Он повернул коня и поскакал назад мимо приветствовавших его войск. Лица солдат, стоявших вдоль дороги, по которой он ехал, загорели и обветрились за долгие месяцы пребывания под солнцем и ветром, а еще они были осунувшимися от голода. На некоторых солдатах болтались грязные бинты, а многие пехотинцы были босыми. Они приветствовали его и размахивали своими ружьями. Хоть они и были голодными, грязными и измученными, но их боевой дух поднимался при виде небольшой фигурки на серой лошади, при виде императора, который сражался среди них и вновь привел их к победе.
К Наполеону стремительно приблизился Мюрат. Он резко натянул вожжи, чтобы придержать лошадь. Но та поднялась на задние ноги, и у Мюрата слетела шляпа с плюмажем. Ему пришлось низко наклониться к земле.
– Я только что узнал! – закричал он. – Vive L'Empereur! Наконец-то Москва!
– Наконец-то, – повторил за ним Наполеон, – в качестве моего зятя и неаполитанского короля вы возглавите первый отряд войск и войдете в город. Сам я въеду в город завтра, если они не начнут оказывать сопротивления.
Мюрат со своими войсками подошел к городским стенам во второй половине дня. Они проехали по длинной дороге, поднимая клубы пыли, и приблизились к мосту через реку. Кругом стояла полнейшая тишина, было жарко, и Мюрат вытер потное лицо мягким кружевным платком. Он получил подробные инструкции, что следует говорить депутации дворян, которые, как искренне верил Наполеон, должны были встретить завоевателей. Мюрату следовало отослать их в лагерь французов, где император обратится к ним и пообещает с должным уважением отнестись к их городу.
По мере того, как французы продвигались вперед, Мюрат осматривал высокие стены в поисках признаков жизни. «Sacre Dieu, – говорил он про себя, – уж лучше бы канонада, чем эта чертова тишина».
В четыре часа императорский генерал въехал в Москву.
Улицы были пусты, не считая нескольких испуганных людишек, которые разбегались в разные стороны с приближением кавалькады. Некоторые грабили дома, в которых тоже никого не было. Мюрат послал разведчиков в центр города, и они рассказали, что из-за красных стен Кремля раздаются одиночные выстрелы. Но его защитники разбежались после первого французского залпа. Повсюду были заметны следы массового ухода. Как говорили очевидцы, которых французам удалось поймать и допросить всего за час или два до входа наполеоновских войск, свободные пути из Москвы были запружены войсками, гражданскими лицами, повозками, а на мостах, где образовались безнадежные пробки, царил хаос.
Кутузов оставил, захватив с собой дворян и городские власти, пустынный город на разграбление нескольким тысячам крестьян.
Получая донесения разведчиков, Мюрат вдруг услышал нестройный гул кремлевских колоколов, звонящих к вечерне. Снаряд разорвался у Кутафьей башни Кремля, где несколько крестьян забаррикадировались и вели огонь из укрытия по захватчикам, окружавшим дворец. Шум этот отзывался слабым эхом в тишине, в которую погрузилась Москва, и голоса солдат, входящих в дома, звучали пронзительно и неестественно громко. Надо всеми ними высились величественные церкви, сверкающие, подобные миражу, а колокола вызванивали древние многовековые мотивы опустевшему городу и потоку захватчиков, входивших в него. Мюрат пришпорил своего коня и направился вперед, к Кремлю. Нахмурившись, он сердито прокричал одному из своих адъютантов, чтобы тот поскакал вперед и не дал войскам возможности нанести вред государственным помещениям до приезда императора.
Назад во французский лагерь полетели гонцы, чтобы сообщить Наполеону, что враг оставил свою столицу. Не будет никаких депутаций, никакого парадного въезда.
Москва пуста.
На следующий день Наполеон въехал в город. Под взглядами следивших за ним толп зевак, состоявших из оставшихся в городе крестьян, он пересек мост через Москву-реку, проехал по пригородам и въехал в Кремль через древние Спасские ворота. Там его встречал Мюрат с огромным эскортом. Он спешился и медленно направился к зданиям Кремля.
Мюрат все время говорил, а Наполеон был странно молчалив. Он переходил из одной комнаты в другую, разглядывая ковры, бесценную мебель и украшения. Все оставалось нетронутым, даже бархатный трон, украшенный золотом.
– Это весьма религиозный народ, – заметил император. – Почти каждое второе здание у них – церковь. А где же апартаменты царя?
Ему объяснили, что в Кремле существуют два помещения для царей: одно, выстроенное сравнительно недавно, в восемнадцатом столетии императрицей Елизаветой, а другое – древние царские помещения в старом деревянном дворце, построенном еще первыми царями.
– Я остановлюсь в старом дворце, – сказал Наполеон. – Отведите меня туда.
Он вошел в древнюю Грановитую палату в сопровождении толпы офицеров, удивлявшихся небольшим габаритам старой царской столовой, рассматривавших расписанные фресками стены, изображавшие византийские версии жизни Христа и библейские сцены, старые дубовые лавки вдоль стен, трон, на котором каждый вновь коронованный царь сидел во время принесения присяги его подданными.
На большинство французов мрачные и маленькие комнаты не произвели никакого впечатления. Тусклый свет проникал сквозь древние окна, и некоторые офицеры начали сравнивать эти комнаты с роскошью Версаля и Тюильри. Наполеон продолжал молчать. Из Грановитой палаты они поднялись по лестнице, ведущей в небольшой Теремной дворец, построенный Михаилом, первым Романовым, почти триста лет тому назад.
Здесь молчание императора распространилось и на его окружение. Беззвучно переходили французы из одной расписанной фресками комнаты в другую, и в тишине гулким эхом раздавались их шаги. Они пересекли красностенный Тронный зал, и Наполеон остановился у простого стула, на котором когда-то сидел и правил Михаил Романов.
– Парадная спальная вот здесь, сир, – прошептал великий маршал Люрок, а потом уже подумал, почему это он понизил голос. Он прокашлялся и продолжал уже более твердым голосом. – Комната не очень подходящая. Как я понимаю, ею почти никогда не пользуются, только в исключительно торжественных случаях. Уверяю вас, сир, вам будет гораздо удобнее в новом здании.
Наполеон взглянул на него.
– В истории Москвы не будет случая более торжественного и важного, чем сегодняшний.
Они стояли на пороге спальной древних царей. В этой небольшой комнатке почти не было мебели; позолоченные стены и иконы тускло поблескивали. В центре комнаты стояла резная кровать под балдахином.
– Я остановлюсь здесь, господа, – сказал Наполеон.
Он оглядел их всех и улыбнулся.
Напряжение тут же спало. Они больше не прислушивались к звукам собственных шагов; они больше не шептали, а говорили громкими голосами. Теперь по всему старому зданию разносились смех, разговоры, шум. Когда его господин отвернулся, Дюрок подошел и проверил кровать, после чего в отвращении наморщил нос. Она была жесткой, как доска.
Этой ночью армия расположилась прямо в Москве. Она захватила город подобно всепоглощающему приливу и разлилась по нему, как волна, распадаясь на отдельные ручейки людей, рыскающих в поисках наживы, приюта, еды, женщин.
По отношению к тем немногим жителям, оставшимся в городе, насилие практически не применялось. В целом оккупация носила добродушный характер, ведь она не была результатом кровопролития, которое обычно делает армию завоевателей такой беспощадной к тем, кто противостоял ей. Войска не причиняли особого разрушения особенно там, где они находили набитые погреба. Одному из офицеров доложили, что трое его людей умерли, после того, как очистили погреб и выпили содержимое каких-то найденных в нем бутылок. В бутылках обнаружили купорос. Офицер только пожал плечами и так и не понял, почему в погребе вместо вина хранился купорос. Затем он повторил приказ императора, запрещающий грабежи, и забыл о случившемся.
К шестнадцатому сентября Наполеон оставил древние царские апартаменты и переехал в удобные, роскошные комнаты, которые обычно занимал Александр во время своих визитов в столицу. Армию расквартировали, накормили, пополнили свежими силами и обеспечили надежным укрытием. Император объехал город, и одним из первых мест, которые он посетил, был собор Василия. Блаженного, тот собор, который он видел с вершины холма. Он счел его изумительным. Изумительным; но им не хватало помещений, и они не могли себе позволить быть излишне сентиментальными. Из церкви вынесли все украшения и стали использовать в качестве конюшни. Наполеон не признался даже самому себе, что им руководили не целесообразность, не святотатство, а лишь зависть.
Бонапарт уже начинал уставать. Да, теперь ему можно расслабиться. Он прошел к себе в спальную и достал портрет своего сына, маленького римского короля. В уединении бывшей комнаты Александра император поцеловал портрет.
– Это все для тебя, сын мой, – сказал он. – После того, как я заключу мир с Россией, ты будешь императором Франции, правителем всего мира. Твоя мать и я будем жить как частные лица. Видит Бог, я уже устал от войны…
Потом он повернулся на другой бок и зевнул, думая о Марии-Луизе. Здесь не было женщины, которая подходила бы для этой постели. Сильный ветер задувал в окна его комнаты, а ночь снаружи была очень темной; в вышине висела только бледная половинка луны. Наполеон натянул одеяло и вскоре уснул.
Он проснулся оттого, что кто-то тряс его и кричал ему в ухо. Еще не проснувшись окончательно, он резко поднялся и увидел рядом с кроватью одного из своих адъютантов. Тогда он внезапно осознал, что может различить лицо стоящего человека; комната была ярко освещена.
– Ваше величество! Сир, ради Бога, проснитесь! – кричал его адъютант. – Вся Москва охвачена пожаром!
13
К Наполеону стремительно приблизился Мюрат. Он резко натянул вожжи, чтобы придержать лошадь. Но та поднялась на задние ноги, и у Мюрата слетела шляпа с плюмажем. Ему пришлось низко наклониться к земле.
– Я только что узнал! – закричал он. – Vive L'Empereur! Наконец-то Москва!
– Наконец-то, – повторил за ним Наполеон, – в качестве моего зятя и неаполитанского короля вы возглавите первый отряд войск и войдете в город. Сам я въеду в город завтра, если они не начнут оказывать сопротивления.
Мюрат со своими войсками подошел к городским стенам во второй половине дня. Они проехали по длинной дороге, поднимая клубы пыли, и приблизились к мосту через реку. Кругом стояла полнейшая тишина, было жарко, и Мюрат вытер потное лицо мягким кружевным платком. Он получил подробные инструкции, что следует говорить депутации дворян, которые, как искренне верил Наполеон, должны были встретить завоевателей. Мюрату следовало отослать их в лагерь французов, где император обратится к ним и пообещает с должным уважением отнестись к их городу.
По мере того, как французы продвигались вперед, Мюрат осматривал высокие стены в поисках признаков жизни. «Sacre Dieu, – говорил он про себя, – уж лучше бы канонада, чем эта чертова тишина».
В четыре часа императорский генерал въехал в Москву.
Улицы были пусты, не считая нескольких испуганных людишек, которые разбегались в разные стороны с приближением кавалькады. Некоторые грабили дома, в которых тоже никого не было. Мюрат послал разведчиков в центр города, и они рассказали, что из-за красных стен Кремля раздаются одиночные выстрелы. Но его защитники разбежались после первого французского залпа. Повсюду были заметны следы массового ухода. Как говорили очевидцы, которых французам удалось поймать и допросить всего за час или два до входа наполеоновских войск, свободные пути из Москвы были запружены войсками, гражданскими лицами, повозками, а на мостах, где образовались безнадежные пробки, царил хаос.
Кутузов оставил, захватив с собой дворян и городские власти, пустынный город на разграбление нескольким тысячам крестьян.
Получая донесения разведчиков, Мюрат вдруг услышал нестройный гул кремлевских колоколов, звонящих к вечерне. Снаряд разорвался у Кутафьей башни Кремля, где несколько крестьян забаррикадировались и вели огонь из укрытия по захватчикам, окружавшим дворец. Шум этот отзывался слабым эхом в тишине, в которую погрузилась Москва, и голоса солдат, входящих в дома, звучали пронзительно и неестественно громко. Надо всеми ними высились величественные церкви, сверкающие, подобные миражу, а колокола вызванивали древние многовековые мотивы опустевшему городу и потоку захватчиков, входивших в него. Мюрат пришпорил своего коня и направился вперед, к Кремлю. Нахмурившись, он сердито прокричал одному из своих адъютантов, чтобы тот поскакал вперед и не дал войскам возможности нанести вред государственным помещениям до приезда императора.
Назад во французский лагерь полетели гонцы, чтобы сообщить Наполеону, что враг оставил свою столицу. Не будет никаких депутаций, никакого парадного въезда.
Москва пуста.
На следующий день Наполеон въехал в город. Под взглядами следивших за ним толп зевак, состоявших из оставшихся в городе крестьян, он пересек мост через Москву-реку, проехал по пригородам и въехал в Кремль через древние Спасские ворота. Там его встречал Мюрат с огромным эскортом. Он спешился и медленно направился к зданиям Кремля.
Мюрат все время говорил, а Наполеон был странно молчалив. Он переходил из одной комнаты в другую, разглядывая ковры, бесценную мебель и украшения. Все оставалось нетронутым, даже бархатный трон, украшенный золотом.
– Это весьма религиозный народ, – заметил император. – Почти каждое второе здание у них – церковь. А где же апартаменты царя?
Ему объяснили, что в Кремле существуют два помещения для царей: одно, выстроенное сравнительно недавно, в восемнадцатом столетии императрицей Елизаветой, а другое – древние царские помещения в старом деревянном дворце, построенном еще первыми царями.
– Я остановлюсь в старом дворце, – сказал Наполеон. – Отведите меня туда.
Он вошел в древнюю Грановитую палату в сопровождении толпы офицеров, удивлявшихся небольшим габаритам старой царской столовой, рассматривавших расписанные фресками стены, изображавшие византийские версии жизни Христа и библейские сцены, старые дубовые лавки вдоль стен, трон, на котором каждый вновь коронованный царь сидел во время принесения присяги его подданными.
На большинство французов мрачные и маленькие комнаты не произвели никакого впечатления. Тусклый свет проникал сквозь древние окна, и некоторые офицеры начали сравнивать эти комнаты с роскошью Версаля и Тюильри. Наполеон продолжал молчать. Из Грановитой палаты они поднялись по лестнице, ведущей в небольшой Теремной дворец, построенный Михаилом, первым Романовым, почти триста лет тому назад.
Здесь молчание императора распространилось и на его окружение. Беззвучно переходили французы из одной расписанной фресками комнаты в другую, и в тишине гулким эхом раздавались их шаги. Они пересекли красностенный Тронный зал, и Наполеон остановился у простого стула, на котором когда-то сидел и правил Михаил Романов.
– Парадная спальная вот здесь, сир, – прошептал великий маршал Люрок, а потом уже подумал, почему это он понизил голос. Он прокашлялся и продолжал уже более твердым голосом. – Комната не очень подходящая. Как я понимаю, ею почти никогда не пользуются, только в исключительно торжественных случаях. Уверяю вас, сир, вам будет гораздо удобнее в новом здании.
Наполеон взглянул на него.
– В истории Москвы не будет случая более торжественного и важного, чем сегодняшний.
Они стояли на пороге спальной древних царей. В этой небольшой комнатке почти не было мебели; позолоченные стены и иконы тускло поблескивали. В центре комнаты стояла резная кровать под балдахином.
– Я остановлюсь здесь, господа, – сказал Наполеон.
Он оглядел их всех и улыбнулся.
Напряжение тут же спало. Они больше не прислушивались к звукам собственных шагов; они больше не шептали, а говорили громкими голосами. Теперь по всему старому зданию разносились смех, разговоры, шум. Когда его господин отвернулся, Дюрок подошел и проверил кровать, после чего в отвращении наморщил нос. Она была жесткой, как доска.
Этой ночью армия расположилась прямо в Москве. Она захватила город подобно всепоглощающему приливу и разлилась по нему, как волна, распадаясь на отдельные ручейки людей, рыскающих в поисках наживы, приюта, еды, женщин.
По отношению к тем немногим жителям, оставшимся в городе, насилие практически не применялось. В целом оккупация носила добродушный характер, ведь она не была результатом кровопролития, которое обычно делает армию завоевателей такой беспощадной к тем, кто противостоял ей. Войска не причиняли особого разрушения особенно там, где они находили набитые погреба. Одному из офицеров доложили, что трое его людей умерли, после того, как очистили погреб и выпили содержимое каких-то найденных в нем бутылок. В бутылках обнаружили купорос. Офицер только пожал плечами и так и не понял, почему в погребе вместо вина хранился купорос. Затем он повторил приказ императора, запрещающий грабежи, и забыл о случившемся.
К шестнадцатому сентября Наполеон оставил древние царские апартаменты и переехал в удобные, роскошные комнаты, которые обычно занимал Александр во время своих визитов в столицу. Армию расквартировали, накормили, пополнили свежими силами и обеспечили надежным укрытием. Император объехал город, и одним из первых мест, которые он посетил, был собор Василия. Блаженного, тот собор, который он видел с вершины холма. Он счел его изумительным. Изумительным; но им не хватало помещений, и они не могли себе позволить быть излишне сентиментальными. Из церкви вынесли все украшения и стали использовать в качестве конюшни. Наполеон не признался даже самому себе, что им руководили не целесообразность, не святотатство, а лишь зависть.
Бонапарт уже начинал уставать. Да, теперь ему можно расслабиться. Он прошел к себе в спальную и достал портрет своего сына, маленького римского короля. В уединении бывшей комнаты Александра император поцеловал портрет.
– Это все для тебя, сын мой, – сказал он. – После того, как я заключу мир с Россией, ты будешь императором Франции, правителем всего мира. Твоя мать и я будем жить как частные лица. Видит Бог, я уже устал от войны…
Потом он повернулся на другой бок и зевнул, думая о Марии-Луизе. Здесь не было женщины, которая подходила бы для этой постели. Сильный ветер задувал в окна его комнаты, а ночь снаружи была очень темной; в вышине висела только бледная половинка луны. Наполеон натянул одеяло и вскоре уснул.
Он проснулся оттого, что кто-то тряс его и кричал ему в ухо. Еще не проснувшись окончательно, он резко поднялся и увидел рядом с кроватью одного из своих адъютантов. Тогда он внезапно осознал, что может различить лицо стоящего человека; комната была ярко освещена.
– Ваше величество! Сир, ради Бога, проснитесь! – кричал его адъютант. – Вся Москва охвачена пожаром!
13
Александр отправился к себе во дворец на острове на Неве, он неважно себя чувствовал. Его лихорадило, на ноге у него появилось рожистое воспаление. Он не выходил из своей комнаты, читал там официальные донесения, писал письма сестре.
Москва, в которой он короновался, чьи жители в первые дни войны предложили ему свою собственность и свои жизни, превратилась в пылающий ад. Ростопчин передал его приказания, и оставленные там поджигатели выполнили их. Наполеон еле спасся из пылавшего Кремля, а его армия была вынуждена оставить город после четырех дней борьбы с огнем, который пожирал деревянные строения, раздуваемый ветром.
Перед отступлением французы разрушили некоторые части Кремля и его древние здания. У них на глазах горели склады и квартиры, так необходимые им зимой. Об этой новости с ужасом узнали в Санкт-Петербурге, и Александр быстро свалил всю вину на французов.
Константин и вдовствующая императрица убеждали его заключить мир. Его брат стучал ногами и размахивал кулаками перед его лицом в Зимнем дворце.
– Это ваших рук дело, – кричал он. – Вы хотели войны! Москва разрушена; теперь он придет в Петербург и убьет нас всех! Заключайте мир, говорю же вам, заключайте мир, иначе с вами может произойти то же, что произошло с отцом…
Александр проигнорировал его слова. Без Екатерины никто из них не осмелится что-либо предпринять, а Екатерина держала свое слово. Она писала ему каждый день, напоминая ему о своем обещании не препятствовать ему ни в чем и умоляя получить обратно ее любовные письма к Багратиону, они не должны попасть в чужие руки… Александр мог себе представить, какие письма писала своему любовнику Екатерина Павловна, и поэтому сразу же послал за ними.
Даже Екатерина не догадывалась о том, что сделал ее брат. В своих письмах она обвиняла французов за разрушение Москвы и яростно ругала свою семью за то, что они желали мира.
Александр удалился на Каменный Остров, чтобы найти там покой, и послал за Марией Нарышкиной.
Он никогда ни в чем ее не обвинял, хотя ему было известно обо всех совершенных ею изменах. Сейчас ему требовались покой и дружеское расположение, и то, что Мария развлекалась с несколькими любовниками, ему было все равно. Он ею пренебрегал, а она очень чувственная женщина – так какое это имело значение…
В первые несколько часов она держалась напряженно, говорила о пустяках. Он наблюдал за ней с удивлением и разочарованием.
– Мария, что с тобой? Разве тебе не хотелось приезжать сюда?
Она помолчала и взглянула на него.
– Конечно, ваше величество, я только хотела развлечь вас… Если вам надоело…
– Мне совсем не хочется спорить сейчас, – устало сказал он. Она называла его ваше величество только тогда, когда сердилась. Она села в кресло, потом снова встала и начала ходить взад и вперед по комнате.
– Простите меня, – произнесла она. – Я так давно не видела вас, что почувствовала себя чужой.
Мария поняла, что слабеет. Он был виновной стороной; но, как всегда, она не могла поддерживать в себе обиду, когда Александр был рядом с ней. Она хотела примирения, она сама хотела подойти к нему, потому что он выглядел уставшим, бледным и постаревшим лет на десять. Она все еще была безнадежно влюблена в него, и в этот момент понимание того, что никогда больше не будет играть в его жизни значительную роль, вряд ли чего-нибудь стоило.
Он молчал, и она сказала:
– Я понимаю, какое для вас сейчас беспокойное время. Я просто хотела быть рядом с вами и помочь вам.
– Теперь ты можешь мне помочь, – отозвался он. – Когда-то я сказал тебе, что ты вольна делать, что тебе угодно, если только при этом не оставить меня. Это было очень давно здесь, на острове, ты помнишь?
– Помню, но я не думала, что вы действительно это имели в виду. Я поймала вас на слове, Александр, понимаете?
– Дорогая моя Мария, я не сержусь. Видит Бог, ты была одинока, и я тебя не виню.
Она невесело рассмеялась.
– А знаете, я ведь делала все это только для того, чтобы вы меня приревновали! Ну разве это не смешно? О, что же это случилось с нами? Ведь раньше мы всегда были так счастливы вместе!
Он неожиданно поднялся, и лицо его исказилось.
– У меня сильно болит нога, – сказал он. – Я приехал сюда, чтобы на несколько дней забыть обо всех своих заботах. Я опять захотел испытать счастье с тобой, как раньше, хотя бы ненадолго.
Она поднялась, подошла поближе к нему и тряхнула головой.
– Значит, наше счастье – это что-то, что можно испытывать в течение нескольких дней, а потом забыть? – спросила она. – Нет, оно было всегда, Александр, потому что мы любили друг друга. А сейчас оно ушло. Не от меня, нет, а от вас. Но, если вы все еще желаете меня, я сделаю все, чтобы доставить вам удовольствие.
Она потянулась и поцеловала его в губы. В ту же минуту он прижал ее к себе; и тогда она поняла, что все осталось, как прежде, как в первые годы их знакомства, еще до Тильзита. Это был тот же мужчина, которого она знала тогда, мужчина, занимавшийся любовью с нелюбимой женщиной.
На следующее утро температура у Александра не спала, а рожистое воспаление покрыло всю ногу. Через несколько дней он вернулся в Санкт-Петербург для лечения, и прошло несколько недель, пока Мария Нарышкина вновь увидела его.
Наполеон оставался вблизи Москвы на протяжении пяти недель, расположив свою штаб-квартиру в поместье Питерское. Побег из Москвы произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем кто-либо предполагал. За долгие годы битв и ужасов ничто не испугало его, как та ночь, когда дежурный офицер разбудил его среди ночи и он увидел из окна ослепительное сияние разбушевавшегося огня.
Пламя стеной поднималось вдоль улиц; полыхало само небо; ужасный рев, перемежавшийся грохотом рушившихся зданий, оглушил его, когда он поспешно оставил дворец, часть которого уже была охвачена огнем. Жар и дым были удушающими. Он помнил ужасающую красоту миллионов сверкающих искр, кружившихся над головой и подгоняемых ветром.
Люди бегали по улицам, проклиная все на свете, потому что сто тридцать три городских насоса сразу вышли из строя, и невозможно было бороться с огнем.
Некоторые из солдат выстраивались в цепочку, чтобы передавать наполненные водой ведра и шлемы; содержимое их тут же испарялось в пламени пожара, не производя никакого эффекта. Другие пытались изолировать горящие здания, очищая соседние улицы и прилегавшие крыши от всего, что могло загореться. У третьих хватало ума взрывать на пути огня здания, но никакие предохранительные меры не могли справиться с тем, что происходило.
Император с большим трудом выбрался со своим штабом из города. Ослепленный дымом, кашляющий, опаляемый волнами жара, он пытался собрать войска, выкрикивая команды в реве и грохоте пожара.
Офицер, который разбудил его, схватил его за руку и стал тащить по направлению к экипажу.
– Ради Бога, сир, – кричал он, – вы же не хотите погибнуть здесь? Ради Бога…
Наполеона почти насильно усадили в экипаж, и напуганные лошади рванули вперед, они старались поскорее пересечь мост и выбраться из города.
Проезжая мимо огромного здания, превращенного в конюшни, император услышал громкое ржание лошадей и крики людей, это его кавалеристы пытались вытянуть оттуда испуганных животных. Крышу и верхний этаж уже охватило пламя. Со страшным грохотом, который сотряс карету, часть здания рухнула, погребая под собой людей и лошадей.
Выехав за стены города, Наполеон приказал остановить экипаж и вышел из него. Через несколько минут к нему подошли члены его штаба. Небольшая группка стояла на берегу реки и наблюдала, как вздымающиеся языки пламени поднимались все выше и выше, а сильный ветер разносил их с одного места на другое. Даже на таком расстоянии жар этого пламени опалял их лица.
К рассвету вся Москва уже горела либо лежала в почерневших руинах. Пожар продолжался еще в течение трех дней.
Огромные запасы оснащения и провианта, столь необходимые для армии, были уничтожены. Хотя пожар пошел на убыль, то тут, то там появлялись новые очаги, поджигаемые выпущенными заключенными или партизанами, которые остались по приказу Ростопчина.
Французская армия растянулась по прилегавшим деревням, грабя их и неся тяжелые ежедневные потери от налетов казаков на отстающих.
В своей штаб-квартире в Питерском Наполеон выжидал, упрямо отказываясь идти на Санкт-Петербург или начать отступление на юг до наступления зимы. Александр сдастся, уверял он; и была в его поведении та свирепость, которая не допускала возражений.
Русская армия потерпела поражение, их столица захвачена и сожжена до основания. Им придется пойти на мир! Чтобы доказать это, он отправил посланников к царю, предлагая перемирие.
Когда-то они были друзьями, и воспоминания об этой дружбе заставили Наполеона предложить царю разумные условия. Все еще оставалось в силе его обещание отдать России Турцию.
Послание было составлено в примирительных, но в то же время и гордых выражениях. Однако Александр ответил, что он не заключит мира до тех пор, пока хоть один французский солдат останется на русской земле. Он также приказал генералу. Кутузову не вступать ни в какие переговоры с посланниками врага.
Питерское охватило оцепенение. Наполеон бушевал и ругался, а его окружение стояло вокруг в неловком молчании, ожидая, когда он успокоится. Ситуация становилась слишком опасной, чтобы тратить время на оскорбления в адрес Александра, который находился в безопасности в Санкт-Петербурге. Задержка, вызванная попыткой добиться перемирия, привела к тому, что идти на северную столицу было уже поздно. Скоро должна была наступить суровая русская зима. Первым к Наполеону обратился Ней.
– Сир, мы не можем больше оставаться здесь. У нас нет провианта, а над головой ничего, кроме палаток. Мы вынуждены отступить.
– Погода стоит хорошая, – огрызнулся Наполеон. – У нас еще достаточно времени.
– И все-таки мы должны начать движение, сир, – продолжал настаивать Ней. Наполеон взглянул на других маршалов, и они тоже кивнули; даже Мюрат был согласен со своим соперником.
– Что ж, хорошо, тогда мы встретимся здесь через час. Я должен изучить ситуацию.
Когда они вернулись на совещание, император находился в хорошем расположении духа и был уверен в себе. Он указал на карту, проводя пальцем линию от Москвы к югу через Литву.
– Отступать будем здесь. Климат здесь мягче, и мы достигнем зимних квартир перед началом холодов. А весной мы вернемся, господа!
Девятнадцатого октября он выехал из Питерского. Великая Армия, в которой теперь насчитывалось сто пятнадцать тысяч человек, начала отход к Малоярославцу, располагавшемуся примерно в пятидесяти милях от Москвы. А у Малоярославца авангард французской армии столкнулся с ожидавшей его русской армией.
Приемный сын Наполеона, Эжен Богарнэ, командовавший итальянским корпусом, имел дерзость вступить в бой с силами Кутузова, и старый генерал бился, как лев. Французские войска потерпели большие потери, и сын Жозефины вернулся, чтобы броситься в ноги императору и умолять его больше не рисковать и не вступать в бой.
– Они слишком сильны, сир, – настаивал он. – Бог – свидетель, мы сражались отчаянно, но у нас не было ни одного шанса выиграть этот бой! Я потерял большую часть своих людей…
Он чуть не разрыдался.
– Мне наплевать на ваши потери, – неожиданно вскричал Наполеон. – Мне что теперь, прикажете бежать от горстки мужиков, возглавляемых этим старым идиотом, который не мог даже правильно расположить свои войска под Бородино? Не рискуйте! Вы – ничего не понимающий дурак, распустивший нюни из-за каких-то там потерь, убирайтесь с моего пути! Слышите? Карты, Бертье, дайте сюда мои карты, не стойте, как столб!
Бертье выполнил приказание. Очистили большой стол и расстелили на нем потрепанные карты кампании. Мюрат, Ней и Понятовский сгрудились вокруг императора. Он свирепо взглянул на них и ударил кулаком по столу.
– Мы должны атаковать их! – закричал император. – Иначе мы не сможем начать отступление по тому пути, который я вам раньше указал.
– Но мы не можем, сир, – спокойно возразил Ней. – У нас нет никакой возможности сражаться со столь огромной армией. Эжен говорит, что русская армия имеет хорошую кавалерию и артиллерию. Они нас здесь специально поджидали. Они настолько же свежи и хорошо накормлены, насколько наши солдаты голодны и измучены. Если нам придется столкнуться сейчас здесь с Кутузовым, то вся наша армия поляжет под Малоярославцем. Тогда и речи быть не может о том, чтобы вернуться сюда весной.
Лицо Наполеона побелело как мел; он рванул воротник мундира, который, казалось, душил его.
– Бертье! – требовательно произнес он. – Так что же нам теперь делать?
Начальник штаба кивнул.
– Я согласен с Нейем, сир.
Император повернулся к Понятовскому.
– А вы?
– Я не отвечаю за своих людей, сир. Ней прав.
В голосе Наполеона послышался гнев.
– Мюрат! А что вы думаете?
Мюрат выпрямился, и на лице его появилась прежняя безрассудная усмешка.
– Я скажу: надо биться! – сказал он. – Мы никогда раньше не удирали.
Император выдержал паузу, потом еще раз оглядел их всех.
– Все остальные все же советуют отступать?
Уже задавая вопрос, он понял, что совершил ошибку. И он прав, и прав Мюрат. В них обоих были одинаковые львиная смелость и мужество, одинаковое презрение к благоразумным действиям. «Нужно биться, биться, – говорил ему внутренний голос. – Не слушай никого, бейся!»
Но Бертье, Ней и Понятовский покачивали головами, а за ними и маршал Бессьер, тоже принявший участие в обсуждении.
– Постарайтесь избегать столкновения с ними, сир. Это единственное, что нам остается до тех пор, пока мы не восстановим свои силы, – высказал он свое мнение.
Император отвернулся ото всех, ничего не говоря, уставившись на карту. Долгое время он молчал.
– Как вам угодно, господа. Мы отступаем. Назад, по тому же пути, каким мы пришли сюда.
Бородино они узнали по запаху еще до того, как увидели его. Сильный ветер разносил тошнотворную вонь разложения по всей местности. Когда передовые отряды французской армии проходили по старому полю сражения, они прижимали к лицам потрепанные рукава своих мундиров, чтобы не вдыхать запах, поднимавшийся от семидесяти тысяч непогребенных трупов, которыми были усыпаны склоны и перелески. Ржавели пушки, зарастали травой, а рядом с ними гнили останки французских и русских солдат.
Над трупами лошадей роились черные тучи мух. По земле повсюду были разбросаны сотни ружей, а кучи тряпья указывали места, где был сражен или умер от ран солдат. Ужас этого места еще больше усиливался от нежного пения птиц. Французы шли медленно; никто не решался говорить громко, доносился только шепот. Почему-то вид этого поля парализовал их, даже ветеранов многих войн, и хотя каждый солдат стремился выбраться отсюда как можно быстрее, общий их темп замедлился. Ней на ходу заговорил с одним из сопровождавших его офицеров.
– Это подействует на общий моральный уровень сильнее, чем прямое поражение… Отдайте приказ, чтобы никто не давал пить лошадям и не пил сам из этой реки. Вода здесь ядовита… А на ночь выставьте дополнительные посты.
Москва, в которой он короновался, чьи жители в первые дни войны предложили ему свою собственность и свои жизни, превратилась в пылающий ад. Ростопчин передал его приказания, и оставленные там поджигатели выполнили их. Наполеон еле спасся из пылавшего Кремля, а его армия была вынуждена оставить город после четырех дней борьбы с огнем, который пожирал деревянные строения, раздуваемый ветром.
Перед отступлением французы разрушили некоторые части Кремля и его древние здания. У них на глазах горели склады и квартиры, так необходимые им зимой. Об этой новости с ужасом узнали в Санкт-Петербурге, и Александр быстро свалил всю вину на французов.
Константин и вдовствующая императрица убеждали его заключить мир. Его брат стучал ногами и размахивал кулаками перед его лицом в Зимнем дворце.
– Это ваших рук дело, – кричал он. – Вы хотели войны! Москва разрушена; теперь он придет в Петербург и убьет нас всех! Заключайте мир, говорю же вам, заключайте мир, иначе с вами может произойти то же, что произошло с отцом…
Александр проигнорировал его слова. Без Екатерины никто из них не осмелится что-либо предпринять, а Екатерина держала свое слово. Она писала ему каждый день, напоминая ему о своем обещании не препятствовать ему ни в чем и умоляя получить обратно ее любовные письма к Багратиону, они не должны попасть в чужие руки… Александр мог себе представить, какие письма писала своему любовнику Екатерина Павловна, и поэтому сразу же послал за ними.
Даже Екатерина не догадывалась о том, что сделал ее брат. В своих письмах она обвиняла французов за разрушение Москвы и яростно ругала свою семью за то, что они желали мира.
Александр удалился на Каменный Остров, чтобы найти там покой, и послал за Марией Нарышкиной.
Он никогда ни в чем ее не обвинял, хотя ему было известно обо всех совершенных ею изменах. Сейчас ему требовались покой и дружеское расположение, и то, что Мария развлекалась с несколькими любовниками, ему было все равно. Он ею пренебрегал, а она очень чувственная женщина – так какое это имело значение…
В первые несколько часов она держалась напряженно, говорила о пустяках. Он наблюдал за ней с удивлением и разочарованием.
– Мария, что с тобой? Разве тебе не хотелось приезжать сюда?
Она помолчала и взглянула на него.
– Конечно, ваше величество, я только хотела развлечь вас… Если вам надоело…
– Мне совсем не хочется спорить сейчас, – устало сказал он. Она называла его ваше величество только тогда, когда сердилась. Она села в кресло, потом снова встала и начала ходить взад и вперед по комнате.
– Простите меня, – произнесла она. – Я так давно не видела вас, что почувствовала себя чужой.
Мария поняла, что слабеет. Он был виновной стороной; но, как всегда, она не могла поддерживать в себе обиду, когда Александр был рядом с ней. Она хотела примирения, она сама хотела подойти к нему, потому что он выглядел уставшим, бледным и постаревшим лет на десять. Она все еще была безнадежно влюблена в него, и в этот момент понимание того, что никогда больше не будет играть в его жизни значительную роль, вряд ли чего-нибудь стоило.
Он молчал, и она сказала:
– Я понимаю, какое для вас сейчас беспокойное время. Я просто хотела быть рядом с вами и помочь вам.
– Теперь ты можешь мне помочь, – отозвался он. – Когда-то я сказал тебе, что ты вольна делать, что тебе угодно, если только при этом не оставить меня. Это было очень давно здесь, на острове, ты помнишь?
– Помню, но я не думала, что вы действительно это имели в виду. Я поймала вас на слове, Александр, понимаете?
– Дорогая моя Мария, я не сержусь. Видит Бог, ты была одинока, и я тебя не виню.
Она невесело рассмеялась.
– А знаете, я ведь делала все это только для того, чтобы вы меня приревновали! Ну разве это не смешно? О, что же это случилось с нами? Ведь раньше мы всегда были так счастливы вместе!
Он неожиданно поднялся, и лицо его исказилось.
– У меня сильно болит нога, – сказал он. – Я приехал сюда, чтобы на несколько дней забыть обо всех своих заботах. Я опять захотел испытать счастье с тобой, как раньше, хотя бы ненадолго.
Она поднялась, подошла поближе к нему и тряхнула головой.
– Значит, наше счастье – это что-то, что можно испытывать в течение нескольких дней, а потом забыть? – спросила она. – Нет, оно было всегда, Александр, потому что мы любили друг друга. А сейчас оно ушло. Не от меня, нет, а от вас. Но, если вы все еще желаете меня, я сделаю все, чтобы доставить вам удовольствие.
Она потянулась и поцеловала его в губы. В ту же минуту он прижал ее к себе; и тогда она поняла, что все осталось, как прежде, как в первые годы их знакомства, еще до Тильзита. Это был тот же мужчина, которого она знала тогда, мужчина, занимавшийся любовью с нелюбимой женщиной.
На следующее утро температура у Александра не спала, а рожистое воспаление покрыло всю ногу. Через несколько дней он вернулся в Санкт-Петербург для лечения, и прошло несколько недель, пока Мария Нарышкина вновь увидела его.
Наполеон оставался вблизи Москвы на протяжении пяти недель, расположив свою штаб-квартиру в поместье Питерское. Побег из Москвы произвел на него гораздо более сильное впечатление, чем кто-либо предполагал. За долгие годы битв и ужасов ничто не испугало его, как та ночь, когда дежурный офицер разбудил его среди ночи и он увидел из окна ослепительное сияние разбушевавшегося огня.
Пламя стеной поднималось вдоль улиц; полыхало само небо; ужасный рев, перемежавшийся грохотом рушившихся зданий, оглушил его, когда он поспешно оставил дворец, часть которого уже была охвачена огнем. Жар и дым были удушающими. Он помнил ужасающую красоту миллионов сверкающих искр, кружившихся над головой и подгоняемых ветром.
Люди бегали по улицам, проклиная все на свете, потому что сто тридцать три городских насоса сразу вышли из строя, и невозможно было бороться с огнем.
Некоторые из солдат выстраивались в цепочку, чтобы передавать наполненные водой ведра и шлемы; содержимое их тут же испарялось в пламени пожара, не производя никакого эффекта. Другие пытались изолировать горящие здания, очищая соседние улицы и прилегавшие крыши от всего, что могло загореться. У третьих хватало ума взрывать на пути огня здания, но никакие предохранительные меры не могли справиться с тем, что происходило.
Император с большим трудом выбрался со своим штабом из города. Ослепленный дымом, кашляющий, опаляемый волнами жара, он пытался собрать войска, выкрикивая команды в реве и грохоте пожара.
Офицер, который разбудил его, схватил его за руку и стал тащить по направлению к экипажу.
– Ради Бога, сир, – кричал он, – вы же не хотите погибнуть здесь? Ради Бога…
Наполеона почти насильно усадили в экипаж, и напуганные лошади рванули вперед, они старались поскорее пересечь мост и выбраться из города.
Проезжая мимо огромного здания, превращенного в конюшни, император услышал громкое ржание лошадей и крики людей, это его кавалеристы пытались вытянуть оттуда испуганных животных. Крышу и верхний этаж уже охватило пламя. Со страшным грохотом, который сотряс карету, часть здания рухнула, погребая под собой людей и лошадей.
Выехав за стены города, Наполеон приказал остановить экипаж и вышел из него. Через несколько минут к нему подошли члены его штаба. Небольшая группка стояла на берегу реки и наблюдала, как вздымающиеся языки пламени поднимались все выше и выше, а сильный ветер разносил их с одного места на другое. Даже на таком расстоянии жар этого пламени опалял их лица.
К рассвету вся Москва уже горела либо лежала в почерневших руинах. Пожар продолжался еще в течение трех дней.
Огромные запасы оснащения и провианта, столь необходимые для армии, были уничтожены. Хотя пожар пошел на убыль, то тут, то там появлялись новые очаги, поджигаемые выпущенными заключенными или партизанами, которые остались по приказу Ростопчина.
Французская армия растянулась по прилегавшим деревням, грабя их и неся тяжелые ежедневные потери от налетов казаков на отстающих.
В своей штаб-квартире в Питерском Наполеон выжидал, упрямо отказываясь идти на Санкт-Петербург или начать отступление на юг до наступления зимы. Александр сдастся, уверял он; и была в его поведении та свирепость, которая не допускала возражений.
Русская армия потерпела поражение, их столица захвачена и сожжена до основания. Им придется пойти на мир! Чтобы доказать это, он отправил посланников к царю, предлагая перемирие.
Когда-то они были друзьями, и воспоминания об этой дружбе заставили Наполеона предложить царю разумные условия. Все еще оставалось в силе его обещание отдать России Турцию.
Послание было составлено в примирительных, но в то же время и гордых выражениях. Однако Александр ответил, что он не заключит мира до тех пор, пока хоть один французский солдат останется на русской земле. Он также приказал генералу. Кутузову не вступать ни в какие переговоры с посланниками врага.
Питерское охватило оцепенение. Наполеон бушевал и ругался, а его окружение стояло вокруг в неловком молчании, ожидая, когда он успокоится. Ситуация становилась слишком опасной, чтобы тратить время на оскорбления в адрес Александра, который находился в безопасности в Санкт-Петербурге. Задержка, вызванная попыткой добиться перемирия, привела к тому, что идти на северную столицу было уже поздно. Скоро должна была наступить суровая русская зима. Первым к Наполеону обратился Ней.
– Сир, мы не можем больше оставаться здесь. У нас нет провианта, а над головой ничего, кроме палаток. Мы вынуждены отступить.
– Погода стоит хорошая, – огрызнулся Наполеон. – У нас еще достаточно времени.
– И все-таки мы должны начать движение, сир, – продолжал настаивать Ней. Наполеон взглянул на других маршалов, и они тоже кивнули; даже Мюрат был согласен со своим соперником.
– Что ж, хорошо, тогда мы встретимся здесь через час. Я должен изучить ситуацию.
Когда они вернулись на совещание, император находился в хорошем расположении духа и был уверен в себе. Он указал на карту, проводя пальцем линию от Москвы к югу через Литву.
– Отступать будем здесь. Климат здесь мягче, и мы достигнем зимних квартир перед началом холодов. А весной мы вернемся, господа!
Девятнадцатого октября он выехал из Питерского. Великая Армия, в которой теперь насчитывалось сто пятнадцать тысяч человек, начала отход к Малоярославцу, располагавшемуся примерно в пятидесяти милях от Москвы. А у Малоярославца авангард французской армии столкнулся с ожидавшей его русской армией.
Приемный сын Наполеона, Эжен Богарнэ, командовавший итальянским корпусом, имел дерзость вступить в бой с силами Кутузова, и старый генерал бился, как лев. Французские войска потерпели большие потери, и сын Жозефины вернулся, чтобы броситься в ноги императору и умолять его больше не рисковать и не вступать в бой.
– Они слишком сильны, сир, – настаивал он. – Бог – свидетель, мы сражались отчаянно, но у нас не было ни одного шанса выиграть этот бой! Я потерял большую часть своих людей…
Он чуть не разрыдался.
– Мне наплевать на ваши потери, – неожиданно вскричал Наполеон. – Мне что теперь, прикажете бежать от горстки мужиков, возглавляемых этим старым идиотом, который не мог даже правильно расположить свои войска под Бородино? Не рискуйте! Вы – ничего не понимающий дурак, распустивший нюни из-за каких-то там потерь, убирайтесь с моего пути! Слышите? Карты, Бертье, дайте сюда мои карты, не стойте, как столб!
Бертье выполнил приказание. Очистили большой стол и расстелили на нем потрепанные карты кампании. Мюрат, Ней и Понятовский сгрудились вокруг императора. Он свирепо взглянул на них и ударил кулаком по столу.
– Мы должны атаковать их! – закричал император. – Иначе мы не сможем начать отступление по тому пути, который я вам раньше указал.
– Но мы не можем, сир, – спокойно возразил Ней. – У нас нет никакой возможности сражаться со столь огромной армией. Эжен говорит, что русская армия имеет хорошую кавалерию и артиллерию. Они нас здесь специально поджидали. Они настолько же свежи и хорошо накормлены, насколько наши солдаты голодны и измучены. Если нам придется столкнуться сейчас здесь с Кутузовым, то вся наша армия поляжет под Малоярославцем. Тогда и речи быть не может о том, чтобы вернуться сюда весной.
Лицо Наполеона побелело как мел; он рванул воротник мундира, который, казалось, душил его.
– Бертье! – требовательно произнес он. – Так что же нам теперь делать?
Начальник штаба кивнул.
– Я согласен с Нейем, сир.
Император повернулся к Понятовскому.
– А вы?
– Я не отвечаю за своих людей, сир. Ней прав.
В голосе Наполеона послышался гнев.
– Мюрат! А что вы думаете?
Мюрат выпрямился, и на лице его появилась прежняя безрассудная усмешка.
– Я скажу: надо биться! – сказал он. – Мы никогда раньше не удирали.
Император выдержал паузу, потом еще раз оглядел их всех.
– Все остальные все же советуют отступать?
Уже задавая вопрос, он понял, что совершил ошибку. И он прав, и прав Мюрат. В них обоих были одинаковые львиная смелость и мужество, одинаковое презрение к благоразумным действиям. «Нужно биться, биться, – говорил ему внутренний голос. – Не слушай никого, бейся!»
Но Бертье, Ней и Понятовский покачивали головами, а за ними и маршал Бессьер, тоже принявший участие в обсуждении.
– Постарайтесь избегать столкновения с ними, сир. Это единственное, что нам остается до тех пор, пока мы не восстановим свои силы, – высказал он свое мнение.
Император отвернулся ото всех, ничего не говоря, уставившись на карту. Долгое время он молчал.
– Как вам угодно, господа. Мы отступаем. Назад, по тому же пути, каким мы пришли сюда.
Бородино они узнали по запаху еще до того, как увидели его. Сильный ветер разносил тошнотворную вонь разложения по всей местности. Когда передовые отряды французской армии проходили по старому полю сражения, они прижимали к лицам потрепанные рукава своих мундиров, чтобы не вдыхать запах, поднимавшийся от семидесяти тысяч непогребенных трупов, которыми были усыпаны склоны и перелески. Ржавели пушки, зарастали травой, а рядом с ними гнили останки французских и русских солдат.
Над трупами лошадей роились черные тучи мух. По земле повсюду были разбросаны сотни ружей, а кучи тряпья указывали места, где был сражен или умер от ран солдат. Ужас этого места еще больше усиливался от нежного пения птиц. Французы шли медленно; никто не решался говорить громко, доносился только шепот. Почему-то вид этого поля парализовал их, даже ветеранов многих войн, и хотя каждый солдат стремился выбраться отсюда как можно быстрее, общий их темп замедлился. Ней на ходу заговорил с одним из сопровождавших его офицеров.
– Это подействует на общий моральный уровень сильнее, чем прямое поражение… Отдайте приказ, чтобы никто не давал пить лошадям и не пил сам из этой реки. Вода здесь ядовита… А на ночь выставьте дополнительные посты.