– Храни Господь всех нас! – воскликнул он. – Меня нечасто так встречают. В наши дни люди редко вспоминают о Бобе Бойце. А если это и случается, то обычно я стараюсь их не слушать. Дело в том, что я женат! Моя Марта все еще женщина в полном соку, несмотря на шестерых детей и тяжкие труды, но у нее есть один небольшой недостаток – она методистка, что большая редкость в этих краях. Так вот, Марта не переносит даже простого упоминания о ринге. Бедняжка так чтит Господа, что даже сейчас не помягчела по отношению к рингу, а что уж говорить о том дне, когда она впервые увидела меня. Я выиграл тогда бой у Сноба и кровь так и хлестала у меня из ран.
   – Из-за Марты вы и оставили ринг?
   – Да, все из-за нее. Видите ли, Марта была удивительно красивой девушкой, хотя и методисткой, а я влюбился по уши, впрочем, и сейчас влюблен. А когда парень влюбляется, всякая охота перечить тут же вылетает у него из головы. Поэтому, чтобы сделать приятное Марте, – (тут он глубоко вздохнул), – я оставил ринг и, – (еще один тяжкий вздох), – женился. А после женитьбы стал таким тихим и кротким, вы и не поверите. И все же удивительно, что вы узнали меня. Вы видели мои выступления?
   – Неоднократно, Боб.
   – Когда же?
   – Я стоял у самого ринга, когда вы победили Скроггинса.
   – Так давно! Вы, должно быть, были тогда совсем молоды, приятель.
   – Да, Боб. К тому же я на самом деле несколько старше, чем выгляжу, – сэр Мармадьюк искоса взглянул на Еву-Энн. – И еще мне довелось присутствовать при вашей победе над Донелли, чемпионом Ирландии.
   – Неужели? Храни вас Господь, и немало же денежек перетекло из одних рук в другие в тот денек! Тогда я дрался за сэра Мармадьюка Вэйн-Темперли, о, это был добрый и могущественный хозяин – настоящий спортсмен и первоклассный боец. Он сокрушил и почти убил Бака Моубрея в Павильоне Принца в Брайтелмстоне. Я стоял рядом с его высочеством и видел все! «Ей-богу, – сказал мне тогда его высочество, – Мармадьюк убьет Бака, разними же их, Боб, разними!» Что я и сделал, а его высочество вручил мне десять фунтов. На черепушке у меня раздулась шишка размером с доброе яблоко, а Бак Моубрей так и захлебывался в крови, бровь у него была рассечена, нос разбит. Им, конечно же, следовало бы драться на пистолетах.
   – Бровь… рассечена, а… а нос… – Ева осеклась, побледнев.
   – Да, мэм. Мой господин сэр Мармадьюк оставил мистеру Моубрею отметину на всю жизнь. Ей-богу, тогда в Брайтелмстоне творились жуткие вещи. Все были молоды и горячи, и слава Богу, мэм, что вы этого не видели, беззаботные сорви-головы, завзятые спортсмены. Я помню, как сэр Мар…
   – Расскажите нам о своих успехах, Боб, – перебил его сэр Мармадьюк, бросив косой взгляд на девушку.
   – Нет, нет, друг! – воскликнула девушка. – Пожалуйста, расскажи о своем господине, этом сэре… Мармадьюке.
   – С удовольствием, мэм. Ведь это именно он вызволил меня из конюшни и отправил тренироваться, благослови его Господь! Хотя тогда его звали просто мистер Мармадьюк, и с того времени прошло уже двадцать лет. Как он был тогда молод, весел и добр! Он смеялся надо всем и надо всеми, он был бесшабашен до безрассудства, а деньгами как сорил! Моды, карты, скачки и все такое.
   – Так он был игроком?
   – Игроком, мэм? Храни вас Господь, конечно! Тысячу гиней мог просадить за раз! О, это был настоящий джентльмен, уверяю вас. Он с равной готовностью пил и дрался с любым, кто понимал толк в добром эле и умел махать кулаками…
   – Все ясно, обычный молодой балбес! – вздохнул сэр Мармадьюк, вперив взгляд в безоблачное небо. – Хватит о нем, Боб.
   – Друг, – медленно сказал Боец, – мне нравится ваш взгляд. Ваша речь и ваши манеры превосходны, но мне совсем не нравится ваше последнее замечание, совершенно не нравится! Вы сказали «балбес»?
   – Да, Боб, балбес.
   – Так вот, приятель, я работал на этого джентльмена, я ел хлеб этого джентльмена, я был привязан всем сердцем к этому джентльмену. Поэтому теперь я осмеливаюсь просить вас, очень кротко и смиренно, но и настоятельно в то же время, взять назад «балбеса».
   – Хорошо, Боб. А теперь расскажите нам о том времени, когда вы дрались с Джоном Барти.
   – О, не надо! – Ева подлила кофе Бойцу. – Умоляю тебя, расскажи лучше об этом безумном джентльмене… Так он дрался на дуэли?
   – И не раз, мэм.
   – Так он был дуэлянт?
   – Дуэлянт, мэм… Храни вас Господь, конечно же! Я помню, он частенько наведывался во Францию и там стрелялся на дуэлях, так поступали все настоящие спортсмены. Потому-то Бак Моубрей и удрал, сначала смотался из Лондона, а потом и из Англии.
   – А твой джентльмен последовал за ним?
   – Конечно, мэм. Он отправился разыскивать этого Моубрея по всему свету. Потому-то мне и пришлось оставить у него службу. Сэр Мармадьюк отказался от дома, друзей, славы и отправился на поиски Бака Моубрея. Величественный особняк остался без своего хозяина, не говоря уж о…
   – Боб, – воскликнул сэр Мармадьюк, – ваш кофе стынет!
   – Что с того приятель, так всегда происходит, когда я начинаю вспоминать о прежних временах…
   – Добрый мой друг, – сказала Ева с мягкой настойчивостью, – наверное ты собирался рассказать о «дамах»…
   – Это так, мэм. Поскольку мой хозяин был молод, красив и богат, женщины так и стремились охомутать бедного молодого джентльмена!
   – Воистину бедный джентльмен! – вздохнула Ева-Энн.
   – Старая герцогиня Кэмберхерст то и дело норовила стать леди Мармадьюк, и однажды ей почти удалось! Герцогине, хоть и отличалась она небольшим росточком, решительности и энергии было не занимать.
   – Так значит бедному молодому джентльмену удалось избежать женитьбы, друг мой?
   – Ну, я не знаю, мэм. Я никогда не слышал, чтобы какая-нибудь дама сумела окрутить его, но теперь-то я уже вовсе ничего о нем не знаю.
   – Интересно, а где он теперь?
   – Последнее, что я слышал, так это то, что сэр Мармадьюк вернулся в Лондон, но новости этой уж три года минуло. Благослови его Господь, но, быть может, бедного моего хозяина и в живых-то нет.
   – Вот как? – Ева потянула Твистера за ухо.
   – А какие были времена! – скорбно вздохнул Боб Боец. – Он и я, мэм. Мы любили трудности, все нам было нипочем! Ночевали в лесу, не брезговали и канавами, брали штурмом высоченные стены. И всякий раз у меня не было никакой уверенности, что я не вернусь домой с трупом на руках, такой он был отчаянный. Но в те времена Господь любил нас. А взгляните на меня теперь – похоронен заживо, не с кем даже перекинуться парой слов о старых временах. Каждое воскресенье я хожу в церковь, да еще в методистскую! О, Господи!
   – И все же вид у вас скорее счастливый, Боб.
   Боец резко поднял голову и в упор взглянул на сэра Мармадьюка.
   – Эй, приятель, – задумчиво протянул он, – вы не всегда бродили по дорогам, и даже наверняка пустились в путь совсем недавно. Что-то в вас есть такое, отчего на память приходят прежние удивительные времена.
   – Упоминание о времени, – улыбнулся сэр Мармадьюк, – свидетельствует о том, что нам пора «собираться».
   – Поступайте, как знаете, приятель. Вам нет нужды спешить. Ей-богу, вы можете оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Мне, однако, уже пора: Марта, поди, заждалась, так что я лучше пойду.
   С этими словами Боб Боец нехотя поднялся, подхватил ружье одной рукой, а другую протянул сэру Мармадьюку.
   – Друг, – сказал он, – беседа с вами придала мне сил. Вы еще молоды и многого не знаете, но я был бы рад поболтать с вами еще разок, ибо что-то меня в вас притягивает. Может быть, ваш голос.
   – Но я больше молчал, Боб, – рассмеялся сэр Мармадьюк.
   – Ну, тогда, быть может, блеск в ваших глазах. Но глядя на вас, я вспоминаю ушедшие дни. Ах, что это было за чудесное время! До свидания и удачи вам. А вам, мэм, здоровья и счастья. И если вашим первенцем окажется мальчик, то пусть он будет похож на своего отца!
   Боец свистнул Твистеру, закинул ружье за плечо и зашагал прочь. Ева осталась сидеть с пылающими щеками и склоненной головой. Что касается сэра Мармадьюка, то он несколько поспешно отвернулся и отправился на поиски Горация.



Глава XVIII,


   в которой есть нечто ослиное

 
   – Боюсь, все это развалится! – сказала Ева, с сомнением взирая на объемистую поклажу, нестройной башней возвышавшуюся на спине Горация.
   – Надеюсь, что нет, дитя мое, – сэр Мармадьюк устало отер пот со лба. – Подпруга затянута хорошо. – Он хмуро взглянул на сломанный ноготь. – И ремень тоже.
   – Да, Джон, но ремень должен проходить под грудью. Я точно знаю.
   – Этот ремень, Ева-Энн, подогнан самым великолепнейшим образом как раз там, где назначено тому самой природой! Обладай наш Гораций даром речи, что, слава Господу, не так, он бы не преминул признать этот факт.
   При этих словах Гораций повернул свою терпеливую голову и, продолжая неторопливо жевать, со знанием дела осмотрел вышеупомянутый ремень и смешно дернул ухом.
   – Ей-богу! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Мы, похоже, стали обладателями поистине необыкновенного животного!
   Тут Гораций тряхнул головой и попятился. Вьючное седло с корзинами обреченно заскользило вниз. Освободившись от утомительного груза, Гораций продолжил безмятежно щипать траву.
   – Чтоб тебя! – выругался сэр Мармадьюк.
   Он был сбит с толку и разозлен, но услышав, как весело хохочет Ева, сам не удержался и рассмеялся, хотя в смехе его и прозвучала некоторая горечь.
   Когда же они вдвоем снова взнуздали терпеливейшее из животных, сэр Мармадьюк взял в руку инструмент с острым наконечником, именуемый почему-то «почесывателем», и собрался было отправиться в путь, но вдруг резко остановился. Его глаза были устремлены под ноги, а лицо вдруг обрело необыкновенную задумчивость.
   – Что случилось, Джон? Что тебя встревожило?
   – Ты, Ева-Энн.
   – Но чем? – с беспокойством спросила девушка.
   – Мое дорогое дитя, – очень серьезно ответил сэр Мармадьюк, – боюсь, я плохой друг.
   – Неправда, Джон!
   – Я хочу сказать, что будучи значительно старше тебя, я должен защищать тебя и, что еще важнее, должен заботиться о твоей судьбе. Ты согласна, Ева-Энн?
   – Да, Джон, но…
   – Тогда, как твой друг, я настоятельно умоляю тебя вернуться домой. Теперь ничто не мешает этому, а идти в Лондон без особой необходимости, рассчитывая лишь на туманные перспективы разыскать сестру – это чистое безумие.
   – Возможно, – спокойно ответила девушка.
   – Определенно, это так! Наконец ты поняла, что, по счастью, тебе ничто не угрожает, все подозрения отведены от…
   – На тебя! Твоя трость с золотым набалдашником, Джон!
   – Значит, твое беспокойное путешествие становится совершенно излишним и, будучи рациональным существом, ты послушаешься моего совета и намедленно вернешься домой.
   – Домой, Джон?
   – Ну да, конечно, домой. – Он взглянул на часы, – Сейчас тридцать три минуты девятого. Четыре-пять часов быстрой ходьбы…
   – Я надоела тебе, Джон? Ты хочешь избавиться от меня?
   – Не в этом дело, – ответил он несколько разраженно.
   – Прости меня, Джон, но мне кажется, именно в этом, – мягко, но настойчиво возразила девушка. – Так что ответь, я действительно так быстро наскучила тебе?
   – Ничего подобного, – ответил сэр Мармадьюк еще более раздраженно. – Такое предположение столь же нелепо, сколь и несправедливо.
   – О! – только и сумела выговорить девушка.
   – Я отказался от собственных желаний, чтобы служить тебе наилучшим образом, дитя мое. я пытаюсь заглушить свои чувства…
   – О! – снова сказал девушка.
   – А поскольку я и в самом деле твой верный друг, то умоляю тебя вернуться под уютный и безопасный кров отчего дома. Дитя мое, я советую тебе это ради твоего же блага!
   – Но, Джон, – промолвила Ева-Энн, устремив взгляд в солнечную даль, – все, что ты сейчас сказал – это самый настоящий здравый смысл.
   Сэр Мармадьюк прищурился и искоса взглянул на нее.
   – К тому же мы в Аркадии, не так ли, Джон?
   – Ева-Энн, – начал он, как-то странно растягивая слова, – прошу заметить, что я говорю совершенно серьезно!
   – Я тоже! – выпалила Ева.
   – Броситься в пучину Лондона без денег и друзей – это форменное безумие!
   – Но ты ведь тоже направляешься в Лондон, – все так же кротко заметила девушка, снова посмотрев вдаль, – так что я не буду там одна.
   И вновь сэр Мармадьюк на мгновение лишился дара речи.
   – Но послушай, Ева-Энн, подумай о долгой и трудной дороге…
   – Я подумала! – она улыбнулась.
   – Подумай о многочисленный трудностях предстоящего путешествия, о неприятностях, которые оно несет с собой. Хрупкому созданию следует знать, что такое усталость. Представь себе все, что…
   – Я уже это сделала, Джон. Поэтому благодарю Господа, что он создал меня не хрупкой и изнеженной барышней, а сильной и умелой деревенской девушкой. Так что идем! Пожалуйста, давай продолжим наш путь.
   – Тогда благослови меня Господь! – воскликнул сэр Мармадьюк.
   – Аминь! – спокойно откликнулась Ева-Энн. – Я молю Господа, чтобы он благословил нас обоих, и привел целыми и невредимыми к цели нашего путешествия! Джон, ты не жалеешь, что я остаюсь с тобой? Скажи же, что не жалеешь.
   – Ох, дитя мое. – Голос его дрогнул. – Ева-Энн, неужели ты не догадываешься сама?
   Он порывисто наклонился к ней, но затем взял себя в руки и, отвернувшись, подхватил поводья Горация.
   – Само небо требует, чтобы я был достоин твоего доверия, дитя мое. – Сэр Мармадьюк уже взял себя в руки.
   И они продолжили свой путь.



Глава XIX,


   посвященная ведьмам и прочей нечисти

 
   Они брели тенистыми лесными дорожками и безлюдными луговыми тропками, пока дорога, взобравшись по зеленому склону, не затерялась на открытой пустоши, где в лицо им задул легкий ветерок, напоенный ароматом ежевики. Путники остановились, чтобы свериться с компасом и сориентироваться.
   Перед ними расстилалась бескрайняя вересковая пустошь, кое-где поросшая диким кустами шиповника и ежевики. Изредка попадались чахлые, кривоватые деревца. Ева поежилась – зрелище и впрямь было довольно безрадостное.
   – Какое неуютное место! – заметила девушка, беспокойно осматриваясь.
   – Да, шиповник нам попортит крови.
   – Может, пойдем другой дорогой, Джон?
   – Но наш путь лежит на северо-запад и…
   – О, Джон, – прошептала она испуганно, – вон там в кустах сидит человек и наблюдает за нами.
   Сэр Мармадьюк быстро вскинул голову и заметил, как в густом кустарнике мелькнула и скрылась потрепанная шляпа.
   – Ты заметил, Джон?
   – Наверное, такой же путник, как и мы, дитя мое.
   – Но тогда почему он прячетсяЭ
   – Подержи-ка Горация, а я пойду взгляну.
   С этими словами сэр Мармадьюк быстрым шагом устремился вперед, внимательно вглядываясь в колючие заросли, но сумел заметить лишь всю ту же потрепанную шляпу, быстро скрывшуюся за кустами шиповника. Сэр Мармадьюк нахмурился и ускорил шаг. Вскоре ему удалось разглядеть пригнувшегося человека, бежавшего, несмотря на неудобную позу, очень быстро. Сэр Мармадьюк остановился и сделал знак Еве-Энн. Девушка поспешила к нему, и по дороге это легконогое грациозное создание умудрилось ни разу не зацепиться за колючки.
   – Ты разглядел его, Джон?
   – Да. Обычный человек небольшого роста.
   – Он не с Боу-стрит? Ты уверен, Джон?
   – Совершенно уверен, так что не беспокойся, дитя мое. – Но, заметив в глазах девушки ужас, он принялся беззаботно болтать об «удивительном городе», до сих пор вызывавшем живой интерес Евы-Энн. – Лондон, дитя мое, стоит с незапамятных времен. Под его мостовыми покоятся останки прежних Лондонов – бриттского, датского, саксонского, норманнского, эпоха за эпохой и…
   – Так ты не уверен, что это не переодетый полицейский с Боу-стрит? – внезапно прервала она его рассказ.
   – О, Господи, – начал он, но тут же замолчал.
   Где-то совсем рядом раздался голос, до крайности хриплый и неблагозвучный. Путники ступили под сень крошечной рощицы чахлых деревьев, и здесь, под искривленным стволом наши герои обнаружили маленькую и чрезвычайно грязную палатку. Рядом сидела старая, сморщенная карга, такая же оборванная, грязная и ветхая, как ее жилище. Джентльмен и девушка остановились, а старуха снова что хрипло прокаркала и поманила их кривым костлявым пальцем.
   – Ух ты! – Отталкивающая усмешка еще больше обезобразила ее лицо, пронзительный взгляд сверкнул из-под седых космов. – Экий блестящий джентльмен и какая хорошенькая леди. Ну-ну! Глаза старой Салли все еще зорки, они видят даже сквозь кирпичную стену, так что, господа хорошие, вам следует быть со старой Салли подобрее и полюбезнее.
   Она залилась хриплым смехом, покачала головой и принялась посасывать короткую глиняную трубку.
   Сэр Мармадьюк, облокотившись о почесыватель, с огромным интересом наблюдал за ужимками древней сивиллы.
   – Что вам угодно, почтенная? – спросил он.
   – Пенни! – проскрипела старуха, не вынимая трубки изо рта. – Подарите старой Салли один пенни! Подарите двухпенсовик, пожертвуйте гроут, киньте мне таннер, дайте мне, дайте шиллинг, мой красавчик, мой достойный джентльмен!
   – А почему вы называете меня джентльменом? – осведомился сэр Мармадьюк, шаря в кармане своего просторного сюртука.
   – Потому что старая Салли видит куда дальше собственного носа! Такой благородный джентльмен путешествует пешком по пыльным дорогам, да еще в сопровождении прелестной юной леди! Куда путь держишь, милашка? Куда направляешься, моя птичка? В Лондон, не так ли?
   Еве, оцепенев от испуга, не могла отвести взгляда от злобного лица старой карги.
   – Лондон, ого! Выкладывай пять шиллингов, мой благородный красавчик, а то и десять. Нет, дай-ка мне гинею, или лучше пять!
   – Почему я должен давать тебе пять гиней?
   – Потому что у меня острый взгляд! А твое благородное лицо небрито! А твои прекрасные волосы не стрижены! А твои изящные руки так нежны и белы! Ты важный джентльмен, дружок, очень важный. А я так стара и мудра, что вижу гораздо больше прочих!
   – И что же ты видишь?
   – Кто-то ищет кого-то! Кого же разыскивают, мой блестящий джентльмен? А? Не знаешь? Так что дай старой Салли шесть гиней, и она станет твоим другом. Она тогда окажет тебе огромную любезность – станет держать на замке свою пасть, не даст волю своему языку. И языки ее сына, и внука также останутся на привязи. А что такое семь гиней для столь богатого джентльмена?
   Соболиные брови сэра Мармадьюка едва заметно нахмурились, а в глазах мелькнула тревога.
   – Семь гиней – это очень большие деньги, – сказал он задумчиво.
   – Семь? Ого-го! – прокаркала старуха, осклабившись. – Ну, тогда восемь! Что для такого знатного господина восемь гиней?
   – Хм! – Сэр Мармадьюк посмотрел прямо в злые глаза старухи, острыми буравчиками шарящие по его лицу. – Но скажите же мне, за что я должен вам платить?
   – За очень ценную вещь! – хрипло хохотнула ведьма. – Ценная вещь по дешевке! Да за нее любых денег не жалко! Так что гони десять гиней, и назовем это сделкой. Десять гиней, милок, за то, что не имеет цены. Всего десять гиней!
   Она выпустила из своей рубки клуб едкого дыма, и злобно зыркнула на девушку.
   – Пожалуйста, Джон, пойдем! – прошептала Ева, тронув сэра Мармадьюка за руку.
   Но тот лишь ободряюще улыбнулся ей и вновь уставился в хитрые глаза старой ведьмы.
   – Так вы говорите, десять гиней.
   – Двенадцать, милок! Двенадцать гиней за благословение старой Салли и за кое-что еще, за что другие не пожалели бы и сотни, а я прошу-то всего лишь жалких двенадцать гиней.
   – Значит, уже двенадцать? – улыбнулся сэр Мармадьюк. – И что же взамен?
   – Твоя жизнь, милок! – проскрипела старая карга, ткнув в него трубкой. Ева крепко ухватилась за руку своего спутника и тихо ойкнула, а старуха затрясла головой в приступе злорадного смеха. – Его жизнь, моя милая! Всего лишь его жизнь! А я прошу только двадцать пять гиней, дайте же двадцать пять гиней старой бедной Салли, которая видит грядущее…
   Тут она в замешательстве замолчала, ибо сэр Мармадьюк рассмеялся.
   – Бедная старуха! – Он бросил ей шиллинг. – Она совсем спятила.
   Ведьма схватила монету скрюченными пальцами и что-то бессвязно забормотала. Сэр Мармадьюк уже было повернулся, чтобы уйти, когда заметил Горация, всеядное создание, увлеченно жующего полотняный полог палатки. Внутренность убогого жилища приоткрылась, Ева схватила уздечку и оттащила разбойника прочь, но сэр Мармадьюк продолжал смотреть туда, где мгновение назад увидел лицо – лицо, которое он узнал. За его спиной старуха чем-то шебуршала и монотонно завывала. Он обернулся, та со вздохами и ужимками извлекла из кармана изодранного передника и протянула джентльмену сложенный лист бумаги. Взяв листок, сэр Мармадьюк повернулся лицом к Еве и только тогда развернул его.

   УБИЙСТВО!


   НАГРАДА ПЯТЬДЕСЯТ ФУНТОВ


   ЗА МЕРТВОГО ИЛИ ЖИВОГО!


   11 июня Чарльз Брендиш, эсквайр, проживавший в Рэдли-Хартинг в Сассексе, был жестоко убит. Убийца – предположительно, ЧЕЛОВЕК БЛАГОРОДНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ. Настоящим извещается, что всякий, кто располагает информацией, способной пролить свет на местонахождение КРОВОЖАДНОГО НЕГОДЯЯ, получит…

   В этот миг скрюченная рука цапнула лист и вырвала его у сэра Мармадьюка. Джентльмен обернулся, но старуха уже спрятала объявление в недрах своего грязного тряпья и теперь взирала на нашего героя с нетерпеливой алчностью.
   – Пятьдесят фунтов! – прокаркала она. – А цена старой Салли – всего двадцать пять гиней, всего двадцать пять, благородный мой джентльмен, и рот мой окажется на замке. Никто не станет трепать языком, ни старая Салли, ни ее сын, ни ее внук. Двадцать пять гиней, милок! Ну, что скажешь?
   Сэр Мармадьюк снова рассмеялся, взял у Евы повод и пошел прочь, поддерживая девушку за локоть. Старая карга продолжала изливать им вслед потоки хриплой брани.
   Когда они отошли на достаточное расстояние, Ева опасливо оглянулась и встревоженно спросила:
   – Джон, эта ужасная старуха – настоящая ведьма?
   – Несомненно! – несколько рассеянно отозвался сэр Мармадьюк.
   – Что она показала тебе?
   – Показала?
   – Ну да, что это за бумага? Что там было написано?
   – Что написано, дитя мое? Ну… какое-то заклинание, наверное, я не понял, какие-то бессмысленные слова.
   – Джон, а ты заглянул внутрь палатки?
   – На одно мгновение.
   – Там прятался человек!
   – Я заметил.
   – Но, Джон, ты разве не узнал его?
   – Он показался мне похожим на Джимми Вэмпера, того, что продал нам ужин своего приятеля.
   – Это он и был! Он наверняка узнал нас, Джон!
   – Ну и что, Ева-Энн?
   – Мне кажется, он замышляет что-то недоброе. Он хочет причинить тебе зло.
   – Каким образом? Он знает лишь, что мы путники, нашедшие приют в сарае.
   – Но это ужасная старая ведьма. – Ева поежилась. – Она что-то подозревает, я уверена…
   – Да, создание крайне неприятное, настоящая карга, а ведь когда-то и она была невинной девушкой, быть может, опрятной и миловидной.
   – Ты веришь в колдовство, Джон?
   – Я верю в очарование, что почти то же самое.
   – Но почему она подозревает тебя?
   – Бог его знает! – беззаботно ответил он. – Если она действительно ведьма, то это, без сомнения, колдовство, черная магия и прочая…
   – Нет, Джон, не смейся. Я чувствую, что там осталось зло, настоящее зло. Я чувствую, я знаю это! – Ева поежилась и оглянулась. – А эти письмена, что она тебе показывала, лишь подтверждают – она ведьма.
   – Конечно! – кивнул он. – Это ведьма из Эндора… О, я вижу весьма соблазнительный лесок! – Он ткнул почесывателем и, в свою очередь, быстро оглянулся.
   – Давай же пойдем туда, Джон, мне он тоже нравится.
   – Ну, для лесной дриады это очень естественно, кроме того…
   – Ой! – вдруг воскликнула девушка и схватила сэра Мармадьюка за руку. – За нами идет какой-то человек!
   – Два человека, дитя мое.
   – Зачем? Что они от нас хотят? Неужели пришли за тобой? Джон, надо бежать, скорее!
   – Ни в коем случае! – резко остановил ее сэр Мармадьюк. – Веди себя совершенно естественно, не показывай, что заметила их.
   – Почему они преследуют нас? Джон, они хотят причинить тебе зло. Я боюсь. Я сейчас потеряю сознание от страха!
   – Не вздумай! – процедил он сквозь зубы.
   – Я… я не могу, Джон! – выдохнула она. – О Джон, я падаю…
   – Ева! – воскликнул он. – Ева-Энн Эш! Я презираю трусов, держи же себя в руках! Не останавливайся и не оглядывайся!
   – Может, нам все-таки лучше убежать? – умоляюще спросила она.
   – Нет, в этом пока нет никакой необходимости.
   – Но эти люди…
   – Они не будут нас долго преследовать, если ты станешь слушаться меня.
   – Тогда пойдем быстрее, Джон.
   – Нет. Они поймут, что мы их заметили, давай лучше поговорим.
   – Но… О чем?
   – О чем хочешь.
   – Я трусиха, Джон?
   – Ты все еще собираешься грохнуться в обморок или умчаться подобно зайцу?
   – Нет, я не смею тебя ослушаться.
   – Тогда я беру свои слова назад и во всеуслышание заявляю – Ева-Энн не трусиха!
   – На самом-то деле я настоящая трусиха, Джон. Я так сильно боюсь этих людей. что убежала бы со всех ног, если бы не боялась тебя еще сильней.
   – Дитя мое, неужели я так страшен?
   – Был бы очень страшным, если бы не твои спокойствие и величественность, Джон. Нечеловеческие спокойствие и величественность.