Есенжанов Хамза. Яик - светлая река

   – Я не Пантелеевна, господин хорунжий, Петровной меня кличут. А это Моисей Антонович, а не Иванович.
   – Он комитетчик?
   Петровна не ответила.
   – Я знаю. Комитетчик. Комитетчики всегда говорят: вдов много, хлеба мало.
   – Господин хорунжий, я крестьянин, – ответил наконец пьяному казаку Кисляк. – Грамоте не обучен. А чтоб знать вдов в нашем селе, та хиба ж их кто не знает, – Кисляк нарочно прикинулся простачком и начал мешать русские слова с украинскими. – Щоб буты комитетчиком, ум треба, а у нас його нема.
   – А большевиков ты тоже всех знаешь? Ну-ка скажи, сколько их. Больше десятка? А?
   – Хто знает, может, и больше. Тильки говорилы, що бильшовиков усих зничтожили. Слыхав, що их вишають зразу по десятку, а по одному ни. Так, може, и осталось с десяток, – мысленно усмехаясь, ответил Кисляк, глядя на осоловевшего хорунжего. Тело его обмякло и расслабло, как квашня. – Так что, ваше благородие, господин хорунжий, всяк разумие по-своему. А може, вы сами бачилы бильшовиков? Яки они есть? В недилю, балакають, якась старушка заустрила його. Каже, що вин з двумя рогами. Я ий не повирив. Каждый болтае свое…
   Капитан, закончив ковырять в зубах, хмуро посмотрел на хорунжего, и тот, испугавшись, подобрался как мог, сел попрямее и разгладил усы, намереваясь ответить глупому крестьянину.
   А Кисляк шмыгнул носом и как бы весь обратился в слух, подавшись к хорунжему.
   – Сколько у вас лошадей? – не поворачивая головы и не меняя позы, спросил капитан. Глядел он в это время на хорунжего, и Кисляк в первую минуту не понял, кому Белов задал этот вопрос.
   – Сколько все-таки у вас лошадей? – снова спросил Белов и поднял глаза на Кисляка.
   – Как это сколько лошадей, господин капитан?
   – Ты что по-русски не понимаешь?
   – Ваше благородие, господин капитан. Какой из меня староста? Сельчане попросили временно побыть старостой, а я не посмел отказать. Откуда мне знать, у кого какой скот. Что я, хозяин ему, что ли? Я занимаюсь своим хозяйством, хоть у кого спросите.
   Белов внимательно оглядел крепкую, ладно сбитую фигуру Кисляка, его умное озабоченное лицо и подумал: «Хитрый староста. Прикидывается тупицей. Но у тупицы никогда не бывает такого лица. Его не сравнишь с этим остолопом хорунжим».
   – Как же так, живешь здесь всю жизнь и не знаешь, у кого сколько лошадей?
   – У некоторых, конечно, знаю, которые по соседству. А в селе – кто их считал…
   – Не знаешь? Ну так я знаю. Только не понимаю, почему ты не хочешь сказать правду Войсковому правительству. Интересно, если бы сюда пришли большевики, ты так же молчал бы?
   Кисляк потупился и стоял, не поднимая глаз.
   – Так вот, слушай: через два часа сообщи мне, сколько в селе фургонов, трудоспособных людей, не считая женщин, и сколько хлеба. Дальнейшие распоряжения будут потом. А сейчас – иди…
   – Господин капитан… – начал было Кисляк, но его оборвал резкий окрик Белова:
   – Никаких разговоров! Иди и выполняй приказание.
   Кисляк молча побрел к выходу.
   «С ним ни о чем не договоришься, – хмуро подумал он, выйдя на улицу. – Какие это ему нужны фургоны? Тележки, видимо… Сколько в селе трудоспособных… Что он еще задумал?»

 

 
   Иван пересек улицу и направился к оврагу; он бежал, прячась за домами, перелезал через заборы и плетни, прыгал через канавы, не разбирая дороги, бежал прямо по огородам, оступался в темноте и зло сквозь зубы ругался. Но вот уже и дом Довженко. За домом огород и потом овраг. «Добрался», – облегченно вздохнул он и, чтобы немного передохнуть, пошел медленнее. Внезапно до его слуха донесся какой-то непонятный звук. Он присел и стал вглядываться в темноту. И сразу же различил силуэты всадников, подъезжавших к дому Довженко. И кони и люди в темноте казались огромными.
   – Стой! Кто здесь? – окликнул грубый голос.
   Белан понял, что казаки заметили его. Он пригнулся еще ниже и замер.
   – Выходи! Буду стрелять! – раздался тот же голос.
   Всадники объехали баню и приближались к высокому плетню, за которым притаился Белан.
   «Что делать? – лихорадочно думал Иван. – Бежать – уложат на месте. Ждать – тоже нельзя». И вдруг ему в голову пришла спасительная мысль.
   – Кого вам треба? – нарочито растягивая слова, громко спросил он.
   – Тебя!
   – Сейчас я. Только справлю нужду и встану.
   – Брешешь! Куда это ты так бежал?
   – С квасу меня. Пронесло. Думал – не добегу. И зачем я его пил? Провались он пропадом, чтоб я еще когда стал его пить. Сырой водой, видно, разбавили… Ох, – застонал Иван. – Прямо рвет в животе.
   Ухватившись за свою спасительную мысль, Иван говорил и говорил, чтобы оттянуть время, а сам в это время оглядывался по сторонам, не зная, что делать.
   «Неужели они нашли мешок? – холодея, подумал он. – Тогда конец. С двоими не справлюсь. Если уложить одного из винтовки, другой поднимет на ноги всю деревню. Нельзя».
   Иван торопливо разрывал руками грядку, кое-как забросал землей винтовку и шашку. Подтягивая на ходу штаны, направился к казакам.
   «Не сожрут же они меня, – подумал он. – Если арестуют, там видно будет, что делать».
   – Покойник аль живая душа? – пробасил один из казаков. – Ты здешний?
   – Сельский.
   – Куда бежал? Что делаешь тут ночью?
   – Я уж толковал вам, – заканючил Иван, – бежал по нужде, на двор то есть торопился. А сам я из этого дома. Ввечеру напился было квасу… Поначалу-то меня все пучило, а потом вот и пронесло. Просто спасения нет, а резь в животе, прямо невмоготу. Отродясь не пивал такого проклятого квасу.
   – Брешешь. Це все чиста брехня. Вижу я тебя, прохвоста, насквозь. Подслушиваешь тут ходишь. Ну-ка, айда к хорунжему. Шагом марш!
   – А далеко хорунжий-то? – схватился за живот Иван. – А то я, поди, не дойду. Не дотерплю то есть.
   – Дойдешь, увидишь, где хорунжий. Айда, айда. Живо!
   «Когда дойдем до следующего дома, кто-нибудь из нас будет валяться в пыли, – шагая между конвойными, решил Иван. – Кинусь на одного, а второй не будет стрелять в темноте, чтобы по своему не угодить. И пока он слезет с коня, я через плетень – и ходу. Недаром же у меня прозвище – Ванька-ветер».
   Так прозвал Ивана Моисей Кисляк. Дело было давно, когда Беланы только приехали в Богдановку.
   Кисляк, возвращавшийся в телеге из Теренсая, встретил бежавшего навстречу ему Ивана, тогда еще подростка.
   «Ну и бегаешь ты, парень, – смеясь сказал Кисляк. – Другие ребята не могут угнаться за твоей пылью. Ну-ка, давай посмотрим, кто кого перегонит. Моя лошадь хоть и устала, но от двух верст не подохнет. Обгонишь – завтра дам тебе лошадь, поедешь на ней в поле. А я пойду пешком. Согласен?»
   «Дядька, – запальчиво ответил Иван, – только лошадь-то распряги, а то с телегой не догонишь мою пыль».
   Кисляк все это сказал в шутку, но бахвальство Ивана его разозлило, и он, чтобы проучить хвастуна, выпряг лошадь.
   Ивану тогда не удалось перегнать Кисляка, но в деревню он прибежал рядом с ним.
   С того дня и прозвали Белана Ванькой-ветром.
   Вот конвоиры уже прошли мимо хаты Довженко, еще несколько шагов…
   Внезапно впереди показался человек.
   Солдаты резко осадили коней и разом крикнули:
   – Стой!
   Человек остановился.
   – Кто такой?
   – Это я.
   – Кто я?
   – Моисей Кисляк.
   Белан обрадовался. «Кисляк догадается, что солдаты взяли меня, – подумал он, – постарается выручить. А если нет, можно будет убежать».
   – Какой ты сказал? Кисляк? Почему шатаешься ночью?
   – Иду до хаты. Меня вызывал капитан Белов. Вот я и иду от него.
   Солдаты, услышав имя капитана, моментально примолкли.
   – Это Моисей Антонович, наш староста, – поспешил объяснить Белан. – Можете спросить у него, кто я. Я же сказал, что живу здесь. А вы меня до хорунжего… Ох, опять приспичило… Говорю же, что у меня понос.
   – Иван, это ты? – с притворным удивлением воскликнул Кисляк. Он сразу понял, что Белан попался солдатам, и пустился на хитрость: – Послушай, Иван, господин капитан велел мне узнать, сколько в селе фургонов и трудоспособных мужчин, а я человек старый, и ревматизм шагу не дает ступить. Где мне ночью ходить по дворам да расспрашивать. А капитан строго-настрого приказал, чтобы через два часа все разузнал. Пойдем-ка, помоги мне. И потом, я неграмотный, считать не умею, а ты горазд считать-то.
   – Я бы помог, Моисей Антонович, да вот служивые меня зачем-то к хорунжему ведут, – спокойно сказал Белан.
   – Ты правда староста? – недоверчиво спросил один из солдат, наклонясь, чтобы получше разглядеть Кисляка. Видимо, густые, как у казачьего атамана, усы Моисея Антоновича внушили ему доверие.
   – Я рад бы не быть старостой, – ответил Кисляк. – Сейчас бы не ходил по селу с больными ногами, а спал на печи. Если не верите, отведите меня к капитану, и я ему скажу, что не смог выполнить его поручение по причине, что был задержан.
   – Ладно, ладно, – испуганно ответил казак. – Мы служивых людей не задерживаем.
   – Ну тогда, Ваня, пошли. А то не управимся.
   Солдаты резко повернули коней и скрылись в темноте.

 

6

   Вся жизнь Моисея Кисляка прошла в тяжелом, напряженном труде. Поднимался он каждое утро с первыми петухами и до первых звездочек работал в поле. То пахал, понукая обессилевшую лошадь, то косил, то скирдовал сено. Вечером едва добирался домой от усталости. Но горше всего было работать на чужом поле, чтобы расплатиться за взятый в долг хлеб.
   Моисей Антонович и Белан спустились сейчас в овраг. Здесь уже собрались все десять сельских коммунистов во главе с Парамоновым и Абдрахманом. Кисляк увидел, что у всех в руках были винтовки.
   Моисей Антонович облегченно вздохнул. Он присел на траву и сказал:
   – Ну и ну. Тяжелый был разговор с начальством. Грозит разорить село.
   Кисляк смотрел на окружающих его вооруженных людей, на их спокойные, уверенные движения и понимал, что они готовы защитить село от грабителей. Он расправил плечи и почувствовал себя у родного очага. Ему стало даже весело от всего происходящего.
   – Белов этот дюже похож на пана Луцко, – сказал он, – точь-в-точь такой же. Слова из него как клещами вытягиваешь. Бывало, пан выйдет на крыльцо, а ты стоишь, согнешь коленки и ждешь, что их благородие прикажут. А пан молчит, крутит свои усы и молчит. Ты и сопишь, и кряхтишь, и кашляешь, а он молчит. И этот Белов такой же. Я стоял у порога, раз десять переступал с ноги на ногу, аж вспотел, а он ковыряет спичкой в зубах и молчит. И видать, так уж ему это приятно, что даже один глаз зажмурил, а другой вытаращил: зверь зверем. Как кончил ковырять в зубах, приказал: даю два часа – узнай, сколько в селе трудоспособных мужчин и сколько фургонов. Выходит, он наш пан Луцко, а мы его рабы божьи. В доме Петровны он. С ним хорунжий, набрался горилки и похрюкивает, как кабан.
   – Значит, велел сказать, сколько хлопцев на селе? – спросил Парамонов. – Значит, этим панам и господам потребовались хлопцы? Что ж, добрая весть. Выходит, задыхаются господа, подкрепление ищут. Хлопцы им нужны для черной работы, вал земляной возводить вокруг Уральска. И подводы для этого же понадобились. Что ж, товарищ Айтиев, пришло время действовать!
   – Тише, Петр Петрович, – сказал Абдрахман. – Могут услышать.
   Парамонов, понизив голос, продолжал:
   – Сбылись слова Дмитриева: чем больше звереет враг, тем скорее его конец.
   – А не отправят они хлопцев на фронт? – спросил кто-то из темноты.
   – Казаки не считают крестьян людьми, а тем более воинами. И уж совсем не понимают, что крестьяне – это сила, способная их уничтожить. Верно я говорю, товарищ Айтиев?
   Абдрахман не ответил.
   – Ваня, – спросил он, – ты не знаешь, сколько примерно в селе солдат? Ты сказал тогда, что взвод, но ведь шел табун лошадей, и ты ошибся.
   Абдрахман подошел поближе к Белану и вдруг удивленно спросил:
   – Откуда у тебя винтовка? Ведь ты еще не получил оружие. Где ты ее взял?
   Абдрахман пытался разглядеть в темноте лицо Белана.
   – Извините, ошибся, товарищ Айтиев, – виновато ответил Иван. – Коней за людей принял, дурак. А винтовка у меня, как вам сказать… Да и не только винтовка. Есть еще и конь…
   И Белан шепотом начал рассказывать приключившуюся с ним историю. Его окружили плотным кольцом, никто, пока он говорил, не проронил ни слова.
   Сорока, слушая Ивана, взял трофейную винтовку, внимательно ее осмотрел, ощупал и, не найдя в ней ничего особенного, сказал:
   – Обыкновенная трехлинейная винтовка.
   – А ты хотив, щоб яка вона була? – усмехнулся Науменко.
   – Ну все-таки…
   – Винтовка как винтовка, – сказал Абдрахман. – Винтовки все трехлинейные. Так сколько же все-таки, Ваня, солдат в селе, не считая того, что сидит в мешке?
   – Человек восемнадцать, двадцать.
   – Хлопцы, послушайте, что я скажу, – заговорил Парамонов. – Не вина Ивана, что солдат стал бить старика. Правильно ты его, классового врага, в мешок… Только вот как бы не вышло чего… Шум как бы не поднялся. А вдруг он очухается и вылезет, поднимет на ноги весь отряд? Тогда все дело сорвется. Эх, опять ты сам действовать начал. Пусть бы он забрал коня, потом вернули бы. А теперь вот не знаю… Я твою хватку, конечно, хвалю. Только сам по себе немногого добьешься, свалишь одного, ну двух, а третий тебе шашкой голову снесет. Теперь надо поторапливаться, пока не подняли тревогу.
   – Знаю, виноват я, Петр Петрович. Не стерпел. Как он отца моего нагайкой, так я и не думал больше ни о чем, кроме как уложить этого гада. Винюсь. В другой раз буду сперва обо всех думать, а потом уже о себе. – Белан помялся немного и решился: – Петр Петрович, дай мне в подмогу Сороку, мы через полчаса Белова сюда в мешке приволокем. Я уже все обмозговал.
   – Постой, хватит того, что один сидит в мешке. А если на казачий разъезд нарветесь? Ох, Иван, Иван…
   – Вот что, товарищи, – сказал Абдрахман, и все умолкли, – пока Белан тут рассказывал, мне пришла на ум одна мысль. Моисей Антонович ведь послан Беловым разузнать, сколько в селе хлопцев и фургонов. Значит, он может свободно ходить по селу, и казаки его не тронут. Вот мы и используем Моисея Антоновича. Пусть он идет вперед, а мы по двое – по трое следом.
   – Правильно! – воскликнул Парамонов. Он сразу понял, что задумал Абдрахман. – Моисей и Иван пройдут к Белову. Казаки их пропустят. Придут и скажут: «В селе двадцать хлопцев и сорок два фургона. А теперь – оружие на стол! Дом окружен». Надо проучить этих негодяев, чтобы они больше сюда не сунули носа. Пусть наши враги теперь на каждом шагу пугливо озираются, как волки. А Белову сказать: имущество и хлеб крестьянский – это не твое отцовское наследство, ваше благородие. Оба дома, где расположились солдаты, окружить. Если окажут вооруженное сопротивление, стрелять.
   Абдрахман молча кивнул.

 

7

   Когда Кисляк вышел, Белов хмуро посмотрел на пьяного хорунжего.
   – Семен Степанович, – с упреком заметила Петровна, – вы сами почти что ничего не выпили, все хорунжему спаивали. А я самый что ни на есть первачок для вас берегла. Выпейте еще хоть немножко.
   – Спасибо, Петровна, не надо. И хорунжему больше не давайте. Человек ведь на службе. Сейчас ему идти проверять посты.
   – Спасибо, спасибо, – пробормотал хорунжий. – Но… надо… я, може…
   Он поспешно вышел, не попрощавшись ни с капитаном, ни с хозяйкой.
   «Только позволь – до утра будет дуть самогон, – покачал головой Белов. – Хорошо еще, что здесь нет подпольных отрядов. А то с такими вояками сразу пойдешь ко дну…»
   Тем временем Петровна куда-то отлучилась.
   Когда она возвратилась, Белов заметил, что она чем-то недовольна.
   – Хотела позвать Марусеньку, – сказала она, – помочь стряпать. Говорит – мигрень, головой мается. Обещала утром прийти.
   «Старуха поняла меня, – с досадой подумал Белов. – Опять ничего не вышло».
   Хотя хозяйка и не сказала ему, куда пошла, он сразу догадался… Он даже волноваться начал от предвкушения встречи… И вот опять провалилось. И хорунжего он выпроводил, чтобы тот не мешал.
   Огорченный неудачей, Белов вышел на улицу.
   Ночь была темная, безлунная. Со света нельзя было ничего разглядеть впереди даже на расстоянии вытянутой руки.
   Капитан подошел к тесовым воротам крайней избы, куда вечером казаки загнали пойманных лошадей, и на ощупь открыл их. Он не доверял пьяному хорунжему и решил сам проверить посты.
   «Неужели спят?» – подумал капитан и тут же услышал окрик:
   – Стой, кто идет?
   – Куркин? – по голосу узнал Белов молодого казака. Казак тоже узнал его.
   – Так точно, ваше благородие, – ответил он.
   – В дозоре?
   – Так точно, господин капитан, – в ночном карауле. Пока ничего подозрительного не заметили…
   – Хорошо. Докладывать будете лично мне через каждые полчаса. Знаете, где я остановился?
   – Есть, господин капитан. Докладывать каждые полчаса. Изба ваша пятая от края.
   – Ну и добро. Вольно!
   – Есть, ваше благородие!
   Всадники пришпорили коней и скрылись в темноте.

 

 
   Белан и Сорока, низко пригнувшись, перебежали улицу и вошли в дом Петровны.
   – Сорока! – испуганно воскликнула Петровна. – Тебе чего здесь нужно?
   – Дело есть, – басом ответил Белан, проходя вперед. Он поспешно вынул револьвер из кобуры, лежавшей на стуле, и подал Сороке саблю и сумку Белова. – Так вот, дело есть, – заговорил он с Петровной как бы между прочим, поставив ногу на стул и подбоченясь, – хотим повидать их превосходительство…
   Белову явно не везло в этот вечер. Вначале его раздражал хорунжий, потом пришел этот Кисляк. А встретиться с Машей так и не удалось. Хмурый вошел капитан в комнату.
   Не обращая внимания на долговязого Белана, разговаривавшего с Петровной, и усатого украинца, стоявшего у двери, он прошел к столу. И вдруг почувствовал, что что-то неладно.
   – Кто такие? – быстро спросил он. – Что нужно?
   Бросив торопливый взгляд на пустую кобуру и угол, где стояла сабля, он все понял.
   – Ну-ка, хлопцы, хватит валять дурака, – спокойно сказал он, – положите оружие на место. Я здесь по приказу Войскового правительства…
   Белан спустил ногу со стула и подошел к Белову.
   – А я от имени Уральского губернского исполнительного комитета.
   В дом вошли Парамонов и Абдрахман, а за ними Довженко.
   – Если имеешь при себе оружие, выкладывай на стол, – сказал Белан.
   – Нет, нет. Руки вверх! – крикнул Парамонов и заставил Белана и Сороку обыскать Белова и связать ему руки.
   – Такого правительства нет! Это произвол! – возмутился Белов.
   – Як так нема? Ось вона, – ответил Сорока, связывая ему руки. – Хиба це не власть? Рабоче-крестьянька власть. Ось голова – Парамонов, комиссар Айтиев, член комитета Довженко.
   Услышав имя комиссара Айтиева, Белов повернулся к Абдрахману. Этот смуглый казах, стало быть, и был тем неуловимым комиссаром, за которым уже долгое время безуспешно охотились власти.
   В это время в комнату вошла Мария.
   – Здрасьте, ваше благородие, – сказала она.
   Белов отвернулся и опустил голову.
   – Иди скажи, что капитан вызывает хорунжего с одним казаком, – сказал Марии Парамонов. – Скажи, срочное дело. Мы их тут по парочке всех возьмем.

 

 
   Пока дружинники расправлялись с отрядом Белова, поодиночке разоружая казаков, минула короткая июльская ночь. О таких непроглядных летних ночах в народе говорят, что даже и одного узла не завяжешь в кромешной темноте.
   Сначала на востоке проступила бледно-синяя кромка горизонта, потом небо над бурой землей начало светлеть, приобретая молочно-кремовый цвет.
   В эту ночь не спали не только Парамонов с Абдрахманом. Кроме младенцев, спавших в колыбельках, никто не коснулся подушки.
   Вначале все робели, прятались по домам, но затем осмелели, набросились на солдат, карауливших загон, и отняли своих коней.
   Утром все собрались возле дома, где были заперты арестованные. Люди хотели при свете посмотреть на связанного офицера. Но в этом доме офицера и хорунжего не было. Парамонов велел их запереть отдельно.
   Один из стариков тронул за руку Сороку и, указав кивком головы на чулан, где были заперты солдаты, спросил:
   – Сидят? Смирные?
   – Чудной ты, дидко. Яки ж воны будут? В германскую мы с Ваней ефрейтора немецкого в мешок посадили. Тоже был дюже смирный, смирней теленка.
   – Мм… – пошамкал дед. – А много их?
   – Чертова дюжина.
   – Мм… Порядочно. Наверно, и атаман с офицером тут? – допытывался старик.
   – Ты як дите малое, дидко. Солдата без офицера не бывает. Белов и хорунжий в чулане у Ивана. А с ними еще один солдат.
   – Мм… стало быть, к тринадцати еще три…
   – Да двое втикли, дидко.
   – Мм… И места подходящего нету, держать то есть их негде…
   – Это дело ума председателя, дед…
   Их беседу прервал Парамонов. Он поднялся перед собравшимися на крыльцо и сказал:
   – Граждане трудящиеся! – рубанул ладонью воздух и продолжал: – Сегодня ночью наша боевая дружина выступила против насилия буржуев и захватила отряд офицера Белова. И впредь мы не подпустим белых казаков к деревне… Товарищи трудящиеся крестьяне! Сознательные граждане! Записывайтесь в боевую дружину. Ваше имущество некому защищать, кроме вас самих. В соседних деревнях тоже организуются дружины. Да здравствует союз рабочих и крестьян!
   – Мм… А что такое дружина? – спросил старик.
   – Люди, – ответил кто-то из толпы. – Понял? Ежели, к примеру, тебе, дед, дать оружие, то ты будешь дружинник. Ну как, запишешься?
   Старик пошамкал в раздумье и спросил:
   – А с кем воевать-то?
   – С буржуями! – ответил Парамонов. – Понятно, старина?
   Толпа зашумела, послышались возгласы одобрения:
   – Отбили коней, молодцы.
   – Фургоны не отдали.
   Из толпы вышел Савенко. Оглядел всех и сказал:
   – А если глубже заглянуть в дело? Неладно мы поступили, сельчане. Как бы расплачиваться не пришлось.
   – Мм, – зашамкал старик.
   – Не наводи-ка ты тень на плетень, Савенко, – ответил Довженко.
   – Я и не навожу. Все думают так. Мы простые крестьяне. Не казаки и не киргизы. И мы никого не трогаем. Верно я говорю, дед Елисей? Это дело еще надо обмозговать. – Он прокашлялся и поглядел на Кисляка: – А ты, Кисляк, за главного в селе. Ты будешь отвечать за село. А ты знаешь, как казак рубит шашкой? Первой слетит твоя башка. А за ней и другие головы найдут вечный покой в кустах Теренсая.
   Кисляк молчал.
   Старик Елисей тяжело вздохнул и опустил голову.
   Парамонов беспокойно оглянулся на Довженко и Абдрахмана.
   – Панику сеешь, – ответил Довженко. – Кроме хлеба, коней и фургонов Белов еще людей требовал. Сколько он велел собрать? – обратился Довженко к Кисляку.
   – Всех трудоспособных, – ответил Кисляк.
   – Вот видишь. Выходит, по-твоему, мы должны пойти рыть окопы для казаков? Им скоро конец. Сзади у них Чапай, с Самары идет Четвертая армия. Казаки не знают, куда спрятаться. А мы пойдем рыть себе могилы? Чепуху ты говоришь, Савенко. Сам трусишь и других пугаешь.
   – Тебя, Довженко, мы весной избрали председателем, – повысил голос Савенко. – Если ты крепок, почему не удержал правление в своих руках? Почему сбежал и спрятался от казаков? Хитрый. Сам скрываешься в сторонке, спасаешь свою голову, а голову Кисляка подставляешь под казачью саблю. Или твоя жизнь дороже других? Знаем, чем кончится твоя хитрость: селу – пожар, людям – пули.
   Несколько человек вполголоса поддержали Савенко.
   – Если в деревню придет казачья сотня, – уныло сказал кто-то, – от нас перья полетят.
   – Не дай господи.
   – И малого и старого – всех перерубят.
   – Сельчане! – крикнул Довженко. – Поймите, что мы – сила. Если все вместе встанем, то и казаки с нами ничего не смогут сделать.
   – Это все пустые слова.
   – Ведь народ поднялся на борьбу, Савенко.
   – Твоя борьба – всех под пули, самому в кусты!
   – Ты действуешь как провокатор, Савенко.
   – Ты сам провокатор.
   Парамонов вытянул шею и замахал руками.
   – Стойте! – закричал он. – По-твоему, не следует бороться?
   – Иди к своим заводским, агитируй их, – зло ответил Савенко. – А мы живем здесь. Казачий атаман с нас спросит, нас и расстреляет. А ты в бегах. Тебя он не словит.
   Сельчане уважали грамотного и бойкого на язык Савенко и прислушивались к нему.
   – Давай-ка лучше не будем спорить, а посоветуемся, – обратился к нему Абдрахман. – Мы и думаем о том, чтобы вооруженной силой встретить карателей, если они сюда сунутся. Так что зря не пугай. Или ты, может быть, жалеешь, что мы отбили коней, хлеб и фургоны, что не дали угнать людей? Хочешь, чтобы весь этот народ был голый и голодный?
   – А ты, киргиз, молчи, – грубо оборвал его Савенко. – Киргизы хотят выселить всех русских и жить тут сами. А нам не нужно киргизского правительства. Понятно?
   – Понятно, – подступил к нему Белан, сжав кулаки. – Это контра. Я его понял полностью.
   – Дурак безграмотный, – спокойно ответил Савенко. – Ты за три года выучил только два слова: революция да контрреволюция, и то не до конца.
   – Ах ты… Я сейчас тебя зарублю…
   Ивана едва удержали сильные руки товарищей.
   – Не горячись, Иван, – сказал Парамонов. – Все слышали, что ему никакая власть не нужна. Только ложь все это. Он хочет стравить Парамонова и Кисляка, Белана и Айтиева. Царь или толстопузый бай даст ему свободу? Пусть ждет. А у нас один путь – с оружием в руках поддержать Советы. Всем известно, сколько деревень передушил Белов. Ему с хорунжим одна дорога. А солдат отпустим, они обмануты, пусть идут к себе домой и не воюют с народом.