Эмар Густав. Заживо погребенная

   — Человек этот держит нашу жизнь в своих руках. Одним словом, приятель, это Себастьян.
   — Себастьян? Ваш матрос? Но ведь его убили?
   — Я сам так думал… Прежде всего надо отправиться к колдунье.
   — Где мы ее найдем? Я забыл вам сказать, что я хотел быть у нее второй раз, но уже ее не было на той квартире, и никто не мог дать мне ее нового адреса.
   — Карай!.. Ее нужно отыскать. Вы сами понимаете теперь все… Времени терять нечего. Враги действуют, не позволим же им предупредить нас. Постараемся вернуть потерянное время.
   — Сегодня же вечером я отдам приказания нашим бандитам.
   — А завтра вечером мы сговоримся окончательно… Да, еще вот что! Написали ли вы в Гавр?
   — Да, все готово. С будущей пятницы вооруженный баркас будет вас ожидать в Руане.
   — В Руане? Это довольно далеко. Как мы туда доберемся?
   — Я все предвидел: наркотическое средство отдаст их в наше распоряжение, а купленный мною крошечный пароходик живо довезет их до Руана.
   — Отлично!
   — А вы все подумываете о похищении?
   — Непременно! Раз они будут в открытом море, ничто не спасет их.
   — А Ванда?
   — Ванда ничего не будет знать. Что касается ее матери… Оианди, эта женщина уже не то, что была!
   — Полноте! Бедная женщина ни слова не говорит по-французски, нигде не бывает, кроме церкви!
   — Видите, в Эрмосильо, будучи между жизнью и смертью, я открыл ей, что дочь ее жива, и даже сказал ей, у кого она.
   — Эхе-хе, приятель! Это было не совсем осторожно!
   — Что же ты хочешь!.. Я был болен… Она спасала мне жизнь, так нежна была ко мне!.. Доверие мое жестоко было наказано: с этого дня донна Люс преобразилась. Мысль о дочери не покидала ее. Напрасно я пробовал уверить ее, что я ошибся, что Ванда умерла.
   — Но, в таком случае, как вы решились везти ее в Париж?
   — Тогда я еще любил ее. Она умоляла не оставлять ее одну, я не имел сил отказать ей. К тому же, она не была такая, как теперь. В настоящее же время жизнь наша сущий ад. Дело дошло до того, что я каждую минуту опасаюсь катастрофы, и смотрю за ней во все глаза.
   — Это невыносимо…
   — Именно. Но зато я решился, как только удостоверюсь в ее измене, покончить с нею. Я поклялся, а вы знаете, что я своим клятвам не изменяю.
   — Мне жаль ее, но мы, действительно, в таком положении, что малейшее снисхождение может нас погубить.
   — Я это сознаю и потому буду непреклонен. Надеюсь, впрочем, что не придется прибегать к крайностям. Как бы то ни было, но я не могу забыть, что эта женщина, которую я так ненавижу теперь, единственная, которую я когда-то любил.
   Переговорив еще кое о чем со своим другом, Майор нажал какую-то кнопку, спрятанную в резьбе камина. Открылась потайная дверь, за которой он и скрылся.
   Четверть часа спустя, он уже выходил из дома на улицу Сен-Клер. Немного погодя, он вошел в церковь Троицы.
   Церковь была почти пуста. Сторож тушил свечи, против алтаря сидел, погруженный в глубокое созерцание, какой-то человек. Больше в церкви не было никого.
   Майор на цыпочках подошел к молящемуся и, сев подле него, набожно раскрыл богато переплетенный молитвенник. Прошло несколько минут.
   — Как жаль, — проговорил Майор, — я опоздал на службу!
   — Всегда можно молиться! — отвечал вполголоса его сосед.
   — Тут холодно…
   — Солнце редко заглядывает в церкви… Зато можно свободно разговаривать.
   — Хорошо, — сказал Майор. — Я вижу, что мы друг друга понимаем. Что нового?
   — Очень много. Известная вам особа пришла сюда к девятичасовой службе и села рядом с черномазой дамой лет сорока, но еще очень красивой. «Адрес есть?» — спросила ее известная вам особа. «Да, если у вас есть тысяча франков», — отвечала та. Разговор велся на испанском языке. Особа передала ей нарядный бумажник. Дама пересчитала, спрятала бумажник в карман и сказала: «Отель Валенфлер, улица де-Курсель, недалеко от аллеи де-Ваграм».
   — Дальше!
   — Дама вышла из церкви. На паперти ее встретил человек в широком плаще. «Ну что?» — спросил он ее по-испански. «Готово», — отвечала она, на том же языке. «Хорошо, теперь поезжай домой, а я отправлюсь в Пасси, и вернусь не ранее десяти часов вечера». Потом они сели, каждый в отдельный фиакр, и расстались.
   — Черт возьми!.. И вы потеряли ее из виду?.. Друг Кабуло, за это вы получите пятьсот франков вместо обещанной тысячи.
   — Ошибаетесь: вы дадите мне все сполна! Я также нанял фиакр и отправился вслед за дамой.
   — А!..
   — Вот в нескольких словах ее подноготная. Зовут ее Ирма Ланжвень. Живет она на Монмартре, на улице Аббатис. Не более месяца, как она туда переехала, а так как она заплатила вперед, то ее не беспокоили никакими расспросами. Вообще в доме ее считают гордячкой и не очень недолюбливают. Никто у нее не бывает, кроме одного пожилого господина; они разговаривают на каком-то непонятном языке, часто выезжают вместе и всегда в экипаже. Вообще она держит себя странно, ни с кем не знакомится и нередко проводит ночь вне дома… Вот все, сударь! Неужели я не заслужил тысячи франков?
   — Вот они.
   — Благодарю! Право, удовольствие служить у такого барина, как вы!
   — Хочешь заслужить втрое больше?
   — Еще бы!
   — Можешь ты пробраться в квартиру этой дамы?
   — Плевое дело!
   — Раз ты к ней в квартиру попадешь, ты должен положительно узнать, где ее действительное жилище. Понял?
   — Можно узнать.
   — Завтра вечером явись с донесением на бульвар Пуассоньер, в ресторан Бребана. Ты спросишь номер 25 и велишь доложить о себе. Я буду там. Но, как ты ce6я назовешь?
   — Нужно быть джентльменом?
   — Непременно.
   — Готов и на это. Вот вам моя карточка.
   Он передал Майору визитную карточку, украшенную виконтской короной, над которой стояло: «Виконт де Карлиас. Секретарь при посольстве республики С. -Марино». Майор, смеясь, положил ее в карман.
   — Хорошо, — сказал он. — Выслушай последнее мое приказание. Выбери трех сильных и надежных людей. Смотря по тому, что ты узнаешь, наши действия начнутся или завтра, или на двадцать четыре часа позже.
   — Слушаю. Но три верных человека будут немало стоить.
   — Например?
   — По крайней мере, по триста франков на душу. Ведь не обойдется без убийства?
   — Вероятно. Вот тебе три тысячи франков. Это только на расходы, и не входит в счет обещанных денег. А теперь прощай! Помни: завтра, в ресторане Бребана.

ГЛАВА VIII

   Графиня Валенфлер давно заметила странную перемену в характере Ванды. Беспечный и веселый ребенок внезапно превратился в серьезную и задумчивую девушку. Одно не изменилось в ней: страстная ее привязанность к графине.
   Порою блестящая слеза сверкала на бархатных ресницах молодой девушки. Сама не зная почему, она чувствовала томление и тоску, и когда встревоженная графиня спрашивала ее, что с нею, она бросалась ей на шею, отвечая, смеясь, и рыдая:
   — О, мама, мама, я люблю тебя! Как я счастлива с тобой!..
   Сначала графиня беспокоилась. Наблюдая, однако, внимательнее, она успокоилась и даже как будто обрадовалась.
   В неприемные дни графиня проводила время в прелестном будуаре, убранном со всей прихотливой изысканностью хорошего вкуса. Там мы и застаем ее в обществе Ванды и мисс Люси Гордон, компаньонки и подруги последней.
   Если нам не приходилось называть мисс Люси, то это не потому, что она была незначительное лицо в семействе Валенфлер. Уже много лет она жила в их доме на правах, почти равных с Вандой.
   Она родилась в Нью-Йорке, в строгой пуританской семье. Ребенком еще она покинула ее и переселилась к графине, окружившей ее, если не материнской нежностью, то всевозможным вниманием и роскошью. В двадцать лет Люси была очаровательной девушкой. Высокая и стройная, своим царственным видом она могла свести кого угодно с ума. Водопад пепельных волос, большие голубые глаза, жемчужные зубы довершали очарование.
   Ванда без памяти любила ее.
   Опытный наблюдатель заметил бы некоторые странности в поведении молоденькой американки.
   Когда входил граф Арман, побледневшее лицо мисс Люси как-то судорожно опускалось на грудь. Глаза ее быстро скользили по Ванде и, почти не подымая головы, она останавливала жгучий взгляд на молодом человеке.
   Это продолжалось не долее секунды. Почти тотчас же лицо ее принимало обычное холодное и несколько надменное выражение.
   Никто ничего не замечал, а менее всех, может быть, сам Арман, всецело преданный любви к своей милой Ванде. Чувство это заглушало в нем все другие; удовольствия не привлекали его, женщины не занимали. Впрочем, он оставался вполне светским человеком, всегда готовым услужить товарищу и повеселиться в известной мере.
   Несколько дней спустя после прогулки в Булонском лесу, часов около двух пополудни, Арман вошел в будуар своей матери. Графиня разговаривала с Вандой и Люси, но, увидев сына, сделала чуть заметный знак, понятный только молодой американке.
   Та встала и, вспомнив, что ей нужно писать домой, просила позволения удалиться в свою комнату, что, разумеется, ей было любезно разрешено.
   — Надеюсь, — смеясь, сказал Арман, — что мисс Люси не от меня убегает?
   — Почти что так, — серьезно отвечала графиня. — Мне нужно с вами переговорить о таком важном деле, что как бы Люси ни была нам близка, ей не следует присутствовать при нашем разговоре.
   Арман нагнулся и поцеловал руку матери.
   — О чем или о ком желаете вы говорить, матушка? — спросил он.
   — О вас, Арман.
   — Обо мне? Я должен был догадаться… Вы всегда думаете о ваших детях! Но не провинился ли я чем? Заранее прошу у вас прощения.
   — Нет, Арман, нет, милый сын мой! Но мне нужно не с вами только говорить…
   Она остановилась, бросив значительный взгляд на Ванду. Молодая девушка вспыхнула и низко наклонилась над своим вышиванием.
   — Я не понимаю, мама? — дрожащим голосом произнес Арман.
   Глаза графини с любовью глядели на взволнованных детей.
   — Зачем, — ласково сказала она, — зачем вы так смущаетесь? Что вы сделали дурного? Случилось то, что было неизбежно. Воспитанные вместе, вы друг друга полюбили, и так это и должно было быть. Гораздо раньше вас угадала я вашу тайну — и знаете ли? — я глубоко счастлива всем этим!..
   — Матушка! — в один голос воскликнули влюбленные, падая на колени перед нею и покрывая ее руки поцелуями.
   — Вы согласны?.. — с трепетом спросил Арман.
   — Да, дети, согласна и, повторяю, счастлива… С этой минуты — вы жених и невеста.
   Радость Армана и Ванды превосходила всякое описание. Час тому назад они еще так мало рассчитывали на скорый успех.
   — Вы позволите мне, — спросил Арман, когда волнение их несколько улеглось, — сообщить эту счастливую весть нашим друзьям?
   — Завтра они все обедают у нас, сын мой, и мы поделимся с ними нашей радостью. Но, садитесь, я еще не все сказала.
   — Оставьте нас у ваших ног, мама, — попросила Ванда. — Нам здесь так хорошо!
   Графиня поцеловала ее, потихоньку приподняв голову, усадила рядом с собою. Арман тоже сел.
   — Дети мои, — сказала графиня, — нужно подумать о свадьбе…
   — О матушка, — прервал Арман, — мы не будем откладывать…
   Графиня покачала головой. Лицо ее сделалось еще серьезнее.
   — Милые мои, — продолжала она, — оба вы так молоды, что не грешно отложить свадьбу на некоторое время; впрочем, есть другая причина, которая заставляет поступить таким образом.
   Тяжелое предчувствие стеснило грудь молодых людей. Они устремили на графиню тревожный взгляд.
   — Не печальтесь, дети, не отнимайте у меня последнее мужество… Выслушайте спокойно… Впрочем, — прибавила она, стараясь улыбнуться, — вы увидите, что слова мои не так страшны… Ванда, дорогая дочь моя, когда Богу угодно было послать мне тебя в саванне, я сразу полюбила тебя и поклялась, что все сделаю для твоего счастья…
   — Вы сдержали клятву, — растроганным голосом прервала ее Ванда. — Не было ребенка счастливее меня благодаря вам — и впредь я буду также счастлива.
   Графиня отвечала на ее ласки и, вздохнув, продолжала:
   — Вторая причина состояла в том, что рано или поздно я узнаю, кто твои родители и что с ними сталось. До сих пор все мои поиски оставались безуспешными, но кто знает? Не сегодня-завтра, тайна может, наконец, открыться. Агенты мои ищут в Соединенных Штатах, в Мексике даже в Утахе. Мне нужно знать, живы или умерли твои родители, и во всяком случае получить верные доказательства того или другого. Как только доказательства смерти твоих родителей будут у меня в руках, мы тебя повенчаем в день, когда тебе исполнится семнадцать лет.
   — Позвольте заметить, мама, — сказал Арман, — что поиски могут затянуться до бесконечности. Если их будут по-прежнему тщетно продолжать, неужели же мы должны все будем ждать?
   — Нет, дитя мое. Если два года еще мы ничего не узнаем, Ванда и ты свободны вступить в брак, когда захотите.
   — Два года ожидания! — грустно сказал Арман.
   В эту минуту, Клеретта тихонько постучалась в дверь и, войдя в будуар, доложила графине, что ее спрашивает какая-то дама. Приказав сказать, что она сейчас выйдет, графиня встала и, поцеловав Армана, сказала ему:
   — Полно, не грусти! Два года скоро пройдут… А теперь советую тебе совершить хорошую прогулку. Это успокоит твои нервы.
   Поцеловав затем Ванду и посоветовав ей ничего не говорить Люси, она пошла в большую гостиную.
   При входе ее, навстречу ей поднялась небольшого роста, но замечательно пропорционально сложенная дама. Малейшие движения ее дышали природной грацией, она, должно быть, была очень хороша. Вглядевшись в усталые черты ее правильного лица, видно было, что ей не более тридцати двух лет, но горе провело преждевременные морщины кругом ее черных глаз и избороздило ее нежную кожу.
   Она похожа была на испанку из Севильи или Гренады.
   Обе женщины молча смотрели друг на друга. Незнакомка первая заговорила.
   — Как вы прекрасны! — воскликнула она по-испански. — Я знала уже, как вы добры, и пришла благодарить вас.
   Графиня в недоумении смотрела на нее.
   — Вы иностранка? — спросила она ее тоже по-испански.
   — Да! — отвечала в сильном волнении, незнакомка. — Я родилась в Мексике…
   — В Мексике? — переспросила графиня, вздрогнув и пристально глядя на нее.
   — В Эрмосильо, в штате Сонора, — со слезами сказала она.
   — Я была в этих местах…
   — Знаю! — тихо прошептала незнакомка и, слегка нагнувшись к графине, вдруг залилась слезами. -Знаю!.. Вы были там и спасли от страшной смерти дитя мое, мою бедную девочку, которой вы заменили мать!
   И, схватив руки графини, она горячо целовала их.
   — Как!.. — воскликнула пораженная графиня. — Вы…
   — Я донна Люс Аласуеста Моралес, мать Ванды.
   — Но Ванда говорила, что вы умерли, что она сама похоронила вас под цветами!
   — Все это правда! Зачем я не умерла тогда! — отвечала донна Люс, ломая руки. — Выслушайте, как все произошло.
   И она рассказала всю свою длинную, тяжелую повесть: как она любила, страдала, как потеряла дочь и как наконец узнала, что сталось с ее ребенком.
   — Небо наказывает меня за моего мужа! — с горечью сказала она. — Но чем виновата была молодая девушка, что ее полюбил человек, имя которого она проклинала, не зная, что оно принадлежит тому, кого она избрала своим мужем. Узнайте мой позор — я жена Майора.
   — Майора! — в ужасе вскрикнула графиня. — О Боже, Боже мой!
   — И вас это имя ужасает… Вы, может быть, видели его?
   — Да… — машинально ответила графиня.
   — Этот человек любил меня, а между тем не задумался обмануть. Он не испанец, а француз. Зверски убив свою первую жену, распустив слухи о своей смерти, он бежал в Америку, где женился на мне под чужим именем, так что я даже не жена его, а просто любовница. Всего шесть лет как я это узнала от приятеля его, того самого бандита, который спас мне жизнь в саванне. Стыд превратил в ненависть мою любовь. Я благословляла Бога за исчезновение дочери, хотела бежать, но он меня не пустил…. Что сказать вам, сударыня? С тех пор, жизнь была для меня адом. Майор не стеснялся более и открыто предался своим порокам. Наконец, в прошлом году, после долгого отсутствия, он нанял корабль и, собрав свои сокровища, поехал в Англию. Я сопутствовала ему. Вскоре мы отправились в Париж, где он выдавал себя за испанского гранда. Не знаю, как ему удалось попасть в испанское посольство, но там его уважают и считают за того, за кого он себя выдает… Одно обстоятельство, однако, предало его в мои руки. Представьте себе, что этот человек, который смеется надо всем, ничего не боится, попирает все законы, представьте себе, что он проводит страшные ночи. Кошмары его ужасны, он заставляет меня проводить ночи возле него, чтобы я будила его каждый раз, как только он начнет бредить…
   — Он бредит? — нервно сказала графиня. — Что же он говорит?
   — Не могу всего понять, потому что он, обыкновенно, бредит по-французски, но вот что мне удалось разобрать. Он хочет увезти от вас Ванду… Это чудовище обожает свою дочь.
   — Несчастная девушка!.. Отдать ее этому негодяю!.. Ужасно, ужасно!
   — Сударыня, я мать Ванды и люблю ее более всего на свете… Я знаю, что за мной следят, что смерть, может быть, угрожает мне, но я пришла сюда умолять вас не покидать дочь мою, на которую я передаю вам все свои права.
   Она подала графине довольной большой сверток бумаг.
   — Вот метрическое свидетельство Ванды и прочие бумаги, необходимые для утверждения ее прав по французскому законодательству. Тут же и завещание мое, в котором я рассказываю мою печальную повесть и по которому Ванда должна получить состояние, лично принадлежащее мне. Кроме того, вы найдете другие документы… Трудно было добыть все это, но теперь, слава Богу, они в ваших руках; знайте, что если Майор вздумает мстить вам, вы теперь легко можете погубить его.
   — Я с благодарностью принимаю эти бумаги, но, скажите, что вы сами намерены теперь делать?
   — Я погибла… Майор давно меня подозревает, шпионы окружают меня, и когда он узнает, что я здесь была, он убьет меня.
   — Полноте… В Париже нельзя так легко убить, как в саванне.
   — Майору все можно… Клянитесь, что вы не оставите мою дочь! — прибавила она, с мольбою скрестив руки.
   — Клянусь вам! Наша Ванда имеет теперь двух матерей.
   — Да, из которых одна, верно, недолго проживет.
   — Бросьте эти мрачные мысли! — утешала ее графиня. — Хотите ее видеть? — прибавила она, улыбаясь.
   — О!..
   — Сейчас! — сказала графиня, позвонив.
   — Скажите барышне, — приказала она вошедшему лакею, — что я прошу ее в гостиную.
   Через несколько минут вбежала счастливая и веселая Ванда, и не, замечая постороннего лица, бросилась на шею графине.
   — Тише, тише, — с улыбкой остановила ее графиня, — вы не видите разве, что я не одна?
   Ванда слегка сконфузилась, но, оправившись тотчас, непринужденно подошла к донне Люс.
   — Извините, сударыня, — сказала она, — я думала, что матушка моя одна… Вы сами знаете, какое счастье целовать свою мать.
   Донна Люс поклонилась ей, еле удерживая слезы.
   Графиня поторопилась прийти ей на помощь.
   — Милая Ванда, — сказала она, — я оставила свой флакон или в спальне, или в будуаре… Поищи его, пожалуйста… Я сейчас вернусь туда.
   Ванда уже уходила, но вдруг остановилась и повернувшись к донне Люс, сказала по-испански:
   — Сударыня, я не имею удовольствия вас знать, но какая-то невольная симпатия притягивает меня к вам. Позвольте мне вас поцеловать. Согласие ваше будет, как бы прощением за мою невольную невежливость.
   — Милое дитя!
   И, открыв объятия, донна Люс прижала девушку к своей груди. Слезы душили ее, но она не смела плакать, чтобы не возбудить подозрение в дочери.
   — Теперь мы знакомы! — весело сказала Ванда, тихонько освобождаясь из ее рук. — Вы увидите, что мы будем друзьями…
   И, слегка поклонившись, она, как птичка, выпорхнула из гостиной.
   Графиня бросилась к донне Люс, которая в изнеможении опустилась на кушетку.
   — Ничего… — сказала мексиканка, — мне лучше! О как она хороша, и как она вас любит!.. Боже мой! Я могу умереть теперь… Я видела свою дочь и уверена, что она будет счастлива!
   — Обещаю вам! — отвечала графиня. — Но позвольте мне надеяться, что мы будем видеться. Ванда полюбила вас с первого взгляда, сердце ее угадало вас и, может быть, со временем…
   — Нет! — твердо сказал донна Люс, — пусть она никогда не знает, кто ее родители. Еще возьмите этот портфель… Майор, кажется, очень дорожит им: не знаю, что в нем заключается. Может быть, вам он пригодится.
   Она передала графине большой кожаный портфель.
   — А теперь благодарю вас в последний раз, я прощаюсь с вами. Говорите иногда Ванде, что у нее была мать… Прощайте… Да хранит вас Господь!
   Обе матери упали друг другу в объятия. Мексиканка опустила вуаль и тихо вышла из гостиной.
   Графиня из окна следила за нею.
   Она видела, как донна Люс прошла двор, и сделала знак фиакру, стоявшему у ворот отеля. Не успела она войти в карету, как дверцы наглухо захлопнулись, и лошадь быстро понеслась.
   В ту же минуту раздался страшный, нечеловеческий крик.
   Испуганная прислуга бросилась на улицу.
   — Боже мой! — в отчаянии вскрикнула графиня. Неужели правда? Неужели ее убили?..
   И она замертво упала в кресло.

ГЛАВА IX

   Граф Арман, следуя совету матери, велел оседлать лошадь и отправился в Булонский лес. Прогулка, действительно, освежала его, и он весело возвращался домой, мечтая о невесте, и восхищая прохожих ловкостью, с которой управлял чудным арабским конем.
   Невдалеке от аллеи Ваграм страшный шум поразил его слух. Навстречу ему с быстротою молнии неслась карета, а за нею тысячная толпа бежала в криками: «Держите! Держите!.. Убийцы!»
   Одна из дверок кареты была открыта; кучер, вместо того чтобы удерживать разгоряченную лошадь, немилосердно хлестал ее кнутом. Арман сразу сообразил, что делать. Укрепившись в седле, подобрав трензель и рассчитав расстояние, он во весь дух пустил своего коня, и пересек путь почти у носа мчавшейся лошади. Испуганное внезапным его появлением животное встало на дыбы и грохнулось на землю. В ту же минуту кучер соскочил с козел и, прежде чем успели погнаться за ним, скрылся из виду.
   Толпа собралась громадная. Все кричали, призывая полицию, но, как водится, ее на месте не было. Толпа бросилась к карете…
   Первые подбежавшие с ужасом отступили.
   Карета была двуместная; на скамье лежал, залитый кровью, труп красивой и нарядной дамы. Лиф ее был разорван, и с левой стороны над грудью виднелась широкая рана, из которой сочилась кровь.
   Удар приходился сверху вниз, прямо в сердце; смерть была мгновенной. Она едва успела вскрикнуть.
   Наконец, послышалось обычное: «Проходите, господа проходите!.. « Явились полицейские. После необходимых внушений направо и налево, порядок был несколько восстановлен. Узнав, в чем дело, полицейские кое-как запрягли успокоившуюся лошадь и, окружив карету, отправились в префектуру.
   Несмотря на повторяемые «проходите, господа!», масса зевак последовала за ними. Граф Арман был в числе любопытных. Необъяснимое чувство сожаления к несчастной жертве побуждало его собрать о ней сведения. Поручив коня сопровождавшему его лакею, он проследовал за несколькими привилегированными лицами в кабинет полицейского комиссара.
   Следствие уже началось, допрашивали свидетелей.
   Вот что было известно: убитая дама приехала неизвестно откуда на улицу де-Курсель и остановилась у отеля Валенфлер.
   Велев фиакру ожидать ее, она вошла в отель и оставалась там более часа. Во время ее отсутствия кучер курил трубку, прохаживаясь взад и вперед у решетки отеля. К нему подошел прохожий, попросил у него огня и довольно долго разговаривал с ним. Куда он скрылся — никто не видел; полагают, что он вошел в карету с другой стороны. Заметили тоже, что, несмотря на жару, кучер все время держал воротник поднятым, а шляпу нахлобучил на глаза. Лица его никто не видел.
   Выйдя из отеля, дама сказала кучеру: «Везите меня к месту, где я вас наняла». Слова эти были произнесены очень неправильно и с сильным акцентом. Потом она села в экипаж. Послышался страшный крик, и лошадь помчалась по направлению к Нельи. Дверца была открыта, но когда выпрыгнул убийца, никто не видел.
   Арман передал свою визитную карточку полицейскому комиссару. Прочитав ее, тот обратился к нему и спросил: не родственник ли он графине Валенфлер?
   — Я ее сын, — отвечал молодой человек.
   — Не можете ли вы нам дать какие-нибудь показания?
   — Меня дома не было, когда случилось несчастье, но по крайней мере я могу вам уверенно сказать, что дама эта прежде никогда не бывала у графини. Я прибавлю, что тип этой дамы — чисто мексиканский, а так как графиня долго жила в Мексике, то, вероятно, дама эта приезжая, проходившая к ней с рекомендательным письмом. Впрочем, это только мои догадки, может быть, ошибочные… Прошу только верить, что все сведения, какие вам потребуются из нашего дома, я всегда готов доставить вам.
   Никаких указаний не нашли на бедной убитой. С четвертого пальца левой руки сорваны были кольца, найденные потом в карете; когда их примерили на ее руку, оказалось, по стертой коже, что одного кольца недоставало. Вероятно, обручального.
   Карета также ничего не открыла. Номер ее был тщательно стерт и закрашен.
   Тело покойницы было отправлено в морг.
   Граф Арман, сильно взволнованный этим происшествием, отправил лошадь с лакеем, а сам пошел пешком. В раздумье, он сбился с пути и, сам не зная как, очутился не на улице Курсель, а в переулке позади парка отеля.