Страница:
Внезапно из-за дерева вынырнул Спира.
– О чем это секретничает мой помощник и дон Хуан де Вильегас? – спросил он с ласковостью, за которой легко угадывалась злость.
– Вот хорошо, что вы пришли, ваша милость, – отвечал Вильегас, мгновенно сменив заговорщический тон на самый почтительный. – Я как раз высказывал дону Филиппу свое беспокойство по поводу того, что запасы провианта истощаются: маиса осталось на три дня, и я всерьез опасаюсь, что добыть его нам будет негде. За последние две недели нам не попалось ни зернышка. Наши охотники возвращаются с пустыми руками. Если не случится чуда, нам вскорости будет грозить голод.
Участники экспедиции рыскали в поисках пропитания: ели лягушек и змей, от одного вида которых у Филиппа начиналась тошнота; изловили каймана, но от него так несло мускусом, что их тут же вывернуло наизнанку; убили и съели ягуара, несмотря на отвратительный вкус его мяса. Франсиско Мурсия де Рондон и Лионсио вернулись как-то раз с охоты, неся тушу большой обезьяны. Они освежевали ее и зажарили на вертеле, а потом с жадностью набросились на еду. Гуттен, скривившись, сказал бывшему секретарю короля Франциска:
– Ну как вы можете это есть? Похоже на трупик ребенка…
Но тот отвечал ему с просветленным взором и набитым ртом:
– Какая разница между этой мартышкой и молочным поросеночком? Никакой. Жалко только, что мало.
Один из псов ни с того ни с сего набросился на индейца Лионсио, сбил его с ног и вырвал клыками изрядный кусок из бедра.
– Собачка-то вовсе дикая стала, – заметил Франсиско Веласко, хватая свой арбалет. – Лучше уж мы ее, чем она – нас.
Стрела пробила собаке грудь.
– Надо ее съесть, – добавил он и большим ножом прирезал собаку, бившуюся в предсмертных судорогах.
Всех остальных собак по единодушному приговору членов экспедиции постигла та же участь. Спира, узнав об этом, впал в ярость и не смог сдержать слез досады. Неунывающий же Веласко подвел итог этому происшествию:
– Если голодная собака бросается на своего хозяина, будет справедливо, если голодный хозяин съест ее.
А голод между тем наступал. Кончился маис; доели последние маниоковые лепешки. В глазах у людей появился странный блеск. Перес де ла Муэла разрезал свой кожаный щит и принялся варить его.
– В конце концов, этот щит когда-то хрюкал и рыл пятачком землю. Приглашаю вас отведать, дон Филипп, когда уварится, кушанье выйдет на славу.
– Да нет, я предпочитаю жевать траву и съедобные корни: можно обмануть голод. Пробовали ли вы сердцевину пальмового дерева? Она очень нежная и вкусная, – ответил Гуттен.
– Поглядите-ка на этих несчастных: они выкапывают из земли червей и поедают их.
– Голод не тетка! – сказал Мурсия. – Знаете, какой сон видел я нынче ночью? Как будто я сижу в Девичьей башне вместе с королем Франциском и передо мною – жирный фазан и вот такая гора перепелок…
– Ради бога, замолчите! – взмолился Лионсио. – Я вас самого сейчас съем!
– Сегодня умерло шестеро, вчера – четверо. Если так и дальше пойдет, все передохнем с голоду. Что ж сидеть сиднем! – воскликнул Мурсия, одушевляясь. – Пойдем, Лионсио, промыслим чего-нибудь!
Они отправились на охоту, а Веласко, Себальос и еще четыре солдата решили последовать их примеру. Они прошли около двух лиг и уже углубились в лес, как вдруг Себальос оступился и упал, вскрикнув от боли.
– Ты сломал себе ногу, – осмотрев распухшую лодыжку, сказал Веласко. – Ходить не сможешь. Эй, вы, ступайте в лагерь за лошадью, а я побуду с ним.
– Позвольте нам сперва поискать пропитания, – попросил один из солдат. – Ведь пока даже змей не попалось. Отыщем еды, вернемся, смастерим носилки и снесем его в лагерь.
– Ладно, черт с вами. Я останусь тут. Арбалет мой при мне, отобьемся в случае нужды, хотя даже ягуар не сунется к таким оголодавшим парням.
Стемнело, а четверка охотников так и не возвращалась.
– Ох, Веласко, как болит нога и как хочется есть, – стонал Себальос.
Взошла луна. В листве забилась какая-то крупная птица.
– Слышишь, Франсиско? Бог послал нам угощеньице. В лунном свете вырисовался силуэт птицы, похожей на индюка.
– Это паухи, – обрадовался Себальос. – Осторожно, не спугни ее и не промахнись… Ах, какое у нее нежное мясо!.. Помоги мне приподняться, у меня глаз верней.
Веласко, не отвечая ему, прицелился и выстрелил. Птица с глухим стуком упала наземь.
– Попал! Хвала господу! Теперь разведи костер, а я ощиплю ее.
Затрещали в огне сучья. Веласко, вздев тушку на саблю, жарил ее. Лицо Себальоса было искажено страданьем, в глазах появилось зверское, плотоядное выражение.
– Долго еще? Я умираю с голода…
– Вот и умирай.
– Что? – в ужасе переспросил тот.
– Вспомни-ка ту ночь в Варавариде! – злобно ответил Веласко, и в словах этих Себальос услышал свой смертный приговор.
Рано утром солдаты обнаружили на поляне труп Себальоса, обглоданные кости паухи и крепко спящего Веласко.
– Что тут было, капитан? – спросил старший.
– Подох с голоду, – сонно отозвался тот. – При моем посредстве. У нас с ним давние были счеты.
Четверо солдат невольно вскрикнули.
Веласко поднял наконец голову и увидел рядом Мурсию со связанными за спиной руками и колодкой на шее.
– А с ним что стряслось? Почему вы его скрутили?
– Ох, сеньор капитан, ваш поступок – невинная шалость по сравнению с тем, что натворил этот негодяй. Представьте только: он убил индейца Лионсио, а потом зажарил на вертеле, как барашка. Мы застигли его в ту минуту, когда он, точно дикий зверь, пожирал его.
– Господь всемилостивый! – вскричал Веласко, придя наконец в себя. – В чем согрешили мы пред тобою, что ты караешь нас так страшно?!
– Ох, верные ваши слова, капитан, – подхватил солдат. – Проклято наше предприятие!
– Конечно, проклято, – рыдая, ответил Веласко, – а виноваты во всем немцы!
По возвращении в лагерь Веласко с той же яростью крикнул Спире:
– Это вы, немцы, навлекли на нас нечистую силу, и она не отвяжется, покуда всех не погубит!
Желтое лицо губернатора пошло пятнами.
– Молчать! Вы еще смеете возвышать на меня голос, подлый братоубийца! Заковать его в цепи и убрать с глаз моих! А вы, – он перевел взгляд на Мурсию, – ступайте вон! В экспедиции вы больше не состоите! Ступайте туда, где вы убили Лионсио!
Мурсия неуверенной поступью направился к лесу, потом обернулся и выкрикнул:
– Да будут прокляты Вельзеры ныне и присно и во веки веков!
Он двинулся было дальше, но в руках у Гольденфингена грянула аркебуза, и секретарь Франциска Первого упал замертво.
Голодающая экспедиция брела по равнине. Каждые три дня забивали лошадь, но крошечный кусок конины не утишал, а только подхлестывал голод. Обнаружили обглоданные кости еще одного индейца, пропавшего незадолго до этого, разыскали и четверых солдат, совершивших это злодеяние. Спира сначала распорядился казнить их, но потом отменил приказ, рассудив, что людей и без того совсем почти не осталось и нечего зря проливать кровь. В ту же ночь один из людоедов умер в страшных муках.
Наконец впереди показалось озеро и большой индейский поселок, окруженный маисовыми полями.
– Дошли! – пав на колени, воскликнул Филипп.
Целый месяц они отъедались: маис, маниоковые лепешки, рыба, дичь. Индейцы закололи для них невиданное животное, похожее на большого борова, покрытое белесой щетиной и обитавшее в реке. Мясо его пахло рыбой, но было сочным и вкусным.
– Они называют его карпинчо, – перевел Эстебан Мартин.
– Очень вкусно, – похвалил Перес де ла Муэла. – Малость смахивает на нашего Гольденфингена, но можно ведь и не смотреть, правда?
По глади озерца плыли несколько уток в бело-зеленом оперении.
– Поглядите-ка, ваша милость, какое угощение посылает нам господь! – вскричал лекарь.
– Вижу, вижу, – отозвался тот, – эй, кто там с арбалетами! Цельтесь вернее, не упустите ни одну!
Но тут раздался выстрел аркебузы, и спугнутая стая взмыла в воздух.
– Кто стрелял? – в бешенстве крикнул Спира.
– Я, ваша милость, – смиренно ответил Мартин. – Я не знал, что вы уже отдали приказ арбалетчикам.
– Не знали приказа или намеренно нарушили его?
– Помилуйте, сеньор губернатор, как мог я…
– Следуйте за мной, – бросил Спира и направился в чащу леса.
Обильная охота и маис вскоре утолили застарелый голод солдат, они окрепли и порозовели, хоть и не все: сто сорок девять человек, включая пятнадцать кавалеристов, по-прежнему лежали в лежку.
– Что же нам с ними делать? – беспокойно спросил Филипп.
– Подождем, пока оправятся, – ответил Гольденфинген.
– Ни в коем случае, – сухо и решительно сказал Спира. – Все, кто может передвигаться, пойдут со мной к Дому Солнца, а прочих оставим здесь на попечение господ Гольденфингена и Мурги.
Толстяк так и взвился:
– Почему всегда я? Почему вы вечно отстраняете меня от серьезных дел и поручаете всякие пустяки? Я – солдат, а не сиделка!
Спира, по своему обыкновению окинув его долгим взглядом, осведомился:
– Хотите знать почему?
– Да, хочу! – осмелев от горя, закричал Андреас.
– Во-первых, потому, что такова моя воля. Довольно вам такого объяснения? А во-вторых, потому, что я считаю: лучше вас никто не сможет поддержать порядок в арьергарде.
– Спасибо, ваша милость, – проговорил Гольденфинген, вновь обретая свое неизменное спокойствие.
– Кто лучше вас сможет укараулить такого ловкого негодяя, каков Франсиско Веласко? Если хоть на минуту оставить его без присмотра, он взбунтует войско и бросится за нами вдогонку.
– Истинная правда, ваша милость, истинная правда…
– Итак, вы останетесь и будете ждать нашего возвращения. Еды тут, сами знаете, в избытке, голодать вам не придется. Храни вас господь. А мы выступаем!
В ту ночь Гуттен в полудреме видел перед собой Берту и плешивого капуцина. «Спира опасается Андреаса, это ясно, – думал он. – А знает ли Гольденфинген, что такое Спира?» Ему чудилось, что Берта прилегла к нему под попону. «Не противьтесь моим ласкам, сударь, не бойтесь меня, я не Кундри, а трактирщица Берта…» – «Я рыцарь Лебедя…» – «Вот сюда, сюда, на сено, сударь…» – «Ты не можешь склонить меня ко греху!» – «Не просыпайтесь, сударь, не открывайте глаза, или я тотчас обернусь дождем…»
Набухшая туча наконец пролилась дождем. Гуттен глядел во тьму. Потом повернулся лицом вниз и в великом унынии прошептал: «Кёнигсхофен!..»
16. ПЕРЕПОНЧАТАЯ ЛАПА
– О чем это секретничает мой помощник и дон Хуан де Вильегас? – спросил он с ласковостью, за которой легко угадывалась злость.
– Вот хорошо, что вы пришли, ваша милость, – отвечал Вильегас, мгновенно сменив заговорщический тон на самый почтительный. – Я как раз высказывал дону Филиппу свое беспокойство по поводу того, что запасы провианта истощаются: маиса осталось на три дня, и я всерьез опасаюсь, что добыть его нам будет негде. За последние две недели нам не попалось ни зернышка. Наши охотники возвращаются с пустыми руками. Если не случится чуда, нам вскорости будет грозить голод.
Участники экспедиции рыскали в поисках пропитания: ели лягушек и змей, от одного вида которых у Филиппа начиналась тошнота; изловили каймана, но от него так несло мускусом, что их тут же вывернуло наизнанку; убили и съели ягуара, несмотря на отвратительный вкус его мяса. Франсиско Мурсия де Рондон и Лионсио вернулись как-то раз с охоты, неся тушу большой обезьяны. Они освежевали ее и зажарили на вертеле, а потом с жадностью набросились на еду. Гуттен, скривившись, сказал бывшему секретарю короля Франциска:
– Ну как вы можете это есть? Похоже на трупик ребенка…
Но тот отвечал ему с просветленным взором и набитым ртом:
– Какая разница между этой мартышкой и молочным поросеночком? Никакой. Жалко только, что мало.
Один из псов ни с того ни с сего набросился на индейца Лионсио, сбил его с ног и вырвал клыками изрядный кусок из бедра.
– Собачка-то вовсе дикая стала, – заметил Франсиско Веласко, хватая свой арбалет. – Лучше уж мы ее, чем она – нас.
Стрела пробила собаке грудь.
– Надо ее съесть, – добавил он и большим ножом прирезал собаку, бившуюся в предсмертных судорогах.
Всех остальных собак по единодушному приговору членов экспедиции постигла та же участь. Спира, узнав об этом, впал в ярость и не смог сдержать слез досады. Неунывающий же Веласко подвел итог этому происшествию:
– Если голодная собака бросается на своего хозяина, будет справедливо, если голодный хозяин съест ее.
А голод между тем наступал. Кончился маис; доели последние маниоковые лепешки. В глазах у людей появился странный блеск. Перес де ла Муэла разрезал свой кожаный щит и принялся варить его.
– В конце концов, этот щит когда-то хрюкал и рыл пятачком землю. Приглашаю вас отведать, дон Филипп, когда уварится, кушанье выйдет на славу.
– Да нет, я предпочитаю жевать траву и съедобные корни: можно обмануть голод. Пробовали ли вы сердцевину пальмового дерева? Она очень нежная и вкусная, – ответил Гуттен.
– Поглядите-ка на этих несчастных: они выкапывают из земли червей и поедают их.
– Голод не тетка! – сказал Мурсия. – Знаете, какой сон видел я нынче ночью? Как будто я сижу в Девичьей башне вместе с королем Франциском и передо мною – жирный фазан и вот такая гора перепелок…
– Ради бога, замолчите! – взмолился Лионсио. – Я вас самого сейчас съем!
– Сегодня умерло шестеро, вчера – четверо. Если так и дальше пойдет, все передохнем с голоду. Что ж сидеть сиднем! – воскликнул Мурсия, одушевляясь. – Пойдем, Лионсио, промыслим чего-нибудь!
Они отправились на охоту, а Веласко, Себальос и еще четыре солдата решили последовать их примеру. Они прошли около двух лиг и уже углубились в лес, как вдруг Себальос оступился и упал, вскрикнув от боли.
– Ты сломал себе ногу, – осмотрев распухшую лодыжку, сказал Веласко. – Ходить не сможешь. Эй, вы, ступайте в лагерь за лошадью, а я побуду с ним.
– Позвольте нам сперва поискать пропитания, – попросил один из солдат. – Ведь пока даже змей не попалось. Отыщем еды, вернемся, смастерим носилки и снесем его в лагерь.
– Ладно, черт с вами. Я останусь тут. Арбалет мой при мне, отобьемся в случае нужды, хотя даже ягуар не сунется к таким оголодавшим парням.
Стемнело, а четверка охотников так и не возвращалась.
– Ох, Веласко, как болит нога и как хочется есть, – стонал Себальос.
Взошла луна. В листве забилась какая-то крупная птица.
– Слышишь, Франсиско? Бог послал нам угощеньице. В лунном свете вырисовался силуэт птицы, похожей на индюка.
– Это паухи, – обрадовался Себальос. – Осторожно, не спугни ее и не промахнись… Ах, какое у нее нежное мясо!.. Помоги мне приподняться, у меня глаз верней.
Веласко, не отвечая ему, прицелился и выстрелил. Птица с глухим стуком упала наземь.
– Попал! Хвала господу! Теперь разведи костер, а я ощиплю ее.
Затрещали в огне сучья. Веласко, вздев тушку на саблю, жарил ее. Лицо Себальоса было искажено страданьем, в глазах появилось зверское, плотоядное выражение.
– Долго еще? Я умираю с голода…
– Вот и умирай.
– Что? – в ужасе переспросил тот.
– Вспомни-ка ту ночь в Варавариде! – злобно ответил Веласко, и в словах этих Себальос услышал свой смертный приговор.
Рано утром солдаты обнаружили на поляне труп Себальоса, обглоданные кости паухи и крепко спящего Веласко.
– Что тут было, капитан? – спросил старший.
– Подох с голоду, – сонно отозвался тот. – При моем посредстве. У нас с ним давние были счеты.
Четверо солдат невольно вскрикнули.
Веласко поднял наконец голову и увидел рядом Мурсию со связанными за спиной руками и колодкой на шее.
– А с ним что стряслось? Почему вы его скрутили?
– Ох, сеньор капитан, ваш поступок – невинная шалость по сравнению с тем, что натворил этот негодяй. Представьте только: он убил индейца Лионсио, а потом зажарил на вертеле, как барашка. Мы застигли его в ту минуту, когда он, точно дикий зверь, пожирал его.
– Господь всемилостивый! – вскричал Веласко, придя наконец в себя. – В чем согрешили мы пред тобою, что ты караешь нас так страшно?!
– Ох, верные ваши слова, капитан, – подхватил солдат. – Проклято наше предприятие!
– Конечно, проклято, – рыдая, ответил Веласко, – а виноваты во всем немцы!
По возвращении в лагерь Веласко с той же яростью крикнул Спире:
– Это вы, немцы, навлекли на нас нечистую силу, и она не отвяжется, покуда всех не погубит!
Желтое лицо губернатора пошло пятнами.
– Молчать! Вы еще смеете возвышать на меня голос, подлый братоубийца! Заковать его в цепи и убрать с глаз моих! А вы, – он перевел взгляд на Мурсию, – ступайте вон! В экспедиции вы больше не состоите! Ступайте туда, где вы убили Лионсио!
Мурсия неуверенной поступью направился к лесу, потом обернулся и выкрикнул:
– Да будут прокляты Вельзеры ныне и присно и во веки веков!
Он двинулся было дальше, но в руках у Гольденфингена грянула аркебуза, и секретарь Франциска Первого упал замертво.
Голодающая экспедиция брела по равнине. Каждые три дня забивали лошадь, но крошечный кусок конины не утишал, а только подхлестывал голод. Обнаружили обглоданные кости еще одного индейца, пропавшего незадолго до этого, разыскали и четверых солдат, совершивших это злодеяние. Спира сначала распорядился казнить их, но потом отменил приказ, рассудив, что людей и без того совсем почти не осталось и нечего зря проливать кровь. В ту же ночь один из людоедов умер в страшных муках.
Наконец впереди показалось озеро и большой индейский поселок, окруженный маисовыми полями.
– Дошли! – пав на колени, воскликнул Филипп.
Целый месяц они отъедались: маис, маниоковые лепешки, рыба, дичь. Индейцы закололи для них невиданное животное, похожее на большого борова, покрытое белесой щетиной и обитавшее в реке. Мясо его пахло рыбой, но было сочным и вкусным.
– Они называют его карпинчо, – перевел Эстебан Мартин.
– Очень вкусно, – похвалил Перес де ла Муэла. – Малость смахивает на нашего Гольденфингена, но можно ведь и не смотреть, правда?
По глади озерца плыли несколько уток в бело-зеленом оперении.
– Поглядите-ка, ваша милость, какое угощение посылает нам господь! – вскричал лекарь.
– Вижу, вижу, – отозвался тот, – эй, кто там с арбалетами! Цельтесь вернее, не упустите ни одну!
Но тут раздался выстрел аркебузы, и спугнутая стая взмыла в воздух.
– Кто стрелял? – в бешенстве крикнул Спира.
– Я, ваша милость, – смиренно ответил Мартин. – Я не знал, что вы уже отдали приказ арбалетчикам.
– Не знали приказа или намеренно нарушили его?
– Помилуйте, сеньор губернатор, как мог я…
– Следуйте за мной, – бросил Спира и направился в чащу леса.
Обильная охота и маис вскоре утолили застарелый голод солдат, они окрепли и порозовели, хоть и не все: сто сорок девять человек, включая пятнадцать кавалеристов, по-прежнему лежали в лежку.
– Что же нам с ними делать? – беспокойно спросил Филипп.
– Подождем, пока оправятся, – ответил Гольденфинген.
– Ни в коем случае, – сухо и решительно сказал Спира. – Все, кто может передвигаться, пойдут со мной к Дому Солнца, а прочих оставим здесь на попечение господ Гольденфингена и Мурги.
Толстяк так и взвился:
– Почему всегда я? Почему вы вечно отстраняете меня от серьезных дел и поручаете всякие пустяки? Я – солдат, а не сиделка!
Спира, по своему обыкновению окинув его долгим взглядом, осведомился:
– Хотите знать почему?
– Да, хочу! – осмелев от горя, закричал Андреас.
– Во-первых, потому, что такова моя воля. Довольно вам такого объяснения? А во-вторых, потому, что я считаю: лучше вас никто не сможет поддержать порядок в арьергарде.
– Спасибо, ваша милость, – проговорил Гольденфинген, вновь обретая свое неизменное спокойствие.
– Кто лучше вас сможет укараулить такого ловкого негодяя, каков Франсиско Веласко? Если хоть на минуту оставить его без присмотра, он взбунтует войско и бросится за нами вдогонку.
– Истинная правда, ваша милость, истинная правда…
– Итак, вы останетесь и будете ждать нашего возвращения. Еды тут, сами знаете, в избытке, голодать вам не придется. Храни вас господь. А мы выступаем!
В ту ночь Гуттен в полудреме видел перед собой Берту и плешивого капуцина. «Спира опасается Андреаса, это ясно, – думал он. – А знает ли Гольденфинген, что такое Спира?» Ему чудилось, что Берта прилегла к нему под попону. «Не противьтесь моим ласкам, сударь, не бойтесь меня, я не Кундри, а трактирщица Берта…» – «Я рыцарь Лебедя…» – «Вот сюда, сюда, на сено, сударь…» – «Ты не можешь склонить меня ко греху!» – «Не просыпайтесь, сударь, не открывайте глаза, или я тотчас обернусь дождем…»
Набухшая туча наконец пролилась дождем. Гуттен глядел во тьму. Потом повернулся лицом вниз и в великом унынии прошептал: «Кёнигсхофен!..»
16. ПЕРЕПОНЧАТАЯ ЛАПА
На рассвете Спира, выехав из деревни, повернул к востоку, двигаясь по направлению к горам. Отряд состоял теперь из ста пятидесяти пехотинцев и сорока девяти верховых.
– Какой нынче день? – по привычке спросил он Филиппа.
– Двадцать пятое января 1536 года. Ровно год, как мы вышли из Коро. Одолели двести лиг, потеряли двести сорок одного человека, двадцать две лошади и всех собак.
– Что ж, на таком пути потери могли быть и больше, – беспечно отвечал Спира. – Ничего, нас ждут неслыханные богатства! – почти выкрикнул он. – Все сокровища Перу – безделка по сравнению с тем, что мы обретем вскорости. Мужайтесь, друзья! Я веду вас прямо к Дому Солнца!
Эти слова возымели действие. Всадники пришпорили коней, пустили их рысью. Пехотинцы распрямились, приосанились, затянули песню, пошли бодрым и размеренным шагом, как на том давнем параде в Севилье.
– Вовсе нет нужды держаться линии сьерры, – сказал Спира. – Вот куда нам надлежит прибыть, – и он ткнул в какую-то точку на карте у подножия Анд. – Это Кито, а от него недалеко и до плоскогорья, которое приведет нас к Дому Солнца.
– У нас на пути будет множество рек шире Маспарро, – напомнил Филипп.
Спира издал свой каркающий смешок.
– Вы забыли, дон Филипп, что сейчас здесь лето в самом разгаре и самые полноводные реки превратятся в ручьи, а ручьи и вовсе пересохнут. Мы пойдем напрямик по равнине: зимой она подобна бушующему морю, а сейчас – точно песчаный берег во время отлива.
Еще четыре недели шел отряд. Реки, неодолимые зимой, а летом превратившиеся в чуть живые ручейки, умеряли безжизненную сушь равнины.
Двадцать пятого февраля добрались до берега Апуре. Жители деревушки боязливо рассматривали лошадей. По знаку вождя несколько обнаженных девушек, гибко покачиваясь на ходу и смеясь, принесли плетеные корзины со свежей рыбой и маисовыми лепешками.
– Держать все время на закат солнца, – перевел Мартин, – и за перевалом, одолев высокие горы, найдете край, где крыши из чистого золота.
– Слышите? – воскликнул Спира. – Мы будем сказочно богаты!
– Ура! – торжествующе заревели солдаты.
– Я выстрою себе в Севилье дворец, – заявил Перес де ла Муэла, – с фонтанами и бассейнами.
– А мой будет сплошь выложен изразцами, – подхватил какой-то солдат.
– А я выкуплю дом и землю, уплывшие к ростовщикам, женюсь на первой красотке в деревне, и пусть алькальд со священником только попробуют не поклониться мне при встрече!
– Нет, а я выстрою женский монастырь и стану его настоятелем.
– Это еще зачем?
– Ты не дослушал. А монашками в нем будут только такие, которым всегда охота и всегда мало.
Будущее кружило людям головы.
– Я стану маркизом.
– А я – вице-королем.
– Мои дети станут придворными.
– А мои – кардиналами.
– Первое воскресенье каждого месяца я буду кормить у себя за столом сотню нищих.
– Я выстрою часовню.
– А я – церковь.
– Я буду купаться в вине.
– А я – в молоке с медом.
– Нечего рассиживаться, ребята! За этими реками лежат горы, а за горами ждут нас богатство, изобилие и слава! Скорее в путь! Счастье нам улыбается!
Через несколько дней добрались до Арауки, и жившие на ее берегах индейцы подтвердили то, что рассказывали жители Апуре.
– Стены там из золота и серебра, – переводил Мартин. – А золото в слитках размером с булыжник. Они сомневаются, что мы сможем дотащить такую тяжесть.
Спира важно разъяснил:
– Ошейники и цепи тех тысяч невольников, которые понесут наши сокровища, будут отлиты из золота.
Отряд шел, никуда не сворачивая и нигде не задерживаясь, прямо на запад. Пересекал реки, проходил через индейские поселки, миролюбивые, приветливые и щедрые жители которых неизменно повторяли одно и то же: «За горами есть целый город из золота, и сверкает он так, что кажется, будто зажглось второе солнце».
В конце апреля пошли первые дожди. Иссохшая земля жадно впитывала влагу, и уже через две недели пожухлая и вялая листва стала свежей и ярко-зеленой. На полях появились цапли и утки. Распустились цветы, пошли в рост колосья, и по всей равнине залились ликующим щебетом птицы.
– Да, такая в этих краях весна, – объяснил Эстебан Мартин. – Жаль только, короткая.
А в июне начались ливни, и небо, как год назад, обрушило на землю яростные потоки. Снова задернулся над головами мутный полог, снова стали кашлять, чихать, гореть в лихорадке. Вернулась и смерть: тот, кто мечтал стать приором женской обители, умер от удушья, захлебнувшись мокротой; тот, кто хотел выкупить дом, утонул на переправе; тот, кто обещал кормить обедом сотню нищих, был растерзан ягуаром.
– Вперед, вперед! – твердил Спира тем, кто просил его переждать непогоду в лесу или в грязных индейских хижинах. – Нужно успеть до паводка, иначе нам не переправиться.
Еще девять человек умерли от воспаления легких, а трое других стали добычей хищных зверей. И вот перед остатками экспедиции показалась огромная ревущая река. Она была такой ширины и несла свои воды с такой скоростью, что «и стовесельной галере не под силу было бы справиться с ней», как сказал Перес де ла Муэла.
– Пойдем по течению, отыщем брод, – приказал Спира.
Брод искали и месяц, и другой, а река была все так же неприступна и все так же стремительно катила взбаламученные, илистые, страх наводящие волны. От дождей она вздулась, вышла из берегов, затопив равнину. Исток был так же непроходим, как и устье.
Восемь месяцев минуло в бесплодных попытках переправиться, но вот ливни сменились дождями, дожди – моросью, проглянуло, согревая и внушая надежду, солнце, река вернулась в прежнее русло, и отряд с великими трудами перебрался на вожделенный берег.
Снова благодать осенила равнину, запели птицы, просохли низины и болотца. Снова засияла зеленью листва.
– Такая в этих краях осень, – говорил Эстебан Мартин.
Но была она так же мимолетна, как и весна, куда короче палящего зноя, начисто выжигавшего землю, или нескончаемого потока с небес, превращавшего сушу в море.
А в конце ноября пришло лето: пересохли реки, улетели птицы, четыре лошади пали от солнечного удара.
Однако боевой дух был высок. Голодные и оборванные солдаты искали горную тропу, которая приведет их в тот край, где они станут князьями, вельможами и епископами.
Рождественский сочельник пришелся на тот вечер, когда они вошли в очередную деревушку. Индейцы, как всегда, были радушны и приветливы. Эстебан Мартин задал касику заветный вопрос, а тот расплылся в улыбке и, ничего не отвечая, побежал в свою хижину, откуда тотчас вынес груду золотых обручей, ожерелий и венцов. Испанцы от изумления лишились дара речи. После того как сокровища осмотрели, потрогали, понюхали и даже попробовали на зуб, Эстебан спросил касика, откуда они у него. Тот показал в сторону юго-запада, но наотрез отказался указать тропу, по которой можно перейти через горы.
– То ли он слишком тупоумен, – пожал плечами Мартин, – то ли я его не понимаю, но он, не в пример всем прочим, настаивает на том, что Дом Солнца – по эту сторону гор.
– Следует принять в расчет, – вмешался Лопе де Монтальво, – что этот дикарь – единственный, если не считать касика из Варавариды, кто подкрепил свои слова кое-чем существенным. Эти диадемы сделаны искусным ювелиром. Люди, способные создавать такие сокровища, способны, без сомнения, изготовлять и прекрасное оружие.
– И хорошо владеть им, – мрачно добавил Перес де ла Муэла. – Не думаю, что они легко расстанутся со своим золотом.
– Мне бы очень хотелось знать, – перебил их Спира, – почему могущественный и умелый народ отдал драгоценности вонючим и вшивым дикарям. Ну-ка, спросите его, маэсе Мартин.
Касика заметно встревожил этот вопрос, но отвечать на него он не пожелал.
– Или не может объяснить, или не хочет, – развел руками Мартин.
Спира после недолгого размышления сказал:
– Что ж, тогда я поговорю с ним по-другому. Пытать его!
Однако напрасно держали испанцы ноги касика над раскаленными угольями – ничего, кроме воплей, от него не услышали и ничего нового, кроме того, что клад «находится по эту сторону хребта, совсем рядом с ним», не узнали.
Тотчас тронулись в путь и шли без привала до полудня, пока не добрались до очередной деревни на берегу широкой и полноводной реки.
Однако все жители, за исключением безногого старика, чуть завидев их, бросились наутек.
– Ну, – сказал Гуттен, – наша слава бежит впереди нас.
Мартин завел с калекой разговор, объясняясь не словами, а жестами и гримасами, а потом озадаченно почесал в затылке.
– Он говорит, что река называется Гуавиаре, а значит это на их языке «лошадиная река». Вот я и не понимаю, как могли дать реке такое имя. если мы первые, кто привел сюда лошадей.
Наступила ночь, звезды густо усыпали небосклон. Эстебан Мартин растянулся на земле, закинул голову. Рядом с ним Спира и его капитаны жевали маисовые лепешки. Внезапно переводчик вскочил как ужаленный.
– Поглядите, ваша милость! – в ужасе вскричал он, указывая вверх. – Исчезла Полярная звезда! Мы дошли до края земли!
Наутро Спира велел подать астролябию, долго что-то измерял и подсчитывал, а потом поднял голову и медленно произнес:
– Господа, наше местоположение – два и три четверти градуса северной широты. Мы почти на экваторе, где золото – под ногами, как камни.
Было девятнадцатое января – ровно два года со дня выхода экспедиции из Коро.
И снова перед путешественниками оказалась река, а на противоположном ее берегу их ждали человек сто индейцев. Пехотинцы обвязались веревками, кавалеристы пришпорили лошадей, переправились, стали разглядывать уродливых смеющихся женщин, щуплых приветливых мужчин. Сельва начиналась в нескольких шагах от реки, и испанцы вошли в нее следом за хозяевами. Невиданное зрелище открылось их взорам: гигантские деревья вздымали шагов на двести в высоту переплетенные кроны, образуя непроницаемый купол: восемь человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить такой ствол. Ноги утопали в густом ковре опавшей гниющей листвы. Палящий зной прибрежной равнины уступал здесь место влажной и сырой прохладе. Какая-то птица время от времени издавала пронзительный, металлический звук. В четверти лиги находилась деревушка, притулившаяся у подножий гигантских деревьев. Появились корзины с лепешками и рыбой.
В ответ на вопрос о городе золота касик засмеялся и поманил Спиру за собой. В большой хижине грудами лежали золотые и серебряные вещицы – такие же, какие они видели раньше.
– Ого! – присвистнул Спира. – Да тут целое состояние!
Касик охотно рассказал, откуда взялись сокровища:
– Далеко отсюда лежит страна, с которой мы торгуем. В обмен на перья длиннохвостых попугаев жительницы ее дают нам эти твердые, желтые и блестящие штуки.
– Жительницы? – удивленно переспросил Спира.
– Он утверждает, что на юге живет могущественное племя, состоящее из одних только женщин.
– Что? Что? Как? – посыпались недоуменные возгласы.
– Да, он ясно сказал, что они воинственны, сильны, бесстрашны в бою и обходятся без мужчин.
– Неужели это те самые амазонки, о которых рассказывается в древних преданиях? – изумился Спира.
– Ив романе «Ивы Эспландиана» речь идет о них! – подхватил Филипп. – Эспландиан – это сын Амадиса Галльского, помните?
– Конечно, помним, – отозвался лекарь. – Как там звали царицу амазонок? Калафия, кажется?
– Она жила на острове Калифорния, – добавил Лопе, – и, страстно влюбившись в Эспландиана, спасла Константинополь от нашествия турок.
– Да-да! – радостно воскликнул Перес де ла Муэла. – Калафию иначе звали еще Коньори, и страна ее была полна золота и драгоценных камней. Все сходится! Калифорния – это и есть пресловутый Дом Солнца.
– Эти воительницы живут в десяти переходах отсюда, – продолжал переводить Мартин, – но между ними и нами лежат земли, занимаемые племенем жестоких людоедов…
– Не смерть страшна, – заметил Перес де ла Муэла. – Противно, что тебя разжуют, проглотят и переварят…
– Это еще не все, – говорил Мартин. – Чтобы попасть к амазонкам, надо еще пройти край омагуа: они умеют строить дома из камня, живут в городах, у них много золота и еще больше солдат. Вождь утверждает, что нам их не перехитрить и не одолеть.
– Я с той самой минуты, как увидел эти произведения искусства, твержу вам: народ, который умеет создавать такое, умеет и владеть оружием. И неважно, как он называет себя – амазонками или племенем омагуа. Быть может, касик присоветует нам что-нибудь дельное? – вмешался лекарь.
– Наконец-то я слышу от тебя разумные речи, – сказал Лопе. – И дикарь этот рассуждает вполне разумно: опасно, мне кажется, идти дальше, не разведав, что нас там ждет.
Сведения касика несколько остудили пыл испанцев. Мнения разделились: одни предлагали вернуться в Коро за подкреплением и припасами; иные же – и Эстебан Мартин в их числе, – напротив, вызвались идти на разведку. Спира молча и внимательно слушал тех и других. «Половина хочет идти назад, половина – вперед», – думал он.
– Маэсе Мартин, – молвил он наконец, – отберите сорок добровольцев и немедля отправляйтесь вниз по реке. Я же с остальным отрядом буду ожидать вас здесь.
Своей охотой согласились идти сорок три человека, и уже через час пристыженные и смущенные солдаты глядели, как их товарищи во главе с переводчиком один за другим исчезали в густых зарослях.
– Прощайте, сосунки! – крикнул один из добровольцев. – Остерегайтесь здешних индейцев: как бы они не истолковали ваше малодушие превратно и не взяли вас себе в наложницы!
Через четыре дня пошли проливные дожди, и, хотя густая листва крон плотным навесом задерживала воду, по стволам беззвучно катились вниз струйки, и земля в конце концов размокла. Только теперь поняли испанцы, с каким расчетом строили индейцы свои хижины на широченных ветвях: вовсе не потому, что боялись хищников – кроме дроздов, здесь не было ни животных, ни птиц, – а спасаясь от потопа.
Солдаты проводили в унынии и печали целые часы, складывавшиеся в дни и недели.
– Лучше нам бы пойти с переводчиком, чем сидеть на жердочке на манер мартышек да глядеть, как подступает вода, – мрачно сказал один из них.
– Хуже нет, чем оробеть не вовремя, – вздохнул другой. – Не все ли равно, где мокнуть – там или здесь? В Варавариде были хоть индеаночки смазливы, а здесь такие рожи, что с души воротит. Ничего у них нет, кроме вшей да блох.
– Пари держу, – встрял в беседу третий, – что если Мартин и прочие отыщут Дом Солнца, то, не раздумывая долго, возьмут, сколько могут, и смоются.
– Я сам этого опасаюсь, – сказал Перес де ла Муэла. – Минуло уже три недели, а о них ни слуху ни Духу.
Внизу раздались какие-то крики. Гуттен и лекарь первыми соскользнули на землю и увидели Лопе де Монтальво, державшего под уздцы коня. Соскользнувший с седла всадник безжизненно висел на стременах.
– Какой нынче день? – по привычке спросил он Филиппа.
– Двадцать пятое января 1536 года. Ровно год, как мы вышли из Коро. Одолели двести лиг, потеряли двести сорок одного человека, двадцать две лошади и всех собак.
– Что ж, на таком пути потери могли быть и больше, – беспечно отвечал Спира. – Ничего, нас ждут неслыханные богатства! – почти выкрикнул он. – Все сокровища Перу – безделка по сравнению с тем, что мы обретем вскорости. Мужайтесь, друзья! Я веду вас прямо к Дому Солнца!
Эти слова возымели действие. Всадники пришпорили коней, пустили их рысью. Пехотинцы распрямились, приосанились, затянули песню, пошли бодрым и размеренным шагом, как на том давнем параде в Севилье.
– Вовсе нет нужды держаться линии сьерры, – сказал Спира. – Вот куда нам надлежит прибыть, – и он ткнул в какую-то точку на карте у подножия Анд. – Это Кито, а от него недалеко и до плоскогорья, которое приведет нас к Дому Солнца.
– У нас на пути будет множество рек шире Маспарро, – напомнил Филипп.
Спира издал свой каркающий смешок.
– Вы забыли, дон Филипп, что сейчас здесь лето в самом разгаре и самые полноводные реки превратятся в ручьи, а ручьи и вовсе пересохнут. Мы пойдем напрямик по равнине: зимой она подобна бушующему морю, а сейчас – точно песчаный берег во время отлива.
Еще четыре недели шел отряд. Реки, неодолимые зимой, а летом превратившиеся в чуть живые ручейки, умеряли безжизненную сушь равнины.
Двадцать пятого февраля добрались до берега Апуре. Жители деревушки боязливо рассматривали лошадей. По знаку вождя несколько обнаженных девушек, гибко покачиваясь на ходу и смеясь, принесли плетеные корзины со свежей рыбой и маисовыми лепешками.
– Держать все время на закат солнца, – перевел Мартин, – и за перевалом, одолев высокие горы, найдете край, где крыши из чистого золота.
– Слышите? – воскликнул Спира. – Мы будем сказочно богаты!
– Ура! – торжествующе заревели солдаты.
– Я выстрою себе в Севилье дворец, – заявил Перес де ла Муэла, – с фонтанами и бассейнами.
– А мой будет сплошь выложен изразцами, – подхватил какой-то солдат.
– А я выкуплю дом и землю, уплывшие к ростовщикам, женюсь на первой красотке в деревне, и пусть алькальд со священником только попробуют не поклониться мне при встрече!
– Нет, а я выстрою женский монастырь и стану его настоятелем.
– Это еще зачем?
– Ты не дослушал. А монашками в нем будут только такие, которым всегда охота и всегда мало.
Будущее кружило людям головы.
– Я стану маркизом.
– А я – вице-королем.
– Мои дети станут придворными.
– А мои – кардиналами.
– Первое воскресенье каждого месяца я буду кормить у себя за столом сотню нищих.
– Я выстрою часовню.
– А я – церковь.
– Я буду купаться в вине.
– А я – в молоке с медом.
– Нечего рассиживаться, ребята! За этими реками лежат горы, а за горами ждут нас богатство, изобилие и слава! Скорее в путь! Счастье нам улыбается!
Через несколько дней добрались до Арауки, и жившие на ее берегах индейцы подтвердили то, что рассказывали жители Апуре.
– Стены там из золота и серебра, – переводил Мартин. – А золото в слитках размером с булыжник. Они сомневаются, что мы сможем дотащить такую тяжесть.
Спира важно разъяснил:
– Ошейники и цепи тех тысяч невольников, которые понесут наши сокровища, будут отлиты из золота.
Отряд шел, никуда не сворачивая и нигде не задерживаясь, прямо на запад. Пересекал реки, проходил через индейские поселки, миролюбивые, приветливые и щедрые жители которых неизменно повторяли одно и то же: «За горами есть целый город из золота, и сверкает он так, что кажется, будто зажглось второе солнце».
В конце апреля пошли первые дожди. Иссохшая земля жадно впитывала влагу, и уже через две недели пожухлая и вялая листва стала свежей и ярко-зеленой. На полях появились цапли и утки. Распустились цветы, пошли в рост колосья, и по всей равнине залились ликующим щебетом птицы.
– Да, такая в этих краях весна, – объяснил Эстебан Мартин. – Жаль только, короткая.
А в июне начались ливни, и небо, как год назад, обрушило на землю яростные потоки. Снова задернулся над головами мутный полог, снова стали кашлять, чихать, гореть в лихорадке. Вернулась и смерть: тот, кто мечтал стать приором женской обители, умер от удушья, захлебнувшись мокротой; тот, кто хотел выкупить дом, утонул на переправе; тот, кто обещал кормить обедом сотню нищих, был растерзан ягуаром.
– Вперед, вперед! – твердил Спира тем, кто просил его переждать непогоду в лесу или в грязных индейских хижинах. – Нужно успеть до паводка, иначе нам не переправиться.
Еще девять человек умерли от воспаления легких, а трое других стали добычей хищных зверей. И вот перед остатками экспедиции показалась огромная ревущая река. Она была такой ширины и несла свои воды с такой скоростью, что «и стовесельной галере не под силу было бы справиться с ней», как сказал Перес де ла Муэла.
– Пойдем по течению, отыщем брод, – приказал Спира.
Брод искали и месяц, и другой, а река была все так же неприступна и все так же стремительно катила взбаламученные, илистые, страх наводящие волны. От дождей она вздулась, вышла из берегов, затопив равнину. Исток был так же непроходим, как и устье.
Восемь месяцев минуло в бесплодных попытках переправиться, но вот ливни сменились дождями, дожди – моросью, проглянуло, согревая и внушая надежду, солнце, река вернулась в прежнее русло, и отряд с великими трудами перебрался на вожделенный берег.
Снова благодать осенила равнину, запели птицы, просохли низины и болотца. Снова засияла зеленью листва.
– Такая в этих краях осень, – говорил Эстебан Мартин.
Но была она так же мимолетна, как и весна, куда короче палящего зноя, начисто выжигавшего землю, или нескончаемого потока с небес, превращавшего сушу в море.
А в конце ноября пришло лето: пересохли реки, улетели птицы, четыре лошади пали от солнечного удара.
Однако боевой дух был высок. Голодные и оборванные солдаты искали горную тропу, которая приведет их в тот край, где они станут князьями, вельможами и епископами.
Рождественский сочельник пришелся на тот вечер, когда они вошли в очередную деревушку. Индейцы, как всегда, были радушны и приветливы. Эстебан Мартин задал касику заветный вопрос, а тот расплылся в улыбке и, ничего не отвечая, побежал в свою хижину, откуда тотчас вынес груду золотых обручей, ожерелий и венцов. Испанцы от изумления лишились дара речи. После того как сокровища осмотрели, потрогали, понюхали и даже попробовали на зуб, Эстебан спросил касика, откуда они у него. Тот показал в сторону юго-запада, но наотрез отказался указать тропу, по которой можно перейти через горы.
– То ли он слишком тупоумен, – пожал плечами Мартин, – то ли я его не понимаю, но он, не в пример всем прочим, настаивает на том, что Дом Солнца – по эту сторону гор.
– Следует принять в расчет, – вмешался Лопе де Монтальво, – что этот дикарь – единственный, если не считать касика из Варавариды, кто подкрепил свои слова кое-чем существенным. Эти диадемы сделаны искусным ювелиром. Люди, способные создавать такие сокровища, способны, без сомнения, изготовлять и прекрасное оружие.
– И хорошо владеть им, – мрачно добавил Перес де ла Муэла. – Не думаю, что они легко расстанутся со своим золотом.
– Мне бы очень хотелось знать, – перебил их Спира, – почему могущественный и умелый народ отдал драгоценности вонючим и вшивым дикарям. Ну-ка, спросите его, маэсе Мартин.
Касика заметно встревожил этот вопрос, но отвечать на него он не пожелал.
– Или не может объяснить, или не хочет, – развел руками Мартин.
Спира после недолгого размышления сказал:
– Что ж, тогда я поговорю с ним по-другому. Пытать его!
Однако напрасно держали испанцы ноги касика над раскаленными угольями – ничего, кроме воплей, от него не услышали и ничего нового, кроме того, что клад «находится по эту сторону хребта, совсем рядом с ним», не узнали.
Тотчас тронулись в путь и шли без привала до полудня, пока не добрались до очередной деревни на берегу широкой и полноводной реки.
Однако все жители, за исключением безногого старика, чуть завидев их, бросились наутек.
– Ну, – сказал Гуттен, – наша слава бежит впереди нас.
Мартин завел с калекой разговор, объясняясь не словами, а жестами и гримасами, а потом озадаченно почесал в затылке.
– Он говорит, что река называется Гуавиаре, а значит это на их языке «лошадиная река». Вот я и не понимаю, как могли дать реке такое имя. если мы первые, кто привел сюда лошадей.
Наступила ночь, звезды густо усыпали небосклон. Эстебан Мартин растянулся на земле, закинул голову. Рядом с ним Спира и его капитаны жевали маисовые лепешки. Внезапно переводчик вскочил как ужаленный.
– Поглядите, ваша милость! – в ужасе вскричал он, указывая вверх. – Исчезла Полярная звезда! Мы дошли до края земли!
Наутро Спира велел подать астролябию, долго что-то измерял и подсчитывал, а потом поднял голову и медленно произнес:
– Господа, наше местоположение – два и три четверти градуса северной широты. Мы почти на экваторе, где золото – под ногами, как камни.
Было девятнадцатое января – ровно два года со дня выхода экспедиции из Коро.
И снова перед путешественниками оказалась река, а на противоположном ее берегу их ждали человек сто индейцев. Пехотинцы обвязались веревками, кавалеристы пришпорили лошадей, переправились, стали разглядывать уродливых смеющихся женщин, щуплых приветливых мужчин. Сельва начиналась в нескольких шагах от реки, и испанцы вошли в нее следом за хозяевами. Невиданное зрелище открылось их взорам: гигантские деревья вздымали шагов на двести в высоту переплетенные кроны, образуя непроницаемый купол: восемь человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить такой ствол. Ноги утопали в густом ковре опавшей гниющей листвы. Палящий зной прибрежной равнины уступал здесь место влажной и сырой прохладе. Какая-то птица время от времени издавала пронзительный, металлический звук. В четверти лиги находилась деревушка, притулившаяся у подножий гигантских деревьев. Появились корзины с лепешками и рыбой.
В ответ на вопрос о городе золота касик засмеялся и поманил Спиру за собой. В большой хижине грудами лежали золотые и серебряные вещицы – такие же, какие они видели раньше.
– Ого! – присвистнул Спира. – Да тут целое состояние!
Касик охотно рассказал, откуда взялись сокровища:
– Далеко отсюда лежит страна, с которой мы торгуем. В обмен на перья длиннохвостых попугаев жительницы ее дают нам эти твердые, желтые и блестящие штуки.
– Жительницы? – удивленно переспросил Спира.
– Он утверждает, что на юге живет могущественное племя, состоящее из одних только женщин.
– Что? Что? Как? – посыпались недоуменные возгласы.
– Да, он ясно сказал, что они воинственны, сильны, бесстрашны в бою и обходятся без мужчин.
– Неужели это те самые амазонки, о которых рассказывается в древних преданиях? – изумился Спира.
– Ив романе «Ивы Эспландиана» речь идет о них! – подхватил Филипп. – Эспландиан – это сын Амадиса Галльского, помните?
– Конечно, помним, – отозвался лекарь. – Как там звали царицу амазонок? Калафия, кажется?
– Она жила на острове Калифорния, – добавил Лопе, – и, страстно влюбившись в Эспландиана, спасла Константинополь от нашествия турок.
– Да-да! – радостно воскликнул Перес де ла Муэла. – Калафию иначе звали еще Коньори, и страна ее была полна золота и драгоценных камней. Все сходится! Калифорния – это и есть пресловутый Дом Солнца.
– Эти воительницы живут в десяти переходах отсюда, – продолжал переводить Мартин, – но между ними и нами лежат земли, занимаемые племенем жестоких людоедов…
– Не смерть страшна, – заметил Перес де ла Муэла. – Противно, что тебя разжуют, проглотят и переварят…
– Это еще не все, – говорил Мартин. – Чтобы попасть к амазонкам, надо еще пройти край омагуа: они умеют строить дома из камня, живут в городах, у них много золота и еще больше солдат. Вождь утверждает, что нам их не перехитрить и не одолеть.
– Я с той самой минуты, как увидел эти произведения искусства, твержу вам: народ, который умеет создавать такое, умеет и владеть оружием. И неважно, как он называет себя – амазонками или племенем омагуа. Быть может, касик присоветует нам что-нибудь дельное? – вмешался лекарь.
– Наконец-то я слышу от тебя разумные речи, – сказал Лопе. – И дикарь этот рассуждает вполне разумно: опасно, мне кажется, идти дальше, не разведав, что нас там ждет.
Сведения касика несколько остудили пыл испанцев. Мнения разделились: одни предлагали вернуться в Коро за подкреплением и припасами; иные же – и Эстебан Мартин в их числе, – напротив, вызвались идти на разведку. Спира молча и внимательно слушал тех и других. «Половина хочет идти назад, половина – вперед», – думал он.
– Маэсе Мартин, – молвил он наконец, – отберите сорок добровольцев и немедля отправляйтесь вниз по реке. Я же с остальным отрядом буду ожидать вас здесь.
Своей охотой согласились идти сорок три человека, и уже через час пристыженные и смущенные солдаты глядели, как их товарищи во главе с переводчиком один за другим исчезали в густых зарослях.
– Прощайте, сосунки! – крикнул один из добровольцев. – Остерегайтесь здешних индейцев: как бы они не истолковали ваше малодушие превратно и не взяли вас себе в наложницы!
Через четыре дня пошли проливные дожди, и, хотя густая листва крон плотным навесом задерживала воду, по стволам беззвучно катились вниз струйки, и земля в конце концов размокла. Только теперь поняли испанцы, с каким расчетом строили индейцы свои хижины на широченных ветвях: вовсе не потому, что боялись хищников – кроме дроздов, здесь не было ни животных, ни птиц, – а спасаясь от потопа.
Солдаты проводили в унынии и печали целые часы, складывавшиеся в дни и недели.
– Лучше нам бы пойти с переводчиком, чем сидеть на жердочке на манер мартышек да глядеть, как подступает вода, – мрачно сказал один из них.
– Хуже нет, чем оробеть не вовремя, – вздохнул другой. – Не все ли равно, где мокнуть – там или здесь? В Варавариде были хоть индеаночки смазливы, а здесь такие рожи, что с души воротит. Ничего у них нет, кроме вшей да блох.
– Пари держу, – встрял в беседу третий, – что если Мартин и прочие отыщут Дом Солнца, то, не раздумывая долго, возьмут, сколько могут, и смоются.
– Я сам этого опасаюсь, – сказал Перес де ла Муэла. – Минуло уже три недели, а о них ни слуху ни Духу.
Внизу раздались какие-то крики. Гуттен и лекарь первыми соскользнули на землю и увидели Лопе де Монтальво, державшего под уздцы коня. Соскользнувший с седла всадник безжизненно висел на стременах.