Емельяненко Василий. В военном воздухе суровом

   Давно уже стемнело, а командир полка все еще сидел в землянке. Перед ним лежал листок бумаги, на котором продолговатыми крестиками изображены самолеты, под каждым из них проставлены бортовые номера. Крестики эти расположены уголком по три - звеньями. Звенья одно за другим растянулись от верхнего обреза листка до нижнего - в колонну. Такой будет боевой порядок в воздухе, так и полетят. Возле каждого самолета командир подписывает фамилию летчика. Себя сразу первым поставил в голове колонны. Подолгу задумывается, формируя звенья: кого назначить ведущим, кого - ведомым?
   На Бобруйском аэродроме две стоянки самолетов, расположенные по обе стороны взлетно-посадочной полосы. На первую стоянку он сам поведет в атаку часть сил, а кто поведет остальных на вторую? Ну, конечно же, его заместитель майор К. Правда, он еще не успел как следует изучить своего заместителя: тот был назначен в полк незадолго до отправки на фронт. В Богодухове сразу проявил себя строгим, требовательным командиром. За расстегнутую пуговицу на гимнастерке никому спуску не давал. "От расстегнутого воротника на земле до аварии в воздухе- один шаг!" - любил он повторять модное изречение довоенных лет.
   Хорошо запомнилась и пламенная речь майора К. на митинге в Богодуховском лагере в первый день войны. На трибуне стоял рослый брюнет в кожаном реглане, в шлеме с очками. В руке зажаты замшевые перчатки, сбоку - планшет с картой. Внешность майора была настолько впечатляющая, что капитан Холобаев, успевший на своем веку повидать всякого, тогда не удержался и шепнул Гетьману: "Вот бы с кого вылепить скульптуру и во всех авиагородках на видном месте установить!" Энергично взмахивая рукой, оратор закончил свое пламенное выступление словами:
   - Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина! Третий - за наш народ!..
   Но на фронте майору сразу не повезло. Еще при перелете из Богодухова в Карачев он где-то вынужденно сел. Самолет искали несколько дней, поэтому в Старый Быхов, откуда полк начал боевые действия, он прилететь уже не успел. Майор К. посадил под Карачевом свой штурмовик на фюзеляж весьма искусно, и техники быстро подняли его "на ноги". Но, как говорится в народе, "не родись красивым, а родись счастливым". С места вынужденной посадки заместитель командира полка прилетел на аэродром и сел... с убранными шасси. Сел на фюзеляж и опять поломал самолет. Ходил он вокруг своей "тройки" хмурый, сокрушался: "Как же это я забыл про шасси?" Тогда командир полка отвел своего зама в сторону:
   - Как же можно: идете на посадку, а о том, на что садиться придется, не думаете...
   - Признаюсь честно, товарищ майор, совсем из головы вылетело...
   - Так вам же стреляли красными ракетами, крест на старте выложили - запрет посадки - угоняли на второй круг!
   - Сигналов этих я как раз и не заметил... Ведь в авиации с каждым может случиться такой грех...
   - Вы же мой заместитель. Как на вас будут смотреть подчиненные? Авторитет потерять можно враз, а чтобы снова его завоевать, много времени потребуется...
   - Я сделаю все от меня зависящее...
   Теперь, составляя боевой расчет, командир полка вспомнил этот недавний разговор и твердо решил: "Хватит ему акклиматизироваться, вот как раз и представится возможность проявить себя в настоящем деле... Да и не ставить же на его место младшего лейтенанта Смурыгова или старшину Шахова!" - и Гетьман записал своего заместителя ведущим второй группы.
   Летчики в это время лежали на брезенте под высокими соснами, ожидали вызова к командиру полка. Нет ничего хуже этого напряженного ожидания. Скорее бы узнать, включили тебя в боевой расчет или нет, какая будет боевая задача... Когда же станет все известно, долго еще будешь ворочаться на нарах, отгонять назойливые мысли, что этот вылет может оказаться для тебя последним.
   А сейчас кое-кто из летчиков лежит на спине, заложив руки под голову, посматривает на мирно подмигивающие звезды и уносится мыслями к далеким мирным временам. Многие смолят цигарки.
   Хорошо, что в такие минуты всегда находится балагур.
   - Скажите на милость, - слышится голос заводилы Васи Сорокина, - к чему бы это мог присниться гриб подосиновик? К хорошему или к плохому?
   - А черт его знает... - недовольно бурчит кто-то из темноты.
   - Наш Вася, оказывается, еще и в приметы верит, - подзаводят Сорокина, и тот пускается в рассуждения:
   - А почему бы и не верить? У меня сны часто сбывались. Особенно в детстве. Как только приснится кожа, значит, отчим спозаранку лупцовку закатит. Маленький такой замухрышка, а жилистый: хватит за чуб да как приложит лбом о половицу - только искры из глаз сыплются.
   - Было, наверное, за что лупить неслуха, при чем тут кожа! - Если бы было за что, а то просто так, без всякой причины: мне кожа приснится, а у него тут же в руках зуд появляется.
   - А какая это тебе кожа снилась?
   - Обычная: шевро или хром, из какой сапоги тачают.
   - Вася, а на фронте тебе кожа не снится?
   - Нет. На фронте мне начал сниться конь, - на полном серьезе отвечает Сорокин. - Красивый такой, как в сказке. Золотая грива до колен, золотой хвост по земле метет. А глаза у него всевидящие, зло сверкают. Когда этот конь бежит, то грива по ветру развевается, будто крылья... А из ноздрей у него огонь пышет, как из патрубков у ИЛа.
   - Ну и ты, конечно, на нем верхом?
   - Нет. На такого коня верхом не сесть - свирепый очень. Я как только его замечу, так прячусь и не дышу. А он все равно меня видит, мчится галопом, и никак от него не увернуться. С разбегу бьет меня в грудь, валит, копытами топчет, огнем обдает, аж дыхание перехватывает. От такого сна мокрый просыпаешься.
   - А сон этот как-нибудь сбывается?
   - Сбывается. Как после этого полетишь, так и собьют.
   - Совпадение это, Вася.
   - Какое там совпадение! Два раза он мне снился, два раза и сбивали.
   Сорокин умолк, замолчали и остальные. Невеселый сегодня был рассказ. Вот вчера хорошо травил про своего деда, как тот на спор за четверть водки кобылу на плечах через улицу пронес...
   В это время послышался хруст сухого валежника, кто-то возник из темноты и тихо подал команду:
   - Летный состав, к командиру.
   Еще до рассвета зарокотали моторы. Из выхлопных патрубков заструились лохмы сине-багрового пламени. Огонь лизал бока бронекорпуса, а на повышенных оборотах дотягивался до самой кабины. Хорошо, что днем ничего этого не видишь, а то в полете только бы и думал, когда же вспыхнет самолет? Огонь по обеим сторонам капота мотора ослеплял сидевших в кабинах летчиков. Даже костер на противоположном конце летного поля, служивший световым ориентиром для выдерживания направления при взлете, трудно было различить в отсветах этого пламени.
   Командир полка начал выруливать для взлета - за ним остальные. Первый самолет пошел на взлет, его разноцветные огоньки на консолях крыльев и на хвосте стремительно побежали вперед. Начали разбег другие штурмовики. Оторвавшись от земли, летчики отыскивали ушедшие вперед самолеты по навигационным огням.
   Ведущий пошел по большому кругу. Когда под крылом скрылся слабо мерцавший аэродромный костер, он засек время и взял курс на Бобруйск. Справа и слева от ведущего пристроились ведомые Гетьмана: заместитель командира 4-й эскадрильи по политической части старший политрук Владимир Василенко и командир 3-й эскадрильи капитан Николай Саталкин. Остальные где-то позади.
   Перед летчиком бледно фосфоресцируют стрелки и деления приборов, под крылом - темный полог леса. Ведущему казалось, что минутная стрелка на часах остановилась, лишь прыгающая по циферблату и отсчитывающая секунды светящаяся нить показывает, что время идет. Минута полета - пять километров пути.
   Через двадцать минут под крылом проплыла к хвосту оловянная полоска Днепра. Это половина пути. Где-то там, слева, - Старый Быхов... Начала розоветь полоска горизонта за хвостом самолета. Не доходя до Березины, Гетьман, а вслед за ним и другие летчики выключили навигационные огни. Ведомые неотступно следуют за командиром. Они будут повторять все, что сделает ведущий над целью.
   При подходе к Бобруйску штурмовики пошли еще ниже, а впереди по небу уже побежали торопливые трассы, в рассветном небе засверкали вспышки зенитных снарядов. Слева по курсу видна взлетно-посадочная полоса, по обе стороны от нее плотными рядами поблескивают самолеты. Ведущий с доворотом пошел в атаку.
   Из-под крыльев штурмовиков дымным росчерком рванули "эрэсы", короткие вспышки блеснули в рядах бомбардировщиков. Полыхнул огонь, закувыркались обломки. Понеслись пулеметно-пушечные трассы, кромсая крылья с черными крестами. А у самой земли от штурмовиков отделились стокилограммовые бомбы. От их взрывов заполыхали "юнкерсы" и "мессершмитты", подготовленные к боевому вылету. Не успели-таки взлететь вражеские самолеты.
   ...Самолет командира полка снижался над своим аэродромом, оставляя за собой дымный след. Мотор давал перебои. Приземлился, отрулил в сторону, выключил мотор. Но Гетьман почему-то не открывал фонаря. Подбежали техники и сразу начали орудовать у кабины молотками и ломиками: от удара зенитного снаряда, оказывается, заклинило фонарь.
   Помогли Гетьману выбраться из кабины: он с головы до пят был залит маслом, белели только зубы да белки глаз. Командир с трудом держался на ногах. Его отвели под руки в сторонку, он присел на пенек, склонился и несколько минут не мог вымолвить ни слова, а только кашлял и отплевывался маслом. Отдышавшись, спросил:
   - Из второй группы все вернулись? - О своих ведомых, старшем политруке Василенко и капитане Саталкине не спрашивал. Он видел, как сразу же после штурмовки аэродрома два горящих самолета скрылись за лесом.
   Гетьману доложили, что раньше всех прилетел майор К. с одним своим ведомым. Посадил он самолет около аэродрома на фюзеляж. "Что за чертовщина? подумал командир. - Летел позади, а вернулся первым". Позвали майора, уже доставленного на аэродром с места вынужденной посадки.
   - Как вы заходили на цель? - спросил его Гетьман.
   - Вот с этого направления, - ответил тот, проведя по планшету ладонью.
   - Вы уж потрудитесь снять перчатки да покажите поточнее! - возвысил голос командир. Он терпеть не мог, когда по карте водили пальцем, и неукоснительно требовал, чтобы показывали острием карандаша. А тут не рядовой летчик, а его заместитель провел по планшету всей пятерней.
   - Пожалуйста, можно и поточнее, - ответил майор и начал не спеша стягивать с каждого пальца в отдельности плотно облегавшие руки перчатки.
   - Возьмите карандаш, вычертите расположение самолетов на Бобруйском аэродроме, покажите, как заходили.
   - Товарищ майор, - подчеркнуто по-строевому выпрямился К., - я картинки рисовать не умею.
   - Да вы мне не картинку, а простую схему начертите!! - Командир закашлялся.
   Пока майор К. копошился в своем планшете, Гетьман принялся вытирать платком с лица масло и увидел стоявшего поодаль молодого летчика - одного из ведомых майора К. Командир поманил его рукой. Тот подошел, потупился в землю.
   - Вы вернулись вместе с майором? - спросил его командир.
   - Так точно...
   - Цель хорошо запомнили?
   - Нет, товарищ командир...
   Гетьмана словно пружиной подбросило с пенька, его обожгла догадка: "Может быть, мой заместитель и над целью не был, потому и "картинки" рисовать не умеет?"
   - Куда же сбросили бомбы?
   - По пустому месту... - тихо ответил летчик, скосив глаза на стоявшего к нему спиной майора К.
   У Гетьмана гулко заколотилось сердце, зашумело в ушах, как от близко взорвавшейся бомбы. Потом он увидел, как у летчика выступили слезы, как тот досадливо смахнул их рукой. Смягчился, взял летчика под локоть, отвел к своему искалеченному самолету.
   - Расскажите все по порядку.
   - Мы еще не долетели до Березины... Вдруг товарищ майор круто отвернул влево, пошел вниз под строй. Я еле успел за ним... Смотрю, у него бомбы посыпались, и я машинально нажал на кнопку сброса. Потом он и "эрэсы" начал пускать. Только тогда я рассмотрел, что под нами болото, и "эрэсы" пускать не стал. Решил было сам идти на Бобруйск, но других самолетов уже не увидел, а ориентировку потерял... Пришлось лететь за товарищем майором...
   В это время Гетьман услышал за спиной голос майора К.:
   - У меня забарахлил мотор, поэтому я решил на цель не идти. А бомбы сбросил, чтобы не подорваться на них во время вынужденной посадки...
   - И в трех километрах от аэродрома сели на фюзеляж? - сверкнул на него белками глаз командир.
   - Мотор перегрелся, совсем перестал тянуть. Козырек забросало маслом...
   - Во-о-он!! - несвоим голосом закричал Гетьман, его рука дернулась к кобуре, но кто-то ее перехватил.
   ...Техники подняли штурмовик майора К. на колеса, заменили винт, запустили двигатель. При пробе на земле, а потом и в полете он работал совершенно нормально. Комиссия пришла к выводу, что летчик специально "вскипятил" мотор, закрыв заслонку маслорадиатора.
   В тот же день, когда устало-багровое солнце заваливалось за макушки сосен, на поляну собрали летчиков и техников. За ящиком, покрытым куском красной материи, сидели трое из военного трибунала. А перед ними спиной ко всем стоял высокий человек с непокрытой головой, неподпоясанный, со споротыми петлицами. Не хотелось верить, что это он недавно клялся в Богодухове у ветряка: "Первый "эрэс" я выпущу за нашу Родину, второй - за товарища Сталина!..", а выпустил эти "эрэсы" в болото.
   Председательствующий трибунала от имени Родины объявил приговор:
   - За трусость - к расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.
   Гетьман попросил:
   - Только не здесь. Увезите его куда-нибудь подальше.
   Полк трижды летал на Бобруйский аэродром. Разведка определила ущерб: уничтожено и сильно повреждено 23 бомбардировщика и 47 "Мессершмиттов".
   Прошло много лет, оставшиеся в живых вспоминают о самых памятных первых днях войны. Вспоминают о налетах на Бобруйский аэродром. Вспоминают о старшем политруке Владимире Никифоровиче Василенко, который тогда не вернулся с задания. Ветераны не раз говорили: "Золотой был человек, весельчак, в летчики из технарей выбился. Был лучшим конферансье на концертах художественной самодеятельности. Половина Харькова его знала. Если в афишах объявлен ведущим Василенко, то приходили занимать места пораньше. Даже начальство старалось не опаздывать после того, как однажды Василенко перед самым открытием занавеса с авансцены провозгласил: "Шире дверь, чета Кожуховских идет!" - И тучный начальник штаба с супругой прошествовали под аплодисменты.
   Василенко сел на подбитом самолете в районе Бобруйска. Немцы закопали его в землю живым, оставив на поверхности лишь голову. Его спасли от смерти выходившие из окружения солдаты. Ходили слухи, что Владимир Никифорович был помещен в клинику для душевнобольных. Разыскать его, однако, не удалось. Члены семьи Василенко - жена, дочь и сын - до сих пор пишут письма: "Может быть, он жив и теперь?"
   Не так давно в разговоре с генерал-майором авиации Семеном Григорьевичем Гетьманом мы вспомнили о случае с майором К. Гетьман сразу посерел, щеки его затряслись.
   - Об этом позоре стыдно вспоминать и через двадцать пять лет. Я его тогда сам чуть не пристрелил на месте. Кожуховский успел схватить за руку и отвести пистолет... Расстрел, оказывается, заменили передовой, кровью искупал. А потом его видели в какой-то тыловой авиационной части...
   Наземный эшелон
   Железнодорожный состав, в котором следовал из Богодухова на фронт штаб полка со всякими хозяйственными службами, по нескольку часов простаивал на пустынных перегонах. Паровоз лениво отфыркивался струйками пара, никто из пассажиров "телячьих" вагонов не знал, когда же наконец состав снова тронется в путь. Начальник эшелона майор Кожуховский, проявляя не свойственную его комплекции подвижность, пытался ускорить продвижение. Он пробивался к военным комендантам станции, осаждаемым разным начальством, хотя толку от этого не было никакого. График движения поездов из-за непрерывных бомбежек постоянно срывался, и длинную вереницу составов время от времени проталкивали в порядке живой очереди. Все двигались на фронт, у всех одинаковая срочность. Ни высокие воинские звания, ни угрозы не помогали.
   После отлета 4-го штурмового полка на фронт в Богодухове оставалось ни много ни мало 400 человек, да еще всякое штабное имущество полка, подвижные авторемонтные мастерские, хозяйственная часть с запасами обмундирования, продовольствия, полевыми кухнями. Набралось несколько десятков ящиков с личными делами. Они, мол, там понадобятся для составления наградных листов. Для перевозки всего этого вслед за воздушным эшелоном потребовался железнодорожный состав. Подали его не скоро, много времени заняла и сама погрузка.
   Состав еле тащился через Бахмач на Гомель. А дальше?.. Дальше, по-видимому, на Старый Быхов? Об этом майор Кожуховский узнал перед отправкой эшелона от прилетавшего с фронтового аэродрома пилота. Теперь же, в пути, связи с полком не было, и станции назначения никто не знал.
   В Гомель эшелон прибыл на десятый день. Проехали всего лишь половину пути. Кожуховскому удалось разузнать, что полк не в Старом Быхове (там уже противник) и не в Климовичах (передовые части немцев прорвались и туда), а в Ганновке. Это в 150 километрах северо-восточнее Гомеля. Но железнодорожные станции на пути следования закупорены разбитыми вражеской авиацией составами. Трое суток стояли в тупике на Гомельском узле рядом с цистернами. Соседство не из приятных. "Мессершмитты" несколько раз с малой высоты обстреливали скопище эшелонов на станции. К счастью, обошлось без жертв, стоявший рядом эшелон с горючим они не подожгли.
   Только 10 июля, через полмесяца после отлета штурмовиков на фронт, остальной личный состав с имуществом был переброшен несколькими рейсами автотранспортом из Гомеля в Ганновку. Прибывшие из Богодухова увидели там уже не тот полнокровный полк, который на рассвете 27 июня поднялся в воздух, а его остатки: с десяток штурмовиков и всего лишь 18 летчиков.
   Командир полка и комиссар были, конечно, рады тому, что полк теперь в сборе, но появились новые заботы. В первое время ощущалась нехватка техников и оружейников, а теперь их с избытком. Было трудно без штаба, а сейчас штаб с ворохами дел казался вроде бы обузой. Подсчеты показали, что на каждого летчика приходится более 30 человек, обеспечивающих полеты...
   Самолетов мало, а хозяйство полка непомерно велико. В Климовичах при меньшем количестве людей было легче скрыть аэродром от воздушной разведки, да и перебраться в Ганновку не представляло особого труда. Теперь же командира и комиссара беспокоили мысли: как уберечь людей при бомбежках аэродрома? Как перебазироваться со всем штабным и хозяйственным имуществом на двух грузовиках?
   И, как на грех, немецкие самолеты начали по нескольку раз в день бомбить аэродром. Через два дня пришлось перебраться в Каничи. И снова бомбежки. Зенитных средств на аэродроме не было, немцы совсем обнаглели. Техник Лиманский с оружейником Иванушкиным решили сами соорудить зенитную пушку.
   - Мы проучим фрицев! - сказали они. Сняли с аварийного штурмовика пушку, хитроумно ее укрепили на самолетный домкрат, приспособили к пушке и коллиматорный прицел, о который летчики били лбы. Незваный гость не заставил себя долго ждать: на малой высоте появился "мессершмитт". Заработала пушка, трассы прошли рядом с самолетом, - тот взмыл "свечой" и убрался восвояси. О самодельной зенитке прослышало начальство. Ее вскоре увезли прикрывать штаб дивизии генерала Кравченко...
   Связь с войсками постепенно налаживалась. У летчиков на картах была нанесена линия фронта, хоть и не очень точная: обстановка быстро менялась, сплошного фронта не было. Приблизительно даже знали, где дерется 13-я, а где 21-я армия, составившие недавно образованный Центральный фронт. Наши армии были развернуты в направлении на северо-запад, и немецкое командование видело в этом угрозу своему правому флангу глубоко вторгнувшейся группы армий "Центр". Еще бы не угроза! Когда летчикам сказали, что войска 63-го стрелкового корпуса под командованием генерала Л. Г. Петровского продвигаются к Бобруйску, а конная группа легендарного героя гражданской войны Оки Ивановича Городовикова совершает рейд в 40 километрах западнее Березины и перерезала Варшавское шоссе, то многие этому вначале не поверили.
   - Опять слухи, - сказал кто-то.
   - Поосторожнее на виражах, - одернули его потихонечку.
   - А что я такого сказал?
   - Фитиль у тебя сырой...
   Установилась связь с Гомелем, где оказался штаб Центрального фронта. Разместился он в приметном особняке, который усердно бомбила вражеская авиация. Но из этого помещения уходить не собирались: там находился хорошо оборудованный узел, позволявший поддерживать устойчивую телеграфную и телефонную связь с войсками и с Москвой. Командующий ВВС Центрального фронта комдив Г. А. Ворожейкин разыскал по телефону майора Гетьмана и приказал ему прибыть в Гомель:
   - Получите здесь последнюю обстановку и задачи, - сказал он,
   Командир полка полетел в Гомель на штурмовике. При появлении над аэродромом его обстреляли с земли. Летчик покачал с крыла на крыло - условный сигнал "я свой самолет", - но трассы по-прежнему продолжали мелькать то справа, то слева, то впереди. "Вернуться - значит, не выполнить приказ командующего", -подумал он и пошел на хитрость. Снизился до бреющего, скрылся. Вдалеке развернулся, снова взял курс на аэродром, заранее выпустил шасси и посадочные закрылки, над самыми макушками деревьев, подкрался к аэродрому. Когда лес кончился, убрал газ - штурмовик успел коснуться земли еще до того, как по нему открыли огонь. Распаленный Гетьман сразу направился к зенитчикам, чтобы пробрать их. Те оправдывались:
   - Вы уж извините нас, не докладывайте начальству... Впервые пришлось увидеть такой самолет, приняли за немецкий. Они нам тут житья не дают.
   К счастью, никаких повреждений штурмовик не получил. Гомельский аэродром прикрывался несколькими зенитными пулеметами.
   Да, нелегко было в первые дни войны зенитчикам с пехотинцами разобраться, чей самолет летит, так же как и летчикам определить, противник это или свои войска, выходящие из окружения.
   В отделах ВВС, существовавших тогда при всех общевойсковых армиях, спешно составлялись инструкции и памятки по взаимному опознаванию войск и авиации. В них перечислялись всевозможные сигналы.
   Летчики при подходе к линии фронта должны были выполнять установленные на тот день эволюции: либо качнуть самолет с крыла на крыло, либо сделать несколько одинаковых кренов, либо "горку".
   Наша авиация тогда перевооружалась, новых типов самолетов даже большинству летчиков не приходилось видеть. К тому же некоторые новые образцы по внешнему виду были сходны с немецкими.
   Не только авиация, но и войска должны были позаботиться о том, чтобы не подвергнуться ударам своей же авиации. Им рекомендовалось при появлении наших самолетов расстилать вдоль фронта полотнища, а кабины грузовиков и башни танков обозначать белыми треугольниками или квадратами. Пехота также должна была приветственно размахивать пилотками либо выстраиваться в виде пятиконечной звезды. Об этом я недавно вычитал в одной из инструкций, хранящихся теперь в архиве.
   Летчикам не составляло труда качнуть с крыла на крыло, а каково было войскам раздобывать полотнища, таскать с собой эту громоздкую ношу, своевременно выкладывать сигналы и ежедневно рисовать треугольники и квадраты? К тому же полотнища, обозначавшие линию фронта, служили хорошим ориентиром и для немецких летчиков...
   ..Из Гомеля в Каничи майор Гетьман привез карту, на которой была обозначена новая линия фронта: прерывистая и смещенная на юго-восток. В Гомеле ему были поставлены конкретные задачи по поддержке войск.
   Задачи теперь ставились сверху. Их было хоть отбавляй, но самолетов в полку становилось все меньше, хотя их небольшими партиями несколько раз пригоняли с авиационного завода. Военпред Кувинёв, инженеры Десюк и Фатеев делали все от них зависящее, чтобы выделить нашему полку несколько штурмовиков, едва сошедших с конвейера. Благодаря этому полк кое-как все еще держался. Почти месяц летали из Каничей бить вражеские колонны, подходившие с запада.
   И вот на фронт прибыл еще один, только что сформированный 215-й штурмовой полк, которым командовал майор Рейно.
   В прошлом это был бомбардировочный полк, а весной сорок первого стал штурмовым. Правда, вместо штурмовиков ИЛ-2 он получил истребители И-15-бис, сходившие за новинку еще в 1934 году. В июне было закончено переучивание летчиков на этом истребителе, на нем же пришлось вступить в войну. Провоевали они всего десять дней и, лишившись самолетов, отправились в тыл для переучивания на ИЛ-2.
   Вот и встретились два братских полка: 4-й и 215-й-на ИЛах. Свободные летчики 4-го полка летали ведущими у своих соседей, - надо было передать им опыт боевого применения нового самолета.
   Так нашлась работа и для "безлошадных" летчиков.
   Наши техники, оставшиеся без самолетов, тоже не сидели без дела. В один из дней братскому полку особенно не повезло: 11 штурмовиков вернулись с боевого задания сильно поврежденными. Несколько из них сели на "брюхо", повредив масляные радиаторы и погнув винты. Для ввода в строй этих машин командование дивизии установило недельный срок. Но за ремонт принялись техники нашего полка, успевшие набить руку на таких делах. Утром следующего дня доложили в дивизию, что все 11 самолетов восстановлены. Там. этому не поверили. Расследовать факт "очковтирательства" прилетел главный инженер ВВС фронта генерал Лосюков. Каково же было его удивление, когда он увидел, как еще вчера растерзанные самолеты стартовали на боевое задание. Тогда генерал приказал выстроить техников. Перед ним предстали чумазые, небритые, со ссадинами на руках технари.