Екатерина заколола назад легкую прядь волос, которую ветер бросил ей на лицо, и улыбнулась. Насмешливая улыбка отразилась и в ее раскосых глазах, когда она посмотрела на Александра.
– Успех не изменил вашего характера, – заметила она. – Вы становитесь настоящим деспотом, дорогой мой брат. Я уже почти не замечаю у вас этой знаменитой улыбочки, которая так меня раздражала. По временам вы меня просто пугаете! Так что не удивляйтесь, что теперь, когда война закончена, наши любезные союзники уже больше не восторгаются вами. Они вас боятся.
Он вспомнил, как императрица Жозефина говорила ему то же самое, той ночью в парке Мальмезона. Они действительно боялись его, боялись его мощи.
– Я хочу только того, что положено России, – сердито произнес он. – Я хочу мира. Господь Бог дал мне эту победу, я это знаю. Я знаю также, что Он хочет, чтобы я поддерживал мир.
Екатерина не отвечала. Вот опять. «Господь хочет, чтобы я… Господь дал мне…» Его еле сдерживаемый гнев, его уверенность, что Господь Бог направляет его, что люди, которые выступают против него, на деле выступают против Всемогущего.
Она быстро взглянула на него, на его застывшее выражение лица, на глубокие морщины на лбу и в уголках рта. Во время войны 1812 года были времена, когда она задавала себе вопрос, не сходит ли ее брат с ума, тогда, когда он ничего не делал, а только молился и призывал Бога, в которого раньше никогда не верил. После долгих лет религиозной терпимости он вел целомудренную жизнь, но теперь этот этап его жизни миновал, и она была уже уверена, что вместе с ним прошла и религиозная мания.
В каждой европейской сплетне повторялось, что царь переспал с Жозефиной в Мальмезоне; говорили также, уже с большей уверенностью, что он спал и с ее дочерью Гортензией. Екатерина слушала, смеялась и цинично думала, что брат ее снова стал самим собой.
Но теперь она видела, что ошибалась. Его любовные прегрешения не изменили его. Казалось, он забывал о них, как только они заканчивались, и вновь принимал на себя роль пророка и верховного судьи.
– Если вы могли тягаться с Бонапартом, то справитесь и с Талейраном, и с Меттернихом, – сказала она. – Интересно, как Наполеону нравится на Эльбе?
– Говорят, что он доволен, – мрачно отозвался Александр. – Некоторые его гвардейцы последовали за ним в ссылку, и он правит целым островом, как будто это военный лагерь. В сообщениях говорится, что он здоров и в прекрасном расположении духа. Говорю же вам, Екатерина, теперь, когда он побежден, число людей, испытывающих к нему любовь, гораздо больше тех, кто испытывает ко мне благодарность
– Ба! – возразила Екатерина, пожав плечами. – Месяцев через двенадцать о нем забудут, как будто он уже умер. Давайте спустимся вниз и отдохнем. Мне хочется в наилучшем виде предстать перед этими англичанами. А правда, что любовницы принца-регента всегда такого возраста, что годятся ему в матери?
– Мне так говорили. И только от нас зависит, чтобы они убедились в том, что русский царь и Великая княгиня не хуже любой другой королевской семьи мира. Я хочу, чтобы вы выглядели прекрасной, Екатерина. Наденьте бабушкины рубины на приеме в Лондоне! А также наденьте самый элегантный ваш наряд!
– О, я вас не подведу, Александр, – пообещала она. – Не сомневаюсь, что они находят странным, что вы привезли сюда вместо Елизаветы меня.
– Их мнение для меня ничего не значит, – ответил он ледяным тоном. – Я делаю то, что мне заблагорассудится. Я позволю Елизавете прибыть в Вену на Конгресс.
Екатерина ничего не ответила. Она хорошо знала, что говорили о ее брате и о ней самой в Париже; несомненно, в Лондоне они произведут такое же впечатление. Она подняла его руку и поцеловала ее, а он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– С вашего позволения, я пойду вниз, – сказала она.
– Я приду через несколько минут. Идите и хорошенько отдохните, сестра моя.
Когда она ушла, он облокотился о поручни корабля и стал смотреть в море.
Александр возненавидел Лондон. Он возненавидел принца-регента и членов английского двора, а его сестра довела эту его неприязнь до взрывоопасной точки. Екатерина умудрялась заводить врагов повсюду, куда бы ни приезжала. Государственный визит был лишен своего блеска в результате ее оскорбительного поведения по отношению к любовнице принца-регента леди Хертфорд, женщине средних лет; ее огромного высокомерия; ее необузданного язычка. Екатерине Лондон показался маленьким, некрасивым и нелепым по сравнению с роскошью Санкт-Петербурга и огромными царскими дворцами; она посчитала англичан холодными и лишь снисходящими до такой важной персоны, как ее брат, а английских леди – робкими и некрасивыми по сравнению с собой.
Ей не нравился Каслриг, и она из кожи вон лезла, чтобы оскорбить Меттерниха, также находившегося в это время в Лондоне с визитом. Куда бы она ни направлялась, везде она обнародовала свое мнение и точку зрения. Брат и сестра вместе посетили ряд балов и банкетов, проводившихся в их честь, вызывая толки своими близкими отношениями и полным пренебрежением к официальному протоколу. Регент держал себя вежливо по отношению к царю, он чувствовалось, что у него сложилось то же впечатление, что и у короля Франции Людовика; он считал этого русского варваром, которого нужно всячески ублажать.
Александр ощущал это с чувством все возрастающей ярости. На голову выше большинства английских придворных, он нависал над маленьким толстым принцем, стараясь под маской своего очарования скрыть гнев. Что касается молоденьких и хорошеньких английских леди, то среди них он имел успех; но с политической точки зрения визит являлся провалом, и он сам это понимал. Меттерних, в любых условиях остающийся изысканным придворным, завоевывал свою популярность за счет царя и Великой княгини.
Он победил Наполеона, напоминал себе Александр вновь и вновь, в этом и заключалась его награда! Двадцать шестого июня он выехал из Дувра, чтобы вернуться в Россию до открытия Великого конгресса в Вене, который должен был определить судьбы мира.
Он прибыл в Вену в сентябре, готовый к такой же решительной схватке со своими бывшими союзниками, какая была у него с Наполеоном.
18
– Успех не изменил вашего характера, – заметила она. – Вы становитесь настоящим деспотом, дорогой мой брат. Я уже почти не замечаю у вас этой знаменитой улыбочки, которая так меня раздражала. По временам вы меня просто пугаете! Так что не удивляйтесь, что теперь, когда война закончена, наши любезные союзники уже больше не восторгаются вами. Они вас боятся.
Он вспомнил, как императрица Жозефина говорила ему то же самое, той ночью в парке Мальмезона. Они действительно боялись его, боялись его мощи.
– Я хочу только того, что положено России, – сердито произнес он. – Я хочу мира. Господь Бог дал мне эту победу, я это знаю. Я знаю также, что Он хочет, чтобы я поддерживал мир.
Екатерина не отвечала. Вот опять. «Господь хочет, чтобы я… Господь дал мне…» Его еле сдерживаемый гнев, его уверенность, что Господь Бог направляет его, что люди, которые выступают против него, на деле выступают против Всемогущего.
Она быстро взглянула на него, на его застывшее выражение лица, на глубокие морщины на лбу и в уголках рта. Во время войны 1812 года были времена, когда она задавала себе вопрос, не сходит ли ее брат с ума, тогда, когда он ничего не делал, а только молился и призывал Бога, в которого раньше никогда не верил. После долгих лет религиозной терпимости он вел целомудренную жизнь, но теперь этот этап его жизни миновал, и она была уже уверена, что вместе с ним прошла и религиозная мания.
В каждой европейской сплетне повторялось, что царь переспал с Жозефиной в Мальмезоне; говорили также, уже с большей уверенностью, что он спал и с ее дочерью Гортензией. Екатерина слушала, смеялась и цинично думала, что брат ее снова стал самим собой.
Но теперь она видела, что ошибалась. Его любовные прегрешения не изменили его. Казалось, он забывал о них, как только они заканчивались, и вновь принимал на себя роль пророка и верховного судьи.
– Если вы могли тягаться с Бонапартом, то справитесь и с Талейраном, и с Меттернихом, – сказала она. – Интересно, как Наполеону нравится на Эльбе?
– Говорят, что он доволен, – мрачно отозвался Александр. – Некоторые его гвардейцы последовали за ним в ссылку, и он правит целым островом, как будто это военный лагерь. В сообщениях говорится, что он здоров и в прекрасном расположении духа. Говорю же вам, Екатерина, теперь, когда он побежден, число людей, испытывающих к нему любовь, гораздо больше тех, кто испытывает ко мне благодарность
– Ба! – возразила Екатерина, пожав плечами. – Месяцев через двенадцать о нем забудут, как будто он уже умер. Давайте спустимся вниз и отдохнем. Мне хочется в наилучшем виде предстать перед этими англичанами. А правда, что любовницы принца-регента всегда такого возраста, что годятся ему в матери?
– Мне так говорили. И только от нас зависит, чтобы они убедились в том, что русский царь и Великая княгиня не хуже любой другой королевской семьи мира. Я хочу, чтобы вы выглядели прекрасной, Екатерина. Наденьте бабушкины рубины на приеме в Лондоне! А также наденьте самый элегантный ваш наряд!
– О, я вас не подведу, Александр, – пообещала она. – Не сомневаюсь, что они находят странным, что вы привезли сюда вместо Елизаветы меня.
– Их мнение для меня ничего не значит, – ответил он ледяным тоном. – Я делаю то, что мне заблагорассудится. Я позволю Елизавете прибыть в Вену на Конгресс.
Екатерина ничего не ответила. Она хорошо знала, что говорили о ее брате и о ней самой в Париже; несомненно, в Лондоне они произведут такое же впечатление. Она подняла его руку и поцеловала ее, а он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– С вашего позволения, я пойду вниз, – сказала она.
– Я приду через несколько минут. Идите и хорошенько отдохните, сестра моя.
Когда она ушла, он облокотился о поручни корабля и стал смотреть в море.
Александр возненавидел Лондон. Он возненавидел принца-регента и членов английского двора, а его сестра довела эту его неприязнь до взрывоопасной точки. Екатерина умудрялась заводить врагов повсюду, куда бы ни приезжала. Государственный визит был лишен своего блеска в результате ее оскорбительного поведения по отношению к любовнице принца-регента леди Хертфорд, женщине средних лет; ее огромного высокомерия; ее необузданного язычка. Екатерине Лондон показался маленьким, некрасивым и нелепым по сравнению с роскошью Санкт-Петербурга и огромными царскими дворцами; она посчитала англичан холодными и лишь снисходящими до такой важной персоны, как ее брат, а английских леди – робкими и некрасивыми по сравнению с собой.
Ей не нравился Каслриг, и она из кожи вон лезла, чтобы оскорбить Меттерниха, также находившегося в это время в Лондоне с визитом. Куда бы она ни направлялась, везде она обнародовала свое мнение и точку зрения. Брат и сестра вместе посетили ряд балов и банкетов, проводившихся в их честь, вызывая толки своими близкими отношениями и полным пренебрежением к официальному протоколу. Регент держал себя вежливо по отношению к царю, он чувствовалось, что у него сложилось то же впечатление, что и у короля Франции Людовика; он считал этого русского варваром, которого нужно всячески ублажать.
Александр ощущал это с чувством все возрастающей ярости. На голову выше большинства английских придворных, он нависал над маленьким толстым принцем, стараясь под маской своего очарования скрыть гнев. Что касается молоденьких и хорошеньких английских леди, то среди них он имел успех; но с политической точки зрения визит являлся провалом, и он сам это понимал. Меттерних, в любых условиях остающийся изысканным придворным, завоевывал свою популярность за счет царя и Великой княгини.
Он победил Наполеона, напоминал себе Александр вновь и вновь, в этом и заключалась его награда! Двадцать шестого июня он выехал из Дувра, чтобы вернуться в Россию до открытия Великого конгресса в Вене, который должен был определить судьбы мира.
Он прибыл в Вену в сентябре, готовый к такой же решительной схватке со своими бывшими союзниками, какая была у него с Наполеоном.
18
Конгресс начал свою работу в Вене первого октября 1814 года в атмосфере общественного блеска, столь напоминавшего зенит славы Наполеона. Вена была переполнена, переполнена королями, принцами, членами царских фамилий, аристократами из всех стран Европы; огромным дипломатическим штатом союзных держав, атташе, конюшими, секретарями и шпионами, а также авантюристами обоего пола. Все модное европейское общество устремилось в Вену, чтобы самим увидеть, как великие державы будут улаживать свои дела, чтобы ближе познакомиться с такими знаменитыми людьми, как Александр, Меттерних, Талейран.
Талейран был вновь министром иностранных дел, кому доверили миссию спасти то, что он сможет, для своей побежденной страны. Доверил ему эту миссию король, который недолюбливал его и дал это поручение, чтобы избавиться от него при Дворе. Русские и пруссаки были едины в своих требованиях – Польша для России, а Саксония для Пруссии.
Меттерних и Каслриг выслушали их предложения и решили, что им не сыскать лучшего союзника в борьбе с бывшими союзниками, чем министр иностранных дел Франции.
Талейран в полной мере воспользовался завистью и разногласиями, царившими между Австрией и Англией и жестоким русским деспотом, кто вскоре начал подкреплять свои требования угрозами войны в выражениях, тревожно напоминавшими Наполеона.
Между Англией, Австрией и Францией был подписан секретный договор, в нем они обязались оказывать взаимную военную поддержку, в случае, если русско-прусские требования слишком далеко зайдут. То положение, занимаемое на данной конференции Талейраном, ничем не напоминало о поражении, которое понесла его страна, и уже к началу 1815 года Александр почувствовал барьер, воздвигаемый его союзниками между ним и его честолюбивыми замыслами. Это произвело на него поразительное воздействие. Не осталось и следа от его знаменитой мягкости очарования; вместо этого он кричал и бесновался. Однажды, после особенно изматывающих переговоров, он пригрозил выбросить Меттерниха из окна.
Только вмешательство австрийского императора предотвратило вызов царем на дуэль графа. Меттерних за спиной царя насмехался над его варварскими манерами и продолжал мстить за нарушенное обещание русских не реставрировать династию Бурбонов. Александр разрушил все надежды австрийцев на власть; теперь же граф так же поступит и с ними. «Царь продемонстрировал себя никем иным, как варваром, – утверждал Меттерних в беседе с французским и английским министрами. – Он приписывает победу над Наполеоном исключительно себе, как будто Англия с Австрией в этом не принимали никакого участия! А это равносильно трагедии, понеси их страны такие жертвы с целью освобождения Европы от тирании Бонапарта только для того, чтобы она попала под власть Александра и его приверженцев – пруссаков. Как Россия, так и Пруссия показали себя как агрессивные страны, которым нельзя доверять. Их наглость не только дерзка, но и несправедлива…»
Эти первые месяцы 1815 года стали для Александра беспокойными и несчастливыми. В Вене к нему присоединилась императрица Елизавета. Не встречавшись до этого почти два года, они отделились друг от друга и пошли каждый своим путем. Елизавета, как только могла, избегала балов и банкетов, чаще оставалась в своих апартаментах в Хофбурге, в то время как город был охвачен бурным и разгульным весельем. Когда ей все же приходилось сопровождать Александра на официальных приемах, они с достоинством играли свои роли: красивый тиран, чья улыбка смягчалась, только когда он обращался к женщинам, и его величественная жена, драгоценности которой были предметом пересудов в Вене.
После этого они расставались, и Елизавета попадала в объятия своего давнего любовника Адама Чарторицкого. Адам состоял в штабе Александра на Конгрессе. С момента их последней встречи с Елизаветой прошли многие годы, за этот период оба изменяли друг другу; но их взаимная страсть вспыхнула с новой силой, хотя раздували ее теперь не страсти, а чувства.
И Елизавета, и ее любовник были несчастны, но Адам просто из себя выходил по мере того, как его надежды на свободу Польши таяли с каждым высказыванием Александра. Его старый друг опять надул его, и он бросился царице в ноги, умоляя простить его за то, что он ее оставил, и принять вновь.
Александр в это время перемежал часы молитв с приступами жесточайшего распутства. Ошибки, которые он допускал во Франции, повторились и в Вене. Чувственная лихорадка будоражила его кровь, и уравновешивало ее только смятение ума. Одним из первых его подвигов было совращение любовницы Меттерниха, надменной и прекрасной герцогини Саганской, которая смогла противиться ему всего лишь несколько часов. Она и не догадывалась о том, что обладание ее телом было лишь местью Меттерниху, и о том, что, когда Александр ушел от нее, он погрузился в цепенящую молитву, больше напоминавшую транс. Он танцевал, обедал и распутничал с венскими женщинами, принадлежавшими всем классам, цинично считая их самыми умелыми в мире в этих вопросах, а потом покидал их и предавался мучительным размышлениям о том, почему Господь позволяет, чтобы его слугу так третировали им же освобожденные нации.
В последние дни февраля он прошел в апартаменты своей жены в Хофбурге и попросил одну из ее дам, мадемуазель Штурц, пойти с ним. В этом не наблюдалось никаких распутных намерений; эта самая Штурц слыла широкоизвестным мистиком, репутация ее была безупречна.
Александр принимал ее в одиночестве. Он уже и раньше беседовал с ней, и нашел, что простота ее действовала на него благотворно.
– Простите за вторжение, мадемуазель, – сказал он, – я был бы очень благодарен, если бы вы уделили мне несколько минут.
Он уронил голову на руки и мрачно уставился на ковер.
– Я устал, у меня совсем не осталось сил. Может быть, вы сможете утешить меня.
Молодая женщина села рядом и по-доброму взглянула на него.
– Вам нужен советчик, ваше величество, – мягко заговорила она. – Хотите, чтобы я помолилась за вас? Если хотите, я начну сейчас же.
Он жестом выразил свое согласие и закрыл глаза. У него очень сильно болела голова, и все его тело парализовало отчаяние.
– Господь Бог оставил меня, – пробормотал он тихо. – Я разбил Наполеона, и все, что я хочу, это обеспечить всеобщий мир, но все стараются помешать мне. Я же объяснил им, что это не мое желание, а воля Бога. Они просто не слушают меня! – Его лицо пылало; он снова начинал сердиться.
Он должен захватить Польшу. Разве он этого не заслужил, как награду Господа за все, чего он достиг?
Штурц опустилась на колени и начала молиться шепотом, а он сидел и наблюдал за нею. Ее благочестие наполнило его тягостным стыдом. Он содрогнулся, вспомнив те часы, которые он провел с самыми разными женщинами. Он старался бороться с этой стороной своей натуры, расстался с Марией, потому что чувствовал, что должен быть достоин той победы, которую Господь даровал ему. А теперь, уже после победы – эта Саган, принцесса Аспергская, герцогиня Орчи, и одному Богу известно, сколько еще.
В конце концов он был внуком Екатерины Великой, наследником «Северной Мессалины». Он вновь склонил голову и начал повторять молитвы за мадемуазель Штурц. Позднее она попросила разрешения прочитать ему полученное ею письмо. Он чувствовал себя отдохнувшим и спокойным впервые за много недель и сразу же согласился. Письмо было от русской дворянки, обладавшей пророческим даром. Она давно уже предсказывала победу царя и его избранность Богом. Пророчество это было сделано перед широким кругом собравшихся, среди которых была и мадемуазель Штурц. В недавнем письме она опять упоминала Александра и в деталях предсказывала его триумф над силами дьявола.
– Она замечательная женщина, ваше величество, – закончила мадемуазель Штурц. – Мне хотелось бы, чтобы вы приняли ее. Меня глубоко поразил ее спиритуализм, а ее способность к предсказаниям просто удивительна.
– Она только что предсказала мне победу над Антихристом, – сказал Александр. – Но я уже победил его, мадемуазель. Он сейчас на Эльбе…
Мадемуазель поднялась и присела в реверансе, и он тоже встал, заканчивая этим их разговор.
– Мадам де Крюденер никогда не ошибается, ваше величество, – спокойно возразила она.
– Я запомню ее имя, – пообещал он, когда уже выходил из комнаты.
Вечером шестого марта пять представителей великих держав встретились в доме австрийского министра иностранных дел и после длительного, сердитого обсуждения, не пришли ни к какому соглашению. Александр выслушал отчет о встрече и отправился спать. Но он не смог заснуть до рассвета, приняв решение пойти войной против Австрии и Англии. Миротворец вынужден опять вынуть меч из ножен.
Это умозаключение наполнило его яростью и счастьем, и он, улыбаясь, забылся сном.
Он пил шоколад в своей комнате, когда слуга объявил о прибытии австрийского министра иностранных дел. Александр взглянул на часы – четверть девятого утра. Он засомневался при воспоминании о том, что прошлой ночью он решил начать с ним войну – прошлой ночью, когда Меттерних стал опять возражать против его предложений.
– Какого черта ему нужно? – в гневе воскликнул он.
– Он говорит, что это крайне важно, ваше величество. Он только Что побывал у императора Франца.
Неужели возможно, что Меттерних наконец-то образумился? Может быть, он хочет согласиться с предложениями русских?
– Проводите графа сюда, – приказал Александр.
Меттерних был, как всегда, безукоризненно одет, но лицо его выглядело очень бледным. Он низко поклонился царю.
– Приношу свои извинения, ваше величество, что потревожил вас в столь ранний час. Причиной этого могло бы быть только самое серьезное развитие событий. А оно, к сожалению, и является таковым.
Глаза Александра сузились. Несмотря на учтивость дипломата, было очевидно, что Меттерних глубоко потрясен, и инстинкт подсказывал царю, что необходимо оставаться спокойным и продлить то состояние беспокойства, в котором находился его собеседник. Что бы ни случилось, они вновь нуждались в нем, мрачно подумал он.
– Полагаю, что вы прямо от императора Франца, – заметил российский государь.
– Да, ваше величество, и он поручил мне направиться прямо к вам.
Менее часа тому назад правитель Австрии стоял в халате, весь дрожа, жалобно причитая, что, если царь слишком отдалился от них в результате отношения к нему на Конгрессе, если он покинет их теперь, можно будет уповать только на Бога… И на этот раз Меттерних согласился с точкой зрения своего господина. Без Александра ни у кого из них не оставалось никакой надежды на спасение.
– Садитесь, граф, и расскажите об этом серьезном развитии событий, – холодно приказал Александр.
Меттерних продолжал стоять, а его изящная рука все время теребила широкий атласный галстук на шее.
– Сегодня утром я получил донесение из Генуи, – начал он. – Наполеон сбежал с Эльбы.
Император Франции высадился в Каннах в сопровождении небольшого отряда гвардии, прибывшей вместе с ним с Эльбы. Уже через несколько часов их количество значительно увеличилось за счет добровольцев из каждой близлежащей деревушки или городка. Весть летела впереди них, передаваясь из уст в уста: «Император вернулся! Vive L'Empereur! К оружию!»
Люди спешили присоединиться к нему, и повсюду, где он появлялся, толпы людей приветствовали его и плакали от радости. Белые кокарды Бурбонов срывались и затаптывались, а трехцветный знак Империи появлялся на каждой шляпе и в каждой петлице. Все было забыто – войны, страдания, промахи. Народ видел Наполеона и слепо шел за ним. Франции уже стало тошно от Бурбонов. Она оправилась от первого шока поражения и решила, что ее императора жестоко предали в пользу ужасного реакционера, который пытался насадить старый режим, как будто Революции никогда и не было.
Долой Бурбонов, посмевших игнорировать армию, принесшую Франции такую славу. Долой их всех! Слава Богу, маленький император вернулся; он сметет со своего пути врагов Франции, вернет ее на передовые позиции в мире! Vive L'Empereur!
Наполеон продвигался через эти толпы, улыбаясь и принимая один восторженный прием за другим, ведя все возрастающую армию в Париж. Где бы он ни останавливался, толпы людей плясали и пели под его окнами, а войска, которые король Людовик послал для борьбы с ним, просто арестовали своих офицеров-роялистов и предоставили себя в полное его распоряжение. Ветераны его кампаний, которых распустили для мирной жизни, оставляли поля и мастерские, со слезами радости надевали свои старые мундиры и шли, чтобы присоединиться к своему генералу.
В Париже маршал Ней выехал во главе армии, чтобы захватить его, всячески проклиная его перед лицом короля. По мере своего продвижения вперед он слышал о следующей одной победе Наполеона за другой. Его люди роптали, многие дезертировали. Людовик XVIII простил его, но ни он, ни другие маршалы не были признаны старым режимом. Над князем московским все еще продолжали насмехаться как над сыном бондаря, а к его обожаемой жене относились с пренебрежением, пока она со слезами не отказалась бывать при Дворе. Раны от унижения и пренебрежения оставались свежими, и Нею так же не хватало присутствия императора в душном дворце Тюильри, как может заключенному не хватать солнца. В течение всего марша он оставался угрюмым и раздражительным, всеми силами стараясь перебороть дикое желание нарушить обещание, данное презренному королю, и еще раз последовать за призывным барабанным боем величайшего солдата, какого только знало человечество.
Находясь в нескольких милях от штаб-квартиры Наполеона, Ней получил от него личное послание.
Две армии встретились в Безансоне, и среди несдерживаемого энтузиазма Мишель Ней бросился в объятия Наполеона. Все его войско последовало его примеру.
Затем и Мюрат, присоединившийся к союзным силам в 1813 году, публично признал Бонапарта императором и выступил из Неаполя, чтобы его именем завоевать Италию. Повсюду люди, ранее отрекшиеся от него, спешили склониться перед ним и умолять его принять их обратно. Солдаты и политики, оставившие его, потому что верили, что его честолюбие и упрямство приведут к полному краху, забывали обо всем в том сумасшедшем возбуждении, которое сопутствовало его возвращению.
Давнишняя радость битв и побед вновь охватила всех. Освободившись от зависимости от слабого короля и реакционного правительства, армия императорской Франции сметала все на своем пути и двадцатого марта внесла Наполеона в Париж.
Людовик XVIII со своим Двором сбежал в Бельгию. Императора внесли на плечах в Тюильри истерические толпы, и оттуда он выпустил свое обращение.
Он не хотел нарушать парижский договор союзных сил, принятый в 1814 году, намереваясь мирно править в качестве конституционного монарха, восстановленного волей французского народа.
Собравшиеся в Вене представители сильнейших держав ответили на это тем, что объявили его вне закона, врагом общества и приказали своим войскам вступить во Францию. Перед общей опасностью союзные силы за несколько встреч разрешили все свои разногласия. Александр довольствовался Великим герцогством Варшавским, а Пруссия согласилась на рейнские провинции вместо Саксонии. К девятому июня был подписан договор. Но в это время Александр уже покинул Вену. Он выехал из столицы в Хейлброн, чтобы там дождаться подхода своей армии. И в Хейлброне он встретился с женщиной, которая предвидела его вторую битву с Бонапартом.
В эту ночь он никак не мог уснуть. Он шагал взад и вперед по спальной и не мог найти своего обычного успокоения ни в женщинах, ни в молитве, когда его адъютант и доверенное лицо князь Волконский постучал в его дверь.
– В чем дело? – спросил Александр в раздражении.
– Ваше величество, там внизу какая-то женщина хочет видеть вас. Я не посмел отсылать ее без вашего распоряжения… – Волконский выдержал паузу; скольких женщин он допускал к царю за последние несколько месяцев.
– Я никого не жду, – сказал Александр. – Кто она, черт бы ее побрал?
– Она говорит, что ее зовут мадам фон Крюденер, ваше величество.
Фон Крюденер… та самая предсказательница, предвидевшая его победу над Бонапартом еще в то время, когда Бонапарт был на Эльбе…
– Немедленно проводите ее сюда!
Пока царь ждал, он пытался представить ее. Он знал, что она средних лет; женщина с печально известным прошлым, которая внезапно стала религиозной, когда увидела, как один из ее любовников упал замертво на улице перед ее окнами. Но, какой бы она ни оказалась, она может привнести мир в его душу. Наверняка то, что она появилась именно в то время, когда армии Пруссии и Англии приближались к войскам Наполеона и его собственные войска спешили присоединиться к ним, было рукой Божьей.
Дверь опять открылась, и перед ним появился Волконский.
– Баронесса фон Крюденер, ваше величество.
В комнату медленно вплыла высокая фигура. Волконский закрыл дверь, и баронесса откинула длинную вуаль, до этого закрывавшую ее лицо. Даже в тусклом свете свечи Александр заметил, что перед ним удивительной красоты женщина.
Мадам фон Крюденер двигалась по комнате и напевала про себя. Это была хорошо обставленная, элегантная комната, полная цветов, которыми она сейчас и занималась. Она только что поставила большую ветку и теперь отступила назад, чтобы полюбоваться тем, что получилось. Все ей понравилось, и она стала наполнять другую вазу, потому что царь очень любил цветы. Он собирался навестить ее сегодня вечером, и она сама готовила все к его визиту. Начиная с той ночи в Хейлброне он навещал ее каждый день; он привез ее с собой и сюда, в Хайделберг.
Она вздохнула с чувством удовлетворения. Царь оплачивал все ее расходы и обещал взять ее с собой в Париж после победы над Наполеоном. Она знала, что Наполеон будет побежден, и она не уставала твердить об этом Александру. Они вместе много молились.
Как только она вставала на колени, на нее не могло не влиять осознание того, насколько она прекрасна и красноречива, и это еще больше способствовало ее природному дару актрисы. Она считала, что молиться следовало как можно более привлекательно. Коль скоро в результате она спасала души для царства Божия, методы были не столь важны, а поскольку сама она истратила все свое состояние, проповедуя, то не видела никакого греха в том, что принимала деньги от такого богатого человека, как Александр.
За ней следовало множество бедных людей, которых она кормила и одевала за свои счет, а позднее – за счет царя. Ее окружение состояло из раскаявшихся грешников, подобных ей самой, и из отвратительных шарлатанов, прикрывавшихся ее именем. Ее дар давать туманные предсказания завоевал ей широкую популярность, и эти предсказания всегда оказывались достаточно расплывчатыми, чтобы правильно описать любое мало-мальски важное событие.
Талейран был вновь министром иностранных дел, кому доверили миссию спасти то, что он сможет, для своей побежденной страны. Доверил ему эту миссию король, который недолюбливал его и дал это поручение, чтобы избавиться от него при Дворе. Русские и пруссаки были едины в своих требованиях – Польша для России, а Саксония для Пруссии.
Меттерних и Каслриг выслушали их предложения и решили, что им не сыскать лучшего союзника в борьбе с бывшими союзниками, чем министр иностранных дел Франции.
Талейран в полной мере воспользовался завистью и разногласиями, царившими между Австрией и Англией и жестоким русским деспотом, кто вскоре начал подкреплять свои требования угрозами войны в выражениях, тревожно напоминавшими Наполеона.
Между Англией, Австрией и Францией был подписан секретный договор, в нем они обязались оказывать взаимную военную поддержку, в случае, если русско-прусские требования слишком далеко зайдут. То положение, занимаемое на данной конференции Талейраном, ничем не напоминало о поражении, которое понесла его страна, и уже к началу 1815 года Александр почувствовал барьер, воздвигаемый его союзниками между ним и его честолюбивыми замыслами. Это произвело на него поразительное воздействие. Не осталось и следа от его знаменитой мягкости очарования; вместо этого он кричал и бесновался. Однажды, после особенно изматывающих переговоров, он пригрозил выбросить Меттерниха из окна.
Только вмешательство австрийского императора предотвратило вызов царем на дуэль графа. Меттерних за спиной царя насмехался над его варварскими манерами и продолжал мстить за нарушенное обещание русских не реставрировать династию Бурбонов. Александр разрушил все надежды австрийцев на власть; теперь же граф так же поступит и с ними. «Царь продемонстрировал себя никем иным, как варваром, – утверждал Меттерних в беседе с французским и английским министрами. – Он приписывает победу над Наполеоном исключительно себе, как будто Англия с Австрией в этом не принимали никакого участия! А это равносильно трагедии, понеси их страны такие жертвы с целью освобождения Европы от тирании Бонапарта только для того, чтобы она попала под власть Александра и его приверженцев – пруссаков. Как Россия, так и Пруссия показали себя как агрессивные страны, которым нельзя доверять. Их наглость не только дерзка, но и несправедлива…»
Эти первые месяцы 1815 года стали для Александра беспокойными и несчастливыми. В Вене к нему присоединилась императрица Елизавета. Не встречавшись до этого почти два года, они отделились друг от друга и пошли каждый своим путем. Елизавета, как только могла, избегала балов и банкетов, чаще оставалась в своих апартаментах в Хофбурге, в то время как город был охвачен бурным и разгульным весельем. Когда ей все же приходилось сопровождать Александра на официальных приемах, они с достоинством играли свои роли: красивый тиран, чья улыбка смягчалась, только когда он обращался к женщинам, и его величественная жена, драгоценности которой были предметом пересудов в Вене.
После этого они расставались, и Елизавета попадала в объятия своего давнего любовника Адама Чарторицкого. Адам состоял в штабе Александра на Конгрессе. С момента их последней встречи с Елизаветой прошли многие годы, за этот период оба изменяли друг другу; но их взаимная страсть вспыхнула с новой силой, хотя раздували ее теперь не страсти, а чувства.
И Елизавета, и ее любовник были несчастны, но Адам просто из себя выходил по мере того, как его надежды на свободу Польши таяли с каждым высказыванием Александра. Его старый друг опять надул его, и он бросился царице в ноги, умоляя простить его за то, что он ее оставил, и принять вновь.
Александр в это время перемежал часы молитв с приступами жесточайшего распутства. Ошибки, которые он допускал во Франции, повторились и в Вене. Чувственная лихорадка будоражила его кровь, и уравновешивало ее только смятение ума. Одним из первых его подвигов было совращение любовницы Меттерниха, надменной и прекрасной герцогини Саганской, которая смогла противиться ему всего лишь несколько часов. Она и не догадывалась о том, что обладание ее телом было лишь местью Меттерниху, и о том, что, когда Александр ушел от нее, он погрузился в цепенящую молитву, больше напоминавшую транс. Он танцевал, обедал и распутничал с венскими женщинами, принадлежавшими всем классам, цинично считая их самыми умелыми в мире в этих вопросах, а потом покидал их и предавался мучительным размышлениям о том, почему Господь позволяет, чтобы его слугу так третировали им же освобожденные нации.
В последние дни февраля он прошел в апартаменты своей жены в Хофбурге и попросил одну из ее дам, мадемуазель Штурц, пойти с ним. В этом не наблюдалось никаких распутных намерений; эта самая Штурц слыла широкоизвестным мистиком, репутация ее была безупречна.
Александр принимал ее в одиночестве. Он уже и раньше беседовал с ней, и нашел, что простота ее действовала на него благотворно.
– Простите за вторжение, мадемуазель, – сказал он, – я был бы очень благодарен, если бы вы уделили мне несколько минут.
Он уронил голову на руки и мрачно уставился на ковер.
– Я устал, у меня совсем не осталось сил. Может быть, вы сможете утешить меня.
Молодая женщина села рядом и по-доброму взглянула на него.
– Вам нужен советчик, ваше величество, – мягко заговорила она. – Хотите, чтобы я помолилась за вас? Если хотите, я начну сейчас же.
Он жестом выразил свое согласие и закрыл глаза. У него очень сильно болела голова, и все его тело парализовало отчаяние.
– Господь Бог оставил меня, – пробормотал он тихо. – Я разбил Наполеона, и все, что я хочу, это обеспечить всеобщий мир, но все стараются помешать мне. Я же объяснил им, что это не мое желание, а воля Бога. Они просто не слушают меня! – Его лицо пылало; он снова начинал сердиться.
Он должен захватить Польшу. Разве он этого не заслужил, как награду Господа за все, чего он достиг?
Штурц опустилась на колени и начала молиться шепотом, а он сидел и наблюдал за нею. Ее благочестие наполнило его тягостным стыдом. Он содрогнулся, вспомнив те часы, которые он провел с самыми разными женщинами. Он старался бороться с этой стороной своей натуры, расстался с Марией, потому что чувствовал, что должен быть достоин той победы, которую Господь даровал ему. А теперь, уже после победы – эта Саган, принцесса Аспергская, герцогиня Орчи, и одному Богу известно, сколько еще.
В конце концов он был внуком Екатерины Великой, наследником «Северной Мессалины». Он вновь склонил голову и начал повторять молитвы за мадемуазель Штурц. Позднее она попросила разрешения прочитать ему полученное ею письмо. Он чувствовал себя отдохнувшим и спокойным впервые за много недель и сразу же согласился. Письмо было от русской дворянки, обладавшей пророческим даром. Она давно уже предсказывала победу царя и его избранность Богом. Пророчество это было сделано перед широким кругом собравшихся, среди которых была и мадемуазель Штурц. В недавнем письме она опять упоминала Александра и в деталях предсказывала его триумф над силами дьявола.
– Она замечательная женщина, ваше величество, – закончила мадемуазель Штурц. – Мне хотелось бы, чтобы вы приняли ее. Меня глубоко поразил ее спиритуализм, а ее способность к предсказаниям просто удивительна.
– Она только что предсказала мне победу над Антихристом, – сказал Александр. – Но я уже победил его, мадемуазель. Он сейчас на Эльбе…
Мадемуазель поднялась и присела в реверансе, и он тоже встал, заканчивая этим их разговор.
– Мадам де Крюденер никогда не ошибается, ваше величество, – спокойно возразила она.
– Я запомню ее имя, – пообещал он, когда уже выходил из комнаты.
Вечером шестого марта пять представителей великих держав встретились в доме австрийского министра иностранных дел и после длительного, сердитого обсуждения, не пришли ни к какому соглашению. Александр выслушал отчет о встрече и отправился спать. Но он не смог заснуть до рассвета, приняв решение пойти войной против Австрии и Англии. Миротворец вынужден опять вынуть меч из ножен.
Это умозаключение наполнило его яростью и счастьем, и он, улыбаясь, забылся сном.
Он пил шоколад в своей комнате, когда слуга объявил о прибытии австрийского министра иностранных дел. Александр взглянул на часы – четверть девятого утра. Он засомневался при воспоминании о том, что прошлой ночью он решил начать с ним войну – прошлой ночью, когда Меттерних стал опять возражать против его предложений.
– Какого черта ему нужно? – в гневе воскликнул он.
– Он говорит, что это крайне важно, ваше величество. Он только Что побывал у императора Франца.
Неужели возможно, что Меттерних наконец-то образумился? Может быть, он хочет согласиться с предложениями русских?
– Проводите графа сюда, – приказал Александр.
Меттерних был, как всегда, безукоризненно одет, но лицо его выглядело очень бледным. Он низко поклонился царю.
– Приношу свои извинения, ваше величество, что потревожил вас в столь ранний час. Причиной этого могло бы быть только самое серьезное развитие событий. А оно, к сожалению, и является таковым.
Глаза Александра сузились. Несмотря на учтивость дипломата, было очевидно, что Меттерних глубоко потрясен, и инстинкт подсказывал царю, что необходимо оставаться спокойным и продлить то состояние беспокойства, в котором находился его собеседник. Что бы ни случилось, они вновь нуждались в нем, мрачно подумал он.
– Полагаю, что вы прямо от императора Франца, – заметил российский государь.
– Да, ваше величество, и он поручил мне направиться прямо к вам.
Менее часа тому назад правитель Австрии стоял в халате, весь дрожа, жалобно причитая, что, если царь слишком отдалился от них в результате отношения к нему на Конгрессе, если он покинет их теперь, можно будет уповать только на Бога… И на этот раз Меттерних согласился с точкой зрения своего господина. Без Александра ни у кого из них не оставалось никакой надежды на спасение.
– Садитесь, граф, и расскажите об этом серьезном развитии событий, – холодно приказал Александр.
Меттерних продолжал стоять, а его изящная рука все время теребила широкий атласный галстук на шее.
– Сегодня утром я получил донесение из Генуи, – начал он. – Наполеон сбежал с Эльбы.
Император Франции высадился в Каннах в сопровождении небольшого отряда гвардии, прибывшей вместе с ним с Эльбы. Уже через несколько часов их количество значительно увеличилось за счет добровольцев из каждой близлежащей деревушки или городка. Весть летела впереди них, передаваясь из уст в уста: «Император вернулся! Vive L'Empereur! К оружию!»
Люди спешили присоединиться к нему, и повсюду, где он появлялся, толпы людей приветствовали его и плакали от радости. Белые кокарды Бурбонов срывались и затаптывались, а трехцветный знак Империи появлялся на каждой шляпе и в каждой петлице. Все было забыто – войны, страдания, промахи. Народ видел Наполеона и слепо шел за ним. Франции уже стало тошно от Бурбонов. Она оправилась от первого шока поражения и решила, что ее императора жестоко предали в пользу ужасного реакционера, который пытался насадить старый режим, как будто Революции никогда и не было.
Долой Бурбонов, посмевших игнорировать армию, принесшую Франции такую славу. Долой их всех! Слава Богу, маленький император вернулся; он сметет со своего пути врагов Франции, вернет ее на передовые позиции в мире! Vive L'Empereur!
Наполеон продвигался через эти толпы, улыбаясь и принимая один восторженный прием за другим, ведя все возрастающую армию в Париж. Где бы он ни останавливался, толпы людей плясали и пели под его окнами, а войска, которые король Людовик послал для борьбы с ним, просто арестовали своих офицеров-роялистов и предоставили себя в полное его распоряжение. Ветераны его кампаний, которых распустили для мирной жизни, оставляли поля и мастерские, со слезами радости надевали свои старые мундиры и шли, чтобы присоединиться к своему генералу.
В Париже маршал Ней выехал во главе армии, чтобы захватить его, всячески проклиная его перед лицом короля. По мере своего продвижения вперед он слышал о следующей одной победе Наполеона за другой. Его люди роптали, многие дезертировали. Людовик XVIII простил его, но ни он, ни другие маршалы не были признаны старым режимом. Над князем московским все еще продолжали насмехаться как над сыном бондаря, а к его обожаемой жене относились с пренебрежением, пока она со слезами не отказалась бывать при Дворе. Раны от унижения и пренебрежения оставались свежими, и Нею так же не хватало присутствия императора в душном дворце Тюильри, как может заключенному не хватать солнца. В течение всего марша он оставался угрюмым и раздражительным, всеми силами стараясь перебороть дикое желание нарушить обещание, данное презренному королю, и еще раз последовать за призывным барабанным боем величайшего солдата, какого только знало человечество.
Находясь в нескольких милях от штаб-квартиры Наполеона, Ней получил от него личное послание.
Две армии встретились в Безансоне, и среди несдерживаемого энтузиазма Мишель Ней бросился в объятия Наполеона. Все его войско последовало его примеру.
Затем и Мюрат, присоединившийся к союзным силам в 1813 году, публично признал Бонапарта императором и выступил из Неаполя, чтобы его именем завоевать Италию. Повсюду люди, ранее отрекшиеся от него, спешили склониться перед ним и умолять его принять их обратно. Солдаты и политики, оставившие его, потому что верили, что его честолюбие и упрямство приведут к полному краху, забывали обо всем в том сумасшедшем возбуждении, которое сопутствовало его возвращению.
Давнишняя радость битв и побед вновь охватила всех. Освободившись от зависимости от слабого короля и реакционного правительства, армия императорской Франции сметала все на своем пути и двадцатого марта внесла Наполеона в Париж.
Людовик XVIII со своим Двором сбежал в Бельгию. Императора внесли на плечах в Тюильри истерические толпы, и оттуда он выпустил свое обращение.
Он не хотел нарушать парижский договор союзных сил, принятый в 1814 году, намереваясь мирно править в качестве конституционного монарха, восстановленного волей французского народа.
Собравшиеся в Вене представители сильнейших держав ответили на это тем, что объявили его вне закона, врагом общества и приказали своим войскам вступить во Францию. Перед общей опасностью союзные силы за несколько встреч разрешили все свои разногласия. Александр довольствовался Великим герцогством Варшавским, а Пруссия согласилась на рейнские провинции вместо Саксонии. К девятому июня был подписан договор. Но в это время Александр уже покинул Вену. Он выехал из столицы в Хейлброн, чтобы там дождаться подхода своей армии. И в Хейлброне он встретился с женщиной, которая предвидела его вторую битву с Бонапартом.
В эту ночь он никак не мог уснуть. Он шагал взад и вперед по спальной и не мог найти своего обычного успокоения ни в женщинах, ни в молитве, когда его адъютант и доверенное лицо князь Волконский постучал в его дверь.
– В чем дело? – спросил Александр в раздражении.
– Ваше величество, там внизу какая-то женщина хочет видеть вас. Я не посмел отсылать ее без вашего распоряжения… – Волконский выдержал паузу; скольких женщин он допускал к царю за последние несколько месяцев.
– Я никого не жду, – сказал Александр. – Кто она, черт бы ее побрал?
– Она говорит, что ее зовут мадам фон Крюденер, ваше величество.
Фон Крюденер… та самая предсказательница, предвидевшая его победу над Бонапартом еще в то время, когда Бонапарт был на Эльбе…
– Немедленно проводите ее сюда!
Пока царь ждал, он пытался представить ее. Он знал, что она средних лет; женщина с печально известным прошлым, которая внезапно стала религиозной, когда увидела, как один из ее любовников упал замертво на улице перед ее окнами. Но, какой бы она ни оказалась, она может привнести мир в его душу. Наверняка то, что она появилась именно в то время, когда армии Пруссии и Англии приближались к войскам Наполеона и его собственные войска спешили присоединиться к ним, было рукой Божьей.
Дверь опять открылась, и перед ним появился Волконский.
– Баронесса фон Крюденер, ваше величество.
В комнату медленно вплыла высокая фигура. Волконский закрыл дверь, и баронесса откинула длинную вуаль, до этого закрывавшую ее лицо. Даже в тусклом свете свечи Александр заметил, что перед ним удивительной красоты женщина.
Мадам фон Крюденер двигалась по комнате и напевала про себя. Это была хорошо обставленная, элегантная комната, полная цветов, которыми она сейчас и занималась. Она только что поставила большую ветку и теперь отступила назад, чтобы полюбоваться тем, что получилось. Все ей понравилось, и она стала наполнять другую вазу, потому что царь очень любил цветы. Он собирался навестить ее сегодня вечером, и она сама готовила все к его визиту. Начиная с той ночи в Хейлброне он навещал ее каждый день; он привез ее с собой и сюда, в Хайделберг.
Она вздохнула с чувством удовлетворения. Царь оплачивал все ее расходы и обещал взять ее с собой в Париж после победы над Наполеоном. Она знала, что Наполеон будет побежден, и она не уставала твердить об этом Александру. Они вместе много молились.
Как только она вставала на колени, на нее не могло не влиять осознание того, насколько она прекрасна и красноречива, и это еще больше способствовало ее природному дару актрисы. Она считала, что молиться следовало как можно более привлекательно. Коль скоро в результате она спасала души для царства Божия, методы были не столь важны, а поскольку сама она истратила все свое состояние, проповедуя, то не видела никакого греха в том, что принимала деньги от такого богатого человека, как Александр.
За ней следовало множество бедных людей, которых она кормила и одевала за свои счет, а позднее – за счет царя. Ее окружение состояло из раскаявшихся грешников, подобных ей самой, и из отвратительных шарлатанов, прикрывавшихся ее именем. Ее дар давать туманные предсказания завоевал ей широкую популярность, и эти предсказания всегда оказывались достаточно расплывчатыми, чтобы правильно описать любое мало-мальски важное событие.