Страница:
Пройдя десяток шагов, она остановилась, чтобы отдышаться, поставила чемодан на землю и надела сумочку через плечо. Она .стояла в самом центре площади, где в этот обеденный час не было прохожих и откуда лучами расходились улицы. Агнесса выбрала ту, которая показалась ей не такой вымершей, как все прочие. Первым делом она осведомилась, где почта. Ей хотелось телеграфировать на авеню Ван-Дейка, что она приедет, будет присутствовать на похоронах, что она только что перешла демаркационную линию и что поезд прибудет тогда-то. Предвидя строгие формальности оккупированной зоны, Агнесса одновременно с телеграфным бланком протянула и свои бумаги. У нее взяли только телеграмму.
- Учитывая содержание вашей телеграммы, мадам...- сказала заведующая, кинув взгляд на траурное платье Агнессы.
На вокзале, куда она направилась прямо из почтового отделения, она спросила, впрочем не особенно надеясь на успех, нет ли тут камеры хранения багажа или чего-нибудь в этом роде. Ей указали камеру, и когда она отделалась от чемодана, узнала точное время прибытия поезда и вышла из вокзала, шаг ее приобрел былую легкость, на ходу она растирала руки, освобожденные от тяжести, оттягивавшей плечи в течение трех дней, и ей захотелось поесть.
Агнесса охотно посидела бы и дольше в ресторане, где ей подали завтрак. Тут была всего-навсего одна зала; все столики у окон на улицу и на двор были отведены немецким офицерам. Сейчас немцев было здесь только пятеро или шестеро, но их присутствие сковывало языки. Агнесса, которая постаралась устроиться так, чтобы их не видеть, наслаждалась покоем. Удобно откинувшись на спинку скамьи, она, расслабив мускулы, отдыхала всем телом, каждой жилкой. Но тут она увидела, что в вестибюль набилась штатская публика и ждет, стоя в очереди, когда освободится столик. Должно быть, люди эти в том же положении, что и она, напомнила себе Агнесса. Ей подали счет одновременно с довольно неаппетитным дессертом.
Пришлось снова начать свои блуждания по городу. Вскоре Агнесса очутилась на знакомом перекрестке, и отсюда, с самого конца безлюдной улицы, она вновь увидела, на сей раз с другой стороны, немецкую заставу на берегу Алье. Чувство, что она перебралась в какой-то чужой мир, внезапно обрушилось на нее, прибавив к прежним страхам еще неизведанный страх. До этой минуты его вытесняла одна, почти маниакальная мысль, господствовавшая над всем прочим, - перебраться через границу. Теперь же Агнесса подумала о своем сынишке, с которым никогда не расставалась, разве что когда ездила ненадолго в Кань или в прошлом году - в Марсель. Но ведь тогда речь шла всего о нескольких часах, ну самое большее о сутках, и отовсюду можно было позвонить на мыс Байю по телефону. А сейчас! Она ничего не знает о Рокки и сколько еще времени ничего о нем не узнает. Аусвейс был действителен в течение трех недель. Если в это время что-нибудь случится с мальчиком, немедленно сообщат Мано и примут все необходимые меры, но она, мать, так ничего и не узнает. Да и чего ждать от этой системы двух зон с этими семейными открыточками, которые путешествуют по нескольку недель, с этим телефоном, обрывающимся у демаркационной линии, и с этими телеграммами, которые пробиваются через преграду лишь как вестники беды!.. Кровь прилила к вискам, Агнессе представилось самое страшное, и она прокляла это путешествие. Она не проклинала Буссарделей; ведь они лишь известили ее о семейном трауре. Это она, она сама, в порыве идиотской чувствительности, не думая о последствиях, приняла безумное решение.
Но ничего не поделаешь! Нельзя же в самом деле отправляться обратно. Особенно после всех тягот, которые она сама на себя взвалила, добиваясь пропуска... Тяжелым шагом Агнесса направилась в центр незнакомого городка.
До прихода поезда надо было как-то убить целых три часа. Случай или интуиция привели ее в старую часть города, она бродила по лабиринту узких улочек и остановилась перед букинистическим магазином. На витрине были выставлены старинные издания, популярные гравюры. Агнесса взялась за ручку двери, и створки, распахнувшись, разбудили звонок, который по-старчески затренькал.
В помещении за лавкой не сразу зашевелились, и когда седовласая женщина открыла дверь, Агнесса успела разглядеть за ее спиной целую анфиладу крохотных комнатушек и чистенький садик, зеленевший позади дома.
- Добрый день, мадам, - начала Агнесса. - Я здесь проездом, и мне хотелось бы привезти из Мулэна что-нибудь на память ребенку. Мальчику, но еще очень маленькому: ему три года.
- Для таких лет! - улыбнулась хозяйка. - Может быть, какое-нибудь старое издание с картинками. Только не знаю, есть ли у меня такое,
Она подняла голову к полке, прибитой чуть ли не под самым потолком, но тут за спиной Агнессы снова затренькал колокольчик и вошел солдат вермахта.
- Обслужите сначала его, - сказала Агнесса, придвигая стул. - Я не тороплюсь.
Она села. Немец, знавший всего с десяток французских слов, пытался объяснить, что ему надо. Был он еще совсем юноша, но какой-то чахлый и носил очки в металлической оправе.
- Verstehe nicht {не понимаю (нем.)}, - твердила старушка, для убедительности отрицательно покачивая головой.
Немец повторил свои объяснения; Агнесса незаметно шепнула хозяйке:
- Он ищет книгу о местных замках. С гравюрами. Или,
на худой конец, с фотографиями.
Старушка оглянулась и молча посмотрела на Агнессу. Затем снова повернулась к немцу:
- Habe kein {нет таких (нем.)}.
Солдат не стал настаивать, поклонился и вышел. Между двумя женщинами залегло молчание. Хозяйка снова принялась за поиски. Вскоре она положила перед Агнессой объемистый альбом в картонной папке издания примерно пятидесятых годов прошлого века, судя по шрифту заглавия: "Виши, его окрестности и примечательные замки Бурбоне. Мулэн. П. А. Дерозье, издатель-типограф".
- Может, это вас заинтересует, - сказала хозяйка. - Рисунки выполнены Огюстом Борже, другом Бальзака.
Агнесса склонилась над альбомом. Она вся ушла в созерцание литографий. Потом, перелистав весь альбом, сказала, что охотно его приобретет. Для себя. Для Рокки не нашлось подходящей книги с иллюстрациями, зато хозяйка предложила купить передвижные картинки, что вполне годится для мальчугана.
- Они как раз снова вошли в моду перед самой войной, - пояснила старая дама, заворачивая покупки. - Как прежде были картинки для вырезания или переводные.
Агнесса никак не могла решиться покинуть этот магазинчик, где царил полумрак, плыли ароматы старых книг, какой-то скрытой жизни. Желая оправдать свое пребывание здесь, она сказала, что хочет немного передохнуть. Ей удалось заставить хозяйку разговориться, а затем она сама поверила ей цель своего путешествия, объяснила, почему очутилась в Мулэне, и, не удержавшись, добавила, что впервые столкнулась здесь с немцами.
- А у нас они уже два года четыре месяца, - просто ответила хозяйка.
Наконец Агнесса распрощалась, взяла пакет под мышку и перила хозяйку, что счастлива была провести здесь несколько милых минут и именно они сохранятся в ее памяти от пребывания в Мулэне.
На вокзале она присоединилась к толпе человек в сорок, лившихся в зале. Наконец, дверь открыли и пассажиры скопом устремились в туннель. Хотя чемодан снова оттягивал руку, Агнесса, бодро шагая, перегнала всех прочих, но стоявший наверху лестницы немецкий офицер не разрешал пассажирам выйти и на перрон. Люди остановились на лестнице, заняв все ступеньки сверху донизу и оставив проход лишь для тех, кто спускался в туннель. Стоя на верхней ступеньке так, что голова се приходилась вровень с перроном, Агнесса обвела взглядом железнодорожные пути, наглухо запертые двери главного вокального здания, выходившие на первую платформу. За одной из этих дверей она провела накануне ночь под запором. Дневной свет сбил ее с толку, и она не могла с точностью установить, где находится то помещение, которое позавчера тоска ожидания и black-out {затемнение (англ.)} превратили в нечто непередаваемо враждебное и где тем не менее она воочию увидела, чуть ли не физически ощутила водораздел - несколько квадратных метров решетки между свободным и тем, другим миром. Но этот первый этап ее мало чем примечательной одиссеи уже отходил в прошлое.
Прибывший из Виши поезд стоял у перрона. Но приходилось ждать, когда кончится проверка, а проверка, как по опыту знала Агнесса, идет внутри, за закрытыми дверями вагонов; знала она также, сколько времени потребует эта операция; вновь она присутствовала при ней, но теперь уже по другую сторону баррикады; и она не удивилась бы, если бы на ее глазах из поезда грубо вытолкнули высокую молодую женщину в черном, с чемоданом в руке и повели бы под конвоем немецкого солдата.
Небольшая группа пассажиров, выстроившихся на лестнице, молчала. Очевидно, все считали, что присесть на ступеньку - недопустимая вольность. Какая-то молодая женщина тяжело поднялась по оставшемуся незанятым проходу и встала с молчаливого согласия всех остальных впереди толпы. Агнесса заметила, что пассажирка находится на последнем месяце беременности. А на перроне, всего в нескольких шагах от офицера, стояла пустая скамейка.
- Я немного говорю по-немецки, - обратилась она к беременной женщине. Хотите, я попрошу офицера, чтобы он пропустил вас к скамейке.
- Не надо, мадам. Поверьте мне, не надо.
- Herr Offizier, {господин офицер (нем.)}- произнесла Агнесса, выступив вперед.
Извинившись, она в коротких словах объяснила офицеру, что женщина ждет ребенка и ей необходимо присесть,
- Niemand auf den Bahnsteig {на перрон запрещено выходить (нем.)}, бросил офицер, даже не повернув головы.
Агнесса решила, что она неудачно построила фразу, и пояснила, что дело идет просто о... Немец повторил, что на перрон выходить запрещается, но уже повысив тон, и так взглянул на говорившую, что она осеклась. Агнесса снова заняла свое место среди притихшей толпы и тут только поняла, сколь серьезен ее промах, именно потому, что никто даже не улыбнулся, когда ей дали отпор. Только беременная женщина жалобно пробормотала:
- Я вам говорила не надо, я же вам говорила...
"А однако она не за себя испугалась, - подумала Агнесса. - И не за меня тоже". Тут ей вспомнилась сцена в книжном магазинчике. Нет, правильно, она получила по заслугам. Чего ради она вечно вмешивается в чужие дела. "И чего ради я вмешиваюсь!" - некогда восклицала тетя Эмма, проявив излишнюю инициативу, и, по правде говоря, так оно и было.
Когда немцы открыли вагонные двери, Агнесса нашла себе сидячее место. Поезд отнюдь не походил на переполненные составы, груженные человеческой магмой, забивавшей все коридоры, купе и даже ватер-клозет. Этот поезд шел из Виши. Воздуху было достаточно. Пассажиры были хорошо одеты, и дочь Буссарделей подумала про себя, что окружающие ее люди не вламывались в этот вагон с билетом второго или третьего класса, как в позавчерашнем поезде. Кто знает, возможно, пройдя по коридорам, она заметит знакомые лица кого-нибудь из парижан? Агнесса подумала также, что в таком поезде должен обязательно быть вагон-ресторан и ей удастся пообедать. И, успокоенная этой приятной перспективой, она задремала.
Глава VI
Агнессу разбудила поднявшаяся вокруг суматоха. Пока она спала, уже наступил вечер. Купе превратилось в наглухо запертый ящик с тщательно задернутыми шторками на окнах, освещенный только одной-единственной лампочкой. Пассажиры стояли. Один из них торопливо вытащил из чемодана какую-то бутылку и сунул ее в карман пальто. Соседка Агнессы, сидевшая возле окна, осторожно отодвинула краешек шторы и прильнула глазом к щелке. Не поворачивая головы, она кинула:
- С этим black-out ровно ничего не поймешь: тьма кромешная!
Агнесса, внимательно присматривавшаяся к этой суете, невольно приготовилась к каким-то новым неприятностям. Однако поезд шел все с прежней скоростью. Только стук колес вдруг стал звонче, как бывает, когда проезжаешь мост, и соседка Агнессы оторвалась от окна.
- Так и есть, - произнесла она. - Проехали заставу Шарантон, уже Берси - подъезжаем!
Неожиданность, тревога приковали Агнессу к месту. Оказывается, она проспала весь путь от Мулэна, сраженная трехдневной усталостью. А теперь прибытие поезда захватило ее врасплох. Не успела даже приготовиться. Она все еще была во власти первых своих впечатлений от оккупированной зоны, еще чувствовала облегчение от того, что удачно удалось перейти демаркационную линию, а Париж уже стремительно приближался, был здесь, всего в нескольких оборотах колес... А ведь она рассчитывала именно на эту часть пути, чтобы разобраться в своих чувствах как можно обстоятельнее, подумать о том, как ее примут родные, как ей самой себя с ними вести. И не успела ровно ничего решить, привести в ясность. Путешествие длилось три дня и две ночи, а она не подготовилась. Даже не знает, где придется ночевать, не знает, придут ли ее встречать, как она просила в своей телеграмме из Мулэна. Мерный ход вагонов разладился, дорожный ритм затихал: поезд входил в вокзал.
Тут только Агнесса поднялась, сняла с сетки чемодан. Пассажиры уже теснились в коридоре. Поезд остановился. И вдруг Агнесса вспомнила, что дядя Теодор умер, и застыла на месте, сердце у нее забилось, дыхание перехватило. Боже мой! Умер дядя Теодор, а она о нем даже не подумала ни разу... А ведь ради того, чтобы проводить его в последний путь, она предприняла эту поездку в Париж и встретится сейчас со своими. Дядя Теодор - один из столпов буссарделевской династии, в сущности даже глава семьи; Агнесса, порывшись в своих самых ранних воспоминаниях детства, обнаружила там его лицо, высокую его фигуру, пышную бороду и знаменитую велеречивость; старший из пяти детей бабуси, тот, кто унаследовал отцовскую контору пополам с младшим братом, отцом Агнессы, и тем самым поддержал столетнюю традицию "братьев Буссардель", ибо еще со времен Луи-Филиппа, из поколения в поколение эта классическая упряжка вновь и вновь находила себе смену с постоянством биологических законов...
Агнесса поспешила прогнать прочь эти мысли, которые уже давно стали ей чужими. Она вступала в забытое царство, где во время ее отсутствия жизнь продолжала идти своим чередом, да и смерть тоже. Агнесса вышла в коридор, вагон уже опустел; она заторопилась. Когда она ступила на подножку, ее удивил голос, идущий снизу, с платформы, а главное, произнесенные слова: "Вам носильщика?" Она позволила взять свой чемодан.
- Вас на метро? - осведомился носильщик.
- Сама не знаю.
Остановившись на вагонной ступеньке, Агнесса вглядывалась в окружающую ночь, в тьму оккупации.
- Сама не знаю, будут меня встречать или нет. Может быть, придется зайти в какой-нибудь ближайший отель.
Темнота была непроглядная. Агнесса вслепую спрыгнула с подножки вагона. Состав был очень длинный и не мог весь поместиться в вокзале. Пришлось шагать через стрелки. Агнесса вытащила свой электрический фонарик.
- Лучше не надо, - предупредил носильщик. - Он у вас не синий, как бы не было неприятностей.
Агнесса потушила фонарик, глаза ее уже стали привыкать к темноте, да и впереди шагал носильщик. Они добрались до пологого ската, значит, сейчас будет платформа. Далеко-далеко черной подковой лежало здание вокзала, и там не блеснуло ни огонька. Только темень встречала путешественницу, прибывшую к месту назначения. Но по мере того как они шагали по платформе, из мрака возникали фигуры людей, двигавшихся суетливо, но бесшумно, как в аквариуме, и аквариум этот заполняла дымка света, падавшего неизвестно откуда.
- Значит, перронные билеты отменены? - спросила у носильщика Агнесса, заметив, что ни одна живая душа не спешит навстречу пассажирам.
- Отменены. Если вас пришли встречать, то они ждут у выхода.
У контроля, отбиравшего билеты, выстроился хвост. Поверх барьера Агнесса видела пустое пространство, где огромным пятном лежал снег, и горло у нее сжалось. Там, на почтительном расстоянии от входа, ждала кучка людей, выстроившихся полукругом на самой границе света и тьмы, и первым впечатлением от оккупированного Парижа остался для Агнессы этот необычный строй, в котором было что-то полицейское. Она отдала свой билет, нерешительно шагнула вперед в освещенный круг, и вдруг ее охватило небывалое волнение: здесь, в первых рядах встречающих, она узнала три черных силуэта тетя Эмма, брат Валентин, племянник Бернар.
Она бросилась к ним, переходила из одних объятий в другие. Что-то, затиснутое в самую глубину, вдруг прорвалось. Она зарыдала. Она понимала, что на нее глядят, что зрители, наверное, уже сочинили себе целую драму возвращение под отчий кров, бегство, но это было сильнее ее, она дала себе волю.
- Я думала... думала, что мне ни за что не удастся перейти, - бормотала она, вцепившись одной рукой в плечо брата, а другой обняв тетину талию. - Я выехала во вторник утром. Вы себе и представить не можете, как это трудно... Но у меня бумаги в порядке. У меня аусвейс... Главное доехала! Все уже позади. Как мило с вашей стороны, что вы пришли меня встретить! Я так устала! -крикнула она, тяжело опершись на плечо брата, и действительно, только безмерным изнурением объяснялось то, что она уступила этому потоку чувств и слов.
Умолкнув, она повернулась к племяннику и снова его поцеловала.
- Бедняжка Бернар! И я еще смею хныкать! В твоем присутствии! Дедушка так тебя любил... Как вы, должно быть, замучились... Столько здесь у вас горя! А знаете, вы все страшно похудели. Боже мой, какой ужас эта война!.. Но как это случилось? - спросила она уже спокойнее и покорно отошла за своими в сторону. - Долго он болел? Очень страдал? Знал, что умирает?
- Успокойся, кисанька, успокойся, - приговаривала тетя Эмма, хлопая ее по руке.
Растерявшись в первую минуту перед этой вспышкой чувствительности малочувствительной Агнессы, особенно после того, как про себя тетя Эмма, несомненно, прикидывала в уме, насколько холодным получится первое свидание, старая девица сразу успокоилась, услышав, что племянница задает именно те классические вопросы, какие задают во всем мире, говоря об усопшем. В этой общепринятости тетя Эмма обрела себя, что далось ей тем легче, что она не обрела в лице Агнессы прежней бунтовщицы. Утерев глаза платочком, она немногословно рассказала о кончине своего брата Теодора, потом сообщила новости о Симоне и прочих родственниках. Но Валентин посоветовал родным не мешкать:
- Давайте сразу спустимся в метро. Тогда мы попадем на "полупик".
- Какой "полупик"? - спросила Агнесса.
- Верно, дядя, - обратился к Валентину Бернар. - Ведь Агнесса ничего не понимает. Последний поезд метро называется "пик", там смертельная давка, пояснил он. - Поэтому все стараются попасть на предпоследний - он-то и есть "полупик",
- Ах вот как!
Тут только она заметила, что носильщик с ее чемоданом спустился вслед за ними по лестнице метро.
- Зачем это? - сказала она. - Чемодан не тяжелый: я его таскаю с самого вторника. Признаюсь, я не ждала, что сейчас
есть носильщики. Он что же с нами через весь Париж поедет?
- Да-да, пускай его, - подхватила тетя Эмма. - Только эти удобства нам и остались. Теперь это принято - довозить багаж до дома. И компания разрешает. И такса установлена, - добавила она. - Поедете с нами до дома, дружок. Авеню Ван-Дейка, парк Монсо.
Так Агнесса узнала, что семья предлагает ей свое гостеприимство и кров. Носильщик расстегнул кожаный пояс, надел его, как принято, через плечо и прицепил к нему чемодан.
- Твой поезд опоздал всего лишь на час тридцать пять минут, - сказал Валентин. - Поверь мне, такое незначительное опоздание по нынешним временам просто редкость. Вообще нам здорово повезло. Дольше мы тебя не могли бы ждать. Из-за комендантского часа.
- А тебе, тебе бы выдали ночной пропуск, - пояснил Бернар; ему исполнилось всего семнадцать лет, и ему не терпелось посвятить Агнессу в оккупационные правила, среди которых он вырос.
- Как так?
- Да так. Все пассажиры, которые приезжают слишком поздно и не могут попасть домой до полуночи, получают специальный аусвейс. Только на одну ночь. Предположим, тебя остановит немецкий патруль, тебя отпустят. А нас он сцапает. И отправит в ближайший полицейский участок. И если ночью произойдет покушение на немецких солдат, расстреляют заложников, набранных в участках. Нет, верно-верно! - добавил он, рассмеявшись.
И вот четверка Буссарделей в сопровождении носильщика зашагала по коридорам метро. Людской поток, стиснутый между стеной и поручнями, еле продвигался вперед. А параллельно течению по запасному проходу легким и свободным шагом проходили немцы в военной форме.
- Ну и толпа! - удивилась Агнесса.
- Тоже сказала! - снисходительно заметил Бернар - Разве это толпа! Да тут просто пустыня по сравнению с пересадочными станциями. Все рекорды побили станция Оперы и Сен-Лазар, - уточнил этот юный буржуа, досконально изучивший маршруты метро.
- Неужели в Париже столько народу?
Валентин, давнишний любитель статистики, шагавший впереди, бросил через плечо:
- Знаешь, Агнесса, что в июле сорокового года, после исхода, в департаменте Сены не насчитывалось даже двух миллионов жителей? А до войны было пять миллионов. Через месяц их стало два миллиона шестьсот. Цифры абсолютно точные. Кривая продолжала непрерывно подниматься, и теперь, как ты сама можешь убедиться, все вернулись обратно. Во всяком случае, в нашем кругу.
Первый зуд многословия, охвативший Агнессу, поутих. Она смотрела, она слушала, но по-своему воспринимала объяснения брата и племянника. Ее трогало не так то, что они ей говорили, как то, о чем они не говорили. Да, впрочем, ей хватит времени изучить обычаи и нравы оккупированной столицы, и сейчас она не Париж открывала для себя, а узнавала своих родных. И узнавала их сразу по этому непринужденному разговору, по их нежеланию хныкать над покойником. Семейство Буссарделей было столь многочисленно, что частые смерти стали для него своего рода закономерностью и, если так можно выразиться, признаком значительности и плодородия клана. Никогда смерть не заставала их врасплох. Как только в семье кто-нибудь умирал, каждый знал, что делать: родные тут же смыкали свои ряды вокруг вдовца, или вдовицы, или сирот - старались помочь. И никогда никто не считался с расходами на похороны. Похоронный обряд предоставлял Буссарделям прекрасный случай явить миру сплоченность клана и положение, которое он занимает в Париже. Дни траура становились днями представительства - и еще какого! Это тоже стало своего рода традицией, за всем этим не следует забывать о еде и питье. А главное - не превращать все это в спектакль. Истинное горе отнюдь не измеряется внешними проявлениями. Это хорошо для простолюдинов, которые собираются вокруг гроба и голосят. И Агнесса, которая сотни раз слышала, как ее близкие излагали свои житейские правила, вспомнила, что, по их мнению, ссоры между родственниками - признак величайшей вульгарности. Завет, который был сегодня ей блистательно продемонстрирован. Трое посланцев семьи встретили ее без всякого ломания, без малейшего неприятного намека, и ясно было, что сегодня и во все последующие дни никто не вспомнит прошлого. Они удовольствуются этим жестом - никаких объяснений, просто откроют ей ворота на авеню Ваи-Дейка. "В этом есть свой стиль, - подумала Агнесса. - У них определенно есть стиль". Наконец в глубине туннеля послышался грохот и, проскрежетав на повороте, показался поезд.
- А теперь на абордаж! - бодро крикнула тетя Эмма.
В вагонах было не слишком много народу, но зато на перроне собралась огромная толпа: перед угрозой "пика" контролеры не решались задерживать публику, хлынувшую вниз по лестнице.
- Да мы ни за что не войдем, - сказала Агнесса, беспомощно оглядываясь вокруг.
- Войдем! - успокоил ее Бернар, - Сейчас сама увидишь. Тут нужна особая техника.
Он стал таким образом, что напором толпы их внесло внутрь вагона. Очутившись в вагоне, он ловко свернул в бок и оттеснил Агнессу в проход. Он держал ее за плечи, тесно прижав к себе. Валентин точно таким же манером опекал тетю Эмму, и они образовали точно такую же тесно прижавшуюся друг к другу пару. Носильщик, пятясь, тоже попал внутрь, и чемодан всей своей тяжестью прошелся по человеческим плечам и спинам.
- Это, пожалуй, пострашнее, чем в поездах, - произнесла еще не отдышавшаяся Агнесса, уткнув лицо в воротник Бернара. - Воображаю, каково же здесь в "пик"!
Сумочку она поставила на выемку плеча и прижалась к ней щекой. Она только дивилась, как под давлением всей этой массы не лопаются стеклянные перегородки, почему женщины не вопят во весь голос, почему не слышно обычных вагонных ссор. Но люди, входившие в вагон поодиночке, попав внутрь, казалось, растворялись в общей массе и превращались в некий единый организм, повинующийся коллективным рефлексам. При отправлении, при остановках все это человеческое скопище швыряло в одну сторону, никто не держался за металлические поручни, стоявшие валились на сидевших, которые даже не думали огрызаться, и Агнесса прочла на лицах отсутствующее выражение, анестезию всех жизненных центров. Присутствие двух-трех немецких военных мундиров, вклинившихся в толпу, придавало этому скопищу какой-то карательный, дисциплинарный характер. Наконец-то Агнесса увидела их, немцев, в Париже, Она невольно восхищалась теткой, которая время от времени бросала какое-нибудь ехидное словечко насчет способности человеческого тела сжиматься беспредельно.
- Учитывая содержание вашей телеграммы, мадам...- сказала заведующая, кинув взгляд на траурное платье Агнессы.
На вокзале, куда она направилась прямо из почтового отделения, она спросила, впрочем не особенно надеясь на успех, нет ли тут камеры хранения багажа или чего-нибудь в этом роде. Ей указали камеру, и когда она отделалась от чемодана, узнала точное время прибытия поезда и вышла из вокзала, шаг ее приобрел былую легкость, на ходу она растирала руки, освобожденные от тяжести, оттягивавшей плечи в течение трех дней, и ей захотелось поесть.
Агнесса охотно посидела бы и дольше в ресторане, где ей подали завтрак. Тут была всего-навсего одна зала; все столики у окон на улицу и на двор были отведены немецким офицерам. Сейчас немцев было здесь только пятеро или шестеро, но их присутствие сковывало языки. Агнесса, которая постаралась устроиться так, чтобы их не видеть, наслаждалась покоем. Удобно откинувшись на спинку скамьи, она, расслабив мускулы, отдыхала всем телом, каждой жилкой. Но тут она увидела, что в вестибюль набилась штатская публика и ждет, стоя в очереди, когда освободится столик. Должно быть, люди эти в том же положении, что и она, напомнила себе Агнесса. Ей подали счет одновременно с довольно неаппетитным дессертом.
Пришлось снова начать свои блуждания по городу. Вскоре Агнесса очутилась на знакомом перекрестке, и отсюда, с самого конца безлюдной улицы, она вновь увидела, на сей раз с другой стороны, немецкую заставу на берегу Алье. Чувство, что она перебралась в какой-то чужой мир, внезапно обрушилось на нее, прибавив к прежним страхам еще неизведанный страх. До этой минуты его вытесняла одна, почти маниакальная мысль, господствовавшая над всем прочим, - перебраться через границу. Теперь же Агнесса подумала о своем сынишке, с которым никогда не расставалась, разве что когда ездила ненадолго в Кань или в прошлом году - в Марсель. Но ведь тогда речь шла всего о нескольких часах, ну самое большее о сутках, и отовсюду можно было позвонить на мыс Байю по телефону. А сейчас! Она ничего не знает о Рокки и сколько еще времени ничего о нем не узнает. Аусвейс был действителен в течение трех недель. Если в это время что-нибудь случится с мальчиком, немедленно сообщат Мано и примут все необходимые меры, но она, мать, так ничего и не узнает. Да и чего ждать от этой системы двух зон с этими семейными открыточками, которые путешествуют по нескольку недель, с этим телефоном, обрывающимся у демаркационной линии, и с этими телеграммами, которые пробиваются через преграду лишь как вестники беды!.. Кровь прилила к вискам, Агнессе представилось самое страшное, и она прокляла это путешествие. Она не проклинала Буссарделей; ведь они лишь известили ее о семейном трауре. Это она, она сама, в порыве идиотской чувствительности, не думая о последствиях, приняла безумное решение.
Но ничего не поделаешь! Нельзя же в самом деле отправляться обратно. Особенно после всех тягот, которые она сама на себя взвалила, добиваясь пропуска... Тяжелым шагом Агнесса направилась в центр незнакомого городка.
До прихода поезда надо было как-то убить целых три часа. Случай или интуиция привели ее в старую часть города, она бродила по лабиринту узких улочек и остановилась перед букинистическим магазином. На витрине были выставлены старинные издания, популярные гравюры. Агнесса взялась за ручку двери, и створки, распахнувшись, разбудили звонок, который по-старчески затренькал.
В помещении за лавкой не сразу зашевелились, и когда седовласая женщина открыла дверь, Агнесса успела разглядеть за ее спиной целую анфиладу крохотных комнатушек и чистенький садик, зеленевший позади дома.
- Добрый день, мадам, - начала Агнесса. - Я здесь проездом, и мне хотелось бы привезти из Мулэна что-нибудь на память ребенку. Мальчику, но еще очень маленькому: ему три года.
- Для таких лет! - улыбнулась хозяйка. - Может быть, какое-нибудь старое издание с картинками. Только не знаю, есть ли у меня такое,
Она подняла голову к полке, прибитой чуть ли не под самым потолком, но тут за спиной Агнессы снова затренькал колокольчик и вошел солдат вермахта.
- Обслужите сначала его, - сказала Агнесса, придвигая стул. - Я не тороплюсь.
Она села. Немец, знавший всего с десяток французских слов, пытался объяснить, что ему надо. Был он еще совсем юноша, но какой-то чахлый и носил очки в металлической оправе.
- Verstehe nicht {не понимаю (нем.)}, - твердила старушка, для убедительности отрицательно покачивая головой.
Немец повторил свои объяснения; Агнесса незаметно шепнула хозяйке:
- Он ищет книгу о местных замках. С гравюрами. Или,
на худой конец, с фотографиями.
Старушка оглянулась и молча посмотрела на Агнессу. Затем снова повернулась к немцу:
- Habe kein {нет таких (нем.)}.
Солдат не стал настаивать, поклонился и вышел. Между двумя женщинами залегло молчание. Хозяйка снова принялась за поиски. Вскоре она положила перед Агнессой объемистый альбом в картонной папке издания примерно пятидесятых годов прошлого века, судя по шрифту заглавия: "Виши, его окрестности и примечательные замки Бурбоне. Мулэн. П. А. Дерозье, издатель-типограф".
- Может, это вас заинтересует, - сказала хозяйка. - Рисунки выполнены Огюстом Борже, другом Бальзака.
Агнесса склонилась над альбомом. Она вся ушла в созерцание литографий. Потом, перелистав весь альбом, сказала, что охотно его приобретет. Для себя. Для Рокки не нашлось подходящей книги с иллюстрациями, зато хозяйка предложила купить передвижные картинки, что вполне годится для мальчугана.
- Они как раз снова вошли в моду перед самой войной, - пояснила старая дама, заворачивая покупки. - Как прежде были картинки для вырезания или переводные.
Агнесса никак не могла решиться покинуть этот магазинчик, где царил полумрак, плыли ароматы старых книг, какой-то скрытой жизни. Желая оправдать свое пребывание здесь, она сказала, что хочет немного передохнуть. Ей удалось заставить хозяйку разговориться, а затем она сама поверила ей цель своего путешествия, объяснила, почему очутилась в Мулэне, и, не удержавшись, добавила, что впервые столкнулась здесь с немцами.
- А у нас они уже два года четыре месяца, - просто ответила хозяйка.
Наконец Агнесса распрощалась, взяла пакет под мышку и перила хозяйку, что счастлива была провести здесь несколько милых минут и именно они сохранятся в ее памяти от пребывания в Мулэне.
На вокзале она присоединилась к толпе человек в сорок, лившихся в зале. Наконец, дверь открыли и пассажиры скопом устремились в туннель. Хотя чемодан снова оттягивал руку, Агнесса, бодро шагая, перегнала всех прочих, но стоявший наверху лестницы немецкий офицер не разрешал пассажирам выйти и на перрон. Люди остановились на лестнице, заняв все ступеньки сверху донизу и оставив проход лишь для тех, кто спускался в туннель. Стоя на верхней ступеньке так, что голова се приходилась вровень с перроном, Агнесса обвела взглядом железнодорожные пути, наглухо запертые двери главного вокального здания, выходившие на первую платформу. За одной из этих дверей она провела накануне ночь под запором. Дневной свет сбил ее с толку, и она не могла с точностью установить, где находится то помещение, которое позавчера тоска ожидания и black-out {затемнение (англ.)} превратили в нечто непередаваемо враждебное и где тем не менее она воочию увидела, чуть ли не физически ощутила водораздел - несколько квадратных метров решетки между свободным и тем, другим миром. Но этот первый этап ее мало чем примечательной одиссеи уже отходил в прошлое.
Прибывший из Виши поезд стоял у перрона. Но приходилось ждать, когда кончится проверка, а проверка, как по опыту знала Агнесса, идет внутри, за закрытыми дверями вагонов; знала она также, сколько времени потребует эта операция; вновь она присутствовала при ней, но теперь уже по другую сторону баррикады; и она не удивилась бы, если бы на ее глазах из поезда грубо вытолкнули высокую молодую женщину в черном, с чемоданом в руке и повели бы под конвоем немецкого солдата.
Небольшая группа пассажиров, выстроившихся на лестнице, молчала. Очевидно, все считали, что присесть на ступеньку - недопустимая вольность. Какая-то молодая женщина тяжело поднялась по оставшемуся незанятым проходу и встала с молчаливого согласия всех остальных впереди толпы. Агнесса заметила, что пассажирка находится на последнем месяце беременности. А на перроне, всего в нескольких шагах от офицера, стояла пустая скамейка.
- Я немного говорю по-немецки, - обратилась она к беременной женщине. Хотите, я попрошу офицера, чтобы он пропустил вас к скамейке.
- Не надо, мадам. Поверьте мне, не надо.
- Herr Offizier, {господин офицер (нем.)}- произнесла Агнесса, выступив вперед.
Извинившись, она в коротких словах объяснила офицеру, что женщина ждет ребенка и ей необходимо присесть,
- Niemand auf den Bahnsteig {на перрон запрещено выходить (нем.)}, бросил офицер, даже не повернув головы.
Агнесса решила, что она неудачно построила фразу, и пояснила, что дело идет просто о... Немец повторил, что на перрон выходить запрещается, но уже повысив тон, и так взглянул на говорившую, что она осеклась. Агнесса снова заняла свое место среди притихшей толпы и тут только поняла, сколь серьезен ее промах, именно потому, что никто даже не улыбнулся, когда ей дали отпор. Только беременная женщина жалобно пробормотала:
- Я вам говорила не надо, я же вам говорила...
"А однако она не за себя испугалась, - подумала Агнесса. - И не за меня тоже". Тут ей вспомнилась сцена в книжном магазинчике. Нет, правильно, она получила по заслугам. Чего ради она вечно вмешивается в чужие дела. "И чего ради я вмешиваюсь!" - некогда восклицала тетя Эмма, проявив излишнюю инициативу, и, по правде говоря, так оно и было.
Когда немцы открыли вагонные двери, Агнесса нашла себе сидячее место. Поезд отнюдь не походил на переполненные составы, груженные человеческой магмой, забивавшей все коридоры, купе и даже ватер-клозет. Этот поезд шел из Виши. Воздуху было достаточно. Пассажиры были хорошо одеты, и дочь Буссарделей подумала про себя, что окружающие ее люди не вламывались в этот вагон с билетом второго или третьего класса, как в позавчерашнем поезде. Кто знает, возможно, пройдя по коридорам, она заметит знакомые лица кого-нибудь из парижан? Агнесса подумала также, что в таком поезде должен обязательно быть вагон-ресторан и ей удастся пообедать. И, успокоенная этой приятной перспективой, она задремала.
Глава VI
Агнессу разбудила поднявшаяся вокруг суматоха. Пока она спала, уже наступил вечер. Купе превратилось в наглухо запертый ящик с тщательно задернутыми шторками на окнах, освещенный только одной-единственной лампочкой. Пассажиры стояли. Один из них торопливо вытащил из чемодана какую-то бутылку и сунул ее в карман пальто. Соседка Агнессы, сидевшая возле окна, осторожно отодвинула краешек шторы и прильнула глазом к щелке. Не поворачивая головы, она кинула:
- С этим black-out ровно ничего не поймешь: тьма кромешная!
Агнесса, внимательно присматривавшаяся к этой суете, невольно приготовилась к каким-то новым неприятностям. Однако поезд шел все с прежней скоростью. Только стук колес вдруг стал звонче, как бывает, когда проезжаешь мост, и соседка Агнессы оторвалась от окна.
- Так и есть, - произнесла она. - Проехали заставу Шарантон, уже Берси - подъезжаем!
Неожиданность, тревога приковали Агнессу к месту. Оказывается, она проспала весь путь от Мулэна, сраженная трехдневной усталостью. А теперь прибытие поезда захватило ее врасплох. Не успела даже приготовиться. Она все еще была во власти первых своих впечатлений от оккупированной зоны, еще чувствовала облегчение от того, что удачно удалось перейти демаркационную линию, а Париж уже стремительно приближался, был здесь, всего в нескольких оборотах колес... А ведь она рассчитывала именно на эту часть пути, чтобы разобраться в своих чувствах как можно обстоятельнее, подумать о том, как ее примут родные, как ей самой себя с ними вести. И не успела ровно ничего решить, привести в ясность. Путешествие длилось три дня и две ночи, а она не подготовилась. Даже не знает, где придется ночевать, не знает, придут ли ее встречать, как она просила в своей телеграмме из Мулэна. Мерный ход вагонов разладился, дорожный ритм затихал: поезд входил в вокзал.
Тут только Агнесса поднялась, сняла с сетки чемодан. Пассажиры уже теснились в коридоре. Поезд остановился. И вдруг Агнесса вспомнила, что дядя Теодор умер, и застыла на месте, сердце у нее забилось, дыхание перехватило. Боже мой! Умер дядя Теодор, а она о нем даже не подумала ни разу... А ведь ради того, чтобы проводить его в последний путь, она предприняла эту поездку в Париж и встретится сейчас со своими. Дядя Теодор - один из столпов буссарделевской династии, в сущности даже глава семьи; Агнесса, порывшись в своих самых ранних воспоминаниях детства, обнаружила там его лицо, высокую его фигуру, пышную бороду и знаменитую велеречивость; старший из пяти детей бабуси, тот, кто унаследовал отцовскую контору пополам с младшим братом, отцом Агнессы, и тем самым поддержал столетнюю традицию "братьев Буссардель", ибо еще со времен Луи-Филиппа, из поколения в поколение эта классическая упряжка вновь и вновь находила себе смену с постоянством биологических законов...
Агнесса поспешила прогнать прочь эти мысли, которые уже давно стали ей чужими. Она вступала в забытое царство, где во время ее отсутствия жизнь продолжала идти своим чередом, да и смерть тоже. Агнесса вышла в коридор, вагон уже опустел; она заторопилась. Когда она ступила на подножку, ее удивил голос, идущий снизу, с платформы, а главное, произнесенные слова: "Вам носильщика?" Она позволила взять свой чемодан.
- Вас на метро? - осведомился носильщик.
- Сама не знаю.
Остановившись на вагонной ступеньке, Агнесса вглядывалась в окружающую ночь, в тьму оккупации.
- Сама не знаю, будут меня встречать или нет. Может быть, придется зайти в какой-нибудь ближайший отель.
Темнота была непроглядная. Агнесса вслепую спрыгнула с подножки вагона. Состав был очень длинный и не мог весь поместиться в вокзале. Пришлось шагать через стрелки. Агнесса вытащила свой электрический фонарик.
- Лучше не надо, - предупредил носильщик. - Он у вас не синий, как бы не было неприятностей.
Агнесса потушила фонарик, глаза ее уже стали привыкать к темноте, да и впереди шагал носильщик. Они добрались до пологого ската, значит, сейчас будет платформа. Далеко-далеко черной подковой лежало здание вокзала, и там не блеснуло ни огонька. Только темень встречала путешественницу, прибывшую к месту назначения. Но по мере того как они шагали по платформе, из мрака возникали фигуры людей, двигавшихся суетливо, но бесшумно, как в аквариуме, и аквариум этот заполняла дымка света, падавшего неизвестно откуда.
- Значит, перронные билеты отменены? - спросила у носильщика Агнесса, заметив, что ни одна живая душа не спешит навстречу пассажирам.
- Отменены. Если вас пришли встречать, то они ждут у выхода.
У контроля, отбиравшего билеты, выстроился хвост. Поверх барьера Агнесса видела пустое пространство, где огромным пятном лежал снег, и горло у нее сжалось. Там, на почтительном расстоянии от входа, ждала кучка людей, выстроившихся полукругом на самой границе света и тьмы, и первым впечатлением от оккупированного Парижа остался для Агнессы этот необычный строй, в котором было что-то полицейское. Она отдала свой билет, нерешительно шагнула вперед в освещенный круг, и вдруг ее охватило небывалое волнение: здесь, в первых рядах встречающих, она узнала три черных силуэта тетя Эмма, брат Валентин, племянник Бернар.
Она бросилась к ним, переходила из одних объятий в другие. Что-то, затиснутое в самую глубину, вдруг прорвалось. Она зарыдала. Она понимала, что на нее глядят, что зрители, наверное, уже сочинили себе целую драму возвращение под отчий кров, бегство, но это было сильнее ее, она дала себе волю.
- Я думала... думала, что мне ни за что не удастся перейти, - бормотала она, вцепившись одной рукой в плечо брата, а другой обняв тетину талию. - Я выехала во вторник утром. Вы себе и представить не можете, как это трудно... Но у меня бумаги в порядке. У меня аусвейс... Главное доехала! Все уже позади. Как мило с вашей стороны, что вы пришли меня встретить! Я так устала! -крикнула она, тяжело опершись на плечо брата, и действительно, только безмерным изнурением объяснялось то, что она уступила этому потоку чувств и слов.
Умолкнув, она повернулась к племяннику и снова его поцеловала.
- Бедняжка Бернар! И я еще смею хныкать! В твоем присутствии! Дедушка так тебя любил... Как вы, должно быть, замучились... Столько здесь у вас горя! А знаете, вы все страшно похудели. Боже мой, какой ужас эта война!.. Но как это случилось? - спросила она уже спокойнее и покорно отошла за своими в сторону. - Долго он болел? Очень страдал? Знал, что умирает?
- Успокойся, кисанька, успокойся, - приговаривала тетя Эмма, хлопая ее по руке.
Растерявшись в первую минуту перед этой вспышкой чувствительности малочувствительной Агнессы, особенно после того, как про себя тетя Эмма, несомненно, прикидывала в уме, насколько холодным получится первое свидание, старая девица сразу успокоилась, услышав, что племянница задает именно те классические вопросы, какие задают во всем мире, говоря об усопшем. В этой общепринятости тетя Эмма обрела себя, что далось ей тем легче, что она не обрела в лице Агнессы прежней бунтовщицы. Утерев глаза платочком, она немногословно рассказала о кончине своего брата Теодора, потом сообщила новости о Симоне и прочих родственниках. Но Валентин посоветовал родным не мешкать:
- Давайте сразу спустимся в метро. Тогда мы попадем на "полупик".
- Какой "полупик"? - спросила Агнесса.
- Верно, дядя, - обратился к Валентину Бернар. - Ведь Агнесса ничего не понимает. Последний поезд метро называется "пик", там смертельная давка, пояснил он. - Поэтому все стараются попасть на предпоследний - он-то и есть "полупик",
- Ах вот как!
Тут только она заметила, что носильщик с ее чемоданом спустился вслед за ними по лестнице метро.
- Зачем это? - сказала она. - Чемодан не тяжелый: я его таскаю с самого вторника. Признаюсь, я не ждала, что сейчас
есть носильщики. Он что же с нами через весь Париж поедет?
- Да-да, пускай его, - подхватила тетя Эмма. - Только эти удобства нам и остались. Теперь это принято - довозить багаж до дома. И компания разрешает. И такса установлена, - добавила она. - Поедете с нами до дома, дружок. Авеню Ван-Дейка, парк Монсо.
Так Агнесса узнала, что семья предлагает ей свое гостеприимство и кров. Носильщик расстегнул кожаный пояс, надел его, как принято, через плечо и прицепил к нему чемодан.
- Твой поезд опоздал всего лишь на час тридцать пять минут, - сказал Валентин. - Поверь мне, такое незначительное опоздание по нынешним временам просто редкость. Вообще нам здорово повезло. Дольше мы тебя не могли бы ждать. Из-за комендантского часа.
- А тебе, тебе бы выдали ночной пропуск, - пояснил Бернар; ему исполнилось всего семнадцать лет, и ему не терпелось посвятить Агнессу в оккупационные правила, среди которых он вырос.
- Как так?
- Да так. Все пассажиры, которые приезжают слишком поздно и не могут попасть домой до полуночи, получают специальный аусвейс. Только на одну ночь. Предположим, тебя остановит немецкий патруль, тебя отпустят. А нас он сцапает. И отправит в ближайший полицейский участок. И если ночью произойдет покушение на немецких солдат, расстреляют заложников, набранных в участках. Нет, верно-верно! - добавил он, рассмеявшись.
И вот четверка Буссарделей в сопровождении носильщика зашагала по коридорам метро. Людской поток, стиснутый между стеной и поручнями, еле продвигался вперед. А параллельно течению по запасному проходу легким и свободным шагом проходили немцы в военной форме.
- Ну и толпа! - удивилась Агнесса.
- Тоже сказала! - снисходительно заметил Бернар - Разве это толпа! Да тут просто пустыня по сравнению с пересадочными станциями. Все рекорды побили станция Оперы и Сен-Лазар, - уточнил этот юный буржуа, досконально изучивший маршруты метро.
- Неужели в Париже столько народу?
Валентин, давнишний любитель статистики, шагавший впереди, бросил через плечо:
- Знаешь, Агнесса, что в июле сорокового года, после исхода, в департаменте Сены не насчитывалось даже двух миллионов жителей? А до войны было пять миллионов. Через месяц их стало два миллиона шестьсот. Цифры абсолютно точные. Кривая продолжала непрерывно подниматься, и теперь, как ты сама можешь убедиться, все вернулись обратно. Во всяком случае, в нашем кругу.
Первый зуд многословия, охвативший Агнессу, поутих. Она смотрела, она слушала, но по-своему воспринимала объяснения брата и племянника. Ее трогало не так то, что они ей говорили, как то, о чем они не говорили. Да, впрочем, ей хватит времени изучить обычаи и нравы оккупированной столицы, и сейчас она не Париж открывала для себя, а узнавала своих родных. И узнавала их сразу по этому непринужденному разговору, по их нежеланию хныкать над покойником. Семейство Буссарделей было столь многочисленно, что частые смерти стали для него своего рода закономерностью и, если так можно выразиться, признаком значительности и плодородия клана. Никогда смерть не заставала их врасплох. Как только в семье кто-нибудь умирал, каждый знал, что делать: родные тут же смыкали свои ряды вокруг вдовца, или вдовицы, или сирот - старались помочь. И никогда никто не считался с расходами на похороны. Похоронный обряд предоставлял Буссарделям прекрасный случай явить миру сплоченность клана и положение, которое он занимает в Париже. Дни траура становились днями представительства - и еще какого! Это тоже стало своего рода традицией, за всем этим не следует забывать о еде и питье. А главное - не превращать все это в спектакль. Истинное горе отнюдь не измеряется внешними проявлениями. Это хорошо для простолюдинов, которые собираются вокруг гроба и голосят. И Агнесса, которая сотни раз слышала, как ее близкие излагали свои житейские правила, вспомнила, что, по их мнению, ссоры между родственниками - признак величайшей вульгарности. Завет, который был сегодня ей блистательно продемонстрирован. Трое посланцев семьи встретили ее без всякого ломания, без малейшего неприятного намека, и ясно было, что сегодня и во все последующие дни никто не вспомнит прошлого. Они удовольствуются этим жестом - никаких объяснений, просто откроют ей ворота на авеню Ваи-Дейка. "В этом есть свой стиль, - подумала Агнесса. - У них определенно есть стиль". Наконец в глубине туннеля послышался грохот и, проскрежетав на повороте, показался поезд.
- А теперь на абордаж! - бодро крикнула тетя Эмма.
В вагонах было не слишком много народу, но зато на перроне собралась огромная толпа: перед угрозой "пика" контролеры не решались задерживать публику, хлынувшую вниз по лестнице.
- Да мы ни за что не войдем, - сказала Агнесса, беспомощно оглядываясь вокруг.
- Войдем! - успокоил ее Бернар, - Сейчас сама увидишь. Тут нужна особая техника.
Он стал таким образом, что напором толпы их внесло внутрь вагона. Очутившись в вагоне, он ловко свернул в бок и оттеснил Агнессу в проход. Он держал ее за плечи, тесно прижав к себе. Валентин точно таким же манером опекал тетю Эмму, и они образовали точно такую же тесно прижавшуюся друг к другу пару. Носильщик, пятясь, тоже попал внутрь, и чемодан всей своей тяжестью прошелся по человеческим плечам и спинам.
- Это, пожалуй, пострашнее, чем в поездах, - произнесла еще не отдышавшаяся Агнесса, уткнув лицо в воротник Бернара. - Воображаю, каково же здесь в "пик"!
Сумочку она поставила на выемку плеча и прижалась к ней щекой. Она только дивилась, как под давлением всей этой массы не лопаются стеклянные перегородки, почему женщины не вопят во весь голос, почему не слышно обычных вагонных ссор. Но люди, входившие в вагон поодиночке, попав внутрь, казалось, растворялись в общей массе и превращались в некий единый организм, повинующийся коллективным рефлексам. При отправлении, при остановках все это человеческое скопище швыряло в одну сторону, никто не держался за металлические поручни, стоявшие валились на сидевших, которые даже не думали огрызаться, и Агнесса прочла на лицах отсутствующее выражение, анестезию всех жизненных центров. Присутствие двух-трех немецких военных мундиров, вклинившихся в толпу, придавало этому скопищу какой-то карательный, дисциплинарный характер. Наконец-то Агнесса увидела их, немцев, в Париже, Она невольно восхищалась теткой, которая время от времени бросала какое-нибудь ехидное словечко насчет способности человеческого тела сжиматься беспредельно.