Страница:
— Приятного ленча, — сказал он. — Кто приходит?
— Жены атташе: шифрбюро, кадров, военного, военно-морского и военно-воздушного. Страшны как смерть — все, кроме Рейчел Патерсон.
— Ты прекрасно со всеми ладишь, — сказал он, чтобы сделать ей приятное.
— А как же иначе. За двадцать лет я должна была чему-нибудь научиться. Говорят только о спортивном празднике, детском саде... что собираются делать во время следующего отпуска. Боже мой, какие же зануды. — Она услышала, как закрылась дверь, а как только он вышел, сразу же прекратила делать вид, будто распечатывает письма.
Одно письмо было от друга, которому хотелось бы получить приглашение и остановиться у них во время поездки в Соединенные Штаты этим летом. Другое — коротенькая записка от второго сына, сообщавшего, что у него кончились деньги. Чертов Фергус. Черт бы его побрал за то, что пытается дипломатничать с ней. «Ты прекрасно со всеми ладишь». Как будто она жена какого-нибудь третьего секретаришки и в первый раз принимает гостей. Конечно, она хорошо ладит с женами подчиненных. Она уже давно взяла себе за правило, что обязана быть любезной с ними. Она знала, как быть приятной, снисходительной и значительной одновременно. Они не были к ней привязаны, но нельзя сказать, что ее недолюбливают; к ней относятся с почтением, а именно этого она и добивалась. Она подумала о Лодере, и кровь бросилась ей в голову, по шее пошли красные пятна. Он, по-видимому, разнюхал, что она спала с его собственным помощником Джо Маклеодом. Уже три недели Маклеод уклоняется от свиданий. Отнекивается вежливо и убедительно. То занят по работе, то уже договорился с другим человеком на это время. Дважды вообще не пришел, и она по часу прождала его в номере, который они снимали в мотеле в десяти милях выше по Потомаку. Он был намного моложе ее, пылкий любовник, без тени сантиментов или душевных потрясений. Все было отлично: когда речь шла о постели, она забывала про все на свете и свои классовые предубеждения в том числе. Маклеод был джентльменом не в большей степени, чем Лодер, но отличался ростом шесть футов два дюйма, привлекательной внешностью и недюжинной силой. Это был ее первый молодой мужчина, и теперь, когда он так легко бросил ее, она в полной мере почувствовала, на какое унижение пошла, взяв его в любовники. Гоняться за молоденькими мальчиками — дурной признак. Если женщину влечет к мужчинам в возрасте ее сына, значит, она выходит в тираж.
Но он человек исключительно благоразумный, и она нисколько не сомневалась, что среди его коллег не будет никаких сплетен или пошлых намеков. Она всегда выбирала мужчин, которые больше теряли, раскрывая рот, нежели выигрывали, распуская язык. Ее любовниками всегда были мужчины с честолюбием, которые предпочитали не превращаться в ее врагов, получая отставку.
Теперь наступил ее черед. И все из-за того, что муж разоткровенничался с этим неумытым животным, проявляя невероятную заботу о безопасности. Она разрывала конверты один за другим, без всякого удовольствия прочитывала письма, а потом скрепила их вместе, чтобы не забыть ответить. Вынув сигарету, стала безуспешно искать спички. Ее настольная зажигалка не работала, она знала об этом, но все равно инстинктивно пощелкала рычажком. Искра не высекалась. Эту старомодную модель подарили ей с Фергусом много лет назад сотрудники в одном из предыдущих посольств по случаю какого-то торжества. Выругавшись, она перерыла все ящики письменного стола. Спичек не было. Проще было положить сигарету на место, но вдруг ей обязательно потребовалось закурить. Ей просто необходимо найти зажигалку. Просто смешно не закурить, когда так хочется.
Она встала и поднялась наверх. Кабинет Фергуса располагался по соседству с ее комнатой — с педантичной тщательностью обставленное и поддерживаемое в идеальном порядке рабочее помещение. Никаких уступок личным вкусам; он наотрез отказался от ее предложения помочь ему украсить комнату, когда они сюда приехали. В комнате стоял огромный, без всяких излишеств, письменный стол, безобразная складная настольная лампа, от пола до потолка книжные шкафы и маленький шкафчик для документов. Единственной домашней деталью была фотография жены и детей. В шкатулке шагреневой кожи, тоже подаренной, нашлись сигареты, но никаких следов ни настольной зажигалки, ни спичек. Она открыла два ящика и только тогда нашла то, что искала. Зажигалка лежала в самой глубине ящика, аккуратно упакованная в коробочке, лежавшей в замшевом мешочке. Вынув эту занятную вещицу, она принялась ее рассматривать: ни разу Фергус не пользовался этой зажигалкой. Совершенно новая, отливающая особым блеском, какой бывает только у золота высокой пробы. Каким образом, черт побери, у него появилась такая вещица — он никогда не покупал себе дорогих безделушек. Она нажала на крошечный рычажок — появился язычок голубого пламени. Она прикурила сигарету и машинально продолжала крутить зажигалку в руках. Золото. На донышке видно клеймо. Прекрасно отгравированная, продолговатая, очень элегантная. Она рассмотрела коробку. «Тиффани». Да, вещь очень дорогая. Не может быть и речи, чтобы Фергус купил ее для себя. Когда мысль обрела законченность, она чуть не подавилась дымом и закашлялась. У него кто-то есть. Не женщина — в этом она не сомневалась. Боже, только бы не женщина. Отказавшись от нее, быть способным заниматься этим с другой женщиной... Этого она не перенесет. Эту мысль она отставила тут же, об этом даже нечего говорить. Есть предел, до которого она могла дойти, будучи замужем за гомосексуалистом. Нормальные отношения с другой женщиной находились по ту сторону этого предела. Это, естественно, мужчина. У Фергуса наверняка есть мужчина, любовник. Богатый любовник. Она стояла посредине кабинета, сигарета торчала изо рта, рука сжимала зажигалку, как талисман. Руки тряслись. Все эти годы, издеваясь над ним, она унижала его, но была уверена, что он ведет жизнь евнуха, и вот в конце концов сама оказалась обманутой. Поэтому он спокойно переносил ее запугивания и оскорбления, которыми она осыпала его, когда ей хотелось сделать ему больно, ведь у него была своя отдушина.
Она захватила зажигалку в свою комнату. Постояла, раздумывая, куда бы ее положить. Он не увидит ее и начнет искать, но в ее сумочку не сообразит заглянуть. Она положила зажигалку в отделеньице с молнией и застегнула. Он не найдет зажигалку и поневоле обратится к ней. И вот тогда наступит ее время.
Она посмотрела на часы, но дрожь все еще не унялась. Времени половина двенадцатого. Она спустилась вниз, чтобы проследить, как расставлены цветы, и переговорить с экономкой о меню на ужин. Вечером ожидалось восемнадцать гостей.
— Это, конечно же, зависит целиком и полностью от девушки. — Фергус Стефенсон прихлебнул вина. Прекрасный легкий рислинг делал честь рыбе. Лодер, по-видимому, ел с удовольствием: неторопливо и одновременно вел беседу. Они обсуждали это, потому что Фергус рассказал о разговоре с Ричардом Патерсоном. Лодер в двух словах изложил свое мнение о полковнике. Естественно, после этого зашел разговор о Джуди Ферроу.
— Я знаю, — сказал он, — что вам очень не нравится обсуждать подобные дела, поскольку вы считаете это грязной работой: копаться в личной жизни других людей. Но это приходится делать, мистер Стефенсон, и кто-то должен этим заниматься.
— Конечно, это необходимо, — заметил Фергус. — Просто противно. Мне жалко эту девушку, миссис Ферроу. Возможно, она говорит правду и их отношения совершенно невинные.
— Я не сомневаюсь, что она говорит правду, — признался Лодер. — Поначалу я не был уверен, а теперь поверил ей. Она не задумала ничего плохого, но с неизбежностью наступит момент, когда на нее попробуют давить. Я ее предупредил, но она и слышать ничего не хочет. Она, скажу я вам, может быть ой-ой-ой какой упрямой бабой.
Услышав это слово, Фергус улыбнулся, хотя должен был бы передернуться. Лодер нравился ему все больше и больше. Как это французы говорят, когда хотят определить такие отношения: nostalgie de la bou. Это выражение не переводится и означает импульсивное побуждение посещать не очень приличные места и заводить друзей положением ниже твоего. Желание поваляться в грязи. Жалкая, неадекватная попытка переложить сжатую французскую фразу на лишенный той же выразительности язык. Но что бы там ни было, общение с Лодером доставляло ему удовольствие.
— Вы уверены, что этот, как его... Свердлов, будет шантажировать ее, всячески нажимать? — спросил он. — А не может оказаться, что это просто дружба?
— Нет, если дело касается Свердлова, исключено, — возразил Лодер. — Мы его хорошо знаем, мистер Стефенсон. Такие не дружат. Должен вам сказать, что мы долго не могли вычислить его. Только после полутора лет его пребывания здесь мы сумели выяснить, что он тот самый Свердлов, который был в Венгрии.
— Как вам это удалось?
— Обычная проверка, то, что мы должны делать как можно чаще и не делаем только из-за того, что утопаем в бумагах. Я ознакомился с его послужным списком. В течение двух лет он был произведен из лейтенантов в полковники, приблизительно тогда же, когда произошло восстание. Потом скромное назначение в Копенгаген. Это никак не вяжется с его повышением. Копенгаген для него был своего рода мезальянсом. Назначение в Копенгаген было сделано не в расчете на перспективу, а для отвода глаз; просто ему предоставили возможность отсидеться в тени после Будапешта. Он пробыл там четыре года. Потом короткая командировка в Берлин, и он исчез из поля зрения, очевидно, был в Москве. Затем он приезжает сюда. Помощником старой армейской клячи Голицына. Я проследил его передвижения и тут же увидел, что этот Свердлов и Свердлов, отличившийся в Будапеште, — одно и то же лицо. Это значит, что он из КГБ и, по-моему, начальник Голицына, а не подчиненный. Вам по-прежнему кажется, что он угощает и ублажает миссис Ферроу только за ее голубые глазки?
— Нет, не кажется, — сказал Стефенсон, — если он такого сорта человек, не кажется.
Лодер закурил сигарету.
— Свердлов безжалостный человек, — подтвердил он. — Суды, расстрелы и тому подобное. Я еще не сказал ей, но в решающий момент скажу. Тогда посмотрим, как она запляшет. Возможно, это будет таким ударом, что она захочет работать с нами против него.
— Но разве это не опасно? — Фергус с удивлением посмотрел на него.
— Да, очень. За то, что якшаешься с такими людьми, нужно платить. Вот пусть она и платит.
— Не хочу вас обижать, — сказал Фергус, — но это дело грязное. И мне жаль ее.
— Во всяком случае, мне удалось успокоить американцев, — сказал Лодер. — Они отдали ситуацию под наш контроль. Я регулярно их информирую и сам установил наблюдение за миссис Ферроу. Из ваших слов явствует, что полковник Патерсон не будет больше с ней встречаться, так что главная проблема — с плеч долой.
— Фактически он готов был написать на нее донос. Только не знает о чем. По правде говоря, он в моих глазах пал. И жена моя тоже весьма невысокого о нем мнения — время от времени он упоминал Маргарет, чтобы сохранить видимость нормальных отношений.
— У нее наметанный глаз, — заметил Лодер. — Но отсюда нам не грозит опасность. Насколько могу судить, он заложил бы собственную мать, если бы от этого выиграла его карьера.
Подали кофе, и Стефенсон заказал рюмку «Вильяма» — терпкий запах груш защекотал ноздри Лодера. Он отметил умеренность посланника: тот пил очень немного, но всегда самое лучшее, курил мало и никогда не закуривал между блюдами. Он выбрал ликер, о котором Лодер даже не слышал, и запах ему очень понравился. Любопытный человек, выдержанный, но в глубине души может смотреть на вещи не без цинизма. Человек высокообразованный, но без тени заносчивости или самомнения. Находясь в его компании, Лодер не хотел бы совершить досадный промах. Он никогда бы не поверил, что можно испытывать симпатии к кому-либо, занимающему такой пост, как Стефенсон. Он подумал об этой крикливой корове с ее обесцвеченными серебристыми волосами и надменным видом, которая умудрилась завлечь Джо Маклеода, подчиненного Лодера. Достопочтенная миссис Стефенсон. Дочь пэра, потомок целой галереи политиков, родственница шотландского герцога. Он не находил ни одного приличного слова, чтобы назвать ее про себя. Спит с мужиком, годящимся ей в сыновья, в каком-то паршивом мотельчике два раза в неделю. Он вспомнил ее с отвращением. Он сказал Маклеоду пару теплых слов — достаточно, чтобы тот наверняка понял, что спать с женами посланников не рекомендуется, как и вообще с женами, если уж на то пошло, любых сотрудников посольства, не говоря уж о том, какая непростительная глупость раскрывать в их присутствии рот, распространяясь о государственных секретах. Он буквально убил его, но тут же воскресил, потому что Маклеод был очень хорошим работником и мог позволить себе ошибку, не испортив карьеры. Но одну, не больше. Лодер был уверен, что тот вряд ли совершит другую оплошность.
Помимо этого, он и сам решил несколько отступить от инструкций. Ему полагалось доложить своему начальству в Лондоне о поведении миссис Стефенсон. Но он этого не сделал. И ни за что не сделает, но только ради ее мужа. Большой беды она не принесет, разве что попадет в скандал, а из того, что он услышал от Маклеода, можно было сделать вывод, что она достаточно искушенная женщина, чтобы не доводить до сплетен. К тому же Фергус все знал. Лодеру было очень жаль его: бедняга, терпит жену, которая делает такие вещи, к тому же год за годом. Лодер с удовольствием оторвал бы ей голову. Разве можно так обращаться с таким человеком, как Стефенсон.
— Сигарету? — Он предложил свои, и Стефенсон взял одну. Лодер обратил внимание, что посланник курит «Бенсон-энд-Хеджес», и специально купил их.
— Спасибо. — Стефенсон пошарил в кармане. — Боюсь, у меня нет зажигалки. Наверное, забыл дома. — Он прикурил от спички Лодера. Зажигалка осталась в ящике письменного стола на своем обычном месте.
Он допил кофе и заплатил по счету. Лодер поблагодарил за приятный ленч и неуверенным тоном пригласил Стефенсона встретиться за ленчем в конце месяца.
Стефенсон сказал, что с величайшим удовольствием, если только позволит расписание.
Он посмотрел на Анну Скрябину. Та положила почту ему на стол — аккуратно разобранную и разложенную по пачкам, но не ушла, а остановилась у стола.
— Да?
Она опустила глаза, потом посмотрела на него, нервно перебирая руками:
— Я вскрыла письмо, товарищ Свердлов. Вы знаете, на нем не было никаких пометок, что оно личное. Извините.
— Раз нет пометок, вы не виноваты, — сказал Свердлов.
Она раздражала его, егозила перед ним, глупо улыбалась, так что хотелось просто сграбастать ее за задницу и вышвырнуть вон. Она, должно быть, начинала чувствовать, что ей не удается втереться к нему в доверие. А поэтому делала новую ошибку, действуя еще более напористо, вместо того чтобы переменить тактику. Подобно многим женщинам, обученным действовать определенным способом, она не умела импровизировать.
— Которое письмо?
— Вот это, товарищ Свердлов. — Она перегнулась через стол и дотронулась пальцем до одной из пачек. От нее пахло дорогими французскими духами, которые он тоже начал ненавидеть. Он отпустил ее и, пока она не вышла из комнаты, не стал читать письмо.
Оно пришло с диппочтой, прислал его Григорий Томаров, знавший его с женитьбы и бывший свидетелем на их свадьбе. В конверт было вложено официальное извещение, что его жена Елена подала на развод. Томаровское письмо содержало четыре страницы рукописного текста. Свердлов спокойно прочитал его, отбросив извещение в сторону. Елена чувствует себя несчастной. Жалуется на одиночество и на то, что он редко пишет. Григорий буквально рассыпался в извинениях, словно жена после трех лет жизни порознь не имеет права на такие чувства. И совсем извиняющимся тоном он добавил, что жена опасается, не завел ли Свердлов другую женщину, хотя, конечно, это не больше чем плод ее воображения.
Развод не только не вызывается необходимостью, но был бы и серьезной политической ошибкой. Томаров настаивал, чтобы Свердлов ненадолго приехал в Россию и помирился с женой. Он утверждал, что она все еще любит его и с радостью возьмет назад свое заявление.
Его совет подсказан любовью к ней и к Свердлову; старику больно видеть, как молодые люди совершают ошибку. Письмо заканчивалось предложением, чтобы Свердлов взял краткосрочный отпуск и прилетел как можно скорее, пока Елене не дали развод.
Свердлов положил письмо на стол, прикрыв им извещение. Закурил. Итак, Елена одинока, подозревает его в неверности. Она несчастлива из-за жизни врозь. Очень резонно. Все говорит за то, что его жена стала такой же, как все остальные женщины. Зависимой, неуверенной, женственной. Год назад такое письмо Томарова привело бы его в восторг. Он мог бы уговорить Елену передумать, стоило только затащить ее в постель. Он знал это, он всегда это знал. Но он всегда знал и то, что такая победа вызывает у нее чувство сопротивления. Проиграв, она начинает презирать себя за это и все равно отдаляется от него. Если он поедет домой и уговорит ее взять заявление назад, согласится ли она оставить клинику и приехать в Вашингтон, захочет ли иметь ребенка и вести себя как нормальная жена? Он взял письмо Томарова еще раз и снова отложил. Хорошо, представим, что я вернулся домой, думал он, но хочу ли я, чтобы она вела себя как нормальная жена? Что я сам чувствую, как сказались на мне три года разлуки? Ответ на этот вопрос он знал. Знал уже давно. Он очень четко сформулировал его Джуди Ферроу, когда сказал, что его жена не значит для него ничего, как и его политические взгляды.
Он мог бы слетать на недельку домой. Если, как он подозревал, Голицын и другие ретрограды в разведке ведут атаку на его позиции, тогда ему повредит утрата дочери героического Юрия Максимова, развод по ее инициативе и по причинам, которые враги за его спиной без труда превратят в политический капитал.
Он раздавил сигарету и выругался. На столе высилась гора бумаг, и хотя он не испытывал энтузиазма по поводу большей их части, однако был раздражен тем, что домашние проблемы оторвали от более важных дел. Вместе с тем Свердлова привело в бешенство письмо Томарова; его поучительный тон, словно они с Еленой пара подростков, а не зрелые взрослые люди, которым пришлось провести значительную часть своей семейной жизни раздельно. Елена не отличалась привязанностью к домашнему очагу, не тяготилась пустой квартирой. Карьеристка по натуре, она готова была пожертвовать многим, включая и мужа, чтобы вести тот образ жизни, который ее устраивал. Если они разведутся, это может оказаться политическим просчетом, но эмоциональной раны ему не нанесет. Он подумал о том, что голицинский соглядатай прочитал это письмо. Конверт она уничтожила, так что не докажешь, был на нем гриф или нет. Теперь, узнав о разводе, Голицын испытал, несомненно, огромное удовольствие. Елена Максимова была женщиной в его вкусе — теоретически, по крайней мере. Себе он выбрал толстую простушку из родных мест, для которой слово равенство было чем-то непонятным.
Для Голицына его развод — настоящий подарок. Свердлов запер извещение и томаровское письмо в ящик письменного стола и еще раз выругался по поводу того, что жена не предупредила его заранее. Если бы это случилось до смены правительства в Москве, он бы спокойно дал ее заявлению идти своим чередом и не прореагировал бы на него. Теперь же это было бы неумно. Возможно, даже не безопасно.
Придется ехать домой и встретиться с ней.
Он вызвал Анну Скрябину и продиктовал телеграммы: одну — Томарову, другую — жене. После этого велел заказать место на самолет в Москву на конец недели.
Они сидели за ленчем, и на этот раз место выбрала она. Это была маленькая территория в центре Манхэттена, где кормили просто, но добротно блюдами итальянской кухни и куда вряд ли забредает кто-нибудь из дипломатов. Последний месяц они проводили вместе два-три вечера в неделю, и он часто уговаривал ее встретиться за ленчем. Перед Свердловым стояло неизменное виски, он обещал ей попробовать кьянти, но без энтузиазма.
— Почему я должен почувствовать себя по-другому? Разлука не способна сделать сердце более нежным. Только память и страдает.
— Ты не хочешь с ней помириться?
— Нет, — сказал Свердлов. — Чем ближе мой отъезд, тем меньше мое желание увидеться с ней. Пожалуйста, не смотри на меня так, не пытайся быть доброй христианкой и не уговаривай меня любить жену. Любить просто потому, что она жена. Наша свадьба обошлась без церковного благословения.
— Не стоит напоминать мне об этом, — сказала Джуди. — Я и не стараюсь быть хорошей христианкой.
— Тогда ты пытаешься убедить себя, будто тебе все равно, — предположил он. — Будто я буду счастливее, любя ее, и что ты совсем не ревнуешь. Понимаю. Дразнить тебя не буду, извини. — Он взял ее руку и поцеловал. Она царапнула его руку ногтями. — Так праведники не поступают, — заметил он. — Тебе следует быть кроткой и покорной. Смотри, остались следы!
— Сам заслужил, — парировала она. — Хотя бы минуту ты можешь быть серьезным?
— Хорошо, буду серьезным, если ты настаиваешь. Но, когда я с тобой, я не могу быть серьезным. Я могу быть только счастливым. И я не чувствую себя счастливым со своей женой. Это ответ на твой вопрос?
— Нет, вовсе нет, это ставит еще один вопрос. Если ты ее не любишь и хотел бы развестись, зачем же ты летишь туда, чтобы помешать ей?
— Ага. — Он запрокинул голову назад и полуприкрыл глаза. — Ага, на этот вопрос нелегко ответить. И дело тут вовсе не во мне и Елене. Дело в политике.
— Не понимаю, — сказала Джуди. — При чем тут политика? Это же твоя частная жизнь.
— А что, на Западе женитьба или развод не влияют на карьеру? Ну-ну, давай, видишь, ты сама-то ничего не знаешь о собственном обществе.
— Я говорю о твоем обществе, не о своем. Я думала, у вас развод получают так же просто, как делают аборт. По требованию.
— Это зависит от того, кто ты, — пояснил он. — Это не должно было бы влиять, но влияет. Не улыбайся, я тебе ничего не уступил. Моя жена — известная личность, из важной семьи. Если она разведется со мной, это отразится на моей карьере. Развод ей дадут, но моему начальству это не понравится. Вот о чем я думаю сейчас.
— Не знала, что ты такой честолюбивый, — сказала Джуди.
— Я хочу остаться в живых.
— Шутишь!
— Чуть-чуть, но не совсем. Почему ты не ешь, остынет.
— Федор, перестань говорить такое. Ты профессиональный военный на дипломатическом посту, разве развод может быть для тебя до такой степени опасен? Боже мой, ты же не на дочери Сталина женат!
— Ее отец был знаком с ним. Разве твой посольский не рассказал обо мне?
— Нет, — сказала Джуди. — Ни слова. Я звоню ему каждый раз, как мы встречаемся. Я же говорила тебе.
— Ведь я тебе нравлюсь, да?
— Да. Ты же знаешь, что нравишься.
— Очень?
— Довольно сильно. — Она стала чертить ножом узоры на клетчатой скатерти. — Надолго ты уезжаешь?
— Не знаю. Это зависит от того, сколько уйдет времени на то, чтобы убедить ее забрать заявление. Перестань резать скатерть и посмотри на меня. Когда я вернусь, мы увидимся?
— А вдруг ты и не захочешь, кто знает, вдруг ты снова влюбишься в жену, когда увидишь ее! Если ты не позвонишь, я все пойму. Мне все равно.
— Если тебе все равно, — громко рассмеялся он, — отчего же у тебя такой несчастный вид? Послушай меня, я не мальчик, спешащий домой к разбитой любви. Я отсутствовал три года, и только беспокойство за собственную шкуру заставляет меня возвращаться к ней. Она для меня ровно ничего не значит. Я желаю ей добра, всегда буду рад встрече, но как женщина... ничего! Все кончено! — Он стукнул кулаком по столу. — А что касается тебя, то у нас вообще еще ничего и не начиналось. Ты мне постоянно твердишь свое «нет». Ты что, тайный маоист?
— Как ты догадался? — Джуди невольно улыбнулась. — Я не начинаю дня, не прочитав его «Мысли».
— А я не смог бы начать день, если бы их прочитал, — сказал Свердлов. — Однообразный бред китайского мегаломаньяка. Ты знаешь, они разошлись тиражом, большим чем Библия?
— Ну и что это доказывает? — Джуди приходила в себя. Для нее было ударом услышать, что он намеревается ехать в Россию.
Он нагнулся и поцеловал ее в шею.
— Что-то китайцев слишком много.
— Федор, у тебя там действительно будут неприятности, правда? Или ты пошутил?
— Нет, — сказал он совершенно серьезно. — Вовсе не пошутил. Разве ты не понимаешь, что, с политической точки зрения, я могу попасть под подозрение, если не попробую помириться? Многие из верных учеников ее отца сейчас у власти. У нас все повернулось назад, а не вперед. Запад этого еще не понял.
— И ты все еще чувствуешь, как на Барбадосе, что больше не веришь в коммунистические идеалы?
— Я утратил интерес, — сказал Свердлов. Они пили кофе, и он высыпал себе в чашку чуть ли не треть сахарницы. — Можешь называть это верой. Было время, когда я верил, что наш образ жизни — это единственный разумный ответ на проблемы мира. Я никогда не был фанатиком вроде Елены. У меня всегда возникали вопросы. Но после Сталина перестали говорить об уничтожении половины мира ради распространения коммунизма. Стало больше свободы, больше умеренности. Я работал во имя этого, и я в это верил. И продолжаю верить. Но все изменилось. — Она взглянула ему в лицо: никогда Свердлов не был так серьезен и сосредоточен. — Все изменилось, и мы откатились на тридцать лет назад. Так что я — как большинство. Хочу выжить, если получится. Вот что я имел в виду, когда мы беседовали на острове. Никакой справедливости, никаких идеалов, только практичность и удовольствия, вроде того чтобы встречаться с тобой за ленчем. Возьми русскую сигарету.
— Жены атташе: шифрбюро, кадров, военного, военно-морского и военно-воздушного. Страшны как смерть — все, кроме Рейчел Патерсон.
— Ты прекрасно со всеми ладишь, — сказал он, чтобы сделать ей приятное.
— А как же иначе. За двадцать лет я должна была чему-нибудь научиться. Говорят только о спортивном празднике, детском саде... что собираются делать во время следующего отпуска. Боже мой, какие же зануды. — Она услышала, как закрылась дверь, а как только он вышел, сразу же прекратила делать вид, будто распечатывает письма.
Одно письмо было от друга, которому хотелось бы получить приглашение и остановиться у них во время поездки в Соединенные Штаты этим летом. Другое — коротенькая записка от второго сына, сообщавшего, что у него кончились деньги. Чертов Фергус. Черт бы его побрал за то, что пытается дипломатничать с ней. «Ты прекрасно со всеми ладишь». Как будто она жена какого-нибудь третьего секретаришки и в первый раз принимает гостей. Конечно, она хорошо ладит с женами подчиненных. Она уже давно взяла себе за правило, что обязана быть любезной с ними. Она знала, как быть приятной, снисходительной и значительной одновременно. Они не были к ней привязаны, но нельзя сказать, что ее недолюбливают; к ней относятся с почтением, а именно этого она и добивалась. Она подумала о Лодере, и кровь бросилась ей в голову, по шее пошли красные пятна. Он, по-видимому, разнюхал, что она спала с его собственным помощником Джо Маклеодом. Уже три недели Маклеод уклоняется от свиданий. Отнекивается вежливо и убедительно. То занят по работе, то уже договорился с другим человеком на это время. Дважды вообще не пришел, и она по часу прождала его в номере, который они снимали в мотеле в десяти милях выше по Потомаку. Он был намного моложе ее, пылкий любовник, без тени сантиментов или душевных потрясений. Все было отлично: когда речь шла о постели, она забывала про все на свете и свои классовые предубеждения в том числе. Маклеод был джентльменом не в большей степени, чем Лодер, но отличался ростом шесть футов два дюйма, привлекательной внешностью и недюжинной силой. Это был ее первый молодой мужчина, и теперь, когда он так легко бросил ее, она в полной мере почувствовала, на какое унижение пошла, взяв его в любовники. Гоняться за молоденькими мальчиками — дурной признак. Если женщину влечет к мужчинам в возрасте ее сына, значит, она выходит в тираж.
Но он человек исключительно благоразумный, и она нисколько не сомневалась, что среди его коллег не будет никаких сплетен или пошлых намеков. Она всегда выбирала мужчин, которые больше теряли, раскрывая рот, нежели выигрывали, распуская язык. Ее любовниками всегда были мужчины с честолюбием, которые предпочитали не превращаться в ее врагов, получая отставку.
Теперь наступил ее черед. И все из-за того, что муж разоткровенничался с этим неумытым животным, проявляя невероятную заботу о безопасности. Она разрывала конверты один за другим, без всякого удовольствия прочитывала письма, а потом скрепила их вместе, чтобы не забыть ответить. Вынув сигарету, стала безуспешно искать спички. Ее настольная зажигалка не работала, она знала об этом, но все равно инстинктивно пощелкала рычажком. Искра не высекалась. Эту старомодную модель подарили ей с Фергусом много лет назад сотрудники в одном из предыдущих посольств по случаю какого-то торжества. Выругавшись, она перерыла все ящики письменного стола. Спичек не было. Проще было положить сигарету на место, но вдруг ей обязательно потребовалось закурить. Ей просто необходимо найти зажигалку. Просто смешно не закурить, когда так хочется.
Она встала и поднялась наверх. Кабинет Фергуса располагался по соседству с ее комнатой — с педантичной тщательностью обставленное и поддерживаемое в идеальном порядке рабочее помещение. Никаких уступок личным вкусам; он наотрез отказался от ее предложения помочь ему украсить комнату, когда они сюда приехали. В комнате стоял огромный, без всяких излишеств, письменный стол, безобразная складная настольная лампа, от пола до потолка книжные шкафы и маленький шкафчик для документов. Единственной домашней деталью была фотография жены и детей. В шкатулке шагреневой кожи, тоже подаренной, нашлись сигареты, но никаких следов ни настольной зажигалки, ни спичек. Она открыла два ящика и только тогда нашла то, что искала. Зажигалка лежала в самой глубине ящика, аккуратно упакованная в коробочке, лежавшей в замшевом мешочке. Вынув эту занятную вещицу, она принялась ее рассматривать: ни разу Фергус не пользовался этой зажигалкой. Совершенно новая, отливающая особым блеском, какой бывает только у золота высокой пробы. Каким образом, черт побери, у него появилась такая вещица — он никогда не покупал себе дорогих безделушек. Она нажала на крошечный рычажок — появился язычок голубого пламени. Она прикурила сигарету и машинально продолжала крутить зажигалку в руках. Золото. На донышке видно клеймо. Прекрасно отгравированная, продолговатая, очень элегантная. Она рассмотрела коробку. «Тиффани». Да, вещь очень дорогая. Не может быть и речи, чтобы Фергус купил ее для себя. Когда мысль обрела законченность, она чуть не подавилась дымом и закашлялась. У него кто-то есть. Не женщина — в этом она не сомневалась. Боже, только бы не женщина. Отказавшись от нее, быть способным заниматься этим с другой женщиной... Этого она не перенесет. Эту мысль она отставила тут же, об этом даже нечего говорить. Есть предел, до которого она могла дойти, будучи замужем за гомосексуалистом. Нормальные отношения с другой женщиной находились по ту сторону этого предела. Это, естественно, мужчина. У Фергуса наверняка есть мужчина, любовник. Богатый любовник. Она стояла посредине кабинета, сигарета торчала изо рта, рука сжимала зажигалку, как талисман. Руки тряслись. Все эти годы, издеваясь над ним, она унижала его, но была уверена, что он ведет жизнь евнуха, и вот в конце концов сама оказалась обманутой. Поэтому он спокойно переносил ее запугивания и оскорбления, которыми она осыпала его, когда ей хотелось сделать ему больно, ведь у него была своя отдушина.
Она захватила зажигалку в свою комнату. Постояла, раздумывая, куда бы ее положить. Он не увидит ее и начнет искать, но в ее сумочку не сообразит заглянуть. Она положила зажигалку в отделеньице с молнией и застегнула. Он не найдет зажигалку и поневоле обратится к ней. И вот тогда наступит ее время.
Она посмотрела на часы, но дрожь все еще не унялась. Времени половина двенадцатого. Она спустилась вниз, чтобы проследить, как расставлены цветы, и переговорить с экономкой о меню на ужин. Вечером ожидалось восемнадцать гостей.
* * *
— Интересная ситуация, — сказал Лодер. — Очень занятно, сколько времени мерзавец будет привязывать к себе эту девочку, прежде чем затянет ее окончательно?— Это, конечно же, зависит целиком и полностью от девушки. — Фергус Стефенсон прихлебнул вина. Прекрасный легкий рислинг делал честь рыбе. Лодер, по-видимому, ел с удовольствием: неторопливо и одновременно вел беседу. Они обсуждали это, потому что Фергус рассказал о разговоре с Ричардом Патерсоном. Лодер в двух словах изложил свое мнение о полковнике. Естественно, после этого зашел разговор о Джуди Ферроу.
— Я знаю, — сказал он, — что вам очень не нравится обсуждать подобные дела, поскольку вы считаете это грязной работой: копаться в личной жизни других людей. Но это приходится делать, мистер Стефенсон, и кто-то должен этим заниматься.
— Конечно, это необходимо, — заметил Фергус. — Просто противно. Мне жалко эту девушку, миссис Ферроу. Возможно, она говорит правду и их отношения совершенно невинные.
— Я не сомневаюсь, что она говорит правду, — признался Лодер. — Поначалу я не был уверен, а теперь поверил ей. Она не задумала ничего плохого, но с неизбежностью наступит момент, когда на нее попробуют давить. Я ее предупредил, но она и слышать ничего не хочет. Она, скажу я вам, может быть ой-ой-ой какой упрямой бабой.
Услышав это слово, Фергус улыбнулся, хотя должен был бы передернуться. Лодер нравился ему все больше и больше. Как это французы говорят, когда хотят определить такие отношения: nostalgie de la bou. Это выражение не переводится и означает импульсивное побуждение посещать не очень приличные места и заводить друзей положением ниже твоего. Желание поваляться в грязи. Жалкая, неадекватная попытка переложить сжатую французскую фразу на лишенный той же выразительности язык. Но что бы там ни было, общение с Лодером доставляло ему удовольствие.
— Вы уверены, что этот, как его... Свердлов, будет шантажировать ее, всячески нажимать? — спросил он. — А не может оказаться, что это просто дружба?
— Нет, если дело касается Свердлова, исключено, — возразил Лодер. — Мы его хорошо знаем, мистер Стефенсон. Такие не дружат. Должен вам сказать, что мы долго не могли вычислить его. Только после полутора лет его пребывания здесь мы сумели выяснить, что он тот самый Свердлов, который был в Венгрии.
— Как вам это удалось?
— Обычная проверка, то, что мы должны делать как можно чаще и не делаем только из-за того, что утопаем в бумагах. Я ознакомился с его послужным списком. В течение двух лет он был произведен из лейтенантов в полковники, приблизительно тогда же, когда произошло восстание. Потом скромное назначение в Копенгаген. Это никак не вяжется с его повышением. Копенгаген для него был своего рода мезальянсом. Назначение в Копенгаген было сделано не в расчете на перспективу, а для отвода глаз; просто ему предоставили возможность отсидеться в тени после Будапешта. Он пробыл там четыре года. Потом короткая командировка в Берлин, и он исчез из поля зрения, очевидно, был в Москве. Затем он приезжает сюда. Помощником старой армейской клячи Голицына. Я проследил его передвижения и тут же увидел, что этот Свердлов и Свердлов, отличившийся в Будапеште, — одно и то же лицо. Это значит, что он из КГБ и, по-моему, начальник Голицына, а не подчиненный. Вам по-прежнему кажется, что он угощает и ублажает миссис Ферроу только за ее голубые глазки?
— Нет, не кажется, — сказал Стефенсон, — если он такого сорта человек, не кажется.
Лодер закурил сигарету.
— Свердлов безжалостный человек, — подтвердил он. — Суды, расстрелы и тому подобное. Я еще не сказал ей, но в решающий момент скажу. Тогда посмотрим, как она запляшет. Возможно, это будет таким ударом, что она захочет работать с нами против него.
— Но разве это не опасно? — Фергус с удивлением посмотрел на него.
— Да, очень. За то, что якшаешься с такими людьми, нужно платить. Вот пусть она и платит.
— Не хочу вас обижать, — сказал Фергус, — но это дело грязное. И мне жаль ее.
— Во всяком случае, мне удалось успокоить американцев, — сказал Лодер. — Они отдали ситуацию под наш контроль. Я регулярно их информирую и сам установил наблюдение за миссис Ферроу. Из ваших слов явствует, что полковник Патерсон не будет больше с ней встречаться, так что главная проблема — с плеч долой.
— Фактически он готов был написать на нее донос. Только не знает о чем. По правде говоря, он в моих глазах пал. И жена моя тоже весьма невысокого о нем мнения — время от времени он упоминал Маргарет, чтобы сохранить видимость нормальных отношений.
— У нее наметанный глаз, — заметил Лодер. — Но отсюда нам не грозит опасность. Насколько могу судить, он заложил бы собственную мать, если бы от этого выиграла его карьера.
Подали кофе, и Стефенсон заказал рюмку «Вильяма» — терпкий запах груш защекотал ноздри Лодера. Он отметил умеренность посланника: тот пил очень немного, но всегда самое лучшее, курил мало и никогда не закуривал между блюдами. Он выбрал ликер, о котором Лодер даже не слышал, и запах ему очень понравился. Любопытный человек, выдержанный, но в глубине души может смотреть на вещи не без цинизма. Человек высокообразованный, но без тени заносчивости или самомнения. Находясь в его компании, Лодер не хотел бы совершить досадный промах. Он никогда бы не поверил, что можно испытывать симпатии к кому-либо, занимающему такой пост, как Стефенсон. Он подумал об этой крикливой корове с ее обесцвеченными серебристыми волосами и надменным видом, которая умудрилась завлечь Джо Маклеода, подчиненного Лодера. Достопочтенная миссис Стефенсон. Дочь пэра, потомок целой галереи политиков, родственница шотландского герцога. Он не находил ни одного приличного слова, чтобы назвать ее про себя. Спит с мужиком, годящимся ей в сыновья, в каком-то паршивом мотельчике два раза в неделю. Он вспомнил ее с отвращением. Он сказал Маклеоду пару теплых слов — достаточно, чтобы тот наверняка понял, что спать с женами посланников не рекомендуется, как и вообще с женами, если уж на то пошло, любых сотрудников посольства, не говоря уж о том, какая непростительная глупость раскрывать в их присутствии рот, распространяясь о государственных секретах. Он буквально убил его, но тут же воскресил, потому что Маклеод был очень хорошим работником и мог позволить себе ошибку, не испортив карьеры. Но одну, не больше. Лодер был уверен, что тот вряд ли совершит другую оплошность.
Помимо этого, он и сам решил несколько отступить от инструкций. Ему полагалось доложить своему начальству в Лондоне о поведении миссис Стефенсон. Но он этого не сделал. И ни за что не сделает, но только ради ее мужа. Большой беды она не принесет, разве что попадет в скандал, а из того, что он услышал от Маклеода, можно было сделать вывод, что она достаточно искушенная женщина, чтобы не доводить до сплетен. К тому же Фергус все знал. Лодеру было очень жаль его: бедняга, терпит жену, которая делает такие вещи, к тому же год за годом. Лодер с удовольствием оторвал бы ей голову. Разве можно так обращаться с таким человеком, как Стефенсон.
— Сигарету? — Он предложил свои, и Стефенсон взял одну. Лодер обратил внимание, что посланник курит «Бенсон-энд-Хеджес», и специально купил их.
— Спасибо. — Стефенсон пошарил в кармане. — Боюсь, у меня нет зажигалки. Наверное, забыл дома. — Он прикурил от спички Лодера. Зажигалка осталась в ящике письменного стола на своем обычном месте.
Он допил кофе и заплатил по счету. Лодер поблагодарил за приятный ленч и неуверенным тоном пригласил Стефенсона встретиться за ленчем в конце месяца.
Стефенсон сказал, что с величайшим удовольствием, если только позволит расписание.
* * *
— Товарищ Свердлов?Он посмотрел на Анну Скрябину. Та положила почту ему на стол — аккуратно разобранную и разложенную по пачкам, но не ушла, а остановилась у стола.
— Да?
Она опустила глаза, потом посмотрела на него, нервно перебирая руками:
— Я вскрыла письмо, товарищ Свердлов. Вы знаете, на нем не было никаких пометок, что оно личное. Извините.
— Раз нет пометок, вы не виноваты, — сказал Свердлов.
Она раздражала его, егозила перед ним, глупо улыбалась, так что хотелось просто сграбастать ее за задницу и вышвырнуть вон. Она, должно быть, начинала чувствовать, что ей не удается втереться к нему в доверие. А поэтому делала новую ошибку, действуя еще более напористо, вместо того чтобы переменить тактику. Подобно многим женщинам, обученным действовать определенным способом, она не умела импровизировать.
— Которое письмо?
— Вот это, товарищ Свердлов. — Она перегнулась через стол и дотронулась пальцем до одной из пачек. От нее пахло дорогими французскими духами, которые он тоже начал ненавидеть. Он отпустил ее и, пока она не вышла из комнаты, не стал читать письмо.
Оно пришло с диппочтой, прислал его Григорий Томаров, знавший его с женитьбы и бывший свидетелем на их свадьбе. В конверт было вложено официальное извещение, что его жена Елена подала на развод. Томаровское письмо содержало четыре страницы рукописного текста. Свердлов спокойно прочитал его, отбросив извещение в сторону. Елена чувствует себя несчастной. Жалуется на одиночество и на то, что он редко пишет. Григорий буквально рассыпался в извинениях, словно жена после трех лет жизни порознь не имеет права на такие чувства. И совсем извиняющимся тоном он добавил, что жена опасается, не завел ли Свердлов другую женщину, хотя, конечно, это не больше чем плод ее воображения.
Развод не только не вызывается необходимостью, но был бы и серьезной политической ошибкой. Томаров настаивал, чтобы Свердлов ненадолго приехал в Россию и помирился с женой. Он утверждал, что она все еще любит его и с радостью возьмет назад свое заявление.
Его совет подсказан любовью к ней и к Свердлову; старику больно видеть, как молодые люди совершают ошибку. Письмо заканчивалось предложением, чтобы Свердлов взял краткосрочный отпуск и прилетел как можно скорее, пока Елене не дали развод.
Свердлов положил письмо на стол, прикрыв им извещение. Закурил. Итак, Елена одинока, подозревает его в неверности. Она несчастлива из-за жизни врозь. Очень резонно. Все говорит за то, что его жена стала такой же, как все остальные женщины. Зависимой, неуверенной, женственной. Год назад такое письмо Томарова привело бы его в восторг. Он мог бы уговорить Елену передумать, стоило только затащить ее в постель. Он знал это, он всегда это знал. Но он всегда знал и то, что такая победа вызывает у нее чувство сопротивления. Проиграв, она начинает презирать себя за это и все равно отдаляется от него. Если он поедет домой и уговорит ее взять заявление назад, согласится ли она оставить клинику и приехать в Вашингтон, захочет ли иметь ребенка и вести себя как нормальная жена? Он взял письмо Томарова еще раз и снова отложил. Хорошо, представим, что я вернулся домой, думал он, но хочу ли я, чтобы она вела себя как нормальная жена? Что я сам чувствую, как сказались на мне три года разлуки? Ответ на этот вопрос он знал. Знал уже давно. Он очень четко сформулировал его Джуди Ферроу, когда сказал, что его жена не значит для него ничего, как и его политические взгляды.
Он мог бы слетать на недельку домой. Если, как он подозревал, Голицын и другие ретрограды в разведке ведут атаку на его позиции, тогда ему повредит утрата дочери героического Юрия Максимова, развод по ее инициативе и по причинам, которые враги за его спиной без труда превратят в политический капитал.
Он раздавил сигарету и выругался. На столе высилась гора бумаг, и хотя он не испытывал энтузиазма по поводу большей их части, однако был раздражен тем, что домашние проблемы оторвали от более важных дел. Вместе с тем Свердлова привело в бешенство письмо Томарова; его поучительный тон, словно они с Еленой пара подростков, а не зрелые взрослые люди, которым пришлось провести значительную часть своей семейной жизни раздельно. Елена не отличалась привязанностью к домашнему очагу, не тяготилась пустой квартирой. Карьеристка по натуре, она готова была пожертвовать многим, включая и мужа, чтобы вести тот образ жизни, который ее устраивал. Если они разведутся, это может оказаться политическим просчетом, но эмоциональной раны ему не нанесет. Он подумал о том, что голицинский соглядатай прочитал это письмо. Конверт она уничтожила, так что не докажешь, был на нем гриф или нет. Теперь, узнав о разводе, Голицын испытал, несомненно, огромное удовольствие. Елена Максимова была женщиной в его вкусе — теоретически, по крайней мере. Себе он выбрал толстую простушку из родных мест, для которой слово равенство было чем-то непонятным.
Для Голицына его развод — настоящий подарок. Свердлов запер извещение и томаровское письмо в ящик письменного стола и еще раз выругался по поводу того, что жена не предупредила его заранее. Если бы это случилось до смены правительства в Москве, он бы спокойно дал ее заявлению идти своим чередом и не прореагировал бы на него. Теперь же это было бы неумно. Возможно, даже не безопасно.
Придется ехать домой и встретиться с ней.
Он вызвал Анну Скрябину и продиктовал телеграммы: одну — Томарову, другую — жене. После этого велел заказать место на самолет в Москву на конец недели.
* * *
— Ты не знаешь, — сказала Джуди. — Ты можешь почувствовать себя совсем по-другому, когда увидишь ее снова.Они сидели за ленчем, и на этот раз место выбрала она. Это была маленькая территория в центре Манхэттена, где кормили просто, но добротно блюдами итальянской кухни и куда вряд ли забредает кто-нибудь из дипломатов. Последний месяц они проводили вместе два-три вечера в неделю, и он часто уговаривал ее встретиться за ленчем. Перед Свердловым стояло неизменное виски, он обещал ей попробовать кьянти, но без энтузиазма.
— Почему я должен почувствовать себя по-другому? Разлука не способна сделать сердце более нежным. Только память и страдает.
— Ты не хочешь с ней помириться?
— Нет, — сказал Свердлов. — Чем ближе мой отъезд, тем меньше мое желание увидеться с ней. Пожалуйста, не смотри на меня так, не пытайся быть доброй христианкой и не уговаривай меня любить жену. Любить просто потому, что она жена. Наша свадьба обошлась без церковного благословения.
— Не стоит напоминать мне об этом, — сказала Джуди. — Я и не стараюсь быть хорошей христианкой.
— Тогда ты пытаешься убедить себя, будто тебе все равно, — предположил он. — Будто я буду счастливее, любя ее, и что ты совсем не ревнуешь. Понимаю. Дразнить тебя не буду, извини. — Он взял ее руку и поцеловал. Она царапнула его руку ногтями. — Так праведники не поступают, — заметил он. — Тебе следует быть кроткой и покорной. Смотри, остались следы!
— Сам заслужил, — парировала она. — Хотя бы минуту ты можешь быть серьезным?
— Хорошо, буду серьезным, если ты настаиваешь. Но, когда я с тобой, я не могу быть серьезным. Я могу быть только счастливым. И я не чувствую себя счастливым со своей женой. Это ответ на твой вопрос?
— Нет, вовсе нет, это ставит еще один вопрос. Если ты ее не любишь и хотел бы развестись, зачем же ты летишь туда, чтобы помешать ей?
— Ага. — Он запрокинул голову назад и полуприкрыл глаза. — Ага, на этот вопрос нелегко ответить. И дело тут вовсе не во мне и Елене. Дело в политике.
— Не понимаю, — сказала Джуди. — При чем тут политика? Это же твоя частная жизнь.
— А что, на Западе женитьба или развод не влияют на карьеру? Ну-ну, давай, видишь, ты сама-то ничего не знаешь о собственном обществе.
— Я говорю о твоем обществе, не о своем. Я думала, у вас развод получают так же просто, как делают аборт. По требованию.
— Это зависит от того, кто ты, — пояснил он. — Это не должно было бы влиять, но влияет. Не улыбайся, я тебе ничего не уступил. Моя жена — известная личность, из важной семьи. Если она разведется со мной, это отразится на моей карьере. Развод ей дадут, но моему начальству это не понравится. Вот о чем я думаю сейчас.
— Не знала, что ты такой честолюбивый, — сказала Джуди.
— Я хочу остаться в живых.
— Шутишь!
— Чуть-чуть, но не совсем. Почему ты не ешь, остынет.
— Федор, перестань говорить такое. Ты профессиональный военный на дипломатическом посту, разве развод может быть для тебя до такой степени опасен? Боже мой, ты же не на дочери Сталина женат!
— Ее отец был знаком с ним. Разве твой посольский не рассказал обо мне?
— Нет, — сказала Джуди. — Ни слова. Я звоню ему каждый раз, как мы встречаемся. Я же говорила тебе.
— Ведь я тебе нравлюсь, да?
— Да. Ты же знаешь, что нравишься.
— Очень?
— Довольно сильно. — Она стала чертить ножом узоры на клетчатой скатерти. — Надолго ты уезжаешь?
— Не знаю. Это зависит от того, сколько уйдет времени на то, чтобы убедить ее забрать заявление. Перестань резать скатерть и посмотри на меня. Когда я вернусь, мы увидимся?
— А вдруг ты и не захочешь, кто знает, вдруг ты снова влюбишься в жену, когда увидишь ее! Если ты не позвонишь, я все пойму. Мне все равно.
— Если тебе все равно, — громко рассмеялся он, — отчего же у тебя такой несчастный вид? Послушай меня, я не мальчик, спешащий домой к разбитой любви. Я отсутствовал три года, и только беспокойство за собственную шкуру заставляет меня возвращаться к ней. Она для меня ровно ничего не значит. Я желаю ей добра, всегда буду рад встрече, но как женщина... ничего! Все кончено! — Он стукнул кулаком по столу. — А что касается тебя, то у нас вообще еще ничего и не начиналось. Ты мне постоянно твердишь свое «нет». Ты что, тайный маоист?
— Как ты догадался? — Джуди невольно улыбнулась. — Я не начинаю дня, не прочитав его «Мысли».
— А я не смог бы начать день, если бы их прочитал, — сказал Свердлов. — Однообразный бред китайского мегаломаньяка. Ты знаешь, они разошлись тиражом, большим чем Библия?
— Ну и что это доказывает? — Джуди приходила в себя. Для нее было ударом услышать, что он намеревается ехать в Россию.
Он нагнулся и поцеловал ее в шею.
— Что-то китайцев слишком много.
— Федор, у тебя там действительно будут неприятности, правда? Или ты пошутил?
— Нет, — сказал он совершенно серьезно. — Вовсе не пошутил. Разве ты не понимаешь, что, с политической точки зрения, я могу попасть под подозрение, если не попробую помириться? Многие из верных учеников ее отца сейчас у власти. У нас все повернулось назад, а не вперед. Запад этого еще не понял.
— И ты все еще чувствуешь, как на Барбадосе, что больше не веришь в коммунистические идеалы?
— Я утратил интерес, — сказал Свердлов. Они пили кофе, и он высыпал себе в чашку чуть ли не треть сахарницы. — Можешь называть это верой. Было время, когда я верил, что наш образ жизни — это единственный разумный ответ на проблемы мира. Я никогда не был фанатиком вроде Елены. У меня всегда возникали вопросы. Но после Сталина перестали говорить об уничтожении половины мира ради распространения коммунизма. Стало больше свободы, больше умеренности. Я работал во имя этого, и я в это верил. И продолжаю верить. Но все изменилось. — Она взглянула ему в лицо: никогда Свердлов не был так серьезен и сосредоточен. — Все изменилось, и мы откатились на тридцать лет назад. Так что я — как большинство. Хочу выжить, если получится. Вот что я имел в виду, когда мы беседовали на острове. Никакой справедливости, никаких идеалов, только практичность и удовольствия, вроде того чтобы встречаться с тобой за ленчем. Возьми русскую сигарету.