Кебивейбес и Хинокли стояли теперь рядом с Хэдоном и Русетом.
Очевидно, это подкрепление и логика доводов Хэдона убедили горожан в предпочтительности взаимодействия. Все забрались в баркас и, оттолкнувшись от пирса, отплыли под аккомпанемент воплей бегущих к судну людей. Некоторые даже прыгали в воду в тщетной попытке забраться на борт. Все “ныряльщики” вернулись на пирс, кроме одного — тот возопил и, простерев руки в воздухе, исчез, будто нечто утянуло его под воду. Так, без сомнения, оно и было.
Десяток гребцов заставили баркас быстро устремиться вперед. Несколько раз волна едва не швырнула судно на сваю. Но, отталкиваясь веслами от нее, удалось избежать неприятностей.
Часть уличного настила над ними неожиданно рухнула в воду, обдавая брызгами гребцов, горящее дерево зашипело в воде, выстреливая в воздух частицы пара; люди вскрикивали от неожиданной боли, но никто не пострадал всерьез. Проводник, который греб, сидя впереди справа по ходу, велел изменить направление. Минут десять баркас плыл, как казалось, мимо стены огня. Наконец, свет, отбрасываемый пламенем, уменьшился, исчез душноватый запах дыма. Но повсюду была оживленная сутолока, люди кричали, колокола били, временами слышались густые и глухие звуки, словно пробегали десятки людей. И действительно, все больше горожан в панике бежали по лестнице захватывать суда. По-другому, очевидно, было уже не спастись. Город все быстрее охватывало пламя пожара, а кому хочется превратиться в пепел.
Наконец проводник кивнул головой вправо, сопроводив этот жест особым движением руки.
— Что это значит? — спросил Хэдон. Русет пояснил:
— Это значит, что мы швартуемся здесь. — Он указал на ряд параллельно расположенных платформ, покачивавшихся на волнах.
На гребне волны баркас вплыл между двумя платформами; гребцы справа ухватились за свободные веревки, привязанные к столбам. Не без труда Хэдон и его спутники вылезли на причал и уцепились за канатный поручень. Оставшиеся в баркасе горожане, отталкиваясь от причала, помогая себе веслами, проплыли обратно меж помостов.
Центральная платформа, покачивавшаяся на волнах, уходила далеко в море, оставляя позади выходившую на нее лестницу.
Искусный бронзовый механизм мог продвигать платформу вперед и назад, вверх и вниз, поднимать ее вертикально, не отделяя от лестницы и не врезаясь в нее. Но металлические плечи и соединения скрежетали, словно прося смазки.
Во главе с Хэдоном спутники двинулись к лестнице. Платформа освещалась факелами, но по мере подъема становилось все темнее. Наверху, на уровне улицы, едва можно было разглядеть что-то. Прямо с лестницы они попали в темное помещение. Хэдон велел всем стоять спокойно, пока он на ощупь искал дверь. Вскоре он нашел ее. Щеколда легко поддалась, и он оказался в другой темной комнате. Хэдон почувствовал, как что-то почти невесомое легло на его лицо, грудь, ноги. Что бы это ни было, но движения становились все более скованными. В комнате зазвенели маленькие колокольчики. Внезапно дверь в противоположной стене распахнулась, и свет влился в комнату. Вошли люди, вооруженные мечами. Теперь свет ударил и сверху, из люка. Оттуда, из-за частокола, на него смотрели люди.
18.
Колокольчики подали сигнал, когда Хэдон натянул привязанные к ним бечевки. Он вскричал, не двигаясь:
— Я — Хэдон, муж Лалилы, той женщины, которая совсем недавно пришла сюда! Карсух привела ее с ребенком!
— Я знаю, — ответил офицер. — Он отдал приказ, и бечевки упали на пол. Осмотрев остальных в группе — очевидно Карсух обрисовала их — офицер провел гостей в следующую комнату. Они поднялись по другой, высокой, винтовой лестнице в просторные покои. Мраморные стены украшали фрески, в нишах — статуэтки из слоновой кости и золота. Гости проследовали за офицером через анфиладу роскошных комнат и поднялись на третий этаж, миновали коридор и еще раз — по другой лестнице — на седьмой этаж в башне — в этом они убедились, добравшись до верха крыши. Лалила, Абет, Карсух и все остальные находились в зале с открытой стеной. Они смотрели вниз на город, быстро пожираемый огнем. Пламя распространялось на новые районы, очаги огня возникали во многих местах, отдаленных от основного пожара. И там, судя по всему, поработали люди, объятые той же истерией и манией саморазрушения, которая охватила несчастных на улице Опрокинутых Ульев.
Сколь многое видно было с этой высоты. Пожарники и добровольцы, тащившие бадьи с водой в просветах улиц, солдаты, сражающиеся с бунтовщиками и мародерами, толпа, запрудившая проходы, теснящая солдат в адское пламя, беженцы, давящие друг друга, с воплями оттаскивающие других несчастных от проходов на лестницы.
Тут и там строения, словно игрушечные, складывались и проваливались в пламя, иногда обрушиваясь сквозь настил улицы и оставляя после себя лишь полые дымящиеся пространства.
Хэдон тотчас нашел глазами Лалилу, неслышно подошел, обнял ее за талию и поцеловал. Лалила испуганно вскрикнула — она не видела, как он вошел, — и уткнулась лицом в его грудь.
— Куда бы я ни попала, куда бы я ни попала — повсюду смерть, горе, ненависть, разрушения.
— Это лишь оттого, что смерть, горе и разрушения везде, куда ни кинь глазом, — сказал Хэдон. — На тебе не лежит проклятие. Не более, чем на других.
Она хотела что-то сказать, но уличная возня поглотила ее слова.
Они глянули вниз — оттуда и к ним добрался этот гам. Огонь вспыхнул и в строениях вокруг величественной башни в центре города. То ли и здесь восторжествовал умышленный поджог, то ли ветер принес искры и горящие кусочки дерева. Да и в этом ли суть! Пламя свирепело, освещая дома и улицы. Кольцо сжималось. При той скорости, с которой продвигался огонь, — языки его уже лизали цокольный этаж, — башню спасать будет поздно.
Карсух отвернулась от этой печальной сцены. Блики света огненной стихии и факелов вдоль ограждений отражались на ее лице. Оно напоминало медную маску горя.
— Пламя вот-вот охватит всю Ребху от края до края, — печально произнесла она. — Должно быть, Кхо наслала этот ветер, Кхо лишила разума этих людей. Ветер и безумие вместе спалят древнюю Ребху до самого моря. Ничего — даже свай — не останется.
— Значит, надо уходить, — откликнулся Хэдон. — Не проведете ли нас к судну, к нашей Душе Моря? Вы, конечно, можете уплыть с нами.
Карсух крикнула свою стражу, которая окружила гостей. Все быстро спустились по лестнице. Казалось, храм пуст, лишь на крыше, на наблюдательной вышке остались люди. Теперь Хэдон нес Абет. Ребенок прижался к нему, уткнувшись лицом в его шею. Девочка, слишком напуганная, не плакала и даже ничего не шептала. Что бы она ни чувствовала и ни переживала — молчала, словно неживая.
Вся группа спустилась ниже уровня улицы. «Все суда угнаны!» — вскричала жрица.
Стражники, шедшие впереди Хэдона, с криками устремились еще ниже. Хэдон передал Абет Хинокли и поспешил за стражниками. Последняя надежда — гребная шлюпка, отплывающая от пирса. В ней находились шестеро — трое мужчин, две женщины и мальчик лет двенадцати. Все были озабочены одним — быстрее отплыть, пока на борт не вскочили другие.
На раскачивающемся причале хватало людей — среди них и стражи храма, и воры. Эти, должно быть, проплыли под ближними улицами, убедившись, что все бывшие здесь суда уже захвачены. Кое-кто утонул, стремясь сюда, кое-кто был убит в безжалостной драке за суда. И вот теперь отплывала последняя надежда.
Стражники оказались храбрецами. Они, не колеблясь, бросились в воду за шлюпкой. Один забрался на корму и растянулся на ней. Но подняться не успел: удар краем весла пришелся на шею. Другой ухватился за корму, пытаясь подтянуться, но получил оглушающий удар по голове в шлеме. Он все еще цеплялся, но следующий взмах весла пришелся на ладони.
Пока гребцы расправлялись со стражниками, шлюпка потеряла ход. Трое воинов, хотя и уступали шлюпке в скорости, пытались догнать ее. Бронзовые шлемы и кирасы тянули ко дну, но носы пловцов еще торчали из воды. Что они намеревались предпринять, достигнув шлюпки, очевидно, неведомо было им самим. Они подчинялись приказам жрицы и более ни о чем в эту минуту не думали.
Хэдон, стоявший в низу лестницы, отошел, пропуская на причал остальных. Трое гребцов на шлюпке работали веслами в соответствии с их назначением, а другие стояли, готовые обрушить свои весла на головы плывущих стражей. Один из гребцов — мальчик — не лучшим образом справлялся с делом.
Шлюпка находилась сейчас футах в тридцати от причала. Не допрыгнешь, даже сильно разбежавшись.
Хэдон схватил за руку Русета:
— Надо завладеть этой шлюпкой. Мы погибнем в огне либо утонем, спасаясь от него. Как ты плаваешь?
— Ты спрашиваешь об этом парня — рыбака из Бхабходеса? — усмехнулся Русет.
— Поплывем вместе, нырнем под шлюпку и вынырнем впереди, — сказал Хэдон. — Я заберусь в нее слева от носа…
— Левого борта, — поправил Русет.
— Черт с ним! — отмахнулся Хэдон. С левой стороны. А ты справа…
— Правого борта, — поправил Русет, ухмыляясь.
Хэдон, право, и не знал, то ли врезать Русету, то ли похвалить за моряцкие познания. Этот рыжеголовый малый явно обладал сильным характером. Шутить в такую минуту!
— Надо действовать быстрее, — только и произнес Хэдон. — Пошли!
Не церемонясь, он пробивался сквозь толпу, сбивая людей, кого-то сталкивая в воду. Он держался самого края пирса, а Русет пристроился рядом.
Когда пирс высоко поднялся на волне, Хэдон прыгнул. Он не выплывал на поверхность, изо всех сил работая руками и ногами. Тяжелый меч немного тянул вниз. Течение относило вправо, но ведь то же самое оно проделывало и с шлюпкой. Когда уже стало не хватать дыхания, руки и ноги, казалось, наполнились свинцовой дробью, он вынырнул в десяти футах от шлюпки. При свете факелов на пирсе он увидел гребцов, бешено работающих веслами. Хэдон надеялся, что люди в темноте не заметят его.
В нескольких футах от него появилась голова Русета. Рот открыт в белозубой улыбке. Хэдон показал на быстро приближающуюся шлюпку. Он снова нырнул и, выскочив из воды, когда шлюпка опускалась с гребня волны, ухватился за форштевень.
В броске — будто хрустнуло при этом что-то — Хэдон прыгнул на борт, прижавшись к нему животом.
Через мгновение по другому борту возникла голова Русета. Бросок — и капитан в точности повторил действия Хэдона. В зубах он зажал нож.
Ближе других к нападавшим были мальчик и женщина — первый слева, в нескольких футах от Хэдона. Они, должно быть, услышали что-то или почувствовали неожиданный груз на носу шлюпки. С криком они поднялись на ноги, разворачивая весла… Обдирая голый живот, Хэдон резко перебросил тело через борт. Русет в точности повторил действия Хэдона. Шлюпку сильно качнуло, женщина и мальчик, пытаясь сохранить равновесие, беспомощно размахивали веслами. Мальчику так и не удалось устоять, и он упал на спину. Женщина же встала и уже поднимала весло, чтобы обрушить его на Русета.
К этому моменту оба нападавших вскарабкались в шлюпку и, хотя и толкали друг друга руками, действовали достаточно решительно и успешно. Хэдон ударил в лицо мальчика, капитан безжалостно вонзил нож в шею женщины. Сзади остальные четверо бросили грести и вскидывали весла, дабы пустить их в ход. Шлюпка сильно качнулась и соскользнула с волны. На миг все четверо замешкались, пытаясь устоять на ногах. Хэдон же, быстрее овладев равновесием, выхватил меч. Через двадцать секунд он и Русет остались вдвоем…
Русет сбросил в море раненную в шею женщину и потерявшего сознание мальчика; мальчик, очевидно, очнувшись в воде, поплыл к причалу. “Вряд ли ты доберешься, но я желаю тебе удачи”, — подумал Хэдон. Он ничего не имел против мальчишки. Он даже принял бы его на борт, будь в шлюпке свободное место. Но надо спасаться самому, спасать любимую Лалилу, и Пагу, и остальных друзей.
Вернуть шлюпку к причалу труда не составило — отплыла она совсем недалеко. Шлюпка шла так легко и быстро, переваливая через волны, что даже со скрежетом протерлась бортом о пирс. Некоторые на причале так торопились попасть в шлюпку, что оказались придавленными между корпусом судна и платформой. К счастью, Лалила с друзьями не стояли у самого края. Их оттеснили те, кто сейчас шел ко дну или стонал от боли и страха отправиться туда.
Пока Русет, сойдя на причал, держал канат, не давая шлюпке отойти, Хэдон махал мечом над его головой. Страждущие спасения на причале пятились назад. Жрица Карсух, выкрикивая приказы и угрожая, тоже помогала своим стражникам отгонять людей. Лалила с Абет, Пага и книжник и бард забрались в судно. Хэдон предложил жрице последовать за ними, хотя свободного места для нее не было.
Она сказала: “Нет, я останусь здесь. Мой долг молиться за спасение моего несчастного народа”.
Хэдон попрощался и поблагодарил ее за помощь, восхищаясь ее преданностью долгу, но несколько сомневаясь в ее разумности. Он велел всем, кто мог, отталкивать шлюпку. Уже когда они отплыли, он увидел новые толпы людей, стремившихся вниз по спуску. Напор сзади был так велик, что многие просто сваливались через ограждения лестницы. Шлейф дыма тянулся за ними, и языки огня пробегали по просмоленным соединениям настила.
Карсух пробиралась сквозь толпу у лестницы. Ее оттеснили к краю и в конце концов она оказалась в воде. Будь жрица с ближней к шлюпке стороне причала, Хэдон постарался бы втащить ее. Но он скоро потерял ее из виду.
Теперь Хэдону оставалось лишь взяться за весло. Шлюпка наискось направилась к открытой воде за пределы города на сваях. Волна на море мешала взять курс прямо к западу — кратчайший путь к безопасности, или по крайней мере уменьшить существующую угрозу. Практически оставался один выбор — напрямик между сваями по течению. Так, наверное, удастся не врезаться бортом в сваи. Все равно придется огибать множество плавучих доков, а значит иногда подходить на опасно близкое расстояние к массивным опорам.
Вблизи доков группе опять угрожали сотни беженцев, прыгавших в море или плывших за шлюпкой. Хэдон следил за тем, чтобы гребцы в шлюпке делали свое дело, не обращая внимания на несчастных, пытавшихся схватиться за весла и уцепиться за борта судна. У доведенных до отчаяния людей все равно не хватало сил удержаться за весла. Руки скользили, люди беспомощно барахтались. Нескольким пловцам удалось схватиться за края кормы. Лишь тогда Хэдон разрешил Хинокли и Паге — заднему ряду гребцов — отвлечься на секунды и ударить по рукам нежелательных претендентов на абордаж.
Наконец, шлюпка вышла за пределы Ребхи. Открытое море было еще более неспокойно. Волны не разбивались о мощные сваи. Люди нуждались в отдыхе, но Хэдон торопил. “Несчастные еще плывут за нами, — убеждал он. — Сбавим ход чуть позже, когда сделаемся недосягаемыми для пловцов”.
Теперь уже весь город был охвачен огнем. Пламя высоко взвивалось повсюду, очерчивая подожженные безумцами дома на разных уровнях, башню Храма Кхо и башню Храма Дихетет. Высветились несколько жалких фигурок, метавшихся на окраинных улицах, потом прыгнувших в воду — кто поодиночке, а кто и группами. Ветер доносил пронзительные вопли, перекрывавшие даже рев пламени, грохот падающих стен и секций основания города. Затем обрушилась огромная башня Дихетет, охваченная красным и оранжевым саваном. Ее падение заглушило все другие звуки. Башня сплющила все строения внизу, посылая высоко в небо их горящие останки, пробила основание, унося с собою в море окружающие здания, не успевшие сгореть или рухнуть. Часть башни еще горела. Она упала на сваи и доки, распространяя пылающий огонь, и исчезла в общей катастрофе. Теперь в море оседали целые кварталы. Уступавшая по размеру Храму Дихетет Башня Кхо грациозно опустилась сквозь основание, оставаясь в вертикальном положении, пока фундамент, шипя, не погрузился в воды.
Гребцы, объятые благоговейным страхом, продолжали нелегкий труд. За два часа могущественный город с населением сорок тысяч человек, старый город, созданию которого был отдан труд неисчислимых рук и умов многих поколений, уникальное творение, возведенное среди бунтующего моря, исчез.
Хэдона и прежде посещали сомнения относительно разумности человеческих существ. Отныне же он никогда не поверит, что люди действовали согласно велению рассудка. Возможно, чаще всего бывает именно так. Но за маской или под маской логики скрывались анархия, безумие, чувства.
С себя он, конечно, подобные обвинения снял.
19.
Шторм налетел через несколько минут после падения Башни Кхо. Оставшиеся в живых позднее свяжут эти два события на двух морях в причинно-следственной обусловленности, распространяя рассказ о том, что Сама Кхо зажгла пламя, а затем наслала шторм, чтобы выкорчевать даже сваи и расшвырять по морю обломки Ребхи. Там, где до недавних пор на пятьдесят футов над водой возвышался город, где его башня виднелась за двадцать шесть миль, где дым от башни различался на расстоянии ста двадцати миль, теперь ничто не говорило о том, что на этом месте была Ребха.
Люди в шлюпке думали сейчас лишь о себе. Первый удар штормового фронта едва не опрокинул судно. Шлюпка выправилась, и пока Лалила и Абет вычерпывали воду ковшами из крокодиловой кожи, мужчины изо всех сил старались удержать шлюпку параллельно волнам. Окажись судно под углом к могучим волнам, оно могло — и несомненно так и случилось бы — уйти под воду.
Затем откуда-то появилась трирема, и беглецы с трудом перебрались в нее по веревочным лестницам и канатам, брошенным им. Абет крепко обхватила руками шею Хэдона, ногами обвила его туловище, пока его самого втягивали на палубу. Мгновение спустя высокая волна накрыла палубу.
Хэдон услышал крик и, когда волна схлынула, осмотрелся. Только что рядом стоял Хинокли… Не оставалось ни секунды на размышление о его судьбе, ни на проявление горя. Хинокли прошел через многие приключения, оставаясь невредимым, когда другие погибали. Да и в конце концов, он тоже спустился в дом наводящей ужас Сисискен.
Держась за канаты, протянутые вдоль палубы, поредевшая группа последовала за офицером. Дважды тяжелые волны едва не оторвали их от ограждений. Они чуть не свалились с лестницы в чрево триремы, битком набитое беглецами, подобранными еще до шторма. Крышка люка закрылась, и люди остались средь темноты и ужаса, где рвотное зловоние боролось с “ароматами” страха. Абет время от времени скулила; Лалила утешала ее, но голос матери выдавал ее собственную подавленность и тревогу. Хэдон сидел рядом, приобняв одной рукой Лалилу. Пага и Кебивейбес прижимались к его спине. Русет теснился перед ними. Минул, наверное, не один час, когда Хэдон, наконец, заговорил.
— Сколь долго может выдержать такое судно подобный шторм? — спросил он Русета.
— Этого нельзя предсказать, — сказал капитан. — Остается лишь надеяться, что Пикабес не имеет намерения забрать нас к себе.
Через минуту всех обитателей трюма швырнуло вперед; образовалась груда тел футов шесть высотой, привалившаяся к переборке. Треск ломающегося дерева перекрывал крики. Что-то ударилось о крышку люка, разбивая ее — внутрь хлынула вода. Хэдон устоял на ногах и вытащил Лалилу и прижимавшуюся к ней девочку из извивавшейся, брыкавшейся, визжащей массы тел. Он поддерживал Лалилу, с трудом продвигаясь к лестнице. Как раз в тот момент, когда они добрались до нее, судно завалилось на бок; их отбросило назад к дальней переборке. По счастью, удар смягчили тела других страдальцев.
Они вновь попытались добраться до лестницы. Палуба под ногами опять накренилась, на этот раз бросив их вперед, к лестнице, и одаряя ощутимыми ушибами. Однако те, кому посчастливилось оказаться там, поневоле служили амортизаторами.
Все, кто мог двигаться, давясь и отталкивая друг друга, стремились к лестнице или уже лезли наверх. Наконец, в трюме остались лишь раненые, которые не могли идти, и группа Хэдона. Хэдон удерживал своих товарищей, не давая им вовлечься в паническую давку. Он велел ждать. Пришлось даже ткнуть нетерпеливого барда в живот.
Теперь путь был свободен. “Можно идти”, — объявил Хэдон, становясь на первую ступень.
Шторм ослабевал. Рассветало. Небо оставалось темно-серым, но ветер смирился, будто по приказу Пикабес. Волны успокоились, не венчаясь теперь высокими острыми гребнями, заставлявшими судно трястись и стремительно нырять.
Судно сейчас, хоть и заваливалось на один бок, несмотря на то, что качка была невелика, казалось, вообще не продвигается вперед.
Внезапно раздался крик Хэдона. Столпившиеся позади него тоже закричали. По счастливым обстоятельствам, они находились в носовой части судна. Кормовая — исчезла. Отвалилась и скрылась в море.
Хэдон прошел по наклонной палубе к ограждению, заглянул за борт — на рассеянные обломки весел, торчавшие на трех ярусах внизу. Тела свешивались из смотровых окон, но многие люди — раненые или здоровые — выбирались из этих отверстий наружу из-под обломков судна.
Хэдона охватило чувство чего-то нереального. Обо что ударилась трирема? Что сдерживает ее движение? “Похоже на бревна, сотни тысяч стволов деревьев”, — бормотал он.
— Мы врезались в колоссальные плоты Кюдъемьё, племени тотема Морской Выдры, которое обитает на побережье ниже города Баваку. Хэдон знал, что Баваку — важный порт на западном берегу Кему. Порт тоже был охвачен восстанием против Минрута.
На судне царило оживление. Матросы, оправившись от шока, освобождали себя от веревок, которыми привязывались к палубам, другие вылезали из люков. Офицер приказал нескольким матросам освободить мачту, которая, переломившись, свалилась поперек носовой части палубы, придавив несколько человек.
— Что он себе думает? — сказал Русет. — Судно никогда более не поплывет.
Подумав, Хэдон произнес:
— Офицер — датоепоегу, лейтенант. Видать, он здесь единственный офицер. остальные, должно быть, оказались в носовой части или лежат в каютах, раненные.
— Очень много пострадавших, — сказала Лалила, имея в виду стоны о помощи, доносившиеся снизу.
— Смотрите! Вон люди! — воскликнул Хэдон, показывая на бревна. Должно быть, это кюдъемьё.
Около пятидесяти мужчин и женщин с детьми и собаками плыли на огромном плоту. Черты их темнокожих лиц выдавали основные признаки племени: вздернутые носы, толстые губы, прямые черные волосы. На груди у каждого изображена красная голова морской выдры. Длинные волосы собраны в семь косичек, перехваченных у корней лентами сочного синего цвета, отделанными стеклярусом. Зубы у мужчин подпилены, заострены. Они носили набедренные повязки из шкуры выдры; повязка крепилась узкими полосками кожи вокруг бедер и голени. На темнокожих не было ничего, кроме повязок, металлических браслетов и сандалий с перепонкой на щиколотке; в руках они держали четки.
Женщины носили небольшие треугольные фартуки, удерживаемые бечевками вокруг бедер. Щеки сильно нарумянены, губы окрашены каким-то голубоватым веществом; в носах болтались большие бронзовые, а может, золотые кольца. У всех в руках трезубцы или короткие острые мечи. Однако они отнюдь не проявляли воинственности или стремления к обороне. Им было просто любопытно.
Теперь и лейтенант сообразил, что он остался единственным офицером на борту. Он велел мужчинам прекратить бесполезное дело — освобождение мачты и заняться ранеными, что и следовало предпринять прежде всего.
Хэдон скинул с борта триремы веревку и спустился по ней. Судно развалилось, врезавшись в стену, высотой по пояс, из небольших бревен по краю плота. Вода здесь доходила до лодыжки, в основном, потому, что массой своей трирема чуть подтопила плот.
Хэдон прошел по воде ярдов двадцать от судна, затем остановился там, где бревна плота лежали уже выше поверхности моря. Люди на плоту, переговариваясь. спокойно ждали. Собаки — большие, тощие, грязные твари принялись лаять на него. Хэдон обождал, правая рука его застыла в традиционном жесте мира. Звери остановились лишь в нескольких дюймах от него, а одна собака сзади ткнулась носом в руку. Он ждал спокойный, как дерево. Мужчина — единственный в толпе, на ком была шляпа — высокий широкополый цилиндр с тремя белыми перьями, торчавшими сверху, — подошел к Хэдону. Человек был широк в кости, с внушительным выпирающим животом, с глазами-щелочками: от него исходил устойчивый запах рыбы. Хэдон расценил его широкую улыбку как дружескую, хотя сточенные зубы делали ее зловещей.
Состоялось представление. Мужчину звали Квасин. Это был вождь племени Красной Морской Выдры. Имя его означало Черное Сердце, хотя это отнюдь не умаляло достоинств его характера. Он действительно проявил достаточное великодушие. Вождь предложил забрать раненых и доставить их в “место для больных”. По крайней мере так истолковал Хэдон слова в его произношении. Квасин говорил на торговом кхокарсане, специальном жаргоне, который понимали в большинстве морских портов и который был в ходу у разноязычных команд торговых и военных кораблей. Весьма индивидуальное произношение определенных согласных и гласных затрудняло восприятие речи вождя.
Очевидно, это подкрепление и логика доводов Хэдона убедили горожан в предпочтительности взаимодействия. Все забрались в баркас и, оттолкнувшись от пирса, отплыли под аккомпанемент воплей бегущих к судну людей. Некоторые даже прыгали в воду в тщетной попытке забраться на борт. Все “ныряльщики” вернулись на пирс, кроме одного — тот возопил и, простерев руки в воздухе, исчез, будто нечто утянуло его под воду. Так, без сомнения, оно и было.
Десяток гребцов заставили баркас быстро устремиться вперед. Несколько раз волна едва не швырнула судно на сваю. Но, отталкиваясь веслами от нее, удалось избежать неприятностей.
Часть уличного настила над ними неожиданно рухнула в воду, обдавая брызгами гребцов, горящее дерево зашипело в воде, выстреливая в воздух частицы пара; люди вскрикивали от неожиданной боли, но никто не пострадал всерьез. Проводник, который греб, сидя впереди справа по ходу, велел изменить направление. Минут десять баркас плыл, как казалось, мимо стены огня. Наконец, свет, отбрасываемый пламенем, уменьшился, исчез душноватый запах дыма. Но повсюду была оживленная сутолока, люди кричали, колокола били, временами слышались густые и глухие звуки, словно пробегали десятки людей. И действительно, все больше горожан в панике бежали по лестнице захватывать суда. По-другому, очевидно, было уже не спастись. Город все быстрее охватывало пламя пожара, а кому хочется превратиться в пепел.
Наконец проводник кивнул головой вправо, сопроводив этот жест особым движением руки.
— Что это значит? — спросил Хэдон. Русет пояснил:
— Это значит, что мы швартуемся здесь. — Он указал на ряд параллельно расположенных платформ, покачивавшихся на волнах.
На гребне волны баркас вплыл между двумя платформами; гребцы справа ухватились за свободные веревки, привязанные к столбам. Не без труда Хэдон и его спутники вылезли на причал и уцепились за канатный поручень. Оставшиеся в баркасе горожане, отталкиваясь от причала, помогая себе веслами, проплыли обратно меж помостов.
Центральная платформа, покачивавшаяся на волнах, уходила далеко в море, оставляя позади выходившую на нее лестницу.
Искусный бронзовый механизм мог продвигать платформу вперед и назад, вверх и вниз, поднимать ее вертикально, не отделяя от лестницы и не врезаясь в нее. Но металлические плечи и соединения скрежетали, словно прося смазки.
Во главе с Хэдоном спутники двинулись к лестнице. Платформа освещалась факелами, но по мере подъема становилось все темнее. Наверху, на уровне улицы, едва можно было разглядеть что-то. Прямо с лестницы они попали в темное помещение. Хэдон велел всем стоять спокойно, пока он на ощупь искал дверь. Вскоре он нашел ее. Щеколда легко поддалась, и он оказался в другой темной комнате. Хэдон почувствовал, как что-то почти невесомое легло на его лицо, грудь, ноги. Что бы это ни было, но движения становились все более скованными. В комнате зазвенели маленькие колокольчики. Внезапно дверь в противоположной стене распахнулась, и свет влился в комнату. Вошли люди, вооруженные мечами. Теперь свет ударил и сверху, из люка. Оттуда, из-за частокола, на него смотрели люди.
18.
Колокольчики подали сигнал, когда Хэдон натянул привязанные к ним бечевки. Он вскричал, не двигаясь:
— Я — Хэдон, муж Лалилы, той женщины, которая совсем недавно пришла сюда! Карсух привела ее с ребенком!
— Я знаю, — ответил офицер. — Он отдал приказ, и бечевки упали на пол. Осмотрев остальных в группе — очевидно Карсух обрисовала их — офицер провел гостей в следующую комнату. Они поднялись по другой, высокой, винтовой лестнице в просторные покои. Мраморные стены украшали фрески, в нишах — статуэтки из слоновой кости и золота. Гости проследовали за офицером через анфиладу роскошных комнат и поднялись на третий этаж, миновали коридор и еще раз — по другой лестнице — на седьмой этаж в башне — в этом они убедились, добравшись до верха крыши. Лалила, Абет, Карсух и все остальные находились в зале с открытой стеной. Они смотрели вниз на город, быстро пожираемый огнем. Пламя распространялось на новые районы, очаги огня возникали во многих местах, отдаленных от основного пожара. И там, судя по всему, поработали люди, объятые той же истерией и манией саморазрушения, которая охватила несчастных на улице Опрокинутых Ульев.
Сколь многое видно было с этой высоты. Пожарники и добровольцы, тащившие бадьи с водой в просветах улиц, солдаты, сражающиеся с бунтовщиками и мародерами, толпа, запрудившая проходы, теснящая солдат в адское пламя, беженцы, давящие друг друга, с воплями оттаскивающие других несчастных от проходов на лестницы.
Тут и там строения, словно игрушечные, складывались и проваливались в пламя, иногда обрушиваясь сквозь настил улицы и оставляя после себя лишь полые дымящиеся пространства.
Хэдон тотчас нашел глазами Лалилу, неслышно подошел, обнял ее за талию и поцеловал. Лалила испуганно вскрикнула — она не видела, как он вошел, — и уткнулась лицом в его грудь.
— Куда бы я ни попала, куда бы я ни попала — повсюду смерть, горе, ненависть, разрушения.
— Это лишь оттого, что смерть, горе и разрушения везде, куда ни кинь глазом, — сказал Хэдон. — На тебе не лежит проклятие. Не более, чем на других.
Она хотела что-то сказать, но уличная возня поглотила ее слова.
Они глянули вниз — оттуда и к ним добрался этот гам. Огонь вспыхнул и в строениях вокруг величественной башни в центре города. То ли и здесь восторжествовал умышленный поджог, то ли ветер принес искры и горящие кусочки дерева. Да и в этом ли суть! Пламя свирепело, освещая дома и улицы. Кольцо сжималось. При той скорости, с которой продвигался огонь, — языки его уже лизали цокольный этаж, — башню спасать будет поздно.
Карсух отвернулась от этой печальной сцены. Блики света огненной стихии и факелов вдоль ограждений отражались на ее лице. Оно напоминало медную маску горя.
— Пламя вот-вот охватит всю Ребху от края до края, — печально произнесла она. — Должно быть, Кхо наслала этот ветер, Кхо лишила разума этих людей. Ветер и безумие вместе спалят древнюю Ребху до самого моря. Ничего — даже свай — не останется.
— Значит, надо уходить, — откликнулся Хэдон. — Не проведете ли нас к судну, к нашей Душе Моря? Вы, конечно, можете уплыть с нами.
Карсух крикнула свою стражу, которая окружила гостей. Все быстро спустились по лестнице. Казалось, храм пуст, лишь на крыше, на наблюдательной вышке остались люди. Теперь Хэдон нес Абет. Ребенок прижался к нему, уткнувшись лицом в его шею. Девочка, слишком напуганная, не плакала и даже ничего не шептала. Что бы она ни чувствовала и ни переживала — молчала, словно неживая.
Вся группа спустилась ниже уровня улицы. «Все суда угнаны!» — вскричала жрица.
Стражники, шедшие впереди Хэдона, с криками устремились еще ниже. Хэдон передал Абет Хинокли и поспешил за стражниками. Последняя надежда — гребная шлюпка, отплывающая от пирса. В ней находились шестеро — трое мужчин, две женщины и мальчик лет двенадцати. Все были озабочены одним — быстрее отплыть, пока на борт не вскочили другие.
На раскачивающемся причале хватало людей — среди них и стражи храма, и воры. Эти, должно быть, проплыли под ближними улицами, убедившись, что все бывшие здесь суда уже захвачены. Кое-кто утонул, стремясь сюда, кое-кто был убит в безжалостной драке за суда. И вот теперь отплывала последняя надежда.
Стражники оказались храбрецами. Они, не колеблясь, бросились в воду за шлюпкой. Один забрался на корму и растянулся на ней. Но подняться не успел: удар краем весла пришелся на шею. Другой ухватился за корму, пытаясь подтянуться, но получил оглушающий удар по голове в шлеме. Он все еще цеплялся, но следующий взмах весла пришелся на ладони.
Пока гребцы расправлялись со стражниками, шлюпка потеряла ход. Трое воинов, хотя и уступали шлюпке в скорости, пытались догнать ее. Бронзовые шлемы и кирасы тянули ко дну, но носы пловцов еще торчали из воды. Что они намеревались предпринять, достигнув шлюпки, очевидно, неведомо было им самим. Они подчинялись приказам жрицы и более ни о чем в эту минуту не думали.
Хэдон, стоявший в низу лестницы, отошел, пропуская на причал остальных. Трое гребцов на шлюпке работали веслами в соответствии с их назначением, а другие стояли, готовые обрушить свои весла на головы плывущих стражей. Один из гребцов — мальчик — не лучшим образом справлялся с делом.
Шлюпка находилась сейчас футах в тридцати от причала. Не допрыгнешь, даже сильно разбежавшись.
Хэдон схватил за руку Русета:
— Надо завладеть этой шлюпкой. Мы погибнем в огне либо утонем, спасаясь от него. Как ты плаваешь?
— Ты спрашиваешь об этом парня — рыбака из Бхабходеса? — усмехнулся Русет.
— Поплывем вместе, нырнем под шлюпку и вынырнем впереди, — сказал Хэдон. — Я заберусь в нее слева от носа…
— Левого борта, — поправил Русет.
— Черт с ним! — отмахнулся Хэдон. С левой стороны. А ты справа…
— Правого борта, — поправил Русет, ухмыляясь.
Хэдон, право, и не знал, то ли врезать Русету, то ли похвалить за моряцкие познания. Этот рыжеголовый малый явно обладал сильным характером. Шутить в такую минуту!
— Надо действовать быстрее, — только и произнес Хэдон. — Пошли!
Не церемонясь, он пробивался сквозь толпу, сбивая людей, кого-то сталкивая в воду. Он держался самого края пирса, а Русет пристроился рядом.
Когда пирс высоко поднялся на волне, Хэдон прыгнул. Он не выплывал на поверхность, изо всех сил работая руками и ногами. Тяжелый меч немного тянул вниз. Течение относило вправо, но ведь то же самое оно проделывало и с шлюпкой. Когда уже стало не хватать дыхания, руки и ноги, казалось, наполнились свинцовой дробью, он вынырнул в десяти футах от шлюпки. При свете факелов на пирсе он увидел гребцов, бешено работающих веслами. Хэдон надеялся, что люди в темноте не заметят его.
В нескольких футах от него появилась голова Русета. Рот открыт в белозубой улыбке. Хэдон показал на быстро приближающуюся шлюпку. Он снова нырнул и, выскочив из воды, когда шлюпка опускалась с гребня волны, ухватился за форштевень.
В броске — будто хрустнуло при этом что-то — Хэдон прыгнул на борт, прижавшись к нему животом.
Через мгновение по другому борту возникла голова Русета. Бросок — и капитан в точности повторил действия Хэдона. В зубах он зажал нож.
Ближе других к нападавшим были мальчик и женщина — первый слева, в нескольких футах от Хэдона. Они, должно быть, услышали что-то или почувствовали неожиданный груз на носу шлюпки. С криком они поднялись на ноги, разворачивая весла… Обдирая голый живот, Хэдон резко перебросил тело через борт. Русет в точности повторил действия Хэдона. Шлюпку сильно качнуло, женщина и мальчик, пытаясь сохранить равновесие, беспомощно размахивали веслами. Мальчику так и не удалось устоять, и он упал на спину. Женщина же встала и уже поднимала весло, чтобы обрушить его на Русета.
К этому моменту оба нападавших вскарабкались в шлюпку и, хотя и толкали друг друга руками, действовали достаточно решительно и успешно. Хэдон ударил в лицо мальчика, капитан безжалостно вонзил нож в шею женщины. Сзади остальные четверо бросили грести и вскидывали весла, дабы пустить их в ход. Шлюпка сильно качнулась и соскользнула с волны. На миг все четверо замешкались, пытаясь устоять на ногах. Хэдон же, быстрее овладев равновесием, выхватил меч. Через двадцать секунд он и Русет остались вдвоем…
Русет сбросил в море раненную в шею женщину и потерявшего сознание мальчика; мальчик, очевидно, очнувшись в воде, поплыл к причалу. “Вряд ли ты доберешься, но я желаю тебе удачи”, — подумал Хэдон. Он ничего не имел против мальчишки. Он даже принял бы его на борт, будь в шлюпке свободное место. Но надо спасаться самому, спасать любимую Лалилу, и Пагу, и остальных друзей.
Вернуть шлюпку к причалу труда не составило — отплыла она совсем недалеко. Шлюпка шла так легко и быстро, переваливая через волны, что даже со скрежетом протерлась бортом о пирс. Некоторые на причале так торопились попасть в шлюпку, что оказались придавленными между корпусом судна и платформой. К счастью, Лалила с друзьями не стояли у самого края. Их оттеснили те, кто сейчас шел ко дну или стонал от боли и страха отправиться туда.
Пока Русет, сойдя на причал, держал канат, не давая шлюпке отойти, Хэдон махал мечом над его головой. Страждущие спасения на причале пятились назад. Жрица Карсух, выкрикивая приказы и угрожая, тоже помогала своим стражникам отгонять людей. Лалила с Абет, Пага и книжник и бард забрались в судно. Хэдон предложил жрице последовать за ними, хотя свободного места для нее не было.
Она сказала: “Нет, я останусь здесь. Мой долг молиться за спасение моего несчастного народа”.
Хэдон попрощался и поблагодарил ее за помощь, восхищаясь ее преданностью долгу, но несколько сомневаясь в ее разумности. Он велел всем, кто мог, отталкивать шлюпку. Уже когда они отплыли, он увидел новые толпы людей, стремившихся вниз по спуску. Напор сзади был так велик, что многие просто сваливались через ограждения лестницы. Шлейф дыма тянулся за ними, и языки огня пробегали по просмоленным соединениям настила.
Карсух пробиралась сквозь толпу у лестницы. Ее оттеснили к краю и в конце концов она оказалась в воде. Будь жрица с ближней к шлюпке стороне причала, Хэдон постарался бы втащить ее. Но он скоро потерял ее из виду.
Теперь Хэдону оставалось лишь взяться за весло. Шлюпка наискось направилась к открытой воде за пределы города на сваях. Волна на море мешала взять курс прямо к западу — кратчайший путь к безопасности, или по крайней мере уменьшить существующую угрозу. Практически оставался один выбор — напрямик между сваями по течению. Так, наверное, удастся не врезаться бортом в сваи. Все равно придется огибать множество плавучих доков, а значит иногда подходить на опасно близкое расстояние к массивным опорам.
Вблизи доков группе опять угрожали сотни беженцев, прыгавших в море или плывших за шлюпкой. Хэдон следил за тем, чтобы гребцы в шлюпке делали свое дело, не обращая внимания на несчастных, пытавшихся схватиться за весла и уцепиться за борта судна. У доведенных до отчаяния людей все равно не хватало сил удержаться за весла. Руки скользили, люди беспомощно барахтались. Нескольким пловцам удалось схватиться за края кормы. Лишь тогда Хэдон разрешил Хинокли и Паге — заднему ряду гребцов — отвлечься на секунды и ударить по рукам нежелательных претендентов на абордаж.
Наконец, шлюпка вышла за пределы Ребхи. Открытое море было еще более неспокойно. Волны не разбивались о мощные сваи. Люди нуждались в отдыхе, но Хэдон торопил. “Несчастные еще плывут за нами, — убеждал он. — Сбавим ход чуть позже, когда сделаемся недосягаемыми для пловцов”.
Теперь уже весь город был охвачен огнем. Пламя высоко взвивалось повсюду, очерчивая подожженные безумцами дома на разных уровнях, башню Храма Кхо и башню Храма Дихетет. Высветились несколько жалких фигурок, метавшихся на окраинных улицах, потом прыгнувших в воду — кто поодиночке, а кто и группами. Ветер доносил пронзительные вопли, перекрывавшие даже рев пламени, грохот падающих стен и секций основания города. Затем обрушилась огромная башня Дихетет, охваченная красным и оранжевым саваном. Ее падение заглушило все другие звуки. Башня сплющила все строения внизу, посылая высоко в небо их горящие останки, пробила основание, унося с собою в море окружающие здания, не успевшие сгореть или рухнуть. Часть башни еще горела. Она упала на сваи и доки, распространяя пылающий огонь, и исчезла в общей катастрофе. Теперь в море оседали целые кварталы. Уступавшая по размеру Храму Дихетет Башня Кхо грациозно опустилась сквозь основание, оставаясь в вертикальном положении, пока фундамент, шипя, не погрузился в воды.
Гребцы, объятые благоговейным страхом, продолжали нелегкий труд. За два часа могущественный город с населением сорок тысяч человек, старый город, созданию которого был отдан труд неисчислимых рук и умов многих поколений, уникальное творение, возведенное среди бунтующего моря, исчез.
Хэдона и прежде посещали сомнения относительно разумности человеческих существ. Отныне же он никогда не поверит, что люди действовали согласно велению рассудка. Возможно, чаще всего бывает именно так. Но за маской или под маской логики скрывались анархия, безумие, чувства.
С себя он, конечно, подобные обвинения снял.
19.
Шторм налетел через несколько минут после падения Башни Кхо. Оставшиеся в живых позднее свяжут эти два события на двух морях в причинно-следственной обусловленности, распространяя рассказ о том, что Сама Кхо зажгла пламя, а затем наслала шторм, чтобы выкорчевать даже сваи и расшвырять по морю обломки Ребхи. Там, где до недавних пор на пятьдесят футов над водой возвышался город, где его башня виднелась за двадцать шесть миль, где дым от башни различался на расстоянии ста двадцати миль, теперь ничто не говорило о том, что на этом месте была Ребха.
Люди в шлюпке думали сейчас лишь о себе. Первый удар штормового фронта едва не опрокинул судно. Шлюпка выправилась, и пока Лалила и Абет вычерпывали воду ковшами из крокодиловой кожи, мужчины изо всех сил старались удержать шлюпку параллельно волнам. Окажись судно под углом к могучим волнам, оно могло — и несомненно так и случилось бы — уйти под воду.
Затем откуда-то появилась трирема, и беглецы с трудом перебрались в нее по веревочным лестницам и канатам, брошенным им. Абет крепко обхватила руками шею Хэдона, ногами обвила его туловище, пока его самого втягивали на палубу. Мгновение спустя высокая волна накрыла палубу.
Хэдон услышал крик и, когда волна схлынула, осмотрелся. Только что рядом стоял Хинокли… Не оставалось ни секунды на размышление о его судьбе, ни на проявление горя. Хинокли прошел через многие приключения, оставаясь невредимым, когда другие погибали. Да и в конце концов, он тоже спустился в дом наводящей ужас Сисискен.
Держась за канаты, протянутые вдоль палубы, поредевшая группа последовала за офицером. Дважды тяжелые волны едва не оторвали их от ограждений. Они чуть не свалились с лестницы в чрево триремы, битком набитое беглецами, подобранными еще до шторма. Крышка люка закрылась, и люди остались средь темноты и ужаса, где рвотное зловоние боролось с “ароматами” страха. Абет время от времени скулила; Лалила утешала ее, но голос матери выдавал ее собственную подавленность и тревогу. Хэдон сидел рядом, приобняв одной рукой Лалилу. Пага и Кебивейбес прижимались к его спине. Русет теснился перед ними. Минул, наверное, не один час, когда Хэдон, наконец, заговорил.
— Сколь долго может выдержать такое судно подобный шторм? — спросил он Русета.
— Этого нельзя предсказать, — сказал капитан. — Остается лишь надеяться, что Пикабес не имеет намерения забрать нас к себе.
Через минуту всех обитателей трюма швырнуло вперед; образовалась груда тел футов шесть высотой, привалившаяся к переборке. Треск ломающегося дерева перекрывал крики. Что-то ударилось о крышку люка, разбивая ее — внутрь хлынула вода. Хэдон устоял на ногах и вытащил Лалилу и прижимавшуюся к ней девочку из извивавшейся, брыкавшейся, визжащей массы тел. Он поддерживал Лалилу, с трудом продвигаясь к лестнице. Как раз в тот момент, когда они добрались до нее, судно завалилось на бок; их отбросило назад к дальней переборке. По счастью, удар смягчили тела других страдальцев.
Они вновь попытались добраться до лестницы. Палуба под ногами опять накренилась, на этот раз бросив их вперед, к лестнице, и одаряя ощутимыми ушибами. Однако те, кому посчастливилось оказаться там, поневоле служили амортизаторами.
Все, кто мог двигаться, давясь и отталкивая друг друга, стремились к лестнице или уже лезли наверх. Наконец, в трюме остались лишь раненые, которые не могли идти, и группа Хэдона. Хэдон удерживал своих товарищей, не давая им вовлечься в паническую давку. Он велел ждать. Пришлось даже ткнуть нетерпеливого барда в живот.
Теперь путь был свободен. “Можно идти”, — объявил Хэдон, становясь на первую ступень.
Шторм ослабевал. Рассветало. Небо оставалось темно-серым, но ветер смирился, будто по приказу Пикабес. Волны успокоились, не венчаясь теперь высокими острыми гребнями, заставлявшими судно трястись и стремительно нырять.
Судно сейчас, хоть и заваливалось на один бок, несмотря на то, что качка была невелика, казалось, вообще не продвигается вперед.
Внезапно раздался крик Хэдона. Столпившиеся позади него тоже закричали. По счастливым обстоятельствам, они находились в носовой части судна. Кормовая — исчезла. Отвалилась и скрылась в море.
Хэдон прошел по наклонной палубе к ограждению, заглянул за борт — на рассеянные обломки весел, торчавшие на трех ярусах внизу. Тела свешивались из смотровых окон, но многие люди — раненые или здоровые — выбирались из этих отверстий наружу из-под обломков судна.
Хэдона охватило чувство чего-то нереального. Обо что ударилась трирема? Что сдерживает ее движение? “Похоже на бревна, сотни тысяч стволов деревьев”, — бормотал он.
— Мы врезались в колоссальные плоты Кюдъемьё, племени тотема Морской Выдры, которое обитает на побережье ниже города Баваку. Хэдон знал, что Баваку — важный порт на западном берегу Кему. Порт тоже был охвачен восстанием против Минрута.
На судне царило оживление. Матросы, оправившись от шока, освобождали себя от веревок, которыми привязывались к палубам, другие вылезали из люков. Офицер приказал нескольким матросам освободить мачту, которая, переломившись, свалилась поперек носовой части палубы, придавив несколько человек.
— Что он себе думает? — сказал Русет. — Судно никогда более не поплывет.
Подумав, Хэдон произнес:
— Офицер — датоепоегу, лейтенант. Видать, он здесь единственный офицер. остальные, должно быть, оказались в носовой части или лежат в каютах, раненные.
— Очень много пострадавших, — сказала Лалила, имея в виду стоны о помощи, доносившиеся снизу.
— Смотрите! Вон люди! — воскликнул Хэдон, показывая на бревна. Должно быть, это кюдъемьё.
Около пятидесяти мужчин и женщин с детьми и собаками плыли на огромном плоту. Черты их темнокожих лиц выдавали основные признаки племени: вздернутые носы, толстые губы, прямые черные волосы. На груди у каждого изображена красная голова морской выдры. Длинные волосы собраны в семь косичек, перехваченных у корней лентами сочного синего цвета, отделанными стеклярусом. Зубы у мужчин подпилены, заострены. Они носили набедренные повязки из шкуры выдры; повязка крепилась узкими полосками кожи вокруг бедер и голени. На темнокожих не было ничего, кроме повязок, металлических браслетов и сандалий с перепонкой на щиколотке; в руках они держали четки.
Женщины носили небольшие треугольные фартуки, удерживаемые бечевками вокруг бедер. Щеки сильно нарумянены, губы окрашены каким-то голубоватым веществом; в носах болтались большие бронзовые, а может, золотые кольца. У всех в руках трезубцы или короткие острые мечи. Однако они отнюдь не проявляли воинственности или стремления к обороне. Им было просто любопытно.
Теперь и лейтенант сообразил, что он остался единственным офицером на борту. Он велел мужчинам прекратить бесполезное дело — освобождение мачты и заняться ранеными, что и следовало предпринять прежде всего.
Хэдон скинул с борта триремы веревку и спустился по ней. Судно развалилось, врезавшись в стену, высотой по пояс, из небольших бревен по краю плота. Вода здесь доходила до лодыжки, в основном, потому, что массой своей трирема чуть подтопила плот.
Хэдон прошел по воде ярдов двадцать от судна, затем остановился там, где бревна плота лежали уже выше поверхности моря. Люди на плоту, переговариваясь. спокойно ждали. Собаки — большие, тощие, грязные твари принялись лаять на него. Хэдон обождал, правая рука его застыла в традиционном жесте мира. Звери остановились лишь в нескольких дюймах от него, а одна собака сзади ткнулась носом в руку. Он ждал спокойный, как дерево. Мужчина — единственный в толпе, на ком была шляпа — высокий широкополый цилиндр с тремя белыми перьями, торчавшими сверху, — подошел к Хэдону. Человек был широк в кости, с внушительным выпирающим животом, с глазами-щелочками: от него исходил устойчивый запах рыбы. Хэдон расценил его широкую улыбку как дружескую, хотя сточенные зубы делали ее зловещей.
Состоялось представление. Мужчину звали Квасин. Это был вождь племени Красной Морской Выдры. Имя его означало Черное Сердце, хотя это отнюдь не умаляло достоинств его характера. Он действительно проявил достаточное великодушие. Вождь предложил забрать раненых и доставить их в “место для больных”. По крайней мере так истолковал Хэдон слова в его произношении. Квасин говорил на торговом кхокарсане, специальном жаргоне, который понимали в большинстве морских портов и который был в ходу у разноязычных команд торговых и военных кораблей. Весьма индивидуальное произношение определенных согласных и гласных затрудняло восприятие речи вождя.