Эвелин Энтони
Шаг до страсти
Пролог
Он отослал домой секретаршу, ответственную девушку, любящую свою работу. Она, если требовалось, всегда соглашалась задержаться вечером. Он часто называл ее бесценной, но сегодня ее готовность задержаться на работе и помочь ему действовала на нервы. Между ними произошла небольшая перепалка, из которой он вышел победителем. Оставшись один в своем кабинете, он выждал несколько минут, чтобы удостовериться, что она действительно ушла. Затем подошел к двери и повернул ключ. На улице стемнело, окна залепило снегом — он задернул занавески и включил настольную лампу. На столе были разбросаны бумаги; именно этот беспорядок беспокоил секретаршу, так как она считала, он уронит свое достоинство, если сам пройдет по зданию и вернет их в секретариат. Бумаги его не интересовали. Он отбросил их в сторону и, вытащив за цепочку ключик из кармана жилетки, открыл средний ящик стола. К этому ящику подходил только один ключ. Из ящика он извлек папку с красной наклейкой в левом верхнем углу.
Он положил папку прямо под лампой и начал перелистывать страницу за страницей, щелкая маленьким предметом. Это был миниатюрный фотоаппарат.
Один раз он остановился, замер напряженно, услышав, что кто-то идет по коридору мимо его кабинета. Не мигая, он уставился на дверную ручку. На какой-то момент им овладела безотчетная паника, какую испытываешь в ночном кошмаре: ему вдруг пришло в голову, что он нарушил многолетнюю привычку и забыл запереть дверь. Если сейчас шаги затихнут, то в дверь постучат, а потом она откроется... Но никто не постучался, и никто не повернул ручку. Шаги проследовали дальше и замерли в отдалении. Тогда он понял, что прислушивается к тому, как колотится его сердце. За пять минут он закончил фотографировать, уложил бумаги, закрыл папку и только после этого позволил себе подойти к двери и проверить, на самом ли деле оставил ее незапертой. Подергав за ручку, он улыбнулся. Все в порядке. Он не забыл.
Когда он вышел из кабинета, на столе не осталось ни бумажки, средний ящик был заперт, не имевшие для него существенной важности документы возвращены в секретариат. Палку с красной полосой, означающей «совершенно секретно», он водворил в сейф этажом ниже.
Он положил папку прямо под лампой и начал перелистывать страницу за страницей, щелкая маленьким предметом. Это был миниатюрный фотоаппарат.
Один раз он остановился, замер напряженно, услышав, что кто-то идет по коридору мимо его кабинета. Не мигая, он уставился на дверную ручку. На какой-то момент им овладела безотчетная паника, какую испытываешь в ночном кошмаре: ему вдруг пришло в голову, что он нарушил многолетнюю привычку и забыл запереть дверь. Если сейчас шаги затихнут, то в дверь постучат, а потом она откроется... Но никто не постучался, и никто не повернул ручку. Шаги проследовали дальше и замерли в отдалении. Тогда он понял, что прислушивается к тому, как колотится его сердце. За пять минут он закончил фотографировать, уложил бумаги, закрыл папку и только после этого позволил себе подойти к двери и проверить, на самом ли деле оставил ее незапертой. Подергав за ручку, он улыбнулся. Все в порядке. Он не забыл.
Когда он вышел из кабинета, на столе не осталось ни бумажки, средний ящик был заперт, не имевшие для него существенной важности документы возвращены в секретариат. Палку с красной полосой, означающей «совершенно секретно», он водворил в сейф этажом ниже.
Глава 1
— Леди и джентльмены, мы подлетаем к Барбадосу. Приблизительно через десять минут наш самолет совершит посадку в аэропорту «Сиуэйз».
Голос пилота звучал устало; грудной ребенок в конце салона туристского класса в первый раз за два часа перестал плакать. Джуди заметила время полета, потому что не раз смотрела на часы; действующий на нервы плач взвился до самой высокой ноты и тут же сразу прекратился, словно дитя почувствовало, что путешествию пришел конец. Младенец явно испытывал больше энтузиазма по этому поводу, чем Джуди Ферроу. Другие пассажиры приникали к иллюминаторам, вытягивали шеи, чтобы увидеть остров, лежащий на подушке сверкающего синего моря. Она посмотрела через плечо соседа и увидела маленький клочок земли, невероятно зеленый, очевидно, от жгучего солнца. Вопреки ее настроению, при виде островка у нее шевельнулось что-то вроде пробудившегося интереса, что-то, похожее на волнение. Говорят, остров очень красивый. Очень спокойный, расположенный в стороне от суеты больших по размеру Карибских островов, сонный рай, где запутавшемуся в проблемах человеку можно разобраться в хаосе собственной жизни и попытаться навести в ней порядок. В двадцать восемь лет ее привычный образ жизни смешался и рассыпался, превратившись в отвратительную мерзость, при одном воспоминании о которой ее мутило. «Возьми отпуск, — посоветовал ее босс Сэм Нильсон. — Забудь про ООН, Нью-Йорк, своих друзей, про все, что окружает тебя». Это был добрый человек, с которым у нее сложились приятельские отношения. Он мог позволить себе безобидное покровительство в отношении женщины чуть старше его собственной дочери Нэнси, делившей с Джуди квартиру.
Нэнси, женщина сильная, решительная, столь же рациональная в своих многочисленных романах, как какой-нибудь искушенный мужчина, предложила то же лекарство: «Улетай».
И, вообще не имея никаких желаний, а к этому предложению относясь с откровенным безразличием, Джуди все же сделала так, как они советовали. Друзья уверяли, что она почувствует себя лучше в первые же несколько дней. Однако Джуди все-таки последовала их совету...
В этот момент остров пропал из виду, скрывшись за крылом самолета, когда тот резко накренился, делая последний заход на посадку. Ну да, конечно, станет ей легче! Будто отпуск может восстановить утраченную веру, иллюзии, уважение к себе. И все же Нильсоны, очевидно, правы; когда в ее личной жизни уже случилась трагедия за четыре года до этого, она спаслась тем, что вырвала свои корни из британской почвы и уехала в США начать новую жизнь. Смерть мужа в глазах всех людей была трагедией, но в ее случае горе было во многом условным. С общепринятой точки зрения, конечно, разрыв с человеком, которого она знала и любила всего шесть месяцев жизни, должен был казаться пустяком по сравнению с потерей мужа. Ее увлечение Ричардом Патерсоном не заслуживало большего, чем двухнедельный отпуск, в течение которого следовало залечить душевную рану.
Посадка оказалась мягкой, пассажиры потянулись к выходу, ребенок снова заплакал. В память о двух годах замужества у Джуди даже детей не осталось.
Она даже ни разу не забеременела. Вышла за Патрика Ферроу, когда ей исполнилось двадцать два года; он был богатым человеком, обладавшим очарованием и юмором, которые свойственны ирландцам, ненасытной страстью к путешествиям, новым местам и коллекционированию новых людей. Он прихватил Джуди, оказавшись проездом в Марокко в Британском посольстве. Ее дядя служил там советником, и она встретилась с Патриком Ферроу на обеде у посла. Через месяц он женился на ней, и у молодоженов началась гонка по всему миру. Поначалу Джуди казалось, что она счастлива и вести такой образ жизни — одно удовольствие. Как это замечательно: вдруг отправиться в Кению, из Момбасы внезапно вылететь в Непал, где Пэт, заскучав в первую же неделю, тут же получает приглашение слетать в Токио полюбоваться цветением вишни.
Ферроу был щедрым и внимательным, но у них не было постоянного дома, и даже самый роскошный гостиничный номер становился похожим на предыдущий, когда стиралось очарование новизны. Но Пэт, конечно же, был счастлив. Он считал себя самым удачливым человеком в мире, о чем заявлял почти на каждой затянувшейся на всю ночь вечеринке, держа в одной руке бокал с шампанским, а другой обнимая жену.
Они приехали в Англию ненадолго на открытие гоночного сезона, и Джуди отправилась навестить отца, предоставив Ферроу наслаждаться гонками без нее. Возвращаясь из Ньюмаркета, он врезался на своем «енсене» в грузовик и погиб на месте.
Отец Джуди, человек доброжелательный, но в то же время сухой и замкнутый, потеряв жену в первые же годы совместной жизни, истратил столько сил, переживая это несчастье, что почти не находил добрых чувств для дочери. Так и получилось, что Джуди приехала в Нью-Йорк с рекомендательным письмом Сэму Нильсону от дяди, который перед этим сменил Марокко на Оттаву.
Ей не хватало Пэта Ферроу; казалось невероятным, чтобы столько энергии и жизнелюбия могло в один момент исчезнуть навсегда, но она испытывала не столько горе, сколько чувство вины, признаваясь себе, что к моменту трагедии уже разлюбила его.
Оставшееся наследство Пэта было поделено между нею и женщиной, жившей в Ирландии и родившей ему внебрачного ребенка.
Недостатка в деньгах она не чувствовала, но их оказалось не так много, как можно было предположить, зная, какую жизнь они вели. Джуди подала заявление на замещение должности личного помощника Нильсона, директора Международного секретариата ООН. Это произошло четыре года назад. С тех пор достаточно много мужчин пытались завести с ней романы; обаятельный и с серьезными намерениями юрист в департаменте Нильсона даже предложил руку и сердце. Джуди отвергала всех. Но, что характерно, когда она все-таки говорила «да», то непременно не тому человеку. В выборе любовников она оказывалась такой же неудачливой, как и в выборе мужа.
Ступив на бетон аэродрома, она почувствовала, что жар окутал ее, как одеялом, и зажмурилась, взглянув на яркое солнце. Она словно нырнула в душистое тепло, во всепроникающую жару, не вызывающую, впрочем, неприятного ощущения. Влажный пассат смягчал зной, поддерживая ровную температуру и спасая кожу от ожогов на тропическом солнцепеке.
Аэропорт был крошечный, здесь совершенно не чувствовалось спешки и того смятения, без которых она не представляла себе перелеты. Багаж разгружали не торопясь, пассажиры проходили через таможню и иммиграционную службу мимо полного цветного полицейского в белом тропическом костюме с боевыми наградами, никто не выражал недовольства по поводу долгого ожидания, даже несмотря на то, что поблизости не было достойных внимания лавочек с беспошлинными товарами или туристскими сувенирами. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, сумасшедший ритм американской жизни замедлился едва ли не до полной остановки.
Джуди прошла таможенный досмотр и стояла в ожидании своего багажа. В отличие от большинства женщин, она предпочитала путешествовать налегке; все самое необходимое уместилось в одном чемодане — прошлогодние летние платья и два купальника. Она не собирается ни с кем знакомиться...
Ричард Патерсон звонил накануне ее отлета. «Джуди находится в отъезде», — сказала Нэнси Нильсон и повесила трубку. Он не успел даже спросить, куда уехала Джуди. Теперь, направляясь к выходу из аэропорта в сопровождении чернокожего барбадосца, тащившего ее чемодан, Джуди испытала чувство облегчения. С первого же момента, как самолет приземлился в аэропорту, все стало казаться совершенно другим. Полицейский в ослепительно белой форме посмотрел на нее и улыбнулся. Он был молод, и Джуди первый раз пришло в голову, насколько великолепным может быть цветной — это прекрасное, мускулистое, гибкое мужское тело.
Он не был темным — несмотря на то, что барбадосцы не так перемешались, как жители других Карибских островов, все же в их жилах текло много смешанной крови, и красавец юноша в своей форме, напоминавшей колониальное прошлое острова, являлся результатом определенной интеграции, произошедшей за поколение или более до его рождения.
— Добро пожаловать на Барбадос, — сказал он. — Такси вон там.
— Благодарю вас, — сказала Джуди. Впервые за много дней она улыбнулась.
Остров буквально горел всевозможными цветами. Ибискусы, розовые и белые олеандры, знаменитые пурпурные бугенвиллии обвивали ограды и крыши; огромными кустами, обступавшими дорогу, пламенели самые красивые из всех алые понсеттии, которые обычно можно увидеть торчащими, как свечки, в витринах цветочных магазинов накануне рождественских праздников.
Всю поездку шофер говорил не переставая, но с таким сильным акцентом, что понять его было абсолютно невозможно. Джуди разобрала всего несколько слов. И потом перед глазами возникло море сапфировой синевы с бегущей по нему снежно-белой линией прибоя. В небо упирались высокие пальмы. Отель преподнес еще один сюрприз. Он состоял из серии маленьких домиков-бунгало, окруженных роскошными тропическими садами, которые она видела повсюду на острове, пока ехала в гостиницу из аэропорта.
В центре вымощенного патио переливался разноцветным блеском аквамариновый бассейн, обсаженный яркими цветами, вокруг бассейна тут и там стояли маленькие столики под полосатыми зонтами, напоминающие странные грибы, а за стойкой бара стоял черный как антрацит бармен и поигрывал шейкером для коктейлей.
Она заметила, что ей стало жарко. Одежда прилипла к телу, и когда она увидела лицо женщины в зеркале за спиной портье, то ужасно удивилась, с трудом узнав себя в бледном, изможденном отражении.
Войдя в бунгало, Джуди осмотрелась: оно было ярким внутри, с белыми стенами и мебелью, обитой чудесными ситцами; с террасы открывался вид на пляж, а в спальне имелся кондиционер. Она с удовольствием обнаружила маленькую кухоньку со всеми необходимыми принадлежностями. Она зашла в душевую, разделась и встала под струи, подставив под воду волосы и поворачиваясь, чтобы охладить все тело. По сравнению с коричневыми фигурами, лежащими у бассейна, ее тело было невзрачно-белым. Она подставляла лицо под прохладные струи, и вода растекалась потоками по груди. Ощущение собственной наготы вызвало в памяти воспоминания, которых она старалась избегать. Джуди повернула ручку в сторону «выключено» и завернулась в полотенце. Меньше всего на свете ей хотелось бы вспоминать любовные утехи с Ричардом Патерсоном. Она вытерлась досуха и прошла в спальню.
Солнце клонилось к закату, и по небу протянулась густая серая линия, поднимаясь так, что казалось, будто кто-то с той стороны небосвода медленно опускает жалюзи. Скоро совсем стемнеет. Она так устала, что упала навзничь на кровать и, ощутив на теле мокрое полотенце, сбросила его и накрылась простыней. Попозже можно позвонить и попросить чего-нибудь: сандвич, кофе.
Она все еще раздумывала, что бы заказать, когда усталость взяла свое. Джуди заснула.
Она проснулась в кромешной темноте; светящиеся стрелки показывали два часа ночи.
В соседнем бунгало находился мужчина, он не спал. Он увидел, как в темных окнах справа вспыхнул свет и больше не погас; темноту между домиками прорезал желтый луч. Он уже не пытался читать, спасаясь от бессонницы, и вышел на террасу посидеть и покурить. С улицы доносились какие-то звуки: всего в двадцати ярдах от бунгало о берег разбивался прибой, а с деревьев, обступивших песчаную береговую линию, шел негромкий настойчивый стрекот. Можно было подумать, что это какая-нибудь птичка. Однако он узнал характерный стрекот цикад, но, кроме того, различил и прозаический гул кондиционеров. Ему не удавалось заснуть вот уже вторую ночь. Сон всегда ускользает от того, кто его добивается. Всю жизнь он страдал периодами бессонницы, которые приходили без всякого предупреждения и вне всякой связи со стрессом; просто он вдруг обнаруживал, что не в состоянии заснуть в течение нескольких суток. Так же внезапно бессонный цикл прекращался. Он уже приучил себя спокойно воспринимать такие случаи и не прибегать к снотворному.
Прежде ему не доводилось бывать в Вест-Индии. Вдруг привлекла идея выбрать место, которое описывается как капиталистический рай, возникший благодаря поту черных пролетариев, — такой уж у него был иронический склад ума. Этот выбор, конечно же, приведет в негодование товарищей, получающих удовольствие от критиканства. Он любил подбрасывать яблоко раздора своим врагам, а потом тихо удалялся, предоставив им драться. Он сидел в темноте, курил и ждал, уставившись неподвижным взором в поблескивающие осколочки звезд на небесах. Люди исследовали бесконечность космоса и доказали, что он конечен, они проникли в глубь Вселенной и обнаружили, что на звездах ничего нет. Огромная белая Луна лишилась невинности под башмаком космонавта. Вероятно, Луна уже никогда не будет прежней. Ничто не остается неизменным. Все меняется.
Те, у кого хватает ума, приветствуют перемены и держат голову над водой, чтобы плыть по течению.
Другие сопротивляются, пытаясь остановить прогресс. В этом было не меньше правды, потому что нельзя не признать горчайшую иронию того факта, что дети революционных перемен превратились в самых махровых реакционеров. Рутинеров. Вот куда поворачивало течение, и он чувствовал его направление, хотя на поверхности еще ничего не было заметно, но новое движение времени набирало силу. Он мог бы захватить с собой женщину, но ему никого не хотелось иметь под боком. К тридцати девяти его тело устало так же, как и его изнывающий по сну мозг. Соседнее бунгало пустовало, и до тех пор, пока не зажегся свет, он и не думал, что там кто-то появился. Он услышал какое-то движение — у него был великолепный слух. Он слышал, как кто-то ходил по домику, вот открылась и закрылась дверь. Вспыхнул фонарь, и терраса стала желтой. Раздвинулись двери, появилась женщина и шагнула к перилам; она задержалась у них на мгновение, чтобы, облокотившись, посмотреть на черноту моря, по которому пробежала сужающаяся к горизонту дрожащая лунная дорожка. У женщины была стройная фигура с юными линиями, волосы ниспадали до плеч. Лица не было видно. Он сидел не двигаясь в темноте и смотрел, спрятав огонек сигареты в ладони. Она повернулась и ушла в дом. Он огорчился. Когда знаешь, что в это же время кто-то совсем рядом тоже не спит, чувство одиночества от бессонницы становится менее острым.
Потом он услышал, как хлопнула дверь ее бунгало, и с удивлением подумал, что она вышла на воздух. Через несколько минут раздался всплеск. Ну да. Она отправилась в бассейн.
В глубине патио над закрытым баром желтела лампочка. Совершенно бесполезная. В небе висела огромная белая луна в окружении звезд. Посмотрев вверх, Джуди перебрала в уме все пришедшие на ум словесные клише. Луна походила на жемчужину, звезды — на алмазы, пальмы мерно раскачивались, цикады тянули свою нескончаемую песнь. Все это кажется избитым и не похожим на правду, пока не увидишь своими собственными глазами. А после этого уже невозможно описывать увиденное словами, которые стерлись от употребления. Она прыгнула в бассейн и принялась плавать взад-вперед, лениво двигая руками и ногами, занятая игрой в метафоры и придумывая, как бы еще описать эту ночь...
— Добр вечэр. Чудн вечэр. — Тот же самый странный акцент, несколько менее заметный, чем у шофера, но несомненный. Она повернулась и увидела стоявшего у края бассейна мужчину. На голове у него была матерчатая шапочка, и он снял ее.
— Добрый вечер, — сказала Джуди. — Вы ночной сторож?
— Да, мэм.
— Я остановилась здесь, — пояснила она. — Не могу заснуть. Так красиво и тепло.
— Да, мэм, — произнес сторож. — Очень даже тепло. — Он снова надел кепочку, поприветствовал ее взмахом фонарика и ушел. Джуди продолжала плавать.
Мужчина из соседнего бунгало тихонько обошел выступ здания, откуда он мог незамеченным наблюдать за фигурой, скользившей в освещенной воде. Он стоял, наблюдая за ней, пока она не вылезла из бассейна, а потом стал смотреть, как она в желтом свете фонаря высушила ноги и протерла тело полотенцем. Она молода. У нее хорошенькое лицо. Он вернулся и вошел к себе в бунгало до того, как она появилась на дорожке. В гостиной у него стояла бутылка виски. Приобретенная в Америке привычка. Он предпочитал виски водке. Нашлись бы люди, заявившие, что с этого-то и начинается разложение. Он улыбнулся своим мыслям, налил полстакана и вернулся на террасу. Свет в соседнем бунгало погас.
— Прекрасно, — сказал он. — Еще один чрезвычайно важный документ.
Второй был его младшим помощником, армейским лейтенантом, официально числившимся атташе посольства. Он стоял очень низко на служебной лестнице и отступал от старшего начальника на три шага.
— Товарищ генерал, это будет скопировано и приобщено к папке с документами Синего.
— Прекрасно, — повторил генерал Голицын. Он посмотрел на светящиеся стрелки часов на руке. — Мне нужно идти. У меня встреча с венгерским послом. Оставайтесь здесь, пока не будут готовы все отпечатки. Дело Синего должно быть на моем столе в девять утра.
Он вышел из комнаты, лейтенант отдал ему честь, лаборант бросился открывать дверь. Генерал поднялся наверх в свою комнату — переодеться в форму. В отличие от западных дипломатов, которые предпочитали гражданское, члены Советского посольства, являвшиеся официальными военными представителями, этому обычаю не следовали. Генерал любил свою форму, на левой стороне мундира у него красовались разноцветные ленточки наград за жизнь, отданную службе на благо Родины, среди них несколько иностранных орденов. Собираясь уходить, он думал о папке Синего. Номинально он не являлся главой резидентуры, но, находясь в генеральском звании, он был старым, уважаемым членом политической верхушки страны. В связи с отсутствием настоящего руководителя он первым ознакомился с информацией, переданной самым важным советским агентом в Западном полушарии.
— Доброе утро. — Джуди привыкла видеть своего соседа на террасе его бунгало, когда выходила завтракать. Первые два дня они не разговаривали, она вряд ли даже замечала его и большую часть времени проводила загорая на пляже или читая у себя на террасе. Отель был набит отдыхающими, пары соединялись с другими, превращаясь в маленькие группки, которые не отходили от бара и буквально оккупировали бассейн. Джуди отразила несколько попыток затянуть ее в такие компании. В бассейне она плавала только по ночам; она по-прежнему просыпалась после полуночи и одна ходила купаться в темноте. С ночным сторожем разговаривала больше, чем с кем-либо из живущих в отеле.
Она так ни разу и не заметила своего соседа, когда он по ночам наблюдал за ней. То, что он говорил только «доброе утро», позволяло считать его безобидным. Он также ни с кем не общался. Ел он за отдельным столом, и она тоже решительно воспротивилась попытке управляющего посадить ее с двумя другими женщинами, канадскими матронами, приехавшими сюда поболтать и позагорать.
До этого утра Джуди едва ли даже взглянула на него.
— Кажется, сегодня жарче чем обычно. — Она не ожидала, что он продолжит разговор.
— Да, — ответила Джуди. — Мне тоже так кажется.
— Возможно, будет дождь. Видите, появились облака.
— Возможно. Ничего страшного, дождь здесь никогда надолго не затягивается.
— Вы знаете, что нельзя прятаться под теми деревьями?
Она отложила книжку:
— Нельзя? Под какими деревьями?
Он был моложе, чем ей показалось. Темноволосый. Нервное лицо с тонкими чертами, светлые глаза.
Он смотрел на нее так внимательно, что взяться сейчас за книжку было бы с ее стороны просто невежливо.
— Вон те темно-зеленые деревья. У них любопытное название, не могу его точно произнести. Но, если идет дождь и вы стоите под ними, вода будет жечь вам кожу. Они очень ядовиты. Вас должны были предупредить об этом.
— Я не предоставила им такую возможность, — ответила Джуди. — С самого приезда я еще ни с кем не говорила.
— И я тоже, — сказал он. — Я приехал сюда, спасаясь от людей. Вы тоже?
— Да, — сказала Джуди. — Боюсь, что меньше всего на свете я хотела бы оказаться в толпе у бара.
— Вы не американка? Может быть, канадка?
— Англичанка, — ответила она. — Наверное, у меня небольшой акцент. Я проработала в Соединенных Штатах три года.
— Где вы работаете?
— В ООН, — сказала она. — А вы?
— Федор Свердлов. — Он встал. Он был довольно высокий, худощавый; в шортах и старомодных парусиновых туфлях со шнурками. Он уже успел загореть. Они пожали друг другу руки. Джуди знала русскую привычку пожимать руки. Если они принимались трясти вашу руку, а потом повторяли эту процедуру перед тем как попрощаться, следовательно, они к вам очень расположены. Если они не пожимают вам руку — значит, жди объявления военных действий.
— Я тоже в Америке. В нашем посольстве в Вашингтоне. Вы должны знать Вашингтон.
— Ну конечно, — сказала она. — Да, я знаю его. — У нее было такое чувство, будто ее голова — это сцена и все эти четыре дня и ночи за кулисами ее подстерегал Ричард Патерсон. Назвав Вашингтон, сосед попал в самую точку.
Она быстро поднялась:
— Пойду искупаюсь. Пока не начался дождь.
— Очень хорошая мысль, — подхватил русский. — Пойду с вами.
Остановить его она не могла.
Когда же дождь пошел, они не выходили из моря, выплывая навстречу небольшим пенящимся волнам и потом возвращаясь назад на их гребне. Местами встречались участки кораллов, которые могли поранить ноги. Он предупреждал ее, и она невольно стала подчиняться ему и держалась в стороне от этих мест. Джуди начала уставать, а мужчина плавал, как профессионал, длинными мощными гребками. Он был в хорошей форме. Она легла на спину, чтобы отдохнуть. Короткий дождик быстро иссяк. Тут же выглянуло солнце, небеса вновь засияли жаркой голубизной, и любители позагорать высыпали на пляж, как слетаются на пикник осы.
— Машинил, — подплыл к ней Свердлов. — Так это называется.
— Называется что?
— Дерево, которое ядовито. Пойдем на берег и выпьем кофе.
Когда они вышли из воды, он вдруг схватил ее за руку и потянул в сторону:
— Здесь же коралл. Вы должны купить какую-нибудь обувь. Я отвезу вас в город до ленча. Там есть лавочка, где я купил свои тапочки.
Голос пилота звучал устало; грудной ребенок в конце салона туристского класса в первый раз за два часа перестал плакать. Джуди заметила время полета, потому что не раз смотрела на часы; действующий на нервы плач взвился до самой высокой ноты и тут же сразу прекратился, словно дитя почувствовало, что путешествию пришел конец. Младенец явно испытывал больше энтузиазма по этому поводу, чем Джуди Ферроу. Другие пассажиры приникали к иллюминаторам, вытягивали шеи, чтобы увидеть остров, лежащий на подушке сверкающего синего моря. Она посмотрела через плечо соседа и увидела маленький клочок земли, невероятно зеленый, очевидно, от жгучего солнца. Вопреки ее настроению, при виде островка у нее шевельнулось что-то вроде пробудившегося интереса, что-то, похожее на волнение. Говорят, остров очень красивый. Очень спокойный, расположенный в стороне от суеты больших по размеру Карибских островов, сонный рай, где запутавшемуся в проблемах человеку можно разобраться в хаосе собственной жизни и попытаться навести в ней порядок. В двадцать восемь лет ее привычный образ жизни смешался и рассыпался, превратившись в отвратительную мерзость, при одном воспоминании о которой ее мутило. «Возьми отпуск, — посоветовал ее босс Сэм Нильсон. — Забудь про ООН, Нью-Йорк, своих друзей, про все, что окружает тебя». Это был добрый человек, с которым у нее сложились приятельские отношения. Он мог позволить себе безобидное покровительство в отношении женщины чуть старше его собственной дочери Нэнси, делившей с Джуди квартиру.
Нэнси, женщина сильная, решительная, столь же рациональная в своих многочисленных романах, как какой-нибудь искушенный мужчина, предложила то же лекарство: «Улетай».
И, вообще не имея никаких желаний, а к этому предложению относясь с откровенным безразличием, Джуди все же сделала так, как они советовали. Друзья уверяли, что она почувствует себя лучше в первые же несколько дней. Однако Джуди все-таки последовала их совету...
В этот момент остров пропал из виду, скрывшись за крылом самолета, когда тот резко накренился, делая последний заход на посадку. Ну да, конечно, станет ей легче! Будто отпуск может восстановить утраченную веру, иллюзии, уважение к себе. И все же Нильсоны, очевидно, правы; когда в ее личной жизни уже случилась трагедия за четыре года до этого, она спаслась тем, что вырвала свои корни из британской почвы и уехала в США начать новую жизнь. Смерть мужа в глазах всех людей была трагедией, но в ее случае горе было во многом условным. С общепринятой точки зрения, конечно, разрыв с человеком, которого она знала и любила всего шесть месяцев жизни, должен был казаться пустяком по сравнению с потерей мужа. Ее увлечение Ричардом Патерсоном не заслуживало большего, чем двухнедельный отпуск, в течение которого следовало залечить душевную рану.
Посадка оказалась мягкой, пассажиры потянулись к выходу, ребенок снова заплакал. В память о двух годах замужества у Джуди даже детей не осталось.
Она даже ни разу не забеременела. Вышла за Патрика Ферроу, когда ей исполнилось двадцать два года; он был богатым человеком, обладавшим очарованием и юмором, которые свойственны ирландцам, ненасытной страстью к путешествиям, новым местам и коллекционированию новых людей. Он прихватил Джуди, оказавшись проездом в Марокко в Британском посольстве. Ее дядя служил там советником, и она встретилась с Патриком Ферроу на обеде у посла. Через месяц он женился на ней, и у молодоженов началась гонка по всему миру. Поначалу Джуди казалось, что она счастлива и вести такой образ жизни — одно удовольствие. Как это замечательно: вдруг отправиться в Кению, из Момбасы внезапно вылететь в Непал, где Пэт, заскучав в первую же неделю, тут же получает приглашение слетать в Токио полюбоваться цветением вишни.
Ферроу был щедрым и внимательным, но у них не было постоянного дома, и даже самый роскошный гостиничный номер становился похожим на предыдущий, когда стиралось очарование новизны. Но Пэт, конечно же, был счастлив. Он считал себя самым удачливым человеком в мире, о чем заявлял почти на каждой затянувшейся на всю ночь вечеринке, держа в одной руке бокал с шампанским, а другой обнимая жену.
Они приехали в Англию ненадолго на открытие гоночного сезона, и Джуди отправилась навестить отца, предоставив Ферроу наслаждаться гонками без нее. Возвращаясь из Ньюмаркета, он врезался на своем «енсене» в грузовик и погиб на месте.
Отец Джуди, человек доброжелательный, но в то же время сухой и замкнутый, потеряв жену в первые же годы совместной жизни, истратил столько сил, переживая это несчастье, что почти не находил добрых чувств для дочери. Так и получилось, что Джуди приехала в Нью-Йорк с рекомендательным письмом Сэму Нильсону от дяди, который перед этим сменил Марокко на Оттаву.
Ей не хватало Пэта Ферроу; казалось невероятным, чтобы столько энергии и жизнелюбия могло в один момент исчезнуть навсегда, но она испытывала не столько горе, сколько чувство вины, признаваясь себе, что к моменту трагедии уже разлюбила его.
Оставшееся наследство Пэта было поделено между нею и женщиной, жившей в Ирландии и родившей ему внебрачного ребенка.
Недостатка в деньгах она не чувствовала, но их оказалось не так много, как можно было предположить, зная, какую жизнь они вели. Джуди подала заявление на замещение должности личного помощника Нильсона, директора Международного секретариата ООН. Это произошло четыре года назад. С тех пор достаточно много мужчин пытались завести с ней романы; обаятельный и с серьезными намерениями юрист в департаменте Нильсона даже предложил руку и сердце. Джуди отвергала всех. Но, что характерно, когда она все-таки говорила «да», то непременно не тому человеку. В выборе любовников она оказывалась такой же неудачливой, как и в выборе мужа.
Ступив на бетон аэродрома, она почувствовала, что жар окутал ее, как одеялом, и зажмурилась, взглянув на яркое солнце. Она словно нырнула в душистое тепло, во всепроникающую жару, не вызывающую, впрочем, неприятного ощущения. Влажный пассат смягчал зной, поддерживая ровную температуру и спасая кожу от ожогов на тропическом солнцепеке.
Аэропорт был крошечный, здесь совершенно не чувствовалось спешки и того смятения, без которых она не представляла себе перелеты. Багаж разгружали не торопясь, пассажиры проходили через таможню и иммиграционную службу мимо полного цветного полицейского в белом тропическом костюме с боевыми наградами, никто не выражал недовольства по поводу долгого ожидания, даже несмотря на то, что поблизости не было достойных внимания лавочек с беспошлинными товарами или туристскими сувенирами. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, сумасшедший ритм американской жизни замедлился едва ли не до полной остановки.
Джуди прошла таможенный досмотр и стояла в ожидании своего багажа. В отличие от большинства женщин, она предпочитала путешествовать налегке; все самое необходимое уместилось в одном чемодане — прошлогодние летние платья и два купальника. Она не собирается ни с кем знакомиться...
Ричард Патерсон звонил накануне ее отлета. «Джуди находится в отъезде», — сказала Нэнси Нильсон и повесила трубку. Он не успел даже спросить, куда уехала Джуди. Теперь, направляясь к выходу из аэропорта в сопровождении чернокожего барбадосца, тащившего ее чемодан, Джуди испытала чувство облегчения. С первого же момента, как самолет приземлился в аэропорту, все стало казаться совершенно другим. Полицейский в ослепительно белой форме посмотрел на нее и улыбнулся. Он был молод, и Джуди первый раз пришло в голову, насколько великолепным может быть цветной — это прекрасное, мускулистое, гибкое мужское тело.
Он не был темным — несмотря на то, что барбадосцы не так перемешались, как жители других Карибских островов, все же в их жилах текло много смешанной крови, и красавец юноша в своей форме, напоминавшей колониальное прошлое острова, являлся результатом определенной интеграции, произошедшей за поколение или более до его рождения.
— Добро пожаловать на Барбадос, — сказал он. — Такси вон там.
— Благодарю вас, — сказала Джуди. Впервые за много дней она улыбнулась.
Остров буквально горел всевозможными цветами. Ибискусы, розовые и белые олеандры, знаменитые пурпурные бугенвиллии обвивали ограды и крыши; огромными кустами, обступавшими дорогу, пламенели самые красивые из всех алые понсеттии, которые обычно можно увидеть торчащими, как свечки, в витринах цветочных магазинов накануне рождественских праздников.
Всю поездку шофер говорил не переставая, но с таким сильным акцентом, что понять его было абсолютно невозможно. Джуди разобрала всего несколько слов. И потом перед глазами возникло море сапфировой синевы с бегущей по нему снежно-белой линией прибоя. В небо упирались высокие пальмы. Отель преподнес еще один сюрприз. Он состоял из серии маленьких домиков-бунгало, окруженных роскошными тропическими садами, которые она видела повсюду на острове, пока ехала в гостиницу из аэропорта.
В центре вымощенного патио переливался разноцветным блеском аквамариновый бассейн, обсаженный яркими цветами, вокруг бассейна тут и там стояли маленькие столики под полосатыми зонтами, напоминающие странные грибы, а за стойкой бара стоял черный как антрацит бармен и поигрывал шейкером для коктейлей.
Она заметила, что ей стало жарко. Одежда прилипла к телу, и когда она увидела лицо женщины в зеркале за спиной портье, то ужасно удивилась, с трудом узнав себя в бледном, изможденном отражении.
Войдя в бунгало, Джуди осмотрелась: оно было ярким внутри, с белыми стенами и мебелью, обитой чудесными ситцами; с террасы открывался вид на пляж, а в спальне имелся кондиционер. Она с удовольствием обнаружила маленькую кухоньку со всеми необходимыми принадлежностями. Она зашла в душевую, разделась и встала под струи, подставив под воду волосы и поворачиваясь, чтобы охладить все тело. По сравнению с коричневыми фигурами, лежащими у бассейна, ее тело было невзрачно-белым. Она подставляла лицо под прохладные струи, и вода растекалась потоками по груди. Ощущение собственной наготы вызвало в памяти воспоминания, которых она старалась избегать. Джуди повернула ручку в сторону «выключено» и завернулась в полотенце. Меньше всего на свете ей хотелось бы вспоминать любовные утехи с Ричардом Патерсоном. Она вытерлась досуха и прошла в спальню.
Солнце клонилось к закату, и по небу протянулась густая серая линия, поднимаясь так, что казалось, будто кто-то с той стороны небосвода медленно опускает жалюзи. Скоро совсем стемнеет. Она так устала, что упала навзничь на кровать и, ощутив на теле мокрое полотенце, сбросила его и накрылась простыней. Попозже можно позвонить и попросить чего-нибудь: сандвич, кофе.
Она все еще раздумывала, что бы заказать, когда усталость взяла свое. Джуди заснула.
Она проснулась в кромешной темноте; светящиеся стрелки показывали два часа ночи.
В соседнем бунгало находился мужчина, он не спал. Он увидел, как в темных окнах справа вспыхнул свет и больше не погас; темноту между домиками прорезал желтый луч. Он уже не пытался читать, спасаясь от бессонницы, и вышел на террасу посидеть и покурить. С улицы доносились какие-то звуки: всего в двадцати ярдах от бунгало о берег разбивался прибой, а с деревьев, обступивших песчаную береговую линию, шел негромкий настойчивый стрекот. Можно было подумать, что это какая-нибудь птичка. Однако он узнал характерный стрекот цикад, но, кроме того, различил и прозаический гул кондиционеров. Ему не удавалось заснуть вот уже вторую ночь. Сон всегда ускользает от того, кто его добивается. Всю жизнь он страдал периодами бессонницы, которые приходили без всякого предупреждения и вне всякой связи со стрессом; просто он вдруг обнаруживал, что не в состоянии заснуть в течение нескольких суток. Так же внезапно бессонный цикл прекращался. Он уже приучил себя спокойно воспринимать такие случаи и не прибегать к снотворному.
Прежде ему не доводилось бывать в Вест-Индии. Вдруг привлекла идея выбрать место, которое описывается как капиталистический рай, возникший благодаря поту черных пролетариев, — такой уж у него был иронический склад ума. Этот выбор, конечно же, приведет в негодование товарищей, получающих удовольствие от критиканства. Он любил подбрасывать яблоко раздора своим врагам, а потом тихо удалялся, предоставив им драться. Он сидел в темноте, курил и ждал, уставившись неподвижным взором в поблескивающие осколочки звезд на небесах. Люди исследовали бесконечность космоса и доказали, что он конечен, они проникли в глубь Вселенной и обнаружили, что на звездах ничего нет. Огромная белая Луна лишилась невинности под башмаком космонавта. Вероятно, Луна уже никогда не будет прежней. Ничто не остается неизменным. Все меняется.
Те, у кого хватает ума, приветствуют перемены и держат голову над водой, чтобы плыть по течению.
Другие сопротивляются, пытаясь остановить прогресс. В этом было не меньше правды, потому что нельзя не признать горчайшую иронию того факта, что дети революционных перемен превратились в самых махровых реакционеров. Рутинеров. Вот куда поворачивало течение, и он чувствовал его направление, хотя на поверхности еще ничего не было заметно, но новое движение времени набирало силу. Он мог бы захватить с собой женщину, но ему никого не хотелось иметь под боком. К тридцати девяти его тело устало так же, как и его изнывающий по сну мозг. Соседнее бунгало пустовало, и до тех пор, пока не зажегся свет, он и не думал, что там кто-то появился. Он услышал какое-то движение — у него был великолепный слух. Он слышал, как кто-то ходил по домику, вот открылась и закрылась дверь. Вспыхнул фонарь, и терраса стала желтой. Раздвинулись двери, появилась женщина и шагнула к перилам; она задержалась у них на мгновение, чтобы, облокотившись, посмотреть на черноту моря, по которому пробежала сужающаяся к горизонту дрожащая лунная дорожка. У женщины была стройная фигура с юными линиями, волосы ниспадали до плеч. Лица не было видно. Он сидел не двигаясь в темноте и смотрел, спрятав огонек сигареты в ладони. Она повернулась и ушла в дом. Он огорчился. Когда знаешь, что в это же время кто-то совсем рядом тоже не спит, чувство одиночества от бессонницы становится менее острым.
Потом он услышал, как хлопнула дверь ее бунгало, и с удивлением подумал, что она вышла на воздух. Через несколько минут раздался всплеск. Ну да. Она отправилась в бассейн.
В глубине патио над закрытым баром желтела лампочка. Совершенно бесполезная. В небе висела огромная белая луна в окружении звезд. Посмотрев вверх, Джуди перебрала в уме все пришедшие на ум словесные клише. Луна походила на жемчужину, звезды — на алмазы, пальмы мерно раскачивались, цикады тянули свою нескончаемую песнь. Все это кажется избитым и не похожим на правду, пока не увидишь своими собственными глазами. А после этого уже невозможно описывать увиденное словами, которые стерлись от употребления. Она прыгнула в бассейн и принялась плавать взад-вперед, лениво двигая руками и ногами, занятая игрой в метафоры и придумывая, как бы еще описать эту ночь...
— Добр вечэр. Чудн вечэр. — Тот же самый странный акцент, несколько менее заметный, чем у шофера, но несомненный. Она повернулась и увидела стоявшего у края бассейна мужчину. На голове у него была матерчатая шапочка, и он снял ее.
— Добрый вечер, — сказала Джуди. — Вы ночной сторож?
— Да, мэм.
— Я остановилась здесь, — пояснила она. — Не могу заснуть. Так красиво и тепло.
— Да, мэм, — произнес сторож. — Очень даже тепло. — Он снова надел кепочку, поприветствовал ее взмахом фонарика и ушел. Джуди продолжала плавать.
Мужчина из соседнего бунгало тихонько обошел выступ здания, откуда он мог незамеченным наблюдать за фигурой, скользившей в освещенной воде. Он стоял, наблюдая за ней, пока она не вылезла из бассейна, а потом стал смотреть, как она в желтом свете фонаря высушила ноги и протерла тело полотенцем. Она молода. У нее хорошенькое лицо. Он вернулся и вошел к себе в бунгало до того, как она появилась на дорожке. В гостиной у него стояла бутылка виски. Приобретенная в Америке привычка. Он предпочитал виски водке. Нашлись бы люди, заявившие, что с этого-то и начинается разложение. Он улыбнулся своим мыслям, налил полстакана и вернулся на террасу. Свет в соседнем бунгало погас.
* * *
В специально оборудованной темной комнате в подвальном помещении Советского посольства в номере 1125 по Шестнадцатой улице Вашингтона, округ Колумбия, проявляли и увеличивали микрофильмы. Процесс занимал некоторое время, и за ним наблюдали два сотрудника посольства. Пленка содержала тридцать страниц машинописи формата в одну шестнадцатую, на некоторых имелись приписки от руки, на увеличенных снимках оказались заметными сделанные прописными буквами заголовки, некоторые письма были из Госдепартамента, другие — из Британского посольства, несколько документов — копиями меморандумов из Белого дома. Тот из двоих сотрудников, что был пониже ростом и постарше, склонился над ванночками с проявителем и прочитал несколько предложений, проступивших на уже проявленных снимках.— Прекрасно, — сказал он. — Еще один чрезвычайно важный документ.
Второй был его младшим помощником, армейским лейтенантом, официально числившимся атташе посольства. Он стоял очень низко на служебной лестнице и отступал от старшего начальника на три шага.
— Товарищ генерал, это будет скопировано и приобщено к папке с документами Синего.
— Прекрасно, — повторил генерал Голицын. Он посмотрел на светящиеся стрелки часов на руке. — Мне нужно идти. У меня встреча с венгерским послом. Оставайтесь здесь, пока не будут готовы все отпечатки. Дело Синего должно быть на моем столе в девять утра.
Он вышел из комнаты, лейтенант отдал ему честь, лаборант бросился открывать дверь. Генерал поднялся наверх в свою комнату — переодеться в форму. В отличие от западных дипломатов, которые предпочитали гражданское, члены Советского посольства, являвшиеся официальными военными представителями, этому обычаю не следовали. Генерал любил свою форму, на левой стороне мундира у него красовались разноцветные ленточки наград за жизнь, отданную службе на благо Родины, среди них несколько иностранных орденов. Собираясь уходить, он думал о папке Синего. Номинально он не являлся главой резидентуры, но, находясь в генеральском звании, он был старым, уважаемым членом политической верхушки страны. В связи с отсутствием настоящего руководителя он первым ознакомился с информацией, переданной самым важным советским агентом в Западном полушарии.
* * *
— Доброе утро.— Доброе утро. — Джуди привыкла видеть своего соседа на террасе его бунгало, когда выходила завтракать. Первые два дня они не разговаривали, она вряд ли даже замечала его и большую часть времени проводила загорая на пляже или читая у себя на террасе. Отель был набит отдыхающими, пары соединялись с другими, превращаясь в маленькие группки, которые не отходили от бара и буквально оккупировали бассейн. Джуди отразила несколько попыток затянуть ее в такие компании. В бассейне она плавала только по ночам; она по-прежнему просыпалась после полуночи и одна ходила купаться в темноте. С ночным сторожем разговаривала больше, чем с кем-либо из живущих в отеле.
Она так ни разу и не заметила своего соседа, когда он по ночам наблюдал за ней. То, что он говорил только «доброе утро», позволяло считать его безобидным. Он также ни с кем не общался. Ел он за отдельным столом, и она тоже решительно воспротивилась попытке управляющего посадить ее с двумя другими женщинами, канадскими матронами, приехавшими сюда поболтать и позагорать.
До этого утра Джуди едва ли даже взглянула на него.
— Кажется, сегодня жарче чем обычно. — Она не ожидала, что он продолжит разговор.
— Да, — ответила Джуди. — Мне тоже так кажется.
— Возможно, будет дождь. Видите, появились облака.
— Возможно. Ничего страшного, дождь здесь никогда надолго не затягивается.
— Вы знаете, что нельзя прятаться под теми деревьями?
Она отложила книжку:
— Нельзя? Под какими деревьями?
Он был моложе, чем ей показалось. Темноволосый. Нервное лицо с тонкими чертами, светлые глаза.
Он смотрел на нее так внимательно, что взяться сейчас за книжку было бы с ее стороны просто невежливо.
— Вон те темно-зеленые деревья. У них любопытное название, не могу его точно произнести. Но, если идет дождь и вы стоите под ними, вода будет жечь вам кожу. Они очень ядовиты. Вас должны были предупредить об этом.
— Я не предоставила им такую возможность, — ответила Джуди. — С самого приезда я еще ни с кем не говорила.
— И я тоже, — сказал он. — Я приехал сюда, спасаясь от людей. Вы тоже?
— Да, — сказала Джуди. — Боюсь, что меньше всего на свете я хотела бы оказаться в толпе у бара.
— Вы не американка? Может быть, канадка?
— Англичанка, — ответила она. — Наверное, у меня небольшой акцент. Я проработала в Соединенных Штатах три года.
— Где вы работаете?
— В ООН, — сказала она. — А вы?
— Федор Свердлов. — Он встал. Он был довольно высокий, худощавый; в шортах и старомодных парусиновых туфлях со шнурками. Он уже успел загореть. Они пожали друг другу руки. Джуди знала русскую привычку пожимать руки. Если они принимались трясти вашу руку, а потом повторяли эту процедуру перед тем как попрощаться, следовательно, они к вам очень расположены. Если они не пожимают вам руку — значит, жди объявления военных действий.
— Я тоже в Америке. В нашем посольстве в Вашингтоне. Вы должны знать Вашингтон.
— Ну конечно, — сказала она. — Да, я знаю его. — У нее было такое чувство, будто ее голова — это сцена и все эти четыре дня и ночи за кулисами ее подстерегал Ричард Патерсон. Назвав Вашингтон, сосед попал в самую точку.
Она быстро поднялась:
— Пойду искупаюсь. Пока не начался дождь.
— Очень хорошая мысль, — подхватил русский. — Пойду с вами.
Остановить его она не могла.
Когда же дождь пошел, они не выходили из моря, выплывая навстречу небольшим пенящимся волнам и потом возвращаясь назад на их гребне. Местами встречались участки кораллов, которые могли поранить ноги. Он предупреждал ее, и она невольно стала подчиняться ему и держалась в стороне от этих мест. Джуди начала уставать, а мужчина плавал, как профессионал, длинными мощными гребками. Он был в хорошей форме. Она легла на спину, чтобы отдохнуть. Короткий дождик быстро иссяк. Тут же выглянуло солнце, небеса вновь засияли жаркой голубизной, и любители позагорать высыпали на пляж, как слетаются на пикник осы.
— Машинил, — подплыл к ней Свердлов. — Так это называется.
— Называется что?
— Дерево, которое ядовито. Пойдем на берег и выпьем кофе.
Когда они вышли из воды, он вдруг схватил ее за руку и потянул в сторону:
— Здесь же коралл. Вы должны купить какую-нибудь обувь. Я отвезу вас в город до ленча. Там есть лавочка, где я купил свои тапочки.