Страница:
Казалось, это не произвело на магика никакого впечатления. Он только сказал несколько слов по-итальянски Лоренце, которая принялась собирать немногочисленные пожитки, оставленные ей соотечественником Горгонзолло, упаковывать чемоданы и связывать узлы.
Далее фон Фогель прочел пункты подписки. Их было немного. От Калиостро требовали подписать, что в опытах своих он не прибегал к чернокнижию и мертвых вызывать не умеет, но в обманах своих использовал натуральную магию и ловкость рук; что далее, будучи тайным пьяницей, потерял ум и память, почему болтал всякий вздор; и, наконец, северный климат и осенние холодные и сырые погоды российской столицы столь расстроили его здоровье и отравили мозг, что ныне он сам признает себя умалишенным и нуждающимся во врачебной помощи.
Прочитав, фон Фогель положил лист на стол под сальной свечой, а писец достал гусиное перо с лохматой бородкой и пузырек с чернилами. Пристав жестом предложил магику подойти и подписаться.
Нетвердой походкой, но стараясь держаться прямо и высоко поднять голову, граф Александр де Калиостро-Феникс подписал бумагу, не забыв проставить вокруг подписи разные таинственные знаки, цифры и буквы.
– Есть ли у господина Калиостроса, а равно и его супруги достаточно теплая одежда? Путь не близок, – обратился пристав к Горгонзолло. Итальянец смутился и на ломаном русском языке объяснил, что часть вещей отъезжающего удержана им в уплату за квартиру, так как денег тот никак не хотел отдавать и ссылался на якобы словесный договор, по коему больные, входя в ворота, должны были вносить в пользу домохозяина некую плату, но проходных денег он, Горгонзолло, однако, никогда не взимал.
– Он лжет, – вслушавшись, довольно правильно по-русски сказал магик. – Брал, сколько мог только взять.
– Во всяком случае, теплой одеждой я снабжу господ Калиостро сейчас же! – поспешно сказал Горгонзолло и что-то шепнул подмастерьям. Через четверть часа те принесли супругам довольно приличную и теплую верхнюю одежду. Скоро они были готовы в путь.
Тогда пристав велел позвать находившегося при кибитке провожатого. Явился старый одноглазый инвалид. Пристав вручил ему специальный пакет и высылаемых итальянцев. Подмастерья Горгонзолло потащили за четою Калиостро багаж. По темной лестнице вышли они во двор, устланный ранним снегом. Едва брезжило туманное октябрьское утро. Калиостро сели в кибитку.
Путникам подали вещи, и они разместили их, как могли. Дверь кибитки закрыли и зашили ее рогожею. Кривой инвалид сел рядом с возницей. Драгуны вскочили на лошадей. Подмастерья Горгонзолло поспешили распахнуть ворота. И герметический граф с графиней, не успев, как обещал, улететь за пределы Российской империи по воздуху, был вывезен со двора; и в туманной полумгле по пустынным улицам, под звонкий топот конвоировавших драгун, кибитка помчалась к той заставе столипы, откуда лежал путь к Митаве.
ГЛАВА XCI
ГЛАВА XCII
ГЛАВА XCIII
Далее фон Фогель прочел пункты подписки. Их было немного. От Калиостро требовали подписать, что в опытах своих он не прибегал к чернокнижию и мертвых вызывать не умеет, но в обманах своих использовал натуральную магию и ловкость рук; что далее, будучи тайным пьяницей, потерял ум и память, почему болтал всякий вздор; и, наконец, северный климат и осенние холодные и сырые погоды российской столицы столь расстроили его здоровье и отравили мозг, что ныне он сам признает себя умалишенным и нуждающимся во врачебной помощи.
Прочитав, фон Фогель положил лист на стол под сальной свечой, а писец достал гусиное перо с лохматой бородкой и пузырек с чернилами. Пристав жестом предложил магику подойти и подписаться.
Нетвердой походкой, но стараясь держаться прямо и высоко поднять голову, граф Александр де Калиостро-Феникс подписал бумагу, не забыв проставить вокруг подписи разные таинственные знаки, цифры и буквы.
– Есть ли у господина Калиостроса, а равно и его супруги достаточно теплая одежда? Путь не близок, – обратился пристав к Горгонзолло. Итальянец смутился и на ломаном русском языке объяснил, что часть вещей отъезжающего удержана им в уплату за квартиру, так как денег тот никак не хотел отдавать и ссылался на якобы словесный договор, по коему больные, входя в ворота, должны были вносить в пользу домохозяина некую плату, но проходных денег он, Горгонзолло, однако, никогда не взимал.
– Он лжет, – вслушавшись, довольно правильно по-русски сказал магик. – Брал, сколько мог только взять.
– Во всяком случае, теплой одеждой я снабжу господ Калиостро сейчас же! – поспешно сказал Горгонзолло и что-то шепнул подмастерьям. Через четверть часа те принесли супругам довольно приличную и теплую верхнюю одежду. Скоро они были готовы в путь.
Тогда пристав велел позвать находившегося при кибитке провожатого. Явился старый одноглазый инвалид. Пристав вручил ему специальный пакет и высылаемых итальянцев. Подмастерья Горгонзолло потащили за четою Калиостро багаж. По темной лестнице вышли они во двор, устланный ранним снегом. Едва брезжило туманное октябрьское утро. Калиостро сели в кибитку.
Путникам подали вещи, и они разместили их, как могли. Дверь кибитки закрыли и зашили ее рогожею. Кривой инвалид сел рядом с возницей. Драгуны вскочили на лошадей. Подмастерья Горгонзолло поспешили распахнуть ворота. И герметический граф с графиней, не успев, как обещал, улететь за пределы Российской империи по воздуху, был вывезен со двора; и в туманной полумгле по пустынным улицам, под звонкий топот конвоировавших драгун, кибитка помчалась к той заставе столипы, откуда лежал путь к Митаве.
ГЛАВА XCI
Основы магии
В кабинете его превосходительства Ивана Перфильевича Елагина собралось много важных особ: князья Голицын, Гагарин, Мещерский, Куракин и другие. Прибыл и секретарь Ивана Перфильевича князь Кориат; черты его свидетельствовали о перенесенных глубоких душевных потрясениях. Впрочем, в все присутствующие, казалось, в различной степени переболели – были бледны, расстроены и печальны.
– Вывезли этого шарлатана? – спросил вошедший полковник Бауер.
Елагин молча протянул ему серый листок приложения к «С. – Петербургским Ведомостям», где в числе отъезжающих из России лиц был упомянут «г. граф Калиострос, испанский полковник».
– О нем и речь поведем, – сказал Иван Перфильевич и поник головой.
– Да, проводы невеселы, – заметил Куракин.
– Достопочтенные братья, не предостерегал ли я вас и от новейших учений и систем, исполненных тьмы и шарлатанства, и от являющихся к нам иностранцев, хотя бы и представляющих удостоверяющие личность патенты и письма от высоких особ в Европе! Но довольно. Мы все одинаково виноваты, оказав доверие наглому проходимцу. Дивное дело! Не видели ли мы много раз слишком ясно, что это только шарлатан, и тем не менее вновь и вновь под обаяние его подпадали, – разводя руками, говорил Иван Перфильевич.
– Все-таки нужно признать, что он некоторыми силами высшей магии владеет! – заметил Мещерский.
– А вот сейчас мы узнаем все основы его магии, – сказал Куракин. – Иван Афанасьевич! – обратился он к Дмитревскому, тоже находившемуся в кабинете Елагина. – Потрудитесь ввести сюда того человека!
Иван Афанасьевич молча удалился. Через минуту он ввел вызванного на допрос. То был Казимир. Он успел уже оправиться, отъесться, поздороветь на поварнях Голицына, был прилично приодет и старался держаться с некоторым достоинством. Низко поклонившись сидевшим в кабинете вельможам, он скромно опустил глаза.
– Ты лакей прозванного графа Калиостро, из поляков, по имени Казимир? – спросил Куракин.
– Я, ваши светлости, – вновь низко кланяясь всем присутствующим, отвечал Казимир…
– Оставь титулы, стой прямо и отвечай только на вопросы, – продолжал Куракин. – Ты был в услужении у графа Калиостро и близко знаешь те приемы, которые он употреблял для производства своих чудотворений. Вот об этом я тебя и спрошу. И прежде всего ответь, каким способом Калиостро в Озерках на расстоянии стекло в окне разбил?
– Никакого тут способа не было, кроме обыкновенного гвоздя, – отвечал Казимир.
– Гвоздь? Но в чьих же он был руках?
– В моих. Калиостро велел мне сидеть в кустах под окном первого этажа. И как станет он шпагой выпады делать, гвоздем на стекло надавить так, чтобы оно сверху донизу треснуло. Это искусство он сам мне показал. Оно весьма просто. И если только мне в руки гвоздь дать, то я сейчас любое в этой комнате…
– Хорошо, любезный, показывать не надо! – остановил Куракин. – Вы видите, что магия здесь весьма проста. Обнаружение серебряной посуды нам уже объяснил мастер ложи «Скромности» господин Бабю. Значит, и говорить о том не стоит. Но вот как в парках ночные чудеса были устроены и, между прочим, явление на башне белой девы с ребенком на руках?
– Да все мы с Эммануилом действовали. В парке я один бегал в темноте и шумел за сто дьяволов. А на башню в белой простыне влез с Эммануилом на руках. Когда же доктор, который серебро сторожил, перепугался и убежал, я из грота все серебро в башню перетаскал.
– Где же оно теперь?
– Этого я не знаю. Слышал от Калиостро, что серебро опять в ложу «Комуса» взяли.
– Но как же доктор видел, что белая женщина с ребенком бросилась с башни вниз?
– Я только простыню с себя сбросил, а сам с Эммануилом за барьер на корточки присел.
– Да, магия простая! – вздохнул князь Мещерский.
– Но вот что любопытно нам узнать, – заговорил Елагин. – Как это Эммануил столько вещей видел и так складно о них рассказывал?
– Калиостро на бумаге все красками рисовал. Эммануил пальцем вел от одной фигуры к другой. Калиостро спросит: что видишь? Тот, что на бумаге нарисованное видел, все и рассказывал.
– И эта магия не хитра! – опять заметил князь Мещерский.
– Кажется, кроме вбития гвоздя в землю на Елагином острове на стрелке, что уже нам и тогда явным шарлатанством показалось, нечего больше и вспомнить, – продолжал Куракин.
– Но чудеса, показанные в капитуле? – напомнил Елагин.
– О них Казимир ничего не знает. Кажется, однако, что они вызваны дурманным куревом, отвлечением внимания и прелестями Калиостерши.
– Я бы хотел выяснить одно обстоятельство, – покраснев при упоминании Калиостерши, сказал князь Кориат.
– Сделайте одолжение, князь.
– Почему, когда супруга Калиостро уезжала из Озерков и садилась в карету, магик вывел ее под руку в непроницаемом покрывале, и казалось, то шла не молодая женщина, но сгорбленная старуха, к тому же кашлявшая?
– А потом на Иванов день мы ее прекрасной и юной видели! – подхватил князь Мещерский. – Или это в самом деле было чародейство, и Калиостро нам древнюю египетскую старуху выдавал за красавицу?
– Что касается отъезда из Озерков, то… под покрывалом-то и в юбках вместо Калиостровой жены я прошел, – осклабляясь, сказал Казимир. – А так как ночью от сырости простудился, вот и кашлял.
– Возможно ли? – вскричал совершенно сраженный князь Кориат. – Но где же тогда была Серафима?
– Она на антресолях в Озерках некоторое время тайно от всех оставалась, а затем перевезена была ночью, тоже тайно, в столицу.
При этом сообщении все потупили глаза. Князь Кориат быстро вышел из комнаты.
Еще немного поспрашивали Казимира. Потом отпустили. Слишком все было ясно и просто. Занялись подсчетом сумм, заимообразно взятых магиком на проведение ритуалов египетского масонства из кассы капитула. Они были значительными и, по справкам, не истрачены по назначению, а обменены на денежные письма иностранных банкиров.
– Вывезли этого шарлатана? – спросил вошедший полковник Бауер.
Елагин молча протянул ему серый листок приложения к «С. – Петербургским Ведомостям», где в числе отъезжающих из России лиц был упомянут «г. граф Калиострос, испанский полковник».
– О нем и речь поведем, – сказал Иван Перфильевич и поник головой.
– Да, проводы невеселы, – заметил Куракин.
– Достопочтенные братья, не предостерегал ли я вас и от новейших учений и систем, исполненных тьмы и шарлатанства, и от являющихся к нам иностранцев, хотя бы и представляющих удостоверяющие личность патенты и письма от высоких особ в Европе! Но довольно. Мы все одинаково виноваты, оказав доверие наглому проходимцу. Дивное дело! Не видели ли мы много раз слишком ясно, что это только шарлатан, и тем не менее вновь и вновь под обаяние его подпадали, – разводя руками, говорил Иван Перфильевич.
– Все-таки нужно признать, что он некоторыми силами высшей магии владеет! – заметил Мещерский.
– А вот сейчас мы узнаем все основы его магии, – сказал Куракин. – Иван Афанасьевич! – обратился он к Дмитревскому, тоже находившемуся в кабинете Елагина. – Потрудитесь ввести сюда того человека!
Иван Афанасьевич молча удалился. Через минуту он ввел вызванного на допрос. То был Казимир. Он успел уже оправиться, отъесться, поздороветь на поварнях Голицына, был прилично приодет и старался держаться с некоторым достоинством. Низко поклонившись сидевшим в кабинете вельможам, он скромно опустил глаза.
– Ты лакей прозванного графа Калиостро, из поляков, по имени Казимир? – спросил Куракин.
– Я, ваши светлости, – вновь низко кланяясь всем присутствующим, отвечал Казимир…
– Оставь титулы, стой прямо и отвечай только на вопросы, – продолжал Куракин. – Ты был в услужении у графа Калиостро и близко знаешь те приемы, которые он употреблял для производства своих чудотворений. Вот об этом я тебя и спрошу. И прежде всего ответь, каким способом Калиостро в Озерках на расстоянии стекло в окне разбил?
– Никакого тут способа не было, кроме обыкновенного гвоздя, – отвечал Казимир.
– Гвоздь? Но в чьих же он был руках?
– В моих. Калиостро велел мне сидеть в кустах под окном первого этажа. И как станет он шпагой выпады делать, гвоздем на стекло надавить так, чтобы оно сверху донизу треснуло. Это искусство он сам мне показал. Оно весьма просто. И если только мне в руки гвоздь дать, то я сейчас любое в этой комнате…
– Хорошо, любезный, показывать не надо! – остановил Куракин. – Вы видите, что магия здесь весьма проста. Обнаружение серебряной посуды нам уже объяснил мастер ложи «Скромности» господин Бабю. Значит, и говорить о том не стоит. Но вот как в парках ночные чудеса были устроены и, между прочим, явление на башне белой девы с ребенком на руках?
– Да все мы с Эммануилом действовали. В парке я один бегал в темноте и шумел за сто дьяволов. А на башню в белой простыне влез с Эммануилом на руках. Когда же доктор, который серебро сторожил, перепугался и убежал, я из грота все серебро в башню перетаскал.
– Где же оно теперь?
– Этого я не знаю. Слышал от Калиостро, что серебро опять в ложу «Комуса» взяли.
– Но как же доктор видел, что белая женщина с ребенком бросилась с башни вниз?
– Я только простыню с себя сбросил, а сам с Эммануилом за барьер на корточки присел.
– Да, магия простая! – вздохнул князь Мещерский.
– Но вот что любопытно нам узнать, – заговорил Елагин. – Как это Эммануил столько вещей видел и так складно о них рассказывал?
– Калиостро на бумаге все красками рисовал. Эммануил пальцем вел от одной фигуры к другой. Калиостро спросит: что видишь? Тот, что на бумаге нарисованное видел, все и рассказывал.
– И эта магия не хитра! – опять заметил князь Мещерский.
– Кажется, кроме вбития гвоздя в землю на Елагином острове на стрелке, что уже нам и тогда явным шарлатанством показалось, нечего больше и вспомнить, – продолжал Куракин.
– Но чудеса, показанные в капитуле? – напомнил Елагин.
– О них Казимир ничего не знает. Кажется, однако, что они вызваны дурманным куревом, отвлечением внимания и прелестями Калиостерши.
– Я бы хотел выяснить одно обстоятельство, – покраснев при упоминании Калиостерши, сказал князь Кориат.
– Сделайте одолжение, князь.
– Почему, когда супруга Калиостро уезжала из Озерков и садилась в карету, магик вывел ее под руку в непроницаемом покрывале, и казалось, то шла не молодая женщина, но сгорбленная старуха, к тому же кашлявшая?
– А потом на Иванов день мы ее прекрасной и юной видели! – подхватил князь Мещерский. – Или это в самом деле было чародейство, и Калиостро нам древнюю египетскую старуху выдавал за красавицу?
– Что касается отъезда из Озерков, то… под покрывалом-то и в юбках вместо Калиостровой жены я прошел, – осклабляясь, сказал Казимир. – А так как ночью от сырости простудился, вот и кашлял.
– Возможно ли? – вскричал совершенно сраженный князь Кориат. – Но где же тогда была Серафима?
– Она на антресолях в Озерках некоторое время тайно от всех оставалась, а затем перевезена была ночью, тоже тайно, в столицу.
При этом сообщении все потупили глаза. Князь Кориат быстро вышел из комнаты.
Еще немного поспрашивали Казимира. Потом отпустили. Слишком все было ясно и просто. Занялись подсчетом сумм, заимообразно взятых магиком на проведение ритуалов египетского масонства из кассы капитула. Они были значительными и, по справкам, не истрачены по назначению, а обменены на денежные письма иностранных банкиров.
ГЛАВА XCII
Мистическая роза
Унылое заседание капитула восьмой провинции окончилось. Угнетенные, угрюмые, словно только что очнувшиеся после долгого бреда и возвратившиеся к трезвой действительности, достопочтенные и вельможные братья отбыли в своих каретах из дома Ивана Перфильевича.
Добрый старик, больше всех потрясенный плачевным унижением знатных особ, так легко попавших впросак, забеспокоился о своем внезапно удалившемся секретаре. Он отлично понимал душевное состояние молодого человека пережившего первую сердечную бурю в столь необычных обстоятельствах.
Крушение надежд на постижение неких высших тайн совершенного мастерства для юного князя Кориата совпало с личным переворотом в жизни, с оскорблением первых девственных чувств его сердца. Та, что явилась ему в мистических видениях, оказалась низкой куртизанкой, и таинство перевоплощения и возрождение ветхой древности в вечную женственность оказалось самой пошлой гримировкой искательницы приключений, иностранки-интриганки, желавшей сделаться русской княгиней. Свое состояние он считал потерянным. Но меньше всего жалел о нем. Что значит оно в сравнении с тем внутренним, духовным сокровищем, которое было разбито вдребезги и низвергнуто в грязь.
Но, написав в контору банкира Сутерленда, где находлись его деньги, он, к удивлению, получил ответ, что никто никакого письма за подписью князя ему не предъявлял и вся сумма с наросшими процентами находится в целости. Тогда и выдачу письма князь Кориат причислил к своему бреду. Да и самое свидание с Серафимой на островах в тайном убежище стало казаться ему фантазией расстроенного воображения. Что было и чего не было? Теперь он не мог определить. Сидел в библиотеке, погруженный в печальные размышления. Ряды фолиантов герметической мудрости чернели в шкафах. Но один вид ослиной кожи, в которую они были обернуты, вызывал у него глубочайшее отвращение. Все в их темной символике было кощунственной ложью. Сердце его было золотой чашей. Чаша полна была чистейшим вином. Ныне она опрокинута, разлита, осквернена. Завеса разорвана! Тайна обнаружена! Она оказалась тленом и пустотой. Мудрость мастеров – тщеславной недальновидностью. Мистерии – грязными махинациями шарлатана. Любовь, первая любовь, представшая пред ним в таких мистически-таинственных и пленительно-ужасных видениях, оказалась пошлой прозой, окончившейся справкой у банкира. И эта справка, написанная на конторском, купеческом языке, одна теперь казалась не обманчивой и – в его пользу. Но юное, бескорыстное, презирающее расчеты сердце его этому не радовалось. Наоборот. Что-то циничное виделось ему в сохранении за ним выброшенного, как искупление низменного наслаждения, состояния. Свое падение он должен был оплатить не материально, но прометеевыми мучениями.
Юноша глубоко задумался и не заметил, как в библиотеку вошел Иван Перфильевич. Бесконечно добрым взглядом старый мастер какое-то время издали смотрел на печальную фигуру склоненного юноши. Потом тихо подошел и положил руку ему на плечо. Князь Кориат вздрогнул и поднял на старика глаза.
– Не печальтесь и не задумывайтесь, юный друг, – сказал Елагин ласково. – Испытание, через которое вы прошли, – только мимолетная буря юности. Вы ошиблись. Но юности свойственно ошибаться. Она неопытна. Можно ли строго взыскивать с нее? Опытная в ухищрениях и притворстве интриганка, красавица, искусная в притираньях, в возбудительных и необычайных нарядах, красота, подобная розе, достигшей высшего расцвета, лепестки ее развернулись – они вот-вот осыплются, тем пленительнее пока. Странно ли, что эта многоопытная Цирцея покорила такого юношу, как вы, князь, и вынудила его нарушить аскетические обеты? Да и во имя чего, спрашивается, их соблюдать? Ради придуманного почтенным немцем Штарком тамплиерства, усохший корень которого утвержден в его собственном воображении и теряется в табачных облаках у камина, во время метафизических рассуждений?
– Как! – вскричал пораженный князь. – Как! Разве тамплиерство, обеты которого я хранил как священные, не имеет живой связи с воителями и защитниками Гроба Господня и с древними грифонами – варяжскими рыцарями византийских императоров? И разве высочайшие степени тамплиерства не переходят в розенкрейцерские градусы, которые в XVII веке основал великий мистик Андреа?
Иван Перфильевич снисходительно улыбнулся.
– Так и это ложь! – всплеснув руками, воскликнул юноша. – И это! Во что я верил! Что так любил! Мой наставник, друг моего покойного отца обманул меня столь ужасно, столь жестоко!
– Да, но благодаря этому девственные силы ваши, милый князь, до совершеннолетия вашего целыми сохранены; а теперь мы вас женим на прекрасной и разумной каменщице. Что касается Калиостерши, то быль молодцу не укор!
– Не хочу вашей каменщицы. Мне ненавистны женщины. Мне все противно. Я поднял покрывало Изиды. Я видел тайну ее ничтожества. Но зачем, зачем… О, золотые сны мои! – восклицал юноша в отчаянии.
– Все возродится, все возвратится вновь! – ласково говорил Елагин.
– Но нет, не все мечта. Не все бред и сумасшествие, – произнес, воспрянув духом, князь Кориат. – Было видение! Было откровение иных миров! И остался залог, таинственное свидетельство! Оно здесь, – ударяя себя в грудь, говорил восторженно князь.
– Залог? Удостоверение иных миров? Что это такое? – недоверчиво сказал Иван Перфильевич. – Ой, не из Калиострова ли он реквизита? Обжегшись на молочке, станешь дуть и на воду.
– Я вам сейчас покажу, – сказал князь. Он расстегнул камзол и достал из подшитого полотняного кармана черную тафтяную розу.
– Это я получил от видения Покрытой богини, явившейся мне вот в этой самой библиотеке! – сказал он. – Когда богиня Саиса исчезла, роза осталась на полу.
Иван Перфильевич взял ее, повертел в руках и вдруг весь багрово покраснел.
– Милый юноша, – сказал он, низко склонив седую голову, – эта роза не из иного мира; принесена она была сюда не Покрытой богиней Саиса, но земной, увы, слишком земной женщиной! Эта черная тафтяная роза – одна из тех, что украшали корсаж певицы Габриэлли в то утро, когда у меня заболела нога после фокусов шарлатана! Габриэлли, будучи в сильнейшем возбуждении, проходя через библиотеку в мой кабинет, видно, обронила эту мертвую имитацию царицы цветов, и вот откуда сей таинственный залог!
– Габриэлли! Роза Габриэлли! – прошептал князь Кориат, совершенно разочарованный. Последняя его мечта погибла.
Елагин стал объяснять, что все эти блуждания, миражи и обманы произошли от фантастических, ложных систем, проникших в Россию с Запада, в которых внутренние символы нравственного храма добродетели превращены во внешние грубые обряды с мантиями, коврами, гробами и еще не знаю с чем. Они воспаляют воображение, будят тщеславие и губят все! Но эти внешние системы скрывают в себе еще и тайную политическую цель. Такова оказалась и Калиострова система египетского масонства. Присланный от Сен-Жермена, бывший иезуит, а ныне столь же ложный масон, Калиостро имел целью нравственный союз добродетельных людей превратить в заговор, направленный против священной особы монархини. Но по единому слову магика на аудиенции в китайской пагоде Нарышкинской дачи «Левенталь» премудрая царица его хитрость разгадала и поручила разведать Степану Ивановичу. Показания полковника Бауера имели особенную цену. И вот, не делая огласки, супругов Калиостро, зашив в кибитку, отправили по первопутку через Митаву из пределов российских. Но это испытание послано Великим Архитектором Вселенной лишь с тем, чтобы истинное свободное каменщичество уже не на песке тщеславных обрядов и ложной мистике основывалось, но на краеугольном камне веры, надежды и любви, благотворительности, праведности, облегчения цепей рабов, законов гражданства и общежития, просвещения…
Елагин говорил еще долго и складно. Но князь Кориат был не в силах внимать его словам. Посреди речи наместного мастера он вскочил и убежал к себе на антресоли, чтобы втайне выплакать слезы своего юного разбитого сердца.
Добрый старик, больше всех потрясенный плачевным унижением знатных особ, так легко попавших впросак, забеспокоился о своем внезапно удалившемся секретаре. Он отлично понимал душевное состояние молодого человека пережившего первую сердечную бурю в столь необычных обстоятельствах.
Крушение надежд на постижение неких высших тайн совершенного мастерства для юного князя Кориата совпало с личным переворотом в жизни, с оскорблением первых девственных чувств его сердца. Та, что явилась ему в мистических видениях, оказалась низкой куртизанкой, и таинство перевоплощения и возрождение ветхой древности в вечную женственность оказалось самой пошлой гримировкой искательницы приключений, иностранки-интриганки, желавшей сделаться русской княгиней. Свое состояние он считал потерянным. Но меньше всего жалел о нем. Что значит оно в сравнении с тем внутренним, духовным сокровищем, которое было разбито вдребезги и низвергнуто в грязь.
Но, написав в контору банкира Сутерленда, где находлись его деньги, он, к удивлению, получил ответ, что никто никакого письма за подписью князя ему не предъявлял и вся сумма с наросшими процентами находится в целости. Тогда и выдачу письма князь Кориат причислил к своему бреду. Да и самое свидание с Серафимой на островах в тайном убежище стало казаться ему фантазией расстроенного воображения. Что было и чего не было? Теперь он не мог определить. Сидел в библиотеке, погруженный в печальные размышления. Ряды фолиантов герметической мудрости чернели в шкафах. Но один вид ослиной кожи, в которую они были обернуты, вызывал у него глубочайшее отвращение. Все в их темной символике было кощунственной ложью. Сердце его было золотой чашей. Чаша полна была чистейшим вином. Ныне она опрокинута, разлита, осквернена. Завеса разорвана! Тайна обнаружена! Она оказалась тленом и пустотой. Мудрость мастеров – тщеславной недальновидностью. Мистерии – грязными махинациями шарлатана. Любовь, первая любовь, представшая пред ним в таких мистически-таинственных и пленительно-ужасных видениях, оказалась пошлой прозой, окончившейся справкой у банкира. И эта справка, написанная на конторском, купеческом языке, одна теперь казалась не обманчивой и – в его пользу. Но юное, бескорыстное, презирающее расчеты сердце его этому не радовалось. Наоборот. Что-то циничное виделось ему в сохранении за ним выброшенного, как искупление низменного наслаждения, состояния. Свое падение он должен был оплатить не материально, но прометеевыми мучениями.
Юноша глубоко задумался и не заметил, как в библиотеку вошел Иван Перфильевич. Бесконечно добрым взглядом старый мастер какое-то время издали смотрел на печальную фигуру склоненного юноши. Потом тихо подошел и положил руку ему на плечо. Князь Кориат вздрогнул и поднял на старика глаза.
– Не печальтесь и не задумывайтесь, юный друг, – сказал Елагин ласково. – Испытание, через которое вы прошли, – только мимолетная буря юности. Вы ошиблись. Но юности свойственно ошибаться. Она неопытна. Можно ли строго взыскивать с нее? Опытная в ухищрениях и притворстве интриганка, красавица, искусная в притираньях, в возбудительных и необычайных нарядах, красота, подобная розе, достигшей высшего расцвета, лепестки ее развернулись – они вот-вот осыплются, тем пленительнее пока. Странно ли, что эта многоопытная Цирцея покорила такого юношу, как вы, князь, и вынудила его нарушить аскетические обеты? Да и во имя чего, спрашивается, их соблюдать? Ради придуманного почтенным немцем Штарком тамплиерства, усохший корень которого утвержден в его собственном воображении и теряется в табачных облаках у камина, во время метафизических рассуждений?
– Как! – вскричал пораженный князь. – Как! Разве тамплиерство, обеты которого я хранил как священные, не имеет живой связи с воителями и защитниками Гроба Господня и с древними грифонами – варяжскими рыцарями византийских императоров? И разве высочайшие степени тамплиерства не переходят в розенкрейцерские градусы, которые в XVII веке основал великий мистик Андреа?
Иван Перфильевич снисходительно улыбнулся.
– Так и это ложь! – всплеснув руками, воскликнул юноша. – И это! Во что я верил! Что так любил! Мой наставник, друг моего покойного отца обманул меня столь ужасно, столь жестоко!
– Да, но благодаря этому девственные силы ваши, милый князь, до совершеннолетия вашего целыми сохранены; а теперь мы вас женим на прекрасной и разумной каменщице. Что касается Калиостерши, то быль молодцу не укор!
– Не хочу вашей каменщицы. Мне ненавистны женщины. Мне все противно. Я поднял покрывало Изиды. Я видел тайну ее ничтожества. Но зачем, зачем… О, золотые сны мои! – восклицал юноша в отчаянии.
– Все возродится, все возвратится вновь! – ласково говорил Елагин.
– Но нет, не все мечта. Не все бред и сумасшествие, – произнес, воспрянув духом, князь Кориат. – Было видение! Было откровение иных миров! И остался залог, таинственное свидетельство! Оно здесь, – ударяя себя в грудь, говорил восторженно князь.
– Залог? Удостоверение иных миров? Что это такое? – недоверчиво сказал Иван Перфильевич. – Ой, не из Калиострова ли он реквизита? Обжегшись на молочке, станешь дуть и на воду.
– Я вам сейчас покажу, – сказал князь. Он расстегнул камзол и достал из подшитого полотняного кармана черную тафтяную розу.
– Это я получил от видения Покрытой богини, явившейся мне вот в этой самой библиотеке! – сказал он. – Когда богиня Саиса исчезла, роза осталась на полу.
Иван Перфильевич взял ее, повертел в руках и вдруг весь багрово покраснел.
– Милый юноша, – сказал он, низко склонив седую голову, – эта роза не из иного мира; принесена она была сюда не Покрытой богиней Саиса, но земной, увы, слишком земной женщиной! Эта черная тафтяная роза – одна из тех, что украшали корсаж певицы Габриэлли в то утро, когда у меня заболела нога после фокусов шарлатана! Габриэлли, будучи в сильнейшем возбуждении, проходя через библиотеку в мой кабинет, видно, обронила эту мертвую имитацию царицы цветов, и вот откуда сей таинственный залог!
– Габриэлли! Роза Габриэлли! – прошептал князь Кориат, совершенно разочарованный. Последняя его мечта погибла.
Елагин стал объяснять, что все эти блуждания, миражи и обманы произошли от фантастических, ложных систем, проникших в Россию с Запада, в которых внутренние символы нравственного храма добродетели превращены во внешние грубые обряды с мантиями, коврами, гробами и еще не знаю с чем. Они воспаляют воображение, будят тщеславие и губят все! Но эти внешние системы скрывают в себе еще и тайную политическую цель. Такова оказалась и Калиострова система египетского масонства. Присланный от Сен-Жермена, бывший иезуит, а ныне столь же ложный масон, Калиостро имел целью нравственный союз добродетельных людей превратить в заговор, направленный против священной особы монархини. Но по единому слову магика на аудиенции в китайской пагоде Нарышкинской дачи «Левенталь» премудрая царица его хитрость разгадала и поручила разведать Степану Ивановичу. Показания полковника Бауера имели особенную цену. И вот, не делая огласки, супругов Калиостро, зашив в кибитку, отправили по первопутку через Митаву из пределов российских. Но это испытание послано Великим Архитектором Вселенной лишь с тем, чтобы истинное свободное каменщичество уже не на песке тщеславных обрядов и ложной мистике основывалось, но на краеугольном камне веры, надежды и любви, благотворительности, праведности, облегчения цепей рабов, законов гражданства и общежития, просвещения…
Елагин говорил еще долго и складно. Но князь Кориат был не в силах внимать его словам. Посреди речи наместного мастера он вскочил и убежал к себе на антресоли, чтобы втайне выплакать слезы своего юного разбитого сердца.
ГЛАВА XCIII
Вместо эпилога
В Малом Эрмитаже играли в карты – государыня, «бриллиантовый» князь Куракин, великая княгиня Мария Федоровна и фаворит Зубов. Тут же наблюдал за игрой граф Воронцов, только что приехавший из Лондона. Как всегда, здесь беседа в высочайшем присутствии шла самая непринужденная. Между играми речь зашла о великих событиях, ниспровергших трон Людовика XVI и превративших Париж, когда-то убежище искусств и утонченных мод, в котел, постоянно кипящий кровавой смутой. Воронцов, однако, выражал надежду на быстрое умиротворение ввиду постигшей Робеспьера и других из «бешеных» злой участи.
– А какие надежды подавал безоблачный рассвет царствования несчастного Людовика! – сказала, вздохнув, великая княгиня Мария Федоровна.
– Не меньшие надежды подавали и первые шаги революции! – сказал Воронцов. – Лучшие люди Франции, желавшие необходимейших реформ своему отечеству, никогда не предполагали, что стоят перед бурей, которая свергнет их в бездну.
– Однако даже пятнадцать лет тому назад, когда все в Европе казалось прочным и долговечным, – возразил «бриллиантовый» князь Куракин, – были люди, которые предсказывали близкие перемены.
– Кто же это? – спросил фаворит Зубов.
– А хотя бы умерший в нынешнем году в крепости святого Ангела в Риме Калиостро. Я живо помню герметические фокусы его в 1779 году, когда он, нужно правду сказать, девять месяцев вместе с графиней Серафимой ди Санта-Кроче морочил весь Петербург.
– Бальзамо и Лоренца, прелестная Лоренца Феличиани! – улыбаясь, подхватил Воронцов. – Истинно, этот темный фокусник и шарлатан как бы многое предузнавал. В своем «Манифесте к французской нации» он предсказал разрушение Бастилии. Только действительно, ли он умер?
– Я на днях получил точнейшие известия, – заметив интерес на сияющем улыбкой лице престарелой монархини, заговорил «бриллиантовый князь». – Калиостро, высланный из Российской империи в октябре 1779 года, продолжал свою карьеру в разных странах с переменным успехом. Наконец он оказался в Риме, и здесь-то давно сторожившие его святые отцы поймали хитреца. Он был предан одним из адептов сочиненного им египетского масонства и заточен в замок Святого Ангела 27 ноября 1789 г. Его судили и приговорили за предательство и разные проделки к смерти. Но папа помиловал его 7 апреля 1791 года. Пять лет провел Калиостро в заточении и наконец умер от истощения сил.
– Это по вашим сведениям, – возразил Воронцов, – но мне передавали, что Калиостро жив и даже на свободе.
Принеся полное раскаяние и будто бы лежа уже на смертном одре, он пожелал исповедаться. Но когда пришел монах, задушил его и, нарядив в свое платье, уложил в кровать, а сам в монашеском одеянии вышел и скрылся.
– Довольно невероятное приключение, – сказала государыня. – Впрочем, сей граф Феникс действительно бессмертен, как людская глупость и желание обманываться. Он до скончания века будет возрождаться в шарлатанах, магиках, духовызывателях и прочих. Самые ненавистные для меня люди!
– Калиостро был, кажется, масон? – спросила великая княгиня Мария Федоровна.
– О, скорее тайный иезуит, посланный к масонам, чтобы шпионить, но изменявший и тем, и другим, ваше высочество! – заверил Зубов.
– У меня есть при себе насчет Калиостро любопытный документ, – сказал Куракин, доставая свернутый, пожелтевший газетный лист. – Мне передал его один российский путешественник, посетивший Лондон в 1786 г., когда Калиостро напечатал в газете шифрованное объявление. По нему можно точно определить, был ли он масон или иезуит. – И, развернув листок, подал его графу Воронцову, отчеркнув ногтем объявление.
Воронцов пробежал его про себя и затем испросил разрешения у государыни, отложившей карты и внимавшей с видимым интересом, прочесть вслух.
– Читайте, ежели коротко, граф! – разрешила государыня.
Воронцов прочел английский текст:
«Всем истинным каменщикам, во имя Иеговы! Настало время, когда надо начать созидание нового храма Иерусалимского. Это обращение имеет целью пригласить всех истинных масонов Лондона прийти завтра вечером, 3 числа настоящего месяца 1786, в 9 часов в таверну Кейли, на Большой Королевской улице, чтобы там выработать план и положить первый основной камень истинного храма духовного Иерусалима в этом реальном мире. Каменщику и члену новой церкви».
– Для всех, кто знает масонскую символику храма Соломонова, полагаю, смысл этого объявления ясен, – заключил толкование Куракин. – Объявление масонское и для масонов. А так как оно вышло за три года до французской революции, то из этого можно сделать вывод о подготовке грядущих событий, предпринятой в лондонской таверне.
Никто не стал спорить. Помолчали.
– А что стало с прелестной и несчастной Лоренцой, от которой многие в петербургскую побывку Калиостро были без ума, и между прочим, тогда юный, ныне статский советник, князь Кориат? – спросил Воронцов.
– Когда Калиостро посадили в замок Святого Ангела, то и прекрасная Лоренца была заперта в исправительный монастырь для женщин. Она там и по сей день пребывает, – отвечал «бриллиантовый князь».
…Государыня молча взяла карты, давая понять, что судьба четы Калиостро ее больше не интересует.
– А какие надежды подавал безоблачный рассвет царствования несчастного Людовика! – сказала, вздохнув, великая княгиня Мария Федоровна.
– Не меньшие надежды подавали и первые шаги революции! – сказал Воронцов. – Лучшие люди Франции, желавшие необходимейших реформ своему отечеству, никогда не предполагали, что стоят перед бурей, которая свергнет их в бездну.
– Однако даже пятнадцать лет тому назад, когда все в Европе казалось прочным и долговечным, – возразил «бриллиантовый» князь Куракин, – были люди, которые предсказывали близкие перемены.
– Кто же это? – спросил фаворит Зубов.
– А хотя бы умерший в нынешнем году в крепости святого Ангела в Риме Калиостро. Я живо помню герметические фокусы его в 1779 году, когда он, нужно правду сказать, девять месяцев вместе с графиней Серафимой ди Санта-Кроче морочил весь Петербург.
– Бальзамо и Лоренца, прелестная Лоренца Феличиани! – улыбаясь, подхватил Воронцов. – Истинно, этот темный фокусник и шарлатан как бы многое предузнавал. В своем «Манифесте к французской нации» он предсказал разрушение Бастилии. Только действительно, ли он умер?
– Я на днях получил точнейшие известия, – заметив интерес на сияющем улыбкой лице престарелой монархини, заговорил «бриллиантовый князь». – Калиостро, высланный из Российской империи в октябре 1779 года, продолжал свою карьеру в разных странах с переменным успехом. Наконец он оказался в Риме, и здесь-то давно сторожившие его святые отцы поймали хитреца. Он был предан одним из адептов сочиненного им египетского масонства и заточен в замок Святого Ангела 27 ноября 1789 г. Его судили и приговорили за предательство и разные проделки к смерти. Но папа помиловал его 7 апреля 1791 года. Пять лет провел Калиостро в заточении и наконец умер от истощения сил.
– Это по вашим сведениям, – возразил Воронцов, – но мне передавали, что Калиостро жив и даже на свободе.
Принеся полное раскаяние и будто бы лежа уже на смертном одре, он пожелал исповедаться. Но когда пришел монах, задушил его и, нарядив в свое платье, уложил в кровать, а сам в монашеском одеянии вышел и скрылся.
– Довольно невероятное приключение, – сказала государыня. – Впрочем, сей граф Феникс действительно бессмертен, как людская глупость и желание обманываться. Он до скончания века будет возрождаться в шарлатанах, магиках, духовызывателях и прочих. Самые ненавистные для меня люди!
– Калиостро был, кажется, масон? – спросила великая княгиня Мария Федоровна.
– О, скорее тайный иезуит, посланный к масонам, чтобы шпионить, но изменявший и тем, и другим, ваше высочество! – заверил Зубов.
– У меня есть при себе насчет Калиостро любопытный документ, – сказал Куракин, доставая свернутый, пожелтевший газетный лист. – Мне передал его один российский путешественник, посетивший Лондон в 1786 г., когда Калиостро напечатал в газете шифрованное объявление. По нему можно точно определить, был ли он масон или иезуит. – И, развернув листок, подал его графу Воронцову, отчеркнув ногтем объявление.
Воронцов пробежал его про себя и затем испросил разрешения у государыни, отложившей карты и внимавшей с видимым интересом, прочесть вслух.
– Читайте, ежели коротко, граф! – разрешила государыня.
Воронцов прочел английский текст:
«Всем истинным каменщикам, во имя Иеговы! Настало время, когда надо начать созидание нового храма Иерусалимского. Это обращение имеет целью пригласить всех истинных масонов Лондона прийти завтра вечером, 3 числа настоящего месяца 1786, в 9 часов в таверну Кейли, на Большой Королевской улице, чтобы там выработать план и положить первый основной камень истинного храма духовного Иерусалима в этом реальном мире. Каменщику и члену новой церкви».
– Для всех, кто знает масонскую символику храма Соломонова, полагаю, смысл этого объявления ясен, – заключил толкование Куракин. – Объявление масонское и для масонов. А так как оно вышло за три года до французской революции, то из этого можно сделать вывод о подготовке грядущих событий, предпринятой в лондонской таверне.
Никто не стал спорить. Помолчали.
– А что стало с прелестной и несчастной Лоренцой, от которой многие в петербургскую побывку Калиостро были без ума, и между прочим, тогда юный, ныне статский советник, князь Кориат? – спросил Воронцов.
– Когда Калиостро посадили в замок Святого Ангела, то и прекрасная Лоренца была заперта в исправительный монастырь для женщин. Она там и по сей день пребывает, – отвечал «бриллиантовый князь».
…Государыня молча взяла карты, давая понять, что судьба четы Калиостро ее больше не интересует.