сан, вы тоже порадуйтесь за нас. А-ха-ха-ха-ха!..
Он снова закашлялся. Одна из старушек поспешно поднесла ему воды, которую он выпил большими глотками.
– Все! Не надо больше. Ну сказал же я: не надо! Надоела! – сказал брат старухе, после чего повернулся ко мне: – Тацуя, взгляни-ка на своих родных. Вон там сидит Куно-сан, врач. У нас в деревне в последнее время появились врачи и получше, но, если заболеешь, обращайся к собственному семейному. А рядом сидит твой двоюродный брат Синтаро. Вернулся в деревню совсем нищим, без гроша в кармане. Сходи к нему, посмотри, как он живет. Знаешь, как говорят в народе: живешь в деревне – следуй деревенским порядкам! Веди себя так, чтоб всем нравиться. И будь бдителен: пусть никто не зарится на добро семьи Тадзими!
Новый приступ кашля сотряс его. Жалость к брату постепенно затопляла мою душу, но тревога тем не менее не оставляла меня. Неприкрытая ненависть, с которой Куно смотрел на Синтаро, еще более явная враждебность Куя по отношению к ним обоим – казалось, дай им волю, они перегрызли бы друг другу глотки; сама атмосфера старого дома, его видавшие виды стены, сочувствие к его обитателям и еще ощущение какой-то безысходности неподъемным камнем давили на меня.
Брат кашлял не переставая, возможно, причиной тому было перевозбуждение. Я уже со страхом ждал прекращения кашля: это означало бы, что он умер. Но кашель не прекращался, сопровождаемый свистом и натужным дыханием.
Тяжелый запах становился все сильней, наполняя комнату, словно влага в сезон дождей.
Меня поразило, что никто из присутствовавших даже не шелохнулся, чтобы оказать больному какую-нибудь помощь. Котакэ и Коумэ вообще не смотрели в его сторону, они уже вычеркнули его из этой жизни. Сидевшая позади всех Харуё, опустив голову, не отрывала глаз от татами, и только чуть подрагивавшие плечи выдавали ее эмоции. Ее лицо пылало. По-видимому, она не поднимала его, чтобы не показать, как ей стыдно за всех.
Позднее мне подробнее рассказали о дяде Куно. Его полное имя – Куно Цунэми. Лет шестидесяти, худощавый, пучеглазый, с сильной проседью, с жестким характером. Сейчас он равнодушно наблюдал за задыхающимся от кашля Куя. Я же, взглянув на больного, подумал, что, если бы взглядом можно было убивать, мой дядя уже давно был бы мертв. У Куно были правильные черты лица, в молодости он, вполне вероятно, слыл красавцем, но с годами и характер, и внешность его становились все менее приятными. Единственное, что можно было прочитать в его глазах, – неприязнь ко всему окружающему.
В центре внимания всех присутствовавших был Синтаро Сатомура. Его настроение мне уловить не удалось, как я ни старался. Он был приблизительно одного с Харуё возраста, полноватый, светлокожий, коротко стриженный, но обросший щетиной, в сильно поношенной одежде. Короче говоря, в полном соответствии с отзывом Мияко, – типичный отставной военный. Он сидел насупившись, ни на кого не глядя, невозмутимо скрестив руки на груди.
Рядом с Синтаро расположилась моя двоюродная сестра Норико. Я не слишком пристально разглядывал ее, но сразу отметил ее непривлекательность. Мне почему-то пришло в голову, что, будь она красива, я бы чувствовал сострадание к ней, даже вину за злодеяния отца. Но увы, красавицей она не была, и вместо сострадания и вины я ощутил некое успокоение.
Она с жадным любопытством рассматривала всех собравшихся. Внешне мы с ней были очень похожи, только лоб у нее был высоким и щеки впалые. Вообще же она выглядела не столько юной, сколько, я бы сказал, недозревшей, – по-видимому, следствие того, что родилась она недоношенной. Она недоуменно переводила взгляд с одного на другого, пока не уставилась на меня с какой-то пытливостью. Хотя нет, то была, конечно, не пытливость, а наивный интерес к незнакомому человеку.
Приступ кашля у брата никак не проходил, дыхание становилось все более тяжелым, атмосфера в комнате все более гнетущей, но присутствовавшие по-прежнему даже не пытались помочь ему.
Неожиданно Куя замахал руками и с трудом произнес:
– Тупицы! Вы все тупицы! Мне так тяжело, хоть бы кто-нибудь из вас, хоть как-то… Идиоты! – Он опять зашелся кашлем, на висках заблестел пот. – Лекарство! Дайте лекарство! Ну! Кто-нибудь!!
Бабушки переглянулись. Одна из них подошла к изголовью, открыла стоявшую рядом шкатулку и достала завернутый в бумагу порошок. Вторая бабушка поднесла воды, чтобы запить лекарство.
Куя медленно приподнял голову, полусел на постели и потянулся к стакану с водой. Но, будто передумав, повернулся ко мне:
– Тацуя! Вот, смотри, это мое лекарство. Хорошо помогает.
Я и по сию пору не могу понять, что Куя хотел этим сказать. Просто съязвил в адрес доктора Куно? Так или иначе, мне его слова показались странными и даже какими-то зловещими.
Выпив лекарство, брат некоторое время лежал спокойно, только тонкие брови слегка подергивались. Чуть позже это неприметное движение прекратилось, и у меня екнуло сердце.
Внезапно брат забился в конвульсиях:
– Тя… тяжело… А-а-а… Во… воды…
Он сполз с постели, судорожно схватившись обеими руками за горло. Перед моим взором возникла картина скоропостижной смерти деда, и ледяной холод объял меня.
– Ой, бабушки! Куя-сан совсем плохо!..
Обе бабушки в растерянности приблизились к извивавшемуся в страшных мучениях брату. Попытались напоить его, но пить он был не в состоянии, стакан постукивал о его зубы.
– Куя, крепись! Вот вода!
Брат оттолкнул бабкину руку, жутко захрипел, на белой подушке заалел сгусток крови. Больше он не шелохнулся.
Доктор Куно сделал ему несколько уколов, но никаких результатов они не дали.
Окружающие невозмутимо взирали на происходящее.
– Переволновался. Сам себя угробил, – объявил Куно, обводя всех присутствующих тусклым взглядом.
Я грозно зыркнул на него, и Куно как будто оробел и опустил глаза. Меня молнией поразила мысль, что ему известно нечто, о чем он не желает распространяться. Эта мысль гвоздем засела в голове.
Я взглянул на Синтаро. Он по-прежнему был для меня загадкой. Когда агония только началась, на лице Синтаро обозначились удивление и страх, но когда стало ясно, что Куя мертв, на нем снова появилась маска безразличия.
Лицо Норико выражало всего лишь наивное удивление.
Мне хотелось закричать: «Он умер не от болезни! Я видел, как умирал дедушка Усимацу! Точно так же! Кто-то отравил Куя-сан!»
Но подавил рвавшиеся наружу слова. В конце концов, Куя действительно долго и тяжело болел, рядом находился врач. Его смерти ожидали, чуть раньше или чуть позже она все равно бы наступила. И домашние, и администрация деревни восприняли ее как неизбежность.
А я смолчал, убоявшись скандала.
В большом городе шумно всегда, и как бы поздно ни ложился я спать, я никогда не валялся в постели до десяти. А сейчас в новом месте заспался и чувствовал себя неловко.
Быстро раскрыв окно и ставни, я прислушался к доносившимся с улицы звукам. В комнату вошла Харуё:
– Доброе утро! Не беспокойся, Татт-тян. Осима уберет ставни.
– Доброе утро. Сегодня я до безобразия заспался…
– Ну естественно! Ты же очень устал. И, боюсь, я своим дурацким рассказом утомила тебя. Хорошо спалось?
– Хорошо, спасибо.
– Наверное, ты долго не мог заснуть: глаза красные, Не надо было мне рассказывать всякие глупости. Но, надеюсь, ты не бегал проверять засовы?
Перед сном Харуё просила, если замечу что-то странное, сразу сообщить ей. Сегодня она мне напомнила об этом, и думаю, эта просьба была не формальностью, а искренним выражением участия ко мне. И это было очень приятно.
Сначала Харуё показала мне свою комнату, а потом принесла завтрак.
– А как бабушки?
– Они ведь старенькие, просыпаются очень рано. Уже давно поднялись. И ждали, когда ты проснешься.
– Как мне перед ними неудобно…
– Ну что ты!.. И не надо по поводу каждой мелочи извиняться. Здесь твой дом, ты должен чувствовать себя свободно. Мне очень хотелось бы, чтобы ты подольше пожил с нами.
Не скрою, я был глубоко признателен за доброжелательность и теплоту. Я молча поклонился ей, а она, опять зардевшись как дитя, опустила глаза.
Я думал, что она прихватит с собой карту, о которой говорила вчера вечером, но она, похоже, забыла про нее, а я не стал напоминать. Торопиться некуда: я ведь еще не собираюсь уезжать.
После трапезы Харуё, смущаясь, проговорила:
– Бабушки ждут нас, они обязательно хотят сегодня познакомить тебя со старшим братом.
– Хорошо, иду.
Собственно говоря, речь об этом шла еще вчера вечером, и я был морально готов к этой встрече.
– Когда увидишься со старшим братом, постарайся ничему не удивляться и быть посдержанней, – с усилием выговорила Харуё. – Он совсем не вредный человек, но уже давно прикован к постели, и общаться с ним нелегко. К тому же сегодня придет еще и Синтаро Сатомура.
Должен признаться, последнее известие меня не слишком обрадовало.
– Синтаро наш двоюродный брат, но и бабушки, и старший брат не любят его, а почему – не знаю. У брата при появлении Синтаро сразу же резко портится настроение. Но сегодня ты в центре внимания, опасаться нечего. А с Синтаро так или иначе встретиться надо, и я пригласила его. Пообещал прийти с Норико-сан.
– Больше никого не будет?
– Еще придет дядя, Куно Цунэми. Он двоюродный брат отца.
– Он врач, правильно?
– Совершенно верно. Ты уже всех знаешь! Мияко рассказывала?
– Нет, в автобусе мы встретили торговца лошадьми Китидзо, от него я и узнал кое-что о господине Куно.
– А-а, от Китидзо… – Харуё нахмурилась. – Осима сказала мне, что вчера тебя очень неприветливо встретили. Я при первом же удобном случае постараюсь поговорить с соседями, чтобы подобного не повторялось. Но и ты, пожалуйста, будь осторожнее. Местные – народ упрямый, хотя совсем не плохой.
– Да-да, я все понимаю. – Ну пойдем, я провожу тебя к Куя-сан. Брат лежал в своей комнате позади гостиной. В комнате царил полумрак. Мое внимание привлекли чудесные белые гортензии в саду за окном.
Как только Харуё открыла дверь в комнату Куя-сан, отвратительный и хорошо знакомый запах ударил мне в нос, заставив меня непроизвольно попятиться. Когда несколько лет назад мой приятель умирал от гангрены легких, в его комнате стоял точно такой же нестерпимый запах. Туберкулез легких вполне поддается лечению, а вот гангрену излечить невозможно.
Вспомнив, что бабушки сомневались, протянет ли Куя-сан до осени, я подумал, что их приговор, хоть и не слишком человечен, но, по всей видимости, верен.
Голова Куя покоилась на подушке; когда мы вошли, он приподнялся и посмотрел на нас. Взгляды наши на мгновение встретились, и в его глазах блеснула искорка. После чего губы расплылись в загадочной улыбке, а голова снова опустилась на подушку.
Брат был старше меня на тринадцать лет, значит, в этом году ему должен исполниться сорок один год, но из-за крайней худобы или из-за болезни он выглядел старше, на все пятьдесят. Печать смерти, показалось мне, лежала на всем его облике, но при этом в лице было что-то, говорящее о мужественном характере. Создавалось ощущение, что он поглощен не столько тем, чтобы выжить, сколько борьбой с неведомым противником, и проявляет при этом недюжинную волю. Однако что же скрывается за его загадочной ухмылкой?
– Рад видеть тебя, Тацуя-сан. Садись.
– Иди сюда, Тацуя-кун, – сказала одна из старушек-обезьянок, чинно восседавших у изголовья, указав мне на место рядом с собой. – Мы уже заждались тебя.
Я, конечно, не понял, кто из них двоих окликнул меня – Коумэ или Котакэ, и опустился на указанное место, склонив, как принято, голову.
– Это твой младший брат, Куя-сан. Правда, замечательный молодой человек?
Куя продолжал внимательно разглядывать меня, не переставая ухмыляться. Через некоторое время, давясь от кашля, он проговорил:
– И взаправду хороший парень. Странно даже, что в роду Тадзими родился такой молодец. Ха-ха-ха!.. Кх! Кх!..
В голосе и смехе мне послышалось что-то недоброе. Отсмеявшись, он зашелся в приступе дикого кашля, и теперь к наполняющему комнату затхлому запаху добавились мучительные для слуха звуки. С запахом я мало-помалу свыкся, но слова и интонация продолжали тревожить меня.
Справившись наконец с кашлем, Куя повернул голову к сидевшим поодаль:
– Ну что, Синтаро-кун, рад приезду такого отличного родственничка? Куно-сан, вы тоже порадуйтесь за нас. А-ха-ха-ха-ха!..
Он снова закашлялся. Одна из старушек поспешно поднесла ему воды, которую он выпил большими глотками.
– Все! Не надо больше. Ну сказал же я: не надо! Надоела! – сказал брат старухе, после чего повернулся ко мне: – Тацуя, взгляни-ка на своих родных. Вон там сидит Куно-сан, врач. У нас в деревне в последнее время появились врачи и получше, но, если заболеешь, обращайся к собственному семейному. А рядом сидит твой двоюродный брат Синтаро. Вернулся в деревню совсем нищим, без гроша в кармане. Сходи к нему, посмотри, как он живет. Знаешь, как говорят в народе: живешь в деревне – следуй деревенским порядкам! Веди себя так, чтоб всем нравиться. И будь бдителен: пусть никто не зарится на добро семьи Тадзими!
Новый приступ кашля сотряс его. Жалость к брату постепенно затопляла мою душу, но тревога тем не менее не оставляла меня. Неприкрытая ненависть, с которой Куно смотрел на Синтаро, еще более явная враждебность Куя по отношению к ним обоим – казалось, дай им волю, они перегрызли бы друг другу глотки; сама атмосфера старого дома, его видавшие виды стены, сочувствие к его обитателям и еще ощущение какой-то безысходности неподъемным камнем давили на меня.
Брат кашлял не переставая, возможно, причиной тому было перевозбуждение. Я уже со страхом ждал прекращения кашля: это означало бы, что он умер. Но кашель не прекращался, сопровождаемый свистом и натужным дыханием.
Тяжелый запах становился все сильней, наполняя комнату, словно влага в сезон дождей.
Меня поразило, что никто из присутствовавших даже не шелохнулся, чтобы оказать больному какую-нибудь помощь. Котакэ и Коумэ вообще не смотрели в его сторону, они уже вычеркнули его из этой жизни. Сидевшая позади всех Харуё, опустив голову, не отрывала глаз от татами, и только чуть подрагивавшие плечи выдавали ее эмоции. Ее лицо пылало. По-видимому, она не поднимала его, чтобы не показать, как ей стыдно за всех.
Позднее мне подробнее рассказали о дяде Куно. Его полное имя – Куно Цунэми. Лет шестидесяти, худощавый, пучеглазый, с сильной проседью, с жестким характером. Сейчас он равнодушно наблюдал за задыхающимся от кашля Куя. Я же, взглянув на больного, подумал, что, если бы взглядом можно было убивать, мой дядя уже давно был бы мертв. У Куно были правильные черты лица, в молодости он, вполне вероятно, слыл красавцем, но с годами и характер, и внешность его становились все менее приятными. Единственное, что можно было прочитать в его глазах, – неприязнь ко всему окружающему.
В центре внимания всех присутствовавших был Синтаро Сатомура. Его настроение мне уловить не удалось, как я ни старался. Он был приблизительно одного с Харуё возраста, полноватый, светлокожий, коротко стриженный, но обросший щетиной, в сильно поношенной одежде. Короче говоря, в полном соответствии с отзывом Мияко, – типичный отставной военный. Он сидел насупившись, ни на кого не глядя, невозмутимо скрестив руки на груди.
Рядом с Синтаро расположилась моя двоюродная сестра Норико. Я не слишком пристально разглядывал ее, но сразу отметил ее непривлекательность. Мне почему-то пришло в голову, что, будь она красива, я бы чувствовал сострадание к ней, даже вину за злодеяния отца. Но увы, красавицей она не была, и вместо сострадания и вины я ощутил некое успокоение.
Она с жадным любопытством рассматривала всех собравшихся. Внешне мы с ней были очень похожи, только лоб у нее был высоким и щеки впалые. Вообще же она выглядела не столько юной, сколько, я бы сказал, недозревшей, – по-видимому, следствие того, что родилась она недоношенной. Она недоуменно переводила взгляд с одного на другого, пока не уставилась на меня с какой-то пытливостью. Хотя нет, то была, конечно, не пытливость, а наивный интерес к незнакомому человеку.
Приступ кашля у брата никак не проходил, дыхание становилось все более тяжелым, атмосфера в комнате все более гнетущей, но присутствовавшие по-прежнему даже не пытались помочь ему.
Неожиданно Куя замахал руками и с трудом произнес:
– Тупицы! Вы все тупицы! Мне так тяжело, хоть бы кто-нибудь из вас, хоть как-то… Идиоты! – Он опять зашелся кашлем, на висках заблестел пот. – Лекарство! Дайте лекарство! Ну! Кто-нибудь!!
Бабушки переглянулись. Одна из них подошла к изголовью, открыла стоявшую рядом шкатулку и достала завернутый в бумагу порошок. Вторая бабушка поднесла воды, чтобы запить лекарство.
Куя медленно приподнял голову, полусел на постели и потянулся к стакану с водой. Но, будто передумав, повернулся ко мне:
– Тацуя! Вот, смотри, это мое лекарство. Хорошо помогает.
Я и по сию пору не могу понять, что Куя хотел этим сказать. Просто съязвил в адрес доктора Куно? Так или иначе, мне его слова показались странными и даже какими-то зловещими.
Выпив лекарство, брат некоторое время лежал спокойно, только тонкие брови слегка подергивались. Чуть позже это неприметное движение прекратилось, и у меня екнуло сердце.
Внезапно брат забился в конвульсиях:
– Тя… тяжело… А-а-а… Во… воды…
Он сполз с постели, судорожно схватившись обеими руками за горло. Перед моим взором возникла картина скоропостижной смерти деда, и ледяной холод объял меня.
– Ой, бабушки! Куя-сан совсем плохо!..
Обе бабушки в растерянности приблизились к извивавшемуся в страшных мучениях брату. Попытались напоить его, но пить он был не в состоянии, стакан постукивал о его зубы.
– Куя, крепись! Вот вода!
Брат оттолкнул бабкину руку, жутко захрипел, на белой подушке заалел сгусток крови. Больше он не шелохнулся.
Доктор Куно сделал ему несколько уколов, но никаких результатов они не дали.
Окружающие невозмутимо взирали на происходящее.
– Переволновался. Сам себя угробил, – объявил Куно, обводя всех присутствующих тусклым взглядом.
Я грозно зыркнул на него, и Куно как будто оробел и опустил глаза. Меня молнией поразила мысль, что ему известно нечто, о чем он не желает распространяться. Эта мысль гвоздем засела в голове.
Я взглянул на Синтаро. Он по-прежнему был для меня загадкой. Когда агония только началась, на лице Синтаро обозначились удивление и страх, но когда стало ясно, что Куя мертв, на нем снова появилась маска безразличия.
Лицо Норико выражало всего лишь наивное удивление.
Мне хотелось закричать: «Он умер не от болезни! Я видел, как умирал дедушка Усимацу! Точно так же! Кто-то отравил Куя-сан!»
Но подавил рвавшиеся наружу слова. В конце концов, Куя действительно долго и тяжело болел, рядом находился врач. Его смерти ожидали, чуть раньше или чуть позже она все равно бы наступила. И домашние, и администрация деревни восприняли ее как неизбежность.
А я смолчал, убоявшись скандала.
Коскэ Киндаити
Вспоминая обстоятельства смерти Куя, я каждый раз содрогаюсь.
Атмосфера в полутемной комнатке за гостиной на втором этаже сгустилась.
Да, у меня не хватило мужества сказать вслух то, в чем я был твердо убежден. Если бы я не был очевидцем смерти деда и не знал наверняка, что он отравлен, то, вероятно, как и все остальные, счел бы смерть Куя естественной. «Может быть, – убеждал я себя, – таков конец всех, у кого больные легкие».
Панихиду решили устроить вечером следующего дня, точнее, объединить две панихиды. Я доставил останки деда в его дом, где предполагалось устроить панихиду, но когда стало известно о скоропостижной кончине Куя, моя бабушка со стороны матери и ее приемный сын Кэнкити с женой поспешили к нам. Моя мать Цуруко была единственным ребенком в семье, и после ее исчезновения, не желая, чтобы род прервался, дедушка с бабушкой усыновили своего племянника Кэнкити.
В тот день я впервые встретился и со своей бабушкой, и с Кэнкити. Не стану о них писать подробно, так как непосредственного отношения к этой жуткой истории они не имеют. Скажу только, что результатом нашей беседы было решение провести панихиду по дедушке одновременно с панихидой по Куя.
Бабушки-близняшки, перебивая друг друга, изложили свое мнение:
– После побега Цуруко с ребенком Усимацу считал, что род прервался, но мы попросили человека съездить в Кобэ, и вот нашли Тацуя. Давайте устроим панихиду по Усимацу-сан тоже здесь, а Тацуя-кун, раз он связан с обеими семьями, проведет оба молебствия.
«О, впереди еще эти тягостные хлопоты…» – подумал я. Моя жизнь, до недавнего времени монотонная и серая, изменилась настолько резко, что я буквально валился с ног от усталости. Мимо меня двигалась бесконечная череда соболезнующих соседей, я познакомился практически со всеми жителями деревни; каждый после слов соболезнования изучающе разглядывал меня.
Пришла и Мияко со своим деверем Сокити Номурой.
Выше я уже упоминал, что семья Номура жила на западной окраине деревни, слыла богатой, как и род Тадзими, глава семьи Сокити был одним из самых уважаемых в деревне. Уравновешенный, барственный, с хорошими манерами. Но даже в его взгляде, когда Мияко представила меня ему, сквозило любопытство. Правда, он быстро овладел собой и более никак не проявлял его.
Панихиды прошли без каких-либо неожиданностей. Дедушку кремировали, брата положили в гроб и похоронили в земле. Мне предоставлено было право первым бросить горстку земли в его могилу. Я и сейчас отчетливо помню, что мною владело тогда чувство великой потери.
После похорон, вернувшись в деревню, я молился вместе с другими, и тут ко мне подошла Мияко.
– Тацуя-кун! – дружески окликнула она меня. – Один человек непременно хочет познакомиться с вами. Вы заняты сейчас?
– Что за человек?
– Я сама его почти не знаю. Приехал из Кобэ. Вроде бы приятель моего деверя. Сказал, что у него дела в этих краях и он решил, пользуясь случаем, навестить нас. Остановился у деверя. Зовут его Коскэ Киндаити.
Это имя было мне незнакомо.
– А что за дело у него ко мне?
– Этого я тоже не знаю. Он сказал только, что хочет поговорить с вами.
Я отнесся к предстоящей встрече без особого энтузиазма, но подумал, что этот человек может быть связан с полицией. Тогда встречи все равно не избежать.
– Хорошо, Буду ждать его в маленькой гостиной.
Взглянув на улыбающегося человека, вошедшего в комнату, где кроме меня никого не было, я подумал было, что это кто-то другой. Почему-то я воображал себе Киндаити более представительным.
– Извините, заставил вас ждать. Я Коскэ Киндаити. – Он поклонился.
Я вопросительно смотрел на него. На вид лет тридцать пять, небольшого роста, буйная шевелюра. В общем-то не особенно приметный человек. Довольно потрепанные хакама22 придавали ему сходство с чиновником деревенской администрации или учителем младших классов. Ко всему прочему, он слегка заикался.
– Меня зовут Тацуя. Вы хотели поговорить со мной?
– Да. Спросить кое о чем. – Киндаити по-прежнему улыбался, но его взгляд, казалось, прожигал меня насквозь, – Я понимаю, задавать подобный вопрос бестактно, и все же… Вы знаете, какие слухи о вас ходят по деревне?
– Слухи по деревне? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду слухи, связанные со смертью вашего старшего брата. Дикие слухи…
Сердце у меня учащенно забилось.
Заметив мою озабоченность, Коскэ Киндаити усмехнулся:
– У вас самого, стало быть, есть подозрения. Тогда почему вы не скажете о них вслух?
– А почему… Почему вы решили, что я имею право делиться с кем-то своими подозрениями? – раздраженно ответил я вопросом на вопрос. – Рядом находился врач. Как мог я, к медицине никакого отношения не имеющий, высказывать какие-то свои соображения?
– М-м~м… Это резонный довод. И все же, Тацуя-кун, хотел бы дать вам совет: если в будущем что бы то ни было покажется вам подозрительным, необычным, лучше без колебаний сразу же заявить об этом вслух. Если не сделать этого, трудно вообразить, к каким горьким последствиям это может привести.
– Господин Киндаити, что кроется за этими вашими словами?
– Видите ли, у вас представление о деревенских несколько искаженное. Но коль скоро вы вернулись в родные места, вы должны быть готовы ко всякому. Местные жители ожидают новых несчастий. Да, конечно, люди здесь суеверны, но именно поэтому еще более опасны. И упрямы настолько, что доводы разума бессильны. Тут считают вас причастным и к смерти деда Усимацу, и к смерти брата. И уверенность в этом у них только крепнет. Вам надо быть чрезвычайно осмотрительным.
На мое сердце легла свинцовая тяжесть.
– Простите, Тацуя-кун. Мы видим друг друга первый раз, а я такого наговорил… – снова мягко улыбнулся мне Киндаити, – но примите это как выражение заботы старшего о младшем… Так что, Тацуя-кун, расскажите, что вы думаете о последних минутах жизни вашего брата. Я понимаю, излагать собственные ощущения нелегко, постарайтесь дать объективно общую картину.
Да, так мне действительно было легче. Я, как сумел, изложил подробности происходившего в комнатке со спертым воздухом в последние минуты жизни брата. Иногда Киндаити прерывал мой монолог, и его вопросы и замечания освежали мою память.
Когда я наконец закончил рассказ, он спросил:
– А когда вы сравнили агонию старика Усимацу с обстоятельствами кончины брата, вам не показалось, что обе смерти были абсолютно одинаковыми?
Я согласно кивнул головой. Какое-то время Коскэ Киндаити размышлял в молчании. Потом поднял на меня глаза:
– Я думаю, Тацуя-кун, история на этом не закончится. И в деревне она получила огромный резонанс, и у вас самого есть основательные подозрения, наблюдения. Не исключено, что делом этим займется полиция.
Сказав это, он пытливо взглянул на меня, будто хотел уловить впечатление, произведенное его словами.
Предположение Коскэ Киндаити подтвердилось. Не прошло и трех дней, как представители полицейского управления города Окаямы цепочкой потянулись в деревню. Труп брата был эксгумирован, врач полицейского управления и доктор Сюхэй Араи произвели вскрытие, и уже на второй день был официально объявлен вывод: наличие в теле брата ядовитого вещества означало факт отравления. К тому же яд, обнаруженный в организме брата, был точно таким же, каким отравили старика Усимацу.
Атмосфера в полутемной комнатке за гостиной на втором этаже сгустилась.
Да, у меня не хватило мужества сказать вслух то, в чем я был твердо убежден. Если бы я не был очевидцем смерти деда и не знал наверняка, что он отравлен, то, вероятно, как и все остальные, счел бы смерть Куя естественной. «Может быть, – убеждал я себя, – таков конец всех, у кого больные легкие».
Панихиду решили устроить вечером следующего дня, точнее, объединить две панихиды. Я доставил останки деда в его дом, где предполагалось устроить панихиду, но когда стало известно о скоропостижной кончине Куя, моя бабушка со стороны матери и ее приемный сын Кэнкити с женой поспешили к нам. Моя мать Цуруко была единственным ребенком в семье, и после ее исчезновения, не желая, чтобы род прервался, дедушка с бабушкой усыновили своего племянника Кэнкити.
В тот день я впервые встретился и со своей бабушкой, и с Кэнкити. Не стану о них писать подробно, так как непосредственного отношения к этой жуткой истории они не имеют. Скажу только, что результатом нашей беседы было решение провести панихиду по дедушке одновременно с панихидой по Куя.
Бабушки-близняшки, перебивая друг друга, изложили свое мнение:
– После побега Цуруко с ребенком Усимацу считал, что род прервался, но мы попросили человека съездить в Кобэ, и вот нашли Тацуя. Давайте устроим панихиду по Усимацу-сан тоже здесь, а Тацуя-кун, раз он связан с обеими семьями, проведет оба молебствия.
«О, впереди еще эти тягостные хлопоты…» – подумал я. Моя жизнь, до недавнего времени монотонная и серая, изменилась настолько резко, что я буквально валился с ног от усталости. Мимо меня двигалась бесконечная череда соболезнующих соседей, я познакомился практически со всеми жителями деревни; каждый после слов соболезнования изучающе разглядывал меня.
Пришла и Мияко со своим деверем Сокити Номурой.
Выше я уже упоминал, что семья Номура жила на западной окраине деревни, слыла богатой, как и род Тадзими, глава семьи Сокити был одним из самых уважаемых в деревне. Уравновешенный, барственный, с хорошими манерами. Но даже в его взгляде, когда Мияко представила меня ему, сквозило любопытство. Правда, он быстро овладел собой и более никак не проявлял его.
Панихиды прошли без каких-либо неожиданностей. Дедушку кремировали, брата положили в гроб и похоронили в земле. Мне предоставлено было право первым бросить горстку земли в его могилу. Я и сейчас отчетливо помню, что мною владело тогда чувство великой потери.
После похорон, вернувшись в деревню, я молился вместе с другими, и тут ко мне подошла Мияко.
– Тацуя-кун! – дружески окликнула она меня. – Один человек непременно хочет познакомиться с вами. Вы заняты сейчас?
– Что за человек?
– Я сама его почти не знаю. Приехал из Кобэ. Вроде бы приятель моего деверя. Сказал, что у него дела в этих краях и он решил, пользуясь случаем, навестить нас. Остановился у деверя. Зовут его Коскэ Киндаити.
Это имя было мне незнакомо.
– А что за дело у него ко мне?
– Этого я тоже не знаю. Он сказал только, что хочет поговорить с вами.
Я отнесся к предстоящей встрече без особого энтузиазма, но подумал, что этот человек может быть связан с полицией. Тогда встречи все равно не избежать.
– Хорошо, Буду ждать его в маленькой гостиной.
Взглянув на улыбающегося человека, вошедшего в комнату, где кроме меня никого не было, я подумал было, что это кто-то другой. Почему-то я воображал себе Киндаити более представительным.
– Извините, заставил вас ждать. Я Коскэ Киндаити. – Он поклонился.
Я вопросительно смотрел на него. На вид лет тридцать пять, небольшого роста, буйная шевелюра. В общем-то не особенно приметный человек. Довольно потрепанные хакама22 придавали ему сходство с чиновником деревенской администрации или учителем младших классов. Ко всему прочему, он слегка заикался.
– Меня зовут Тацуя. Вы хотели поговорить со мной?
– Да. Спросить кое о чем. – Киндаити по-прежнему улыбался, но его взгляд, казалось, прожигал меня насквозь, – Я понимаю, задавать подобный вопрос бестактно, и все же… Вы знаете, какие слухи о вас ходят по деревне?
– Слухи по деревне? Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду слухи, связанные со смертью вашего старшего брата. Дикие слухи…
Сердце у меня учащенно забилось.
Заметив мою озабоченность, Коскэ Киндаити усмехнулся:
– У вас самого, стало быть, есть подозрения. Тогда почему вы не скажете о них вслух?
– А почему… Почему вы решили, что я имею право делиться с кем-то своими подозрениями? – раздраженно ответил я вопросом на вопрос. – Рядом находился врач. Как мог я, к медицине никакого отношения не имеющий, высказывать какие-то свои соображения?
– М-м~м… Это резонный довод. И все же, Тацуя-кун, хотел бы дать вам совет: если в будущем что бы то ни было покажется вам подозрительным, необычным, лучше без колебаний сразу же заявить об этом вслух. Если не сделать этого, трудно вообразить, к каким горьким последствиям это может привести.
– Господин Киндаити, что кроется за этими вашими словами?
– Видите ли, у вас представление о деревенских несколько искаженное. Но коль скоро вы вернулись в родные места, вы должны быть готовы ко всякому. Местные жители ожидают новых несчастий. Да, конечно, люди здесь суеверны, но именно поэтому еще более опасны. И упрямы настолько, что доводы разума бессильны. Тут считают вас причастным и к смерти деда Усимацу, и к смерти брата. И уверенность в этом у них только крепнет. Вам надо быть чрезвычайно осмотрительным.
На мое сердце легла свинцовая тяжесть.
– Простите, Тацуя-кун. Мы видим друг друга первый раз, а я такого наговорил… – снова мягко улыбнулся мне Киндаити, – но примите это как выражение заботы старшего о младшем… Так что, Тацуя-кун, расскажите, что вы думаете о последних минутах жизни вашего брата. Я понимаю, излагать собственные ощущения нелегко, постарайтесь дать объективно общую картину.
Да, так мне действительно было легче. Я, как сумел, изложил подробности происходившего в комнатке со спертым воздухом в последние минуты жизни брата. Иногда Киндаити прерывал мой монолог, и его вопросы и замечания освежали мою память.
Когда я наконец закончил рассказ, он спросил:
– А когда вы сравнили агонию старика Усимацу с обстоятельствами кончины брата, вам не показалось, что обе смерти были абсолютно одинаковыми?
Я согласно кивнул головой. Какое-то время Коскэ Киндаити размышлял в молчании. Потом поднял на меня глаза:
– Я думаю, Тацуя-кун, история на этом не закончится. И в деревне она получила огромный резонанс, и у вас самого есть основательные подозрения, наблюдения. Не исключено, что делом этим займется полиция.
Сказав это, он пытливо взглянул на меня, будто хотел уловить впечатление, произведенное его словами.
Предположение Коскэ Киндаити подтвердилось. Не прошло и трех дней, как представители полицейского управления города Окаямы цепочкой потянулись в деревню. Труп брата был эксгумирован, врач полицейского управления и доктор Сюхэй Араи произвели вскрытие, и уже на второй день был официально объявлен вывод: наличие в теле брата ядовитого вещества означало факт отравления. К тому же яд, обнаруженный в организме брата, был точно таким же, каким отравили старика Усимацу.