Страница:
Впрочем, к тому времени я так устал, что мне было как-то уже совершенно всё равно, кто он такой, этот отец мальчика Кости по имени Михаил, почему он ходит с охраной, ездит на дорогущем и, на мой взгляд, совершенно нелепом джипе, не протягивает людям руки и разглядывает их такими, прямо скажем, неприятными глазами.
– Вы достали лекарство? – спросил наконец он.
– Да, – сказал я.
– Покажите.
Я вытащил из сумки две коробки с ампулами и протянул ему.
– Да, это оно, – сказал он, повертев их в руках. – Как вам это удалось – ведь его не было в Москве?!
Я пожал плечами и позволил себе чуть снисходительную улыбку (с моими-то теперешними способностями и не позволить!).
– Мне, вот, не удалось, – продолжал он. – А вам удалось… Дима!
– Я! – отозвался один их телохранителей.
– Бери это, – он отдал ему коробки, – и в припрыжку к врачу. Скажи, что от меня и что я скоро подойду. Пусть начинает. И скажи, что если теперь он… Ладно, ничего не говори. Я сам.
Совершенно безликий, но очень большой и квадратный Дима принял драгоценные коробки в руки-ковши и скрылся за стеклянными дверями больницы.
– Вот мне и хочется узнать, – снова обратился ко мне Михаил, проводив телохранителя взглядом. И улыбнулся. Губами и ямочками.
Н-да, подумал я, что-то пока даже благодарности не слыхать. Не говоря уже о видать. Однако. Может, он так испереживался за судьбу сына, что уже перестал адекватно воспринимать действительность? Впрочем, какого чёрта! Уж на обычное человеческое спасибо его соображалки должно было хватить в любом случае.
– Что именно? – осведомился я, доставая сигареты и закуривая.
– Как вам удалось достать то, что я достать не смог?
– Бывает, – сказал я. – Не берите в голову, Миша.
– Разве это главное? – теперь уже не выдержала Маша. – По-моему, главное, что мы смогли помочь Косте.
– Да, конечно, – он отвёл глаза в сторону. – Спасибо.
– Не за что, – усмехнулся я. Этот тип мне уже изрядно надоел, и мне хотелось поскорее забраться в постель. Желательно с Машей.
– Может быть, вам что-нибудь нужно? – спросил он. – Достаточно сказать. У меня большие возможности.
– Да нет, спасибо, – сказал я. – Единственное, что мне сейчас нужно – это с десяток часов здорового сна. Устал, знаете ли. Ну и, разумеется, желательно возмещение расходов. Это лекарство стоило мне денег. Знаете ли. Разумеется, если вы на данный момент стеснены в средствах, то…
И тут его лицо покраснело, а в глазах наконец-то блеснула хоть какая-то яркая эмоция. Не скажу, что положительная, но яркая. По-моему, мне удалось сбить с него спесь и тем самым унизить. О том, что это может быть опасным, я тогда не думал. Во-первых, как уже говорилось, я сильно устал, во-вторых, обладая теперешними способностями, чувствовал себя вполне и полностью защищённым от кого угодно (наивный!), а в третьих… я же спас жизнь его сыну! Разве нет?
– Я не стеснён в средствах, – быстро сказал он, выставив перед собой ладонь и тем самым прерывая мой монолог, который я уже собирался соответствующим образом развить. – И, разумеется, заплачу столько, сколько надо. Сколько, по-вашему, оно стоит?
– Ровно столько, во сколько оно мне обошлось. По тысяче восемьсот долларов за коробку.
Эта была именно та цена, о которой мне рассказала Дженни – девушка из лаборатории. Отпускная цена. В американских аптеках она возросла бы ещё процентов на пятьдесят. Но в том-то и дело, что в аптеках этого лекарства пока не было. Даже в американских. На самом деле лекарство досталось мне совершенно бесплатно (я его попросту украл), но не мог же я ему об этом сказать!
– И это всё? – спросил он удивлённо.
– На чужих несчастьях не наживаюсь, – пожал я плечами.
– Ну что ж… – Михаил полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда пачку долларов сотенными банкнотами и отсчитал мне пять тысяч.
– Здесь слишком много, – сказал я, возвращая тысячу четыреста.
– Это за работу, – набычился он.
– Работа предполагает, что есть работодатель. А я ни к кому не нанимался.
Он машинально принял назад деньги, повертел их в руках и каким-то неловким жестом сунул их в карман. Его лицо опять покраснело.
– Ладно. Как хотите. Вы сейчас куда?
– Домой, – сказал я. – Спать.
– Может, подвезти? Мой шофёр вас отвезёт.
Было видно, что ему с большим трудом даётся обычный человеческий разговор.
– Спасибо, я привык к метро. Так быстрее. Пробки не мешают.
– Тогда до встречи.
– До свидания.
Мы с Машей вышли за ворота больницы и направились к ближайшей станции метро.
– Зря ты, наверное, так, – сказала Маша. – Он опасный человек. А с другой стороны мне понравилось, как ты с ним говорил. Я тобой даже гордилась. Богатые…. Воображают, что все можно купить за деньги.
– Не переживай, – сказал я. – Всё нормально. Разберёмся. Ты не занята сейчас?
– Нет.
– Поехали ко мне? Я соскучился.
– Поехали.
И мы поехали ко мне.
Так бывает. Кажется, устал настолько, что стоит прилечь и тут же провалишься в сон. Но вот ложишься и с ужасом замечаешь, что сон бежит от тебя, как чёрт от ладана, мысли и образы носятся по кругу в измученном воспалённом мозгу, и желанный покой не только не приходит, но и присниться не может, потому что присниться ему тебе негде.
В таких случаях нет лучшего средства, чем любимая женщина рядом.
Она одарит нежностью и заботой, остудит и растворит в себе злое напряжение твоих раскалённых нервов, утихомирит судорожную нездоровую силу, прошепчет на ухо с десяток волшебных слов любви и благодарности и тихо уснёт у тебя на плече, щекоча разметавшимися волосами твою щеку. И ты, глядя на её чудное прекрасное и такое беззащитное лицо, сам не заметишь, как тоже вслед за ней скользнёшь в долгожданный и глубокий сон.
Я проснулся от звяканья посуды на кухне, солнечного луча на подушке и Машиного голоса.[3]
– А вот и завтрак в постель! – воскликнула моя любовь, появляясь на пороге комнаты с подносом в руках… Одета она была в мою рубашку, которая лишь до известной степени прикрывала её соблазнительнейшие бедра.
– Нет уж, – разглядев мои намерения, засмеялась Маша. – Сначала завтрак и душ, а потом уже всё остальное. Кстати, у меня сегодня выходной.
– И это замечательно! – одобрил я, откусывая от бутерброда с сыром. – Что за песня? Никогда раньше не слышал. Хорошая.
– Я всегда говорила, что журналюги, а в особенности репортёры, самая невежественная часть из всего хоть как-то гуманитарно образованного населения нашей страны. – сказала Маша. – Тундра, одним словом. Неучи.
Я усмехнулся, сделал глоток кофе и сказал:
– Журналисту не нужно быть образованным. Тем более репортёру. Бойкого пера, нахальства и стремления любой ценой получить информацию вполне достаточно.
– Да уж, в нахальстве вам не откажешь, – согласилась Маша. – Ладно, так и быть. Это Роберт Бёрнс. Правда, я не помню чей перевод.
– И кто у нас после этого тундра? – осведомился я.
– Ты. А я – лесотундра.
– Тоже неплохо, – засмеялся я.
– Но всё-таки!
А потом был душ, бритье, любовь, любовь и снова душ, и опять любовь… и окончательно из постели мы выбрались только к обеду.
Готовить еду самим было неохота. Да и зачем, когда есть деньги? Посему решили отправиться в ближайший торговый центр, где имелся недорогой японский ресторанчик, и полакомиться суши.
В это время народу в ресторанчике и самом торговом центре было немного, и мой любимый столик на втором этаже, куда вела изящная винтовая лестница, оказался свободен.
Суши не располагают к безудержному веселью. Суши располагают, наоборот, к вдумчивой созерцательности собственных вкусовых и прочих ощущений, а также к неторопливой дружеской беседе. Таковую мы и вели.
– Всё-таки интересно, – сказала Маша, старательно изображая рассеянную задумчивость, – как тебе удалось достать лекарство. Могущественному папе не удалось, а тебе удалось.
– Любое могущество ограниченно, – ответил я важно. – Даже моё.
– О! А ты стал могущественным? Что-то раньше я за тобой этого не замечала.
– Всё меняется, знаешь ли…
– Ой, как ты меня заинтриговал… Расскажи немедленно, а то я умру от любопытства!
– А вот я что-то раньше не замечал за тобой особого любопытства.
– Все женщины любопытны, – авторитетно заявила Маша. – В той или иной степени. Опять же степень их любопытства зависит от конкретной ситуации и сиюминутного настроения.
– А наша конкретная ситуация и твоё сиюминутное настроение…
– Да. Способствуют. Любопытство меня прямо-таки распирает.
– Чего не сделаешь для любимой женщины, – вздохнул я. – Хорошо. Я могу тебе рассказать, но, боюсь, ты всё равно не поверишь.
– Так-так! Накал интриги достиг запредельной температуры.
– Ладно, была ни была. Всё равно когда-нибудь на это нужно было решиться.
И я рассказал Маше все с самого начала. Слушала она внимательно, не перебивала, но по её весёлым глазам я видел, что принимает она мои россказни за обычную журналистскую шутку-розыгрыш. Впрочем, я и не рассчитывал, что она мне так вот сразу поверит. С какой стати? Лично я бы точно не поверил, как не поверил в кафе тому бывшему физику, собутыльнику на час, поведавшему мне историю про своего деда. Не поверил. И меньше чем через полчаса убедился, что полуспившийся физик говорил чистую правду.
– Хорошо, когда кто врёт весело и складно, – процитировала Маша из «Василия Теркина», когда я закончил. – Спасибо, дорогой. Ты не только меня вкусно угостил, но ещё и чудесно развлёк. Правда, мне понравилось. Слушай, ты рассказы писать не пробовал? По-моему, у тебя должно хорошо получаться. И вообще, разве любой журналист не мечтает стать писателем?
– Ну… я, конечно, думал об этом. Но все как-то недосуг. Писатель – это слишком серьёзная профессия. Думаю, что я ещё внутренне не готов.
– Не готов он… Лермонтов до твоих лет вообще не дожил!
– Ага. А Шолохов уже давно «Тихий Дон» написал.
– Вот именно!
– Каждому своё время, Машенька. И своё место. Да и глупо, согласись, проводить лучшие годы за письменным столом, то бишь компьютером, с моими теперешними способностями.
– Это какие же у тебя способности? Нет, я, конечно, нисколько не сомневаюсь в твоих талантах, но…
– Как это «какие способности»? Я же только что тебе все рассказал!
– Ну да, я же и говорю, что рассказчик ты замечательный.
– Нет, ты не поняла. Всё, что я рассказал, чистая правда и ничего, кроме правды. И, если хочешь, я могу тебе это доказать. Прямо сегодня.
– Сейчас? – прищурилась Маша.
– Ну, не здесь же! Боюсь, нас не поймут. Давай расплатимся и выйдем погуляем на воздух. Там и докажу.
– Ну хорошо. А что мне будет, если фокус не получится?
– А что бы ты хотела?
– Большой букет роз. Красных. Тем более, что ты давненько мне их не дарил.
– Замётано.
Мы отыскали пустую скамейку в сквере неподалёку.
– Вот, – предложил я. – Можно здесь. Народу мало, и кусты кругом. Никто нашего исчезновения не заметит. А если и заметит, то все равно глазам своим не поверит.
– Что значит «нашего исчезновения»? – приподняла брови Маша.
– То, что ты отправишься со мной. Чтобы потом не говорила о всяких там фокусах и трюках. Своими глазами все увидишь и руками потрогаешь. Ну, готова?
– Подумаешь, напугал…. А вот готова! – засмеялась Маша.
– Ну, тогда держись крепко, – предупредил я и обнял её за плечи. – И закрой глаза. Откроешь, когда я скажу.
– А с открытыми нельзя?
– Льзя. Но тогда пропадёт эффект сюрприза.
Можно было, конечно, отправиться в Париж. Или, например, к тому же озеру Лох-Несс. Но я выбрал военный городок своего детства – место, куда меня забросило самый первый раз…
– Открывай, – сказал я, продолжая обнимать её за плечи.
– Ой… Что это?
– Речка. Лес. Небо. Мы на Украине, недалеко от Житомира. В этих местах прошла часть моего детства.
Это может показаться странным, но Маша как-то быстро поверила, что все это не гипноз и не ловкий фокус. А поверив, не преисполнилась восторженного любопытства и неуёмного энтузиазма, а, наоборот, вроде как погрустнела и опечалилась. Впрочем, речка моя и лес, тронутый первыми красками осени, ей понравились.
Здесь, действительно, было красиво. Мы побродили немного по берегу (в городок, знакомиться с Женькой Микуличем, решили пока не ходить – не то было настроение, да и не хотелось мне пока доказывать Женьке, что все рассказанное ему мною в ту ночь, чистая правда), подышали вкусным, совсем не похожим на московский, воздухом, дошли до переката, через который мы, мальчишки, перебирались когда-то на лесной левый берег за грибами и ягодами и вернулись обратно. Сразу в мою квартиру, чтобы не пугать случайных прохожих.
Следующие четыре дня прошли спокойно. В том смысле, что я, продолжая эксперименты со своим даром, неожиданно понял, что начинаю к нему привыкать. Нет, мне по-прежнему было интересно побывать везде и всюду, но сам факт перемещения уже не вызывал во мне тех чувств, которые я испытывал в самом начале.
Пользуясь системой веб-камер, я побывал там, где всегда мечтал побывать. Дышал водяной пылью Ниагары и с колотящимся сердцем заглядывал в бездну Великого Каньона. Сидел, попивая баночное пиво и покуривая сигаретку, на каменных скамьях Колизея. Бродил по кажущимися удивительно знакомыми и родными улочкам и площадям Иерусалима. Задрав голову, с благоговением оглядывал удивительные башни и порталы собора Саграда Фамилиа великого Гауди в Барселоне. Купался в тёплых морях и океанах, ел экзотические блюда, пил незнакомые вина и дивился разнообразию мира. Поначалу. Но уже к концу второго дня, сидя на открытой террасе какого-то парижского кафе за чашкой кофе, я понял, что эти кенгуриные скачки по шару Земли мне начинают надоедать. Любой мужчина (ну, или почти любой), наверное, хоть раз сидел перед телевизором и бездумно переключал каналы, скользя взглядом по обрывкам новостей, сюжетов, эпизодов, ток-шоу и клипов, улавливая слухом и тут же забывая чьи-то слова, какие-то звуки и шумы, осколки музыкальных фраз. Вот нечто подобное испытывал тогда и я. Только не экран телевизора мерцал передо мной, а самая, что ни на есть, реальная жизнь. Но только я выпадал из этой жизни. Праздный наблюдатель – и только. Даже не наблюдатель, а так, любопытствующий зевака, – огляделся, послушал, понюхал, дотронулся рукой, выпил кружку пива (чашку кофе, бокал вина, рюмку крепкого) и поскакал дальше.
Конечно, любая мечта требует исполнения. Не исполнившаяся мечта похожа на безответную любовь – так и щемит до конца жизни. Но одно дело щёлкнуть пальцами и мгновенно оказаться на вершине и совсем другое – упорно идти сквозь лёд, усталость и отчаяние к этой вершине долгие дни и, возможно, годы, чтобы, достигнув, понять: не только в покорении этой вершины счастье, главное счастье в том, что ты достиг какой-то вершины внутри себя и теперь готов идти к следующей. К достижению любой цели ведёт свой путь. И путь этот надо пройти от начала до конца, чтобы понять, стоишь ли ты этой цели. И стоит ли эта цель тебя.
Но не всё ещё было проверено и не все соблазны преодолены. Именно поэтому вечером второго дня я созвонился со знакомым костюмером с Мосфильма, а утром третьего, одевшись по моде десятых годов прошлого века, отправился в Москву. В лето 1912 года.
Воспользовался я все теми же номерами журналов «Советское фото» за 1975 год. Точнее одним из номеров, в котором были помещены очень чёткие и качественные (впрочем, в те времена серебра не жалели, да и технология съёмки была совершенно иной, так что все фотографии были качественными) снимки старой Москвы.
Да. Вот это было настоящее потрясение. Конечно, я был несколько подготовлен к нему недавним путешествием в таёжный посёлок 1974 года, но… именно, что несколько. Тридцать с лишним лет назад и почти сотня… между ними – эпоха, пропасть, в которой исчезли миллионы и миллионы душ со всеми их надеждами, любовями и верой в лучшее. Не годы – спрессованные века пролегли между этими датами. Эх, Россия…
Это была не просто другая Москва. Это была Москва другогомира, и мне в какой-то момент, в самом начале, даже показалось, что я не на Земле, а на какой-то иной планете. Очень похожей, но иной. Ходящей по кругу вокруг иного солнца за тысячи световых лет от моей родной солнечной системы. Дома, воздух, лица прохожих… Особенно лица и глаза. Не сливающиеся в одну массу, нет. Каждое – отдельно. Каждое – индивидуально. Каждое со своим выражением.
И ещё звуки. Не постоянный шум и гул мегаполиса, нет. Цоканье копыт по мостовой, крики разносчика газет, треск мотора одинокого авто, чей-то густой смех и отчётливый скрип сапог идущего навстречу городового…
И ещё запахи. Пахло кожей и смолой, конским навозом и свежевыпеченным хлебом, струганным деревом и человеческим потом, дымом и кофе и чем-то ещё – полузабытым или даже вовсе неизвестным. Если бы я взял с собой какую-нибудь знакомую собаку, она, наверное, сошла бы здесь с ума.
Да, это была волшебная прогулка. На все предметы как будто навели резкость, – я одинаково отчётливо различал маленькую родинку в уголке пухлых губ сидящей на скамейке с книгой на коленях девушки и вывеску «Трактиръ» (былым по синему) более чем в сотне метров от меня на другой стороне бульвара.
И всё-таки это была Москва. Да, совершенно другая, малоэтажная, тихая, сравнительно немноголюдная и сильно уменьшившаяся в размерах. Но Москва. Недаром говорят, что первое впечатление обманчиво. Уже через час, когда я присел на первую попавшуюся скамейку где-то на Сретенском бульваре отдохнуть и выкурить сигарету, какой-то с изрядного похмелья босяк нахальной московской скороговоркой попросил у меня пятак на поправку здоровья и не отставал до тех пор, пока не был совершенно чётко ясно и конкретно послан по матушке и в определённое место. После чего исчез, поглядев, как он выражался, на «барина» с явным уважением.
Чёрт его знает, может, я и дал бы ему тот пятак, будь он у меня. Но в тот момент в моих карманах лежало только три довольно простеньких золотых перстня не самой низкой пробы, купленных специально к этому дню в ювелирном магазине. Общий вес перстней составлял больше 27 граммов и ещё через час, проголодавшись и решившись (а чего, спрашивается, терять?), я обменял их на пятнадцать рублей ассигнациями и одну царскую золотую десятку с портретом императора Николая II на аверсе и двуглавым орлом на реверсе в первой попавшейся ювелирной лавке. Теперь у меня были деньги, и до вечера я успел с громадным удовольствием посетить один трактир 1-го разряда и один летний открытый ресторан в Лефортовском парке.
Н-да, вкусно можно было истратить пятнадцать рублей (золотую десятку я разменивать не стал) летом 1912 года в Первопрестольной! Не говоря уже о том, что сам факт траты денег в малознакомом городе – а в моём случае и в малознакомом времени! – всегда сближает того, кто тратит с тем, кто (или что) получает. Тратил я, получала Москва. И уже ближе к десяти часам вечера, когда закатные лучи солнца, пробившись сквозь листву деревьев Лефортовского парка, окрасили шампанское в моём бокале в тёмно-золотистые тона, мы с Москвой сблизились настолько, что я уже совершенно не понимал, как можно было несколько часов назад считать этотгород чужим, другим и вообще находящимся чуть ли не в ином мире. И потом, в светлых летних московских сумерках, неторопливо пересекая мост через Яузу и двигаясь по направлению к Елоховской церкви, я размышлял о том, что вот эта моя способность перемещаться во времени будет, пожалуй, гораздо интереснее и заманчивее просто умения мгновенно преодолевать любые расстояния. С точки зрения пользы себе и людям. Господи, сколько тайн истории можно раскрыть! Не всей, конечно, но, начиная со времён изобретения фотографии – точно. А уж о материальной пользе и говорить не приходится. Интересно, сколько нынче стоит золотая царская десятка, лежащая в моём кармане?
Разбудил меня настойчивый звонок в дверь. Накануне, проведя ещё один день в Москве 1912 года, я лёг за полночь. И теперь, открыв глаза, сразу понял, что ещё очень рано и я совершенно не выспался. Кто бы это мог быть… Вообще-то в Москве не принято ходить в гости без предварительного телефонного звонка. Тем более, в такую рань. Я поглядел на часы. Восемь. Чёрт знает что.
В дверь продолжали звонить.
Может, случилось что? Блин, как вставать не хочется…
Я встал, накинул на голое тело и халат и пошёл к двери.
– Кто там?
– Леонид, это я, Михаил, папа мальчика Кости, для которого вы достали лекарство. Откройте, пожалуйста!
Разумеется, я открыл. На пороге стоял Михаил, за спиной которого маячил необъятный телохранитель Дима.
– Можно войти? – спросил папа Кости.
– Да, входите. Что-то с Костей?
– Всё по порядку. Дима, жди меня здесь.
– Понял, – голос у могучего Димы оказался неожиданно тонким, и я не удержался от улыбки.
Мы прошли на кухню.
– Присаживайтесь, – сказал я, начиная нутром понимать, что с Костей все, скорее всего, нормально, а этот ранний визит мало приятного мне папы не сулит ничего, кроме проблем и неприятностей. – Вы меня разбудили.
– Так ведь днём вас не застать, – улыбнулся он. – Вот я и решил приехать пораньше. Чтобы, так сказать, наверняка.
– Так с Костей все хорошо?
– Да, спасибо. Лекарство помогло, как и ожидалось. Я к вам по другому делу.
– Ясно. Тогда подождите минуту – я умоюсь.
– Хорошо, умывайтесь, – разрешил он.
В ванной комнате я пустил воду и глянул на себя в зеркало. Оттуда на меня хмуро смотрел несколько встрёпанный, но уже совершенно проснувшийся довольно ещё молодой человек в тёмно-синем банном халате. Небритый.
– Спокойствие, – я постарался ему улыбнуться. – Только спокойствие. Как учил нас Карлсон, который живёт на крыше. Мы, конечно, не Карлсоны, но тоже кое-что умеем.
Я почистил зубы, умылся, не торопясь побрился и вернулся на кухню.
– Чай, кофе?
– Кофе, если можно.
– Отчего же нельзя?
Обычно дома я варю для себя кофе в джезве, но сейчас достал с полки растворимый.
– Итак? – я поставил перед ним полную чашку и уселся напротив. – Я вас слушаю.
Некоторое время он молчал, попивая мелкими глотками кофе и глядя на меня своими прозрачными бледно-голубыми глазами.
Меня помаленьку стала забирать злость. Какого…
– Леонид, – сказал он наконец. – Нам известно, что вы очень э-э… необычный человек. И в этой связи…
– Одну минуту, – перебил его я. – «Нам» – это кому?
– Значит, вы признаете, что человек вы необычный?
– Ерунда какая-то… каждый человек чем-то необычен.
– Вы прекрасно знаете, о чём я говорю.
– Понятия не имею, – пожал я плечами. – Вы, может, и знаете о чём говорите. Я же пока ни черта не понимаю. Опять же, вы не ответили на мой вопрос. Готов повторить. «Нам» – это кому?
– Нам – это мне и моим, скажем так, друзьям.
– Вот уж не думаю, что могу быть интересен вашим друзьям. – я сделал глоток кофе и закурил. – Или у них тоже больные дети, которым срочно нужно достать редкое лекарство?
– Нет. С их детьми, слава богу, всё в порядке.
– Рад слышать. А что же тогда у них не в порядке? Учтите, что бы это ни было, я вряд ли смогу им помочь.
– Почему?
– Потому что я не Санта-Клаус и не Дед Мороз. А также не добрый волшебник. Мне вполне хватает собственных забот.
– Ну, насчёт волшебника, вы, Лёня, пожалуй, прибедняетесь.
– Вы о лекарстве?
– Не только.
– ?
– Хорошо. – он поставил чашку на стол и наклонился ко мне. – Я предполагал, что вы не сразу пойдёте на контакт, поэтому буду откровенен…
– Давно пора, – я растянул губы в резиновой улыбке.
– Так вот. Мне всё известно о ваших необычайных, я бы даже сказал фантастических способностях. Неужели вы думали, что подобные вещи можно долго хранить в тайне? В общем, я предлагаю вам сотрудничество.
– Не понимаю о чём вы говорите, – я постарался как можно более естественно пожать плечами. – Какие такие фантастические способности? Извините, Михаил, но вас кто-то ввёл в заблуждение.
– Бросьте, Лёня. Я уже понял, что личность вы вполне самостоятельная и собственную свободу цените весьма высоко. Что ж, я сам такой и поэтому весьма вас за это уважаю. Но. Мне не очень хочется в этом признаваться, однако, вы меня сами вынуждаете. За вами велось наблюдение, Лёня. С того самого дня, когда мы расстались у больницы. И это наблюдение выявило любопытнейшие вещи.
– Интересно какие?
– Например, мне дословно известен ваш разговор с Машей в японском ресторане. Мой человек прятался за дверью в подсобку и все записал. Техника нынче такая, что позволяет это сделать без особого труда. Ну, а после разговора он, разумеется, последовал за вами и записал уже на видео ваше исчезновение со скамейки в парке. Достаточно? Могу ещё добавить. Хотите расскажу о вашей командировке в Ростовскую область и о тех странных событиях, которые там произошли? Разумеется, странных лишь для тех, кто не в курсе дела. Для вас, например, эти события странными не были, поскольку вы сами в них участвовали самым непосредственным образом. Кстати, вам большой привет от Ковригина.
– Вы достали лекарство? – спросил наконец он.
– Да, – сказал я.
– Покажите.
Я вытащил из сумки две коробки с ампулами и протянул ему.
– Да, это оно, – сказал он, повертев их в руках. – Как вам это удалось – ведь его не было в Москве?!
Я пожал плечами и позволил себе чуть снисходительную улыбку (с моими-то теперешними способностями и не позволить!).
– Мне, вот, не удалось, – продолжал он. – А вам удалось… Дима!
– Я! – отозвался один их телохранителей.
– Бери это, – он отдал ему коробки, – и в припрыжку к врачу. Скажи, что от меня и что я скоро подойду. Пусть начинает. И скажи, что если теперь он… Ладно, ничего не говори. Я сам.
Совершенно безликий, но очень большой и квадратный Дима принял драгоценные коробки в руки-ковши и скрылся за стеклянными дверями больницы.
– Вот мне и хочется узнать, – снова обратился ко мне Михаил, проводив телохранителя взглядом. И улыбнулся. Губами и ямочками.
Н-да, подумал я, что-то пока даже благодарности не слыхать. Не говоря уже о видать. Однако. Может, он так испереживался за судьбу сына, что уже перестал адекватно воспринимать действительность? Впрочем, какого чёрта! Уж на обычное человеческое спасибо его соображалки должно было хватить в любом случае.
– Что именно? – осведомился я, доставая сигареты и закуривая.
– Как вам удалось достать то, что я достать не смог?
– Бывает, – сказал я. – Не берите в голову, Миша.
– Разве это главное? – теперь уже не выдержала Маша. – По-моему, главное, что мы смогли помочь Косте.
– Да, конечно, – он отвёл глаза в сторону. – Спасибо.
– Не за что, – усмехнулся я. Этот тип мне уже изрядно надоел, и мне хотелось поскорее забраться в постель. Желательно с Машей.
– Может быть, вам что-нибудь нужно? – спросил он. – Достаточно сказать. У меня большие возможности.
– Да нет, спасибо, – сказал я. – Единственное, что мне сейчас нужно – это с десяток часов здорового сна. Устал, знаете ли. Ну и, разумеется, желательно возмещение расходов. Это лекарство стоило мне денег. Знаете ли. Разумеется, если вы на данный момент стеснены в средствах, то…
И тут его лицо покраснело, а в глазах наконец-то блеснула хоть какая-то яркая эмоция. Не скажу, что положительная, но яркая. По-моему, мне удалось сбить с него спесь и тем самым унизить. О том, что это может быть опасным, я тогда не думал. Во-первых, как уже говорилось, я сильно устал, во-вторых, обладая теперешними способностями, чувствовал себя вполне и полностью защищённым от кого угодно (наивный!), а в третьих… я же спас жизнь его сыну! Разве нет?
– Я не стеснён в средствах, – быстро сказал он, выставив перед собой ладонь и тем самым прерывая мой монолог, который я уже собирался соответствующим образом развить. – И, разумеется, заплачу столько, сколько надо. Сколько, по-вашему, оно стоит?
– Ровно столько, во сколько оно мне обошлось. По тысяче восемьсот долларов за коробку.
Эта была именно та цена, о которой мне рассказала Дженни – девушка из лаборатории. Отпускная цена. В американских аптеках она возросла бы ещё процентов на пятьдесят. Но в том-то и дело, что в аптеках этого лекарства пока не было. Даже в американских. На самом деле лекарство досталось мне совершенно бесплатно (я его попросту украл), но не мог же я ему об этом сказать!
– И это всё? – спросил он удивлённо.
– На чужих несчастьях не наживаюсь, – пожал я плечами.
– Ну что ж… – Михаил полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда пачку долларов сотенными банкнотами и отсчитал мне пять тысяч.
– Здесь слишком много, – сказал я, возвращая тысячу четыреста.
– Это за работу, – набычился он.
– Работа предполагает, что есть работодатель. А я ни к кому не нанимался.
Он машинально принял назад деньги, повертел их в руках и каким-то неловким жестом сунул их в карман. Его лицо опять покраснело.
– Ладно. Как хотите. Вы сейчас куда?
– Домой, – сказал я. – Спать.
– Может, подвезти? Мой шофёр вас отвезёт.
Было видно, что ему с большим трудом даётся обычный человеческий разговор.
– Спасибо, я привык к метро. Так быстрее. Пробки не мешают.
– Тогда до встречи.
– До свидания.
Мы с Машей вышли за ворота больницы и направились к ближайшей станции метро.
– Зря ты, наверное, так, – сказала Маша. – Он опасный человек. А с другой стороны мне понравилось, как ты с ним говорил. Я тобой даже гордилась. Богатые…. Воображают, что все можно купить за деньги.
– Не переживай, – сказал я. – Всё нормально. Разберёмся. Ты не занята сейчас?
– Нет.
– Поехали ко мне? Я соскучился.
– Поехали.
И мы поехали ко мне.
Так бывает. Кажется, устал настолько, что стоит прилечь и тут же провалишься в сон. Но вот ложишься и с ужасом замечаешь, что сон бежит от тебя, как чёрт от ладана, мысли и образы носятся по кругу в измученном воспалённом мозгу, и желанный покой не только не приходит, но и присниться не может, потому что присниться ему тебе негде.
В таких случаях нет лучшего средства, чем любимая женщина рядом.
Она одарит нежностью и заботой, остудит и растворит в себе злое напряжение твоих раскалённых нервов, утихомирит судорожную нездоровую силу, прошепчет на ухо с десяток волшебных слов любви и благодарности и тихо уснёт у тебя на плече, щекоча разметавшимися волосами твою щеку. И ты, глядя на её чудное прекрасное и такое беззащитное лицо, сам не заметишь, как тоже вслед за ней скользнёшь в долгожданный и глубокий сон.
Я проснулся от звяканья посуды на кухне, солнечного луча на подушке и Машиного голоса.[3]
Так пела Маша, и я впервые слышал эту песню.
– И я была девушкой юной,
Сама не припомню когда;
Я дочь молодого драгуна.
И этим родством я горда.
Трубили горнисты беспечно,
И лошади строились в ряд,
И мне полюбился, конечно, конечно,
С барсучьим султаном солдат!
– А вот и завтрак в постель! – воскликнула моя любовь, появляясь на пороге комнаты с подносом в руках… Одета она была в мою рубашку, которая лишь до известной степени прикрывала её соблазнительнейшие бедра.
– Нет уж, – разглядев мои намерения, засмеялась Маша. – Сначала завтрак и душ, а потом уже всё остальное. Кстати, у меня сегодня выходной.
– И это замечательно! – одобрил я, откусывая от бутерброда с сыром. – Что за песня? Никогда раньше не слышал. Хорошая.
– Я всегда говорила, что журналюги, а в особенности репортёры, самая невежественная часть из всего хоть как-то гуманитарно образованного населения нашей страны. – сказала Маша. – Тундра, одним словом. Неучи.
Я усмехнулся, сделал глоток кофе и сказал:
– Журналисту не нужно быть образованным. Тем более репортёру. Бойкого пера, нахальства и стремления любой ценой получить информацию вполне достаточно.
– Да уж, в нахальстве вам не откажешь, – согласилась Маша. – Ладно, так и быть. Это Роберт Бёрнс. Правда, я не помню чей перевод.
– И кто у нас после этого тундра? – осведомился я.
– Ты. А я – лесотундра.
– Тоже неплохо, – засмеялся я.
– Но всё-таки!
А потом был душ, бритье, любовь, любовь и снова душ, и опять любовь… и окончательно из постели мы выбрались только к обеду.
Готовить еду самим было неохота. Да и зачем, когда есть деньги? Посему решили отправиться в ближайший торговый центр, где имелся недорогой японский ресторанчик, и полакомиться суши.
В это время народу в ресторанчике и самом торговом центре было немного, и мой любимый столик на втором этаже, куда вела изящная винтовая лестница, оказался свободен.
Суши не располагают к безудержному веселью. Суши располагают, наоборот, к вдумчивой созерцательности собственных вкусовых и прочих ощущений, а также к неторопливой дружеской беседе. Таковую мы и вели.
– Всё-таки интересно, – сказала Маша, старательно изображая рассеянную задумчивость, – как тебе удалось достать лекарство. Могущественному папе не удалось, а тебе удалось.
– Любое могущество ограниченно, – ответил я важно. – Даже моё.
– О! А ты стал могущественным? Что-то раньше я за тобой этого не замечала.
– Всё меняется, знаешь ли…
– Ой, как ты меня заинтриговал… Расскажи немедленно, а то я умру от любопытства!
– А вот я что-то раньше не замечал за тобой особого любопытства.
– Все женщины любопытны, – авторитетно заявила Маша. – В той или иной степени. Опять же степень их любопытства зависит от конкретной ситуации и сиюминутного настроения.
– А наша конкретная ситуация и твоё сиюминутное настроение…
– Да. Способствуют. Любопытство меня прямо-таки распирает.
– Чего не сделаешь для любимой женщины, – вздохнул я. – Хорошо. Я могу тебе рассказать, но, боюсь, ты всё равно не поверишь.
– Так-так! Накал интриги достиг запредельной температуры.
– Ладно, была ни была. Всё равно когда-нибудь на это нужно было решиться.
И я рассказал Маше все с самого начала. Слушала она внимательно, не перебивала, но по её весёлым глазам я видел, что принимает она мои россказни за обычную журналистскую шутку-розыгрыш. Впрочем, я и не рассчитывал, что она мне так вот сразу поверит. С какой стати? Лично я бы точно не поверил, как не поверил в кафе тому бывшему физику, собутыльнику на час, поведавшему мне историю про своего деда. Не поверил. И меньше чем через полчаса убедился, что полуспившийся физик говорил чистую правду.
– Хорошо, когда кто врёт весело и складно, – процитировала Маша из «Василия Теркина», когда я закончил. – Спасибо, дорогой. Ты не только меня вкусно угостил, но ещё и чудесно развлёк. Правда, мне понравилось. Слушай, ты рассказы писать не пробовал? По-моему, у тебя должно хорошо получаться. И вообще, разве любой журналист не мечтает стать писателем?
– Ну… я, конечно, думал об этом. Но все как-то недосуг. Писатель – это слишком серьёзная профессия. Думаю, что я ещё внутренне не готов.
– Не готов он… Лермонтов до твоих лет вообще не дожил!
– Ага. А Шолохов уже давно «Тихий Дон» написал.
– Вот именно!
– Каждому своё время, Машенька. И своё место. Да и глупо, согласись, проводить лучшие годы за письменным столом, то бишь компьютером, с моими теперешними способностями.
– Это какие же у тебя способности? Нет, я, конечно, нисколько не сомневаюсь в твоих талантах, но…
– Как это «какие способности»? Я же только что тебе все рассказал!
– Ну да, я же и говорю, что рассказчик ты замечательный.
– Нет, ты не поняла. Всё, что я рассказал, чистая правда и ничего, кроме правды. И, если хочешь, я могу тебе это доказать. Прямо сегодня.
– Сейчас? – прищурилась Маша.
– Ну, не здесь же! Боюсь, нас не поймут. Давай расплатимся и выйдем погуляем на воздух. Там и докажу.
– Ну хорошо. А что мне будет, если фокус не получится?
– А что бы ты хотела?
– Большой букет роз. Красных. Тем более, что ты давненько мне их не дарил.
– Замётано.
Мы отыскали пустую скамейку в сквере неподалёку.
– Вот, – предложил я. – Можно здесь. Народу мало, и кусты кругом. Никто нашего исчезновения не заметит. А если и заметит, то все равно глазам своим не поверит.
– Что значит «нашего исчезновения»? – приподняла брови Маша.
– То, что ты отправишься со мной. Чтобы потом не говорила о всяких там фокусах и трюках. Своими глазами все увидишь и руками потрогаешь. Ну, готова?
– Подумаешь, напугал…. А вот готова! – засмеялась Маша.
– Ну, тогда держись крепко, – предупредил я и обнял её за плечи. – И закрой глаза. Откроешь, когда я скажу.
– А с открытыми нельзя?
– Льзя. Но тогда пропадёт эффект сюрприза.
Можно было, конечно, отправиться в Париж. Или, например, к тому же озеру Лох-Несс. Но я выбрал военный городок своего детства – место, куда меня забросило самый первый раз…
– Открывай, – сказал я, продолжая обнимать её за плечи.
– Ой… Что это?
– Речка. Лес. Небо. Мы на Украине, недалеко от Житомира. В этих местах прошла часть моего детства.
Это может показаться странным, но Маша как-то быстро поверила, что все это не гипноз и не ловкий фокус. А поверив, не преисполнилась восторженного любопытства и неуёмного энтузиазма, а, наоборот, вроде как погрустнела и опечалилась. Впрочем, речка моя и лес, тронутый первыми красками осени, ей понравились.
Здесь, действительно, было красиво. Мы побродили немного по берегу (в городок, знакомиться с Женькой Микуличем, решили пока не ходить – не то было настроение, да и не хотелось мне пока доказывать Женьке, что все рассказанное ему мною в ту ночь, чистая правда), подышали вкусным, совсем не похожим на московский, воздухом, дошли до переката, через который мы, мальчишки, перебирались когда-то на лесной левый берег за грибами и ягодами и вернулись обратно. Сразу в мою квартиру, чтобы не пугать случайных прохожих.
Следующие четыре дня прошли спокойно. В том смысле, что я, продолжая эксперименты со своим даром, неожиданно понял, что начинаю к нему привыкать. Нет, мне по-прежнему было интересно побывать везде и всюду, но сам факт перемещения уже не вызывал во мне тех чувств, которые я испытывал в самом начале.
Пользуясь системой веб-камер, я побывал там, где всегда мечтал побывать. Дышал водяной пылью Ниагары и с колотящимся сердцем заглядывал в бездну Великого Каньона. Сидел, попивая баночное пиво и покуривая сигаретку, на каменных скамьях Колизея. Бродил по кажущимися удивительно знакомыми и родными улочкам и площадям Иерусалима. Задрав голову, с благоговением оглядывал удивительные башни и порталы собора Саграда Фамилиа великого Гауди в Барселоне. Купался в тёплых морях и океанах, ел экзотические блюда, пил незнакомые вина и дивился разнообразию мира. Поначалу. Но уже к концу второго дня, сидя на открытой террасе какого-то парижского кафе за чашкой кофе, я понял, что эти кенгуриные скачки по шару Земли мне начинают надоедать. Любой мужчина (ну, или почти любой), наверное, хоть раз сидел перед телевизором и бездумно переключал каналы, скользя взглядом по обрывкам новостей, сюжетов, эпизодов, ток-шоу и клипов, улавливая слухом и тут же забывая чьи-то слова, какие-то звуки и шумы, осколки музыкальных фраз. Вот нечто подобное испытывал тогда и я. Только не экран телевизора мерцал передо мной, а самая, что ни на есть, реальная жизнь. Но только я выпадал из этой жизни. Праздный наблюдатель – и только. Даже не наблюдатель, а так, любопытствующий зевака, – огляделся, послушал, понюхал, дотронулся рукой, выпил кружку пива (чашку кофе, бокал вина, рюмку крепкого) и поскакал дальше.
Конечно, любая мечта требует исполнения. Не исполнившаяся мечта похожа на безответную любовь – так и щемит до конца жизни. Но одно дело щёлкнуть пальцами и мгновенно оказаться на вершине и совсем другое – упорно идти сквозь лёд, усталость и отчаяние к этой вершине долгие дни и, возможно, годы, чтобы, достигнув, понять: не только в покорении этой вершины счастье, главное счастье в том, что ты достиг какой-то вершины внутри себя и теперь готов идти к следующей. К достижению любой цели ведёт свой путь. И путь этот надо пройти от начала до конца, чтобы понять, стоишь ли ты этой цели. И стоит ли эта цель тебя.
Но не всё ещё было проверено и не все соблазны преодолены. Именно поэтому вечером второго дня я созвонился со знакомым костюмером с Мосфильма, а утром третьего, одевшись по моде десятых годов прошлого века, отправился в Москву. В лето 1912 года.
Воспользовался я все теми же номерами журналов «Советское фото» за 1975 год. Точнее одним из номеров, в котором были помещены очень чёткие и качественные (впрочем, в те времена серебра не жалели, да и технология съёмки была совершенно иной, так что все фотографии были качественными) снимки старой Москвы.
Да. Вот это было настоящее потрясение. Конечно, я был несколько подготовлен к нему недавним путешествием в таёжный посёлок 1974 года, но… именно, что несколько. Тридцать с лишним лет назад и почти сотня… между ними – эпоха, пропасть, в которой исчезли миллионы и миллионы душ со всеми их надеждами, любовями и верой в лучшее. Не годы – спрессованные века пролегли между этими датами. Эх, Россия…
Это была не просто другая Москва. Это была Москва другогомира, и мне в какой-то момент, в самом начале, даже показалось, что я не на Земле, а на какой-то иной планете. Очень похожей, но иной. Ходящей по кругу вокруг иного солнца за тысячи световых лет от моей родной солнечной системы. Дома, воздух, лица прохожих… Особенно лица и глаза. Не сливающиеся в одну массу, нет. Каждое – отдельно. Каждое – индивидуально. Каждое со своим выражением.
И ещё звуки. Не постоянный шум и гул мегаполиса, нет. Цоканье копыт по мостовой, крики разносчика газет, треск мотора одинокого авто, чей-то густой смех и отчётливый скрип сапог идущего навстречу городового…
И ещё запахи. Пахло кожей и смолой, конским навозом и свежевыпеченным хлебом, струганным деревом и человеческим потом, дымом и кофе и чем-то ещё – полузабытым или даже вовсе неизвестным. Если бы я взял с собой какую-нибудь знакомую собаку, она, наверное, сошла бы здесь с ума.
Да, это была волшебная прогулка. На все предметы как будто навели резкость, – я одинаково отчётливо различал маленькую родинку в уголке пухлых губ сидящей на скамейке с книгой на коленях девушки и вывеску «Трактиръ» (былым по синему) более чем в сотне метров от меня на другой стороне бульвара.
И всё-таки это была Москва. Да, совершенно другая, малоэтажная, тихая, сравнительно немноголюдная и сильно уменьшившаяся в размерах. Но Москва. Недаром говорят, что первое впечатление обманчиво. Уже через час, когда я присел на первую попавшуюся скамейку где-то на Сретенском бульваре отдохнуть и выкурить сигарету, какой-то с изрядного похмелья босяк нахальной московской скороговоркой попросил у меня пятак на поправку здоровья и не отставал до тех пор, пока не был совершенно чётко ясно и конкретно послан по матушке и в определённое место. После чего исчез, поглядев, как он выражался, на «барина» с явным уважением.
Чёрт его знает, может, я и дал бы ему тот пятак, будь он у меня. Но в тот момент в моих карманах лежало только три довольно простеньких золотых перстня не самой низкой пробы, купленных специально к этому дню в ювелирном магазине. Общий вес перстней составлял больше 27 граммов и ещё через час, проголодавшись и решившись (а чего, спрашивается, терять?), я обменял их на пятнадцать рублей ассигнациями и одну царскую золотую десятку с портретом императора Николая II на аверсе и двуглавым орлом на реверсе в первой попавшейся ювелирной лавке. Теперь у меня были деньги, и до вечера я успел с громадным удовольствием посетить один трактир 1-го разряда и один летний открытый ресторан в Лефортовском парке.
Н-да, вкусно можно было истратить пятнадцать рублей (золотую десятку я разменивать не стал) летом 1912 года в Первопрестольной! Не говоря уже о том, что сам факт траты денег в малознакомом городе – а в моём случае и в малознакомом времени! – всегда сближает того, кто тратит с тем, кто (или что) получает. Тратил я, получала Москва. И уже ближе к десяти часам вечера, когда закатные лучи солнца, пробившись сквозь листву деревьев Лефортовского парка, окрасили шампанское в моём бокале в тёмно-золотистые тона, мы с Москвой сблизились настолько, что я уже совершенно не понимал, как можно было несколько часов назад считать этотгород чужим, другим и вообще находящимся чуть ли не в ином мире. И потом, в светлых летних московских сумерках, неторопливо пересекая мост через Яузу и двигаясь по направлению к Елоховской церкви, я размышлял о том, что вот эта моя способность перемещаться во времени будет, пожалуй, гораздо интереснее и заманчивее просто умения мгновенно преодолевать любые расстояния. С точки зрения пользы себе и людям. Господи, сколько тайн истории можно раскрыть! Не всей, конечно, но, начиная со времён изобретения фотографии – точно. А уж о материальной пользе и говорить не приходится. Интересно, сколько нынче стоит золотая царская десятка, лежащая в моём кармане?
Разбудил меня настойчивый звонок в дверь. Накануне, проведя ещё один день в Москве 1912 года, я лёг за полночь. И теперь, открыв глаза, сразу понял, что ещё очень рано и я совершенно не выспался. Кто бы это мог быть… Вообще-то в Москве не принято ходить в гости без предварительного телефонного звонка. Тем более, в такую рань. Я поглядел на часы. Восемь. Чёрт знает что.
В дверь продолжали звонить.
Может, случилось что? Блин, как вставать не хочется…
Я встал, накинул на голое тело и халат и пошёл к двери.
– Кто там?
– Леонид, это я, Михаил, папа мальчика Кости, для которого вы достали лекарство. Откройте, пожалуйста!
Разумеется, я открыл. На пороге стоял Михаил, за спиной которого маячил необъятный телохранитель Дима.
– Можно войти? – спросил папа Кости.
– Да, входите. Что-то с Костей?
– Всё по порядку. Дима, жди меня здесь.
– Понял, – голос у могучего Димы оказался неожиданно тонким, и я не удержался от улыбки.
Мы прошли на кухню.
– Присаживайтесь, – сказал я, начиная нутром понимать, что с Костей все, скорее всего, нормально, а этот ранний визит мало приятного мне папы не сулит ничего, кроме проблем и неприятностей. – Вы меня разбудили.
– Так ведь днём вас не застать, – улыбнулся он. – Вот я и решил приехать пораньше. Чтобы, так сказать, наверняка.
– Так с Костей все хорошо?
– Да, спасибо. Лекарство помогло, как и ожидалось. Я к вам по другому делу.
– Ясно. Тогда подождите минуту – я умоюсь.
– Хорошо, умывайтесь, – разрешил он.
В ванной комнате я пустил воду и глянул на себя в зеркало. Оттуда на меня хмуро смотрел несколько встрёпанный, но уже совершенно проснувшийся довольно ещё молодой человек в тёмно-синем банном халате. Небритый.
– Спокойствие, – я постарался ему улыбнуться. – Только спокойствие. Как учил нас Карлсон, который живёт на крыше. Мы, конечно, не Карлсоны, но тоже кое-что умеем.
Я почистил зубы, умылся, не торопясь побрился и вернулся на кухню.
– Чай, кофе?
– Кофе, если можно.
– Отчего же нельзя?
Обычно дома я варю для себя кофе в джезве, но сейчас достал с полки растворимый.
– Итак? – я поставил перед ним полную чашку и уселся напротив. – Я вас слушаю.
Некоторое время он молчал, попивая мелкими глотками кофе и глядя на меня своими прозрачными бледно-голубыми глазами.
Меня помаленьку стала забирать злость. Какого…
– Леонид, – сказал он наконец. – Нам известно, что вы очень э-э… необычный человек. И в этой связи…
– Одну минуту, – перебил его я. – «Нам» – это кому?
– Значит, вы признаете, что человек вы необычный?
– Ерунда какая-то… каждый человек чем-то необычен.
– Вы прекрасно знаете, о чём я говорю.
– Понятия не имею, – пожал я плечами. – Вы, может, и знаете о чём говорите. Я же пока ни черта не понимаю. Опять же, вы не ответили на мой вопрос. Готов повторить. «Нам» – это кому?
– Нам – это мне и моим, скажем так, друзьям.
– Вот уж не думаю, что могу быть интересен вашим друзьям. – я сделал глоток кофе и закурил. – Или у них тоже больные дети, которым срочно нужно достать редкое лекарство?
– Нет. С их детьми, слава богу, всё в порядке.
– Рад слышать. А что же тогда у них не в порядке? Учтите, что бы это ни было, я вряд ли смогу им помочь.
– Почему?
– Потому что я не Санта-Клаус и не Дед Мороз. А также не добрый волшебник. Мне вполне хватает собственных забот.
– Ну, насчёт волшебника, вы, Лёня, пожалуй, прибедняетесь.
– Вы о лекарстве?
– Не только.
– ?
– Хорошо. – он поставил чашку на стол и наклонился ко мне. – Я предполагал, что вы не сразу пойдёте на контакт, поэтому буду откровенен…
– Давно пора, – я растянул губы в резиновой улыбке.
– Так вот. Мне всё известно о ваших необычайных, я бы даже сказал фантастических способностях. Неужели вы думали, что подобные вещи можно долго хранить в тайне? В общем, я предлагаю вам сотрудничество.
– Не понимаю о чём вы говорите, – я постарался как можно более естественно пожать плечами. – Какие такие фантастические способности? Извините, Михаил, но вас кто-то ввёл в заблуждение.
– Бросьте, Лёня. Я уже понял, что личность вы вполне самостоятельная и собственную свободу цените весьма высоко. Что ж, я сам такой и поэтому весьма вас за это уважаю. Но. Мне не очень хочется в этом признаваться, однако, вы меня сами вынуждаете. За вами велось наблюдение, Лёня. С того самого дня, когда мы расстались у больницы. И это наблюдение выявило любопытнейшие вещи.
– Интересно какие?
– Например, мне дословно известен ваш разговор с Машей в японском ресторане. Мой человек прятался за дверью в подсобку и все записал. Техника нынче такая, что позволяет это сделать без особого труда. Ну, а после разговора он, разумеется, последовал за вами и записал уже на видео ваше исчезновение со скамейки в парке. Достаточно? Могу ещё добавить. Хотите расскажу о вашей командировке в Ростовскую область и о тех странных событиях, которые там произошли? Разумеется, странных лишь для тех, кто не в курсе дела. Для вас, например, эти события странными не были, поскольку вы сами в них участвовали самым непосредственным образом. Кстати, вам большой привет от Ковригина.