Емельяненко Василий. В военном воздухе суровом

   Только привинтил орден, как снова назвали его фамилию. Смурыгов вскочил от неожиданности, потом быстро собрался, зашагал по-строевому. Снова стал перед генералом Алексеевым. В руке красная коробочка с Красной Звездой. На этот раз четко ответил, как требовал устав:
   - Служу трудовому народу!
   "Если придется третий получать, совсем хорошо должно выйти..." - подумал Смурыгов.
   И еще большое и незабываемое для Смурыгова событие было в тот вечер: ему вручили партийный билет.
   Потом был торжественный ужин. У многих на груди засверкали первые ордена. Тосты. Вспомнили тех, кто никогда не полетит с тобою рядом. Под баян пели родившуюся на Южном фронте песню "Давай закурим", кто-то прочувственно читал облетевшее тогда все фронты:
   Жди меня, и я вернусь,
   Всем смертям назло...
   Но коронным номером оказался сольный танец, исполненный самим командиром полка. Он что-то шепнул нашему баянисту технику Юрченко. Ждали "Барыню", а услышали вдруг "Я Чарли безработный...". Гетьман вмиг преобразился: удивленно выпучил глаза, расставил в стороны носки сапог, засеменил "елочкой", расшаркивался, делая выпады, точь-в-точь как Чарли Чаплин. Хохотали до упаду. Николай Смурыгов пришел в такой восторг, что хлопнул но колечке своего соседа. Им оказался генерал Алексеев. И ничего, совсем не суровым человеком оказался повеселевший генерал!
   На торжественном вечере не было Виктора Шахова. Боевую награду ему так и не успели вручить.
   С боевого задания он не вернулся еще в начале января, когда базировались в Ново-Александровке.
   Летал он тогда один на разведку погоды, и что с ним случилось за Северным Донцом, где были немцы, - никто не знал.
   Январь в Донбассе был метельным. На аэродроме навалило столько снега, что из-под сугробов торчали лишь кабины, кили да высоко задранные моторы штурмовиков. К ним не могли пробиться ни заправщики с горячей водой и подогретым маслом, ни бензовозы. А летать нужно: за Северным Донцом наши войска начали наступление на Барвенково и Лозовую.
   Взлетную полосу расчищали с помощью единственного трактора и лопат. Для этого потребовалось несколько дней. Получилось что-то наподобие огромной снежной траншеи, по обеим сторонам которой образовались высоченные валы. Если хоть чуть не выдержишь направление при взлете или на пробеге после посадки, то непременно воткнешься в сугроб. Но не только снег мешал полетам: над аэродромом непрерывно лохматились низкие облака, то и дело наползали волны промозглого тумана.
   От генерала Вершинина получили телеграмму: "За Донцом хорошая погода. Наши части на Барвенковском плацдарме наступают, вылетайте хоть по одному".
   Начали летать. Первому летчику не повезло: в конце разбега влетел в сугроб, пришлось долго откапывать самолет. Взлететь удалось командиру звена лейтенанту Выприцкому, но самолет после отрыва попал в туман, летчик потерял пространственную ориентацию, сорвался в штопор и оказался на дне реки подо льдом. Кто-то при посадке снес поврежденное шасси - самолет зарылся в снег, снова откапывали.
   Взлетел Виктор Шахов. Сразу же после отрыва самолет попал в "муру", его не стало видно. Прошло расчетное время полета. Шахов не возвращался. Боевую задачу он все же выполнил, но, перелетев через Донец, попал в густой туман и никак не мог найти аэродром - сверху и снизу "молоко". Случайно заметил паровоз, уцепился за железную дорогу и долго ходил между двумя станциями, пока не определил, где находится. Отыскал-таки аэродром, благополучно приземлился в "траншею", правда, на последних каплях горючего.
   После этого трудного боевого вылета Шахов был взвинчен. Злился на небесную "канцелярию", которая преподносит такие сюрпризы, будто бы нам назло. Там, на плацдарме, где наши наступают, - погода хорошая. Фрицы летают стаями, бомбят штурмуют. Мы же с горем пополам поодиночке за Донец пробиваемся, летаем без истребительного прикрытия. А "мессеры", словно гончие за зайчишкой, гоняются за нашим братом. За мной два истребителя увязались, и если б они не потеряли меня в тумане за Донцом, то валялся бы я где-нибудь теперь..."
   Почертыхался Шахов вволю, потом вспомнил, что еще не обедал. Побрел в барак, служивший столовой, куда из кухни привозили в термосах еду. Там было пусто: всех обслужили, остатки увезли на кухню.
   - Спасибо за сытный обед! - зло бросил Шахов дежурному по штабу.
   - Извини... Я позвонил, сейчас привезут.
   Шахов хлопнул дверью, вышел из блиндажа на морозный воздух, снова закурил. А его самолет уже заправляют горючим, подвешивают бомбы. Около самолета стоит рослый человек в расстегнутой длиннополой шинели. Шахов узнал военного корреспондента фронтовой газеты "Во славу Родины", с которым была долгая беседа в минувшую ночь. Они лежали на топчанах и при слабом свете коптилки вели разговор. Спокойный, задумчивый человек с бритой головой и тремя шпалами в петлицах - старший батальонный комиссар - назвал себя Борисом. В отличие от других газетчиков, с которыми доводилось встречаться Шахову, этот не торопил вопросами, не направлял разговор в нужное ему русло, ни разу не вынул отпугивающей собеседника записной книжки - может, ее у него и не было? Шахов рассказывал обо всем, что творилось на душе, и, пожалуй, меньше всего о войне. Борис слушал не перебивая, а только прикуривал одну папиросу от другой, еще не погасшей. Потом сам поведал летчику много интересного о Донбассе, о своей юности, проведенной на шахте.
   Шахов встал до рассвета, как обычно поднимают летчиков. Борис еще спал. Осторожно натянул на себя меховой комбинезон, сунул ноги в унты. Запомнились крупные черты лица, бледность, круглая бритая голова. Ворох мятых окурков на тумбочке. Укрыл корреспондента своей шинелью, вышел на цыпочках, тихо притворил за собой дверь.
   Шахов сегодня не выспался. Потом был труднейший полет, который чуть не закончился катастрофой. Шахов не ощущал голода, просто ему было обидно, что о нем забыли, хоть летчиков наперечет. Официантку из БАО уже вызвали, она вот-вот должна появиться, но ему уже не до обеда: самолет готов, снова нужно лететь на плацдарм, где наступают наши. Летчик сел в кабину, запустил мотор, начал выруливать. Бросив взгляд в сторону, он увидел бежавшую по глубокому снегу и проваливавшуюся по колени женщину в белом переднике. А около КП, лицом к старту, стоял в расстегнутой на все пуговицы длинной шинели Борис Горбатов. Он приветственно поднял руку, провожая Шахова в трудный полет.
   Вслед за Шаховым полетел и Смурыгов. Ему задание - бить эшелоны на станции Барвенково.
   Видимость отвратительная. Смурыгов летел как можно ниже над темневшим лесом, чтобы не потерять землю. А за Донцом, действительно, была прекрасная погода! Пролетая по своему маршруту на Барвенково, Смурыгов увидел круживший около села Долгенького штурмовик. Это, конечно, Шахов обрабатывает немецкий обоз, больше некому. Там что-то сильно взорвалось, на дороге валяются опрокинутые сани, в глубоком снегу барахтаются лошади. А самолет все кружил...
   Подлетая к Барвенкову, Смурыгов увидел отходивший в сторону Лозовой длинный железнодорожный состав. Немцы в тыл хотят его утянуть, упускать такую цель не следует.
   На самолете Смурыгова были подвешены под крыльями две ракеты крупного калибра, каких у нас в полку еще никто не применял. Летчику было поручено испытать боеприпасы от ракетной установки "катюши". Этот новый вид артиллерии был впервые применен нашими войсками на Западном направлении 15 июля 1941 года батареей Флерова. Эффект одновременного взрыва 100 мощных "эрэсов" по станции Орша был потрясающим. У немцев значительно позже появится нечто подобное, и назовут они это оружие "ванюшей". Пехотинцы по этому поводу шутили: "Посвататься хотят".
   Смурыгов решил ударить по паровозу, чтобы задержать эшелон. Прицелился, нажал на кнопку. Два дымных следа с огнем метнулись к земле. Мгновенная вспышка - будка машиниста разлетелась, как карточный домик, вырвались на морозный воздух клубы пара, закувыркались обломки разнесенного в щепы переднего вагона.
   Возвращаясь, за Донцом снова попал в "молоко". С трудом нашел аэродром и благополучно приземлился в снежной траншее.
   На КП он увидел тарелки с остывшей едой.
   - Шахов не вернулся, - сказали ему.
   Один за другим взлетали штурмовики с занесенного снегом аэродрома и скрывались за Донцом. Там, на Барвенковском плацдарме, были введены в прорыв наши кавалерийские части. Несмотря на глубокий снег, они успешно развивали наступление. Не довелось немцам на Южном фронте спокойно отпраздновать новый, сорок второй год. В жарко натопленных избах наши солдаты видели украшенные елки, а на столах - недопитый шнапс и недоеденную снедь. В Барвенкове войска 37-й армии генерала Лопатина захватили крупный немецкий склад, богатые трофеи.
   Вместе с передовыми частями, ворвавшимися в Барвенково, был фотокорреспондент фронтовой газеты "Во славу Родины" и наш частый гость Анатолий Егоров. Ему пехотинцы преподнесли большую коробку лезвий для безопасной бритвы. Встретивший его первым в редакции Сергей Михалков сказал:
   - Вот теперь сам ими и будешь закусывать.
   Но все ж таки нашелся потребитель, который использовал лезвия по прямому назначению: Борис Горбатов ежедневно брил ими свою голову. Рассказывали, что хватило ему этих лезвий до конца войны. В последний раз он побрился трофеем из Барвенкова 2 мая 1945 года, перед тем как пойти в дымящийся рейхстаг. Тогда Горбатов находился в 150-й стрелковой дивизии генерала М. В. Шатилова.
   Побывал в Барвенкове и Гетьман. После возвращения он вручил Николаю Смурыгову бутылку вина с красочной этикеткой и надписью на непонятном языке.
   - Вот тебе из того самого эшелона, который ты из Барвенкова не выпустил, сказал Гетьман.
   ...Полк опять сильно поредел. Лишь с десяток самолетов ходили за Донец. А время для отвода в тыл и пополнения было самое неподходящее: наши наступают! Гетьман послал Холобаева на завод к Сергею Владимировичу Ильюшину за новыми самолетами. А пока вся надежда была на нашу "темную силу".
   "Темная сила"
   Январь бушевал метелями, обжигал морозом.
   Навстречу леденящему ветру, согнувшись и увязая в сугробах, с аэродрома к деревне пробирались трое в промасленных, из чертовой кожи куртках, на ногах "колеса" - огромные кирзовые сапоги. Ушанки надвинуты на самые глаза, воротники подняты.
   Бредут по глубокому снегу в штаб представители "темной силы" - так сами себя называли техники нашего полка. "Темными" - за цвет пропитанного маслом обмундирования да за черноту обветренных лиц и рук. А почему еще и "сила" это понятно каждому. Сколько пятитонных штурмовиков ими поднято с брюха, сколько бомб они перетаскали своими руками! Изнуренные летчики ночью все же могли завалиться на нары и поспать, а техникам отходить от самолетов не приходилось ни днем, ни ночью. И как держалась на ногах "темная сила" - уму непостижимо.
   В штаб к командиру идут лучшие техники. Впереди - Максим Иванович Шум. В полку его называют не иначе как профессор Шум. Называют только за глаза, уважительно, без издевки, а при самом Максиме Ивановиче так величать не решаются. Человек он в возрасте, молчаливый, медлительный, а работа всегда у него спорится.
   Он поражал удивительной способностью на слух и безошибочно определять скрытые дефекты в моторе. Закапризничает, бывало, на штурмовике мотор АМ-38. ковыряются техники в нем с утра до вечера, а толку никакого: мотор коптит, недодает оборотов. Тогда зовут на консилиум "профессора". Идет Максим Иванович на консилиум не спеша. И ничуть не походит на профессора. Посмотришь на него со стороны - ни дать ни взять тракторист, у которого трактор больше в борозде простаивает. Какой уж там профессор!..
   Подойдет Шум к самолету - все почтительно расступаются. Он молчком влезет на центроплан, уберет с сиденья парашют - чтобы не испачкать. Свернет брезентовый чехол тючком, положит на сиденье, а потом уже по-хозяйски угнездится в кабине. Запустит двигатель, долго "молотит" на малом газу прогревает да прислушивается. Потом выведет на средние обороты, а если нужно, и на форсажный режим. Выключит зажигание. Велит раскапотить двигатель и еще заглянет для порядка во все лючки. Потом уже сделает заключение:
   - Думаю, придется снимать головку блока. Клапана седьмого и четвертого цилиндров прогорели.
   И пойдут после этого разговоры: "Опять наш профессор угадал; колдун - да и только..."
   Вслед за Шумом шагают по сугробам старшие техники эскадрильи Калюжный и Лиманский. Оба - непревзойденные мастера по восстановлению аварийных самолетов и эвакуации их с мест вынужденной посадки.
   Добрались наконец до деревни. На крыльце крайней избы долго громыхали окостеневшими на морозе сапогами, хлопали друг друга рукавицами, стряхивая забившийся во все складки мелкий сухой снег. Ввалились в жарко натопленную комнату вместе с клубом морозного пара и принесенным с собою запахом бензина.
   Подполковник Гетьман (ему уже присвоили очередное звание) поздоровался с каждым за руку, усадил против себя на лавку, озабоченно посмотрел на сапоги техников.
   - За ноги-то крепко хватает?
   - Терпимо... - степенно ответил за всех Максим Иванович, приглаживая заскорузлой пятерней жидкие волосы на голове. - А мы побольше портянок навертываем, обувка у нас просторная, позволяет...
   - С обувью, прямо вам скажу, беда, - вздохнул командир.- Хлопочем, но пока без толку. На складе валенок нет, а унты, говорят, техникам не положены. А то, что вы сутками на лютом морозе, в расчет не принимается. Вы уж там почаще в теплушку бегайте, портянки хорошенько сушите, чтоб не прихватило.
   Не столько от огромной раскаленной печи, сколько от сочувственных слов командира у техников будто потеплело на душе. Что же он им дальше скажет? Ведь не затем вызвал, чтобы об обувке да о теплушке поговорить. А Гетьман уставился глазами в пол, пощипывает рыжеватую бровь. Задумался. Позади командира сидит инженер Митин, посматривает на своих техников темными понимающими глазами.
   Гетьман вынул из кармана записную книжечку, с которой никогда не расставался, полистал.
   - Вот какое дело... Самолетов у нас совсем мало осталось, да и не время сейчас отправляться в тыл для пополнения. Надо бы самим продержаться. Очень мы нужны сейчас пехоте. Наши Барвенково взяли, на Лозовую продвигаются... Мы вот с Митиным головы ломаем, как бы нам своими силами пополнить эскадрильи самолетами. А наша сила в этом деле - вы, технический состав. Вот и хотим послушать вашего совета.
   Техники задумались. Первым заговорил Калюжный:
   - Если так обстоят дела, то не следует отправлять в мастерскую "единицу" и "семерку". Сами восстановим не хуже, чем там, а главное - быстрее...
   - Хорошо... - одобрительно протянул командир и, хотя с Митиным они уже заранее предусмотрели это, отметил в своей записной книжке галочкой номера самолетов 1 и 7.
   Тут подал голос Лиманский:
   - А что, если командировать в мастерские наших людей на подмогу? Может быть, еще и там удастся заполучить несколько машин?
   - Из мастерских мы свои самолеты уже забрали, а от других полков нам сейчас не дадут, - пояснил Митин.
   Настала очередь говорить Максиму Ивановичу Шуму. Он для порядка откашлялся в кулак и будто продолжил мысли товарищей:
   - Самолеты есть и в степи, на вынужденной. Летчики звена связи сколько их видели... Лежат под сугробами. Так и останутся до весны, пока снег не сойдет. По бездорожью их теперь не вывезти, но можно попробовать восстановить на месте и лётом перегнать на аэродром. А чьи это самолеты - неважно. Для общего дела пойдут.
   Предложение Шума посчитали дельным. Решили организовать поиск на нескольких У-2. Во второй кабине с летчиками должны были лететь наиболее опытные техники, чтобы на месте определить возможность восстановления штурмовиков.
   Одели техников в теплые комбинезоны, обули в меховые унты. Снабдили консервами, хлебом, крупой и прочим. Митин выдал каждому сумку с комплектом инструмента да еще по фляге спирта для "сугрева".
   У-2 на лыжах поднялись в воздух и разлетелись над заснеженными степями в разные стороны.
   ...Первый беспризорный самолет в тот же день был обнаружен Лиманским на окраине маленького населенного пункта Аксай. У-2 приземлился рядом с занесенным снегом штурмовиком. Раздобыли лопаты, откопали. Самолет стоял на шасси, внешних повреждений не оказалось. Даже кабина не "раскулачена" - все приборы на месте, за исключением, конечно, часов. Летчики их обычно не оставляют, а забирают с собой. Однако бензиновые и масляные баки оказались пустыми. А как мотор? Лиманский налег плечом на лопасть винта - она ни с места. Причина - обрыв шатуна.
   У жителей узнали, что самолет стоит здесь с осени. "Летчик, - рассказывали они, - приземлился в степи, приволок сюда самолет на буксире за трактором. Масло и бензин отдал трактористу, а сам с парашютом ушел на железнодорожную станцию".
   Лиманский написал депешу Митину: "Нужен мотор, подъемник, бензин и масло". Летчик Новосельцев отвез записку в полк и вскоре вернулся в Аксай. Не теряя времени, засветло полетели на поиски дальше.
   На железнодорожной станции Себряково увидели в тупике платформы с тремя погруженными ИЛами. Техник тронул летчика за плечо, тот понимающе кивнул. Сделал круг, пошел на посадку. Разыскали начальника станции. Тот обрадовался соколам, как сынам родным.
   Самолеты, оказывается, стоят на платформах почти месяц. Военные, погрузившие их, куда-то уехали, а станцию назначения вскоре занял противник. Куда их теперь отправлять - неизвестно.
   - Отправим в мастерские, - сказал Лиманский. Он знал, что подвижные авиаремонтные мастерские находятся недалеко, на одном из разъездов около станции Морозовской. Полетели туда.
   На обходных путях стояло несколько товарных вагонов, а около них в заснеженной степи - с полсотни всяких самолетов. Это и есть мастерские.
   Лиманский обратился к начальнику мастерских:
   - Три самолета прибудут к вам по железной дороге. Принимайте!
   - Принять-то можно, - ответил начальник, - да простоят они у нас долго. Видите, какая армада выстроилась в очередь. Не справляемся...
   - А мы пришлем своих техников.
   - Везите.
   Техников Шума, Калюжного и Логинова перебросили в мастерские, Лиманский снова отправился на У-2 в Аксай восстанавливать найденный штурмовик.
   Прилетели туда к вечеру. Мороз усилился. Шальной сталинградский ветер гнал по степи седые гривы поземки. Пришвартовали маленький безотказный У-2 с полотняными крыльями у крайнего сарая, пошли по поселку искать место для ночлега.
   Поселок - всего одна улочка. Заходили в каждый дом подряд.
   "С дорогой бы душой, но сами видите..." - извинялись хозяйки, разводя руками.
   Действительно, в каждом доме было полно народу. Столько людей до войны набивалось в избу, может быть, только на свадьбы. Теперь же здесь сидели дряхлые старики и старухи, копошились на полу ребятишки. Их согнала сюда война из тех мест, где все дотла сожжено.
   Вот и последний дом в левом ряду. Неказистый, с подпорками у покосившейся стены. Дворик не огорожен, забор, должно быть, пошел на топку. Сугробы намело по самые окна, к закрытым ставням. У крыльца раскачиваются на веревке и гремят замерзшие пеленки да поношенное платье в красную полосочку. В этот дом даже не решились войти.
   Перешли к другому ряду. Надвигались сумерки, а в снегу да на морозе ночевать не будешь. Летчик звена связи приуныл.
   - Не горюй! - решил приободрить его Лиманский. - Не может быть такого, чтобы еще для двоих места во всем поселке не нашлось.
   - Да у меня совсем другие мысли, о жене думаю. Лиза тоже в красную полосочку любила...
   Улица кончилась, с ночлегом так и не устроились. Оставалось только попытать счастья в той самой крайней хибарке с подпорками у покосившейся стены.
   На стук вышла старушка.
   - Ну что ж, заходите, в тесноте, да не в обиде...
   В дальнем углу под образами теплится лампада. На скамье у стены сидят плечом к плечу несколько стариков и старух. Кто-то спит на полу у перегородки, стонет, надрывно кашляет. Трое ребятишек возятся с черепками у стола придумали какую-то игру. И еще за перегородкой хнычет, а временами заходится малый ребенок, похоже - больной.
   Авиаторы стянули с ног унты, выбрались из меховых комбинезонов, достали из вещмешков снедь. Хлеб с консервами сунули в печь отогревать. Потом пригласили всех к столу, флягу со спиртом выставили, а ребятишек оделили редким в ту пору лакомством - сахарком.
   После ужина гостям нашлось местечко на полу за перегородкой. Улеглись на комбинезонах рядышком и мгновенно уснули: сколько сегодня пришлось помотаться!
   Утром Лиманского разбудил приглушенный плач. Думал, сон, - нет, наяву. Не сразу сообразил, где он. Ставни открыты, в окно пробивается размытый утренний свет. Техник осмотрелся. На кровати сидит женщина с грудным ребенком на руках. Она всхлипывает, уронив голову на плечо летчику, и все повторяет:
   - Родной наш, нашелся, живой...
   - Лиза, милая...
   А старушка хозяйка стояла за перегородкой перед образами с лампадкой, скрестив руки на груди, и шептала:
   - Дал им бог свидеться...
   Так нашел летчик свою Лизу и сына, которого увидел впервые.
   Поженились перед войной в Виннице. В субботу собрались в кино. Прибежал посыльный: "Тревога!" Помчался летчик на аэродром, а на рассвете бомбежка... Так с того дня ничего не знал о Лизе. Куда только не писал... А случай свел в маленьком Аксае.
   ...На штурмовик поставили другой мотор, заправили бензином. На У-2 привезли Смурыгова, который должен был перегнать восстановленный самолет в полк.
   Казалось, все трудности позади, пока не дошло до запуска мотора. Для его прогрева и заливки системы охлаждения нужен был кипяток. Десятка два ведер, не меньше. А где его взять в таком количестве, да чтобы вода не успела остыть?
   Пошли к председателю колхоза. В одном месте отыскали сани, в другом лошадь со сбруей. Нашлись и две деревянные кадки. Выделил председатель для помощи сведущего в технике инвалида - бывшего танкиста.
   С вечера пошли с председателем по всем избам заказывать на утро кипяток. Норма каждому дому - ведро. У кого нашлись лопаты, всех мобилизовали на расчистку полосы для взлета.
   Утром, в назначенный час, подвода двинулась по селу. Из домов выносили дымящуюся в ведрах воду. Сливали в кадки и прикрывали их брезентовым чехлом, обкладывали разным тряпьем, какое только нашлось в поселке.
   Заправили самолет водой и подогретым маслом быстро, и мотор запустился с первой же попытки.
   Смурыгов в последний раз осмотрел расчищенную от сугробов полосу, надел парашют, сел в кабину. Еще не успел вырулить, как налетела шальная пурга. О взлете в такую погоду не могло быть и речи.
   Как же быть? Если ждать улучшения погоды, то надо запускать мотор для прогрева - расходовать горючее. Если же слить воду и масло, тогда придется начинать все сначала...
   Решили все же слить. И не ошиблись: завьюжило надолго. Три дня подряд собирали по домам горячую воду, запускали мотор, и опять погода срывала вылет. Лишь на четвертое утро на заснеженном горизонте показался красный солнечный диск. В это морозное и тихое утро из изб вышли все, кто был в состоянии держать в руках лопату. Закипела работа по расчистке полосы. Ребятишки грузили на розвальни глыбы снега, сваливали их в стороне.
   Наконец Смурыгов вырулил, задвинул над головой колпак фонаря. Раскатисто взревел двигатель, позади штурмовика вспенилась степь. Снежная пыль больно стеганула стоявшего позади Лиманского, и покачивающиеся, словно на волнах, консоли крыльев исчезли за огромным снежным веером, поглотившим гул двигателя.
   Вдалеке от Аксая темный штурмовик будто взмыл на гребне пенистой волны и, развернувшись, низко полетел в сторону Донбасса.
   На подмогу Шуму, Калюжному и Логинову в ремонтные мастерские прилетел и Лиманский. Работать приходилось на ветру и морозе. Каждый шуруп, болтик, шплинтик, гаечку можно взять только голыми руками, а не то уронишь в снег, и ищи, как иголку в стоге сена... А есть такие места, куда гаечным ключом не подберешься. Тогда послюнит техник кончик пальца, к гайке приложит, она и прикипела. Так ухитрялись наживлять гайки на болты. Потом потрет техник руки рассыпчатым снегом, горячим дыханием согреет... А уж когда закоченеет весь, то бежит в вагон, где пышет жаром раскаленная докрасна "буржуйка" - железная бочка на кирпичах с приделанной к ней трубой. Поближе подсядешь - того и гляди вспыхнет промасленная и пропитанная бензином роба, отодвинешься подальше - не греет.
   На территории мастерских Лиманский увидел у штурмовика троих. Двое, упершись в консоль руками, покачивали крыло, третий согнулся в три погибели под центропланом и кувалдой забивал стыковочный болт.
   Лиманский подошел близко и все же не сразу узнал своих друзей: ушанки опущены на самые глаза, воротники подняты, а давно не бритые лица стали чернее земли. Тот, что бил кувалдой, с трудом разогнул спину, увидел подошедшего и тоже долго всматривался. Потом двинулся навстречу. Это был Шум. Опухшие губы никак не складывались в улыбку, и он Лиманскому только зубы показал.
   - Вот так, Андрюша, куем победу... - сказал он. - А пехоте-матушке каково на снегу да под огнем?..
   Обнялись четверо, затоптались на снегу, покачиваясь, будто медведи.
   Лиманский сказал Шуму:
   - Максим, поздравляю тебя с наградой. "За отвагу".
   Профессор перестал топтаться, озадаченно уставился на него.
   - А может, недоразумение какое вышло?
   - Сам командир просил поздравить.
   - Так я же ни одного фрица не уничтожил, а тут вдруг в отважные попал...