Даймон, писала New York Times, «неожиданно стал наиболее обсуждаемым[149] и, возможно, обладающим самой большой властью банкиром в современном мире». Для Wall Street Journal он «быстро становится банкиром последней инстанции на Уолл-стрит»[150]. А Barron's предпочли воскликнуть: «Да здравствует Джейми Даймон!»[151]
С той лестью, что на него изливалась, перспектива выступить на сегодняшнем слушании почти заставляла Даймона чувствовать головокружение. В то время как большинство руководителей боялись предстать перед Конгрессом – Алан Д. Шварц из Bear Stearns потратил дни, разбирая с мощным адвокатом Робертом С. Беннеттом в Вашингтоне свои показания, – Даймон считал первый шанс дать показания знаком признания.
В ночь перед слушаниями он позвонил родителям, чтобы убедиться, что они увидят его по телевизору.
После окончания школы Браунинга на манхэттенском Ист-Сайде Джейми изучал психологию и экономику в университете Тафта; позже, в Гарвардской школе бизнеса, он заработал репутацию надменного и умного человека. Всего через несколько недель первого осеннего семестра на вступительной лекции профессор разбирал исследование по управлению цепочками поставок на примере кооператива по продаже клюквы. В середине выступления Даймон встал и прервал его: «Я думаю, вы не правы!»[153] Профессор опешил, а Даймон вышел вперед и написал решение проблемы питания на доске. Даймон был прав, смущенно признал профессор.
Проработав лето в Goldman Sachs, Даймон попросил карьерного совета у дородного, жующего сигары специалиста по заключению сделок Сэнди Вейла. Семья Джейми стала близка Вейлам в середине 1970-х после покупки брокерской фирмы Сэнди Shearson Хэммилл, где отец Даймона был главным брокером. Обучаясь в университете Тафта, Даймон даже написал доклад о поглощении Hayden Stone Shearson, который его мать продемонстрировала Вейлу[154]. Вейл был впечатлен.
– Могу я показать доклад людям из Hayden?[155] – спросил Вейл Даймона.
– Конечно, – ответил Даймон. – А можно я поработаю у вас летом? – Вейл был счастлив оказать услугу.
После окончания Гарвардской школы бизнеса Даймон получил предложения от Goldman Sachs, Morgan Stanley и Lehman Brothers. Вейл пригласил Даймона в свою квартиру в верхней части Ист-Сайда и тоже сделал предложение: пост собственного помощника в American Express, где Вейл тогда занимал должность топ-менеджера после того, как продал Shearson почти за 1 млрд долларов. «Я не буду платить вам много,[156] – сказал Вейл 25-летнему Даймону, – но вы многому научитесь, и мы повеселимся». Даймон купился.
Работа Вейла и Даймона в одной компании оказалась непродолжительной. Хотя Вейл когда-то хвастался, что «евреи планируют захват American Express»[157], он по-прежнему оказался подавлен иерархией WASP[158], не имея возможности заключать сделки от своего имени. Все чаще встречая сопротивление коллег и совета директоров, он ушел с поста президента American Express в 1985 году. Даймона, чьи таланты были замечены генеральным директором Джеймсом Робинсоном, попросили остаться. Даймон находился на той стадии, когда многие в его положении, возможно, предпочли бы безопасность: его жена только что родила их первенца. Но он решил остаться с Вейлом, несмотря на то что тот пока не выбрал следующий проект и занимал небольшой офис. Шли месяцы. Наблюдая, как Вейл отсыпается на диване в офисе после обедов с мартини[159], Даймон стал задаваться вопросом, не сделал ли он неверную ставку. Казалось, Вейл никак не мог стартовать, и Даймон задумался, не выдохся ли его наставник.
Но, когда почти сразу после неудавшегося поглощения Вейлом Bank of America с ним и Даймоном связались два руководителя Commercial Credit, субстандартного ипотечного кредитора из Балтимора, относительно покупки их материнской компании, Вейл вложил в дело 6 млн долларов собственных средств (Даймон инвестировал 425 тыс.), и компания была передана с Вейлом в качестве руководителя. Даймон назначил себя операционным директором и начал истово сокращать расходы. Подтянутый и финансово оздоровленный Commercial Credit превратился в краеугольный камень новой финансовой империи, которую построили Вейл и Даймон спустя более чем сто поглощений (или приобретений). В 1988 году с приобретением Primerica, материнской компании брокерской фирмы Smith Barney, за 1,65 млрд долларов[160] пара получила обратный билет на Уолл-стрит. А в 1993-м последовала покупка Shearson у American Express за 1,2 млрд долларов.[161]
Репутация Даймона росла вместе с репутацией Вейла. Они были командой: Вейл – стратег и переговорщик, Даймон, младше его более чем на двадцать лет, – ходячий калькулятор и ас операционной деятельности. Их отношения вышли за рамки «наставник – ученик» на какой-то другой уровень, больше напоминающий отношения долгие годы находящейся в неспокойном браке пары. В кабинетах Primerica в центре Манхэттена председатель и главный финансовый директор яростно спорили, их голоса были слышны в коридорах. В ходе встреч Даймон закатывал глаза всякий раз, когда думал, что Сэнди сморозил глупость.
– Ты чертов придурок![162] – орал Вейл.
– Нет, это ты чертов придурок! – кричал в ответ Даймон.
К 1996 году, после сделки на 4 млрд долларов, отданных за Travelers[163], компании нужен был человек, который бы управлял операциями с объединенными активами. Вейл настойчиво давил на Даймона, чтобы продвинуть свою дочь Джессику Библиович, 37-летнюю управляющую фондами взаимных инвестиций Smith Barney. Даймон и Библиович знали друг друга еще подростками, но она не считалась управляющим высокого полета, и у него были сомнения в том, чтобы доверить ей столь ответственную работу. Топ-менеджер отвел Даймона в сторону. «Повысь ее,[164] – велел он. – Иначе ты погубишь себя». Но это не убедило Даймона, и он заявил Вейлу и остальным, что она не готова, а в очереди стоят более опытные руководители.
На следующий год Библиович объявила, что покидает компанию. Она не винила Даймона за его решение, а старалась подчеркнуть положительные аспекты ее отставки, говоря отцу: «Теперь мы снова можем быть папой и дочкой»[165]. Но Вейл был в ярости, их отношения с Даймоном уже никогда не восстановились, теперь в них была напряженность, которая росла по мере стремительного расширения компании. В 1997 году Travelers приобрела Salomon, и Вейл сделал британца Деррика Могана, который помог Salomon Brothers пережить скандал с казначейскими векселями, исполнительным содиректором Salomon Smith Barney наряду с Даймоном. Разделение власти было логично, но вызывало недовольство Даймона.
Ситуация обострилась после 83-миллиардного слияния с Citicorp[166] – сделки, которая переписала правила финансовой системы США, поскольку последние барьеры между коммерческими и инвестиционными банками периода Великой депрессии, введенные законом Гласса – Стиголла в 1933 году, были стерты законопроектом, внесенным республиканским сенатором Филом Граммом от штата Техас и республиканским конгрессменом Джимом Личем от штата Айова. Даймон неустанно работал, чтобы довести сделку до конца, но, когда пришло время разделить восемнадцать мест в совете объединенной компании между Travelers и Citicorp, он не обнаружил себя в списке. Он был назначен президентом компании, но ему напрямую отчитывался только один человек – финансовый директор Хайди Миллер.
Ситуация стала невыносимой через несколько дней после того, как новая Citigroup сообщила разочаровывающие результаты третьего квартала – результат летних потрясений, когда Россия объявила дефолт, а хедж-фонд Long-Term Capital Management почти рухнул. На выходные запланировали четырехдневную конференцию руководителей на курорте Гринбрир в Западной Вирджинии, кульминацией которой стали ужин и танцы. Около полуночи несколько пар все еще танцевали. Стив Блэк, один из ближайших союзников Даймона в Smith Barney, пригласил на танец жену Могана – этот жест был задуман как что-то вроде поднесения оливковой ветви, учитывая вражду фракций в компании. Но Дерик Моган не ответил взаимностью, оставив жену Блэка стоять в одиночестве на танцплощадке. Взбешенный Блэк подошел к Могану.
– Достаточно того, как вы обращаетесь со мной,[167] – заорал он. – Но я не позволю так обращаться с моей женой! – он с трудом сдерживался, чтобы не ударить Могана. – Где стоишь, там и ляжешь!
Даймон попытался вмешаться, догнав Могана, когда тот собирался покинуть зал: «Я хочу задать вам простой вопрос. Вы либо хотели оскорбить жену Блэка, либо нет. Так как?»
Моган ничего не ответил и отвернулся, чтобы уйти. Возмущенный, Даймон схватил его и развернул к себе, оторвав пуговицу на его пиджаке.
– Никогда не смейте поворачиваться ко мне спиной, когда я говорю![168] – крикнул он.
Когда Вейл узнал об инциденте, он счел его неуместным. Через неделю он и его содиректор Джон Рид вызвали Даймона в корпоративный комплекс в Армонке[169], Нью-Йорк, и попросили уйти в отставку.
Это оказалось худшим и одновременно лучшим, что могло случиться с Даймоном. Как и Вейл после ухода из American Express, он не торопился с поиском новой работы, отказавшись от ряда предложений, в том числе, как сообщалось, от розничного интернет-магазина Amazon[170]. Даймон мало что понимал за пределами банковского дела и ждал на своем поле, пока наконец не принял высший пост в Bank One – банке второго эшелона, чикагском «винегрете» из различных бизнесов. Это была искомая стартовая площадка, и он принялся за рационализацию деятельности банка и исправление баланса, пока в 2004 году не смог совершить сделку с JP Morgan, поставившую его в очередь на звание преемника Уильяма Гаррисона в качестве генерального директора.
Когда-то самая высокомерная компания Уолл-стрит, JP Morgan превращалась в середняка по мере того, как возвышались ее конкуренты. Даймон привел свою команду «урезателей расходов»[171] и экспертов по интеграции и начал работу. Зарплаты менеджеров банка были сокращены. Тренажерные залы закрыты. Телефонные линии в ванных комнатах ликвидированы. Отменены ежедневные свежие цветы. Руководители напрягались, когда Даймон вытаскивал из нагрудного кармана рукописный листок бумаги, который служил его ежедневником. На одной стороне были перечислены проблемы, которые ему нужно было решить в этот день, на другой – то, что он называл «люди, которые мне должны».
К 2008 году JP Morgan Chase стал тем, чем не был Citigroup, – банком, который помогал строить Даймон. JP Morgan использовал масштаб в свою пользу, отказываясь от лишних операций и осуществляя перекрестные продажи закладных на расчетные счета клиентов и наоборот. Даймон, параноик по природе, понимал тонкости практически каждого аспекта банковского дела (в отличие от многих других генеральных директоров), а также снижал риск. Прибыль буквально выдавливалась из каждой части компании. А когда начал распространяться кредитный кризис, Даймон показал себя гораздо более разумным, чем его конкуренты. Банк использовал меньший финансовый рычаг для повышения прибыли и не участвовал в играх с забалансовыми счетами. И в то время, как другие банки начали серьезно спотыкаться после схлопывания рынка низкокачественных ипотечных кредитов, JP Morgan остался сильным и устойчивым. Действительно, за месяц до того, как разразилась паника по поводу Bear Stearns, Даймон хвастался «крепким балансом» своей фирмы на конференции инвесторов. «Крепость бухгалтерского баланса[172] означает (sic!) ликвидность и то, что мы действительно можем проверить его на прочность, – сказал он. – Это ставит нас в очень хорошее положение на будущее. Я не знаю, появятся ли у нас другие возможности. По моему опыту, именно такие обстоятельства, как сегодня, дают шанс, но они не обязательно предоставят его прямо сейчас».
Шанс представился раньше, чем он ожидал.
– Джейми, у нас серьезная проблема, – сказал Гэри Парр, банкир Lazard, представлявшего Bear Stearns. – Вы можете поговорить с Аланом?
Взволнованный Даймон вышел на улицу. Слухи о Bear ходили в течение нескольких недель, но звонок означал, что положение было более серьезным, чем он полагал. Через несколько минут перезвонил Алан Шварц, исполнительный директор Bear Stearns, и сказал, что его фирма осталась без наличных и нуждается в помощи.
– Сколько? – испуганно спросил Даймон, пытаясь сохранять спокойствие.
– Может быть, до 30 млрд.
Даймон присвистнул – это было много, слишком много. Он ответил, что постарается помочь, и сразу позвонил Гайтнеру JP Morgan не в состоянии найти столько наличных так быстро, сказал Даймон Гайтнеру, но компания готова стать частью решения проблемы.
На следующий день Федрезерв направил кредит через JP Morgan в Bear Stearns, который решил проблему с ликвидностью, и дал фирме двадцать восемь дней для того, чтобы подготовить продажу. При этом ни Федрезерв, ни казначейство не хотели, чтобы ситуация оставалась нерешенной так долго, и в выходные они призвали Даймона поглотить Bear. После того как команда из трех сотен человек JP Morgan переместилась в офис Bear, они донесли свои выводы до Даймона и его руководства.
К утру воскресенья Даймон уже знал достаточно. Он сказал Гайтнеру, что JP Morgan собирается выйти из сделки: проблемы с балансом Bear были слишком глубоки и практически непредсказуемы. Но Гайтнер не принял его уход и надавил на него, чтобы услышать его условия, которые сделали бы сделку приемлемой. Наконец они пришли к соглашению о 30 млрд долларов кредита под залог сомнительного Bear, оставив JP Morgan ответственность за первый 1 млрд долларов убытков.
Речь Даймона, выглядевшего почти царственно с его серебряными волосами и безукоризненно отглаженными белыми манжетами, едва выглядывающими из рукавов пиджака, звучала ни извинительно, ни оборонительно, когда он описывал события, приведшие к сделке с Bear. «Это не было переговорной позицией[174], – спокойно заявил он. – Это была сущая правда». Из доклада Даймона становилось ясно, что они с Гайтнером – хорошие парни, которые спасли ситуацию, когда шансов почти не было. «Я могу с уверенностью сказать, – заявил он членам комитета, – что, если частные и государственные стороны, выступавшие сегодня перед вами, не сотрудничали бы замечательным образом для предотвращения падения Bear Stearns, у нас у всех сейчас были бы гораздо более серьезные проблемы».
В конце концов в тот день на слушаниях не случилось ни увольнений, ни ставших легендарными реплик, ничего героического. Но этот день представил американской публике персонажей, которых она отлично узнает в течение следующих шести месяцев, а также дал редкую возможность соприкоснуться с узким кругом игроков, возглавляющих мир высоких финансов, каким бы шатким он ни был. Сенаторы были далеки от того, чтобы составить собственное мнение о сделке с Bear: насколько она на самом деле необходима и действительно ли это решило проблему или просто перенесло расплату?
Из всех членов банковского комитета Баннинг с его уклоном в свободный рынок был наиболее критически настроен и, пожалуй, оказался самым проницательным. «Я очень обеспокоен провалом Bear Stearns[175], – сказал он, – и мне не нравится идея Федрезерва быть вовлеченным в спасение этой компании… Это социализм, по крайней мере меня так учили. И что произойдет, если Merrill, Lehman или кто-то вроде них будет следующим?»
Глава четвертая
С той лестью, что на него изливалась, перспектива выступить на сегодняшнем слушании почти заставляла Даймона чувствовать головокружение. В то время как большинство руководителей боялись предстать перед Конгрессом – Алан Д. Шварц из Bear Stearns потратил дни, разбирая с мощным адвокатом Робертом С. Беннеттом в Вашингтоне свои показания, – Даймон считал первый шанс дать показания знаком признания.
В ночь перед слушаниями он позвонил родителям, чтобы убедиться, что они увидят его по телевизору.
* * *
Успех Джейми Даймона не стал сюрпризом, так как Джейми все-таки был банкиром в третьем поколении. Его дед иммигрировал в Нью-Йорк из Смирны, Греция, сменил фамилию с Пападиметриу на Даймон и стал брокером – не слишком почетная профессия в то время. Отец Джейми Теодор – со своей будущей женой Темис они встретились за игрой в бутылочку, когда обоим было по 12 лет, – тоже был брокером, причем очень успешным. Теодор преуспел настолько, что смог переехать с семьей из Квинса в квартиру на Парк-авеню, где вырастил Джейми и его братьев Питера и Теда. Однажды, когда Джейми было девять, его отец спросил сыновей, чем они хотели бы заняться, когда вырастут. Старший, Питер, сказал, что хотел бы стать врачом. Тед, близнец Джейми, ответил, что не знает. А Джейми уверенно заявил: «Хочу быть богатым».[152]После окончания школы Браунинга на манхэттенском Ист-Сайде Джейми изучал психологию и экономику в университете Тафта; позже, в Гарвардской школе бизнеса, он заработал репутацию надменного и умного человека. Всего через несколько недель первого осеннего семестра на вступительной лекции профессор разбирал исследование по управлению цепочками поставок на примере кооператива по продаже клюквы. В середине выступления Даймон встал и прервал его: «Я думаю, вы не правы!»[153] Профессор опешил, а Даймон вышел вперед и написал решение проблемы питания на доске. Даймон был прав, смущенно признал профессор.
Проработав лето в Goldman Sachs, Даймон попросил карьерного совета у дородного, жующего сигары специалиста по заключению сделок Сэнди Вейла. Семья Джейми стала близка Вейлам в середине 1970-х после покупки брокерской фирмы Сэнди Shearson Хэммилл, где отец Даймона был главным брокером. Обучаясь в университете Тафта, Даймон даже написал доклад о поглощении Hayden Stone Shearson, который его мать продемонстрировала Вейлу[154]. Вейл был впечатлен.
– Могу я показать доклад людям из Hayden?[155] – спросил Вейл Даймона.
– Конечно, – ответил Даймон. – А можно я поработаю у вас летом? – Вейл был счастлив оказать услугу.
После окончания Гарвардской школы бизнеса Даймон получил предложения от Goldman Sachs, Morgan Stanley и Lehman Brothers. Вейл пригласил Даймона в свою квартиру в верхней части Ист-Сайда и тоже сделал предложение: пост собственного помощника в American Express, где Вейл тогда занимал должность топ-менеджера после того, как продал Shearson почти за 1 млрд долларов. «Я не буду платить вам много,[156] – сказал Вейл 25-летнему Даймону, – но вы многому научитесь, и мы повеселимся». Даймон купился.
Работа Вейла и Даймона в одной компании оказалась непродолжительной. Хотя Вейл когда-то хвастался, что «евреи планируют захват American Express»[157], он по-прежнему оказался подавлен иерархией WASP[158], не имея возможности заключать сделки от своего имени. Все чаще встречая сопротивление коллег и совета директоров, он ушел с поста президента American Express в 1985 году. Даймона, чьи таланты были замечены генеральным директором Джеймсом Робинсоном, попросили остаться. Даймон находился на той стадии, когда многие в его положении, возможно, предпочли бы безопасность: его жена только что родила их первенца. Но он решил остаться с Вейлом, несмотря на то что тот пока не выбрал следующий проект и занимал небольшой офис. Шли месяцы. Наблюдая, как Вейл отсыпается на диване в офисе после обедов с мартини[159], Даймон стал задаваться вопросом, не сделал ли он неверную ставку. Казалось, Вейл никак не мог стартовать, и Даймон задумался, не выдохся ли его наставник.
Но, когда почти сразу после неудавшегося поглощения Вейлом Bank of America с ним и Даймоном связались два руководителя Commercial Credit, субстандартного ипотечного кредитора из Балтимора, относительно покупки их материнской компании, Вейл вложил в дело 6 млн долларов собственных средств (Даймон инвестировал 425 тыс.), и компания была передана с Вейлом в качестве руководителя. Даймон назначил себя операционным директором и начал истово сокращать расходы. Подтянутый и финансово оздоровленный Commercial Credit превратился в краеугольный камень новой финансовой империи, которую построили Вейл и Даймон спустя более чем сто поглощений (или приобретений). В 1988 году с приобретением Primerica, материнской компании брокерской фирмы Smith Barney, за 1,65 млрд долларов[160] пара получила обратный билет на Уолл-стрит. А в 1993-м последовала покупка Shearson у American Express за 1,2 млрд долларов.[161]
Репутация Даймона росла вместе с репутацией Вейла. Они были командой: Вейл – стратег и переговорщик, Даймон, младше его более чем на двадцать лет, – ходячий калькулятор и ас операционной деятельности. Их отношения вышли за рамки «наставник – ученик» на какой-то другой уровень, больше напоминающий отношения долгие годы находящейся в неспокойном браке пары. В кабинетах Primerica в центре Манхэттена председатель и главный финансовый директор яростно спорили, их голоса были слышны в коридорах. В ходе встреч Даймон закатывал глаза всякий раз, когда думал, что Сэнди сморозил глупость.
– Ты чертов придурок![162] – орал Вейл.
– Нет, это ты чертов придурок! – кричал в ответ Даймон.
К 1996 году, после сделки на 4 млрд долларов, отданных за Travelers[163], компании нужен был человек, который бы управлял операциями с объединенными активами. Вейл настойчиво давил на Даймона, чтобы продвинуть свою дочь Джессику Библиович, 37-летнюю управляющую фондами взаимных инвестиций Smith Barney. Даймон и Библиович знали друг друга еще подростками, но она не считалась управляющим высокого полета, и у него были сомнения в том, чтобы доверить ей столь ответственную работу. Топ-менеджер отвел Даймона в сторону. «Повысь ее,[164] – велел он. – Иначе ты погубишь себя». Но это не убедило Даймона, и он заявил Вейлу и остальным, что она не готова, а в очереди стоят более опытные руководители.
На следующий год Библиович объявила, что покидает компанию. Она не винила Даймона за его решение, а старалась подчеркнуть положительные аспекты ее отставки, говоря отцу: «Теперь мы снова можем быть папой и дочкой»[165]. Но Вейл был в ярости, их отношения с Даймоном уже никогда не восстановились, теперь в них была напряженность, которая росла по мере стремительного расширения компании. В 1997 году Travelers приобрела Salomon, и Вейл сделал британца Деррика Могана, который помог Salomon Brothers пережить скандал с казначейскими векселями, исполнительным содиректором Salomon Smith Barney наряду с Даймоном. Разделение власти было логично, но вызывало недовольство Даймона.
Ситуация обострилась после 83-миллиардного слияния с Citicorp[166] – сделки, которая переписала правила финансовой системы США, поскольку последние барьеры между коммерческими и инвестиционными банками периода Великой депрессии, введенные законом Гласса – Стиголла в 1933 году, были стерты законопроектом, внесенным республиканским сенатором Филом Граммом от штата Техас и республиканским конгрессменом Джимом Личем от штата Айова. Даймон неустанно работал, чтобы довести сделку до конца, но, когда пришло время разделить восемнадцать мест в совете объединенной компании между Travelers и Citicorp, он не обнаружил себя в списке. Он был назначен президентом компании, но ему напрямую отчитывался только один человек – финансовый директор Хайди Миллер.
Ситуация стала невыносимой через несколько дней после того, как новая Citigroup сообщила разочаровывающие результаты третьего квартала – результат летних потрясений, когда Россия объявила дефолт, а хедж-фонд Long-Term Capital Management почти рухнул. На выходные запланировали четырехдневную конференцию руководителей на курорте Гринбрир в Западной Вирджинии, кульминацией которой стали ужин и танцы. Около полуночи несколько пар все еще танцевали. Стив Блэк, один из ближайших союзников Даймона в Smith Barney, пригласил на танец жену Могана – этот жест был задуман как что-то вроде поднесения оливковой ветви, учитывая вражду фракций в компании. Но Дерик Моган не ответил взаимностью, оставив жену Блэка стоять в одиночестве на танцплощадке. Взбешенный Блэк подошел к Могану.
– Достаточно того, как вы обращаетесь со мной,[167] – заорал он. – Но я не позволю так обращаться с моей женой! – он с трудом сдерживался, чтобы не ударить Могана. – Где стоишь, там и ляжешь!
Даймон попытался вмешаться, догнав Могана, когда тот собирался покинуть зал: «Я хочу задать вам простой вопрос. Вы либо хотели оскорбить жену Блэка, либо нет. Так как?»
Моган ничего не ответил и отвернулся, чтобы уйти. Возмущенный, Даймон схватил его и развернул к себе, оторвав пуговицу на его пиджаке.
– Никогда не смейте поворачиваться ко мне спиной, когда я говорю![168] – крикнул он.
Когда Вейл узнал об инциденте, он счел его неуместным. Через неделю он и его содиректор Джон Рид вызвали Даймона в корпоративный комплекс в Армонке[169], Нью-Йорк, и попросили уйти в отставку.
Это оказалось худшим и одновременно лучшим, что могло случиться с Даймоном. Как и Вейл после ухода из American Express, он не торопился с поиском новой работы, отказавшись от ряда предложений, в том числе, как сообщалось, от розничного интернет-магазина Amazon[170]. Даймон мало что понимал за пределами банковского дела и ждал на своем поле, пока наконец не принял высший пост в Bank One – банке второго эшелона, чикагском «винегрете» из различных бизнесов. Это была искомая стартовая площадка, и он принялся за рационализацию деятельности банка и исправление баланса, пока в 2004 году не смог совершить сделку с JP Morgan, поставившую его в очередь на звание преемника Уильяма Гаррисона в качестве генерального директора.
Когда-то самая высокомерная компания Уолл-стрит, JP Morgan превращалась в середняка по мере того, как возвышались ее конкуренты. Даймон привел свою команду «урезателей расходов»[171] и экспертов по интеграции и начал работу. Зарплаты менеджеров банка были сокращены. Тренажерные залы закрыты. Телефонные линии в ванных комнатах ликвидированы. Отменены ежедневные свежие цветы. Руководители напрягались, когда Даймон вытаскивал из нагрудного кармана рукописный листок бумаги, который служил его ежедневником. На одной стороне были перечислены проблемы, которые ему нужно было решить в этот день, на другой – то, что он называл «люди, которые мне должны».
К 2008 году JP Morgan Chase стал тем, чем не был Citigroup, – банком, который помогал строить Даймон. JP Morgan использовал масштаб в свою пользу, отказываясь от лишних операций и осуществляя перекрестные продажи закладных на расчетные счета клиентов и наоборот. Даймон, параноик по природе, понимал тонкости практически каждого аспекта банковского дела (в отличие от многих других генеральных директоров), а также снижал риск. Прибыль буквально выдавливалась из каждой части компании. А когда начал распространяться кредитный кризис, Даймон показал себя гораздо более разумным, чем его конкуренты. Банк использовал меньший финансовый рычаг для повышения прибыли и не участвовал в играх с забалансовыми счетами. И в то время, как другие банки начали серьезно спотыкаться после схлопывания рынка низкокачественных ипотечных кредитов, JP Morgan остался сильным и устойчивым. Действительно, за месяц до того, как разразилась паника по поводу Bear Stearns, Даймон хвастался «крепким балансом» своей фирмы на конференции инвесторов. «Крепость бухгалтерского баланса[172] означает (sic!) ликвидность и то, что мы действительно можем проверить его на прочность, – сказал он. – Это ставит нас в очень хорошее положение на будущее. Я не знаю, появятся ли у нас другие возможности. По моему опыту, именно такие обстоятельства, как сегодня, дают шанс, но они не обязательно предоставят его прямо сейчас».
Шанс представился раньше, чем он ожидал.
* * *
В четверг 13 марта Даймон, его жена и три их дочери отмечали его 52-й день рождения за ужином[173] в греческом ресторане Avra на 48-й Ист-стрит. Сотовый телефон Даймона, которым он пользовался только для разговоров с семьей и чрезвычайных ситуаций в компании, зазвонил в начале ужина, около 18:00. Раздраженный Даймон снял трубку.– Джейми, у нас серьезная проблема, – сказал Гэри Парр, банкир Lazard, представлявшего Bear Stearns. – Вы можете поговорить с Аланом?
Взволнованный Даймон вышел на улицу. Слухи о Bear ходили в течение нескольких недель, но звонок означал, что положение было более серьезным, чем он полагал. Через несколько минут перезвонил Алан Шварц, исполнительный директор Bear Stearns, и сказал, что его фирма осталась без наличных и нуждается в помощи.
– Сколько? – испуганно спросил Даймон, пытаясь сохранять спокойствие.
– Может быть, до 30 млрд.
Даймон присвистнул – это было много, слишком много. Он ответил, что постарается помочь, и сразу позвонил Гайтнеру JP Morgan не в состоянии найти столько наличных так быстро, сказал Даймон Гайтнеру, но компания готова стать частью решения проблемы.
На следующий день Федрезерв направил кредит через JP Morgan в Bear Stearns, который решил проблему с ликвидностью, и дал фирме двадцать восемь дней для того, чтобы подготовить продажу. При этом ни Федрезерв, ни казначейство не хотели, чтобы ситуация оставалась нерешенной так долго, и в выходные они призвали Даймона поглотить Bear. После того как команда из трех сотен человек JP Morgan переместилась в офис Bear, они донесли свои выводы до Даймона и его руководства.
К утру воскресенья Даймон уже знал достаточно. Он сказал Гайтнеру, что JP Morgan собирается выйти из сделки: проблемы с балансом Bear были слишком глубоки и практически непредсказуемы. Но Гайтнер не принял его уход и надавил на него, чтобы услышать его условия, которые сделали бы сделку приемлемой. Наконец они пришли к соглашению о 30 млрд долларов кредита под залог сомнительного Bear, оставив JP Morgan ответственность за первый 1 млрд долларов убытков.
* * *
Неудивительно, что эти окончательные переговоры вызвали повышенный интерес банковского комитета Сената. Не слишком ли жесткие условия правительству за счет налогоплательщика выдвинула JP Morgan, понимая, какими рычагами располагает?Речь Даймона, выглядевшего почти царственно с его серебряными волосами и безукоризненно отглаженными белыми манжетами, едва выглядывающими из рукавов пиджака, звучала ни извинительно, ни оборонительно, когда он описывал события, приведшие к сделке с Bear. «Это не было переговорной позицией[174], – спокойно заявил он. – Это была сущая правда». Из доклада Даймона становилось ясно, что они с Гайтнером – хорошие парни, которые спасли ситуацию, когда шансов почти не было. «Я могу с уверенностью сказать, – заявил он членам комитета, – что, если частные и государственные стороны, выступавшие сегодня перед вами, не сотрудничали бы замечательным образом для предотвращения падения Bear Stearns, у нас у всех сейчас были бы гораздо более серьезные проблемы».
В конце концов в тот день на слушаниях не случилось ни увольнений, ни ставших легендарными реплик, ничего героического. Но этот день представил американской публике персонажей, которых она отлично узнает в течение следующих шести месяцев, а также дал редкую возможность соприкоснуться с узким кругом игроков, возглавляющих мир высоких финансов, каким бы шатким он ни был. Сенаторы были далеки от того, чтобы составить собственное мнение о сделке с Bear: насколько она на самом деле необходима и действительно ли это решило проблему или просто перенесло расплату?
Из всех членов банковского комитета Баннинг с его уклоном в свободный рынок был наиболее критически настроен и, пожалуй, оказался самым проницательным. «Я очень обеспокоен провалом Bear Stearns[175], – сказал он, – и мне не нравится идея Федрезерва быть вовлеченным в спасение этой компании… Это социализм, по крайней мере меня так учили. И что произойдет, если Merrill, Lehman или кто-то вроде них будет следующим?»
Глава четвертая
Вугнетающе сырой вечер пятницы 11 апреля 2008 года Дик Фулд поднимался по лестнице казначейства и как раз проходил десятифутовую бронзовую статую Александра Гамильтона[176], возвышающуюся над южным входом. Фулд приехал по личному приглашению Хэнка Полсона на частный ужин по случаю окончания саммита G7[177] и начала ежегодных весенних совещаний Международного валютного фонда и Всемирного банка. В список гостей входили самые влиятельные экономические государственные деятели и мыслители, в том числе десять руководителей компаний с Уолл-стрит и главы ряда ведущих министерств финансов и центральных банков мира, в том числе Жан-Клод Трише, президент Европейского центрального банка.
Фулд ощущал прилив оптимизма – сейчас было значительно лучше, чем раньше. Уверения Lehman в 4 млрд долларов[178] стабилизировали акции, по крайней мере на данный момент. Рынок рос, основываясь на комментариях Ллойда Бланкфейна, исполнительного директора Goldman Sachs, который на ежегодном собрании своей фирмы решительно заявил, что худшие времена кредитного кризиса, вероятно, закончились. «Больше половины пути мы преодолели»[179], – сказал он.
Это не означало, что напряжение в финансовом сообществе было полностью снято. Еще утром Фулд принимал участие в заседании в Федеральном резервном банке Нью-Йорка в центре Манхэттена с Тимом Гайтнером, умоляя его сделать что-нибудь в отношении продавцов вкороткую, которые, как он был убежден, просто перекрывали ему кислород. Эрик Сирри, начальник отдела торговли и рынков Комиссии по ценным бумагам и биржам, неоднократно просил Фулда предоставить доказательства любой незаконной деятельности, умоляя: «Дайте мне хоть что-то, название или что-то еще». Фулд, который считал бывшего профессора Гарвардской школы бизнеса Сирри не имеющим реального опыта фанатом свободного рынка, отвечал, что ничего конкретного ему не известно. Он просто знает то, что знает.
Сегодня вечером он, следуя за провожатым по коридорам казначейства, выложенным квадратами черного и белого мрамора, старался выбросить все из головы и расслабиться.
Ужин проходил в кассовой комнате казначейства, названной так, потому что до середины 1970-х это было место, где публика обменивала векселя и облигации правительства США на наличные. Зал, открытый в 1869 году, предназначался для укрепления доверия к новым федеральным бумажным деньгам – банкнотам, которые были введены во время Гражданской войны. Сегодня, почти полтора века спустя, вновь ощущался дефицит этого доверия.
Фулд всю неделю с нетерпением ждал этого обеда, надеясь поговорить с Полсоном один на один. За последние недели они несколько раз говорили по телефону, но, учитывая, что стояло на кону, личная встреча была необходима. Это дало бы Фулду шанс показать Полсону серьезность его намерений и понять, как действительно оценивается Lehman в Вашингтоне.
Среди финансистов, медленно заполнявших зал, Фулд заметил старого товарища Джона Мака, генерального директора Morgan Stanley, – одного из немногих людей в зале, кто определенно понимал, что переживал Фулд. Из всех руководителей Уолл-стрит Фулд был ближе всего с Маком, они дольше всех возглавляли крупные компании и иногда с супругами вместе обедали.
Были здесь и другие, которым Фулд остановливался пожать руку, но которых знал хуже, – он не подозревал, что скоро они станут главными фигурами в его жизни. Одним из них был американский банкир Боб Даймонд, который управлял Barclays Capital – инвестиционно-банковским подразделением британского финансового гиганта. Фулд говорил с ним несколько раз, как правило, по поводу пожертвований для его любимых благотворительных организаций. Даймонд был вежлив, но явно холоден, когда Фулд поприветствовал его, возможно, потому что Фулд когда-то пригласил его на кофе, не подозревая, что тот жил в Лондоне, а не в Нью-Йорке, – мелкое упущение, которого Даймонд не забыл. Фулд также кратко поприветствовал регуляторов Даймонда – главу Казначейства Великобритании Алистера Дарлинга и управляющего Банком Англии Мервина Кинга. В целом главные финансисты мира составляли очень узкий круг, хотя в данный момент никто из них не понимал, насколько он на самом деле стал узким.
Фулд ощущал прилив оптимизма – сейчас было значительно лучше, чем раньше. Уверения Lehman в 4 млрд долларов[178] стабилизировали акции, по крайней мере на данный момент. Рынок рос, основываясь на комментариях Ллойда Бланкфейна, исполнительного директора Goldman Sachs, который на ежегодном собрании своей фирмы решительно заявил, что худшие времена кредитного кризиса, вероятно, закончились. «Больше половины пути мы преодолели»[179], – сказал он.
Это не означало, что напряжение в финансовом сообществе было полностью снято. Еще утром Фулд принимал участие в заседании в Федеральном резервном банке Нью-Йорка в центре Манхэттена с Тимом Гайтнером, умоляя его сделать что-нибудь в отношении продавцов вкороткую, которые, как он был убежден, просто перекрывали ему кислород. Эрик Сирри, начальник отдела торговли и рынков Комиссии по ценным бумагам и биржам, неоднократно просил Фулда предоставить доказательства любой незаконной деятельности, умоляя: «Дайте мне хоть что-то, название или что-то еще». Фулд, который считал бывшего профессора Гарвардской школы бизнеса Сирри не имеющим реального опыта фанатом свободного рынка, отвечал, что ничего конкретного ему не известно. Он просто знает то, что знает.
Сегодня вечером он, следуя за провожатым по коридорам казначейства, выложенным квадратами черного и белого мрамора, старался выбросить все из головы и расслабиться.
Ужин проходил в кассовой комнате казначейства, названной так, потому что до середины 1970-х это было место, где публика обменивала векселя и облигации правительства США на наличные. Зал, открытый в 1869 году, предназначался для укрепления доверия к новым федеральным бумажным деньгам – банкнотам, которые были введены во время Гражданской войны. Сегодня, почти полтора века спустя, вновь ощущался дефицит этого доверия.
Фулд всю неделю с нетерпением ждал этого обеда, надеясь поговорить с Полсоном один на один. За последние недели они несколько раз говорили по телефону, но, учитывая, что стояло на кону, личная встреча была необходима. Это дало бы Фулду шанс показать Полсону серьезность его намерений и понять, как действительно оценивается Lehman в Вашингтоне.
Среди финансистов, медленно заполнявших зал, Фулд заметил старого товарища Джона Мака, генерального директора Morgan Stanley, – одного из немногих людей в зале, кто определенно понимал, что переживал Фулд. Из всех руководителей Уолл-стрит Фулд был ближе всего с Маком, они дольше всех возглавляли крупные компании и иногда с супругами вместе обедали.
Были здесь и другие, которым Фулд остановливался пожать руку, но которых знал хуже, – он не подозревал, что скоро они станут главными фигурами в его жизни. Одним из них был американский банкир Боб Даймонд, который управлял Barclays Capital – инвестиционно-банковским подразделением британского финансового гиганта. Фулд говорил с ним несколько раз, как правило, по поводу пожертвований для его любимых благотворительных организаций. Даймонд был вежлив, но явно холоден, когда Фулд поприветствовал его, возможно, потому что Фулд когда-то пригласил его на кофе, не подозревая, что тот жил в Лондоне, а не в Нью-Йорке, – мелкое упущение, которого Даймонд не забыл. Фулд также кратко поприветствовал регуляторов Даймонда – главу Казначейства Великобритании Алистера Дарлинга и управляющего Банком Англии Мервина Кинга. В целом главные финансисты мира составляли очень узкий круг, хотя в данный момент никто из них не понимал, насколько он на самом деле стал узким.