«В этом и разрешение вопроса, – возбужденно думал Александр, – даже двух неотложных вопросов: вопроса отсутствия у русских дисциплины, недооценки значения порядка и вопроса о необходимости содержать большую постоянную армию, готовую на случай любой неожиданности». Этот урок он получил в результате войны с Наполеоном. Ими был разработан план, и Аракчеев предпринял первые шаги по его осуществлению.
По всей России создавались поселения, где насильно объединялись солдаты и крестьяне, которые жили и муштровались по законам суровой армейской дисциплины, а жизни их управлялись вплоть до самых интимных деталей женитьбы и деторождения. Все поселения были одинаково чистенькими и необжитыми. Под жестоким надзором их несчастные обитатели несли на себе воинские и трудовые повинности. Правила учитывали все, до мельчайших подробностей, и когда Александр читал их, то не мог себе представить, как можно оставаться несчастливым, если во всем следовать этим правилам:
Но поселения эти, как и Грузино, которое ему так нравилось, стали адом рабства и жестокости; Александр так же мало знал о том, что на самом деле происходило в них, как и о тех методах, которые применялись в самом Грузино.
Он проводил долгие часы, молясь в личной часовне Аракчеева, где на одной из стен был высечен мраморный барельеф его отца с надписью золотыми буквами: «Пред тобою сердце мое чисто, а дух мой справедлив».
Если Александр и надеялся когда-нибудь забыть о своей вине, и о преданности слуги, то ему достаточно было войти в эту часовню… Только знающий в чем заключается боль царя человек посмел бы воздвигнуть подобный памятник. Аракчеев знал это, и в этом заключался секрет его власти над Александром.
В тот вечер, сидя в кабинете, они обсуждали беспорядки в поселениях. Комната эта была точной копией собственного кабинета царя в Зимнем дворце. Каждое кресло, каждое украшение было скопировано. Могло действительно показаться, что он находился в собственном доме, Когда Александр сидел в кресле с высокой спинкой перед огнем, опустив голову на руку. Александр выглядел постаревшим и обремененным множеством забот.
– Не понимаю, с чего им быть недовольными, – признался он. – Это совершенная система. Они накормлены, одеты, имеют крышу над головой, их должным образом воспитывают. Неужели у людей нет никакого здравого смысла? Они что, предпочитают жить, как собаки?
Тысячи крепостных, заключенных в Чугуевском округе, восстали против этой системы, и их выступления были подавлены с невероятной жестокостью.
Аракчеев пожал своими костлявыми плечами.
– Мы еще научим их этому, ваше величество, – пообещал он. «Действительно научим, – подумал Аракчеев, – после того, как они узнают, с кем имеют дело».
Он сам отправится в Чугуев, чтобы все проконтролировать. Возможно, что он даже возьмет с собой Анастасию; Анастасии должен понравиться Чугуев. Эта цыганка была его любовницей уже в течение девятнадцати лет, и вместе с ней они организовывали самые отвратительные садистские представления, какие только он помнил. Но надо быть очень осторожным, не заходить слишком далеко в отношении несчастных крестьян, когда в Грузино останавливался Александр. Анастасия старалась никогда не попадаться на глаза государю.
– Я сделал все, что в моих силах, – продолжал жаловаться царь, – но, кажется, что все кончилось неудачей.
Аракчеев принялся успокаивать его. Хотя это и могло показаться странным, но этот ужасный человек всегда был готов расплакаться, и сейчас, когда он увидел, как расстроен царь, глаза его наполнились слезами.
– Неблагодарные свиньи, – разрыдался он. – Но разве одно место имеет большое значение? Ведь повсюду дела идут хорошо. Это вовсе не неудача, ваше величество! Положитесь во всем на меня; я обо всем позабочусь.
Именно этих слов и ждал от него Александр. Аракчеев со всем справится, как справлялся с большинством его проблем. И тогда у него будет больше времени молиться за себя и за свою сестру Екатерину.
Екатерина. Он уставился в огонь, забыв и об Аракчееве, и о восстании. Ему нужно молиться о Екатерине. Даже теперь ему кажется невозможным представить, что она умерла. Она умерла год тому назад, в начале 1819 года, а он все еще ждал от нее письма или ему казалось, что вот-вот он услышит ее голос или ее быстрые шаги. Ему требовалось усилие, чтобы вспомнить, что не может быть никакого письма, а ее голос и шаги лишь отголосок его собственных мыслей. Она умерла и была похоронена в Вюртемберге, и ему не остается ничего, как только молиться Богу, чтобы Он не проклял ее.
Образ Екатерины, находящейся в аду, преследовал его в течение многих месяцев после ее смерти. Он узнавал ее, звал ее; он знал, насколько она порочна, язвительна и неспособна к раскаянию! О Господи, никто не знал этого лучше, чем он! Он вспоминал ее лицо, каким оно было в тот вечер, когда он с триумфом вернулся после победы 1815 года, вспоминал свою собственную слепую ярость, когда узнал о предстоящей им разлуке. Он вздрогнул при мысли о ней и почувствовал холод каменного пола часовни, в которой часто молился за ее душу.
Царь предоставил Аракчееву широкие полномочия править от своего имени. Это действительно было необходимо, ведь он столько времени бывал в разъездах. После окончания войны он путешествовал по всей России под предлогом осмотра своей страны, а на самом деле пытаясь убежать от самого себя. Он был одинок. Сестра его умерла, любовницы у него не было, а семью его интересовало только то, кто будет его преемником. В целом мире не было никого, кому бы он доверял, кроме Аракчеева и своей дочери от Марии Нарышкиной, крошки Софи. Он любил Софи. Она была так нежна и предана ему, она помогала ему сохранять чувство к Марии, в котором не было ни страсти, ни вины. Оба они стали старше, и жизнь била каждого из них по-своему. Здоровье и репутация Марии были подорваны, и сам он стал больным, удрученным человеком.
Когда они встретились, теперь уже в качестве родителей Софи, Мария заметила, что теперь улыбался Александр очень редко, только когда играл с дочерью.
Сейчас, сидя в полусне у огня в комнате Аракчеева, он тоже думал о Софи. Она любила и уважала его. Милостивый Боже послал ее ему, ее привязанность и почтение помогли ему преодолеть подавляющее чувство угнетения, которое мучило его. Он победил Наполеона – к этому времени из его памяти полностью стерлось участие в этом других народов, основал Священный Союз, вернул в мир наследственную монархию, а наградой ему стало это чувство глубокого отчаяния. В результате этого напряжения в его душе что-то надломилось. Иногда разум его туманила религиозная мания, а тело оставалось бессильным и измученным из-за наложенных им на самого себя епитимий.
По временам он по-прежнему отстаивал свою волю приступами гнева, а потом впадал в апатию и уезжал в долгие странствия.
В Европе, которую он освободил, ширились волнения. Революционные партии в Испании, Италии и Германии выступали за реформы. Не миновало это движение и Россию. В России это коснулось даже армии. Он нахмурился. Аракчеев и с этим справится. Как смеют они подвергать сомнению его волю, когда сам Господь избрал его из всех царствующих особ как инструмент своей святой воли! Но теперь Господь наконец-то давал ему свободу. В последнее время он почувствовал, что самым главным для него становится спасение собственной души…
Меттерних созывал еще один Конгресс, который должен был состояться в Троппау. Александр понимал, что ему необходимо побывать на этом Конгрессе перед тем, как он начнет предпринимать шаги по осуществлению плана, – пока еще никому неизвестному – плана, в результате выполнения которого он останется в памяти человечества не только как человек, победивший Наполеона. Сначала это было просто желанием, постепенно превращавшимся в навязчивую идею, а затем и в цель его жизни. Пришло время готовить сцену для последнего величайшего заключительного акта его правления. Но это будет уже после Троппау.
Однажды вечером Александр спокойно ужинал с императрицей Елизаветой, Аракчеевым и князем Волконским, когда ему сообщили, что в Санкт-Петербург прибыл курьер со срочным сообщением. Это был скучный ужин, который царь делил с императрицей только ради соблюдения приличий, поэтому Александр был рад, когда его прервали. Он и понятия не имел, что это могут быть за новости, разве что о новом мятеже в военных поселениях. Лицо его выразило недовольство, и он резко произнес:
– Приношу вам свои извинения, мадам. Прибыло сообщение, срочное, думаю, мне следует его прочесть, не откладывая.
Он послал за курьером и, сидя за столом, взломал запечатанное письмо. Аракчеев, всегда пристально следивший за каждым его движением, заметил, как неожиданно изменился цвет лица государя. Несколько минут тот сидел, не выпуская письма из рук, пока все остальные тоже не заметили, что что-то встревожило его настолько сильно, что у него дрожали руки. Но только Аракчеев посмел обратиться к нему с вопросом:
– В чем дело, ваше величество?
Александр опустил письмо и оглядел стол.
– Новости с острова Святой Елены. Наполеон умер.
Первой заговорила императрица Елизавета.
– Господи, и всего-то! Сначала я действительно перепугалась, ваше величество, вы были так возбуждены. Что ж, слава Богу, мир избавился от него.
В разговор, который последовал за этим, вступили Аракчеев и Волконский. Александр все еще молчал, не выпуская письма из рук и все еще слыша небрежно брошенные слова своей жены: «И всего-то!»
Властитель всего мира, чьи легионы были столь же непобедимы, как и фаланги Древнего Рима… человек, с которым он вступил в величайшую в истории битву и в конце концов победил.
Наполеон. В голове у Александра стоял шум – грохочущие орудия; мерная поступь войск, над которыми развеваются сверкающие на солнце знамена с орлами; топот огромных отрядов кавалерии… «Vive L'Empereur!» Доносящийся издалека шум схватки, который он впервые услышал под Аустерлицем, когда огромные массы французской пехоты вступили в бой. Трубили горны, французские горны, разносившие по всей местности этим солнечным июньским утром свои ужасающие звуки, и крошечная фигурка в мундире Старой Гвардии на плоту в Тильзите… Наполеон, выступающий вперед и пожимающий ему руку…
Эрфурд, представления Комеди Франсе, парадные обеды, блестящие военные смотры, тихие беседы с Талейраном… Талейран тоже пал, король отделался от него.
Затем мысленно царь вновь побывал в Вильне, на балу в Запрете, когда к нему подошел Балашов, и сейчас он так явственно расслышал его шепот, как будто тот стоял рядом с ним.
– Французы форсировали Неман, ваше величество. На нас напали!
В носу он чувствовал запах гари – русские города и деревни пылали под горячим летним небом 1812 года, а он ехал вместе с армией Барклая де Толли; дымящийся остов Москвы, сотрясаемый взрывами, потому что завоеватели взрывали все, что осталось от сгоревшего города. Карта в его кабинете в Зимнем дворце, где маленькие флажки указывали продвижение неприятеля при отступлении. Церкви, где он простаивал часами, умоляя Господа Бога наставить его на путь истинный; Екатерина Павловна, оплакивающая Багратиона, склоняющаяся над его плечом, чтобы рассмотреть карту, с мужской разумностью следящая за ходом развития войны.
Названия звучали, как призыв трубы, – Смоленск, Бородино. Колокольный звон в Москве, возвещающий о пожаре. Метель днем и ночью, самая жестокая зима за много лет, а затем вздувшиеся воды Березины и дрожащий голос Кутузова, рассказывающий о вопле ужаса, который поднялся над рухнувшим мостом, когда сотни людей нашли в реке свою погибель.
Кутузов тоже умер. Смельчак Ней, просивший за своего императора царя в гостиной Талейрана, казнен после Ватерлоо; та же участь постигла и Мюрата, который среди кавалеристов стал живой легендой. Бертье, главнокомандующий штабом Наполеона, выбросился из окна, когда увидел, как русские войска вторично пересекают границу Франции в 1815 году.
Британский военный корабль выплыл в Атлантический океан с Наполеоном на борту, направляясь на небольшой остров с нездоровым климатом, которому суждено было стать самой известной тюрьмой в мире.
Внезапно ему вспомнилось лицо Жозефины, хорошенькое лицо женщины, кому и в старости удавалось оставаться молодой, когда она смотрела на него в сумерках в розовом саду Мальмезона.
«Меня любил величайший человек своего времени, а я была слишком глупа, чтобы оценить это».
Грохот этих великих сражений, переходящий в шепот людей, обсуждавших их, ветераны, кого никто уже не слушал… Французские орлы в русском имперском музее, орудия, ржавеющие в полях, играющие рядом с ними дети. И десять миллионов погибших.
Письмо… «Генерал Бонапарт умер на острове Святой Елены после мучительной болезни».
Генерал Бонапарт, вот что сделали с вами англичане. Они запретили людям из его окружения, которые последовали за ним в ссылку, обращаться к нему по-другому. Генерал Бонапарт умер.
«О, и всего-то!» – сказала царица.
Александр резко отодвинул стул от стола и вышел из комнаты, не сказав ни слова.
21
По всей России создавались поселения, где насильно объединялись солдаты и крестьяне, которые жили и муштровались по законам суровой армейской дисциплины, а жизни их управлялись вплоть до самых интимных деталей женитьбы и деторождения. Все поселения были одинаково чистенькими и необжитыми. Под жестоким надзором их несчастные обитатели несли на себе воинские и трудовые повинности. Правила учитывали все, до мельчайших подробностей, и когда Александр читал их, то не мог себе представить, как можно оставаться несчастливым, если во всем следовать этим правилам:
Но поселения эти, как и Грузино, которое ему так нравилось, стали адом рабства и жестокости; Александр так же мало знал о том, что на самом деле происходило в них, как и о тех методах, которые применялись в самом Грузино.
Он проводил долгие часы, молясь в личной часовне Аракчеева, где на одной из стен был высечен мраморный барельеф его отца с надписью золотыми буквами: «Пред тобою сердце мое чисто, а дух мой справедлив».
Если Александр и надеялся когда-нибудь забыть о своей вине, и о преданности слуги, то ему достаточно было войти в эту часовню… Только знающий в чем заключается боль царя человек посмел бы воздвигнуть подобный памятник. Аракчеев знал это, и в этом заключался секрет его власти над Александром.
В тот вечер, сидя в кабинете, они обсуждали беспорядки в поселениях. Комната эта была точной копией собственного кабинета царя в Зимнем дворце. Каждое кресло, каждое украшение было скопировано. Могло действительно показаться, что он находился в собственном доме, Когда Александр сидел в кресле с высокой спинкой перед огнем, опустив голову на руку. Александр выглядел постаревшим и обремененным множеством забот.
– Не понимаю, с чего им быть недовольными, – признался он. – Это совершенная система. Они накормлены, одеты, имеют крышу над головой, их должным образом воспитывают. Неужели у людей нет никакого здравого смысла? Они что, предпочитают жить, как собаки?
Тысячи крепостных, заключенных в Чугуевском округе, восстали против этой системы, и их выступления были подавлены с невероятной жестокостью.
Аракчеев пожал своими костлявыми плечами.
– Мы еще научим их этому, ваше величество, – пообещал он. «Действительно научим, – подумал Аракчеев, – после того, как они узнают, с кем имеют дело».
Он сам отправится в Чугуев, чтобы все проконтролировать. Возможно, что он даже возьмет с собой Анастасию; Анастасии должен понравиться Чугуев. Эта цыганка была его любовницей уже в течение девятнадцати лет, и вместе с ней они организовывали самые отвратительные садистские представления, какие только он помнил. Но надо быть очень осторожным, не заходить слишком далеко в отношении несчастных крестьян, когда в Грузино останавливался Александр. Анастасия старалась никогда не попадаться на глаза государю.
– Я сделал все, что в моих силах, – продолжал жаловаться царь, – но, кажется, что все кончилось неудачей.
Аракчеев принялся успокаивать его. Хотя это и могло показаться странным, но этот ужасный человек всегда был готов расплакаться, и сейчас, когда он увидел, как расстроен царь, глаза его наполнились слезами.
– Неблагодарные свиньи, – разрыдался он. – Но разве одно место имеет большое значение? Ведь повсюду дела идут хорошо. Это вовсе не неудача, ваше величество! Положитесь во всем на меня; я обо всем позабочусь.
Именно этих слов и ждал от него Александр. Аракчеев со всем справится, как справлялся с большинством его проблем. И тогда у него будет больше времени молиться за себя и за свою сестру Екатерину.
Екатерина. Он уставился в огонь, забыв и об Аракчееве, и о восстании. Ему нужно молиться о Екатерине. Даже теперь ему кажется невозможным представить, что она умерла. Она умерла год тому назад, в начале 1819 года, а он все еще ждал от нее письма или ему казалось, что вот-вот он услышит ее голос или ее быстрые шаги. Ему требовалось усилие, чтобы вспомнить, что не может быть никакого письма, а ее голос и шаги лишь отголосок его собственных мыслей. Она умерла и была похоронена в Вюртемберге, и ему не остается ничего, как только молиться Богу, чтобы Он не проклял ее.
Образ Екатерины, находящейся в аду, преследовал его в течение многих месяцев после ее смерти. Он узнавал ее, звал ее; он знал, насколько она порочна, язвительна и неспособна к раскаянию! О Господи, никто не знал этого лучше, чем он! Он вспоминал ее лицо, каким оно было в тот вечер, когда он с триумфом вернулся после победы 1815 года, вспоминал свою собственную слепую ярость, когда узнал о предстоящей им разлуке. Он вздрогнул при мысли о ней и почувствовал холод каменного пола часовни, в которой часто молился за ее душу.
Царь предоставил Аракчееву широкие полномочия править от своего имени. Это действительно было необходимо, ведь он столько времени бывал в разъездах. После окончания войны он путешествовал по всей России под предлогом осмотра своей страны, а на самом деле пытаясь убежать от самого себя. Он был одинок. Сестра его умерла, любовницы у него не было, а семью его интересовало только то, кто будет его преемником. В целом мире не было никого, кому бы он доверял, кроме Аракчеева и своей дочери от Марии Нарышкиной, крошки Софи. Он любил Софи. Она была так нежна и предана ему, она помогала ему сохранять чувство к Марии, в котором не было ни страсти, ни вины. Оба они стали старше, и жизнь била каждого из них по-своему. Здоровье и репутация Марии были подорваны, и сам он стал больным, удрученным человеком.
Когда они встретились, теперь уже в качестве родителей Софи, Мария заметила, что теперь улыбался Александр очень редко, только когда играл с дочерью.
Сейчас, сидя в полусне у огня в комнате Аракчеева, он тоже думал о Софи. Она любила и уважала его. Милостивый Боже послал ее ему, ее привязанность и почтение помогли ему преодолеть подавляющее чувство угнетения, которое мучило его. Он победил Наполеона – к этому времени из его памяти полностью стерлось участие в этом других народов, основал Священный Союз, вернул в мир наследственную монархию, а наградой ему стало это чувство глубокого отчаяния. В результате этого напряжения в его душе что-то надломилось. Иногда разум его туманила религиозная мания, а тело оставалось бессильным и измученным из-за наложенных им на самого себя епитимий.
По временам он по-прежнему отстаивал свою волю приступами гнева, а потом впадал в апатию и уезжал в долгие странствия.
В Европе, которую он освободил, ширились волнения. Революционные партии в Испании, Италии и Германии выступали за реформы. Не миновало это движение и Россию. В России это коснулось даже армии. Он нахмурился. Аракчеев и с этим справится. Как смеют они подвергать сомнению его волю, когда сам Господь избрал его из всех царствующих особ как инструмент своей святой воли! Но теперь Господь наконец-то давал ему свободу. В последнее время он почувствовал, что самым главным для него становится спасение собственной души…
Меттерних созывал еще один Конгресс, который должен был состояться в Троппау. Александр понимал, что ему необходимо побывать на этом Конгрессе перед тем, как он начнет предпринимать шаги по осуществлению плана, – пока еще никому неизвестному – плана, в результате выполнения которого он останется в памяти человечества не только как человек, победивший Наполеона. Сначала это было просто желанием, постепенно превращавшимся в навязчивую идею, а затем и в цель его жизни. Пришло время готовить сцену для последнего величайшего заключительного акта его правления. Но это будет уже после Троппау.
Однажды вечером Александр спокойно ужинал с императрицей Елизаветой, Аракчеевым и князем Волконским, когда ему сообщили, что в Санкт-Петербург прибыл курьер со срочным сообщением. Это был скучный ужин, который царь делил с императрицей только ради соблюдения приличий, поэтому Александр был рад, когда его прервали. Он и понятия не имел, что это могут быть за новости, разве что о новом мятеже в военных поселениях. Лицо его выразило недовольство, и он резко произнес:
– Приношу вам свои извинения, мадам. Прибыло сообщение, срочное, думаю, мне следует его прочесть, не откладывая.
Он послал за курьером и, сидя за столом, взломал запечатанное письмо. Аракчеев, всегда пристально следивший за каждым его движением, заметил, как неожиданно изменился цвет лица государя. Несколько минут тот сидел, не выпуская письма из рук, пока все остальные тоже не заметили, что что-то встревожило его настолько сильно, что у него дрожали руки. Но только Аракчеев посмел обратиться к нему с вопросом:
– В чем дело, ваше величество?
Александр опустил письмо и оглядел стол.
– Новости с острова Святой Елены. Наполеон умер.
Первой заговорила императрица Елизавета.
– Господи, и всего-то! Сначала я действительно перепугалась, ваше величество, вы были так возбуждены. Что ж, слава Богу, мир избавился от него.
В разговор, который последовал за этим, вступили Аракчеев и Волконский. Александр все еще молчал, не выпуская письма из рук и все еще слыша небрежно брошенные слова своей жены: «И всего-то!»
Властитель всего мира, чьи легионы были столь же непобедимы, как и фаланги Древнего Рима… человек, с которым он вступил в величайшую в истории битву и в конце концов победил.
Наполеон. В голове у Александра стоял шум – грохочущие орудия; мерная поступь войск, над которыми развеваются сверкающие на солнце знамена с орлами; топот огромных отрядов кавалерии… «Vive L'Empereur!» Доносящийся издалека шум схватки, который он впервые услышал под Аустерлицем, когда огромные массы французской пехоты вступили в бой. Трубили горны, французские горны, разносившие по всей местности этим солнечным июньским утром свои ужасающие звуки, и крошечная фигурка в мундире Старой Гвардии на плоту в Тильзите… Наполеон, выступающий вперед и пожимающий ему руку…
Эрфурд, представления Комеди Франсе, парадные обеды, блестящие военные смотры, тихие беседы с Талейраном… Талейран тоже пал, король отделался от него.
Затем мысленно царь вновь побывал в Вильне, на балу в Запрете, когда к нему подошел Балашов, и сейчас он так явственно расслышал его шепот, как будто тот стоял рядом с ним.
– Французы форсировали Неман, ваше величество. На нас напали!
В носу он чувствовал запах гари – русские города и деревни пылали под горячим летним небом 1812 года, а он ехал вместе с армией Барклая де Толли; дымящийся остов Москвы, сотрясаемый взрывами, потому что завоеватели взрывали все, что осталось от сгоревшего города. Карта в его кабинете в Зимнем дворце, где маленькие флажки указывали продвижение неприятеля при отступлении. Церкви, где он простаивал часами, умоляя Господа Бога наставить его на путь истинный; Екатерина Павловна, оплакивающая Багратиона, склоняющаяся над его плечом, чтобы рассмотреть карту, с мужской разумностью следящая за ходом развития войны.
Названия звучали, как призыв трубы, – Смоленск, Бородино. Колокольный звон в Москве, возвещающий о пожаре. Метель днем и ночью, самая жестокая зима за много лет, а затем вздувшиеся воды Березины и дрожащий голос Кутузова, рассказывающий о вопле ужаса, который поднялся над рухнувшим мостом, когда сотни людей нашли в реке свою погибель.
Кутузов тоже умер. Смельчак Ней, просивший за своего императора царя в гостиной Талейрана, казнен после Ватерлоо; та же участь постигла и Мюрата, который среди кавалеристов стал живой легендой. Бертье, главнокомандующий штабом Наполеона, выбросился из окна, когда увидел, как русские войска вторично пересекают границу Франции в 1815 году.
Британский военный корабль выплыл в Атлантический океан с Наполеоном на борту, направляясь на небольшой остров с нездоровым климатом, которому суждено было стать самой известной тюрьмой в мире.
Внезапно ему вспомнилось лицо Жозефины, хорошенькое лицо женщины, кому и в старости удавалось оставаться молодой, когда она смотрела на него в сумерках в розовом саду Мальмезона.
«Меня любил величайший человек своего времени, а я была слишком глупа, чтобы оценить это».
Грохот этих великих сражений, переходящий в шепот людей, обсуждавших их, ветераны, кого никто уже не слушал… Французские орлы в русском имперском музее, орудия, ржавеющие в полях, играющие рядом с ними дети. И десять миллионов погибших.
Письмо… «Генерал Бонапарт умер на острове Святой Елены после мучительной болезни».
Генерал Бонапарт, вот что сделали с вами англичане. Они запретили людям из его окружения, которые последовали за ним в ссылку, обращаться к нему по-другому. Генерал Бонапарт умер.
«О, и всего-то!» – сказала царица.
Александр резко отодвинул стул от стола и вышел из комнаты, не сказав ни слова.
21
Меттерних не встречался с царем с последнего Конгресса в Э-ла-Шапель два года тому назад. Когда Конгресс вновь собрался в Троппау, он с трудом узнал его. Александр сутулился, как будто нес на своих плечах невидимый груз. Он почти облысел, а от его великолепной фигуры не осталось и следа. Меттерниха особенно поразило отсутствующее выражение его глаз, так как Александр, казалось, почти не слушает того, что ему говорят. Во время одной из бесед австрийцу показалось, что губы императора двигались, как будто он читал молитву, но он посчитал это обманом зрения/ Изменения, происшедшие с Александром, касались не только его внешнего облика, как очень быстро понял Меттерних, и в этом его проницательный ум увидел большие открывающиеся перед ним возможности.
Его противник по венским переговорам был больным человеком, то нетерпимым, то впадающим в сон; он стал сильно, даже болезненно, подозрительным. От его былых побед не осталось и следа, и он как-то удивительно быстро удалялся от окружающего его мира. Чем больше слушал Меттерних Александра, тем более убеждался, что его глаза не обманули его, когда ему почудилось, что за столом переговоров царь был погружен в молитву, потому что было ясно, что веселый, блестящий идол венских салонов стал жертвой религиозной мании.
«Это результат влияния таких обманщиков, как мадам фон Крюденер, монахов и мистиков, которыми он себя окружил, – с презрением подумал граф. – Это они превратили царя в чудака и тирана, потому что рядом с ним больше нет его мегеры-сестры, чей здравый смысл мог бы защитить его».
Меттерних внимательно наблюдал за царем и через несколько дней пригласил его к себе на обед. Он будет очень благодарен, бормотал он, если тот приедет поговорить с ним.
И хотя Александр все еще продолжал ненавидеть австрийца, он согласился, напомнив себе, что прощать было так по-христиански. Кроме того, он теперь вообще во многом соглашался с политикой Меттерниха.
Обед был превосходен, и хозяин использовал все свое остроумие и красноречие, чтобы доставить гостю удовольствие. Постепенно Александр оттаивал. Он смеялся над слегка злобными комментариями Меттерниха по поводу других посланников и соглашался со всеми любезностями и льстивыми речами, не замечая, как старался австриец завоевать его симпатию. Когда они вышли из столовой, им подали коньяк, после чего лакей вышел из комнаты. Как только они остались одни, Меттерних стал обсуждать проблемы, которые затрагивались на Конгрессе.
– Ужасно сознавать, что этот революционный дух получил такое широкое распространение, – заметил он. – После всех бедствий наполеоновских войн, после всех наших стараний сохранить мир – особенно ваших, ваше величество, – можно было ожидать, что народ будет радоваться сильному правлению. Иногда мне кажется, что монархическая система никогда еще не находилась в такой сильной опасности!
Он искоса бросил взгляд на Александра; до него доходили слухи о мятежах в военных поселениях и о недовольстве даже в среде дворян. Не надо было Александру позволять своим офицерам так свободно вращаться в европейском обществе во время наполеоновских войн, это привело к тому, что у них появилась опасная тяга к свободе выражения собственного мнения.
– Почему испанский король пошел на уступки? – сердито задал вопрос царь. – Почему он даровал им конституцию и этим самым способствовал тому, что все другие недовольные также выступили со своими требованиями? Конечно, он ведь еще один проклятый Бурбон, а никто из них просто не способен править!
– Король неаполитанский также даровал своему народу конституцию, – заметил Меттерних. – И если бы я не был действительно обеспокоен сложившейся ситуацией, я бы не предложил столь скорого созыва Конгресса после Э-ла-Шапеля. Повсюду действуют тайные общества, ваше величество. Мы вынуждены были реставрировать Бурбонов; в противном случае любой авантюрист мог последовать примеру Бонапарта и провозгласить себя королем.
Он наклонился вперед.
– Мы вновь посадили их на трон. И если мы не окажем им поддержку в борьбе против якобинства, революция захлестнет Европу – она сметет с трона не только испанского и неаполитанского монархов!
Александр отлично понял смысл его слов. Якобинство, атеизм, бунт – все революции начинались подобным образом, а заканчивались уничтожением монархии. Все это было результатом свободомыслия, этого невежественного преклонения перед свободой, которым и сам он грешил в молодости, правда, только теоретически, а не на практике. Господи, какая же это глупость, какой дурной пример! Это еще одна ошибка, которую ему следует искупить… Свобода – это зло, в ярости подумал он и сильно удивил Меттерниха, когда произнес эти слова вслух.
– Даже в России я замечаю эти ужасные тенденции, – признался он. – Но я делаю все, что в моей власти, чтобы пресекать их, а буду делать еще больше! Господь Бог делает монарха ответственным за защиту своего народа. Я всегда старался оправдать это доверие.
Долг любого монарха уничтожать это нравственное уродство!
– Вы же предложили миру свое решение, ваше величество, – с готовностью поддержал его Меттерних, – это Священный Союз! Вы заявили, что все народы будут выступать гарантами прав друг друга и защищать их в случае необходимости. Я полагаю, что у нас есть такое право защитить народы Испании и Неаполя от этой революционной накипи. Если придется, мы поддержим помазанников Божьих с помощью силы!
Теперь австриец ждал ответной реакции. Это и было целью его приглашения, всех его попыток добиться расположения Александра. Он хотел, чтобы царь санкционировал вторжение в любую страну, которая посмеет принять конституцию.
Человек, кто защитил французский народ от ярости других завоевателей, кто вступался за политических заключенных во времена террора Бурбонов после 1815 года, сейчас повернулся к вдохновителю реакции и горячо заговорил:
– Конечно, граф. Поддержка христианских монархов – это первоочередная цель Священного Союза!
Защита религии и поддержка власти Богом помазанных монархов – прямая обязанность любой христианской нации. Вы можете рассчитывать на русские войска – в том количестве, в каком вам будет необходимо.
Меттерних склонил голову в знак признательности и улыбнулся. Как же это в конце концов оказалось просто… Пруссия и Франция последуют за царем, а поскольку политику Австрии определяет он сам, то сомневаться остается только в отношении Англии.
– Для Неаполя не потребуется русских войск, ваше величество; мы сами с этим справимся. Но правильно ли я понял, что саму идею вы поддерживаете?
– Всем сердцем, – ответил Александр.
– Мы могли бы как-то по-особому назвать эту резолюцию… Протокол Троппау, может быть, так?
После Троппау в работе Конгресса наступил перерыв, участники разъехались, чтобы встретиться вновь в Лайбахе. Австрийские войска захватили Неаполь и Пьемонт, где возник аналогичный кризис. Их конституционные правительства были упразднены, и вся власть вновь передана королям. Реформаторов арестовывали и казнили сотнями. Таким образом, в течение шести лет с момента установления, план Александра правления по-христиански в Европе превратился в орудие всеобщего порабощения.
Единственной страной, которая отказалась участвовать в установлении самодержавия, равно как и от самой идеи связать себя подобными обязательствами, стала Англия. В то же время Англия была слишком могущественной страной, чтобы ее можно было принудить.
К тому времени Александр уже вернулся в Россию, где бедствия и беспорядки несчастной Европы волновали его все меньше и меньше. Дела его собственной страны заняли его до такой степени, что он соглашался с предложениями Меттерниха по поддержанию мира, почти не читая их, как бы позорны они не были. Пусть Меттерних разбирается с европейскими проблемами. Перед ним же стоял опасный и даже кровавый вопрос о том, кто унаследует трон России.
Выбор свой он сделал еще в 1819 году, а сейчас начал подводить под него законную основу. Его преемником должен был стать его младший брат Николай. Николай упрям и глуп, но на него можно положиться, и женат он на германской принцессе, которая являлась образцом женского послушания. Иногда Александр посмеивался при мысли о буржуазной респектабельности этих двух людей, которым достанется трон их буйных, кровавых предков.
Каким же скучным будет этот Двор после пышности и катастроф его собственного правления! Он говорил Николаю о своих намерениях, и его не обманула униженная поза, которую приняли на себя Великий князь и княгиня. Чем больше они старались убедить его в том, что недостойны этой чести, тем более он становился уверен в их восторженном к этому отношении.
– Но ведь Константин, – заявил Николай, – Константин является правомочным наследником.
И негибкий ум Николая стал изыскивать возможность преодолеть препятствие такого необычного порядка престолонаследия.
По пути в Троппау Александр увиделся со своим старшим братом и заметил, как страшно искривилось выражение его отталкивающего лица, когда он упомянул о порядке престолонаследия.
Нет, нет! Константин буквально взмолился. Он совсем не хочет становиться царем, у него и мысли нет о том, чтобы быть преемником своего славного брата. Николай – единственный, кто…
Александр разубедил его, прекрасно осознавая, что в основе этого нежелания лежат воспоминания об ужасной смерти Павла.
Рыдая от облегчения, Великий князь возобновил свои жестокости и дебоши, а царь продолжил свой путь на Конгресс. Позднее Александр смог сообщить Николаю, что все улажено; Константин просто счастлив, избежав страшной судьбы царей России. Затем он подумал, насколько другой могла бы быть обстановка, останься жива Екатерина Павловна! Тогда все принадлежало бы ей. Он мог бы преподнести ей корону, Как дар, который она так сильно жаждала, и оставить Россию в руках достойного преемника. И каким же было бы ее правление!
Но она умерла, и это мечта оставалась мечтой. Это должен быть Николай, как только все дела будут приведены в порядок, а его любимая дочь Софи удачно выдана замуж.
Духовным наставником Александра в то время был знаменитый провидец и аскет, монах Фотий, глава Юрьева монастыря в Новгороде. Фотий был фанатиком с дикими глазами, истощенный, склонный к галлюцинациям в результате поста и самоограничений. Смесь шарлатанства и безумия сквозила в его поведении, когда он делал предсказания и беседовал с Господом в своей келье.
Фотия представил царю Аракчеев, и уже во время их первой встречи эта удивительная личность, его язвящие обличения царя как идолопоклонника и грешника бросили Александра к нему в ноги. С этого момента продвижение Фотия было предрешено; возросла и власть Аракчеева благодаря его протеже. Какие бы трудности ни испытывал Александр, он посылал за Фотием или сам отправлялся в монастырь в Новгород. Там он часами стоял на коленях без еды и питья, поглощенный страстной молитвой, а Фотий уверял его, что дочь его Софья излечится, от своей долгой болезни.
В первые месяцы 1824 года царь часто сидел в ее комнате, держа дочь за руку и стараясь убедить себя, что ей уже лучше. Активная, жизнерадостная девочка, какой она была всего год тому назад, теперь целыми днями лежала на диване у окна своей комнаты, кашляя в платок. Александр видел, как покраснели ее щеки, и сердце его переполнилось надеждой.
– Тебе лучше, моя дорогая, не так ли? – нетерпеливо повторял он. Она глядела на него и жала ему руку.
– Гораздо лучше, мне всегда лучше, когда я вижу вас, папа. Мне хочется спросить вас кое о чем, – отозвалась она однажды.
– О чем угодно, Софи, о чем угодно! – пообещал он.
– Как вы думаете, смогу ли я вскоре выехать на прогулку? Я уже так давно не выезжала, а теперь весна, и совсем тепло. Вы попросите за меня, маман? Она так беспокоится и суетится, но я уверена, что если вы попросите, то она послушает!
– Я обязательно попрошу, – отозвался он. – И на свою первую прогулку ты поедешь вместе со мной! После смотра гвардейской артиллерии мы отправимся в Царское Село, как тебе нравится такой план?
– О, мне бы так хотелось! Это самое прекрасное место в мире! Обязательно так и сделаем, папа. Обещайте мне, что мы поедем в Царское Село, как только я поправлюсь. Мы бы даже могли остаться там на некоторое время…
Его противник по венским переговорам был больным человеком, то нетерпимым, то впадающим в сон; он стал сильно, даже болезненно, подозрительным. От его былых побед не осталось и следа, и он как-то удивительно быстро удалялся от окружающего его мира. Чем больше слушал Меттерних Александра, тем более убеждался, что его глаза не обманули его, когда ему почудилось, что за столом переговоров царь был погружен в молитву, потому что было ясно, что веселый, блестящий идол венских салонов стал жертвой религиозной мании.
«Это результат влияния таких обманщиков, как мадам фон Крюденер, монахов и мистиков, которыми он себя окружил, – с презрением подумал граф. – Это они превратили царя в чудака и тирана, потому что рядом с ним больше нет его мегеры-сестры, чей здравый смысл мог бы защитить его».
Меттерних внимательно наблюдал за царем и через несколько дней пригласил его к себе на обед. Он будет очень благодарен, бормотал он, если тот приедет поговорить с ним.
И хотя Александр все еще продолжал ненавидеть австрийца, он согласился, напомнив себе, что прощать было так по-христиански. Кроме того, он теперь вообще во многом соглашался с политикой Меттерниха.
Обед был превосходен, и хозяин использовал все свое остроумие и красноречие, чтобы доставить гостю удовольствие. Постепенно Александр оттаивал. Он смеялся над слегка злобными комментариями Меттерниха по поводу других посланников и соглашался со всеми любезностями и льстивыми речами, не замечая, как старался австриец завоевать его симпатию. Когда они вышли из столовой, им подали коньяк, после чего лакей вышел из комнаты. Как только они остались одни, Меттерних стал обсуждать проблемы, которые затрагивались на Конгрессе.
– Ужасно сознавать, что этот революционный дух получил такое широкое распространение, – заметил он. – После всех бедствий наполеоновских войн, после всех наших стараний сохранить мир – особенно ваших, ваше величество, – можно было ожидать, что народ будет радоваться сильному правлению. Иногда мне кажется, что монархическая система никогда еще не находилась в такой сильной опасности!
Он искоса бросил взгляд на Александра; до него доходили слухи о мятежах в военных поселениях и о недовольстве даже в среде дворян. Не надо было Александру позволять своим офицерам так свободно вращаться в европейском обществе во время наполеоновских войн, это привело к тому, что у них появилась опасная тяга к свободе выражения собственного мнения.
– Почему испанский король пошел на уступки? – сердито задал вопрос царь. – Почему он даровал им конституцию и этим самым способствовал тому, что все другие недовольные также выступили со своими требованиями? Конечно, он ведь еще один проклятый Бурбон, а никто из них просто не способен править!
– Король неаполитанский также даровал своему народу конституцию, – заметил Меттерних. – И если бы я не был действительно обеспокоен сложившейся ситуацией, я бы не предложил столь скорого созыва Конгресса после Э-ла-Шапеля. Повсюду действуют тайные общества, ваше величество. Мы вынуждены были реставрировать Бурбонов; в противном случае любой авантюрист мог последовать примеру Бонапарта и провозгласить себя королем.
Он наклонился вперед.
– Мы вновь посадили их на трон. И если мы не окажем им поддержку в борьбе против якобинства, революция захлестнет Европу – она сметет с трона не только испанского и неаполитанского монархов!
Александр отлично понял смысл его слов. Якобинство, атеизм, бунт – все революции начинались подобным образом, а заканчивались уничтожением монархии. Все это было результатом свободомыслия, этого невежественного преклонения перед свободой, которым и сам он грешил в молодости, правда, только теоретически, а не на практике. Господи, какая же это глупость, какой дурной пример! Это еще одна ошибка, которую ему следует искупить… Свобода – это зло, в ярости подумал он и сильно удивил Меттерниха, когда произнес эти слова вслух.
– Даже в России я замечаю эти ужасные тенденции, – признался он. – Но я делаю все, что в моей власти, чтобы пресекать их, а буду делать еще больше! Господь Бог делает монарха ответственным за защиту своего народа. Я всегда старался оправдать это доверие.
Долг любого монарха уничтожать это нравственное уродство!
– Вы же предложили миру свое решение, ваше величество, – с готовностью поддержал его Меттерних, – это Священный Союз! Вы заявили, что все народы будут выступать гарантами прав друг друга и защищать их в случае необходимости. Я полагаю, что у нас есть такое право защитить народы Испании и Неаполя от этой революционной накипи. Если придется, мы поддержим помазанников Божьих с помощью силы!
Теперь австриец ждал ответной реакции. Это и было целью его приглашения, всех его попыток добиться расположения Александра. Он хотел, чтобы царь санкционировал вторжение в любую страну, которая посмеет принять конституцию.
Человек, кто защитил французский народ от ярости других завоевателей, кто вступался за политических заключенных во времена террора Бурбонов после 1815 года, сейчас повернулся к вдохновителю реакции и горячо заговорил:
– Конечно, граф. Поддержка христианских монархов – это первоочередная цель Священного Союза!
Защита религии и поддержка власти Богом помазанных монархов – прямая обязанность любой христианской нации. Вы можете рассчитывать на русские войска – в том количестве, в каком вам будет необходимо.
Меттерних склонил голову в знак признательности и улыбнулся. Как же это в конце концов оказалось просто… Пруссия и Франция последуют за царем, а поскольку политику Австрии определяет он сам, то сомневаться остается только в отношении Англии.
– Для Неаполя не потребуется русских войск, ваше величество; мы сами с этим справимся. Но правильно ли я понял, что саму идею вы поддерживаете?
– Всем сердцем, – ответил Александр.
– Мы могли бы как-то по-особому назвать эту резолюцию… Протокол Троппау, может быть, так?
После Троппау в работе Конгресса наступил перерыв, участники разъехались, чтобы встретиться вновь в Лайбахе. Австрийские войска захватили Неаполь и Пьемонт, где возник аналогичный кризис. Их конституционные правительства были упразднены, и вся власть вновь передана королям. Реформаторов арестовывали и казнили сотнями. Таким образом, в течение шести лет с момента установления, план Александра правления по-христиански в Европе превратился в орудие всеобщего порабощения.
Единственной страной, которая отказалась участвовать в установлении самодержавия, равно как и от самой идеи связать себя подобными обязательствами, стала Англия. В то же время Англия была слишком могущественной страной, чтобы ее можно было принудить.
К тому времени Александр уже вернулся в Россию, где бедствия и беспорядки несчастной Европы волновали его все меньше и меньше. Дела его собственной страны заняли его до такой степени, что он соглашался с предложениями Меттерниха по поддержанию мира, почти не читая их, как бы позорны они не были. Пусть Меттерних разбирается с европейскими проблемами. Перед ним же стоял опасный и даже кровавый вопрос о том, кто унаследует трон России.
Выбор свой он сделал еще в 1819 году, а сейчас начал подводить под него законную основу. Его преемником должен был стать его младший брат Николай. Николай упрям и глуп, но на него можно положиться, и женат он на германской принцессе, которая являлась образцом женского послушания. Иногда Александр посмеивался при мысли о буржуазной респектабельности этих двух людей, которым достанется трон их буйных, кровавых предков.
Каким же скучным будет этот Двор после пышности и катастроф его собственного правления! Он говорил Николаю о своих намерениях, и его не обманула униженная поза, которую приняли на себя Великий князь и княгиня. Чем больше они старались убедить его в том, что недостойны этой чести, тем более он становился уверен в их восторженном к этому отношении.
– Но ведь Константин, – заявил Николай, – Константин является правомочным наследником.
И негибкий ум Николая стал изыскивать возможность преодолеть препятствие такого необычного порядка престолонаследия.
По пути в Троппау Александр увиделся со своим старшим братом и заметил, как страшно искривилось выражение его отталкивающего лица, когда он упомянул о порядке престолонаследия.
Нет, нет! Константин буквально взмолился. Он совсем не хочет становиться царем, у него и мысли нет о том, чтобы быть преемником своего славного брата. Николай – единственный, кто…
Александр разубедил его, прекрасно осознавая, что в основе этого нежелания лежат воспоминания об ужасной смерти Павла.
Рыдая от облегчения, Великий князь возобновил свои жестокости и дебоши, а царь продолжил свой путь на Конгресс. Позднее Александр смог сообщить Николаю, что все улажено; Константин просто счастлив, избежав страшной судьбы царей России. Затем он подумал, насколько другой могла бы быть обстановка, останься жива Екатерина Павловна! Тогда все принадлежало бы ей. Он мог бы преподнести ей корону, Как дар, который она так сильно жаждала, и оставить Россию в руках достойного преемника. И каким же было бы ее правление!
Но она умерла, и это мечта оставалась мечтой. Это должен быть Николай, как только все дела будут приведены в порядок, а его любимая дочь Софи удачно выдана замуж.
Духовным наставником Александра в то время был знаменитый провидец и аскет, монах Фотий, глава Юрьева монастыря в Новгороде. Фотий был фанатиком с дикими глазами, истощенный, склонный к галлюцинациям в результате поста и самоограничений. Смесь шарлатанства и безумия сквозила в его поведении, когда он делал предсказания и беседовал с Господом в своей келье.
Фотия представил царю Аракчеев, и уже во время их первой встречи эта удивительная личность, его язвящие обличения царя как идолопоклонника и грешника бросили Александра к нему в ноги. С этого момента продвижение Фотия было предрешено; возросла и власть Аракчеева благодаря его протеже. Какие бы трудности ни испытывал Александр, он посылал за Фотием или сам отправлялся в монастырь в Новгород. Там он часами стоял на коленях без еды и питья, поглощенный страстной молитвой, а Фотий уверял его, что дочь его Софья излечится, от своей долгой болезни.
В первые месяцы 1824 года царь часто сидел в ее комнате, держа дочь за руку и стараясь убедить себя, что ей уже лучше. Активная, жизнерадостная девочка, какой она была всего год тому назад, теперь целыми днями лежала на диване у окна своей комнаты, кашляя в платок. Александр видел, как покраснели ее щеки, и сердце его переполнилось надеждой.
– Тебе лучше, моя дорогая, не так ли? – нетерпеливо повторял он. Она глядела на него и жала ему руку.
– Гораздо лучше, мне всегда лучше, когда я вижу вас, папа. Мне хочется спросить вас кое о чем, – отозвалась она однажды.
– О чем угодно, Софи, о чем угодно! – пообещал он.
– Как вы думаете, смогу ли я вскоре выехать на прогулку? Я уже так давно не выезжала, а теперь весна, и совсем тепло. Вы попросите за меня, маман? Она так беспокоится и суетится, но я уверена, что если вы попросите, то она послушает!
– Я обязательно попрошу, – отозвался он. – И на свою первую прогулку ты поедешь вместе со мной! После смотра гвардейской артиллерии мы отправимся в Царское Село, как тебе нравится такой план?
– О, мне бы так хотелось! Это самое прекрасное место в мире! Обязательно так и сделаем, папа. Обещайте мне, что мы поедем в Царское Село, как только я поправлюсь. Мы бы даже могли остаться там на некоторое время…