— К чему решать, кто с кем отправится, — сказал Пага, — если Хэдон тоже отбывает в Опар?
— Как я могу это сделать? — воскликнул Хэдон. — Я же поклялся охранять жизнь Авинет, пока она не окажется в безопасности на своем троне во дворце Кхокарсы.
— Но Авинет обещала не причинять нам вреда, — сказала Лалила. — Теперь же она заботится о том, чтобы мы расстались и чтобы я пустилась в опасное путешествие в Опар. Она нарушила свое слово, значит, ты можешь не соблюдать свою клятву.
— Ты же только что говорила, что веришь в божественное прорицание Кхо, которое донесла жрица. Отсюда следует, что Авинет никоим образом не ответственна за то, что ты должна отправиться в Опар.
— Да, она не причем, — согласилась Лалила. — Но она в ответе за то, что заставляет тебя остаться здесь. Если Богиня желает, чтобы я отправилась в Опар, чтобы наше дитя жило долго и счастливо, Она несомненно хочет, чтобы отец девочки оставался с нами. Особенно еще потому, что отец — герой и сумеет защитить нас в суровой опасности. Вот. Значит, Авинет противится приказаниям Богини.
Хэдон улыбнулся:
— Не знаю, кто более преуспел в логических рассуждениях — ты или Авинет.
— Пытаться объяснить намерения и поступки — это вторая натура женщины, — заявил Пага. — Посмотрите, вы оба. Хэдон утверждает, будто Сугукатет заявила, что сама Авинет никуда не собирается уезжать! Ты же знаешь, зачем ей выступать против Королевы, пусть и тайно. Но ты утверждаешь, будто она действительно сказала, что у Королевы нет намерения куда-то отправляться. Если это правда, почему ты не услышал об этом от Сугукатет? Прошло уже три дня!
— Не знаю, — проронил Хэдон. — Но жрицы редко поступают поспешно. Она даст нам знать, когда сочтет, что пришло время действовать.
— Ей следовало бы сделать это скорее, — вмешался Хинокли. — Я слышал, что Авинет покидает долину через неделю и отправляется в Дитбет.
— Что? Ты слышал это? Где? Кто высосал такие сведения из сосков Великой Кхо?! Они могли быть известны лишь самым приближенным… Не обращайте внимания — мне не следовало произносить это. Но если уж ты слышал, скажи, кто еще знает? Кто сказал тебе?
— Служанка, которая меняет простыни в моей спальне, — сказал книжник. — Я склонил ее, скажем так, к небольшой дополнительной услуге; потом в разговоре она призналась, что нечаянно подслушала, как дворецкий говорил старшему слуге, что королевский отряд отправляется в пределах десяти дней.
Хэдон стукнул кулаком по столу так, что из кружек выплеснулся медовый напиток.
— Никому больше не говори об этом, Хинокли! Вы все держите язык за зубами! Представляете, что произойдет, если Авинет обнаружит, что кто-то из ее служителей столь болтлив? Каждого подвергнут усиленному допросу. Под усиленным я понимаю пытки! Допросят тебя, Хинокли, служанку, дворецкого и старшего слугу и выйдут на источник утечки. И никто из нас не будет в безопасности, хотя мы услышали эту тайну от тебя. Меня она, возможно, и не тронет, если я расскажу ей все. Но она непременно воспользуется поводом, чтобы запереть под замок тебя, Лалила. Авинет не станет причинять тебе физических страданий, поскольку очевидно, что ты не замешана в распространении сведений. Однако тебя содержали бы в одиночном заключении, чтобы ты не могла это сделать. Я вообще лишился бы возможности тебя видеть. Тебя освободили бы и отослали в Опар, после того, как отбыла бы вся королевская свита с охраной.
Лалила побледнела. Остальные тоже не выглядели слишком бодрыми и румяными даже в красноватом свете.
— Но если я не доложу обо всем, то меня сочтут предателем, нарушившим долг, — продолжал Хэдон. — Но как я могу это сделать? Все вы окажетесь в серьезной опасности, и я, наверняка, никогда более не увижу Лалилу!
Он тяжело вздохнул.
— Разве нет выхода? — сказала Лалила, погладив его руку. — Пошли ей анонимную записку с предупреждением. Но не указывай источник своих сведений. Так ты исполнишь свой долг и сумеешь уберечь невинных людей.
— Невинных людей? — повторил Хэдон.
— Кому известно, кто виновен, а кто нет? Возможно, среди ее слуг и нет виновного. Авинет сама могла обронить слово своим камеристкам, а одна из них — проговориться своему любовнику. Но будьте уверены, у Минрута здесь повсюду глаза и уши. Если его шпионы узнают, что Авинет покидает долину, они не спустят с нее глаз. И, когда она уже окажется в пути в сопровождении относительно небольшой охраны, на Королеву можно будет напасть.
— Значит, напиши ей анонимно, что ей надо изменить планы, что она не должна никого посвящать об этом изменении до самого последнего момента, — вмешался Хинокли.
— Легче сказать, чем сделать, — вздохнул Хэдон. — А как доставить Авинет записку? Любого посыльного задержат и заставят назвать того, кто послал ее. Можно держать пари.
— Напиши записку, — сказала Лалила. — А я позабочусь, чтобы она попала в почтовую систему храма. Сугукатет просила навестить ее завтра утром. Не знаю — зачем, но подозреваю, она скажет мне, какие у нее намерения в отношении нас с тобой, Хэдон. В любом случае я опущу послание в корзину для пожертвований, которая висит у входа в зал святых проституток.
— Плохо, что я вынужден прибегать к таким окольным путям. Вот было бы здорово иметь возможность прямо явиться к Авинет и сказать ей, что ей грозит опасность.
— Ты уже не юноша и должен знать, как устроен мир, — сказал Хинокли.
— Да, я понимаю, — кивнул Хэдон. — Но это не мешает мне порою высказывать его неприятие.
— Герои не жалуются, — засмеялся бард.
— Герои живут только в песнях и легендах, — Хэдон отодвинул стул и поднялся. — Герои — это люди, которым довелось более или менее удачно поступать в опасных ситуациях, при этом им посчастливилось привлечь внимание певца или рассказчика. На каждого воспетого героя наберется сотня забытых. Как бы то ни было, меня утомила болтовня о героях!
На следующий день Хэдон чувствовал себя значительно лучше. Он написал записку и отдал ее Лалиле, которая вместе с Абет направилась в храм, в то время, как Хэдон облачился в форменную одежду нуматену, стражника Королевы. Он носил высокую треугольную шляпу, округлую наверху, с пером африканского коршуна-рыболова. На шее — четки: сто сорок четыре девятигранные бусинки из голубого янтаря. На плечи накинут платок, плетенный из волокон папируса; по кайме платка раскачивались двадцать четыре кожаные кисточки, каждая трижды стянута узлом. Они символизировали самые большие города Империи Кхокарсы.
На бритой груди Хэдона была нарисована стилизованная голова рыжего лесного муравья — его тотем, кстати обозначающий еще и место рождения Хэдона, поскольку это существо обитало только в Опаре.
Широкий пояс из кожи леопарда поддерживал полосатый килт из меха медоеда.
На поясе справа висели также ножны из шкуры носорога для метательного ножа. Слева — деревянный держатель, в котором покоился его меч нуматену. Щель “впускала” клинок лишь до половины длины, до его широкой части. А слегка заостренная, с тупым лезвием половина блестела над держателем.
Таким образом Хэдон, подобно всем другим облаченным в форму нуматену Королевы, должен был поддерживать меч левой рукой за эфес. Но он уже привык — лишь нуматену носили оружие таким образом — это было почетно.
Хэдон унаследовал меч от отца. Кумин был нуматену; он нанялся на службу к правителям Опара, хотя являлся уроженцем Дитбета. Женился Кумин на Фенет, дочери горного мастера. У нее родилось семеро детей, но лишь трое достигли зрелого возраста. Первый ребенок был создан именем Ресу, Пламенеющего Бога; ребенок был зачат в тот месяц, когда Фенет посвятила свое тело божественному храму. Дитя скончалось от лихорадки.
Когда уже появился на свет Хэдон — седьмой ребенок Фенет, его отец потерял руку в сражении с пиратами в обширном подземном комплексе под городом. Его Король вскоре тоже погиб, а вдова короля, Фебха избрала новым правителем Гамори и сделала его своим супругом.
Кумин намеревался покончить жизнь самоубийством — обычное действие, которое предпринимают покалеченные нуматену — но потом передумал. Вместо этого он стал работать подметальщиком полов в Храме Золотой Кхо в Опаре.
Детство его с той поры проходило в бедности. И ему пришлось перенести множество унижений из-за изменения социального положения отца. Но отец учил сына быть гордым и сносить все во имя достойной цели. Его дядя, Фимет, наверное, величайший фехтовальщик Империи, учил Хэдона в пору юности всему, что знал о тену.
Хэдону после победы на Малых Играх в Опаре передали меч отца. Формально Кумин более не был нуматену, но у Кумина оставалось право передать свое оружие любому, кого он сочтет того заслуживающим. Хэдон же, хотя и мог пользоваться мечом по праву наследования, в нуматену посвящен не был; согласно обычаю, ему давался определенный срок после приобретения меча доказать свое право на него. Если ему это удавалось, его могли принять в весьма вольно организованную гильдию нуматену. Не менее дюжины раз он подтверждал свое право и прошел церемонию посвящения сразу же, как попал в эту долину.
Он ожидал, что его сделают командиром охраны. В конечном итоге, если бы его не обманули, он должен был стать мужем Авинет и, следовательно, правителем Кхокарсы. Минимум, что она могла сделать — это назначить его командиром своей личной охраны. Но вместо этого, ему присвоили чин лейтенанта; сразу за ним старшим по званию был капитан Новитен, тридцатипятилетний ветеран.
В иных обстоятельствах Хэдон счел бы себя обиженным и оскорбленным. Сейчас же его волновали лишь две вещи: доставить Лалилу в Опар и позаботиться о том, чтобы самому сопровождать ее.
Размышляя о том, как ему осуществить это, не нарушая клятвы, он бродил по городу Аквафи — сначала мимо замка Ресу — большого квадратного строения из гранита, увенчанного по углам минаретами в форме фаллоса.
Четверо жрецов стояли, беседуя, в портике с колоннами. На выбритых головах оставался ежик — от лба к загривку; щетина, смазанная орлиным жиром, оставалась жесткой и недвижно прямой.
Они щеголяли пышными бородами и усами — так повелевал декрет Минрута, пренебрегавший древней традицией; но, когда вести о пленении Авинет достигли этой долины, жрецы поспешили вернуться в прежнее “бритое” состояние. Кроме того, они отвергли доктрину о господстве Пламенеющего Бога. Объяснялся ли этот шаг истинной ортодоксальностью или желанием уцелеть — осталось неизвестным. Каков бы ни был мотив — жрецы спасли свою жизнь. Выступи они на стороне Минрута, их разорвали бы на куски разъяренные почитатели Кхо. Храм могли разобрать, а статую Ресу разбить или, доставив в храм Кхо, бросить идола к ее ногам.
Подобные акты осквернения вызвали бы чувство вины у причастных к ним, и ужас у тех, кто не участвовал в зле. Независимо от того, какие разгорелись страсти, Ресу был Богом. Согласно теологической теории он имел равное положение со своей матерью, хотя на практике большинство верующих ставили Кхо впереди. Он был Богом, и поднять разъяренную руку на его священников, статуи и его храмы — это богохульство. Жрицы утверждали, что такое допустимо, что Ресу сам отрекся от тех верующих в него, кто пытался вытеснить его мать. Совершившие богохульство в затмении ярости чувствовали тревогу. В любой момент их могло настигнуть возмездие. Если божественная кара после долгого ожидания не приходила, богохульник реагировал двояко. Один вывод сводился к тому, что жрицы правы: Ресу отрекся от своего народа, поскольку люди хотели вознести его выше матери. Вторая мысль — Ресу, возможно, мертв, если он действительно когда-либо существовал. А если он не существовал, тогда что можно сказать о Кхо?
Лишь немногие осмеливались произнести вслух подобные мысли и публично их никто, конечно же, никто не выражал.
Жрецы стояли, тесно прижавшись друг к дугу. Их развевающиеся рясы надувались ветром. Правые руки, ритуально чистые, перебирали четки, левыми же жрецы активно жестикулировали. Жрецы умолкли на минуту, когда Хэдон, проходя мимо, поздоровался с ними. “О чем они спорят? — подумал он. — Важные темы богословия? Трудности с получением достаточного количества продовольствия в перенаселенной долине? А может, как считают многие, не шпионы ли они, передающие сведения о передвижении Авинет?
Если последнее верно — не его забота. Пусть этим занимается контрразведка Королевы”.
14.
Хэдон, не торопясь, прошел по широкой квадратной базарной площади, окруженной различными правительственными зданиями, храмом Такомим, богини торговли, воров и левшей, замком Бесбедес, богиней пчел и медового напитка, и гимнасиями[2]. В центре площади находился фонтан — широкая чаша из известняка со статуей на пьедестале посередине. Отлитый из бронзы идол изображал местного божка, Аквафи, дающего начало рекам. Существовало поверье, что женщины, не сумевшие зачать, будучи святыми проститутками, могли покончить с бесплодием, испив воды из струи божка. Излечить бесплодие могли и мужчины, но им, наоборот, следовало избегать этого источника воды.
Хэдона мучила жажда, но вместо того, чтобы утолить ее из чаши фонтана, он купил чашку горячей воды, настоянной на розе гибискус. Отпивая понемногу, он смотрел на происходящее вокруг, картины базара всегда вызывали у него интерес. Они были шумными и красочными, их заполняли ремесленники и торговцы, городской люд, фермеры и охотники. К шуму толпы добавлялось кряканье уток в клетках, хрюканье свиней в загонах, мычание прирученных буйволов, лай откормленных на мясо собак в плетеных корзинах, бормотание привязанных к стойкам обезьян в ошейниках, ворон и попугаев, каркающих или хрипящих, лающих охотничьих собак — на продажу, визжание детеныша-леопарда. Повсюду в беспорядке стояли небольшие открытые палатки; купцы на все лады зазывали покупателей. Свежая и сушеная рыба, разделанные свиные туши, говяжья грудинка и задние голяшки, подвешенные за шею неощипанные утки и птицы бойцовской породы, свежие и сваренные вкрутую утиные яйца, караваи хлеба из желудевой муки, возы проса, кувшины и бочки медового напитка, бочонки меда, большие бочки дорогого вина и пива, импортированного как раз перед блокадой; сушеные листья розы гибискус, лекарства и талисманы для лечения угреватости, кариозных зубов, катаракты, оспин, импотенции, геморроя, глаукомы, ожирения, анемии, лихорадки, глистов, нарушений памяти, бессонницы, прострелов, беспричинного страха, ночного недержания мочи, запора, поносов, дурного запаха изо рта, косоглазия, заикания, застенчивости, опухолей, малярии, простуд, чесотки, вшей, брюзгливости, неудач, глухоты и многого, многого другого, накопленного человечеством в бесконечном перечне к 10000 году до рождества Христова, что давало возможность некоторым людям и здесь извлекать выгоду.
Площадь была немощеной. Пыль вилась под ногами, хотя несколько раз в день ее поливали. Пыль поднималась и опускалась, обволакивая всех, кто весь день крутился здесь. Струйки пота полосами промывали запыленные лица. К концу дня тяжелый запах немытых тел, человечьей мочи, собачьих экскрементов, птичьего помета, пролитой и выдыхаемой медовухи, перегар от вина и пива, вонь от загнивающего мяса животных и домашней птицы и рыбы — все это создавало отвратительное зловоние. Однако, похоже, это зловоние не отпугивало насекомых. Эти “ароматы” сопровождали их всю жизнь — точно так же, как и тысячи мух — вьющихся вокруг, жужжащих, ползающих по мясу, испражнениям и лицам.
Хэдон допил чай из розы гибискус и пошел дальше, останавливаясь, праздно оглядывая товары, подслушивая разговоры — убивая время в ожидании окончания встречи Лалилы с главной жрицей. Наконец, внимание его привлек человек, лишь несколько минут назад появившийся на базаре. В нем было около шести футов трех дюймов роста — фигура, которая в любое время вряд ли осталась бы незамеченной. Хэдон и сам был ростом шесть футов — самый высокий человек в Опаре. Хэдон несколько огорчился, когда, прибыв в столицу Кхокарсы, обнаружил, что он отнюдь не самый высокий человек в Империи. Тем не менее, лишь немногие могли смотреть на него “свысока”.
Незнакомец вышел из боковой улицы уверенным, широким шагом. Голову он держал высоко и горделиво, напоминая манерой орла, когда тот поворачивает голову, глядя по сторонам. Волосы у него были длинные, прямые и аспидно-черной челкой закрывали лоб, на несколько дюймов не доходя до бровей. Приблизившись, Хэдон разглядел большие, широко расставленные темно-серые глаза мужчины. Смотрели они необычно, беспокойный взгляд словно пронизывал и видел невидимое.
Лицо привлекательное, хотя и не совсем пропорциональное. Нос небольшой, прямой, верхняя губа — короткая, на квадратном подбородке — глубокая ямочка. Широкой кости, мускулистый незнакомец скорее напоминал леопарда, чем льва.
На нем не было ничего, кроме набедренной повязки из шкуры антилопы, что позволило Хэдону предположить, что он, должно быть, с гор, поскольку эти люди летом почти не носили одежды. С другой стороны, обитатели гор носили шкуры местных животных, а антилопы в этом краю не водились. Он был вооружен лишь большим ножом с длинной рукоятью на кожаном поясе.
Ступни голых ног огрубели не менее, чем на полдюйма.
Незнакомец неторопливо прогуливался, время от времени встречаясь глазами с Хэдоном. Хэдон не хотел выказывать излишний интерес и тут же отводил взгляд. И многие другие на базаре смотрели на чужака. Его рост привлекал внимание, но того, что человек неизвестный — вполне достаточно, чтобы притягивать любопытные взгляды и бормотать про себя. В каждом люди подозревали шпиона, особенно потому, что Королева назначила высокие вознаграждения за информацию о вражеских агентах.
Незнакомец отошел, остановился отведать чая из розы гибискус, разгрыз несколько орехов, посмотрел кукольное представление. Затем он приглядел тенистое место под крышей палатки, где торговали зайчатиной, и присел на корточки. Он так долго оставался недвижен, лишь отгонял мух от лица, что Хэдон начал терять к нему интерес. Парень столь неординарной внешности, по всей вероятности, обычный охотник. Он спустился с гор взглянуть на достопримечательности и, возможно, поглазеть на разнообразные аттракционы. Он не производил впечатление человека при деньгах; несколько истраченных монет он извлек из небольшого плоского кошелька на поясе. Но возжелай он женщину, деньги ему были бы ни к чему. В мужчину такого сложения и внешности вцепились бы святые проститутки. Единственная трудность состояла бы в том, где добыть комнатенку.
Хэдон рассмеялся при этой мысли, и тут он увидел пятерых горцев, подошедших к незнакомцу. На них были шапки из меха медоеда, увенчанные головами этих животных и набедренные повязки и башмаки из лисьей кожи, на голени зашнурованные по диагонали. На голой груди и лбах пришельцев нарисована стилизованная голова медоеда. За спинами у них висели кожаные мешки, в руках длинные пики с бронзовыми наконечниками. Короткие мечи и ножи — в ножнах на поясе.
Движимый более всего любопытством, Хэдон подошел немного поближе. Незнакомец не поднялся, а, улыбаясь, смотрел, задрав голову, на горцев, о чем-то спрашивающих его. Хэдон подошел еще ближе и теперь мог слышать разговор. А еще мог почувствовать запах дыма, пропитавшего барсучьи шкуры, давно немытых тел, прогорклого барсучьего жира, которым смазывались волосы, и сладковатого духа медовухи.
— Нам вроде как любопытно, — сказал один из горцев. — Никогда не доводилось видеть в этих краях охотника, похожего на тебя. Если ты и впрямь охотник.
— Я охотник, — медленно произнес незнакомец низким голосом.
— Только нездешний, — сказал горец. Он покачивался и моргал налитыми кровью глазами. — Я знаю любой выговор людей в этой долине, знаю, как по-всякому говорят в этих горах. Никто не болтает так забавно, как ты.
— Очень жаль, — ответил незнакомец. — Однако, это не твоя забота.
— Неужели? — включился другой охотник. — Сейчас…
— Сейчас дело любого — дело всех. — Агенты Минрута повсюду, и люди Авинет смотрят в оба. Ты доложился командиру гарнизона?
— Не знал, что это необходимо, — сказал незнакомец. — Я сделаю это. Когда появится такое желание.
Он взглянул на Хэдона:
— Нуматену, сын Красного Муравья, гражданин Опара. Вероятно, ты сможешь сказать мне, правду ли говорят эти барсуки. Обязан ли я зарегистрировать свое временное пребывание в местном гарнизоне?
— Если ты прибыл сюда впервые — да, — подтвердил Хэдон. — Очевидно, ты не бывал здесь прежде?
Первый горец, высокий, плотно скроенный мужчина с копной каштановых волос, тронутых сединой, присел на корточки и наклонился, разглядывая нож, висевший на боку незнакомца.
— Эй! Послушай! Это же не бронза! Это железо! Клянусь Ренамам, это железо, но такого железа я никогда не видел!
Примерно на дюйм блестящее серое лезвие выходило из ножен — это Хэдон заметил.
— Не сталь ли это, приятель? — спросил он. — Мой собственный меч сделан из углеродистого железа, но мне приходилось видеть меч, изготовленный из углеродистого железа в сплаве с никелем и закаленным до огромной твердости. Он удерживал заточку как ни один другой металл. У Квазина, моего кузена — ты, возможно, слышал о нем — был боевой топор, сделанный из самого прочного железа, какое я когда-либо видел. Его взяли от упавшей звезды. Должно быть, это металл, используемый богами.
— Это, скорей всего, топор Ви, выделанный одноглазым волосатым человечком по имени Паг, — сказал незнакомец. — Как он попал в руки этого Квазина?
Хэдон крайне удивился этому ответу. Нет, этот незнакомец не охотник с гор, не ведающий о том, что творится за пределами долины. Более того, его речь не похожа на речь жителя Кхокарсы. Того фонетический строй языка непременно заставил бы добавить а к имени Паг. Но откуда этому парню знать, что Паг — это истинное имя человечка?
Замолчавший на минуту Хэдон внимательно смотрел на незнакомца. В это мгновение внушительных размеров горец быстро вскочил на ноги, едва не потеряв равновесие и пытаясь схватить незнакомца за запястье. Однако неудачно — сероглазый парень отступил назад.
— Послушай, — бросил горец. — Где ты раздобыл такой нож? Ты не похож ни на богача, ни на нуматену. Ты, должно быть, украл его!
— Нож принадлежал моему отцу, — сказал сероглазый. — Однако, я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще.
Он бросил взгляд по сторонам. Горцы полукругом сошлись перед ним. Отступить некуда. Позади торговая палатка.
Хэдон вышел вперед:
— Он прав. Его единственная обязанность — явиться на командный пост. Он не обязан отвечать на ваши вопросы.
— Да? — воззрился на Хэдона рослый охотник.
— А если мы отпустим его, как нам знать, что он прибудет туда? Что помешает ему запросто покинуть город и вернуться в свое шпионское гнездо в горах?
— Ты обвинил меня в том, что я вор и шпик, — спокойно сказал незнакомец.
— Да? Ну и что?
Другой горец, тощий, одноглазый, с торчащими вперед зубами, сломанным носом предложил:
— Отдай-ка лучше нам свой нож, ты, безтотемный человек. И мы забудем оскорбления.
Серые глаза расширились. Но он ничего не ответил. Теперь Хэдон понял, что они хотели. Их не заботило, соглядатай он или нет, они жаждали завладеть его ножом. И ради этого они не остановятся, если им придется убить незнакомца. В конце концов, его никто не знает, а следовательно, он подозрителен. На нем нет знака тотема, чтобы привлечь друзей на свою защиту.
Хэдон сказал:
— Этот человек совсем не обязан отдавать вам свой нож. У вас нет здесь власти, оставьте его. Я сам доставлю его на пост.
— Он шпион и вор! — завопил здоровенный охотник. — Отдавай нож, босяк! Или, клянусь Самой Великой Барсучихой, мы отнимем его!
Двое горцев повернулись к Хэдону, сжимая копья в боевом положении.
— А ты давай-ка иди своей дорогой и не суй нос не в свое дело, нуматену, — бросил один из них. — Мы позаботимся об этом грязном шпике.
Благодарю за желание защитить меня, — обратился незнакомец к Хэдону. — Но вы избежите неприятностей и кровопролития, если позволите мне самому все уладить.
Человек определенно говорил на странном кхокарсане, его манеры и язык не соответствовали диковатому внешнему виду. Он производил впечатление весьма образованного человека из высшего общества.
— Я не позволю паршивым околачивателям желудей помыкать собой, — сказал Хэдон. — Он пока не вынимал меч, еще надеясь прогнать горцев прочь. Если он извлечет оружие из ножен, его придется пустить в ход.
— Околачиватели желудей! — возопил ближайший к Хэдону горец, выпучив глаза и наливаясь кровью. — Как?! Ты, хлыщ из большого города, я покажу тебе, кто околачиватель желудей! — Он сделал выпад.
Хэдон выхватил меч в тот миг, когда горец кончал свою речь. Меч отрубил бронзовый листообразной формы наконечник, сделал еще заход и лишил охотника левой руки. Потом он резко повернулся кругом, доведя удар до конца цикла, повторил взмах, ударом напрочь отрубая верхнюю часть копья у другого обидчика. Тот отбросил древко и со всех ног помчался к базару, взывая о помощи.
— Как я могу это сделать? — воскликнул Хэдон. — Я же поклялся охранять жизнь Авинет, пока она не окажется в безопасности на своем троне во дворце Кхокарсы.
— Но Авинет обещала не причинять нам вреда, — сказала Лалила. — Теперь же она заботится о том, чтобы мы расстались и чтобы я пустилась в опасное путешествие в Опар. Она нарушила свое слово, значит, ты можешь не соблюдать свою клятву.
— Ты же только что говорила, что веришь в божественное прорицание Кхо, которое донесла жрица. Отсюда следует, что Авинет никоим образом не ответственна за то, что ты должна отправиться в Опар.
— Да, она не причем, — согласилась Лалила. — Но она в ответе за то, что заставляет тебя остаться здесь. Если Богиня желает, чтобы я отправилась в Опар, чтобы наше дитя жило долго и счастливо, Она несомненно хочет, чтобы отец девочки оставался с нами. Особенно еще потому, что отец — герой и сумеет защитить нас в суровой опасности. Вот. Значит, Авинет противится приказаниям Богини.
Хэдон улыбнулся:
— Не знаю, кто более преуспел в логических рассуждениях — ты или Авинет.
— Пытаться объяснить намерения и поступки — это вторая натура женщины, — заявил Пага. — Посмотрите, вы оба. Хэдон утверждает, будто Сугукатет заявила, что сама Авинет никуда не собирается уезжать! Ты же знаешь, зачем ей выступать против Королевы, пусть и тайно. Но ты утверждаешь, будто она действительно сказала, что у Королевы нет намерения куда-то отправляться. Если это правда, почему ты не услышал об этом от Сугукатет? Прошло уже три дня!
— Не знаю, — проронил Хэдон. — Но жрицы редко поступают поспешно. Она даст нам знать, когда сочтет, что пришло время действовать.
— Ей следовало бы сделать это скорее, — вмешался Хинокли. — Я слышал, что Авинет покидает долину через неделю и отправляется в Дитбет.
— Что? Ты слышал это? Где? Кто высосал такие сведения из сосков Великой Кхо?! Они могли быть известны лишь самым приближенным… Не обращайте внимания — мне не следовало произносить это. Но если уж ты слышал, скажи, кто еще знает? Кто сказал тебе?
— Служанка, которая меняет простыни в моей спальне, — сказал книжник. — Я склонил ее, скажем так, к небольшой дополнительной услуге; потом в разговоре она призналась, что нечаянно подслушала, как дворецкий говорил старшему слуге, что королевский отряд отправляется в пределах десяти дней.
Хэдон стукнул кулаком по столу так, что из кружек выплеснулся медовый напиток.
— Никому больше не говори об этом, Хинокли! Вы все держите язык за зубами! Представляете, что произойдет, если Авинет обнаружит, что кто-то из ее служителей столь болтлив? Каждого подвергнут усиленному допросу. Под усиленным я понимаю пытки! Допросят тебя, Хинокли, служанку, дворецкого и старшего слугу и выйдут на источник утечки. И никто из нас не будет в безопасности, хотя мы услышали эту тайну от тебя. Меня она, возможно, и не тронет, если я расскажу ей все. Но она непременно воспользуется поводом, чтобы запереть под замок тебя, Лалила. Авинет не станет причинять тебе физических страданий, поскольку очевидно, что ты не замешана в распространении сведений. Однако тебя содержали бы в одиночном заключении, чтобы ты не могла это сделать. Я вообще лишился бы возможности тебя видеть. Тебя освободили бы и отослали в Опар, после того, как отбыла бы вся королевская свита с охраной.
Лалила побледнела. Остальные тоже не выглядели слишком бодрыми и румяными даже в красноватом свете.
— Но если я не доложу обо всем, то меня сочтут предателем, нарушившим долг, — продолжал Хэдон. — Но как я могу это сделать? Все вы окажетесь в серьезной опасности, и я, наверняка, никогда более не увижу Лалилу!
Он тяжело вздохнул.
— Разве нет выхода? — сказала Лалила, погладив его руку. — Пошли ей анонимную записку с предупреждением. Но не указывай источник своих сведений. Так ты исполнишь свой долг и сумеешь уберечь невинных людей.
— Невинных людей? — повторил Хэдон.
— Кому известно, кто виновен, а кто нет? Возможно, среди ее слуг и нет виновного. Авинет сама могла обронить слово своим камеристкам, а одна из них — проговориться своему любовнику. Но будьте уверены, у Минрута здесь повсюду глаза и уши. Если его шпионы узнают, что Авинет покидает долину, они не спустят с нее глаз. И, когда она уже окажется в пути в сопровождении относительно небольшой охраны, на Королеву можно будет напасть.
— Значит, напиши ей анонимно, что ей надо изменить планы, что она не должна никого посвящать об этом изменении до самого последнего момента, — вмешался Хинокли.
— Легче сказать, чем сделать, — вздохнул Хэдон. — А как доставить Авинет записку? Любого посыльного задержат и заставят назвать того, кто послал ее. Можно держать пари.
— Напиши записку, — сказала Лалила. — А я позабочусь, чтобы она попала в почтовую систему храма. Сугукатет просила навестить ее завтра утром. Не знаю — зачем, но подозреваю, она скажет мне, какие у нее намерения в отношении нас с тобой, Хэдон. В любом случае я опущу послание в корзину для пожертвований, которая висит у входа в зал святых проституток.
— Плохо, что я вынужден прибегать к таким окольным путям. Вот было бы здорово иметь возможность прямо явиться к Авинет и сказать ей, что ей грозит опасность.
— Ты уже не юноша и должен знать, как устроен мир, — сказал Хинокли.
— Да, я понимаю, — кивнул Хэдон. — Но это не мешает мне порою высказывать его неприятие.
— Герои не жалуются, — засмеялся бард.
— Герои живут только в песнях и легендах, — Хэдон отодвинул стул и поднялся. — Герои — это люди, которым довелось более или менее удачно поступать в опасных ситуациях, при этом им посчастливилось привлечь внимание певца или рассказчика. На каждого воспетого героя наберется сотня забытых. Как бы то ни было, меня утомила болтовня о героях!
На следующий день Хэдон чувствовал себя значительно лучше. Он написал записку и отдал ее Лалиле, которая вместе с Абет направилась в храм, в то время, как Хэдон облачился в форменную одежду нуматену, стражника Королевы. Он носил высокую треугольную шляпу, округлую наверху, с пером африканского коршуна-рыболова. На шее — четки: сто сорок четыре девятигранные бусинки из голубого янтаря. На плечи накинут платок, плетенный из волокон папируса; по кайме платка раскачивались двадцать четыре кожаные кисточки, каждая трижды стянута узлом. Они символизировали самые большие города Империи Кхокарсы.
На бритой груди Хэдона была нарисована стилизованная голова рыжего лесного муравья — его тотем, кстати обозначающий еще и место рождения Хэдона, поскольку это существо обитало только в Опаре.
Широкий пояс из кожи леопарда поддерживал полосатый килт из меха медоеда.
На поясе справа висели также ножны из шкуры носорога для метательного ножа. Слева — деревянный держатель, в котором покоился его меч нуматену. Щель “впускала” клинок лишь до половины длины, до его широкой части. А слегка заостренная, с тупым лезвием половина блестела над держателем.
Таким образом Хэдон, подобно всем другим облаченным в форму нуматену Королевы, должен был поддерживать меч левой рукой за эфес. Но он уже привык — лишь нуматену носили оружие таким образом — это было почетно.
Хэдон унаследовал меч от отца. Кумин был нуматену; он нанялся на службу к правителям Опара, хотя являлся уроженцем Дитбета. Женился Кумин на Фенет, дочери горного мастера. У нее родилось семеро детей, но лишь трое достигли зрелого возраста. Первый ребенок был создан именем Ресу, Пламенеющего Бога; ребенок был зачат в тот месяц, когда Фенет посвятила свое тело божественному храму. Дитя скончалось от лихорадки.
Когда уже появился на свет Хэдон — седьмой ребенок Фенет, его отец потерял руку в сражении с пиратами в обширном подземном комплексе под городом. Его Король вскоре тоже погиб, а вдова короля, Фебха избрала новым правителем Гамори и сделала его своим супругом.
Кумин намеревался покончить жизнь самоубийством — обычное действие, которое предпринимают покалеченные нуматену — но потом передумал. Вместо этого он стал работать подметальщиком полов в Храме Золотой Кхо в Опаре.
Детство его с той поры проходило в бедности. И ему пришлось перенести множество унижений из-за изменения социального положения отца. Но отец учил сына быть гордым и сносить все во имя достойной цели. Его дядя, Фимет, наверное, величайший фехтовальщик Империи, учил Хэдона в пору юности всему, что знал о тену.
Хэдону после победы на Малых Играх в Опаре передали меч отца. Формально Кумин более не был нуматену, но у Кумина оставалось право передать свое оружие любому, кого он сочтет того заслуживающим. Хэдон же, хотя и мог пользоваться мечом по праву наследования, в нуматену посвящен не был; согласно обычаю, ему давался определенный срок после приобретения меча доказать свое право на него. Если ему это удавалось, его могли принять в весьма вольно организованную гильдию нуматену. Не менее дюжины раз он подтверждал свое право и прошел церемонию посвящения сразу же, как попал в эту долину.
Он ожидал, что его сделают командиром охраны. В конечном итоге, если бы его не обманули, он должен был стать мужем Авинет и, следовательно, правителем Кхокарсы. Минимум, что она могла сделать — это назначить его командиром своей личной охраны. Но вместо этого, ему присвоили чин лейтенанта; сразу за ним старшим по званию был капитан Новитен, тридцатипятилетний ветеран.
В иных обстоятельствах Хэдон счел бы себя обиженным и оскорбленным. Сейчас же его волновали лишь две вещи: доставить Лалилу в Опар и позаботиться о том, чтобы самому сопровождать ее.
Размышляя о том, как ему осуществить это, не нарушая клятвы, он бродил по городу Аквафи — сначала мимо замка Ресу — большого квадратного строения из гранита, увенчанного по углам минаретами в форме фаллоса.
Четверо жрецов стояли, беседуя, в портике с колоннами. На выбритых головах оставался ежик — от лба к загривку; щетина, смазанная орлиным жиром, оставалась жесткой и недвижно прямой.
Они щеголяли пышными бородами и усами — так повелевал декрет Минрута, пренебрегавший древней традицией; но, когда вести о пленении Авинет достигли этой долины, жрецы поспешили вернуться в прежнее “бритое” состояние. Кроме того, они отвергли доктрину о господстве Пламенеющего Бога. Объяснялся ли этот шаг истинной ортодоксальностью или желанием уцелеть — осталось неизвестным. Каков бы ни был мотив — жрецы спасли свою жизнь. Выступи они на стороне Минрута, их разорвали бы на куски разъяренные почитатели Кхо. Храм могли разобрать, а статую Ресу разбить или, доставив в храм Кхо, бросить идола к ее ногам.
Подобные акты осквернения вызвали бы чувство вины у причастных к ним, и ужас у тех, кто не участвовал в зле. Независимо от того, какие разгорелись страсти, Ресу был Богом. Согласно теологической теории он имел равное положение со своей матерью, хотя на практике большинство верующих ставили Кхо впереди. Он был Богом, и поднять разъяренную руку на его священников, статуи и его храмы — это богохульство. Жрицы утверждали, что такое допустимо, что Ресу сам отрекся от тех верующих в него, кто пытался вытеснить его мать. Совершившие богохульство в затмении ярости чувствовали тревогу. В любой момент их могло настигнуть возмездие. Если божественная кара после долгого ожидания не приходила, богохульник реагировал двояко. Один вывод сводился к тому, что жрицы правы: Ресу отрекся от своего народа, поскольку люди хотели вознести его выше матери. Вторая мысль — Ресу, возможно, мертв, если он действительно когда-либо существовал. А если он не существовал, тогда что можно сказать о Кхо?
Лишь немногие осмеливались произнести вслух подобные мысли и публично их никто, конечно же, никто не выражал.
Жрецы стояли, тесно прижавшись друг к дугу. Их развевающиеся рясы надувались ветром. Правые руки, ритуально чистые, перебирали четки, левыми же жрецы активно жестикулировали. Жрецы умолкли на минуту, когда Хэдон, проходя мимо, поздоровался с ними. “О чем они спорят? — подумал он. — Важные темы богословия? Трудности с получением достаточного количества продовольствия в перенаселенной долине? А может, как считают многие, не шпионы ли они, передающие сведения о передвижении Авинет?
Если последнее верно — не его забота. Пусть этим занимается контрразведка Королевы”.
14.
Хэдон, не торопясь, прошел по широкой квадратной базарной площади, окруженной различными правительственными зданиями, храмом Такомим, богини торговли, воров и левшей, замком Бесбедес, богиней пчел и медового напитка, и гимнасиями[2]. В центре площади находился фонтан — широкая чаша из известняка со статуей на пьедестале посередине. Отлитый из бронзы идол изображал местного божка, Аквафи, дающего начало рекам. Существовало поверье, что женщины, не сумевшие зачать, будучи святыми проститутками, могли покончить с бесплодием, испив воды из струи божка. Излечить бесплодие могли и мужчины, но им, наоборот, следовало избегать этого источника воды.
Хэдона мучила жажда, но вместо того, чтобы утолить ее из чаши фонтана, он купил чашку горячей воды, настоянной на розе гибискус. Отпивая понемногу, он смотрел на происходящее вокруг, картины базара всегда вызывали у него интерес. Они были шумными и красочными, их заполняли ремесленники и торговцы, городской люд, фермеры и охотники. К шуму толпы добавлялось кряканье уток в клетках, хрюканье свиней в загонах, мычание прирученных буйволов, лай откормленных на мясо собак в плетеных корзинах, бормотание привязанных к стойкам обезьян в ошейниках, ворон и попугаев, каркающих или хрипящих, лающих охотничьих собак — на продажу, визжание детеныша-леопарда. Повсюду в беспорядке стояли небольшие открытые палатки; купцы на все лады зазывали покупателей. Свежая и сушеная рыба, разделанные свиные туши, говяжья грудинка и задние голяшки, подвешенные за шею неощипанные утки и птицы бойцовской породы, свежие и сваренные вкрутую утиные яйца, караваи хлеба из желудевой муки, возы проса, кувшины и бочки медового напитка, бочонки меда, большие бочки дорогого вина и пива, импортированного как раз перед блокадой; сушеные листья розы гибискус, лекарства и талисманы для лечения угреватости, кариозных зубов, катаракты, оспин, импотенции, геморроя, глаукомы, ожирения, анемии, лихорадки, глистов, нарушений памяти, бессонницы, прострелов, беспричинного страха, ночного недержания мочи, запора, поносов, дурного запаха изо рта, косоглазия, заикания, застенчивости, опухолей, малярии, простуд, чесотки, вшей, брюзгливости, неудач, глухоты и многого, многого другого, накопленного человечеством в бесконечном перечне к 10000 году до рождества Христова, что давало возможность некоторым людям и здесь извлекать выгоду.
Площадь была немощеной. Пыль вилась под ногами, хотя несколько раз в день ее поливали. Пыль поднималась и опускалась, обволакивая всех, кто весь день крутился здесь. Струйки пота полосами промывали запыленные лица. К концу дня тяжелый запах немытых тел, человечьей мочи, собачьих экскрементов, птичьего помета, пролитой и выдыхаемой медовухи, перегар от вина и пива, вонь от загнивающего мяса животных и домашней птицы и рыбы — все это создавало отвратительное зловоние. Однако, похоже, это зловоние не отпугивало насекомых. Эти “ароматы” сопровождали их всю жизнь — точно так же, как и тысячи мух — вьющихся вокруг, жужжащих, ползающих по мясу, испражнениям и лицам.
Хэдон допил чай из розы гибискус и пошел дальше, останавливаясь, праздно оглядывая товары, подслушивая разговоры — убивая время в ожидании окончания встречи Лалилы с главной жрицей. Наконец, внимание его привлек человек, лишь несколько минут назад появившийся на базаре. В нем было около шести футов трех дюймов роста — фигура, которая в любое время вряд ли осталась бы незамеченной. Хэдон и сам был ростом шесть футов — самый высокий человек в Опаре. Хэдон несколько огорчился, когда, прибыв в столицу Кхокарсы, обнаружил, что он отнюдь не самый высокий человек в Империи. Тем не менее, лишь немногие могли смотреть на него “свысока”.
Незнакомец вышел из боковой улицы уверенным, широким шагом. Голову он держал высоко и горделиво, напоминая манерой орла, когда тот поворачивает голову, глядя по сторонам. Волосы у него были длинные, прямые и аспидно-черной челкой закрывали лоб, на несколько дюймов не доходя до бровей. Приблизившись, Хэдон разглядел большие, широко расставленные темно-серые глаза мужчины. Смотрели они необычно, беспокойный взгляд словно пронизывал и видел невидимое.
Лицо привлекательное, хотя и не совсем пропорциональное. Нос небольшой, прямой, верхняя губа — короткая, на квадратном подбородке — глубокая ямочка. Широкой кости, мускулистый незнакомец скорее напоминал леопарда, чем льва.
На нем не было ничего, кроме набедренной повязки из шкуры антилопы, что позволило Хэдону предположить, что он, должно быть, с гор, поскольку эти люди летом почти не носили одежды. С другой стороны, обитатели гор носили шкуры местных животных, а антилопы в этом краю не водились. Он был вооружен лишь большим ножом с длинной рукоятью на кожаном поясе.
Ступни голых ног огрубели не менее, чем на полдюйма.
Незнакомец неторопливо прогуливался, время от времени встречаясь глазами с Хэдоном. Хэдон не хотел выказывать излишний интерес и тут же отводил взгляд. И многие другие на базаре смотрели на чужака. Его рост привлекал внимание, но того, что человек неизвестный — вполне достаточно, чтобы притягивать любопытные взгляды и бормотать про себя. В каждом люди подозревали шпиона, особенно потому, что Королева назначила высокие вознаграждения за информацию о вражеских агентах.
Незнакомец отошел, остановился отведать чая из розы гибискус, разгрыз несколько орехов, посмотрел кукольное представление. Затем он приглядел тенистое место под крышей палатки, где торговали зайчатиной, и присел на корточки. Он так долго оставался недвижен, лишь отгонял мух от лица, что Хэдон начал терять к нему интерес. Парень столь неординарной внешности, по всей вероятности, обычный охотник. Он спустился с гор взглянуть на достопримечательности и, возможно, поглазеть на разнообразные аттракционы. Он не производил впечатление человека при деньгах; несколько истраченных монет он извлек из небольшого плоского кошелька на поясе. Но возжелай он женщину, деньги ему были бы ни к чему. В мужчину такого сложения и внешности вцепились бы святые проститутки. Единственная трудность состояла бы в том, где добыть комнатенку.
Хэдон рассмеялся при этой мысли, и тут он увидел пятерых горцев, подошедших к незнакомцу. На них были шапки из меха медоеда, увенчанные головами этих животных и набедренные повязки и башмаки из лисьей кожи, на голени зашнурованные по диагонали. На голой груди и лбах пришельцев нарисована стилизованная голова медоеда. За спинами у них висели кожаные мешки, в руках длинные пики с бронзовыми наконечниками. Короткие мечи и ножи — в ножнах на поясе.
Движимый более всего любопытством, Хэдон подошел немного поближе. Незнакомец не поднялся, а, улыбаясь, смотрел, задрав голову, на горцев, о чем-то спрашивающих его. Хэдон подошел еще ближе и теперь мог слышать разговор. А еще мог почувствовать запах дыма, пропитавшего барсучьи шкуры, давно немытых тел, прогорклого барсучьего жира, которым смазывались волосы, и сладковатого духа медовухи.
— Нам вроде как любопытно, — сказал один из горцев. — Никогда не доводилось видеть в этих краях охотника, похожего на тебя. Если ты и впрямь охотник.
— Я охотник, — медленно произнес незнакомец низким голосом.
— Только нездешний, — сказал горец. Он покачивался и моргал налитыми кровью глазами. — Я знаю любой выговор людей в этой долине, знаю, как по-всякому говорят в этих горах. Никто не болтает так забавно, как ты.
— Очень жаль, — ответил незнакомец. — Однако, это не твоя забота.
— Неужели? — включился другой охотник. — Сейчас…
— Сейчас дело любого — дело всех. — Агенты Минрута повсюду, и люди Авинет смотрят в оба. Ты доложился командиру гарнизона?
— Не знал, что это необходимо, — сказал незнакомец. — Я сделаю это. Когда появится такое желание.
Он взглянул на Хэдона:
— Нуматену, сын Красного Муравья, гражданин Опара. Вероятно, ты сможешь сказать мне, правду ли говорят эти барсуки. Обязан ли я зарегистрировать свое временное пребывание в местном гарнизоне?
— Если ты прибыл сюда впервые — да, — подтвердил Хэдон. — Очевидно, ты не бывал здесь прежде?
Первый горец, высокий, плотно скроенный мужчина с копной каштановых волос, тронутых сединой, присел на корточки и наклонился, разглядывая нож, висевший на боку незнакомца.
— Эй! Послушай! Это же не бронза! Это железо! Клянусь Ренамам, это железо, но такого железа я никогда не видел!
Примерно на дюйм блестящее серое лезвие выходило из ножен — это Хэдон заметил.
— Не сталь ли это, приятель? — спросил он. — Мой собственный меч сделан из углеродистого железа, но мне приходилось видеть меч, изготовленный из углеродистого железа в сплаве с никелем и закаленным до огромной твердости. Он удерживал заточку как ни один другой металл. У Квазина, моего кузена — ты, возможно, слышал о нем — был боевой топор, сделанный из самого прочного железа, какое я когда-либо видел. Его взяли от упавшей звезды. Должно быть, это металл, используемый богами.
— Это, скорей всего, топор Ви, выделанный одноглазым волосатым человечком по имени Паг, — сказал незнакомец. — Как он попал в руки этого Квазина?
Хэдон крайне удивился этому ответу. Нет, этот незнакомец не охотник с гор, не ведающий о том, что творится за пределами долины. Более того, его речь не похожа на речь жителя Кхокарсы. Того фонетический строй языка непременно заставил бы добавить а к имени Паг. Но откуда этому парню знать, что Паг — это истинное имя человечка?
Замолчавший на минуту Хэдон внимательно смотрел на незнакомца. В это мгновение внушительных размеров горец быстро вскочил на ноги, едва не потеряв равновесие и пытаясь схватить незнакомца за запястье. Однако неудачно — сероглазый парень отступил назад.
— Послушай, — бросил горец. — Где ты раздобыл такой нож? Ты не похож ни на богача, ни на нуматену. Ты, должно быть, украл его!
— Нож принадлежал моему отцу, — сказал сероглазый. — Однако, я не обязан отчитываться ни перед тобой, ни перед кем-то еще.
Он бросил взгляд по сторонам. Горцы полукругом сошлись перед ним. Отступить некуда. Позади торговая палатка.
Хэдон вышел вперед:
— Он прав. Его единственная обязанность — явиться на командный пост. Он не обязан отвечать на ваши вопросы.
— Да? — воззрился на Хэдона рослый охотник.
— А если мы отпустим его, как нам знать, что он прибудет туда? Что помешает ему запросто покинуть город и вернуться в свое шпионское гнездо в горах?
— Ты обвинил меня в том, что я вор и шпик, — спокойно сказал незнакомец.
— Да? Ну и что?
Другой горец, тощий, одноглазый, с торчащими вперед зубами, сломанным носом предложил:
— Отдай-ка лучше нам свой нож, ты, безтотемный человек. И мы забудем оскорбления.
Серые глаза расширились. Но он ничего не ответил. Теперь Хэдон понял, что они хотели. Их не заботило, соглядатай он или нет, они жаждали завладеть его ножом. И ради этого они не остановятся, если им придется убить незнакомца. В конце концов, его никто не знает, а следовательно, он подозрителен. На нем нет знака тотема, чтобы привлечь друзей на свою защиту.
Хэдон сказал:
— Этот человек совсем не обязан отдавать вам свой нож. У вас нет здесь власти, оставьте его. Я сам доставлю его на пост.
— Он шпион и вор! — завопил здоровенный охотник. — Отдавай нож, босяк! Или, клянусь Самой Великой Барсучихой, мы отнимем его!
Двое горцев повернулись к Хэдону, сжимая копья в боевом положении.
— А ты давай-ка иди своей дорогой и не суй нос не в свое дело, нуматену, — бросил один из них. — Мы позаботимся об этом грязном шпике.
Благодарю за желание защитить меня, — обратился незнакомец к Хэдону. — Но вы избежите неприятностей и кровопролития, если позволите мне самому все уладить.
Человек определенно говорил на странном кхокарсане, его манеры и язык не соответствовали диковатому внешнему виду. Он производил впечатление весьма образованного человека из высшего общества.
— Я не позволю паршивым околачивателям желудей помыкать собой, — сказал Хэдон. — Он пока не вынимал меч, еще надеясь прогнать горцев прочь. Если он извлечет оружие из ножен, его придется пустить в ход.
— Околачиватели желудей! — возопил ближайший к Хэдону горец, выпучив глаза и наливаясь кровью. — Как?! Ты, хлыщ из большого города, я покажу тебе, кто околачиватель желудей! — Он сделал выпад.
Хэдон выхватил меч в тот миг, когда горец кончал свою речь. Меч отрубил бронзовый листообразной формы наконечник, сделал еще заход и лишил охотника левой руки. Потом он резко повернулся кругом, доведя удар до конца цикла, повторил взмах, ударом напрочь отрубая верхнюю часть копья у другого обидчика. Тот отбросил древко и со всех ног помчался к базару, взывая о помощи.