Страница:
— Я понимаю, что местью мертвых уже не вернешь, — проговорил Дунски. — Это старое клише. Но все-таки месть хотя бы доставляет удовлетворение.
Барух шмыгнула носом и отодвинулась еще дальше. Дунски, устало улыбнувшись, спросил:
— Что с Руперт фон Хенцау, с моей женой?
— Ей сообщили, — ответил Вермолен. — Она сегодня установит за вас куклу в цилиндре. Или, как предложил я, покинет коммуну сегодня же вечером, скажет им, что и она, и вы, разводитесь с ними. Все-таки объяснение. Если она решит уйти, то воспользуется аварийным стоунером. Вашу сумку на завтра она возьмет с собой. В любом случае — уйдет она или нет — Руперт позаботится, чтобы вы смогли получить свою завтрашнюю сумку. Она просила передать, что любит вас и что завтра вы увидитесь. То есть, в следующий Четверг.
Дунски не счел необходимым посвящать супругов в то, что запасные сумки припрятаны у него в укромных местах по всему городу.
Вермолен немного помолчал, а затем объявил:
— Что касается вас, то вы останетесь здесь. Я думаю, возражений с вашей стороны не будет?
— Вам известно, что моя жена из Пятницы сейчас находится в Южной Америке в археологической экспедиции?
— Конечно. Нам пришлось навести справки и о ней, чтобы составить себе полную картину вашего сегодняшнего положения.
Этот человек знает о нем слишком много, но что с этим можно поделать?
— Я очень устал, — сказал Дунски. — Хотелось бы принять душ и лечь спать. У меня сегодня был тяжелый день.
— Я провожу вас в вашу комнату, — предложил Вермолен, вставая. — Когда вы проснетесь, нас скорее всего уже здесь не будет. Позавтракаете сами, а затем можете отправляться по делам. Я оставил сообщение для вашего шефа, я имею в виду — на завтра. Я сказал ему, что всю необходимую информацию он получит от вас. Думаю, он, как только сможет, свяжется с вами.
— Все зависит от того, сочтет ли он это необходимым.
Спальня оказалась просто шикарной, с огромной, опускающейся с потолка кроватью. Вермолен нажал какую-то кнопку на настенной панели и подвешенная на цепях кровать медленно поползла вниз, а затем стала на ножки, которые, пока она опускалась, выдвинулись по углам.
— Если до того, как мы с женой отправимся в стоунеры, что-нибудь произойдет, я оставлю для вас сообщение. Будет мерцать вот этот экран, — он указал на стену. — Ночную рубашку вы найдете в шкафу.
— Это слишком шикарно, — поблагодарил Дунски. — Я не привык к такой роскоши.
— Мы несем огромную ответственность, так что заслуживаем и большего, — заметил Вермолен.
Дунски пожелал ему спокойной ночи, а когда Вермолен покинул комнату, проверил замок. Дверь была заперта. Он почистил зубы одноразовой щеткой, которую нашел в шкафчике, принял душ и лег спать. Но долгожданный сон не шел. Он, словно сошедший с рельсов поезд, затерялся где-то по дороге. Перед глазами Дункана в некоем мысленном зале проносились образы: Озма, Нокомис, Кастор… Его стала бить дрожь. Потекли и тут же прошли слезы. Дунски встал и подошел к маленькому бару в углу — еще один предмет роскоши — и налил себе стакан напитка под названием «Социальное наслаждение номер 1». «Чего тут только нет!» — подумал он. Минут пятнадцать он маятником ходил по спальне. Ноги его постепенно ослабевали, но остановиться он не мог. Дункан по-прежнему сжимал стакан в руке. Делая последний глоток, он вдруг увидел Уайта Реппа, улыбающегося из-под своей широченной белой шляпы.
— Жаль, что я не смог принять участие в этой чудесной перестрелке на Джоунс Стрит, — сказал Уайт. — Мне бы сподручнее проделать это вместо тебя! Уж я бы получил удовольствие!
— Еще даже полночь не наступила, — пробормотал Дунски, и Уайт исчез в тумане.
Дунски залез в постель и заплакал. В голове его — словно в сумасшедшем доме — со всех сторон появились вдруг зеркала, в которых отражалась одна и та же картина: холодное, твердое, как бриллиант, тело Сник. Погружаясь в беспокойный сон, он подумал: не стоит жалеть о ней больше, чем о других. Это несправедливо.
МИР ПЯТНИЦЫ
Уайт Бампо Репп вразвалочку вышел из своей квартиры, прошел через холл и остановился у лифта. Вид у него был что ни на есть самый экстравагантный — во всей Пятнице подобным образом одевался только он один. Белая «десятигаллоновая» шляпа, кроваво-красный платок на шее, фиолетовая рубаха с непомерно широкими рукавами и кружевной манжеткой на шее, безрукавка из черной искусственной кожи, тяжелый ремень с массивной пряжкой, на которой изображен ковбой на брыкающейся лошади, тесные небесно-голубые джинсы, отделанные на швах кожей, и белые тисненой кожи башмаки на высоких каблуках с изображением скрещенных шестиразрядных пистолетов. Уайт Репп — знаменитый деятель телевидения, сценарист, режиссер и продюсер одновременно, был крупнейшим специалистом по вестернам и историческим драмам. Чего не хватало в этом костюме — и это сильно раздражало Реппа, — так это тисненой кобуры, а лучше двух, и игрушечных пистолетов с элегантной чеканкой. Правительство не разрешило дополнить туалет маэстро этими на первый взгляд безобидными деталями. Если маленьким детям нельзя играть с оружием, почему это должно дозволяться большим детям? Репп подавал бы им дурной пример.
Правда, то же самое правительство никак не ограничивает демонстрацию оружия и насилия на экранах и в специальных залах для развлечений — эмфаториях. Оно, как и все другие органы верховной власти, начиная, наверно, с основания древнего Вавилона, не избежало двойной морали.
Хотя жители дома, ожидавшие лифт, встречали Реппа почти каждый день, они с восхищением смотрели на него и с большим энтузиазмом пожимали ему руку. А он, как и всегда в этот момент, чувствовал легкие угрызения совести, поскольку в некотором смысле он просто прохвост, пользующийся невежеством толпы. Ни один настоящий ковбой так никогда не одевался, к тому же сумка на плече была применительно к ковбою совершенно неуместна. Кстати, все это они должны были бы знать, ведь в своих телевизионных шоу он давал совершенно реалистичные портреты ковбоев — по крайне мере, в такой степени правдивые, в какой он сам располагал новейшей информацией.
Обитатели дома громко, даже бурно, приветствовали его. Репп отвечал на их возгласы мягко, в традициях, присущих созданному им образу спокойного, с мягким голосом, героя, который настоящую жесткость проявляет только в случае серьезной необходимости. «Улыбайся, незнакомец, и я не обижусь, даже если ты и обижаешь меня немного».
Пока они опускались на лифте вниз, он охотно отвечают на расспросы пассажиров, о его новой драматической постановке. Добравшись до вестибюля, пассажиры лифта отправились по своим делам. Постукивая каблуками по мраморному полу вестибюля, Репп вышел на яркое солнце и прохладный воздух — погода стояла прекрасная. Репп сел в ожидавшее его такси и негромко ответил на приветствие водителя, который, заранее с помощью экрана узнав о местоназначении Реппа, сразу же тронулся, направляясь от перекрестка Восточной Двадцать третьей улицы и Парк Авеню к Второй авеню. Повернув такси направо, он выехал к задней стороне блочного здания, в котором когда-то размещался Медицинский Центр Бет Израэль. Манхэттенский Государственный Институт визуальных искусств представлял собой сорокашестиэтажное сооружение, более всего напоминающее своей формой обыкновенный штопор. Это обстоятельство, как не трудно догадаться, давало благоприятную почву для постоянных шуток на тему о том, что Институт делает для публики и с нею.
Водитель открыл дверцу и сказал:
— Гроза очистила воздух, Рас Репп, и все так охладила.
— Да, это точно, — отозвался Репп. — Она и очистила, и охладила очень многое. Вы даже не представляете, насколько правы.
Действительно, события снова вошли в нормальное, устойчивое русло. Кастор мертв. Сник спрятана. Иммеры занимались тем, что заметали следы. Сегодня, вполне вероятно, все пойдет, как обычно. У него останутся проблемы, но связанные с его профессиональной деятельностью, а не с проступками преступников или органиков, этих преступников преследующих. Правда, некоторые — тут Репп даже усмехнулся — считают, что сами его постановки являются преступлениями.
Настроение Реппа было приподнятым. Он пружинящей походкой пересек тротуар и ступил на дорожку, ведущую к зданию. Прохожие пялили на него глаза, некоторые из них, совершенно незнакомые люди, обращались к нему по имени. Огромный фонтан как раз посередине между тротуаром и зданием, стрелял водой из кранов, спрятанных на макушках скульптурных фигур; высеченные из камня (а не просто «окаменевшие») двенадцать мужчин и женщин — все в самом недавнем прошлом великие артисты визуального жанра, составляли композицию на пьедестале в самом его центре. Возможно, однажды здесь среди них появится и его статуя. Одна из струй достигла его лица, обдав холодком. Проходя мимо великой дюжины, Репп отдал им салют. Проследовав между рядами гигантских дубов, он вошел в девятиугольную дверь. Лифт поднял его на последний этаж, где он приветствовал сидящего за стойкой дежурного. Следующая комната с огромным круглым столом посередине имела куполообразную форму и была необычайно просторна. При его появлении мужчины и женщины дружно встали. Он ответил на их приветствия, бросил на стол шляпу, поставил сумку на пол и сел. Его слуга-Пятница (это был мужчина) — подал кофе. Репп взглянул на экран, показывающий время.
— Десять часов, — сказал он. — Как раз вовремя.
Другой экран фиксировал все его действия и слова. Он поможет государственным наблюдателям определить, что Репп нигде не задержался между моментом, когда он вставил кончик идентификационной звезды в прорезь на двери кабинета, и той секундой, когда он вошел в дверь. Артистам визуального жанра платили не за то количество часов, которые они провели на работе. Условия оплаты оговаривались у каждого в контракте, который они заключали с Департаментом Искусств. Средства на их счета зачислялись еженедельно, а сама сумма изменялась в соответствии со статусом артиста, закрепляемым правительственным указом. Если проект завершен вовремя, то артисту не нужно компенсировать определенную часть средств, выданных ему как бы в кредит. При досрочном выполнении проекта артисту начислялась премия. В тех случаях, когда правительственный комитет по визуальным искусствам высоко оценивал качество законченного проекта, артисты награждались дополнительной премией. Артистам при необходимости разрешалось для окончания проекта в соответствии с графиком или для повышения художественных достоинств затрачивать на его осуществление столько времени, сколько они пожелают.
Подобный порядок у большинства артистов восторга не вызывал. Фактически почти все, включая Реппа, испытывали к этим правилам самое настоящее отвращение. Единственное, что они могли с этим поделать, — организовать формальное выражение протеста. Несколько раз, правда, без особого успеха они прибегали к этой мере.
Тем не менее, хотя выполнение графика являлось с точки зрения правительства определяющим моментом, если, конечно, не считать соблюдения бюджетных ограничений, наблюдатели пристально, следили за тем, сколько времени артисты проводят на работе.
Некоторые порядки не изменились с древних времен, с тех далеких дней, когда еще существовал Голливуд. Репп, например, получал тройную плату, поскольку являлся одновременно главным сценаристом, главным режиссером и ведущим актером. Для сохранения за собой этих постов он использовал все свое влияние, в том числе и как иммера, на Комитет по визуальным искусствам. Политические игры и поединки стоили Реппу многих свободных вечеров и кучу кредиток — в рекламных целях приходилось давать шикарные вечеринки, однако игра стоила свеч. Сохрани он такое троевластие и на время следующего шоу, очень скоро Репп смог бы перебраться в новую, более просторную квартиру. Если, конечно, удастся ее найти.
Работа продвигалась довольно гладко, если не считать споров, постоянных ссор и выпадов в его адрес со стороны завистников. Без этого вряд ли можно представить себе телевизионный бизнес и индустрию эмфаториев. Подобные вещи неизбежны и пора бы привыкнуть к ним. Первые две сцены, предусмотренные графиком работ на сегодняшнее утро, снимались все снова и снова, пока, наконец, не удалось довести их до совершенства. У Реппа произошел короткий, но очень жаркий диспут с государственным цензором Бакаффой по поводу использования голографических титров. Репп доказывал, что они отвлекают внимание зрителей и совершенно не нужны, поскольку и без того уже использовались в таком количестве шоу, что публика давно выучила все различные слова наизусть. Бакаффа настаивал на том, что такие слова, как «ниггер», «итальяшка», «костоправ», «пушка», «менты», «морфинист» и тому подобные, будут непонятны по крайней мере половине публики. В целом для правительства в конечном счете не столь уж важно, понятны ли древние слова публике или нет. Оно безусловно требовало включения в постановку поясняющих титров — и все тут.
Репп, конечно, проиграл, однако он все-таки испытал некоторое удовлетворение, доведя Бакаффу чуть ли не до слез. Ну ничего, пусть отрабатывает свою зарплату — не зря же ему платят еще и как правительственному информатору.
В десять минут второго во время съемок третьей сцены произошло непредвиденное: нога главного героя вдруг сжалась на экране, укоротившись чуть ли не вдвое — сломался голографический проектор. Техники пытались обнаружить причину, но ничего не получилось, поскольку аппаратура для выявления неисправностей сама в этот момент внезапно отказала.
— Прекрасно, — сказал Репп. — До обеда осталось всего двадцать минут. Можно поесть и сейчас. Надеюсь, когда мы вернемся, технику уже приведут в порядок.
Перекусив, он вышел в широкий коридор первого этажа, где находился буфет. Солнце, беспрепятственно бьющее через огромные — от пола до потолка — окна, блестело на его ковбойском костюме, а каблуки весело постукивали по каменному полу. Многие узнавали его, а некоторые даже останавливали, чтобы взять автограф. Он послушно повторял в их магнитофоны свое имя и идентификационный номер, добавлял пару слов о том, как он рад их видеть и шел дальше. Случился с ним и один довольно неожиданный, хотя и не совсем неприятный инцидент. Какая-то красивая молодая женщина не на шутку пристала к нему, умоляя увести ее на его квартиру или пойти к ней, где по ее словам, он мог проделать с ней все, что его душе угодно. Он элегантно пытался охладить ее пыл, но когда женщина, упав на колени, обхватила его руками, не оставалось ничего другого, как подозвать органиков.
— Никаких претензий, — сказал он. — Только проследите, чтобы она не мешала нам работать.
— Я люблю тебя, Уайт! — кричал женщина ему вслед. — Оседлай меня, как пони! Выстрели в меня, как револьвер!
Покраснев от смущения, но не в силах скрыть самодовольную улыбку. Репп вошел в лифт. «Господи Иисусе!» — пробормотал он себе под нос.
Поскольку, расставаясь, они с женой обещали друг другу вести себя целомудренно, он ни разу за время ее экспедиции в Чили не спал с женщиной. Однако у него хватало честности признаться себе, что его воздержание не основывалось на возвышенной морали или недостатке желания. Он просто нуждался в отдыхе от секса, требовалось «перезарядить свои батареи». Хотя в каждом дне, кроме Воскресенья, у него была жена, а в Четверг даже не одна, и таким образом имелась неплохая возможность постоянно набираться новых впечатлений, подобно петуху в сельском курятнике, порой его абсолютно не привлекала перспектива новых впечатлений и свежих переживаний. Его гонады исповедуют систему или арифметику, отличную от используемой рассудком.
Чувствуя себя в приподнятом состоянии — страстное желание незнакомки сильно пощекотало его самолюбие, — Репп вошел в свой кабинет и сел за стол. На экранах скопилось довольно много сообщений в его адрес, причем одно — безусловно самое для него важное — от жены Джейн-Джон. Лицо ее лучилось счастьем — в следующую Пятницу она возвращалась домой. Пропустив ее через стоунер, завтра, в Субботу, ее погрузят в самолет, и в тот же день она прибудет в аэропорт Манхэттена. Оттуда дирижабль доставит тело к зданию Башни Тринадцати Принципов. Утром в следующую Пятницу он должен забрать ее. Если Репп не сможет приехать туда в назначенное время, жена возьмет такси.
Джейн-Джон Вилфорд Денпасат была красивой темнокожей женщиной с лишенными пигмента белесыми волосами и прошедшими такую же обработку глазами.
«Работа мне очень нравится, но и она становится утомительной: каждый день меня возят от места раскопок до ближайшей станции со стоунерами за двести миль. И по тебе я ужасно скучаю. Скоро увидимся, хвастун ты мой. Дождаться не могу».
Несмотря на подобное признание, ожидание для нее не было столь уж обременительным. Человек в бессознательном состоянии неспособен мучиться и страдать, он даже нервничать неспособен. Да и он сам, хоть и не будет все это время до следующей Пятницы покоиться в цилиндре, станет другим человеком или, вернее, другими людьми, а потому тоже отдохнет от мыслей о своей сегодняшней жене. Общество Новой Эры несомненно имеет свои недостатки, но и преимуществ у него немало. Контроль и умеренность, зуб за зуб, бери, но и отдавай, утраты и выгоды — вот как можно кратко сформулировать его суть.
Ни один из экранов не показывал ни единого шахматного хода с самого Вторника. Репп почувствовал разочарование: не было хода и сегодня. Он вспомнил Янкева Гриля — Джимми Крикета — и почувствовал искреннее сожаление, что партия их вынужденно прервалась. Где Гриль сейчас? Все еще играет у столика в парке на Площади Вашингтона? Или угодил в тюрьму? Сидит в цилиндре в ожидании суда? Или уже приговорен и подвергнут вечному окаменению?
Все остальные сообщения касались его работы. Самое главное напоминало ему, что вечером он должен в качестве гостя посетить шоу ИЛЛ. К 7:30 надо быть в студии и ровно в 8:00 он выходит в эфир.
Никто из иммеров не пытался установить с ним контакт ни лично, ни через экран. «Это упущение вполне можно считать добрым предзнаменованием», — подумал Репп.
По окончании рабочего дня Репп приехал на такси домой. Попотев на тренажере, он принял душ и легко поужинал. Ровно в 7:25 он прибыл в Здание Башни Тринадцати Принципов и в 7:30 уже был в студии, где его встретил секретарь хозяина шоу. Раса Ирвина Ленина Лундквиста. Попивая кофе, Репп знакомился со списком гостей на экране, перечнем предложенных для обсуждения вопросов и предложениями, адресованными лично ему, — здесь предлагались темы, по которым Репп мог бы высказаться со свойственным ему остроумием.
В 8:40 Репп покинул студию. Выступлением своим он был вполне доволен, хотя несколько замечаний Лундквиста и застали его врасплох. Участие в шоу ИЛЛ (название его образовывали первые буквы имени ведущего — Ирвина Ленина Лундквиста) обеспечивало Реппу еще большую популярность в обществе. Лундквист, по прозвищу Серый Монах — Служитель Разума, мог кому угодно сделать прекрасную рекламу. Он избегал дешевой показухи и предпочитал выбирать для своих программ серьезные, высокоинтеллектуальные темы. Интерьер его студии отличался простотой и призван был воспроизвести средневековую монашескую келью — по крайней мере, в том виде, в каком она представлялась самому Лундквисту. Облаченный в серую робу ведущий сидел за столом, установленным на платформе, более чем на фут возвышающейся над уровнем пола, где устанавливались кресла для гостей. Благодаря этому создавалось впечатление, будто Лундквист подобно средневековому испанскому инквизитору ведет допрос обвиняемых — своих гостей. В этот вечер ведущий обрушил на Реппа целый поток язвительных вопросов и комментариев, однако тот с честью выходил из затруднительных ситуаций, неизменно заставляя зрителей смеяться. Однажды он даже поинтересовался у Лундквиста, когда тот собирается принести дыбу и орудия пыток? Поскольку зрительская аудитория шоу ИЛЛ состояла главным образом из людей сравнительно образованных, по крайней мере тех, кто считал себя таковыми, Репп мог не опасаться, что подобные намеки останутся непонятыми. По этой причине он и подвергал себя насмешкам и оскорблениям, согласившись принять участие в программе. Принимая решение об участии в шоу, Репп рассчитывал проявить себя во всей красе. Особенно важным представлялось ему то обстоятельство, что Лундквист, хотя и относился к своим гостям с очевидным презрением, приглашал только тех, кто по своему интеллектуальному уровню ни в чем ему не уступал.
Лундквист атаковал Реппа под тем предлогом, что у него якобы ветреный и неопределенный характер.
— Вы, Рас Репп, — говорил он, — постоянно меняете роли и свой облик. Это форма вашего существования. Достаточно перечислить лишь некоторые из ваших картин, передающих эту страсть, эту зависимость от внешних обстоятельств, которая проявляет саму суть вашей натуры. Или, вернее сказать, отражает нехватку, отсутствие у вас четко выраженного характера. Возьмем, например, такие постановки, как «Граф Монте-Кристо», «Одиссей», «Протей в Майами», «Елена из Трои», «Кастер и сумасшедшая лошадь или Две Пересекающиеся Параллели». Все эти шоу наполнены всяческими переодеваниями, галлюцинациями и иллюзиями, касающимися внешности, то есть изменения формы, а следовательно, кажущегося изменения. Довольно любопытно, что вы наиболее известны как человек, пишущий самые лучшие вестерны. Фактически, вас считают автором, возродившим жанр вестерна, который последнюю тысячу лет практически не существовал. Хотя некоторые полагают, что и слава богу.
И все же те ваши работы, которые привлекали к себе внимание критиков и даже горячее одобрение некоторых из них, вряд ли можно отнести к этому жанру. Надо, конечно, исключить из этого списка ваше шоу «Кастер и Сумасшедшая Лошадь». Это наиболее известный из ваших вестернов. Кастер и человек по кличке Сумасшедшая Лошадь обуреваемы идеей перевоплощения. Они отправляются к какому-то лекарю, приобретают способность к изменению внешнего вида, принимают форму друг друга и доводят до смерти всех своих врагов. Ни один из них не подозревает, чем занимается другой. В итоге, Кастер в облике Сумасшедшей Лошади убивает Сумасшедшую Лошадь в облике Кастера, а затем, лишившись возможности изменить внешность, становится жертвой белых.
Лундквист улыбнулся своей печально знаменитой улыбкой, которую среди прочего некоторые даже сравнивали с вагиной с зубами.
— Из одного весьма надежного источника мне стало известно, что ваша текущая работа «Диллинджер не умер» основана на идее, которая удивительным образом связана с предыдущей. Ваш главный герой, древний преступник, грабящий банки, сбегает от ФБР — органиков двадцатого столетия, — волшебным образом превратившись в женщину. Добивается он успеха благодаря тому, что сумел уговорить свою чувиху, то есть любовницу, по имени Билли Фречетл, индеанку из племени Меномини, живущего в Висконсине, отвести его в запретное для посетителей жилище Великого Белого Зайца, шамана племени Меномини. Этот человек — персонаж древней индейской легенды и народной сказки — наделяет Диллинджера способностью превращаться в нужное время в женщину.
И вот, когда ФБР уже вышло на его след, Диллинджер уговорил Джимми Лоуренса, мелкого плута, дни которого вследствие сердечной болезни сочтены, выступить в роли него. Затем сам он превращается в Энн Сэйдж, владелицу публичного дома в Чикаго. Саму Энн Сэйдж его друзья похищают и прячут в Канаде. Затем, если, конечно, человек, рассказавший мне ваш сюжет, не ошибся, действие развивается следующим образом: Диллинджер в облике Энн Сэйдж отправляется в Биографический театр с Лоуренсом в облике Диллинджера, предварительно оповестив об этом ФБР. ФБР стреляет в псевдо-Диллинджера и убивает его. Диллинджер в качестве Энн Сэйдж избегает наказания.
Лундквист ехидно усмехнулся, а зрители в студии громко засмеялись.
— Другими словами, ваш герой принимает внешность женщины, становится женщиной. Я слышал, вы планируете снимать продолжение этого шоу. Следующая часть будет называться «Ружья и Половые Железы»… — Лундквист ухмыльнулся еще раз, а зрители снова рассмеялись, -…в которой Диллинджер испытывает значительные трудности в трактовке социального, экономического и эмоционального облика женщины. Он, то есть она, вступает в брак, заводит детей, а затем снова возвращается к преступной жизни в качестве особы женского пола, создавшей банду из сыновей и их боевых потаскух. Эта особа делает весьма экзотическую, если не сказать невероятную, карьеру под именем Ма Баркер, однако в конце концов ее убивают органики — итоговая сцена впечатляет: пистолет героини поблескивает в последнем отчаянном жесте, призванном подчеркнуть ее стойкость и непреклонность.
Однако мой информатор, имеющий доступ к банку данных, говорит, что Энн Сэйдж дожила до весьма преклонных лет и определенно не претерпела существенных перемен внешности и тем более — пола. Ма Баркер родилась в 1872 году нашей эры, тогда как Диллинджер появился на свет в 1903. Даже при самом буйном воображении трудно представить, чтобы эти два человека могли показаться похожими. Подобное только вам могло придти в голову. Знаете, Рас Репп, даже знаменитому артисту дозволено не все, даже самый талантливый может зайти слишком далеко. Я считаю, что свобода вашего художественного воображения затащила вас в сказочную страну умалишенных. — Он сделал ударение на последнем слове.
Барух шмыгнула носом и отодвинулась еще дальше. Дунски, устало улыбнувшись, спросил:
— Что с Руперт фон Хенцау, с моей женой?
— Ей сообщили, — ответил Вермолен. — Она сегодня установит за вас куклу в цилиндре. Или, как предложил я, покинет коммуну сегодня же вечером, скажет им, что и она, и вы, разводитесь с ними. Все-таки объяснение. Если она решит уйти, то воспользуется аварийным стоунером. Вашу сумку на завтра она возьмет с собой. В любом случае — уйдет она или нет — Руперт позаботится, чтобы вы смогли получить свою завтрашнюю сумку. Она просила передать, что любит вас и что завтра вы увидитесь. То есть, в следующий Четверг.
Дунски не счел необходимым посвящать супругов в то, что запасные сумки припрятаны у него в укромных местах по всему городу.
Вермолен немного помолчал, а затем объявил:
— Что касается вас, то вы останетесь здесь. Я думаю, возражений с вашей стороны не будет?
— Вам известно, что моя жена из Пятницы сейчас находится в Южной Америке в археологической экспедиции?
— Конечно. Нам пришлось навести справки и о ней, чтобы составить себе полную картину вашего сегодняшнего положения.
Этот человек знает о нем слишком много, но что с этим можно поделать?
— Я очень устал, — сказал Дунски. — Хотелось бы принять душ и лечь спать. У меня сегодня был тяжелый день.
— Я провожу вас в вашу комнату, — предложил Вермолен, вставая. — Когда вы проснетесь, нас скорее всего уже здесь не будет. Позавтракаете сами, а затем можете отправляться по делам. Я оставил сообщение для вашего шефа, я имею в виду — на завтра. Я сказал ему, что всю необходимую информацию он получит от вас. Думаю, он, как только сможет, свяжется с вами.
— Все зависит от того, сочтет ли он это необходимым.
Спальня оказалась просто шикарной, с огромной, опускающейся с потолка кроватью. Вермолен нажал какую-то кнопку на настенной панели и подвешенная на цепях кровать медленно поползла вниз, а затем стала на ножки, которые, пока она опускалась, выдвинулись по углам.
— Если до того, как мы с женой отправимся в стоунеры, что-нибудь произойдет, я оставлю для вас сообщение. Будет мерцать вот этот экран, — он указал на стену. — Ночную рубашку вы найдете в шкафу.
— Это слишком шикарно, — поблагодарил Дунски. — Я не привык к такой роскоши.
— Мы несем огромную ответственность, так что заслуживаем и большего, — заметил Вермолен.
Дунски пожелал ему спокойной ночи, а когда Вермолен покинул комнату, проверил замок. Дверь была заперта. Он почистил зубы одноразовой щеткой, которую нашел в шкафчике, принял душ и лег спать. Но долгожданный сон не шел. Он, словно сошедший с рельсов поезд, затерялся где-то по дороге. Перед глазами Дункана в некоем мысленном зале проносились образы: Озма, Нокомис, Кастор… Его стала бить дрожь. Потекли и тут же прошли слезы. Дунски встал и подошел к маленькому бару в углу — еще один предмет роскоши — и налил себе стакан напитка под названием «Социальное наслаждение номер 1». «Чего тут только нет!» — подумал он. Минут пятнадцать он маятником ходил по спальне. Ноги его постепенно ослабевали, но остановиться он не мог. Дункан по-прежнему сжимал стакан в руке. Делая последний глоток, он вдруг увидел Уайта Реппа, улыбающегося из-под своей широченной белой шляпы.
— Жаль, что я не смог принять участие в этой чудесной перестрелке на Джоунс Стрит, — сказал Уайт. — Мне бы сподручнее проделать это вместо тебя! Уж я бы получил удовольствие!
— Еще даже полночь не наступила, — пробормотал Дунски, и Уайт исчез в тумане.
Дунски залез в постель и заплакал. В голове его — словно в сумасшедшем доме — со всех сторон появились вдруг зеркала, в которых отражалась одна и та же картина: холодное, твердое, как бриллиант, тело Сник. Погружаясь в беспокойный сон, он подумал: не стоит жалеть о ней больше, чем о других. Это несправедливо.
МИР ПЯТНИЦЫ
РАЗНООБРАЗИЕ. Второй месяц года Д5-Н1
(День-пять, Неделя-один)
20
Уайт Бампо Репп вразвалочку вышел из своей квартиры, прошел через холл и остановился у лифта. Вид у него был что ни на есть самый экстравагантный — во всей Пятнице подобным образом одевался только он один. Белая «десятигаллоновая» шляпа, кроваво-красный платок на шее, фиолетовая рубаха с непомерно широкими рукавами и кружевной манжеткой на шее, безрукавка из черной искусственной кожи, тяжелый ремень с массивной пряжкой, на которой изображен ковбой на брыкающейся лошади, тесные небесно-голубые джинсы, отделанные на швах кожей, и белые тисненой кожи башмаки на высоких каблуках с изображением скрещенных шестиразрядных пистолетов. Уайт Репп — знаменитый деятель телевидения, сценарист, режиссер и продюсер одновременно, был крупнейшим специалистом по вестернам и историческим драмам. Чего не хватало в этом костюме — и это сильно раздражало Реппа, — так это тисненой кобуры, а лучше двух, и игрушечных пистолетов с элегантной чеканкой. Правительство не разрешило дополнить туалет маэстро этими на первый взгляд безобидными деталями. Если маленьким детям нельзя играть с оружием, почему это должно дозволяться большим детям? Репп подавал бы им дурной пример.
Правда, то же самое правительство никак не ограничивает демонстрацию оружия и насилия на экранах и в специальных залах для развлечений — эмфаториях. Оно, как и все другие органы верховной власти, начиная, наверно, с основания древнего Вавилона, не избежало двойной морали.
Хотя жители дома, ожидавшие лифт, встречали Реппа почти каждый день, они с восхищением смотрели на него и с большим энтузиазмом пожимали ему руку. А он, как и всегда в этот момент, чувствовал легкие угрызения совести, поскольку в некотором смысле он просто прохвост, пользующийся невежеством толпы. Ни один настоящий ковбой так никогда не одевался, к тому же сумка на плече была применительно к ковбою совершенно неуместна. Кстати, все это они должны были бы знать, ведь в своих телевизионных шоу он давал совершенно реалистичные портреты ковбоев — по крайне мере, в такой степени правдивые, в какой он сам располагал новейшей информацией.
Обитатели дома громко, даже бурно, приветствовали его. Репп отвечал на их возгласы мягко, в традициях, присущих созданному им образу спокойного, с мягким голосом, героя, который настоящую жесткость проявляет только в случае серьезной необходимости. «Улыбайся, незнакомец, и я не обижусь, даже если ты и обижаешь меня немного».
Пока они опускались на лифте вниз, он охотно отвечают на расспросы пассажиров, о его новой драматической постановке. Добравшись до вестибюля, пассажиры лифта отправились по своим делам. Постукивая каблуками по мраморному полу вестибюля, Репп вышел на яркое солнце и прохладный воздух — погода стояла прекрасная. Репп сел в ожидавшее его такси и негромко ответил на приветствие водителя, который, заранее с помощью экрана узнав о местоназначении Реппа, сразу же тронулся, направляясь от перекрестка Восточной Двадцать третьей улицы и Парк Авеню к Второй авеню. Повернув такси направо, он выехал к задней стороне блочного здания, в котором когда-то размещался Медицинский Центр Бет Израэль. Манхэттенский Государственный Институт визуальных искусств представлял собой сорокашестиэтажное сооружение, более всего напоминающее своей формой обыкновенный штопор. Это обстоятельство, как не трудно догадаться, давало благоприятную почву для постоянных шуток на тему о том, что Институт делает для публики и с нею.
Водитель открыл дверцу и сказал:
— Гроза очистила воздух, Рас Репп, и все так охладила.
— Да, это точно, — отозвался Репп. — Она и очистила, и охладила очень многое. Вы даже не представляете, насколько правы.
Действительно, события снова вошли в нормальное, устойчивое русло. Кастор мертв. Сник спрятана. Иммеры занимались тем, что заметали следы. Сегодня, вполне вероятно, все пойдет, как обычно. У него останутся проблемы, но связанные с его профессиональной деятельностью, а не с проступками преступников или органиков, этих преступников преследующих. Правда, некоторые — тут Репп даже усмехнулся — считают, что сами его постановки являются преступлениями.
Настроение Реппа было приподнятым. Он пружинящей походкой пересек тротуар и ступил на дорожку, ведущую к зданию. Прохожие пялили на него глаза, некоторые из них, совершенно незнакомые люди, обращались к нему по имени. Огромный фонтан как раз посередине между тротуаром и зданием, стрелял водой из кранов, спрятанных на макушках скульптурных фигур; высеченные из камня (а не просто «окаменевшие») двенадцать мужчин и женщин — все в самом недавнем прошлом великие артисты визуального жанра, составляли композицию на пьедестале в самом его центре. Возможно, однажды здесь среди них появится и его статуя. Одна из струй достигла его лица, обдав холодком. Проходя мимо великой дюжины, Репп отдал им салют. Проследовав между рядами гигантских дубов, он вошел в девятиугольную дверь. Лифт поднял его на последний этаж, где он приветствовал сидящего за стойкой дежурного. Следующая комната с огромным круглым столом посередине имела куполообразную форму и была необычайно просторна. При его появлении мужчины и женщины дружно встали. Он ответил на их приветствия, бросил на стол шляпу, поставил сумку на пол и сел. Его слуга-Пятница (это был мужчина) — подал кофе. Репп взглянул на экран, показывающий время.
— Десять часов, — сказал он. — Как раз вовремя.
Другой экран фиксировал все его действия и слова. Он поможет государственным наблюдателям определить, что Репп нигде не задержался между моментом, когда он вставил кончик идентификационной звезды в прорезь на двери кабинета, и той секундой, когда он вошел в дверь. Артистам визуального жанра платили не за то количество часов, которые они провели на работе. Условия оплаты оговаривались у каждого в контракте, который они заключали с Департаментом Искусств. Средства на их счета зачислялись еженедельно, а сама сумма изменялась в соответствии со статусом артиста, закрепляемым правительственным указом. Если проект завершен вовремя, то артисту не нужно компенсировать определенную часть средств, выданных ему как бы в кредит. При досрочном выполнении проекта артисту начислялась премия. В тех случаях, когда правительственный комитет по визуальным искусствам высоко оценивал качество законченного проекта, артисты награждались дополнительной премией. Артистам при необходимости разрешалось для окончания проекта в соответствии с графиком или для повышения художественных достоинств затрачивать на его осуществление столько времени, сколько они пожелают.
Подобный порядок у большинства артистов восторга не вызывал. Фактически почти все, включая Реппа, испытывали к этим правилам самое настоящее отвращение. Единственное, что они могли с этим поделать, — организовать формальное выражение протеста. Несколько раз, правда, без особого успеха они прибегали к этой мере.
Тем не менее, хотя выполнение графика являлось с точки зрения правительства определяющим моментом, если, конечно, не считать соблюдения бюджетных ограничений, наблюдатели пристально, следили за тем, сколько времени артисты проводят на работе.
Некоторые порядки не изменились с древних времен, с тех далеких дней, когда еще существовал Голливуд. Репп, например, получал тройную плату, поскольку являлся одновременно главным сценаристом, главным режиссером и ведущим актером. Для сохранения за собой этих постов он использовал все свое влияние, в том числе и как иммера, на Комитет по визуальным искусствам. Политические игры и поединки стоили Реппу многих свободных вечеров и кучу кредиток — в рекламных целях приходилось давать шикарные вечеринки, однако игра стоила свеч. Сохрани он такое троевластие и на время следующего шоу, очень скоро Репп смог бы перебраться в новую, более просторную квартиру. Если, конечно, удастся ее найти.
Работа продвигалась довольно гладко, если не считать споров, постоянных ссор и выпадов в его адрес со стороны завистников. Без этого вряд ли можно представить себе телевизионный бизнес и индустрию эмфаториев. Подобные вещи неизбежны и пора бы привыкнуть к ним. Первые две сцены, предусмотренные графиком работ на сегодняшнее утро, снимались все снова и снова, пока, наконец, не удалось довести их до совершенства. У Реппа произошел короткий, но очень жаркий диспут с государственным цензором Бакаффой по поводу использования голографических титров. Репп доказывал, что они отвлекают внимание зрителей и совершенно не нужны, поскольку и без того уже использовались в таком количестве шоу, что публика давно выучила все различные слова наизусть. Бакаффа настаивал на том, что такие слова, как «ниггер», «итальяшка», «костоправ», «пушка», «менты», «морфинист» и тому подобные, будут непонятны по крайней мере половине публики. В целом для правительства в конечном счете не столь уж важно, понятны ли древние слова публике или нет. Оно безусловно требовало включения в постановку поясняющих титров — и все тут.
Репп, конечно, проиграл, однако он все-таки испытал некоторое удовлетворение, доведя Бакаффу чуть ли не до слез. Ну ничего, пусть отрабатывает свою зарплату — не зря же ему платят еще и как правительственному информатору.
В десять минут второго во время съемок третьей сцены произошло непредвиденное: нога главного героя вдруг сжалась на экране, укоротившись чуть ли не вдвое — сломался голографический проектор. Техники пытались обнаружить причину, но ничего не получилось, поскольку аппаратура для выявления неисправностей сама в этот момент внезапно отказала.
— Прекрасно, — сказал Репп. — До обеда осталось всего двадцать минут. Можно поесть и сейчас. Надеюсь, когда мы вернемся, технику уже приведут в порядок.
Перекусив, он вышел в широкий коридор первого этажа, где находился буфет. Солнце, беспрепятственно бьющее через огромные — от пола до потолка — окна, блестело на его ковбойском костюме, а каблуки весело постукивали по каменному полу. Многие узнавали его, а некоторые даже останавливали, чтобы взять автограф. Он послушно повторял в их магнитофоны свое имя и идентификационный номер, добавлял пару слов о том, как он рад их видеть и шел дальше. Случился с ним и один довольно неожиданный, хотя и не совсем неприятный инцидент. Какая-то красивая молодая женщина не на шутку пристала к нему, умоляя увести ее на его квартиру или пойти к ней, где по ее словам, он мог проделать с ней все, что его душе угодно. Он элегантно пытался охладить ее пыл, но когда женщина, упав на колени, обхватила его руками, не оставалось ничего другого, как подозвать органиков.
— Никаких претензий, — сказал он. — Только проследите, чтобы она не мешала нам работать.
— Я люблю тебя, Уайт! — кричал женщина ему вслед. — Оседлай меня, как пони! Выстрели в меня, как револьвер!
Покраснев от смущения, но не в силах скрыть самодовольную улыбку. Репп вошел в лифт. «Господи Иисусе!» — пробормотал он себе под нос.
Поскольку, расставаясь, они с женой обещали друг другу вести себя целомудренно, он ни разу за время ее экспедиции в Чили не спал с женщиной. Однако у него хватало честности признаться себе, что его воздержание не основывалось на возвышенной морали или недостатке желания. Он просто нуждался в отдыхе от секса, требовалось «перезарядить свои батареи». Хотя в каждом дне, кроме Воскресенья, у него была жена, а в Четверг даже не одна, и таким образом имелась неплохая возможность постоянно набираться новых впечатлений, подобно петуху в сельском курятнике, порой его абсолютно не привлекала перспектива новых впечатлений и свежих переживаний. Его гонады исповедуют систему или арифметику, отличную от используемой рассудком.
Чувствуя себя в приподнятом состоянии — страстное желание незнакомки сильно пощекотало его самолюбие, — Репп вошел в свой кабинет и сел за стол. На экранах скопилось довольно много сообщений в его адрес, причем одно — безусловно самое для него важное — от жены Джейн-Джон. Лицо ее лучилось счастьем — в следующую Пятницу она возвращалась домой. Пропустив ее через стоунер, завтра, в Субботу, ее погрузят в самолет, и в тот же день она прибудет в аэропорт Манхэттена. Оттуда дирижабль доставит тело к зданию Башни Тринадцати Принципов. Утром в следующую Пятницу он должен забрать ее. Если Репп не сможет приехать туда в назначенное время, жена возьмет такси.
Джейн-Джон Вилфорд Денпасат была красивой темнокожей женщиной с лишенными пигмента белесыми волосами и прошедшими такую же обработку глазами.
«Работа мне очень нравится, но и она становится утомительной: каждый день меня возят от места раскопок до ближайшей станции со стоунерами за двести миль. И по тебе я ужасно скучаю. Скоро увидимся, хвастун ты мой. Дождаться не могу».
Несмотря на подобное признание, ожидание для нее не было столь уж обременительным. Человек в бессознательном состоянии неспособен мучиться и страдать, он даже нервничать неспособен. Да и он сам, хоть и не будет все это время до следующей Пятницы покоиться в цилиндре, станет другим человеком или, вернее, другими людьми, а потому тоже отдохнет от мыслей о своей сегодняшней жене. Общество Новой Эры несомненно имеет свои недостатки, но и преимуществ у него немало. Контроль и умеренность, зуб за зуб, бери, но и отдавай, утраты и выгоды — вот как можно кратко сформулировать его суть.
Ни один из экранов не показывал ни единого шахматного хода с самого Вторника. Репп почувствовал разочарование: не было хода и сегодня. Он вспомнил Янкева Гриля — Джимми Крикета — и почувствовал искреннее сожаление, что партия их вынужденно прервалась. Где Гриль сейчас? Все еще играет у столика в парке на Площади Вашингтона? Или угодил в тюрьму? Сидит в цилиндре в ожидании суда? Или уже приговорен и подвергнут вечному окаменению?
Все остальные сообщения касались его работы. Самое главное напоминало ему, что вечером он должен в качестве гостя посетить шоу ИЛЛ. К 7:30 надо быть в студии и ровно в 8:00 он выходит в эфир.
Никто из иммеров не пытался установить с ним контакт ни лично, ни через экран. «Это упущение вполне можно считать добрым предзнаменованием», — подумал Репп.
21
По окончании рабочего дня Репп приехал на такси домой. Попотев на тренажере, он принял душ и легко поужинал. Ровно в 7:25 он прибыл в Здание Башни Тринадцати Принципов и в 7:30 уже был в студии, где его встретил секретарь хозяина шоу. Раса Ирвина Ленина Лундквиста. Попивая кофе, Репп знакомился со списком гостей на экране, перечнем предложенных для обсуждения вопросов и предложениями, адресованными лично ему, — здесь предлагались темы, по которым Репп мог бы высказаться со свойственным ему остроумием.
В 8:40 Репп покинул студию. Выступлением своим он был вполне доволен, хотя несколько замечаний Лундквиста и застали его врасплох. Участие в шоу ИЛЛ (название его образовывали первые буквы имени ведущего — Ирвина Ленина Лундквиста) обеспечивало Реппу еще большую популярность в обществе. Лундквист, по прозвищу Серый Монах — Служитель Разума, мог кому угодно сделать прекрасную рекламу. Он избегал дешевой показухи и предпочитал выбирать для своих программ серьезные, высокоинтеллектуальные темы. Интерьер его студии отличался простотой и призван был воспроизвести средневековую монашескую келью — по крайней мере, в том виде, в каком она представлялась самому Лундквисту. Облаченный в серую робу ведущий сидел за столом, установленным на платформе, более чем на фут возвышающейся над уровнем пола, где устанавливались кресла для гостей. Благодаря этому создавалось впечатление, будто Лундквист подобно средневековому испанскому инквизитору ведет допрос обвиняемых — своих гостей. В этот вечер ведущий обрушил на Реппа целый поток язвительных вопросов и комментариев, однако тот с честью выходил из затруднительных ситуаций, неизменно заставляя зрителей смеяться. Однажды он даже поинтересовался у Лундквиста, когда тот собирается принести дыбу и орудия пыток? Поскольку зрительская аудитория шоу ИЛЛ состояла главным образом из людей сравнительно образованных, по крайней мере тех, кто считал себя таковыми, Репп мог не опасаться, что подобные намеки останутся непонятыми. По этой причине он и подвергал себя насмешкам и оскорблениям, согласившись принять участие в программе. Принимая решение об участии в шоу, Репп рассчитывал проявить себя во всей красе. Особенно важным представлялось ему то обстоятельство, что Лундквист, хотя и относился к своим гостям с очевидным презрением, приглашал только тех, кто по своему интеллектуальному уровню ни в чем ему не уступал.
Лундквист атаковал Реппа под тем предлогом, что у него якобы ветреный и неопределенный характер.
— Вы, Рас Репп, — говорил он, — постоянно меняете роли и свой облик. Это форма вашего существования. Достаточно перечислить лишь некоторые из ваших картин, передающих эту страсть, эту зависимость от внешних обстоятельств, которая проявляет саму суть вашей натуры. Или, вернее сказать, отражает нехватку, отсутствие у вас четко выраженного характера. Возьмем, например, такие постановки, как «Граф Монте-Кристо», «Одиссей», «Протей в Майами», «Елена из Трои», «Кастер и сумасшедшая лошадь или Две Пересекающиеся Параллели». Все эти шоу наполнены всяческими переодеваниями, галлюцинациями и иллюзиями, касающимися внешности, то есть изменения формы, а следовательно, кажущегося изменения. Довольно любопытно, что вы наиболее известны как человек, пишущий самые лучшие вестерны. Фактически, вас считают автором, возродившим жанр вестерна, который последнюю тысячу лет практически не существовал. Хотя некоторые полагают, что и слава богу.
И все же те ваши работы, которые привлекали к себе внимание критиков и даже горячее одобрение некоторых из них, вряд ли можно отнести к этому жанру. Надо, конечно, исключить из этого списка ваше шоу «Кастер и Сумасшедшая Лошадь». Это наиболее известный из ваших вестернов. Кастер и человек по кличке Сумасшедшая Лошадь обуреваемы идеей перевоплощения. Они отправляются к какому-то лекарю, приобретают способность к изменению внешнего вида, принимают форму друг друга и доводят до смерти всех своих врагов. Ни один из них не подозревает, чем занимается другой. В итоге, Кастер в облике Сумасшедшей Лошади убивает Сумасшедшую Лошадь в облике Кастера, а затем, лишившись возможности изменить внешность, становится жертвой белых.
Лундквист улыбнулся своей печально знаменитой улыбкой, которую среди прочего некоторые даже сравнивали с вагиной с зубами.
— Из одного весьма надежного источника мне стало известно, что ваша текущая работа «Диллинджер не умер» основана на идее, которая удивительным образом связана с предыдущей. Ваш главный герой, древний преступник, грабящий банки, сбегает от ФБР — органиков двадцатого столетия, — волшебным образом превратившись в женщину. Добивается он успеха благодаря тому, что сумел уговорить свою чувиху, то есть любовницу, по имени Билли Фречетл, индеанку из племени Меномини, живущего в Висконсине, отвести его в запретное для посетителей жилище Великого Белого Зайца, шамана племени Меномини. Этот человек — персонаж древней индейской легенды и народной сказки — наделяет Диллинджера способностью превращаться в нужное время в женщину.
И вот, когда ФБР уже вышло на его след, Диллинджер уговорил Джимми Лоуренса, мелкого плута, дни которого вследствие сердечной болезни сочтены, выступить в роли него. Затем сам он превращается в Энн Сэйдж, владелицу публичного дома в Чикаго. Саму Энн Сэйдж его друзья похищают и прячут в Канаде. Затем, если, конечно, человек, рассказавший мне ваш сюжет, не ошибся, действие развивается следующим образом: Диллинджер в облике Энн Сэйдж отправляется в Биографический театр с Лоуренсом в облике Диллинджера, предварительно оповестив об этом ФБР. ФБР стреляет в псевдо-Диллинджера и убивает его. Диллинджер в качестве Энн Сэйдж избегает наказания.
Лундквист ехидно усмехнулся, а зрители в студии громко засмеялись.
— Другими словами, ваш герой принимает внешность женщины, становится женщиной. Я слышал, вы планируете снимать продолжение этого шоу. Следующая часть будет называться «Ружья и Половые Железы»… — Лундквист ухмыльнулся еще раз, а зрители снова рассмеялись, -…в которой Диллинджер испытывает значительные трудности в трактовке социального, экономического и эмоционального облика женщины. Он, то есть она, вступает в брак, заводит детей, а затем снова возвращается к преступной жизни в качестве особы женского пола, создавшей банду из сыновей и их боевых потаскух. Эта особа делает весьма экзотическую, если не сказать невероятную, карьеру под именем Ма Баркер, однако в конце концов ее убивают органики — итоговая сцена впечатляет: пистолет героини поблескивает в последнем отчаянном жесте, призванном подчеркнуть ее стойкость и непреклонность.
Однако мой информатор, имеющий доступ к банку данных, говорит, что Энн Сэйдж дожила до весьма преклонных лет и определенно не претерпела существенных перемен внешности и тем более — пола. Ма Баркер родилась в 1872 году нашей эры, тогда как Диллинджер появился на свет в 1903. Даже при самом буйном воображении трудно представить, чтобы эти два человека могли показаться похожими. Подобное только вам могло придти в голову. Знаете, Рас Репп, даже знаменитому артисту дозволено не все, даже самый талантливый может зайти слишком далеко. Я считаю, что свобода вашего художественного воображения затащила вас в сказочную страну умалишенных. — Он сделал ударение на последнем слове.