Страница:
– Колдун самый настоящий. Неужто о нём писать будете?
– Нет… я… в общем… не знаю пока. Просто спросил… Ох, извините, я тут кое-что забыл… Я ещё зайду, до свидания.
И я поспешно вышел из магазина. Газета. Вот она, лежит на лавочке. Там, где её и оставил мужик.
Я сбежал с крыльца и взял её в руки. Так. Первая полоса. «Молодой дальневосточник». Орган хабаровского крайкома ВЛКСМ… ни хрена себе… 24 июня 1974 год. И заголовок передовицы: «Растёт добыча ценной древесины».
Мама.
Кажется, я произнёс это вслух. А может быть, и нет. Но помню, что некоторое время тупо разглядывал газетный лист и раз за разом перечитывал название газеты и дату. Когда же до меня окончательно дошло, что газета в моих руках – такая же реальность, как магазин с водкой за три рубля шестьдесят две копейки за спиной и частиком в томате за семьдесят восемь копеек и, что лозунг на крыше двухэтажного кирпичного здания (господи, как оно называлось-то… сельсовет, что ли?) действительно призывает достойно встретить XXV-й съезд КПСС, который ещё не состоялся, но состоится обязательно и на нём будут приняты судьбоносные для страны решения, когда все это до меня дошло, я испугался. Испугался настолько, что сейчас же, не медля ни секунды, мне захотелось вернуться обратно. И только резким усилием воли я сдержался.
Спокойно, Лёня. Ты просто совершил путешествие во времени. Ничего страшного. Старый снимок в старом журнале – и вот результат. А чего ты хотел? Все очень логично. На снимке был запечатлён именно 1974-й год, кстати, год в котором я был э-э… зачат. Так почему ты думал, что перенесёшься только в пространстве? Чёрт, да я вообще об этом не думал! Я даже на секунду не мог предположить ничего подобного! Путешествие во времени… Это что же получается? Получается, что, если бы мне, попался, например, на глаза какой-нибудь снимок той же Москвы столетней или больше давности, то я при желании мог бы оказаться в том времени?
Я представил себя в джинсах, кроссовках и наручных часах посреди Тверской какого-нибудь 1902 года и почувствовал, что меня распирает истеричный смех.
Стоп. Надо успокоиться и все как следует обдумать. Давай, иди куда-нибудь, не стой столбом и не привлекай внимания. Неровен час появится милиционер и потребует документы. И что ты ему покажешь? Редакционное удостоверение, выданное несуществующей газетой несуществующей страны в начале двадцать первого века? Да ещё и доллары в кармане и русские деньги, которых здесь просто не может быть по определению! Конечно, я могу в любой момент вернуться в своё время… Ох, а могу ли? Одно дело скакать через тысячи километров, и, возможно, совсем другое – перепрыгивать десятилетия. Нет, прежде чем хорохориться, надо бы попробовать вернуться домой. В конце концов, никто мне не мешает потом опять сюда прыгнуть…
Размышляя таким образом, я не заметил, как прошёл обратный путь к реке и оказался перед избой деда Евсея. И сам дед уже стоял у калитки и явно ожидал, когда я приближусь на расстояние беседы.
– Осмотрелся? – спросил он, усмехаясь в порыжевшие от никотина усы. – Заходи, поговорим. Тебе полезно будет.
– А вы… правда колдун? – вырвалось у меня.
– Уже донесли? Да, у нас это скоро. Эх, языки бабские, знать сам чёрт им длину отмерял. Может, и колдун. Но дело-то не в названии. Дело в сущности человеческой. Добрая сущность – хорошо. Злая – наоборот. Вот у тебя, вижу, сущность добрая. Только видишь ты плохо. А когда человек плохо видит дорогу, он часто идёт не туда. От этого потом и ему не так жить, и другим, – дед отворил калитку. – Проходи, гостем будешь. Молока попей, меду поешь. Такого мёда, как у меня, ты и вчера не едал, а уж завтра – и подавно отведать не придётся.
– Почему? – с глупейшим, как мне самому показалось, видом спросил я.
– Оттого, что завтра у тебя не такое, как у всех людей, а особое.
– Хорошо, – согласился я. – Зайду. Мне и самому интересно, – никогда прежде колдунов не встречал.
Обширный, безо всякой скатерти, крепкий и массивный стол, деревянная лавка рядом, пара стульев, несколько икон с горящей лампадкой под ними на одной из стен, чистый дощатый пол, десяток-полтора книг на самодельной полке, телевизор «Рекорд» (я такие только в старых фильмах видел) на тумбочке… Вот и вся обстановка комнаты, в которую ввёл меня дед Евсей из обширной прихожей.
– Садись, отдохни, – предложил он, указывая на лавку.
– А курить у вас можно? – спросил я.
– Зачем тебе курить, – обернулся он на пороге, – если не хочется?
Я прислушался к себе и понял, что действительно не хочется. То ли воздух здесь особенный, то ли дед Евсей и впрямь колдун. Впрочем, таким воздухом я, правду сказать, давно не дышал. А если совсем правду, то, пожалуй, и никогда. Целебный был воздух, прямо скажем, чистый и первозданный. Пах он разнообразным деревом и близкой текучей речной водой, травой, полной соков, и дикими цветами, мёдом он пах и вкусным дымком от очага. Даже удивительно. Обычно в любом жилье пахнет по-особому. То есть, сразу понятно по запаху, даже с закрытыми глазами, что ты попал с улицы внутрь квартиры или дома, где живут люди. Не важно, хороший этот запах или чем-то тебе неприятен. Важно, что он есть. Здесь же, в доме деда Евсея, я такого запаха не чувствовал. Здесь пахло. Но пахло тайгой, лугом и рекой. Словно я сидел не за бревенчатыми стенами на лавке за деревянным столом, а по-прежнему стоял у обрыва над быстрой таёжной рекой. Правда, окна в доме были открыты настежь, и ветерок с улицы свободно гулял по дому. Да, наверное, в этом всё дело. Просто дед любит свежий воздух. И это отлично, потому что обычно там, где живут старики, пахнет совсем иначе.
От помощи дед Евсей отказался категорически, и очень скоро на столе появилась глиняная кринка с молоком, две глиняные же кружки, глубокая миска с прозрачным мёдом и толсто нарезанный свежий хлеб в плетёной плоской корзинке.
– Берёшь хлеб, макаешь в мёд, откусываешь и запиваешь молоком, – продемонстрировал дед Евсей, и так это у него вкусно и аппетитно получилось, что я немедленно последовал за ним.
Мёд липовый, молоко коровье, хлеб пшеничный. Вроде, ничего особенного, но, съев буквально два куска, я понял, что абсолютно и всеобъемлюще сыт и, отдуваясь, откинулся спиной на стену.
– Спасибо. Невероятно вкусно. Действительно, никогда такого мёда не едал. Оно и понятно – где такому в городе взяться. Да ещё и в Москве.
– Да ещё и через много лет, – подмигнул хозяин.
Я оторопело вытаращился на него, а дед Евсей засмеялся, показывая молодые белые зубы.
– Теперь и закурить можно, – объявил он. – Пошли на крыльцо. Я в доме редко курю. Разве только зимой, да и то на кухне и в печку.
Мы уселись рядом на нагретом солнцем крыльце, и я достал из кармана свою пачку сигарет и зажигалку, а дед Евсей ловко соорудил цигарку из невесть откуда взявшегося обрывка газеты и двух щепотей табака.
– Как это ты, интересно мне, парень, умудрился в такую историю попасть? – осведомился он через некоторое время, покосившись в мою сторону карим внимательным глазом. – Ладно, не рассказывай, если не хочешь. Сам знаю, что не ты искал, а тебя нашли. Но не будет тебе покоя теперь долго. Может, и до самой смерти. А она к тебе придёт – ох, как не скоро!
– А вам что же, известно, когда моя смерть придёт?
– Я, внучок, сто два года на свете живу. За такое время многое узнаешь. Даже, если не хочешь, все равно узнаешь. Само приходит. Но когда ты умрёшь, я не знаю. Вижу только, что очень и очень не скоро. Так не скоро, что, глядишь, и самому жить надоест.
– Как это – жить надоест?
– Не знаешь, как людям жить надоедает? Такое и с молодыми случается, а уж со стариками – сплошь и рядом.
– Ну, это, наверное, от самой жизни зависит. От той жизни, которой человек живёт. Если она скучная да никчёмная, то, конечно, надоест рано или поздно.
– Верно рассуждаешь. Только интересная да острая жизнь тоже, бывает, приедается.
– Странный у нас разговор какой-то. За то, что много лет мне отмерили, спасибо. Как-нибудь постараюсь прожить их так, чтобы не наскучили.
– Это хорошо, что постараешься, – кивнул дед. – Потому что вижу я, что от тебя жизни других людей зависеть будут. Ты сейчас на распутье стоишь, решения никак принять не можешь, сомневаешься в себе. Не сомневайся. Дар твой – надолго, завтра не пропадёт. Пользуйся им с толком, не себе одному в прибыток, и вырастишь душу, которой и перед Господом нашим в своё время не стыдно предстать будет.
– Ну да, понятно…. А что это вы о душей моей беспокоитесь?
– Да как же мне не беспокоиться! Гляжу в окно и вижу человека, который на моих глазах прямо из воздуха соткался. Из ума-то я не вышел ещё, глазам своим доверяю. Пригляделся к человеку и вижу дальше, что не простой он, а дар у него великий. Не взращённый дар – нежданно полученный. А никакой дар случайно Богом не даётся. Значит, нужно ему, чтобы ты дар этот с пользой для других людей и для своей души употребил. И раз ты рядом со мной в это время оказался, то и я, значит, причастен и должен с тобой был поговорить об этом в меру своего разумения.
– Дар, говорите. Хорошо, допустим, дар. Только откуда вы знаете, что дар этот именно от Бога?
– Так ведь любой дар, внучок, от Бога. Дьявол-то даров не делает. Дьявол всегда сделку предлагает. Я, мол, тебе, а ты за это – мне. Но дьявол и в другом силён.
– В чём же?
– В том, что он умеет так иногда дело повернуть, что человек свой дар, от Бога полученный, на его, дьявола, пользу тратит. Богу от этого больно, но не может он у человека дар отобрать, потому что всегда надеется, что человек от дьявола отвернётся. Хоть в последнюю каплю-секунду жизни своей, но обратится к Богу. И тогда Бог радуется и прощает. И ещё дар у человека не отнимается потому, что он – дар. А дары назад не берут.
– Вы со мной, прямо, как с маленьким мальчиком разговариваете, – усмехнулся я. – Дар. Бог. Дьявол. Как-то все очень просто у вас выходит.
– А ты маленький мальчик для меня и есть. Знание-то истинное не только от прочитанных книг приходит, – оно от сердца твоего к голове поднимается. Сердце надо слушать, тогда и многое понять можно, что раньше запутанным да трудным казалось. Сердце, оно не обманывает. Потому что через сердце с нами Господь разговаривает.
– Сам? – я всё ещё пытался выглядеть ироничным. – Послушаешь вас, дед Евсей, и можно подумать, что вы с Богом лично каждый день говорите.
– А как же! – удивился старик. – Говорю, конечно. Каждый день говорю. И всякий человек с ним каждый день разговаривать может. Стоит захотеть только.
– А вы один живёте? – я постарался сменить тему. Не потому, что о Боге мне было рассуждать неприятно. Просто не готов я был к таким рассуждениям. Но старик меня заинтересовал. Шла от него какая-то уверенная и спокойная сила. Сила человека, который на самом деле знает.
– Почему один? У меня здесь полно родни. И сын, и внуки, и правнуки, и праправнуки есть. Многие уехали. Кто в город Хабаровск, кто и вовсе на остров Сахалин, но много и здесь осталось…
Мы ещё долго беседовали, сидя на тёплом, нагретом солнцем крыльце. Дед Евсей рассказывал о себе, о прошлом и настоящем. О том, что иногда лечит людей травами и наговорами. Лечит, когда врачи помочь не могут и, когда люди сами обращаются. Обращаются не часто. Колдуном считают и власти боятся. Не всякий, бывает, и на улице поздоровается. Жалко таких, – во тьме живут. И ещё того боятся, что о Боге он открыто говорит. Советская же власть Бога не жалует. Ну и тех, кто Бога любит, тоже. А как же иначе. Да только не долго уж той власти осталось. Может, два десятка лет, а может, и того меньше: «Да что тут говорить. Ты, внучок, про это лучше меня знаешь».
Домой я вернулся уже ближе к вечеру. Попрощался с дедом Евсеем, зашёл за избу – подальше от любопытных глаз, и легко перенёсся обратно. Как будто и не было этих долгих, только что преодолённых, километров и лет.
Вернулся я прямо к трезвонящему телефону.
Это была Маша.
– Ну, наконец-то! – воскликнула она в трубку. – Где ты пропадаешь? Домой звоню – нет никого, на мобильник – не отвечаешь. У честной девушки, знаешь ли, и подозрения всякие могут возникнуть.
Н-да, не объяснять же, что там, где я был, мобильная связь существует разве что в фантастических романах….
– Что случилось-то? – я постарался избежать оправданий и объяснений. – У тебя все нормально?
– У меня – да. Если, конечно, не считать, что мы три дня не виделись.
– Э-э…
– Но я тебе не по этому поводу звоню.
– Чёрт, по-моему, более серьёзный повода даже трудно себе вобразить!
– Хорошо, об этом потом поговорим. А теперь слушай. Ты можешь помочь?
– Машенька, для тебя – всё, что в моих силах…
– Это не для меня. То есть, всё равно, что для меня. Я почему спрашиваю. Всё-таки ты довольно известный журналист и…
Всё-таки женщина – это… всегда женщина. Даже такая, как Маша.
– Родная, да в чём дело-то? – не выдержал я. – Говори прямо, не стесняйся.
Дело оказалось в следующем. Один из Машиных любимых воспитанников, семилетний мальчик по имени Костя, попал в больницу с каким-то редчайшим заболеванием крови. По сути, на данный момент он находился при смерти. Спасти его могло лекарство, которое в ограниченных количествах выпускалось только в Соединённых Штатах и больше нигде. Папа мальчика Кости, очень, по Машиным словам, влиятельный и богатый человек, поднял на ноги всю Москву и чуть ли не половину России, но лекарства этого не нашёл. Так вот, не мог бы я, используя свои многочисленные журналистские связи постараться это лекарство в Москве всё-таки найти?
– Погоди, – сказал я в трубку. – Журналистские связи не чета связям деловым или дружеским. Ты слишком обо мне высокого мнения. Папа этого мальчика, он кто?
– Ох, Ленечка, не знаю. Костя всегда говорит, что его папа бизнесмен. Но мне кажется, что его бизнес… как бы сказать… не совсем честный.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю. Женская интуиция, наверное. И потом я видела его несколько раз. Знаешь, по манере общаться, по внешнему виду и окружению человека можно о многом догадаться.
– И ты догадалась, что он бандит?
– Я не знаю, бандит он или нет. В конце концов, где ты вообще в России встречал абсолютно честный бизнес? И пойми, мы не о папе Кости говорим, а о самом Косте. Если лекарство не найти в течении суток, то мальчик, скорее всего, умрёт. И мне тогда будет очень и очень больно. Ты это понимаешь?
– Я это понимаю. Я одного не понимаю. Как это такой богатый и влиятельный папа не смог достать для умирающего сына существующее – я подчёркиваю – существующее на свете лекарство. Слетал бы в Штаты, в конце концов – и все дела.
– У них там что-то не получилось с визой. И с человеком, который там, в Америке, лекарство это достал тоже что-то произошло, и он не смог вылететь в Россию. И передать лекарство тоже не смог. То ли полиция его арестовала, то ли ещё что-то в этом роде. И теперь…
– Погоди, тебе-то откуда все эти подробности известны?
– Я… я в больнице была. Костя попросил, чтобы я пришла. И там случайно услышала отрывок разговора. Ну и поняла, что дело совсем плохо. Поэтому и звоню.
– Ясно. Скажи, ты этому, Костиному папе, сказала, что попробуешь помочь?
– Конечно. Как же иначе? Но я твоего имени не называла, не беспокойся. Я просто сказала, что позвоню одному человеку, который, возможно, сумеет помочь.
– Так. А он что?
– А что он?
– Блин. Ну, он не спросил разве, что это за человек?
– Нет. Он только рукой махнул. Безнадёжно так, знаешь… И вздохнул. Мне даже жалко его стало.
– Ну, жалеть – это ваша прямая женская обязанность.
– Лёня, как тебе не стыдно!
– Ладно, считай, что я неудачно пошутил. Скорее всего лекарства этого действительно нет в Москве, раз уж Костин папа его достать не сумел. Как ты, говоришь, оно называется?
Я по буквам записал название лекарства и фирмы (кстати, довольно известной), его производящей, пообещал Маше, что сделаю все от меня зависящее и тут же ей позвоню и положил трубку.
Через пятьдесят минут активного поиска в Интернете я выяснил, что офис фирмы находится в Сан-Франциско, а её производственные мощности и корпуса расположены в ближайших окрестностях этого же города.
Господи, благослови человека, которому пришла в голову идея веб-камер, подумалось мне. И того или тех, кто не забыл установить такую камеру в Сан-Франциско. Но что, интересно, я буду делать, когда необходимо будет попасть в место, где веб-камер нет? Ладно, через несколько часов в Америке наступит утро, а пока неплохо бы поужинать и заодно обдумать свои новые возможности. Путешествия во времени. Да, господа, это вам не Юпитер. Можно, например…. Я поставил на огонь кастрюлю с водой, прилёг на диван и дал волю воображению.
Глава одиннадцатая
– Нет… я… в общем… не знаю пока. Просто спросил… Ох, извините, я тут кое-что забыл… Я ещё зайду, до свидания.
И я поспешно вышел из магазина. Газета. Вот она, лежит на лавочке. Там, где её и оставил мужик.
Я сбежал с крыльца и взял её в руки. Так. Первая полоса. «Молодой дальневосточник». Орган хабаровского крайкома ВЛКСМ… ни хрена себе… 24 июня 1974 год. И заголовок передовицы: «Растёт добыча ценной древесины».
Мама.
Кажется, я произнёс это вслух. А может быть, и нет. Но помню, что некоторое время тупо разглядывал газетный лист и раз за разом перечитывал название газеты и дату. Когда же до меня окончательно дошло, что газета в моих руках – такая же реальность, как магазин с водкой за три рубля шестьдесят две копейки за спиной и частиком в томате за семьдесят восемь копеек и, что лозунг на крыше двухэтажного кирпичного здания (господи, как оно называлось-то… сельсовет, что ли?) действительно призывает достойно встретить XXV-й съезд КПСС, который ещё не состоялся, но состоится обязательно и на нём будут приняты судьбоносные для страны решения, когда все это до меня дошло, я испугался. Испугался настолько, что сейчас же, не медля ни секунды, мне захотелось вернуться обратно. И только резким усилием воли я сдержался.
Спокойно, Лёня. Ты просто совершил путешествие во времени. Ничего страшного. Старый снимок в старом журнале – и вот результат. А чего ты хотел? Все очень логично. На снимке был запечатлён именно 1974-й год, кстати, год в котором я был э-э… зачат. Так почему ты думал, что перенесёшься только в пространстве? Чёрт, да я вообще об этом не думал! Я даже на секунду не мог предположить ничего подобного! Путешествие во времени… Это что же получается? Получается, что, если бы мне, попался, например, на глаза какой-нибудь снимок той же Москвы столетней или больше давности, то я при желании мог бы оказаться в том времени?
Я представил себя в джинсах, кроссовках и наручных часах посреди Тверской какого-нибудь 1902 года и почувствовал, что меня распирает истеричный смех.
Стоп. Надо успокоиться и все как следует обдумать. Давай, иди куда-нибудь, не стой столбом и не привлекай внимания. Неровен час появится милиционер и потребует документы. И что ты ему покажешь? Редакционное удостоверение, выданное несуществующей газетой несуществующей страны в начале двадцать первого века? Да ещё и доллары в кармане и русские деньги, которых здесь просто не может быть по определению! Конечно, я могу в любой момент вернуться в своё время… Ох, а могу ли? Одно дело скакать через тысячи километров, и, возможно, совсем другое – перепрыгивать десятилетия. Нет, прежде чем хорохориться, надо бы попробовать вернуться домой. В конце концов, никто мне не мешает потом опять сюда прыгнуть…
Размышляя таким образом, я не заметил, как прошёл обратный путь к реке и оказался перед избой деда Евсея. И сам дед уже стоял у калитки и явно ожидал, когда я приближусь на расстояние беседы.
– Осмотрелся? – спросил он, усмехаясь в порыжевшие от никотина усы. – Заходи, поговорим. Тебе полезно будет.
– А вы… правда колдун? – вырвалось у меня.
– Уже донесли? Да, у нас это скоро. Эх, языки бабские, знать сам чёрт им длину отмерял. Может, и колдун. Но дело-то не в названии. Дело в сущности человеческой. Добрая сущность – хорошо. Злая – наоборот. Вот у тебя, вижу, сущность добрая. Только видишь ты плохо. А когда человек плохо видит дорогу, он часто идёт не туда. От этого потом и ему не так жить, и другим, – дед отворил калитку. – Проходи, гостем будешь. Молока попей, меду поешь. Такого мёда, как у меня, ты и вчера не едал, а уж завтра – и подавно отведать не придётся.
– Почему? – с глупейшим, как мне самому показалось, видом спросил я.
– Оттого, что завтра у тебя не такое, как у всех людей, а особое.
– Хорошо, – согласился я. – Зайду. Мне и самому интересно, – никогда прежде колдунов не встречал.
Обширный, безо всякой скатерти, крепкий и массивный стол, деревянная лавка рядом, пара стульев, несколько икон с горящей лампадкой под ними на одной из стен, чистый дощатый пол, десяток-полтора книг на самодельной полке, телевизор «Рекорд» (я такие только в старых фильмах видел) на тумбочке… Вот и вся обстановка комнаты, в которую ввёл меня дед Евсей из обширной прихожей.
– Садись, отдохни, – предложил он, указывая на лавку.
– А курить у вас можно? – спросил я.
– Зачем тебе курить, – обернулся он на пороге, – если не хочется?
Я прислушался к себе и понял, что действительно не хочется. То ли воздух здесь особенный, то ли дед Евсей и впрямь колдун. Впрочем, таким воздухом я, правду сказать, давно не дышал. А если совсем правду, то, пожалуй, и никогда. Целебный был воздух, прямо скажем, чистый и первозданный. Пах он разнообразным деревом и близкой текучей речной водой, травой, полной соков, и дикими цветами, мёдом он пах и вкусным дымком от очага. Даже удивительно. Обычно в любом жилье пахнет по-особому. То есть, сразу понятно по запаху, даже с закрытыми глазами, что ты попал с улицы внутрь квартиры или дома, где живут люди. Не важно, хороший этот запах или чем-то тебе неприятен. Важно, что он есть. Здесь же, в доме деда Евсея, я такого запаха не чувствовал. Здесь пахло. Но пахло тайгой, лугом и рекой. Словно я сидел не за бревенчатыми стенами на лавке за деревянным столом, а по-прежнему стоял у обрыва над быстрой таёжной рекой. Правда, окна в доме были открыты настежь, и ветерок с улицы свободно гулял по дому. Да, наверное, в этом всё дело. Просто дед любит свежий воздух. И это отлично, потому что обычно там, где живут старики, пахнет совсем иначе.
От помощи дед Евсей отказался категорически, и очень скоро на столе появилась глиняная кринка с молоком, две глиняные же кружки, глубокая миска с прозрачным мёдом и толсто нарезанный свежий хлеб в плетёной плоской корзинке.
– Берёшь хлеб, макаешь в мёд, откусываешь и запиваешь молоком, – продемонстрировал дед Евсей, и так это у него вкусно и аппетитно получилось, что я немедленно последовал за ним.
Мёд липовый, молоко коровье, хлеб пшеничный. Вроде, ничего особенного, но, съев буквально два куска, я понял, что абсолютно и всеобъемлюще сыт и, отдуваясь, откинулся спиной на стену.
– Спасибо. Невероятно вкусно. Действительно, никогда такого мёда не едал. Оно и понятно – где такому в городе взяться. Да ещё и в Москве.
– Да ещё и через много лет, – подмигнул хозяин.
Я оторопело вытаращился на него, а дед Евсей засмеялся, показывая молодые белые зубы.
– Теперь и закурить можно, – объявил он. – Пошли на крыльцо. Я в доме редко курю. Разве только зимой, да и то на кухне и в печку.
Мы уселись рядом на нагретом солнцем крыльце, и я достал из кармана свою пачку сигарет и зажигалку, а дед Евсей ловко соорудил цигарку из невесть откуда взявшегося обрывка газеты и двух щепотей табака.
– Как это ты, интересно мне, парень, умудрился в такую историю попасть? – осведомился он через некоторое время, покосившись в мою сторону карим внимательным глазом. – Ладно, не рассказывай, если не хочешь. Сам знаю, что не ты искал, а тебя нашли. Но не будет тебе покоя теперь долго. Может, и до самой смерти. А она к тебе придёт – ох, как не скоро!
– А вам что же, известно, когда моя смерть придёт?
– Я, внучок, сто два года на свете живу. За такое время многое узнаешь. Даже, если не хочешь, все равно узнаешь. Само приходит. Но когда ты умрёшь, я не знаю. Вижу только, что очень и очень не скоро. Так не скоро, что, глядишь, и самому жить надоест.
– Как это – жить надоест?
– Не знаешь, как людям жить надоедает? Такое и с молодыми случается, а уж со стариками – сплошь и рядом.
– Ну, это, наверное, от самой жизни зависит. От той жизни, которой человек живёт. Если она скучная да никчёмная, то, конечно, надоест рано или поздно.
– Верно рассуждаешь. Только интересная да острая жизнь тоже, бывает, приедается.
– Странный у нас разговор какой-то. За то, что много лет мне отмерили, спасибо. Как-нибудь постараюсь прожить их так, чтобы не наскучили.
– Это хорошо, что постараешься, – кивнул дед. – Потому что вижу я, что от тебя жизни других людей зависеть будут. Ты сейчас на распутье стоишь, решения никак принять не можешь, сомневаешься в себе. Не сомневайся. Дар твой – надолго, завтра не пропадёт. Пользуйся им с толком, не себе одному в прибыток, и вырастишь душу, которой и перед Господом нашим в своё время не стыдно предстать будет.
– Ну да, понятно…. А что это вы о душей моей беспокоитесь?
– Да как же мне не беспокоиться! Гляжу в окно и вижу человека, который на моих глазах прямо из воздуха соткался. Из ума-то я не вышел ещё, глазам своим доверяю. Пригляделся к человеку и вижу дальше, что не простой он, а дар у него великий. Не взращённый дар – нежданно полученный. А никакой дар случайно Богом не даётся. Значит, нужно ему, чтобы ты дар этот с пользой для других людей и для своей души употребил. И раз ты рядом со мной в это время оказался, то и я, значит, причастен и должен с тобой был поговорить об этом в меру своего разумения.
– Дар, говорите. Хорошо, допустим, дар. Только откуда вы знаете, что дар этот именно от Бога?
– Так ведь любой дар, внучок, от Бога. Дьявол-то даров не делает. Дьявол всегда сделку предлагает. Я, мол, тебе, а ты за это – мне. Но дьявол и в другом силён.
– В чём же?
– В том, что он умеет так иногда дело повернуть, что человек свой дар, от Бога полученный, на его, дьявола, пользу тратит. Богу от этого больно, но не может он у человека дар отобрать, потому что всегда надеется, что человек от дьявола отвернётся. Хоть в последнюю каплю-секунду жизни своей, но обратится к Богу. И тогда Бог радуется и прощает. И ещё дар у человека не отнимается потому, что он – дар. А дары назад не берут.
– Вы со мной, прямо, как с маленьким мальчиком разговариваете, – усмехнулся я. – Дар. Бог. Дьявол. Как-то все очень просто у вас выходит.
– А ты маленький мальчик для меня и есть. Знание-то истинное не только от прочитанных книг приходит, – оно от сердца твоего к голове поднимается. Сердце надо слушать, тогда и многое понять можно, что раньше запутанным да трудным казалось. Сердце, оно не обманывает. Потому что через сердце с нами Господь разговаривает.
– Сам? – я всё ещё пытался выглядеть ироничным. – Послушаешь вас, дед Евсей, и можно подумать, что вы с Богом лично каждый день говорите.
– А как же! – удивился старик. – Говорю, конечно. Каждый день говорю. И всякий человек с ним каждый день разговаривать может. Стоит захотеть только.
– А вы один живёте? – я постарался сменить тему. Не потому, что о Боге мне было рассуждать неприятно. Просто не готов я был к таким рассуждениям. Но старик меня заинтересовал. Шла от него какая-то уверенная и спокойная сила. Сила человека, который на самом деле знает.
– Почему один? У меня здесь полно родни. И сын, и внуки, и правнуки, и праправнуки есть. Многие уехали. Кто в город Хабаровск, кто и вовсе на остров Сахалин, но много и здесь осталось…
Мы ещё долго беседовали, сидя на тёплом, нагретом солнцем крыльце. Дед Евсей рассказывал о себе, о прошлом и настоящем. О том, что иногда лечит людей травами и наговорами. Лечит, когда врачи помочь не могут и, когда люди сами обращаются. Обращаются не часто. Колдуном считают и власти боятся. Не всякий, бывает, и на улице поздоровается. Жалко таких, – во тьме живут. И ещё того боятся, что о Боге он открыто говорит. Советская же власть Бога не жалует. Ну и тех, кто Бога любит, тоже. А как же иначе. Да только не долго уж той власти осталось. Может, два десятка лет, а может, и того меньше: «Да что тут говорить. Ты, внучок, про это лучше меня знаешь».
Домой я вернулся уже ближе к вечеру. Попрощался с дедом Евсеем, зашёл за избу – подальше от любопытных глаз, и легко перенёсся обратно. Как будто и не было этих долгих, только что преодолённых, километров и лет.
Вернулся я прямо к трезвонящему телефону.
Это была Маша.
– Ну, наконец-то! – воскликнула она в трубку. – Где ты пропадаешь? Домой звоню – нет никого, на мобильник – не отвечаешь. У честной девушки, знаешь ли, и подозрения всякие могут возникнуть.
Н-да, не объяснять же, что там, где я был, мобильная связь существует разве что в фантастических романах….
– Что случилось-то? – я постарался избежать оправданий и объяснений. – У тебя все нормально?
– У меня – да. Если, конечно, не считать, что мы три дня не виделись.
– Э-э…
– Но я тебе не по этому поводу звоню.
– Чёрт, по-моему, более серьёзный повода даже трудно себе вобразить!
– Хорошо, об этом потом поговорим. А теперь слушай. Ты можешь помочь?
– Машенька, для тебя – всё, что в моих силах…
– Это не для меня. То есть, всё равно, что для меня. Я почему спрашиваю. Всё-таки ты довольно известный журналист и…
Всё-таки женщина – это… всегда женщина. Даже такая, как Маша.
– Родная, да в чём дело-то? – не выдержал я. – Говори прямо, не стесняйся.
Дело оказалось в следующем. Один из Машиных любимых воспитанников, семилетний мальчик по имени Костя, попал в больницу с каким-то редчайшим заболеванием крови. По сути, на данный момент он находился при смерти. Спасти его могло лекарство, которое в ограниченных количествах выпускалось только в Соединённых Штатах и больше нигде. Папа мальчика Кости, очень, по Машиным словам, влиятельный и богатый человек, поднял на ноги всю Москву и чуть ли не половину России, но лекарства этого не нашёл. Так вот, не мог бы я, используя свои многочисленные журналистские связи постараться это лекарство в Москве всё-таки найти?
– Погоди, – сказал я в трубку. – Журналистские связи не чета связям деловым или дружеским. Ты слишком обо мне высокого мнения. Папа этого мальчика, он кто?
– Ох, Ленечка, не знаю. Костя всегда говорит, что его папа бизнесмен. Но мне кажется, что его бизнес… как бы сказать… не совсем честный.
– Почему ты так думаешь?
– Не знаю. Женская интуиция, наверное. И потом я видела его несколько раз. Знаешь, по манере общаться, по внешнему виду и окружению человека можно о многом догадаться.
– И ты догадалась, что он бандит?
– Я не знаю, бандит он или нет. В конце концов, где ты вообще в России встречал абсолютно честный бизнес? И пойми, мы не о папе Кости говорим, а о самом Косте. Если лекарство не найти в течении суток, то мальчик, скорее всего, умрёт. И мне тогда будет очень и очень больно. Ты это понимаешь?
– Я это понимаю. Я одного не понимаю. Как это такой богатый и влиятельный папа не смог достать для умирающего сына существующее – я подчёркиваю – существующее на свете лекарство. Слетал бы в Штаты, в конце концов – и все дела.
– У них там что-то не получилось с визой. И с человеком, который там, в Америке, лекарство это достал тоже что-то произошло, и он не смог вылететь в Россию. И передать лекарство тоже не смог. То ли полиция его арестовала, то ли ещё что-то в этом роде. И теперь…
– Погоди, тебе-то откуда все эти подробности известны?
– Я… я в больнице была. Костя попросил, чтобы я пришла. И там случайно услышала отрывок разговора. Ну и поняла, что дело совсем плохо. Поэтому и звоню.
– Ясно. Скажи, ты этому, Костиному папе, сказала, что попробуешь помочь?
– Конечно. Как же иначе? Но я твоего имени не называла, не беспокойся. Я просто сказала, что позвоню одному человеку, который, возможно, сумеет помочь.
– Так. А он что?
– А что он?
– Блин. Ну, он не спросил разве, что это за человек?
– Нет. Он только рукой махнул. Безнадёжно так, знаешь… И вздохнул. Мне даже жалко его стало.
– Ну, жалеть – это ваша прямая женская обязанность.
– Лёня, как тебе не стыдно!
– Ладно, считай, что я неудачно пошутил. Скорее всего лекарства этого действительно нет в Москве, раз уж Костин папа его достать не сумел. Как ты, говоришь, оно называется?
Я по буквам записал название лекарства и фирмы (кстати, довольно известной), его производящей, пообещал Маше, что сделаю все от меня зависящее и тут же ей позвоню и положил трубку.
Через пятьдесят минут активного поиска в Интернете я выяснил, что офис фирмы находится в Сан-Франциско, а её производственные мощности и корпуса расположены в ближайших окрестностях этого же города.
Господи, благослови человека, которому пришла в голову идея веб-камер, подумалось мне. И того или тех, кто не забыл установить такую камеру в Сан-Франциско. Но что, интересно, я буду делать, когда необходимо будет попасть в место, где веб-камер нет? Ладно, через несколько часов в Америке наступит утро, а пока неплохо бы поужинать и заодно обдумать свои новые возможности. Путешествия во времени. Да, господа, это вам не Юпитер. Можно, например…. Я поставил на огонь кастрюлю с водой, прилёг на диван и дал волю воображению.
Глава одиннадцатая
– Ощущаю вибрацию почвы, – сообщил Умник, заканчивая накрывать на стол завтрак.
Утро выдалось умытым, солнечным, и по сему случаю было принято решение завтракать под открытым небом.
– Вибрацию почвы? – приподнял кустистые рыжие брови Капитан. – Лично я ничего не ощущаю.
– Кроме голода, – добавил Оружейник, намазывая на хлеб масло.
– Вы и не можете, – сказал Умник. – Рецепторы не те.
– Но-но, – погрозил роботу пальцем Оружейник. – Ты наши рецепторы не замай! За своими лучше следи.
– Я и слежу, – буркнул Умник. – Именно поэтому мои рецепторы и ощущают вибрацию. Вчера её не было. А сегодня есть. На самой границе восприятия, но есть. Я ещё ночью её уловил. Или почти уловил. Но не стал вас будить, потому что, как уже сказал, не был уверен. Конечно, если вы не в настроении меня слушать, то…
– Э, погоди! – остановил его Капитан. – Извини. Просто уж больно утро хорошее для получения неприятных известий. Так что за вибрация?
Люди и Вишня прекратили жевать и разом посмотрели на Умника.
– Вибрация почвы, – терпеливо повторил робот. – Я её ощущаю. Дрожит почва.
– Давно? – осведомился Механик.
– Уже час и пять минут.
– Почему сразу не сообщил? – насупился Капитан.
– Не был уверен. Проверял.
– А теперь, значит, уверен?
– Теперь уверен. Потому что за этот час вибрация незначительно, но усилилась.
– Вишня, Охотник, вы что-нибудь чувствуете? – спросил Капитан.
– Я – нет, – ответил Охотник. – Но сейчас попробую.
Он соскользнул со стула, приник ухом к земле и замер. Вишня тоже сделала нечто похожее: поднялась из-за стола, подошла к ближайшему дереву, обняла ствол и крепко к нему прижалась.
Экипаж «Пахаря» молча и синхронно переводил глаза с одного на другую и обратно.
– Что-то есть, кажется, – сказал, наконец, Охотник, поднимая голову. – Но очень далеко.
– И глубоко, – добавила Вишня.
– Могу даже дать направление, – заметил Умник. – Хоть мне и не доверяют.
– Перестань, Умник, – поморщился Штурман. – Иногда ты становишься совершенно невозможным!
– Так откуда идёт вибрация, Умник? – спросил Механик.
– С той стороны, откуда мы сюда прибыли.
– Из пещер? – спросил Капитан.
– Я не знаю из пещер или нет. Но именно с той стороны.
– Похоже, Умник прав, – заметила Вишня, возвращаясь за стол. – Дерево говорит о том же.
– Вы умеете разговаривать с деревьями? – не поверил Охотник.
– Ну, не то чтобы разговаривать…. Но кое-какую информацию, недоступную другим, лируллийцы от деревьев и вообще от растений получать способны. Не забывайте, что мы и сами в некотором роде растения.
– Мы тоже в некотором роде животные, – почесал в затылке Капитан. – Но я не могу сказать, что умею получать от животных информацию, недоступную другим. Разве что это животное будет очень умным и лично мной выдрессированным. Но и это вряд ли, поскольку дрессировать животных я не умею.
– А вы меня научите? – спросил, обращаясь к Вишне, Охотник. – Разговаривать с деревьями? Мне кажется, что у меня может получится.
– Попробую, – улыбнулась Вишня. – почему бы и нет?
– Э, друзья, – поднял руку Доктор, – разрешите вам напомнить, что…
И тут земля задрожала так, что это почувствовали уже все присутствующие.
– Ого! – воскликнул Механик, придерживая на столе покачнувшийся термос с кофе. – Неужели землетрясение?
– Здесь не бывает землетрясений, – заметил Охотник. – То есть я хотел сказать, что раньше их никогда не было.
– А что-то похожее было? – спросил Капитан.
– Нет.
– Умник, а ты что скажешь?
– А что я должен сказать?
– На что это похоже? – терпеливо повторил Капитан.
– Вот эта вибрация?
– Умник, если ты…
– Я понял, Капитан. Извините. Это похоже на работу какой-то очень мощной и сложной машины. Так мне кажется.
– Машины… Хм-м…. А почему вибрация усиливается?
– Просто машина постепенно меняет режимы.
– Золотой шар! – таинственным, но очень громким шёпотом предположил Оружейник. – Я уверен, что он и есть эта самая машина.
– Почему ты так думаешь? – повернулся к нему Капитан.
– Потому что больше в той стороне всё равно ничего нет, – объяснил за Оружейника Механик. – Кроме нашего «Пахаря», конечно. Но он, я думаю, не в счёт.
– Да уж, – согласился Штурман. – Вибрировать нашему «Пахарю» совершенно не с чего. Особенно самостоятельно. И что нам в связи с этим всем теперь делать?
– Вибрация уменьшается, – сообщил Умник.
– Процесс пошёл в обратную сторону, – предположил Капитан. – Умник, скажешь, когда вибрация пропадёт совсем, хорошо? А мы пока всё-таки позавтракаем. Не знаю, как вы, а я не привык встречать неприятности на голодный желудок. Особенно с утра.
Неприятности, как и предвидел Капитан, начались практически сразу после завтрака. Сначала Умник сообщил, что появился ещё один источник вибрации. Первый, мол, стоит на месте и, если это машина, то она, видимо окончательно вышла на заданный режим, потому что вибрация от неё, достигла определённого уровня и теперь не уменьшается и не увеличивается. А вот второй источник появился совсем недавно. Пятнадцать минут назад, если быть точным. И он, источник этот, приближается. К ним. Судя по всему, тем самым подземным тоннелем, которым давеча шли и они. И ещё. Характер вибрации второго источника совершенно иной.
– Как будто кто-то очень быстро бежит, – закончил Умник. – Кто-то тяжёлый. И совсем скоро он должен добежать до конца тоннеля.
– Как скоро? – осведомился Капитан, бросая на стол использованную салфетку.
– Минут через сорок, – доложил Умник, на мгновение задумавшись. – Может, меньше.
Вишня и Охотник подтвердили сообщение Умника.
– По тоннелю явно что-то движется, – сказала Вишня. – И, не знаю, как вам, а мне это совсем не нравится.
– Все – в «Мураш»! – скомандовал Капитан. – Механик – за руль. Надо выбрать место, откуда мы могли бы скрытно наблюдать за входом в тоннель.
– Так не выйдет, Капитан, – возразил Механик. – Спрятать «Мураш» – это одно, а наблюдать за входом – совсем другое. Одновременно это сделать не получится. Если видим мы, то, значит, видят и нас.
– А если нырнуть в реку и через перископ? – предложил Оружейник.
– Тогда будет виден перископ, – пожал плечами Механик.
– Пусть следит Умник, а нам передаёт картинку на дисплей, – высказался Штурман.
– Тогда лучше запустим «летающий глаз», – принял окончательное решение Капитан. – На «Мураше» есть один. И, если что, «глаз» не так будет жалко.
– Спасибо, Капитан, – сказал Умник.
– Не за что. Все в машину. Машину – в лес. И подальше.
Так они и сделали. Механик, умело лавируя между мощными стволами деревьев, загнал вездеход в промежуток между двумя ближайшими, покрытыми тем же лесом холмами, и заглушил двигатель. Теперь для того, чтобы их обнаружить, нужно было специально знать, где искать.
На это ушло десять минут.
И ещё двадцать на то, чтобы собрать, настроить и запустить «летающий глаз», – небольшого робота, предназначенного для ведения разведки с воздуха.
«Летающий глаз» был способен практически бесшумно держаться в воздухе (при условии, что параметры атмосферы соответствуют земным) без дозаправки пятнадцать часов на высоте до девяти километров и передавал в цифровом режиме на дисплей бортового компьютера картинку с одной видеокамеры и двух сканеров – теплового и электромагнитного – одновременно.
Они успели вовремя.
«Летающий глаз» как раз набрал заданную высоту и нашёл цель, а Штурман успел настроить бортовой компьютер на приём передачи, когда из хорошо различимого («летающий глаз» дал необходимое увеличение) зева тоннеля выскользнуло и замерло нечто совершенно невообразимое и, судя по всему, живое.
Больше всего это существо напоминало бородавчатое яйцо на восьми гибких, сужающихся к низу лапах-отростках. Размером, пожалуй, с их вездеход, оно некоторое время стояло в полнейшей неподвижности прямо около входа в тоннель, как бы привыкая к дневному свету и открывшемуся перед ним простору, а затем, приподнявшись на лапах-отростках, ловко двинулось по каменистой осыпи вниз, к реке. Достигнув кромки воды, оно, не останавливаясь, нырнуло в реку, уже через минуту вскарабкалось на противоположный берег (на их берег!) и снова замерло в полной неподвижности.
– Я думаю, что эта штука – робот, – нарушил молчание Оружейник. – Сначала мне казалось, что она живая, а теперь сильно сомневаюсь.
Утро выдалось умытым, солнечным, и по сему случаю было принято решение завтракать под открытым небом.
– Вибрацию почвы? – приподнял кустистые рыжие брови Капитан. – Лично я ничего не ощущаю.
– Кроме голода, – добавил Оружейник, намазывая на хлеб масло.
– Вы и не можете, – сказал Умник. – Рецепторы не те.
– Но-но, – погрозил роботу пальцем Оружейник. – Ты наши рецепторы не замай! За своими лучше следи.
– Я и слежу, – буркнул Умник. – Именно поэтому мои рецепторы и ощущают вибрацию. Вчера её не было. А сегодня есть. На самой границе восприятия, но есть. Я ещё ночью её уловил. Или почти уловил. Но не стал вас будить, потому что, как уже сказал, не был уверен. Конечно, если вы не в настроении меня слушать, то…
– Э, погоди! – остановил его Капитан. – Извини. Просто уж больно утро хорошее для получения неприятных известий. Так что за вибрация?
Люди и Вишня прекратили жевать и разом посмотрели на Умника.
– Вибрация почвы, – терпеливо повторил робот. – Я её ощущаю. Дрожит почва.
– Давно? – осведомился Механик.
– Уже час и пять минут.
– Почему сразу не сообщил? – насупился Капитан.
– Не был уверен. Проверял.
– А теперь, значит, уверен?
– Теперь уверен. Потому что за этот час вибрация незначительно, но усилилась.
– Вишня, Охотник, вы что-нибудь чувствуете? – спросил Капитан.
– Я – нет, – ответил Охотник. – Но сейчас попробую.
Он соскользнул со стула, приник ухом к земле и замер. Вишня тоже сделала нечто похожее: поднялась из-за стола, подошла к ближайшему дереву, обняла ствол и крепко к нему прижалась.
Экипаж «Пахаря» молча и синхронно переводил глаза с одного на другую и обратно.
– Что-то есть, кажется, – сказал, наконец, Охотник, поднимая голову. – Но очень далеко.
– И глубоко, – добавила Вишня.
– Могу даже дать направление, – заметил Умник. – Хоть мне и не доверяют.
– Перестань, Умник, – поморщился Штурман. – Иногда ты становишься совершенно невозможным!
– Так откуда идёт вибрация, Умник? – спросил Механик.
– С той стороны, откуда мы сюда прибыли.
– Из пещер? – спросил Капитан.
– Я не знаю из пещер или нет. Но именно с той стороны.
– Похоже, Умник прав, – заметила Вишня, возвращаясь за стол. – Дерево говорит о том же.
– Вы умеете разговаривать с деревьями? – не поверил Охотник.
– Ну, не то чтобы разговаривать…. Но кое-какую информацию, недоступную другим, лируллийцы от деревьев и вообще от растений получать способны. Не забывайте, что мы и сами в некотором роде растения.
– Мы тоже в некотором роде животные, – почесал в затылке Капитан. – Но я не могу сказать, что умею получать от животных информацию, недоступную другим. Разве что это животное будет очень умным и лично мной выдрессированным. Но и это вряд ли, поскольку дрессировать животных я не умею.
– А вы меня научите? – спросил, обращаясь к Вишне, Охотник. – Разговаривать с деревьями? Мне кажется, что у меня может получится.
– Попробую, – улыбнулась Вишня. – почему бы и нет?
– Э, друзья, – поднял руку Доктор, – разрешите вам напомнить, что…
И тут земля задрожала так, что это почувствовали уже все присутствующие.
– Ого! – воскликнул Механик, придерживая на столе покачнувшийся термос с кофе. – Неужели землетрясение?
– Здесь не бывает землетрясений, – заметил Охотник. – То есть я хотел сказать, что раньше их никогда не было.
– А что-то похожее было? – спросил Капитан.
– Нет.
– Умник, а ты что скажешь?
– А что я должен сказать?
– На что это похоже? – терпеливо повторил Капитан.
– Вот эта вибрация?
– Умник, если ты…
– Я понял, Капитан. Извините. Это похоже на работу какой-то очень мощной и сложной машины. Так мне кажется.
– Машины… Хм-м…. А почему вибрация усиливается?
– Просто машина постепенно меняет режимы.
– Золотой шар! – таинственным, но очень громким шёпотом предположил Оружейник. – Я уверен, что он и есть эта самая машина.
– Почему ты так думаешь? – повернулся к нему Капитан.
– Потому что больше в той стороне всё равно ничего нет, – объяснил за Оружейника Механик. – Кроме нашего «Пахаря», конечно. Но он, я думаю, не в счёт.
– Да уж, – согласился Штурман. – Вибрировать нашему «Пахарю» совершенно не с чего. Особенно самостоятельно. И что нам в связи с этим всем теперь делать?
– Вибрация уменьшается, – сообщил Умник.
– Процесс пошёл в обратную сторону, – предположил Капитан. – Умник, скажешь, когда вибрация пропадёт совсем, хорошо? А мы пока всё-таки позавтракаем. Не знаю, как вы, а я не привык встречать неприятности на голодный желудок. Особенно с утра.
Неприятности, как и предвидел Капитан, начались практически сразу после завтрака. Сначала Умник сообщил, что появился ещё один источник вибрации. Первый, мол, стоит на месте и, если это машина, то она, видимо окончательно вышла на заданный режим, потому что вибрация от неё, достигла определённого уровня и теперь не уменьшается и не увеличивается. А вот второй источник появился совсем недавно. Пятнадцать минут назад, если быть точным. И он, источник этот, приближается. К ним. Судя по всему, тем самым подземным тоннелем, которым давеча шли и они. И ещё. Характер вибрации второго источника совершенно иной.
– Как будто кто-то очень быстро бежит, – закончил Умник. – Кто-то тяжёлый. И совсем скоро он должен добежать до конца тоннеля.
– Как скоро? – осведомился Капитан, бросая на стол использованную салфетку.
– Минут через сорок, – доложил Умник, на мгновение задумавшись. – Может, меньше.
Вишня и Охотник подтвердили сообщение Умника.
– По тоннелю явно что-то движется, – сказала Вишня. – И, не знаю, как вам, а мне это совсем не нравится.
– Все – в «Мураш»! – скомандовал Капитан. – Механик – за руль. Надо выбрать место, откуда мы могли бы скрытно наблюдать за входом в тоннель.
– Так не выйдет, Капитан, – возразил Механик. – Спрятать «Мураш» – это одно, а наблюдать за входом – совсем другое. Одновременно это сделать не получится. Если видим мы, то, значит, видят и нас.
– А если нырнуть в реку и через перископ? – предложил Оружейник.
– Тогда будет виден перископ, – пожал плечами Механик.
– Пусть следит Умник, а нам передаёт картинку на дисплей, – высказался Штурман.
– Тогда лучше запустим «летающий глаз», – принял окончательное решение Капитан. – На «Мураше» есть один. И, если что, «глаз» не так будет жалко.
– Спасибо, Капитан, – сказал Умник.
– Не за что. Все в машину. Машину – в лес. И подальше.
Так они и сделали. Механик, умело лавируя между мощными стволами деревьев, загнал вездеход в промежуток между двумя ближайшими, покрытыми тем же лесом холмами, и заглушил двигатель. Теперь для того, чтобы их обнаружить, нужно было специально знать, где искать.
На это ушло десять минут.
И ещё двадцать на то, чтобы собрать, настроить и запустить «летающий глаз», – небольшого робота, предназначенного для ведения разведки с воздуха.
«Летающий глаз» был способен практически бесшумно держаться в воздухе (при условии, что параметры атмосферы соответствуют земным) без дозаправки пятнадцать часов на высоте до девяти километров и передавал в цифровом режиме на дисплей бортового компьютера картинку с одной видеокамеры и двух сканеров – теплового и электромагнитного – одновременно.
Они успели вовремя.
«Летающий глаз» как раз набрал заданную высоту и нашёл цель, а Штурман успел настроить бортовой компьютер на приём передачи, когда из хорошо различимого («летающий глаз» дал необходимое увеличение) зева тоннеля выскользнуло и замерло нечто совершенно невообразимое и, судя по всему, живое.
Больше всего это существо напоминало бородавчатое яйцо на восьми гибких, сужающихся к низу лапах-отростках. Размером, пожалуй, с их вездеход, оно некоторое время стояло в полнейшей неподвижности прямо около входа в тоннель, как бы привыкая к дневному свету и открывшемуся перед ним простору, а затем, приподнявшись на лапах-отростках, ловко двинулось по каменистой осыпи вниз, к реке. Достигнув кромки воды, оно, не останавливаясь, нырнуло в реку, уже через минуту вскарабкалось на противоположный берег (на их берег!) и снова замерло в полной неподвижности.
– Я думаю, что эта штука – робот, – нарушил молчание Оружейник. – Сначала мне казалось, что она живая, а теперь сильно сомневаюсь.