Похоже, девушке больше нравится слушать, чем говорить, что не слишком для меня удобно. Но другого выхода нет — придется рассказывать.
— Долгое время домом для меня был небольшой городок на севере штата Нью-Йорк. Именно туда после смерти отца увезла меня мама.
— А после этого вы приезжали в Японию?
— Несколько раз. Когда я был в седьмом классе, бабушка и дедушка со стороны отца написали мне о программе международного обмена, участники которой могли целый семестр учиться в японской школе. К тому времени в Штатах мне уже порядком надоело. Я подал заявку и попал в Сайтаму Гаукен.
— На целый семестр? Ваша мама, наверное, очень скучала.
— Да, с одной стороны, да. А с другой — она смогла отдохнуть и уделить больше внимания работе. В то время со мной было непросто.
«Непросто» — слово очень удобное и емкое; не рассказывать же Мидори обо всех драках и дисциплинарных взысканиях!
— Ну и как вам школа?
Я колебался, не зная, что ответить: далеко не все воспоминания были приятными.
— Все оказалось сложнее, чем я ожидал. Мало того, что проявился акцент; узнав, что я наполовину американец, дети стали считать меня настоящим отморозком!
В темных глазах было столько сочувствия, что я со своими корыстными интересами показался себе Иудой-предателем.
— Я знаю, что такое вернуться на родину после долгого отсутствия, — тихо сказала Мидори. — Предвкушаешь теплый прием, а не получив его, понимаешь, что стал бездомным.
— К счастью, все уже в прошлом, — махнул рукой я, изображая равнодушие.
— А что случилось после школы?
— Вьетнам.
— Вьетнам? Вы слишком молоды... Как же так вышло?
— В армию я попал еще подростком, а война была в самом разгаре... — Я отдавал себе отчет, что рассказываю слишком много, но почему-то меня это не беспокоило.
— И сколько вы там прослужили?
— Три года.
— Первый раз слышу, чтобы призывали больше чем на год.
— Все правильно, но меня никто не призывал.
— Вы пошли добровольцем? — изумленно спросила Мидори.
Боже, я сто лет никому не рассказывал о Вьетнаме... Сначала было слишком страшно, а потом стало не с кем беседовать.
— Сейчас это кажется абсурдным, но я действительно пошел добровольцем. Хотелось доказать всем, а в первую очередь себе, что я настоящий американец, несмотря на цвет кожи. Воевать пришлось в Азии, и мне стало еще сложнее, но я не роптал. Мало того, брался за самые опасные задания...
Несколько секунд мы молчали, и первой заговорила Мидори:
— Это вьетнамские призраки не дают вам покоя?
— Да, некоторые из них пришли из Вьетнама, — ответил я.
У Мидори, видимо, есть табу, касающиеся малознакомых мужчин, а у меня — свои запреты, и относятся они к прошлому. Мы и так зашли слишком далеко.
Пальцы девушки сжимали бокал с виски, и неожиданно для себя я поднес их поближе к глазам.
— Типичные пальцы пианистки, тонкие, но очень сильные.
Ловкое движение — и теперь в качестве хироманта выступает Мидори.
— Хочешь узнать человека — взгляни на его руки. Я вижу бусидо. А судя по суставам... Чем вы занимаетесь? Дзюдо или, может, айкидо?
Бусидо — мужчина-воин. В моем случае — вечный солдат. Да, мозоли и поврежденные суставы выдали меня с головой... В том, как Мидори держала мои руки, не было ничего необычного, но сердце, по-видимому, считало иначе.
Испугавшись, что девушка может узнать больше, чем нужно, я поспешно отдернул руки.
— Сейчас только дзюдо. Удушающие захваты, броски — это как раз по мне. Тренируюсь в Кодокане: для дзюдоиста лучшего места не найти.
— Я знакома с Кодоканом, хотя сама несколько лет занималась айкидо.
— Зачем джазовой пианистке айкидо?
— Это было до джаза. Сейчас тренироваться не могу — берегу руки. В клуб я пришла после того, как начали третировать в школе. Отец взял меня с собой в Штаты, а по возвращении одноклассники приняли меня в штыки. Так что у нас с вами много общего.
— Айкидо помогло?
— Не сразу. Зато школьные обиды придавали тренировкам дополнительный стимул. Однажды какая-то девчонка схватила меня за руку, и я, выполнив подсечку, уложила ее прямо на песок в школьном дворе. С тех пор пыла у задир поубавилось. И очень хорошо, потому что, кроме той подсечки, я ничего не умела.
Я подивился упорству, которое от подсечки в школьном дворе привело ее на дорогу к славе.
Пальцы девушки снова легли на бокал с виски, а я любовался неспешной грацией ее движений: никакой суеты, ничего лишнего.
— Вы занимаетесь садо, — озвучил внезапную догадку я, имея в виду искусство чайной церемонии. Проводя изысканную, невероятно сложную церемонию, молодые девушки пытаются добиться максимально естественной элегантности в движениях и душевной гармонии. Каждый жест в садо имеет определенный смысл, не беспорядочное движение, а жест-символ, такой выразительный, что и слова не нужны.
— Занималась много лет назад без особого успеха, — призналась Мидори. — Неужели что-то чувствуется? Еще немного виски, и вы ничего не заметите.
— Тогда не пейте, — попросил я, заставляя себя не смотреть в темные глаза. — Я люблю садо.
— А что еще вы любите? — улыбнувшись, спросила девушка.
Что она задумала?
— Трудно сказать... Многое. Например, слушать и смотреть, как вы играете.
— Почему?
Я пригубил «Ардберг»; виски обожгло пищевод, мгновенно оживив кровь.
— Мне нравится, что вы всегда начинаете спокойно, а потом, полностью отдавшись музыке, обо всем забываете. Каждый раз вы рисуете образ, настолько живой, что ваши слушатели его видят. Словно управляя чужими душами, вы и их заставляете забыть об окружающем.
— А еще почему?
— Разве этого недостаточно? — рассмеялся я.
— Нет, ведь есть еще какие-то причины.
Я бездумно вертел в руках бокал, наблюдая за золотыми отблесками янтарной жидкости.
— По-моему, с помощью джаза вы пытаетесь что-то найти. Что-то неуловимое, потому что, несмотря на все усилия, цель всегда далека... В какой-то момент вы близки к отчаянию, и это отражается на музыке, а потом проходит все, кроме грусти. Но ваша грусть светла, в ней чувствуется смирение и житейская мудрость.
Уже в который раз я чувствовал, что становлюсь слишком откровенным. Откуда эта пассивность? Нужно срочно брать ситуацию под контроль!
— Такие слова — лучшая награда для любого музыканта, — после небольшой паузы сказала Мидори. — Я ведь не просто так выбрала джаз. Помню, однажды зимой, еще в Чибе, мне не спалось, и среди ночи я вышла на улицу. Была оттепель, и, сняв куртку, я долго сидела во дворе своей старой школы. Вокруг никого: только я, небо и темные силуэты деревьев. Тогда я впервые осознала: придет день, и я умру. Небо, луна и деревья останутся, а я исчезну, и на скамейке будет сидеть совсем другая девушка... Именно таков порядок вещей, но на глаза навернулись слезы, и я долго плакала. Все когда-нибудь кончается, и нужно смириться.
Неожиданно я вспомнил ее отца. Воистину все когда-нибудь кончается.
Мы долго молчали, и я попытайся сменить тему:
— Что имел в виду Кен, когда сказал, что вы были радикалкой?
Мидори осторожно глотнула «Ардберг».
— Кен — неисправимый романтик. Я была не радикалкой, а скорее мятежницей и бунтаркой.
— Против чего бунтовали?
— Боже, Джон, оглянитесь по сторонам! Что творится с Японией? ЛДП, бюрократы, куда они гонят страну?
— Да, проблемы есть, — признал я.
— Проблемы?.. Экономика катится к черту, людям нечем платить налоги, они боятся держать деньги в банках. А что делает правительство? Кое-как сокращает бюджетный дефицит и создает рабочие места на госпредприятиях. Знаете почему? Потому что все строительные объекты контролируются мафией с молчаливого согласия наших политиков. Страна залита цементом, места почти не осталось, а правительство строит и строит парковки, где никто не паркуется, мосты и дороги, по которым никто не ездит. Видели жуткие молы, что стоят вдоль побережья, якобы защищая от размывания? Исследования показывают, что эти чудища не предотвращают размывание, а наоборот, ему способствуют. Мы разрушаем экосистему, а коррумпированное министерство строительства процветает. А вы говорите «проблемы есть»!
— Думаю, Кен не так уж и не прав! — улыбнулся я. — Вы настоящая радикалка.
— Дело не в радикальных идеях, а в здравом смысле, — покачала головой Мидори. — Признайтесь, разве вас не раздражает существующее положение вещей? Вы не чувствуете себя обманутым?
— Иногда, — осторожно ответил я.
— А вот меня подобный расклад вещей страшно бесит! Именно это и имел в виду Кен.
— Простите, но разве ваш отец не был частью «подобного расклада» и «существующего положения»?
Повисла неловкая пауза.
— Ну, у нас были разногласия.
— Наверное, вы часто спорили.
— Да, долгое время мы вообще не могли найти общий язык.
— Однако помирились?
— Несколько месяцев назад у отца нашли рак легких, — грустно сказала Мидори. — После этого он пересмотрел свои приоритеты, но полностью восстановить отношения мы не успели.
Новость меня просто огорошила.
— У него был рак легких? А... хозяйка «Альфи» сказала, что инсульт.
— Несмотря на больное сердце, он много курил. В правительстве все курят, ему не хотелось быть белой вороной. Папа так сроднился с нашей чертовой системой, что отдал за нее жизнь.
— Рак легких — страшная вещь, — сказал я и пригубил виски. — Поэтому, умерев от инсульта, ваш отец не страдал.
Как же я ненавидел себя за лицемерие!
— Да, и это — единственное, что меня утешает.
— Простите за любопытство, но как именно изменились приоритеты вашего отца после того, как ему поставили страшный диагноз?
Мидори рассеянно смотрела вдаль.
— Если воспользоваться теорией Кена, то папа понял, что всю жизнь создавал проблемы и что пора их решать.
— Он успел что-нибудь сделать?
— Боюсь, нет, хотя он говорил, что перед смертью очень хочет сделать что-то хорошее. Изменилось его мировоззрение, и для меня это самое главное.
— А почему вы уверены, что он ничего не успел?
— О чем это вы? — настороженно спросила Мидори.
— Представьте, вашему отцу ставят страшный диагноз. Ему хочется сделать что-то полезное, чтобы исправить ошибки прошлого. Думаете, он что-нибудь успел?
— Я не совсем понимаю, о чем вы, — твердо сказала Мидори, и я снова натолкнулся на неприступную стену.
— Помните, о чем вы говорили в «Цуте»? Что делать, если в чем-то раскаиваешься, а исправить нет времени?
— Трудно сказать, у каждого по-разному.
Ну же, Мидори, помоги мне!
— Что же мог предпринять ваш отец? На что мог решиться, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах?
— Не знаю...
Знаешь, милая, знаешь, недаром же с тобой встречался журналист! Знаешь, но молчишь!
— Раз он хотел решать проблемы, то, может, попробовал как-то повлиять на своих коллег?
Мидори не ответила, и я решил, что попал точно в цель. Теперь нужно быть осторожнее, иначе девушка замкнется и больше ничего не расскажет.
— Вы спрашиваете, потому что сами о чем-то сожалеете? — неожиданно спросила Мидори.
Я испуганно поднял глаза. Да, в проницательности ей не откажешь! Зато появляется отличный предлог продолжить расспросы.
— Не знаю...
— Почему бы вам не рассказать все, как есть?
Ощущения примерно такие же, как после подсечки в айкидо.
— Нет, — глухо ответил я. — Не могу!
— Неужели со мной так трудно?
— Как раз наоборот, — улыбнулся я. — В этом-то вся проблема.
— Вы странный человек, Джон, — вздохнула Мидори. — Боитесь рассказывать о себе...
— Нет, просто вы мне гораздо интереснее.
— Точнее, мой отец.
— Ну, мне казалось, его опыт может быть полезным.
— Чему-то приходится учиться самостоятельно.
— Тоже верно, но я стараюсь пользоваться и чужим. Простите, если показался назойливым.
— Ничего страшного, — улыбнулась Мидори. — Только все эти события случились недавно...
— Да, конечно, — кивнул я, понимая, что разговор окончен. — Наверное, вам пора домой.
Интересная ситуация! С одной стороны, мы явно нравимся друг другу, и вполне вероятно, что Мидори пригласит меня на чашечку кофе. Если такое случится, я смогу осмотреть ее квартиру. Придется быть очень осторожным, чтобы не наделать глупостей.
Но с другой — если девушка не пригласит подняться, все попытки набиться в гости будут расцениваться как намеки на постель. Отпускать Мидори одну просто нельзя: ее адрес прекрасно известен Бенни.
Поблагодарив Сатох-сана за гостеприимство и знакомство со старым «Ардбергом», я оплатил счет, и мы окунулись в ночную прохладу Омотесандо. Улицы почти опустели.
— Вам в какую сторону? — спросила Мидори. — Отсюда я обычно хожу пешком.
— Я провожу вас, если не возражаете.
— Не стоит...
— Прошу вас, Мидори, мне бы очень хотелось! — умоляюще проговорил я, думая о сообщении Бенни.
— Хорошо, — улыбнулась девушка.
До ее дома мы дошли минут за пятнадцать, никакого «хвоста» я не заметил. Наверное, неудивительно, раз Темный Костюм исчез со сцены.
Вот и входная дверь. Мидори достала ключи и повернулась ко мне.
— Ну что же...
Это вежливый намек на прощание. Значит, на кофе меня не пригласят...
— С вами все будет в порядке?
Девушка понимающе на меня посмотрела, хотя об истинной причине столь настойчивого интереса не догадывалась.
— Конечно, я ведь здесь живу.
— Хорошо, а телефон у вас есть? — Номер мне давно известен, но нужно же как-то поддержать знакомство.
— Нет, к сожалению, нет.
Да, все хуже, чем я думал.
— Ясно, вы сторонница луддитов[4]. Ладно, если что, подайте дымовой сигнал, договорились?
Мидори захихикала.
— Я пошутила! Пятьсот двадцать семь — пятьдесят шесть — четыреста пятьдесят шесть.
— Спасибо! Можно иногда вам звонить?
«Например, минут через пять, чтобы проверить, что в квартире чисто?»
— Конечно, буду очень рада.
Вытащив из кармана ручку, я записал на запястье номер.
Мидори наклонила голову и улыбнулась. Похоже, она ждет поцелуя!
Решительно повернувшись, я шагнул на подъездную дорожку.
— Джон? — окликнула девушка.
— Да?
— Судя по тому, как вы меня расспрашивали, вы тоже радикал.
В голове завертелось несколько вариантов оправдания, однако здесь они не подойдут.
— Спокойной ночи, Мидори! — только и сказал я.
Пройдя несколько метров, я оглянулся, но она уже вошла в дом.
11
— Долгое время домом для меня был небольшой городок на севере штата Нью-Йорк. Именно туда после смерти отца увезла меня мама.
— А после этого вы приезжали в Японию?
— Несколько раз. Когда я был в седьмом классе, бабушка и дедушка со стороны отца написали мне о программе международного обмена, участники которой могли целый семестр учиться в японской школе. К тому времени в Штатах мне уже порядком надоело. Я подал заявку и попал в Сайтаму Гаукен.
— На целый семестр? Ваша мама, наверное, очень скучала.
— Да, с одной стороны, да. А с другой — она смогла отдохнуть и уделить больше внимания работе. В то время со мной было непросто.
«Непросто» — слово очень удобное и емкое; не рассказывать же Мидори обо всех драках и дисциплинарных взысканиях!
— Ну и как вам школа?
Я колебался, не зная, что ответить: далеко не все воспоминания были приятными.
— Все оказалось сложнее, чем я ожидал. Мало того, что проявился акцент; узнав, что я наполовину американец, дети стали считать меня настоящим отморозком!
В темных глазах было столько сочувствия, что я со своими корыстными интересами показался себе Иудой-предателем.
— Я знаю, что такое вернуться на родину после долгого отсутствия, — тихо сказала Мидори. — Предвкушаешь теплый прием, а не получив его, понимаешь, что стал бездомным.
— К счастью, все уже в прошлом, — махнул рукой я, изображая равнодушие.
— А что случилось после школы?
— Вьетнам.
— Вьетнам? Вы слишком молоды... Как же так вышло?
— В армию я попал еще подростком, а война была в самом разгаре... — Я отдавал себе отчет, что рассказываю слишком много, но почему-то меня это не беспокоило.
— И сколько вы там прослужили?
— Три года.
— Первый раз слышу, чтобы призывали больше чем на год.
— Все правильно, но меня никто не призывал.
— Вы пошли добровольцем? — изумленно спросила Мидори.
Боже, я сто лет никому не рассказывал о Вьетнаме... Сначала было слишком страшно, а потом стало не с кем беседовать.
— Сейчас это кажется абсурдным, но я действительно пошел добровольцем. Хотелось доказать всем, а в первую очередь себе, что я настоящий американец, несмотря на цвет кожи. Воевать пришлось в Азии, и мне стало еще сложнее, но я не роптал. Мало того, брался за самые опасные задания...
Несколько секунд мы молчали, и первой заговорила Мидори:
— Это вьетнамские призраки не дают вам покоя?
— Да, некоторые из них пришли из Вьетнама, — ответил я.
У Мидори, видимо, есть табу, касающиеся малознакомых мужчин, а у меня — свои запреты, и относятся они к прошлому. Мы и так зашли слишком далеко.
Пальцы девушки сжимали бокал с виски, и неожиданно для себя я поднес их поближе к глазам.
— Типичные пальцы пианистки, тонкие, но очень сильные.
Ловкое движение — и теперь в качестве хироманта выступает Мидори.
— Хочешь узнать человека — взгляни на его руки. Я вижу бусидо. А судя по суставам... Чем вы занимаетесь? Дзюдо или, может, айкидо?
Бусидо — мужчина-воин. В моем случае — вечный солдат. Да, мозоли и поврежденные суставы выдали меня с головой... В том, как Мидори держала мои руки, не было ничего необычного, но сердце, по-видимому, считало иначе.
Испугавшись, что девушка может узнать больше, чем нужно, я поспешно отдернул руки.
— Сейчас только дзюдо. Удушающие захваты, броски — это как раз по мне. Тренируюсь в Кодокане: для дзюдоиста лучшего места не найти.
— Я знакома с Кодоканом, хотя сама несколько лет занималась айкидо.
— Зачем джазовой пианистке айкидо?
— Это было до джаза. Сейчас тренироваться не могу — берегу руки. В клуб я пришла после того, как начали третировать в школе. Отец взял меня с собой в Штаты, а по возвращении одноклассники приняли меня в штыки. Так что у нас с вами много общего.
— Айкидо помогло?
— Не сразу. Зато школьные обиды придавали тренировкам дополнительный стимул. Однажды какая-то девчонка схватила меня за руку, и я, выполнив подсечку, уложила ее прямо на песок в школьном дворе. С тех пор пыла у задир поубавилось. И очень хорошо, потому что, кроме той подсечки, я ничего не умела.
Я подивился упорству, которое от подсечки в школьном дворе привело ее на дорогу к славе.
Пальцы девушки снова легли на бокал с виски, а я любовался неспешной грацией ее движений: никакой суеты, ничего лишнего.
— Вы занимаетесь садо, — озвучил внезапную догадку я, имея в виду искусство чайной церемонии. Проводя изысканную, невероятно сложную церемонию, молодые девушки пытаются добиться максимально естественной элегантности в движениях и душевной гармонии. Каждый жест в садо имеет определенный смысл, не беспорядочное движение, а жест-символ, такой выразительный, что и слова не нужны.
— Занималась много лет назад без особого успеха, — призналась Мидори. — Неужели что-то чувствуется? Еще немного виски, и вы ничего не заметите.
— Тогда не пейте, — попросил я, заставляя себя не смотреть в темные глаза. — Я люблю садо.
— А что еще вы любите? — улыбнувшись, спросила девушка.
Что она задумала?
— Трудно сказать... Многое. Например, слушать и смотреть, как вы играете.
— Почему?
Я пригубил «Ардберг»; виски обожгло пищевод, мгновенно оживив кровь.
— Мне нравится, что вы всегда начинаете спокойно, а потом, полностью отдавшись музыке, обо всем забываете. Каждый раз вы рисуете образ, настолько живой, что ваши слушатели его видят. Словно управляя чужими душами, вы и их заставляете забыть об окружающем.
— А еще почему?
— Разве этого недостаточно? — рассмеялся я.
— Нет, ведь есть еще какие-то причины.
Я бездумно вертел в руках бокал, наблюдая за золотыми отблесками янтарной жидкости.
— По-моему, с помощью джаза вы пытаетесь что-то найти. Что-то неуловимое, потому что, несмотря на все усилия, цель всегда далека... В какой-то момент вы близки к отчаянию, и это отражается на музыке, а потом проходит все, кроме грусти. Но ваша грусть светла, в ней чувствуется смирение и житейская мудрость.
Уже в который раз я чувствовал, что становлюсь слишком откровенным. Откуда эта пассивность? Нужно срочно брать ситуацию под контроль!
— Такие слова — лучшая награда для любого музыканта, — после небольшой паузы сказала Мидори. — Я ведь не просто так выбрала джаз. Помню, однажды зимой, еще в Чибе, мне не спалось, и среди ночи я вышла на улицу. Была оттепель, и, сняв куртку, я долго сидела во дворе своей старой школы. Вокруг никого: только я, небо и темные силуэты деревьев. Тогда я впервые осознала: придет день, и я умру. Небо, луна и деревья останутся, а я исчезну, и на скамейке будет сидеть совсем другая девушка... Именно таков порядок вещей, но на глаза навернулись слезы, и я долго плакала. Все когда-нибудь кончается, и нужно смириться.
Неожиданно я вспомнил ее отца. Воистину все когда-нибудь кончается.
Мы долго молчали, и я попытайся сменить тему:
— Что имел в виду Кен, когда сказал, что вы были радикалкой?
Мидори осторожно глотнула «Ардберг».
— Кен — неисправимый романтик. Я была не радикалкой, а скорее мятежницей и бунтаркой.
— Против чего бунтовали?
— Боже, Джон, оглянитесь по сторонам! Что творится с Японией? ЛДП, бюрократы, куда они гонят страну?
— Да, проблемы есть, — признал я.
— Проблемы?.. Экономика катится к черту, людям нечем платить налоги, они боятся держать деньги в банках. А что делает правительство? Кое-как сокращает бюджетный дефицит и создает рабочие места на госпредприятиях. Знаете почему? Потому что все строительные объекты контролируются мафией с молчаливого согласия наших политиков. Страна залита цементом, места почти не осталось, а правительство строит и строит парковки, где никто не паркуется, мосты и дороги, по которым никто не ездит. Видели жуткие молы, что стоят вдоль побережья, якобы защищая от размывания? Исследования показывают, что эти чудища не предотвращают размывание, а наоборот, ему способствуют. Мы разрушаем экосистему, а коррумпированное министерство строительства процветает. А вы говорите «проблемы есть»!
— Думаю, Кен не так уж и не прав! — улыбнулся я. — Вы настоящая радикалка.
— Дело не в радикальных идеях, а в здравом смысле, — покачала головой Мидори. — Признайтесь, разве вас не раздражает существующее положение вещей? Вы не чувствуете себя обманутым?
— Иногда, — осторожно ответил я.
— А вот меня подобный расклад вещей страшно бесит! Именно это и имел в виду Кен.
— Простите, но разве ваш отец не был частью «подобного расклада» и «существующего положения»?
Повисла неловкая пауза.
— Ну, у нас были разногласия.
— Наверное, вы часто спорили.
— Да, долгое время мы вообще не могли найти общий язык.
— Однако помирились?
— Несколько месяцев назад у отца нашли рак легких, — грустно сказала Мидори. — После этого он пересмотрел свои приоритеты, но полностью восстановить отношения мы не успели.
Новость меня просто огорошила.
— У него был рак легких? А... хозяйка «Альфи» сказала, что инсульт.
— Несмотря на больное сердце, он много курил. В правительстве все курят, ему не хотелось быть белой вороной. Папа так сроднился с нашей чертовой системой, что отдал за нее жизнь.
— Рак легких — страшная вещь, — сказал я и пригубил виски. — Поэтому, умерев от инсульта, ваш отец не страдал.
Как же я ненавидел себя за лицемерие!
— Да, и это — единственное, что меня утешает.
— Простите за любопытство, но как именно изменились приоритеты вашего отца после того, как ему поставили страшный диагноз?
Мидори рассеянно смотрела вдаль.
— Если воспользоваться теорией Кена, то папа понял, что всю жизнь создавал проблемы и что пора их решать.
— Он успел что-нибудь сделать?
— Боюсь, нет, хотя он говорил, что перед смертью очень хочет сделать что-то хорошее. Изменилось его мировоззрение, и для меня это самое главное.
— А почему вы уверены, что он ничего не успел?
— О чем это вы? — настороженно спросила Мидори.
— Представьте, вашему отцу ставят страшный диагноз. Ему хочется сделать что-то полезное, чтобы исправить ошибки прошлого. Думаете, он что-нибудь успел?
— Я не совсем понимаю, о чем вы, — твердо сказала Мидори, и я снова натолкнулся на неприступную стену.
— Помните, о чем вы говорили в «Цуте»? Что делать, если в чем-то раскаиваешься, а исправить нет времени?
— Трудно сказать, у каждого по-разному.
Ну же, Мидори, помоги мне!
— Что же мог предпринять ваш отец? На что мог решиться, чтобы хоть как-то оправдаться в собственных глазах?
— Не знаю...
Знаешь, милая, знаешь, недаром же с тобой встречался журналист! Знаешь, но молчишь!
— Раз он хотел решать проблемы, то, может, попробовал как-то повлиять на своих коллег?
Мидори не ответила, и я решил, что попал точно в цель. Теперь нужно быть осторожнее, иначе девушка замкнется и больше ничего не расскажет.
— Вы спрашиваете, потому что сами о чем-то сожалеете? — неожиданно спросила Мидори.
Я испуганно поднял глаза. Да, в проницательности ей не откажешь! Зато появляется отличный предлог продолжить расспросы.
— Не знаю...
— Почему бы вам не рассказать все, как есть?
Ощущения примерно такие же, как после подсечки в айкидо.
— Нет, — глухо ответил я. — Не могу!
— Неужели со мной так трудно?
— Как раз наоборот, — улыбнулся я. — В этом-то вся проблема.
— Вы странный человек, Джон, — вздохнула Мидори. — Боитесь рассказывать о себе...
— Нет, просто вы мне гораздо интереснее.
— Точнее, мой отец.
— Ну, мне казалось, его опыт может быть полезным.
— Чему-то приходится учиться самостоятельно.
— Тоже верно, но я стараюсь пользоваться и чужим. Простите, если показался назойливым.
— Ничего страшного, — улыбнулась Мидори. — Только все эти события случились недавно...
— Да, конечно, — кивнул я, понимая, что разговор окончен. — Наверное, вам пора домой.
Интересная ситуация! С одной стороны, мы явно нравимся друг другу, и вполне вероятно, что Мидори пригласит меня на чашечку кофе. Если такое случится, я смогу осмотреть ее квартиру. Придется быть очень осторожным, чтобы не наделать глупостей.
Но с другой — если девушка не пригласит подняться, все попытки набиться в гости будут расцениваться как намеки на постель. Отпускать Мидори одну просто нельзя: ее адрес прекрасно известен Бенни.
Поблагодарив Сатох-сана за гостеприимство и знакомство со старым «Ардбергом», я оплатил счет, и мы окунулись в ночную прохладу Омотесандо. Улицы почти опустели.
— Вам в какую сторону? — спросила Мидори. — Отсюда я обычно хожу пешком.
— Я провожу вас, если не возражаете.
— Не стоит...
— Прошу вас, Мидори, мне бы очень хотелось! — умоляюще проговорил я, думая о сообщении Бенни.
— Хорошо, — улыбнулась девушка.
До ее дома мы дошли минут за пятнадцать, никакого «хвоста» я не заметил. Наверное, неудивительно, раз Темный Костюм исчез со сцены.
Вот и входная дверь. Мидори достала ключи и повернулась ко мне.
— Ну что же...
Это вежливый намек на прощание. Значит, на кофе меня не пригласят...
— С вами все будет в порядке?
Девушка понимающе на меня посмотрела, хотя об истинной причине столь настойчивого интереса не догадывалась.
— Конечно, я ведь здесь живу.
— Хорошо, а телефон у вас есть? — Номер мне давно известен, но нужно же как-то поддержать знакомство.
— Нет, к сожалению, нет.
Да, все хуже, чем я думал.
— Ясно, вы сторонница луддитов[4]. Ладно, если что, подайте дымовой сигнал, договорились?
Мидори захихикала.
— Я пошутила! Пятьсот двадцать семь — пятьдесят шесть — четыреста пятьдесят шесть.
— Спасибо! Можно иногда вам звонить?
«Например, минут через пять, чтобы проверить, что в квартире чисто?»
— Конечно, буду очень рада.
Вытащив из кармана ручку, я записал на запястье номер.
Мидори наклонила голову и улыбнулась. Похоже, она ждет поцелуя!
Решительно повернувшись, я шагнул на подъездную дорожку.
— Джон? — окликнула девушка.
— Да?
— Судя по тому, как вы меня расспрашивали, вы тоже радикал.
В голове завертелось несколько вариантов оправдания, однако здесь они не подойдут.
— Спокойной ночи, Мидори! — только и сказал я.
Пройдя несколько метров, я оглянулся, но она уже вошла в дом.
11
Тихо, как мышь, я проскользнул на автостоянку напротив дома Мидори. Стараясь держаться подальше от яркого, льющегося из окон света, я смотрел, как девушка стоит у лифта. Двери открылись, и она вошла.
В холле никого, так что, если незваные гости не притаились в квартире, ночь пройдет спокойно.
Достав приборчик Гарри, я подключился к домашнему телефону Мидори.
Тишина, а через минуту заскрежетал замок и хлопнула дверь. Шорох легких шагов, наверное, Мидори, а затем еще шаги, и, судя по звуку, там несколько человек. Испуганный крик...
— Послушайте, не надо кричать. Вы в безопасности. Мы расследуем дело государственной важности. Приходится соблюдать максимальную осторожность. Постарайтесь понять.
— Покажите... Покажите ваши удостоверения! — пролепетала перепуганная Мидори.
— Нет времени! Мы просто зададим вам пару вопросов и тут же уйдем.
— Покажите удостоверения, — гораздо увереннее потребовала девушка, — или я начну кричать. Стены здесь очень тонкие, я разбужу всех соседей!
Какая умница: смелая и решительная, сразу сообразила, что делать!
— Пожалуйста, не надо шуметь! — попросил вкрадчивый голос, а затем я услышал громкий шлепок. Негодяи распустили руки! Нужно срочно что-то делать!
— Какого черта вам надо? — тяжело дыша, спросила Мидори.
— В день смерти ваш отец нес с собой нечто ценное. Сейчас эта вещь у вас, мы пришли ее забрать.
— Не понимаю, о чем вы...
Еще одна пощечина. Черт!
Без ключа в дом мне не проникнуть. Даже если кто-то откроет дверь подъезда, а я скользну внутрь, как попасть в квартиру? Может, выбить дверь... Да, и навстречу выйдут четверо громил и тут же вытрясут из меня всю душу!
Отключив прослушивание, я набрал номер Мидори. После третьего гудка сработал автоответчик.
Выругавшись, я принялся набирать снова.
Пусть эти сволочи нервничают! Если проявить настойчивость, они могут дать Мидори ответить, чтобы не возбуждать лишних подозрений.
После пятой попытки девушка взяла трубку.
— Слушаю, — дрожащим голосом пролепетала она.
— Мидори, это Джон! Знаю, вы не можете говорить и что у вас в квартире посторонние. А сейчас скажите: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».
— Что?
— Просто скажите вслух: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».
— Нет, бабушка... Я одна, со мной нет никакого мужчины.
— Умница, а сейчас скажите: «Нет, приходить не надо, со мной никого нет».
— Нет, приходить не надо, со мной никого нет.
Думаю, этим ребятам не терпится убраться подобру-поздорову!
— Отлично. Продолжайте спорить с бабушкой, ладно? Эти люди не из полиции, как вы, наверное, уже поняли. Я помогу, но для этого вам нужно выбраться из дома. Скажите им, что в день смерти у вашего отца были с собой документы и они спрятаны у него на квартире. Пообещайте, что пойдете с ними и покажете. Мол, описать тайник не можете, а на месте сразу сориентируетесь.
— Бабушка, ты зря волнуешься!
— Буду ждать вас на улице, — сказал я и отсоединился.
В какую сторону они пойдут? Где устроить засаду? Мои сомнения разрешила скрюченная от ревматизма старуха, решившая среди ночи вынести мусор. Дверь открылась, и я быстрее пули пронесся мимо перепуганной бабули.
Мидори жила на третьем этаже, и я со всех ног понесся по лестнице. Мертвая тишина, а потом где-то в конце коридора хлопнула дверь.
Приоткрыв дверь на этаж, я снял с брелка зеркало и постарался рассмотреть, что делается в коридоре.
Из квартиры вышел высокий японец, огляделся по сторонам и кивнул. Затем появилась Мидори, а следом за ней второй японец, бесцеремонно державший ее за плечи.
Еще раз проверив коридор, высокий повел свой конвой прямо ко мне. Закрыв дверь, я снова посмотрел в зеркальце. Совсем рядом висит пенный огнетушитель. Я быстро оторвал его от стены и притаился справа от двери. Содрав пломбу, я приподнял форсунку.
Медленно тянулись секунды. Шаги ближе и ближе...
Тяжело дыша, я впился пальцами в рычаг.
На сотую долю секунды мне показалось, что дверь открывается. Но все получилось не так — конвой прошел мимо.
Черт, я думал, что они пойдут по лестнице! Я снова приоткрыл дверь и стал следить за ними в зеркальце. Мужчины зажали девушку в тиски, и один что-то держал у ее спины: пистолет или нож.
Незаметно к ним не подойти: меня услышат, а если у них оружие, то вообще ничего не получится.
Бегом на первый этаж!.. Очутившись в холле, я притаился у высокой колонны. Лифт совсем рядом! Прижав огнетушитель к груди, я снова достал зеркальце.
Они приехали через полминуты и вышли, сбившись в плотную группу. В войсках особого назначения учат, что таким образом двигаться нельзя: легко попасть в засаду или подорваться на мине. Эти парни явно боятся, что Мидори сбежит.
Спрятав зеркальце и брелок в карман, я весь обратился в слух. Когда, по моим подсчетам, нас разделяла пара сантиметров, с оглушительным «Кийя!» я выскочил из-за колонны и нажал на рычаг.
Не случилось ровным счетом ничего. Огнетушитель икнул и негромко зашипел.
Высокий японец удивленно раскрыл рот и стал что-то искать в кармане пиджака. Желая его опередить, я грозно поднял перевернутый огнетушитель. Из недр кармана вынырнул короткоствольный пистолет. Шагнув вперед, я ударил огнетушителем прямо по лицу врага. Раздался негромкий треск, и, словно куль с мукой, наймит Бенни осел на Мидори и своего сообщника, а пистолет с грохотом упал на пол.
Оттолкнув потерявшую равновесие девушку, на меня бросился второй бандит. Надо же, и у него пистолет!.. На этот раз огнетушитель будет ядром! Я вложил в толчок всю силу, сбил бандита с ног и, не желая останавливаться на полпути, бросился на поверженного врага и вырвал из рук пистолет. Не успел бедняга прикрыть лицо руками, как я врезал ему по уху. Что-то хрустнуло, и бандит перестал сопротивляться.
Я повернулся к первому бандиту, он не шевелился. Лицо бледное как мел.
К Мидори я так и не успел: к ней бросился третий головорез, до этого скрывавшийся в лифте. Схватив девушку за шею, он выставил ее перед собой как живой щит, а другой рукой стал шарить в кармане, пытаясь нащупать пистолет. «Пушку» я так и не увидел: вырвавшись из объятий, ловкая Мидори схватила наемника за левую руку и провела захват. Парень не сплоховал и, вращаясь в противоположном направлении, высвободил руку. Но я не дал ему опомниться и, подражая Бэкхему, сильно пнул в голову. Удивительно, как выдержала шея!
Перепуганная Мидори смотрел на меня во все глаза.
— Вы в порядке? — спросил я, осторожно коснувшись ее руки. — Эти бандиты ничего вам не сделали?
Девушка покачала головой.
— Они сказали, что из полиции, но ни удостоверений, ни значков не показали... Зачем эти люди пробрались в мою квартиру? Кто они? А как вы узнали, что со мной что-то не так?
Бережно держа за руку, я повел Мидори к стеклянным дверям, то и дело оглядываясь по сторонам.
— Я видел их в «Синем клоуне», — пояснил я, жестом попросив Мидори прибавить шагу. — В баре этих людей не было, вот я и решил, что они пробрались к вам в квартиру.
— Вы видели их в «Синем клоуне»? Что они хотели? А вы-то кто такой?
— Ваш друг. Я случайно узнал, что вам угрожает опасность, и хочу помочь. Подробности сообщу позже, а сейчас позвольте отвести вас в более безопасное место.
— В безопасное место? — переспросила Мидори и, остановившись у дверей, посмотрела на троих бандитов, лица которых превратились в кровавое месиво.
— Обещаю все вам объяснить, только чуть позже. Поймите, ваша жизнь в опасности, и я не смогу помочь, если вы мне не поверите. Поговорим в другом месте, ладно?
Инфракрасный сенсор среагировал на наше приближение, и стеклянные двери раскрылись.
— Куда же мы пойдем?
— Туда, где вас никто не будет искать. Например, в какой-нибудь отель.
Бандит, которому я разбил лицо ногой, застонал и попытался встать на четвереньки. Пришлось вернуться и нанести еще один удар.
— Мидори, нельзя терять ни минуты. Вы должны мне довериться, пожалуйста!
Двери автоматически закрылись.
Очень хотелось обыскать бандитов: а вдруг найдется удостоверение личности? Но в тот момент гораздо важнее было увести девушку.
— Как же я могу вам доверять? — покачала головой Мидори, однако сопротивляться не стала и шагнула к дверям.
— Положитесь на интуицию, она подскажет, что делать.
Наконец мы вышли из дома, и, осмотревшись, я заметил невысокого уродливого японца, притаившегося метрах в пяти от входной двери. Нос у него был почти плоский — разбивали столько раз, что хозяин махнул на него рукой. Коротышка видел, что произошло в фойе, и явно не знал, что делать. Похоже, это не простой любитель ночных прогулок. Скорее всего он работает с теми тремя...
Я повел девушку направо, подальше от типа с разбитым носом.
— Как вы догадались, что у меня в квартире посторонние? — спросила Мидори. — Как вы вообще обо всем узнали?
— Так вышло, — буркнул я, уже в который раз оглядываясь по сторонам. — Подумайте, если бы я был заодно с теми типами, то разве стал бы звонить? Пожалуйста, позвольте вам помочь! Я очень не хочу, чтобы вы пострадали. Это единственная причина, по которой я здесь.
Обернувшись, я заметил, как плосконосый со всех ног бросился в фойе — наверняка чтобы привести в чувство своих дружков.
Если эти типы с самого начала хотели куда-то везти Мидори, то у них должна быть машина. Автомобилей у дома более чем достаточно, но как узнать, который принадлежит этим головорезам?
— Они говорили, куда собираются везти вас? — спросил я. — Или кто их послал?
— Нет, назвались полицейскими, и все.
— Понятно...
Черт, где бандиты могли оставить машину? Сколько их: четверо или больше? Нужно уходить, и как можно быстрее, тогда сообщники сами себя обнаружат.
Мы стремительно пересекли стоянку и, выйдя на Омотесандо-дори, поймали такси. Водитель отвезет нас в Сибуйю, к супермаркету «Сейбу». Улицы опустели; как ни смотрел я в окна, никакой погони не заметил.
Наверное, в такой ситуации лучше всего укрыться в лав-отеле. Лав-отель — чисто японское ноу-хау, порожденное острой нехваткой жилья. Семьи ютятся в крошечных квартирках, и маме с папой негде пообщаться... Вот и приходится идти в лав-отель, где номера сдаются посуточно и почасно, можно платить наличными, и никто не требует паспорт. В некоторых заведениях есть тематические номера, воссоздающие атмосферу римских купален, американского ранчо и парижского борделя.
Кроме нехватки жилья, появлению лав-отелей способствовали некоторые особенности национального характера. Друзей, какими бы близкими они ни были, в Японии домой приглашают намного реже, чем, например, в Штатах. А молодые женщины допускают мужчин к телу куда раньше, чем за порог собственного дома.
Те, кто охотится за Мидори, совсем не глупы и могут догадаться, куда мы отправились среди ночи. По крайней мере я бы на их месте тут же подумал о лав-отеле. Но подобных заведений в Токио больше десяти тысяч, так что найти нас будет не так-то просто.
В холле никого, так что, если незваные гости не притаились в квартире, ночь пройдет спокойно.
Достав приборчик Гарри, я подключился к домашнему телефону Мидори.
Тишина, а через минуту заскрежетал замок и хлопнула дверь. Шорох легких шагов, наверное, Мидори, а затем еще шаги, и, судя по звуку, там несколько человек. Испуганный крик...
— Послушайте, не надо кричать. Вы в безопасности. Мы расследуем дело государственной важности. Приходится соблюдать максимальную осторожность. Постарайтесь понять.
— Покажите... Покажите ваши удостоверения! — пролепетала перепуганная Мидори.
— Нет времени! Мы просто зададим вам пару вопросов и тут же уйдем.
— Покажите удостоверения, — гораздо увереннее потребовала девушка, — или я начну кричать. Стены здесь очень тонкие, я разбужу всех соседей!
Какая умница: смелая и решительная, сразу сообразила, что делать!
— Пожалуйста, не надо шуметь! — попросил вкрадчивый голос, а затем я услышал громкий шлепок. Негодяи распустили руки! Нужно срочно что-то делать!
— Какого черта вам надо? — тяжело дыша, спросила Мидори.
— В день смерти ваш отец нес с собой нечто ценное. Сейчас эта вещь у вас, мы пришли ее забрать.
— Не понимаю, о чем вы...
Еще одна пощечина. Черт!
Без ключа в дом мне не проникнуть. Даже если кто-то откроет дверь подъезда, а я скользну внутрь, как попасть в квартиру? Может, выбить дверь... Да, и навстречу выйдут четверо громил и тут же вытрясут из меня всю душу!
Отключив прослушивание, я набрал номер Мидори. После третьего гудка сработал автоответчик.
Выругавшись, я принялся набирать снова.
Пусть эти сволочи нервничают! Если проявить настойчивость, они могут дать Мидори ответить, чтобы не возбуждать лишних подозрений.
После пятой попытки девушка взяла трубку.
— Слушаю, — дрожащим голосом пролепетала она.
— Мидори, это Джон! Знаю, вы не можете говорить и что у вас в квартире посторонние. А сейчас скажите: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».
— Что?
— Просто скажите вслух: «Нет, бабушка, я одна. Со мной нет никакого мужчины».
— Нет, бабушка... Я одна, со мной нет никакого мужчины.
— Умница, а сейчас скажите: «Нет, приходить не надо, со мной никого нет».
— Нет, приходить не надо, со мной никого нет.
Думаю, этим ребятам не терпится убраться подобру-поздорову!
— Отлично. Продолжайте спорить с бабушкой, ладно? Эти люди не из полиции, как вы, наверное, уже поняли. Я помогу, но для этого вам нужно выбраться из дома. Скажите им, что в день смерти у вашего отца были с собой документы и они спрятаны у него на квартире. Пообещайте, что пойдете с ними и покажете. Мол, описать тайник не можете, а на месте сразу сориентируетесь.
— Бабушка, ты зря волнуешься!
— Буду ждать вас на улице, — сказал я и отсоединился.
В какую сторону они пойдут? Где устроить засаду? Мои сомнения разрешила скрюченная от ревматизма старуха, решившая среди ночи вынести мусор. Дверь открылась, и я быстрее пули пронесся мимо перепуганной бабули.
Мидори жила на третьем этаже, и я со всех ног понесся по лестнице. Мертвая тишина, а потом где-то в конце коридора хлопнула дверь.
Приоткрыв дверь на этаж, я снял с брелка зеркало и постарался рассмотреть, что делается в коридоре.
Из квартиры вышел высокий японец, огляделся по сторонам и кивнул. Затем появилась Мидори, а следом за ней второй японец, бесцеремонно державший ее за плечи.
Еще раз проверив коридор, высокий повел свой конвой прямо ко мне. Закрыв дверь, я снова посмотрел в зеркальце. Совсем рядом висит пенный огнетушитель. Я быстро оторвал его от стены и притаился справа от двери. Содрав пломбу, я приподнял форсунку.
Медленно тянулись секунды. Шаги ближе и ближе...
Тяжело дыша, я впился пальцами в рычаг.
На сотую долю секунды мне показалось, что дверь открывается. Но все получилось не так — конвой прошел мимо.
Черт, я думал, что они пойдут по лестнице! Я снова приоткрыл дверь и стал следить за ними в зеркальце. Мужчины зажали девушку в тиски, и один что-то держал у ее спины: пистолет или нож.
Незаметно к ним не подойти: меня услышат, а если у них оружие, то вообще ничего не получится.
Бегом на первый этаж!.. Очутившись в холле, я притаился у высокой колонны. Лифт совсем рядом! Прижав огнетушитель к груди, я снова достал зеркальце.
Они приехали через полминуты и вышли, сбившись в плотную группу. В войсках особого назначения учат, что таким образом двигаться нельзя: легко попасть в засаду или подорваться на мине. Эти парни явно боятся, что Мидори сбежит.
Спрятав зеркальце и брелок в карман, я весь обратился в слух. Когда, по моим подсчетам, нас разделяла пара сантиметров, с оглушительным «Кийя!» я выскочил из-за колонны и нажал на рычаг.
Не случилось ровным счетом ничего. Огнетушитель икнул и негромко зашипел.
Высокий японец удивленно раскрыл рот и стал что-то искать в кармане пиджака. Желая его опередить, я грозно поднял перевернутый огнетушитель. Из недр кармана вынырнул короткоствольный пистолет. Шагнув вперед, я ударил огнетушителем прямо по лицу врага. Раздался негромкий треск, и, словно куль с мукой, наймит Бенни осел на Мидори и своего сообщника, а пистолет с грохотом упал на пол.
Оттолкнув потерявшую равновесие девушку, на меня бросился второй бандит. Надо же, и у него пистолет!.. На этот раз огнетушитель будет ядром! Я вложил в толчок всю силу, сбил бандита с ног и, не желая останавливаться на полпути, бросился на поверженного врага и вырвал из рук пистолет. Не успел бедняга прикрыть лицо руками, как я врезал ему по уху. Что-то хрустнуло, и бандит перестал сопротивляться.
Я повернулся к первому бандиту, он не шевелился. Лицо бледное как мел.
К Мидори я так и не успел: к ней бросился третий головорез, до этого скрывавшийся в лифте. Схватив девушку за шею, он выставил ее перед собой как живой щит, а другой рукой стал шарить в кармане, пытаясь нащупать пистолет. «Пушку» я так и не увидел: вырвавшись из объятий, ловкая Мидори схватила наемника за левую руку и провела захват. Парень не сплоховал и, вращаясь в противоположном направлении, высвободил руку. Но я не дал ему опомниться и, подражая Бэкхему, сильно пнул в голову. Удивительно, как выдержала шея!
Перепуганная Мидори смотрел на меня во все глаза.
— Вы в порядке? — спросил я, осторожно коснувшись ее руки. — Эти бандиты ничего вам не сделали?
Девушка покачала головой.
— Они сказали, что из полиции, но ни удостоверений, ни значков не показали... Зачем эти люди пробрались в мою квартиру? Кто они? А как вы узнали, что со мной что-то не так?
Бережно держа за руку, я повел Мидори к стеклянным дверям, то и дело оглядываясь по сторонам.
— Я видел их в «Синем клоуне», — пояснил я, жестом попросив Мидори прибавить шагу. — В баре этих людей не было, вот я и решил, что они пробрались к вам в квартиру.
— Вы видели их в «Синем клоуне»? Что они хотели? А вы-то кто такой?
— Ваш друг. Я случайно узнал, что вам угрожает опасность, и хочу помочь. Подробности сообщу позже, а сейчас позвольте отвести вас в более безопасное место.
— В безопасное место? — переспросила Мидори и, остановившись у дверей, посмотрела на троих бандитов, лица которых превратились в кровавое месиво.
— Обещаю все вам объяснить, только чуть позже. Поймите, ваша жизнь в опасности, и я не смогу помочь, если вы мне не поверите. Поговорим в другом месте, ладно?
Инфракрасный сенсор среагировал на наше приближение, и стеклянные двери раскрылись.
— Куда же мы пойдем?
— Туда, где вас никто не будет искать. Например, в какой-нибудь отель.
Бандит, которому я разбил лицо ногой, застонал и попытался встать на четвереньки. Пришлось вернуться и нанести еще один удар.
— Мидори, нельзя терять ни минуты. Вы должны мне довериться, пожалуйста!
Двери автоматически закрылись.
Очень хотелось обыскать бандитов: а вдруг найдется удостоверение личности? Но в тот момент гораздо важнее было увести девушку.
— Как же я могу вам доверять? — покачала головой Мидори, однако сопротивляться не стала и шагнула к дверям.
— Положитесь на интуицию, она подскажет, что делать.
Наконец мы вышли из дома, и, осмотревшись, я заметил невысокого уродливого японца, притаившегося метрах в пяти от входной двери. Нос у него был почти плоский — разбивали столько раз, что хозяин махнул на него рукой. Коротышка видел, что произошло в фойе, и явно не знал, что делать. Похоже, это не простой любитель ночных прогулок. Скорее всего он работает с теми тремя...
Я повел девушку направо, подальше от типа с разбитым носом.
— Как вы догадались, что у меня в квартире посторонние? — спросила Мидори. — Как вы вообще обо всем узнали?
— Так вышло, — буркнул я, уже в который раз оглядываясь по сторонам. — Подумайте, если бы я был заодно с теми типами, то разве стал бы звонить? Пожалуйста, позвольте вам помочь! Я очень не хочу, чтобы вы пострадали. Это единственная причина, по которой я здесь.
Обернувшись, я заметил, как плосконосый со всех ног бросился в фойе — наверняка чтобы привести в чувство своих дружков.
Если эти типы с самого начала хотели куда-то везти Мидори, то у них должна быть машина. Автомобилей у дома более чем достаточно, но как узнать, который принадлежит этим головорезам?
— Они говорили, куда собираются везти вас? — спросил я. — Или кто их послал?
— Нет, назвались полицейскими, и все.
— Понятно...
Черт, где бандиты могли оставить машину? Сколько их: четверо или больше? Нужно уходить, и как можно быстрее, тогда сообщники сами себя обнаружат.
Мы стремительно пересекли стоянку и, выйдя на Омотесандо-дори, поймали такси. Водитель отвезет нас в Сибуйю, к супермаркету «Сейбу». Улицы опустели; как ни смотрел я в окна, никакой погони не заметил.
Наверное, в такой ситуации лучше всего укрыться в лав-отеле. Лав-отель — чисто японское ноу-хау, порожденное острой нехваткой жилья. Семьи ютятся в крошечных квартирках, и маме с папой негде пообщаться... Вот и приходится идти в лав-отель, где номера сдаются посуточно и почасно, можно платить наличными, и никто не требует паспорт. В некоторых заведениях есть тематические номера, воссоздающие атмосферу римских купален, американского ранчо и парижского борделя.
Кроме нехватки жилья, появлению лав-отелей способствовали некоторые особенности национального характера. Друзей, какими бы близкими они ни были, в Японии домой приглашают намного реже, чем, например, в Штатах. А молодые женщины допускают мужчин к телу куда раньше, чем за порог собственного дома.
Те, кто охотится за Мидори, совсем не глупы и могут догадаться, куда мы отправились среди ночи. По крайней мере я бы на их месте тут же подумал о лав-отеле. Но подобных заведений в Токио больше десяти тысяч, так что найти нас будет не так-то просто.