Закричала и Хадиша, присоединившись к нему, и через несколько минут вся семья поднялась на ноги.
   – Горе, горе нам, – выли женщины, ударяя себя руками в грудь. – Горе нам!
   – Может, они еще и далеко от Сымтаса, – нерешительно проговорил Кадес. Крик женщин раздражал его. – Земля промерзла насквозь, звуки могут казаться ближе, чем они есть на самом деле…
   Акмадия заныл несколько тише:
   – Ай нет, они, наверно, дошли до Сымтаса! Нам просто не повезло. Нам всегда не везет! Кадес! Надо было перегнать лошадей выше, а мы об этом не позаботились! И в этой стороне им хватило бы травы. А ты, Кадес, старший и ничегошеньки-то не посоветовал нам! Ты же говорил, что отправим лошадей на зимовье в тугаи, к берегам Яика, с самой осени велел собирать всех вместе. О боже! На нас лежит проклятье господне! Все лето мы берегли своих лошадей от ханских джигитов, а теперь сами отдаем их во вражеские руки! Или лягнули нас самих в головы, что мы косили сено на той стороне, где не надо? Горе нам, горе…
   – Что ты кричишь?! – замахал руками Кадес. – Нечего меня обвинять зря! Пасли лошадей у свата Култая для того, чтобы спасти их от бедствия! И сейчас еще не поздно их спасти. Надо только выехать сегодня же!
   Хадиша, стоявшая в дверях, проговорила плаксиво:
   – Деверь, вы должны ехать сами. Мой муж боится холода, он может замерзнуть, лошадь его может поскользнуться на льду, и он погибнет.
   «И я могу погибнуть, и моя лошадь может поскользнуться», – подумал Кадес, с неприязнью глядя на невестку.
   – Мне кажется, будет всего правильнее, если ты поедешь сам с дядей, – проговорил он мрачно.
   – Оба поедем! – решил спор Акмадия. – Там лес, полно русских, одному будет страшновато!
   – Возьмите с собой и сына умершего хаджи. Он знает русский язык и может помочь вам в этом деле, – решительно заявил Хадиша.
   – А Хаким приехал? – спросил Кадес.
   – А вон его кобыла привязана, – махнула рукой Хадиша. – Раз кобыла здесь, значит, и хозяин тоже…
   – Вот у него-то и надо спросить о том, что это за грохот. Он знает все, – предложил Кадес.
   – Придумал! – бросил Акмадия, поджимая то одну, то другую ногу от холода. – Не могу больше, пойду в дом!
   Кадес медленно брел по улице и размышлял: «Если бы Хаким сказал правду! Ведь он – один из тех, что идут сюда. Я давно об этом знаю, как он ни скрывал. «Поехал учиться», – сказала о нем старуха. Сказки! Пропадал где-то целый месяц, даже на похороны отца не явился. Тоже мне учеба!»
   Побродив, он вернулся к дому.
   – Ты знаешь, зря я задевал бога, – с сожалением посетовал Акмадия. Он еще надеялся спасти коней.
   – Да ладно, – пробормотал Кадес.
   – А ты совершил свой утренний намаз?
   – Да у меня чирей, какой уж тут намаз! – ответил Кадес, протягивая руку к табакерке с насыбаем.
   Пока Акмадия молился, Кадес с наслаждением нюхал табак. Но, как видно, посторонние мысли мешали Акмадии сосредоточить все внимание на господе боге.
   – Куда ж подевались эти силачи – русские казаки, которые должны были прибыть сюда со стороны Уйшика? Что ж они не остановили этих красных? – спросил он.
   – Не знаю. Но ведь не пришли же еще красные.
   – Надо выведать у Хакима, на чьей стороне перевес! – окончательно забыв о молитве, предложил Акмадия.
   – Кто возьмет верх, того и надо держаться. Недаром сказано: «Если начальник твой слеп, прищурь и ты один глаз, пригодится»…
   Наспех попив чаю, братья направились в дом Жунуса. Надо было прежде всего выразить соболезнование Хакиму по поводу смерти отца. А потом исподволь расспросить обо всем…

 

 
   Кадес был не из тех людей, что свято творят намазы, придерживаются уразы. От чтения Корана и молитвы он готов был бежать, как заяц в кусты.
   – Мне легче косить сено, чем тянуть нудные песни из Корана, – говаривал он.
   На пути к дому Жунуса он сказал младшему брату:
   – После хазрета Хамидуллы – единственный, кто хорошо разбирается в Коране, – это мулла Мергали. И кстати, Мергали не сомневается в тебе, Акмадия. Ты же лучше всех отвечал даже обычные уроки. Нынешние ученики не могут простоять на молитве и четверти часа. Почитай-ка сейчас в их доме, да так, чтоб бедная, убитая горем старушка Балым умилилась и пустила слезу…
   Акмадия не понял маленькой хитрости Кадеса, и от неожиданной похвалы гордо поднял голову.
   – К тому же этот проклятый чирей, – продолжал Кадес с мученическим видом. – Вскочил там, где не нужно, не дает даже омовенья совершить, чтобы быть чистым для чтения святых слов Корана. Что б я делал сейчас, если б не ты…
   Акмадия шел в своей шубе внакидку и время от времени встряхивал ею, словно просушивая мех воротника. Он важно погладил красивые, пышные черные усы и, взглянув набожно на небо, произнес:
   – Мы сделаем так, чтоб Коран прочитал Бекей. Ведь он тоже неплохо читает…
   – Да, а если его не будет дома? – живо перебил Кадес. – К тому же он читает гораздо хуже тебя. Нет, будет лучше и солиднее, если ты сам помолишься за ушедшего в лучший мир! То, что большой человек прочитает Коран для старухи и ее образованного сына, будет означать особое уважение к духу покойного Жунуса. Не забывай, что после покойного хаджи на нас будут смотреть в большом ауле!
   Акмадия промолчал. А Кадес подумал: «Кажется, я наконец избавился от этой заупокойной канители».
   В доме Жунуса завтракали. Большой дастархан, который прежде, при жизни хозяина, всегда был щедро уставлен кушаньями, сейчас заметно оскудел. Старуха с детьми пила чай, сидя у печки. Она сразу же встала навстречу гостям, и, как подобало по обычаю, постелила перед ними для свершения молитвы белое полотенце. Акмадия сел не торопясь, поджав ноги под себя. Он положил ладони на колени, откинул назад голову и, закрыв глаза, начал тихо и заунывно читать молитву. Часто останавливался и долго вздыхал.
   Адильбек подталкивал братишку.
   – Сбивается, – прошептал он.
   Но Алибек, хоть и дремал от долгой поминальной молитвы, не шелохнувшись, высидел ее до конца.
   Все долго молчали после молитвы Акмадии. Потом братья выразили горячее соболезнование Хакиму и начали дружно восхвалять достоинства хаджи. Мало-помалу они вошли в раж, расписывая ум и прославленное имя Жунуса. А когда старуха заварила еще чаю, принесла сливки и жент, лепешки и масло, Кадес от удовольствия даже зачмокал губами.
   – Счастлив был покойный ага, – сказал он, – этот дастархан был богат и обилен при его жизни – таким же и остался после его смерти.
   – О, он был святым среди людей, – добавил Акмадия, глядя в потолок.
   – Он был опорой для всех нас!
   – А как красноречив!
   – Покойный точно предчувствовал свою смерть. Весь род свой поднял на волостного. Правители боялись Жунуса. Из страха они выпустили учителя Халена.
   – Точно, – подтвердил Акмадия. – А разве сам Жаханша-хан не приезжал за советом к Жунусу? Ах, зачем он ушел преждевременно? Он мог бы беседовать с самим ханом.
   – Еще бы…
   Кадес сидел задумавшись. Потом счел нужным снова вмешаться в разговор:
   – В долинах Олетти и Шидерты еще есть места, где можно стрелять птиц. Хоть в народе и говорят, что у хана такой ум, что его хватит на сорок человек, но мы повидали человека и поумнее хана. Если собрались бы такие люди, как Жуке, да показали хану кулак, ох, как бы он затрясся! Пусть Шугул хвастает, как его душе угодно! Видимо, Жаханша взвесил Жунуса на своем государственном безмене. Знающие люди так и толкуют – хан знал влияние Жунуса.
   – Да, да, – откликнулся Акмадия, – ты так хорошо разбираешься в этих тонкостях, Кадес!
   – Ведь я и раньше тебе говорил об этом, брат!
   – Говорил, это точно. А после твоих слов приехал хан, чтоб самолично говорить с Жукеном. Только тогда ты высказал мне эту тайну…
   Адильбек снова толкнул Алибека.
   – Ты глянь на него, – зашептал мальчик, – когда он говорит, рот у него надувается точно от ветра, и похож он на лягушку, что проглотила муху!
   Алибек исподлобья глянул на Акмадию и ничего не сказал. Однако подумал: «И вправду, раздувается как пузырь».
   Адильбек фыркнул и поперхнулся чаем.
   – Ну что ты все торопишься? – сказала мать с укором. – Надо пить потихоньку, тогда и не захлебнешься.
   Хаким слушал весь разговор молча. Некоторые высказывания болтливого Кадеса злили его, но печальная минута не располагала к спорам.
   Скрипнула дверь, и вошла Шолпан.
   «Как она похорошела», – подумал Хаким.
   Шолпан взяла ведра, коромысло и молча вышла.
   Кадес и Акмадия переглянулись и без слов поняли друг друга. Кадес потянулся за табакеркой, а Акмадия, погладив надутые щеки рукой, произнес:
   – Аминь! Господь бог благословит хозяев, – призывая всех закончить трапезу, сказал он.
   И братья дружно стали расхваливать Шолпан.
   – Ах, какая сношка эта Шолпан! – воскликнул Акмадия. – Какое золотое сердце! Знает, что в доме нет ни невестки, ни дочери, приходит к одинокой старушке, чтоб помочь ей!
   – Ее силы в ладу с ее умом, – поддержал Кадес. – Хозяйка она – лучше не сыскать. Все лето косила, копнила сено, осенью штукатурила землянку, чинила одежду. Везет же ее свекрови.
   – Хорошо бы, если бы она пожила в доме, пока не подрастет маленький Сары и женится на ней, – проговорил Акмадия, сбоку поглядев на старуху.
   – О! Сейчас смутное время – небо рушится на землю! И такая бойкая женщина, как Шолпан, в один прекрасный день может просто сказать: «Прощайте, еду к родным!» – возразил брату Кадес.
   Хаким смотрел на Шолпан, и странное чувство жалости и ревности к кому-то овладело им. «Что ждет ее?» – думал он.
   – Пусть Кадеке пообедают с нами, мама, – сказал он. – Положите мясо в казан!
   – Нет, нет! – вместе запели братья. – Мы ведь зашли просто повидать Хакима и помянуть в молитвах Жуке: дела есть. К тому же этот ужасный грохот…
   Шолпан внесла два ведра воды и низко поклонилась гостям.
   – Здравствуй, милушка, – сказал Кадес.
   – Здорова ли ты, красавица? – спросил Акмадия.
   Шолпан не ответила. Она обратилась к старушке.
   – Матушка, скот я накормила. А в полдень приду и принесу еще воды.
   И она быстро вышла.
   – Благослови тебя бог! – умиленно прошептала старушка. – Да будут счастливы дети твои.
   – Бал-женге, я давно хотел сказать тебе, но все не мог выбрать подходящего случая. Если бы Шолпан стала вашей невесткой, а? Ведь подошла пора подумать о молодой хозяйке – Нурыму время уже жениться, – сказал Акмадия, провожая взглядом Шолпан.
   – Верно говорит брат! – воскликнул Кадес. – Шолпан ведь свободна. Ее вина лишь в том, что она не девица, а уже вдова. Да это сейчас не имеет значения. Эта женщина стоит десятка девушек. Да разве можно ее назвать женщиной в ее-то восемнадцать лет? К тому же, если вы возьмете в невестки девушку, придется платить калым, а Шолпан можно сватать без калыма!
   – И вот еще что: когда-то Шолпан говорила, что уйдет из аула. Мы все ее отговаривали от этого безрассудного шага. А сейчас жена моя рассказывала, что она снова поговаривает об этом. Видно, кто-то сбивает ее с толку!
   Акмадия поглядел на Кадеса, и тот сразу подхватил:
   – Это верно. Я тоже слышал, что Шолпан хочет уйти. Такая хорошая женщина – пусть она не пойдет замуж за несовершеннолетнего Сары, но из своего родного аула – куда ей идти? Надо ее задержать. Вот выйдет за Нурыма – и делу конец!
   Старушке показался дельным этот разговор. Но ведь не было еще случая, чтобы вдова умершего старшего брата не доставалась младшему, а уходила в другой дом.
   – Что это вы выдумали, – сказала она. – Как можно такое допустить? К тому же не перевелись еще в мире девушки. Ведь люди скажут, что после смерти хаджи все набросились друг на друга, подобно голодным волкам! Нет, лучше мне не слушать слов ваших!
   И Балым затрясла седой головой.
   – Да мы сами это дело уладим!
   – Мы поговорим с Кумис. Так или иначе – уйдет невестка из ее дома!
   – Уговорим!
   – А то можно учителя Халена туда направить. Уж его-то не посмеют ослушаться!
   – Нет, нет! Оставьте же! – замахала руками старушка. – Вы забиваете о людях. Да назавтра же этот наш бойкий мулла будет говорить в мечети: «Дети хаджи вконец испорчены, они отобрали у чужой семьи невестку!» Пересудам конца не будет!
   Хаким слушал все эти разговоры и думал: «Странно – ни Нурым, ни Шолпан не собираются пожениться. А тут все за них решают, даже не спросив их согласия! Ничего не выйдет из этого сватовства, даже если мать даст свое согласие».
   – А что, если, Кадеке, мы выберем для этого разговора более подходящее время? – предложил он громко. – Сейчас у меня дело в стороне Верхнею аула, и я спешу туда.
   – Конечно, Хакимжан, конечно. Мы и в другое время поговорим, обсудим все. Ну, а откуда ты прибыл? Мы так ждали тебя, Хакимжан. Ведь в ауле не осталось даже человека, который мог бы растолковать, что за бедствия рушатся на нас. Правда, есть учитель. Но он тоже давно никуда не выезжал, – сказал Кадес.
   – Утром мы очень испугались, – Акмадия снова надул щеки, – такой был страшный грохот. Где они стреляют, эти пушки? И зачем?
   – О господи! Пронеси беду мимо! – всплеснула руками тетушка Балым. – Я тоже очень испугалась нынче. Не надо бы об этом говорить!
   Хаким прислушался – орудийные залпы стали сейчас тише, глуше, перешли в неясный гул. Он сказал:
   – Этот грохот идет издалека, хоть и кажется близким. Это звуки орудий. Вчера днем я выехал из долины Яика – там тоже слышен такой грохот. Ты не расстраивайся, мама! Ты и так устала сейчас, измучилась. Лучше спокойно и терпеливо ждать, что бы ни случилось.
   Кадес, навострив уши, подсел поближе к Хакиму.
   – Во всяком случае, Хакимжан, стреляют дальше Теке? – тихонько спросил он.
   Хаким кивнул.
   – Давеча утром я подумал, что стрельба идет даже ближе Косатара[117]. А оно вон как – еще за Теке. Но даже когда так далеко – душа замирает и уходит в пятки. А что же делать, если будет ближе?
   – Ничего, – спокойно сказал Хаким. – Не надо этого бояться.
   – Да разве можно не бояться? Там, куда падает снаряд, говорят, образуется огромная яма, больше, чем загон для овец. В ней все перемешано, будто в большой чаше, где сбивают масло, и целые кучи земли и камней летят в самое небо. Об этом мне рассказывал один инвалид, который пришел с германской войны. А ты говоришь – не пугайся! Боже правый, ведь каждый снаряд убивает сотни людей, так ведь? Однако дойдут ли они до нашего Теке – это еще вопрос. Если все русские казаки выступят против – то… Кто же это все-таки приближается? Я имею в виду башибеков и машибеков. У кого же сильней орудия, сила на чьей стороне? Может быть, ты знаешь, Акмадия?
   – У меня не хватает ума разобраться в этом. Вот если бы Хаким сказал…
   Хаким вытащил из кармана небольшую желтенькую бумажку, сложенную как для курения, бережно расправил и развернул ее.
   – Вы знаете адвоката Бахитжана, знаете и Абдрахмана, приезжавшего сюда летом. Вот письмо, написанное ими специально для вас.
   «…Уважаемые старейшины казахов! Свобода и равенство, к которым веками стремились сыны человеческие с тех пор как возникла земля и потекли реки, теперь уже близки. Наступает счастливое время.
   Татары, башкиры, узбеки, туркмены, дагестанцы, бывшие подневольными долгое время, собираются обрести самостоятельность. А казахский народ, влачивший при царе жалкое существование, теперь стал свободным. Он строит свое государство, берет поводья власти в свои трудовые руки. Вместе с другими национальностями казахи создают народную власть. Только сам народ, трудовой народ имеет право управлять государством.
   При ханах, султанах, царях и дворянах один человек имел право командовать целым народом. Больше этому не бывать!
   Рабочие и батраки, бедные крестьяне сами организуют свою власть – власть Советов – советскую власть.
   Далеко отогнала кровопийцей – казаков и атаманов – армия рабочих и крестьян – Красная гвардия, которая бьется за становление советской власти. Не бойтесь этой Красной гвардии – встречайте ее радостно. Бои несут вам желанную свободу, казахи! Новая советская власть раскрепостит людей от позорного рабства – беднякам окажет помощь, детям даст знания!»[118]
   Вторую половину воззвания Хаким рассказал своими словами.
   Кадес осторожно потрогал кончик своей остренькой бороденки и промолвил:
   – Так это написали, значит, Бахитжан с Абдрахманом? Да… В таком случае – побеждают, видимо, красные. И много их?
   – Да, – сказал Хаким.
   Потом, накинув полушубок, он вышел на улицу.
   – Так вот что, – шепотом обратился Кадес к брату, – оказывается, он в сговоре с ними…
   – С Бахитжаном?
   – Больше того. С башибеками, – проговорил раздельно Кадес.
   И они тихонько вышли из дома, неся с собой неожиданные важные новости, точно боясь растерять их на своем пути.
   Хаким с улыбкой поглядел им вслед.
   – Ну, что ты смотришь на меня? – ласково погладил он челку своей кобылы. В этот момент ему подумалось, что преданное животное честнее и лучше некоторых людей. Он притащил из чулана полведра проса и высыпал перед лошадью, протер рукой шерсть на ее спине, слипшуюся от пота, нежно похлопал верного друга по крутой шее. Он заметил, что правое копыто сбито.
   Пестрый бык, привязанный во дворе, скосил темный глаз на сено возле лошади.
   – Ах ты, озорник! – засмеялся Хаким и отвел быка в хлев. Потом быстрым шагом направился в дом. – Алибек! Быстро к Тойяш-аге! Позови его – пусть подкует передние копыта лошади! – распорядился он.
   Мальчуган радостно бросился выполнять поручение.
   А Хаким пошел к учителю Халену. Надо же было попрощаться с ним и поговорить обо всем.

 
3
   Кумис накосила нынче много сена вместе с Шолпан, вовремя убрала его, сложила. Как только наступили холода, скот не гоняли далеко на пастбища, а стали рано подкармливать душистым сеном.
   За неделю Шолпан отделила двух суягных овец от остальных, пустила их в изгородь, вдоволь накормила сеном.
   – Пусть здоровыми будут ваши ягнятки, пусть у них будет, у маленьких, много молочка, – приговаривала она, любуясь здоровыми овцами. – А где же одна из них? Или спряталась куда-либо и уже ягнится? Вроде бы рановато еще…
   Шолпан с беспокойством стала искать. Между двумя стогами сена было узкое пространство, наподобие норы, туда и провалилась глупая овечка.
   – Ах ты, дурочка! Ну зачем ты влезла куда не надо? – ласково говорила Шолпан, вытаскивая испуганное животное из ямы.
   Она заткнула ямку кугой, которую не ели овцы, и пошла к учителю.
   – Хаким приехал, – сказала она стоявшей у печки Загипе. – Зашла бы, попроведала родственника.
   Загипа побледнела. Потом щеки ее вспыхнули ярким румянцем.
   – Хаким очень опечален смертью отца. К тому же он приехал издалека. Было бы хорошо тебе навестить его, – настаивала Шолпан.
   – А ты сама-то говорила с ним? – спросила Загипа, и сердце ее забилось часто-часто.
   Шолпан покачала головой:
   – Нет. Я не говорила с ним. Дома у них сидят эти говоруны братья. А разве можно говорить о чем-либо при них? Они и без того, верно; перемывают мои косточки.
   – Так зайдем вместе, – повеселев, предложила Загипа, – когда никого у них не будет!
   Шолпан заглянула, вытянув шею, в двери гостиной, заметила, что там нет Макки, и быстро спросила:
   – Если я скажу тебе что-то, не будешь сердиться?
   – А что?
   – Не успела я произнести имя Хакима, как ты сразу покраснела, как головешка, вынутая из горячей печи! Неужели ты имеешь какие-то намерения?.. Он не поет, не веселится и вовсе не похож на остальных джигитов нашего аула…
   – А ты? – глухо спросила Загипа, снова побледнев. – Ты сама тоже имеешь на него виды, а?
   – Да я ни на кого никаких видов и не думаю иметь, – холодно отвечала Шолпан. – Поперек твоей дороги я не стану, не бойся.
   – А зачем же ты бегаешь туда? Чтобы поглядели да заметили, какая ты красивая, да? – уже зло спросила Загипа.
   Шолпан удивилась.
   – Эх ты! – вздохнула она. – Сказала бы я тебе, да ведь ты и шутки-то не поймешь! Злишься вон из-за пустяков!
   – Говори! – все еще сердито сказала девушка. – Ты хитрая, всегда придумаешь причину, чтобы сунуть нос в дом Жунуса.
   – Вчера я тетушке Капизе выстирала белье. Может, и к ней я ходила в поисках молодых джигитов? Мне скучно, если я не работаю. Что же, сложить ручки да и сидеть у печки, да? А старушка после смерти мужа согнулась как коромысло. Мне жаль ее – ведь в доме некому помочь ей. А жена младшего брата себе-то белья не постирает, не то что другим! Да я даже не знала о том, что приехал Хаким, вот! А ты со своим ревнивым, дурацким характером сроду замуж не выйдешь, так и знай. А если и выйдешь, то у твоего мужа будет еще одна жена.
   И Шолпан хотела уйти.
   – Постой, – остановила ее Загипа. – Я знаю твою тайну. Все лето ты волновалась, только и думала: «Прилетел сокол, на чью же руку он сядет?» Ты даже на лодке плавала, чтобы спасти этого Хакима. Нет, ты от меня ничего не скроешь, я все вижу, что у тебя в душе делается!
   – Эх ты, – только и сказала Шолпан насмешливо и, стараясь перевести разговор на другую тему, спросила: – А куда ж моя тетушка ушла?
   – Во дворе, – бросила Загипа. – Ведь ты говорила такие слова о соколе. Пусть необдуманно, а говорила.
   И Загипа ехидно засмеялась.
   Самолюбие Шолпан было задето.
   – Ты тоже поступаешь необдуманно. Однако я не злорадствую, как ты, – сказала она уже серьезно.
   Загипа помрачнела.
   – Сама сбила себя с толку и меня хочешь сбить? Нет, ты – это ты, а я – дело другое!
   Шолпан хорошо знала, что Загипа любит Хакима. Но она решилась сказать ей главное:
   – Так знай же, молда кыз[119], – и мне нравится Хаким. Я даже сильнее стремлюсь к нему, чем ты. Но посчитает ли он меня равной себе? Ведь я женщина. Будет ли он ко мне привязан всерьез? Многие ночи провела я без сна, думая об этом. Я старше тебя и хорошо знаю, почем фунт лиха в жизни! И поняла: сколько ни плыви по бескрайнему морю мыслей – другой берег все так же далек. Мираж счастья не схватишь руками – он рассеется как дым. И я решила: не тебе ровня, Шолпан, этот красавец. Но ты не отчаивайся, говорила я себе, и на твою руку сядет другой сокол, жди! Каждый шьет себе шубу по росту. Знать, не судьба. Ну а ты, молда кыз, Хакиму ровня – и по воспитанию, и по имени, и даже по виду. Но и ты не соединишь с ним свою жизнь, знай. Наши роды не берут друг у друга невест, и не тебе ломать этот обычай. Если б я была на твоем месте, я бы потягалась с обычаями. А тебе это не под силу! Дальше – Хаким шесть лет учился в Теке, он красив, знатен, неужели ты думаешь, что он не присмотрел уже себе невесту? Если не в городе, так где-нибудь да приглянулась ему красавица.
   Шолпан говорила спокойно и строго, как старшая.
   – Да я же влюблена в него! – чуть не плача воскликнула Загипа. – А с любовью не сладишь. Твои трудности – это не препятствие. Читала «Жусупа и Зулиху»?[120] Настоящие влюбленные всегда сходятся в конце концов!
   – Зулиха – не ты. И люди тогда были иными. Что ты приравниваешь себя к царевне?
   – Да ты ничего не понимаешь!
   – Пусть так! Я не ревную. Соединяйся со своим Хакимом, если и он сгорает от любви к тебе. Придет мулла, соединит вас законным браком, и я скажу тебе: «Будь счастлива, Загипуша!»
   И Шолпан невесело засмеялась.
   Они обе примолкли, услышав шаги тетушки Макки и ее скорбный голос.
   – Да, дорогой, – певуче говорила Макка, шумно вздыхая, – навсегда мы расстались с хаджи, навсегда… Да будет земля ему пухом – это все, что остается нам пожелать покойному хаджи-ата. А как переживает эту тяжелую утрату твой учитель! Он молчит, ведь он и вообще-то неразговорчив, но по ночам часто стонет и ходит по комнате.
   Загипа и Шолпан сразу поняли, что это с Хакимом разговаривает Макка. Загипа быстро развернула платок, который вышивала уже давно, а Шолпан уставилась на вышиванье, как будто этот несложный рисунок, напоминающий следы мышиных лапок, интересовал ее больше всего на свете.
   – Здравствуйте! – приветствовал их Хаким.
   Шолпан склонилась в поклоне. Потом спокойно и открыто взглянула на гостя.
   – Хаким, мой сверстник, – сказала она, – да покоится с миром хаджи-ата! Пусть смерть его не слишком печалит тебя! Ведь для каждого человека в определенный день наступает рассвет, приходит и час заката, – так говорил мой отец. Эти слова по-настоящему я сумела понять лишь недавно. Не отчаивайся, Хаким. Такую утрату предстоит пережить каждому…
   Хаким с удивлением вслушивался в слова Шолпан. Не столько ее речь, сколько какой-то глубокий тайный смысл их поразил его. Он пропустил мимо ушей соболезнование Загипы.
   – Спасибо, Шолпан, что ты подбодрила меня! – тепло произнес Хаким. – Здоровы ли все ваши?