Страница:
– Я пришел разбудить! – вдруг грозно произнес Калиостро, и глаза его загорелись фанатизмом и верой. – Неведомые послали меня на изнывающий во мраке невежества и порабощения север совершить великое дело, о котором, кто услышит, у того зазвенит в ушах!
И, молитвенно подняв руки, продолжал:
– Преображение мира близко, у дверей. Заря всеобщего освобождения на севере воссияет. Но тверды ли здесь основы великого дела? Хорошо ли заложены краеугольные камни? Правильно ли выведен и прочно замкнут Королевский свод? Послушны ли каменщики? Отточены ли для мщения предателям мечи? Правильны ли чертежи мастеров? Подняты ли шпаги рыцарей на защиту сынов вдовицы? Творят ли в вышних невидимое здание грядущего вещие мужи златого Креста и пламенной Розы? Оживлена ли духом истины и светом познания вся эта великая схема? Все это инспектировать я явился сюда. И нашел тьму, ничтожество, обезьянье подражание внешним символам без всякого смысла. Мне надо все объединить, все спаять и связать, поставить людей, наметить планы, дать всему жизнь. И помощником в таком великом предприятии я избрал вас, князь!
– Меня! – вскричал Кориат, как зачарованный, слушавший Калиостро. – Меня! Но я не могу быть вашим помощником! Не могу! Не могу!
– Вы должны. Вы будете, – властно сказал граф. – Но пока отвечайте мне лишь на то, что я буду спрашивать.
– Показанные вами знаки и произнесенные слова принуждают меня к послушанию, – опустив голову, прошептал с глубоким вздохом секретарь.
Но Калиостро, казалось, не обращал никакого внимания на состояние тамплиера. Он придвинулся к нему с креслом и, взяв за руку, стал шептать ему вопрос за вопросом. Каждый раз при этом он прикрывал лицо кружевным надушенным платком, чтобы ни единого звука не прошло мимо уха экзаменуемого. Потом поворачивал голову, и князь Кориат, в свою очередь, шептал ему ответ. И странно, эти машинально утвержденные по орденскому катехизису ответы теперь освещались новым, глубоким, неожиданным смыслом. Точно завеса за завесой спала с глаз его, и внутренность святилища раскрывалась, являя таившееся там божество…
Долго длился этот экзамен. Дважды граф прерывал его, борясь и фехтуя с невидимым противником. Наконец швырнул шпагу на пол, в ликующем восторге наступил на нее ногой, восклицая: «Победа!»
Потом вновь успокоился, поднял шпагу, вложил ее в ножны и, отирая с лица пот, сказал:
– Это конец! Но думаю, господин Елагин уже проснулся. Идем к нему. Нашу беседу мы продолжим после.
ГЛАВА LIV
ГЛАВА LV
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА LVI
ГЛАВА LVII
И, молитвенно подняв руки, продолжал:
– Преображение мира близко, у дверей. Заря всеобщего освобождения на севере воссияет. Но тверды ли здесь основы великого дела? Хорошо ли заложены краеугольные камни? Правильно ли выведен и прочно замкнут Королевский свод? Послушны ли каменщики? Отточены ли для мщения предателям мечи? Правильны ли чертежи мастеров? Подняты ли шпаги рыцарей на защиту сынов вдовицы? Творят ли в вышних невидимое здание грядущего вещие мужи златого Креста и пламенной Розы? Оживлена ли духом истины и светом познания вся эта великая схема? Все это инспектировать я явился сюда. И нашел тьму, ничтожество, обезьянье подражание внешним символам без всякого смысла. Мне надо все объединить, все спаять и связать, поставить людей, наметить планы, дать всему жизнь. И помощником в таком великом предприятии я избрал вас, князь!
– Меня! – вскричал Кориат, как зачарованный, слушавший Калиостро. – Меня! Но я не могу быть вашим помощником! Не могу! Не могу!
– Вы должны. Вы будете, – властно сказал граф. – Но пока отвечайте мне лишь на то, что я буду спрашивать.
– Показанные вами знаки и произнесенные слова принуждают меня к послушанию, – опустив голову, прошептал с глубоким вздохом секретарь.
Но Калиостро, казалось, не обращал никакого внимания на состояние тамплиера. Он придвинулся к нему с креслом и, взяв за руку, стал шептать ему вопрос за вопросом. Каждый раз при этом он прикрывал лицо кружевным надушенным платком, чтобы ни единого звука не прошло мимо уха экзаменуемого. Потом поворачивал голову, и князь Кориат, в свою очередь, шептал ему ответ. И странно, эти машинально утвержденные по орденскому катехизису ответы теперь освещались новым, глубоким, неожиданным смыслом. Точно завеса за завесой спала с глаз его, и внутренность святилища раскрывалась, являя таившееся там божество…
Долго длился этот экзамен. Дважды граф прерывал его, борясь и фехтуя с невидимым противником. Наконец швырнул шпагу на пол, в ликующем восторге наступил на нее ногой, восклицая: «Победа!»
Потом вновь успокоился, поднял шпагу, вложил ее в ножны и, отирая с лица пот, сказал:
– Это конец! Но думаю, господин Елагин уже проснулся. Идем к нему. Нашу беседу мы продолжим после.
ГЛАВА LIV
Извлечение ртути
Фанатичное исступление Калиостро, дух мщения, внезапно объявший его, представили в новом свете князю Кориату этого загадочного человека, которого он только что считал пошлым шарлатаном и авантюристом. Страшная сила вдруг сказалась в нем. Но подчиниться итальянцу, быть его помощником, что бы он ни предпринимал! Никогда!
Между тем вошли в спальню Ивана Перфильевича.
– Я совершенно здоров, совершенно! – тут же с опасением проговорил старик.
Граф почтительно приветствовал Елагина и спросил, как его нога. Узнав, что тот все еще не может ступать на нее, Калиостро глубокомысленно осмотрел ногу, нажал в разных местах и, наконец, поинтересовался, не подвергался ли его превосходительство лечению Меркурием?
С некоторым смущением Иван Перфильевич признался, что в юности такое лечение в самом деле имело место.
– Так. И это для меня было очевидным, – сказал доктор герметической медицины. – Все страдания ваши происходят из-за частиц Меркурия, которые остались в вашей ноге. Необходимо извлечь их, и болезнь пройдет.
– Как же вы это сделаете, граф? – испуганно сказал Иван Перфильевич, видимо, представляя себе способ извлечения в виде какой-то пытки.
– Совершенно безболезненно и незаметно, – спокойно отвечал Калиостро. – Прикажите только немедленно приготовить большой чан с теплой водой, куда бы я мог вас погрузить.
– Только? – спросил бедный, замученный докторами старик. И приказал приготовить все нужное в соседней комнате.
В ожидании Иван Перфильевич пригласил магика и князя Кориата принять участие в раннем завтраке. Калиостро, однако, решительно воспротивился, заявив, что и сам, и его пациент до погружения, извлечения меркурия и исцеления не могут принимать пищи.
– В таком случае устроим некоторый духовный «симпозиум», или пир, – сказал Елагин.
Но и этот словесный завтрак не удался. Секретарь больше молчал. Граф отвечал односложно. Один Елагин рассказал два-три старых парижских анекдота.
Между тем камердинер доложил, что все готово.
С помощью князя Кориата его превосходительство перешел в соседнюю комнату. Магик влил из маленького флакона несколько капель какого-то ароматического снадобья в чан с теплой водой. Потом долго погружал в воду руки и бормотал заклинания. Затем предложил Ивану Перфильевичу раздеться и погрузиться в воду.
Обойдя три раза чан со шпагой в руках, поражая ею невидимых врагов, произнося непонятные слова на неведомом языке, Калиостро отбросил шпагу, снял кафтан, камзол, засучил рукава и принялся растирать ногу и все тело Елагина. Вдруг, когда он провел ладонью по больной ноге, блестящие струи ртути вырвались из нее и раскатились по дну чана…
– Меркурий извлечен, – с торжеством сказал магик. – Вы совершенно здоровы. Выйдите из воды и смело пройдитесь по комнате.
Обрадованный, но еще сомневающийся, старик выбрался из чана, накинул на себя простыню и сначала неуверенно ступил на болевшую только недавно ногу, потом пошел бодрее и увереннее и вдруг принялся при-плясывать; оставляя мокрые следы на полу и повторяя:
– Не больно! Не больно! Нисколько не больно! Я совершенно здоров! Хвала Великому Кофту и его посланнику!
– Граф! – продолжал Елагин, успокоившись, и с помощью крестившегося и возносившего глаза к небу преданного камердинера принялся одеваться. – Граф! Я обязан вам за это чудесное исцеление застарелой болезни, усилиям профанской медицины не поддававшейся. Зная ваше бескорыстие, затрудняюсь предложить вам обычное вознаграждение. Но если хотите, выхлопочу вам у государыни приличный российский орден.
– Ужели вы еще не знаете меня? – сказал магик. – Могу ли интересоваться изделиями людского тщеславия? Принятый всеми дворами Европы, мог бы я этими суетными побрякушками давно всю грудь увешать. Но не хочу.
– Чем же тогда отблагодарю вас? – опять спросил Елагин.
– Послужите не мне, а делу. Доставьте мне аудиенцию у российской императрицы, чтобы я мог преподать монархине великие истины и попытаться склонить ее к делу преображения мира и усовершенствования человечества.
– Обещаю вам, граф, приложить все усилия для этого. А теперь не позавтракать ли нам? Я после извлечения из ноги Меркурия сильно проголодался, – говорил старик, одеваясь.
Но магик решительно заявил, что не имеет ни минуты свободной и должен спешить к больному младенцу, порученному его попечениям.
Елагин не стал его задерживать. Сказал лишь, что переезжает к себе на остров, на дачу, и напомнил о приближении праздника всех свободных каменщиков, Иванова дня, который обычно отмечается у него на острове, как у наместного мастера, и где граф, конечно, будет званым гостем.
Когда Калиостро вышел из комнаты, князь Кориат настойчиво схватил его за руку и, волнуясь, увлек за собой:
– Уделите мне минуту времени! – проговорил он. – Я должен с вами объясниться!
Хотя бледное решительное лицо молодого тамплиера и горевшие глаза не обещали ничего приятного, граф не противился и последовал за секретарем в тихое уединение хранилища. Здесь, пристально посмотрев ему в лицо, задыхаясь, несколько мгновений юноша не мог выговорить роковые слова. И наконец произнес их.
– Я должен сказать вам, что вы низкий плут и шарлатан!
– Как вы осмеливаетесь… – бледнея, начал было Калиостро.
– Молчите! Вы шарлатан! Я все видел!
– Что видели?
– Я видел, как вы ловко выпустили из рукава рубашки в воду ртуть! Осмелитесь это отрицать? Осмелитесь утверждать, что в самом деле извлекли ее из ноги больного старика?
– Только-то? – равнодушно спросил итальянец.
– Как! – совершенно теряя самообладание, закричал Кориат. – Как! Я вас уличаю в наглом обмане, а вы находите, что это ничего? Или вы так привыкли и к шарлатанству и к разоблачениям своих гнусных проделок, что разговор с глазу на глаз вас уже не волнует? Но я не постесняюсь обличить вас и при свидетелях.
Калиостро спокойно смерил князя с ног до головы пронзительным взглядом.
– Если вы и правы, если на самом деле видели, что ртуть не из ноги больного вышла, а из моей руки, – сказал он, – то как осмелились об этом говорить мне так нагло? Что вы можете понять в моих действиях? Не обязаны ли вы мне повиноваться? Или вы забыли, что эта самая рука обладает священным знаком? – И Калиостро рукой, пустившей ртуть в чан, совершил знамение высшего посвящения.
Но Кориат яростно топнул ногой и закричал:
– Совершайте какие угодно знаки! Произносите какие угодно слова! Показывайте какие угодно патенты! Я вам не поверю. Вы все это похитили, наглый обманщик! Могу ли поверить, что высшие особы ордена послали для великого предприятия в Россию такого шарлатана, который прибегает к наглым уловкам и обманывает больного старика!
– Безумец! Куда ты стремишься? – тихо, как бы с сожалением, сказал Калиостро. – Что можешь ты понять в действиях высшего адепта? Бездна у ног твоих! Остановись!
– Нет, ты не запугаешь меня, не запугаешь! – кричал тамплиер. – О, я знаю, что ты не только обманщик, но и преступник! Я знаю, что ты истязаешь свою несчастную жену!
– А, вот настоящая причина!
И, крепко взяв князя за руку и посмотрев ему пристально в глаза, граф приказал:
– Довольно!.. Довольно, я говорю! – повторил он угрожающе при подытке Кориата вырвать руку. – Довольно! Вы ведете себя, как мальчишка. Успокойтесь. Перестаньте кричать. Объяснимся.
– Хорошо… Объясняйтесь… – прошептал задыхающийся тамплиер и обессиленный опустился в кресло.
Калиостро спокойно сел в другое.
Между тем вошли в спальню Ивана Перфильевича.
– Я совершенно здоров, совершенно! – тут же с опасением проговорил старик.
Граф почтительно приветствовал Елагина и спросил, как его нога. Узнав, что тот все еще не может ступать на нее, Калиостро глубокомысленно осмотрел ногу, нажал в разных местах и, наконец, поинтересовался, не подвергался ли его превосходительство лечению Меркурием?
С некоторым смущением Иван Перфильевич признался, что в юности такое лечение в самом деле имело место.
– Так. И это для меня было очевидным, – сказал доктор герметической медицины. – Все страдания ваши происходят из-за частиц Меркурия, которые остались в вашей ноге. Необходимо извлечь их, и болезнь пройдет.
– Как же вы это сделаете, граф? – испуганно сказал Иван Перфильевич, видимо, представляя себе способ извлечения в виде какой-то пытки.
– Совершенно безболезненно и незаметно, – спокойно отвечал Калиостро. – Прикажите только немедленно приготовить большой чан с теплой водой, куда бы я мог вас погрузить.
– Только? – спросил бедный, замученный докторами старик. И приказал приготовить все нужное в соседней комнате.
В ожидании Иван Перфильевич пригласил магика и князя Кориата принять участие в раннем завтраке. Калиостро, однако, решительно воспротивился, заявив, что и сам, и его пациент до погружения, извлечения меркурия и исцеления не могут принимать пищи.
– В таком случае устроим некоторый духовный «симпозиум», или пир, – сказал Елагин.
Но и этот словесный завтрак не удался. Секретарь больше молчал. Граф отвечал односложно. Один Елагин рассказал два-три старых парижских анекдота.
Между тем камердинер доложил, что все готово.
С помощью князя Кориата его превосходительство перешел в соседнюю комнату. Магик влил из маленького флакона несколько капель какого-то ароматического снадобья в чан с теплой водой. Потом долго погружал в воду руки и бормотал заклинания. Затем предложил Ивану Перфильевичу раздеться и погрузиться в воду.
Обойдя три раза чан со шпагой в руках, поражая ею невидимых врагов, произнося непонятные слова на неведомом языке, Калиостро отбросил шпагу, снял кафтан, камзол, засучил рукава и принялся растирать ногу и все тело Елагина. Вдруг, когда он провел ладонью по больной ноге, блестящие струи ртути вырвались из нее и раскатились по дну чана…
– Меркурий извлечен, – с торжеством сказал магик. – Вы совершенно здоровы. Выйдите из воды и смело пройдитесь по комнате.
Обрадованный, но еще сомневающийся, старик выбрался из чана, накинул на себя простыню и сначала неуверенно ступил на болевшую только недавно ногу, потом пошел бодрее и увереннее и вдруг принялся при-плясывать; оставляя мокрые следы на полу и повторяя:
– Не больно! Не больно! Нисколько не больно! Я совершенно здоров! Хвала Великому Кофту и его посланнику!
– Граф! – продолжал Елагин, успокоившись, и с помощью крестившегося и возносившего глаза к небу преданного камердинера принялся одеваться. – Граф! Я обязан вам за это чудесное исцеление застарелой болезни, усилиям профанской медицины не поддававшейся. Зная ваше бескорыстие, затрудняюсь предложить вам обычное вознаграждение. Но если хотите, выхлопочу вам у государыни приличный российский орден.
– Ужели вы еще не знаете меня? – сказал магик. – Могу ли интересоваться изделиями людского тщеславия? Принятый всеми дворами Европы, мог бы я этими суетными побрякушками давно всю грудь увешать. Но не хочу.
– Чем же тогда отблагодарю вас? – опять спросил Елагин.
– Послужите не мне, а делу. Доставьте мне аудиенцию у российской императрицы, чтобы я мог преподать монархине великие истины и попытаться склонить ее к делу преображения мира и усовершенствования человечества.
– Обещаю вам, граф, приложить все усилия для этого. А теперь не позавтракать ли нам? Я после извлечения из ноги Меркурия сильно проголодался, – говорил старик, одеваясь.
Но магик решительно заявил, что не имеет ни минуты свободной и должен спешить к больному младенцу, порученному его попечениям.
Елагин не стал его задерживать. Сказал лишь, что переезжает к себе на остров, на дачу, и напомнил о приближении праздника всех свободных каменщиков, Иванова дня, который обычно отмечается у него на острове, как у наместного мастера, и где граф, конечно, будет званым гостем.
Когда Калиостро вышел из комнаты, князь Кориат настойчиво схватил его за руку и, волнуясь, увлек за собой:
– Уделите мне минуту времени! – проговорил он. – Я должен с вами объясниться!
Хотя бледное решительное лицо молодого тамплиера и горевшие глаза не обещали ничего приятного, граф не противился и последовал за секретарем в тихое уединение хранилища. Здесь, пристально посмотрев ему в лицо, задыхаясь, несколько мгновений юноша не мог выговорить роковые слова. И наконец произнес их.
– Я должен сказать вам, что вы низкий плут и шарлатан!
– Как вы осмеливаетесь… – бледнея, начал было Калиостро.
– Молчите! Вы шарлатан! Я все видел!
– Что видели?
– Я видел, как вы ловко выпустили из рукава рубашки в воду ртуть! Осмелитесь это отрицать? Осмелитесь утверждать, что в самом деле извлекли ее из ноги больного старика?
– Только-то? – равнодушно спросил итальянец.
– Как! – совершенно теряя самообладание, закричал Кориат. – Как! Я вас уличаю в наглом обмане, а вы находите, что это ничего? Или вы так привыкли и к шарлатанству и к разоблачениям своих гнусных проделок, что разговор с глазу на глаз вас уже не волнует? Но я не постесняюсь обличить вас и при свидетелях.
Калиостро спокойно смерил князя с ног до головы пронзительным взглядом.
– Если вы и правы, если на самом деле видели, что ртуть не из ноги больного вышла, а из моей руки, – сказал он, – то как осмелились об этом говорить мне так нагло? Что вы можете понять в моих действиях? Не обязаны ли вы мне повиноваться? Или вы забыли, что эта самая рука обладает священным знаком? – И Калиостро рукой, пустившей ртуть в чан, совершил знамение высшего посвящения.
Но Кориат яростно топнул ногой и закричал:
– Совершайте какие угодно знаки! Произносите какие угодно слова! Показывайте какие угодно патенты! Я вам не поверю. Вы все это похитили, наглый обманщик! Могу ли поверить, что высшие особы ордена послали для великого предприятия в Россию такого шарлатана, который прибегает к наглым уловкам и обманывает больного старика!
– Безумец! Куда ты стремишься? – тихо, как бы с сожалением, сказал Калиостро. – Что можешь ты понять в действиях высшего адепта? Бездна у ног твоих! Остановись!
– Нет, ты не запугаешь меня, не запугаешь! – кричал тамплиер. – О, я знаю, что ты не только обманщик, но и преступник! Я знаю, что ты истязаешь свою несчастную жену!
– А, вот настоящая причина!
И, крепко взяв князя за руку и посмотрев ему пристально в глаза, граф приказал:
– Довольно!.. Довольно, я говорю! – повторил он угрожающе при подытке Кориата вырвать руку. – Довольно! Вы ведете себя, как мальчишка. Успокойтесь. Перестаньте кричать. Объяснимся.
– Хорошо… Объясняйтесь… – прошептал задыхающийся тамплиер и обессиленный опустился в кресло.
Калиостро спокойно сел в другое.
ГЛАВА LV
Испытание
– Вы видели, что ртуть не из ноги больного вышла, а выпущена мною из рукава?
– Видел, – угрюмо прошептал Кориат.
– И вы это называете шарлатанством?
– Называю, – снова прошептал он.
– Но разве не видели вы, что потом больной старик стал на ноги, ходил и даже прыгал?
– Видел.
– Итак, это шарлатанство исцелило бедного старика. Что же, вы хотите уничтожить в нем веру и опять повергнуть его в страдание?
Князь Кориат молчал, пораженный необыкновенной логикой магика.
– Ничтожный обман ради великого дела исцеления человека! И вы негодуете? Почему? Польза ясна. В чем вред? Так когда нарушена была заповедь о субботнем покое для того, чтобы исцелить человека, фарисеи негодовали. Но что сказал им Галилеянин? «Слепцы! Ужели сохранить субботу и оставить страдать человека! Не человек для субботы, а суббота для человека!» Но если ради исцеления страждущего человека можно нарушить одну заповедь, то можно нарушить и все. Ибо в законе Моисеевом сказано, кто повинен в нарушении хотя одной заповеди, повинен в нарушении всего закона. Весь закон нарушаю! И невинен я, ибо ради исцеления страждущего человечества закон нарушаю!
– В этой стране морозов и льдов, – говорил Калиостро, – порабощения и тирании, в Скифии, Сарматии, в областях Гипербореев начнется великое преображение человечества. Ибо высшие зодчие в этом нашли удобство. Они постигли, что низвергнуть тиранию лучше всего руками самого тирана. Ибо когда вся власть безмерная над огромной страной и миллионами вручена одной особе с немногими ближними вельможами, то довольно ими овладеть, чтобы получить всю власть в свои руки. Архимед искал лишь точки приложения для рычага, чтобы перевернуть весь земной шар. Наши мудрые мастера постигли, что в каждой стране с самодержавным правлением эта точка есть монарх. Рычаг же – всемирный орден, к которому и ты принадлежишь, юноша!
– Теперь выслушай план наших работ, – продолжал магик, – Великий князь Поль в наших руках и через достопочтенного Лафатера наставлен и подготовлен. Невозможно, однако, его одного во главе ордена поставить, ибо это возбудит подозрительность матери-императрицы. Для этого учреждаю я египетское масонство, в которое женщины принимаются наравне с мужчинами. Итак, во главе этого масонства станут и мать и сын. Вот пока все, что могу тебе открыть. К этому надо стремиться. Остальное после испытания верности и усердия будет тебе открыто. Знай лишь то, что Екатерина обманула в 1762 году ожидания всех друзей свободы и на трон незаконным захватом власти вступила. Итак, эта императрица – тиран после приобретения власти. Она окурила лестью философов, привлекла золотом общественное мнение Европы, но в стране своей оставила и распространила рабовладение, правит через любимцев, удовлетворяющих ее ненасытную страсть. Об этом довольно. Теперь поговорим о вас.
Тут лицо Калиостро приняло мягкое отеческое выражение.
– Милый юноша, я знаю, что ваше сердце увлечено женщиной, которую вы называете моей супругой. И она действительно прекрасна, хотя столь же коварна и зла, сколь пленительна. Вы и жалость к ней питаете, почитая меня этаким тираном. Вероятно, заметя ваше благородство и взоры, полные огня, лукавая уже нашла способ вооружить вас против меня. Но вы ей не верьте. Любите ее, если хотите, но не верьте ничему. Она уже едва не замыслила предательство, но оно было разрушено, так как человек, которому она доверилась, перешел на мою сторону. Я одно скажу. Между братьями святого ордена нашего все общее. Эта женщина и не мне, а ордену принадлежит. Итак, может она быть передана орденом тому, кому пожелают его высокие наставники. В данном же случае сопротивляться не будет. Ибо чрезмерно любит девственников. Храни верность святому делу, и нарушение обетов тамплиерства будет тебе разрешено и не воспрепятствует получению высших степеней! Хочешь, я прикажу Лоренце – ее зовут Лоренцой, ты знаешь, – и она придет к тебе? Скажи, хочешь ли?..
Князь Кориат все время слушал Калиостро, опустив глаза и склонив бледное лицо, ни звуком, ни малейшим движением не выдавая впечатления, которое производили на него откровения некроманта.
Но при последних словах он вдруг заскрежетал в ярости зубами, вскочил и неистово крикнул:
– Проклятый Сабакон! – размахнулся и ударил Калиостро по жирной синеватой щеке.
Получив оплеуху, граф остался сидеть, как сидел, в кресле. Яркий отпечаток ладони храмовника разгорался на его левой щеке. Некоторое время длилось молчание. Но князя изумило выражение лица Калиостро.
Ни гнева, ни возмущения, ни даже простого смущения не появилось на нем, а лишь странное любопытство. Казалось, граф размышлял, почему это храмовник назвал его Сабаконом? И что это за Сабакон такой?
Но вдруг лицо его озарило восторженное умиление, слезы брызнули из больших темных маслинообразных глаз итальянца, и он бросился на шею князю Кориату, восклицая:
– Друг мой! Брат мой! Сын мой! Приди в мои объятия! Ты выдержал испытание до конца! Ты чист, как кристалл! Ты тверд, как алмаз! А теперь приступи и познай совершенное учение добродетели нашего святого ордена благотворения, смирения, послушания властям, поставленным от Бога, и законам гражданским! Познай, что совершенный треугольник есть не скотоподобное равенство, не адское исчадие вольности необузданной, не братство своеволия и бунта. А совершенный треугольник – это молитва, пост и милостыня.
– Видел, – угрюмо прошептал Кориат.
– И вы это называете шарлатанством?
– Называю, – снова прошептал он.
– Но разве не видели вы, что потом больной старик стал на ноги, ходил и даже прыгал?
– Видел.
– Итак, это шарлатанство исцелило бедного старика. Что же, вы хотите уничтожить в нем веру и опять повергнуть его в страдание?
Князь Кориат молчал, пораженный необыкновенной логикой магика.
– Ничтожный обман ради великого дела исцеления человека! И вы негодуете? Почему? Польза ясна. В чем вред? Так когда нарушена была заповедь о субботнем покое для того, чтобы исцелить человека, фарисеи негодовали. Но что сказал им Галилеянин? «Слепцы! Ужели сохранить субботу и оставить страдать человека! Не человек для субботы, а суббота для человека!» Но если ради исцеления страждущего человека можно нарушить одну заповедь, то можно нарушить и все. Ибо в законе Моисеевом сказано, кто повинен в нарушении хотя одной заповеди, повинен в нарушении всего закона. Весь закон нарушаю! И невинен я, ибо ради исцеления страждущего человечества закон нарушаю!
– В этой стране морозов и льдов, – говорил Калиостро, – порабощения и тирании, в Скифии, Сарматии, в областях Гипербореев начнется великое преображение человечества. Ибо высшие зодчие в этом нашли удобство. Они постигли, что низвергнуть тиранию лучше всего руками самого тирана. Ибо когда вся власть безмерная над огромной страной и миллионами вручена одной особе с немногими ближними вельможами, то довольно ими овладеть, чтобы получить всю власть в свои руки. Архимед искал лишь точки приложения для рычага, чтобы перевернуть весь земной шар. Наши мудрые мастера постигли, что в каждой стране с самодержавным правлением эта точка есть монарх. Рычаг же – всемирный орден, к которому и ты принадлежишь, юноша!
– Теперь выслушай план наших работ, – продолжал магик, – Великий князь Поль в наших руках и через достопочтенного Лафатера наставлен и подготовлен. Невозможно, однако, его одного во главе ордена поставить, ибо это возбудит подозрительность матери-императрицы. Для этого учреждаю я египетское масонство, в которое женщины принимаются наравне с мужчинами. Итак, во главе этого масонства станут и мать и сын. Вот пока все, что могу тебе открыть. К этому надо стремиться. Остальное после испытания верности и усердия будет тебе открыто. Знай лишь то, что Екатерина обманула в 1762 году ожидания всех друзей свободы и на трон незаконным захватом власти вступила. Итак, эта императрица – тиран после приобретения власти. Она окурила лестью философов, привлекла золотом общественное мнение Европы, но в стране своей оставила и распространила рабовладение, правит через любимцев, удовлетворяющих ее ненасытную страсть. Об этом довольно. Теперь поговорим о вас.
Тут лицо Калиостро приняло мягкое отеческое выражение.
– Милый юноша, я знаю, что ваше сердце увлечено женщиной, которую вы называете моей супругой. И она действительно прекрасна, хотя столь же коварна и зла, сколь пленительна. Вы и жалость к ней питаете, почитая меня этаким тираном. Вероятно, заметя ваше благородство и взоры, полные огня, лукавая уже нашла способ вооружить вас против меня. Но вы ей не верьте. Любите ее, если хотите, но не верьте ничему. Она уже едва не замыслила предательство, но оно было разрушено, так как человек, которому она доверилась, перешел на мою сторону. Я одно скажу. Между братьями святого ордена нашего все общее. Эта женщина и не мне, а ордену принадлежит. Итак, может она быть передана орденом тому, кому пожелают его высокие наставники. В данном же случае сопротивляться не будет. Ибо чрезмерно любит девственников. Храни верность святому делу, и нарушение обетов тамплиерства будет тебе разрешено и не воспрепятствует получению высших степеней! Хочешь, я прикажу Лоренце – ее зовут Лоренцой, ты знаешь, – и она придет к тебе? Скажи, хочешь ли?..
Князь Кориат все время слушал Калиостро, опустив глаза и склонив бледное лицо, ни звуком, ни малейшим движением не выдавая впечатления, которое производили на него откровения некроманта.
Но при последних словах он вдруг заскрежетал в ярости зубами, вскочил и неистово крикнул:
– Проклятый Сабакон! – размахнулся и ударил Калиостро по жирной синеватой щеке.
Получив оплеуху, граф остался сидеть, как сидел, в кресле. Яркий отпечаток ладони храмовника разгорался на его левой щеке. Некоторое время длилось молчание. Но князя изумило выражение лица Калиостро.
Ни гнева, ни возмущения, ни даже простого смущения не появилось на нем, а лишь странное любопытство. Казалось, граф размышлял, почему это храмовник назвал его Сабаконом? И что это за Сабакон такой?
Но вдруг лицо его озарило восторженное умиление, слезы брызнули из больших темных маслинообразных глаз итальянца, и он бросился на шею князю Кориату, восклицая:
– Друг мой! Брат мой! Сын мой! Приди в мои объятия! Ты выдержал испытание до конца! Ты чист, как кристалл! Ты тверд, как алмаз! А теперь приступи и познай совершенное учение добродетели нашего святого ордена благотворения, смирения, послушания властям, поставленным от Бога, и законам гражданским! Познай, что совершенный треугольник есть не скотоподобное равенство, не адское исчадие вольности необузданной, не братство своеволия и бунта. А совершенный треугольник – это молитва, пост и милостыня.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА LVI
Елагин остров
Иванов день – праздник всех свободных каменщиков – отмечался в провинциальном капитуле ордена, на отдаленном острове, принадлежавшем Ивану Перфильевичу Елагину. Сюда водою и сушей прыбыьали к летней даче великого наместного мастера многие из вельмож, державших лижи и увлеченных таинственными обрядами и учениями масонства. Граф Калиостро обещал именно в этот торжественный день сообщить некие важные тайны и объяснить причины своего прибытия в Россию и столицу северной Семирамиды. Если не любопытство, неприличное для посвященных, то любознательность напряжена была у всех до высочайшей степени.
Не одни каменщики пожаловали к Ивану Перфильевичу, но и многие прекрасные каменщицы, которым братья вручили дамские перчатки, выдаваемые между прочим с этой целью при обряде посвящения в орден. Представительницы двора и света главным образом тоже заняты были Калиостро и его супругой. Во-первых, было известно, что граф именно в этот высокоторжественный день откроет первую «ложу усыновления» по ритуалам египетского масонства, в которую примет как братьев, так и сестер, а во-вторых, распространился слух, что маркиза Тиферет, графиня Серафима ди Санта-Кроче, супруга великого адепта, обладает чудесными мазями, возвращающими первый блеск юности и молодости даже увядающим старухам. Правда, старух среди прибывших на праздник не было, но мушки и притиранья скрывали зрелость многих из этих красавиц. Поэтому совершенно ясно, что слухи о чудесной омолаживающей мази их волновали.
С вельможами прибыли и менее значительные лица, большей частью их секретари и делопроизводители. Понятно, что сановники, принадлежавшие к ордену, заводили в ложи и посвящали в таинства свободных каменщиков наиболее выдающихся из своих чиновников. Наконец, ввиду предстоящих увеселений и представления Калиостро были приглашены и некоторые прелестные женщины, не имевшие отношения к ордену. Между ними придворные певицы Габриэлли и Давия.
Всем приглашенным было известно, что праздник Иванова дня откроется, когда спадет летняя жара, и что начнется оно так называемым пикником. Предстояло приятное гулянье, а затем легкий полдник для первого утоления голода.
Иван Перфильевич в сопровождении своего молодого секретаря любезно встречал прибывающих гостей.
Однако Калиостро с супругой еще не было. Паром доставил к пристани последних из ожидаемых особ – князя Александра Ивановича Мещерского, близкого к цесаревичу Павлу Петровичу, Степана Васильевича Перфильева и поэта Гавриила Романовича Державина. Елагин встретил их с особой любезностью.
– Несказанно радуюсь, видя ваше превосходительство к Иванову дню в полном здравии, – говорил Перфильев, – видимо, ваша нога совсем излечилась?
– Совсем, – отвечал Елагин. – И кто этому причиной? Граф Калиостро.
– Да, и Сергей Федорович Голицын говорил мне, что граф настолько восстановил здоровье его больному младенцу, что скоро покажет его княгине Варваре Васильевне.
– Князь же сам здесь! – сказал Мещерский. – Он может все это подтвердить.
– Граф уверяет нас, что всякая опасность миновала, – отвечал Голицын. – Скоро мы увидим бедного маленького, но пока никто, кроме самого целителя, к нему не приближается.
Тут Калиостро стал предметом общего разговора собравшихся на пристани гостей, которые все, как и хозяин, поджидали запоздавшего магика, столь занимавшего в последний месяц воображение двора и петербургского света.
Во время этой беседы к пристани подплыла черная, похожая на гробницу крытая лодка. Траурный вид ее усиливался черными шелковыми занавесками, на которых были вышиты черепа, скрещенные кости и слезы. Гребцы и кормчие тоже были в черном и являли собой седых старцев, так что все это напоминало челн Харона. Когда лодка причалила, занавески отодвинулись, и из нее вышел граф Калиостро. Внешностью он напоминал венецианского патриция – на плечах пурпурная мантия, в красном платье при шляпе аметистового цвета. Золотая цепь на груди и перстни с играющими камнями на пальцах дополняли его странный крикливый наряд. В левой руке он держал длинный свежесрезанный ореховый прут с оставленными почками, а правую подал выходящей за ним из мрачного челна маркизе Тиферет.
Как ни легки и открыты были летние платья дам, прибывших на празднество, но прекрасная итальянка превзошла, кажется, моду. Переливающиеся, нежные ткани облекали ее классическое, совершенное тело, выдавая дивное совершенство линий, то скрывая, то обольстительно очерчивая формы красавицы. Солнце пронизывало ее всю. Завитки черных кудрей казались синеватыми. Но головка, увенчанная серебряной короной в виде зубчатой башенки, была покрыта широким газовым покрывалом, и лицо красавицы таинственно скрывалось в его млечной пене. Лишь сверкали огромные глаза, и нежные щеки и полный подбородок розовели, как зрелый плод в сумраке листвы.
При виде этой прелестной женщины на лицах мужчин выразился восторг, а на лицах дам застыло выражение зависти к сопернице, которая, как они почувствовали, их всех затмевает. Прежде чем Иван Перфильевич дал знак князю Кориату, тот сам в корзине садовника выбрал большую чудную белую розу и поднес маркизе Тиферет, улыбнувшейся ему, сверкнувшей перлами зубов и поблагодарившей тамплиера чуть заметным кивком.
Граф Калиостро между тем раскланивался с хозяином и всеми гостями, величественно влача свою пурпурную мантию, и все должны были согласиться, что столь поразивший их костюм итальянец умел носить с уверенностью кардинала.
Прибытие магика и его супруги как бы открыло празднество. Все двинулись в сады счастливого елагинского Парадиза.
Не одни каменщики пожаловали к Ивану Перфильевичу, но и многие прекрасные каменщицы, которым братья вручили дамские перчатки, выдаваемые между прочим с этой целью при обряде посвящения в орден. Представительницы двора и света главным образом тоже заняты были Калиостро и его супругой. Во-первых, было известно, что граф именно в этот высокоторжественный день откроет первую «ложу усыновления» по ритуалам египетского масонства, в которую примет как братьев, так и сестер, а во-вторых, распространился слух, что маркиза Тиферет, графиня Серафима ди Санта-Кроче, супруга великого адепта, обладает чудесными мазями, возвращающими первый блеск юности и молодости даже увядающим старухам. Правда, старух среди прибывших на праздник не было, но мушки и притиранья скрывали зрелость многих из этих красавиц. Поэтому совершенно ясно, что слухи о чудесной омолаживающей мази их волновали.
С вельможами прибыли и менее значительные лица, большей частью их секретари и делопроизводители. Понятно, что сановники, принадлежавшие к ордену, заводили в ложи и посвящали в таинства свободных каменщиков наиболее выдающихся из своих чиновников. Наконец, ввиду предстоящих увеселений и представления Калиостро были приглашены и некоторые прелестные женщины, не имевшие отношения к ордену. Между ними придворные певицы Габриэлли и Давия.
Всем приглашенным было известно, что праздник Иванова дня откроется, когда спадет летняя жара, и что начнется оно так называемым пикником. Предстояло приятное гулянье, а затем легкий полдник для первого утоления голода.
Иван Перфильевич в сопровождении своего молодого секретаря любезно встречал прибывающих гостей.
Однако Калиостро с супругой еще не было. Паром доставил к пристани последних из ожидаемых особ – князя Александра Ивановича Мещерского, близкого к цесаревичу Павлу Петровичу, Степана Васильевича Перфильева и поэта Гавриила Романовича Державина. Елагин встретил их с особой любезностью.
– Несказанно радуюсь, видя ваше превосходительство к Иванову дню в полном здравии, – говорил Перфильев, – видимо, ваша нога совсем излечилась?
– Совсем, – отвечал Елагин. – И кто этому причиной? Граф Калиостро.
– Да, и Сергей Федорович Голицын говорил мне, что граф настолько восстановил здоровье его больному младенцу, что скоро покажет его княгине Варваре Васильевне.
– Князь же сам здесь! – сказал Мещерский. – Он может все это подтвердить.
– Граф уверяет нас, что всякая опасность миновала, – отвечал Голицын. – Скоро мы увидим бедного маленького, но пока никто, кроме самого целителя, к нему не приближается.
Тут Калиостро стал предметом общего разговора собравшихся на пристани гостей, которые все, как и хозяин, поджидали запоздавшего магика, столь занимавшего в последний месяц воображение двора и петербургского света.
Во время этой беседы к пристани подплыла черная, похожая на гробницу крытая лодка. Траурный вид ее усиливался черными шелковыми занавесками, на которых были вышиты черепа, скрещенные кости и слезы. Гребцы и кормчие тоже были в черном и являли собой седых старцев, так что все это напоминало челн Харона. Когда лодка причалила, занавески отодвинулись, и из нее вышел граф Калиостро. Внешностью он напоминал венецианского патриция – на плечах пурпурная мантия, в красном платье при шляпе аметистового цвета. Золотая цепь на груди и перстни с играющими камнями на пальцах дополняли его странный крикливый наряд. В левой руке он держал длинный свежесрезанный ореховый прут с оставленными почками, а правую подал выходящей за ним из мрачного челна маркизе Тиферет.
Как ни легки и открыты были летние платья дам, прибывших на празднество, но прекрасная итальянка превзошла, кажется, моду. Переливающиеся, нежные ткани облекали ее классическое, совершенное тело, выдавая дивное совершенство линий, то скрывая, то обольстительно очерчивая формы красавицы. Солнце пронизывало ее всю. Завитки черных кудрей казались синеватыми. Но головка, увенчанная серебряной короной в виде зубчатой башенки, была покрыта широким газовым покрывалом, и лицо красавицы таинственно скрывалось в его млечной пене. Лишь сверкали огромные глаза, и нежные щеки и полный подбородок розовели, как зрелый плод в сумраке листвы.
При виде этой прелестной женщины на лицах мужчин выразился восторг, а на лицах дам застыло выражение зависти к сопернице, которая, как они почувствовали, их всех затмевает. Прежде чем Иван Перфильевич дал знак князю Кориату, тот сам в корзине садовника выбрал большую чудную белую розу и поднес маркизе Тиферет, улыбнувшейся ему, сверкнувшей перлами зубов и поблагодарившей тамплиера чуть заметным кивком.
Граф Калиостро между тем раскланивался с хозяином и всеми гостями, величественно влача свою пурпурную мантию, и все должны были согласиться, что столь поразивший их костюм итальянец умел носить с уверенностью кардинала.
Прибытие магика и его супруги как бы открыло празднество. Все двинулись в сады счастливого елагинского Парадиза.
ГЛАВА LVII
Полдник
Гости разбились на отдельные группы и занялись обозрением голландского, французского и английского садов и достопримечательностей летней резиденции капитула восьмой провинции ордена свободных каменщиков и его достопочтенного великого мастера. Воодушевлению общества способствовали дамы и девицы, из которых каждая прилагала все усилия, чтобы в лучшем, пленительнейшем свете выказать свою красоту, наряды, любезность, ум и чарующий характер. Однако мужчин наиболее притягивала жрица египетского масонства маркиза Тиферет. Дамы же преимущественно стремились в те места, где мелькала пурпурная мантия графа Калиостро. Красавицы сопровождали его в каком-то упоительном восторге и подходили к адепту священной магии, молитвенно сложив ручки, наперебой восклицая: «Божественный Калиостро, скажите, объясните, научите! Божественный, откройте нам будущее! Божественный граф, откройте нам тайны!»
Все эти приступы прекрасных каменщиц граф Калиостро встречал с величавым спокойствием, воздевая к небу свои большие темные итальянские глаза, однако охотно отвечал на все вопросы, но до того загадочным, символическим языком, что дамам оставалось только благоговеть, не понимая решительно ни единого слова. Госпожа Ковалинская, конечно, в этих восторгах превзошла всех.
Вдруг в разных частях острова послышался мелодичный звон серебряных колокольчиков. То скороходы Елагина призывали гостей к полднику.
Полдник был сервирован на поляне между двумя живописными холмиками, в широкой луговине, окруженной развесистыми березами. Тут были разостланы великолепные ковры и на них поставлены корзины с бутылками, грудами хлеба, плодов, паштетов, жареной, холодной дичи, сыров. Гости сами должны были распоряжаться всеми запасами, равно как и поставленной стопками посудой. С веселой толкотней они приступили к этому под хозяйственным руководством дам. Когда голод и жажда были несколько удовлетворены, по знаку хозяина все спели застольную песню, сочиненную Гавриилом Романовичем Державиным.
Небесные голоса Габриэлли и Давии выделялись из общего стройного хора, но маркиза Тиферет не пожелала принять участия в пении. Она сидела, окруженная более молодыми людьми, из секретарей и делопроизводителей вельмож, присутствовавших на празднике, несколько поодаль от остальной компании, под кустом, усыпанным пурпурными розами. Молодые люди наперебой старались услужить прелестной жрице египетского масонства. Серафима и теперь не подняла воздушно-млечного покрывала, как морская пена облегавшего плечи и стан красавицы, причем совершенно обнаженная левая часть ее груди розовела вершиной своей гармонической округлости. Маркиза ела и пила маленькими глотками за здоровье своих паладинов, сверкая очами в сумраке магического покрывала. Молодые люди, объятые какой-то общей дружеской влюбленностью, сидели у ног Серафимы, ловили каждое ее движение и приходили в совершенный восторг, когда она произносила свое короткое смешливое восклицание:
– А!.. Ха-а!..
С самого прибытия на остров они ничего другого от нее не слышали. Но Серафима умела придавать этому единственному восклицанию столько самых разнообразных оттенков, что оно казалось им богаче и красноречивее самого совершенного языка.
Граф Калиостро тоже не принимал участия в пении застольного гимна и сидел в стороне, только не под розовым, а под можжевеловым кустом, как будто нарочно растущим в этой долине мира, спокойствия, братолюбия и равенства.
Он ел весьма исправно и пил кубок за кубком, подносимые ему прелестными дамами. Прочая компания разделилась на четыре кружка по углам огромного ковра.
Сам хозяин пользовался услугами певиц Габриэлли и Давии, которые старались утешить бедного старика за перенесенные им страдания. Другие вельможи тоже находились в кругу очаровательных хозяек полдника и, расточая утонченные комплименты, порой обменивались с ними братскими поцелуями, что допускалось идиллической обстановкой пикника и царствовавшим в елагинском рае блаженным равенством. Пропели еще несколько застольных песен на французском, голландском, английском и немецком языках как в честь тех наций и «Востоков», к которым принадлежали иностранцы и иностранки, присутствовавшие на празднестве, так и в подтверждение того, что орден свободных каменщиков – братский союз всех народов, союз человечества.
Все эти приступы прекрасных каменщиц граф Калиостро встречал с величавым спокойствием, воздевая к небу свои большие темные итальянские глаза, однако охотно отвечал на все вопросы, но до того загадочным, символическим языком, что дамам оставалось только благоговеть, не понимая решительно ни единого слова. Госпожа Ковалинская, конечно, в этих восторгах превзошла всех.
Вдруг в разных частях острова послышался мелодичный звон серебряных колокольчиков. То скороходы Елагина призывали гостей к полднику.
Полдник был сервирован на поляне между двумя живописными холмиками, в широкой луговине, окруженной развесистыми березами. Тут были разостланы великолепные ковры и на них поставлены корзины с бутылками, грудами хлеба, плодов, паштетов, жареной, холодной дичи, сыров. Гости сами должны были распоряжаться всеми запасами, равно как и поставленной стопками посудой. С веселой толкотней они приступили к этому под хозяйственным руководством дам. Когда голод и жажда были несколько удовлетворены, по знаку хозяина все спели застольную песню, сочиненную Гавриилом Романовичем Державиным.
Небесные голоса Габриэлли и Давии выделялись из общего стройного хора, но маркиза Тиферет не пожелала принять участия в пении. Она сидела, окруженная более молодыми людьми, из секретарей и делопроизводителей вельмож, присутствовавших на празднике, несколько поодаль от остальной компании, под кустом, усыпанным пурпурными розами. Молодые люди наперебой старались услужить прелестной жрице египетского масонства. Серафима и теперь не подняла воздушно-млечного покрывала, как морская пена облегавшего плечи и стан красавицы, причем совершенно обнаженная левая часть ее груди розовела вершиной своей гармонической округлости. Маркиза ела и пила маленькими глотками за здоровье своих паладинов, сверкая очами в сумраке магического покрывала. Молодые люди, объятые какой-то общей дружеской влюбленностью, сидели у ног Серафимы, ловили каждое ее движение и приходили в совершенный восторг, когда она произносила свое короткое смешливое восклицание:
– А!.. Ха-а!..
С самого прибытия на остров они ничего другого от нее не слышали. Но Серафима умела придавать этому единственному восклицанию столько самых разнообразных оттенков, что оно казалось им богаче и красноречивее самого совершенного языка.
Граф Калиостро тоже не принимал участия в пении застольного гимна и сидел в стороне, только не под розовым, а под можжевеловым кустом, как будто нарочно растущим в этой долине мира, спокойствия, братолюбия и равенства.
Он ел весьма исправно и пил кубок за кубком, подносимые ему прелестными дамами. Прочая компания разделилась на четыре кружка по углам огромного ковра.
Сам хозяин пользовался услугами певиц Габриэлли и Давии, которые старались утешить бедного старика за перенесенные им страдания. Другие вельможи тоже находились в кругу очаровательных хозяек полдника и, расточая утонченные комплименты, порой обменивались с ними братскими поцелуями, что допускалось идиллической обстановкой пикника и царствовавшим в елагинском рае блаженным равенством. Пропели еще несколько застольных песен на французском, голландском, английском и немецком языках как в честь тех наций и «Востоков», к которым принадлежали иностранцы и иностранки, присутствовавшие на празднестве, так и в подтверждение того, что орден свободных каменщиков – братский союз всех народов, союз человечества.