Страница:
Это был довольно высокий стог, он выглядел мягким и уютным, он словно обещал утомленному путнику роскошное ложе для его ноющих членов. Сено наполняло воздух ароматом, навевающим заманчивые мысли о предстоящем забытьи. И, самое главное, к стогу была приставлена лестница, так и манившая воспользоваться услугами чудесного ложа.
Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе.
– Сорок пять! – бормотал наш герой. – Как глупо и нелепо. Как все… – Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье.
Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом:
– Тише!
И голос, и рука, вне всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой.
– Послушайте, мадам… – начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки.
– О, помолчи же! – зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался.
В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос.
В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем.
– О, Господи – вздохнул толстяк. – Бедная несчастная глупышка.
– Да уж, воистину глупая девчонка! – проворчал худой.
– Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная…
– Ее следовало бы выпороть!
– Но, Эбенизер…
– Выпороть, Иеремия! Высечь как следует!
– Ты слишком жесток, брат.
– А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал…
– Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать.
– Послушайте, – вмешался в разговор человек с фонарем. – Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать.
– Верно, Джейкоб, верно! – вздохнул толстый Иеремия. – Надо искать, она не могла далеко уйти.
– Стог! – воскликнул тощий Эбенизер. – Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее.
– Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер.
– Она должна быть…
– Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно…
– Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться!
– Но может он забралась на стог, Иеремия…
– Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте… О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет…
– Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят!
– Тише, брат!
– Нам и впрямь следует поторопиться!
Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком.
Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить:
– Почему вы плачете?
– Потому, – голос ее был глубок и мягок, – что я люблю их всем сердцем, и у меня душа разрывается на части при мысли, что я покидаю их надолго, если не навсегда.
– Тогда почему бы вам не вернуться обратно?
– Нет-нет, я не могу, пока не могу.
– Почему?
– Я убежала из дома, чтобы выйти замуж, – просто ответила девушка, – и все же… – тут ее голос стал удивительно нежен – мне так тяжело оставлять этих дорогих мне стариков. Видите ли, я у них единственный ребенок, у них больше никого нет и не будет.
– Вы их племянница?
– Да.
– И вы действительно направляетесь в Лондон?
– Да.
– И, как я понял, не одна?
– С возлюбленным, сэр.
– С тем самым человеком, которого ваш дядя назвал негодяем?
– О, он не знает его так хорошо, как я.
– А вы, конечно же, полагаете, что знаете своего возлюбленного очень хорошо?
Девушка удивленно взглянула на него.
– Ну да, сэр. А как же иначе? Ведь я люблю его.
Тут сэр Мармадьюк быстро нагнулся и заглянул ей в лицо. Чудесные глаза открыто встретили его пытливый взгляд, они были чисты, как луговая роса.
– Вы действительно любите его, дитя мое?
– Да! Он настоящий джентльмен, красивый и смелый. И любит меня всей душой. Он так часто говорит мне о своей любви.
– И сегодня ночью вы встречаетесь с ним?
– Да, мы собираемся пожениться сразу же, как только прибудем в Лондон. Но все-таки я иногда боюсь…
– Если вы не хотите, вы не должны мне ничего говорить.
– Нет-нет, я очень рада поговорить с вами о моей любви. Я ведь никому не рассказывала, лишь старушке Нэнни, а она совершенно глуха. Но, сэр, – девушка подняла глаза и взглянула на звезды, – любовь так отличается от того, что я себе представляла.
– Почему же, дитя мое? – спросил он, не в силах оторвать глаз от безмятежной прелести своей собеседницы.
– Меня вот что беспокоит, сэр. Когда моего возлюбленного нет рядом, я рвусь к нему, но когда мы вместе, мне так часто хочется убежать от него, мне все время что-то мешает.
– Но что?
– Не знаю. Что-то в его глазах или голосе…
Она сдвинула густые брови и хмуро взглянула на безмятежную луну. Какое-то время девушка сидела, обхватив колени руками божественной формы, забыв, казалось, о своем собеседнике.
– А давно вы знакомы со своим избранником?
– Почти две недели, сэр. А теперь я уж и пойду. – Она вздохнула, надела соломенную шляпку. – Мы встречаемся в десять часов.
– Но лестница?
– Она здесь, наверху. Я втащила ее за собой.
– О, вы, должно быть, необычайно сильная девушка.
– Да, это так, сэр, – с бесхитростной улыбкой ответила мисс Ева.
– И вы не испугались, обнаружив меня здесь?
– По правде говоря, поначалу немножко испугалась, но мне все равно больше негде было спрятаться, и я решила остаться здесь. Ну а когда я разглядела вас получше, то поняла, что никакой опасности вы для меня не представляете.
– Ха, это все мой рассудительный возраст, дитя!
– Нет, сэр, у меня не было времени определить ваш возраст и убедиться в вашей рассудительности. И потом, меня успокоил ваш храп.
– Храп? – воскликнул сэр Мармадьюк, слегка побледнев. – Я что, и в самом деле храпел?
– Да, сэр, и так громко, что я была вынуждена разбудить тебя, иначе мои домашние услышали бы.
– Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, сударыня! – сэр Мармадьюк несколько горестно улыбнулся. – Ей богу, я, как, наверное, и все прочие, полагал, что подобное может происходить с кем угодно, но только не со мной! Храпеть на стоге сена, да еще в подобных обстоятельствах – это крайняя степень дурного вкуса. И все же я очень рад, что не напугал вас.
– Я перестала вас бояться, как только поняла, что вы джентльмен, – важно кивнула девушка.
– А, наверное, моя одежда, но ведь она так небрежна…
– Лицо! Я увидела ваше лицо, – и она спрятала свое собственное хорошенькое личико под шляпкой. – А теперь, сэр, прощайте, мне и впрямь пора.
– Тогда, – сэр Мармадьюк подобрал свою элегантную шляпу, – если вы позволите, я провожу вас…
– Благодарю, сэр, я буду рада познакомить вас с моим возлюбленным.
– Спасибо, – в свою очередь поблагодарил сэр Мармадьюк, но голос его был угрюм. – С превеликим удовольствием.
– Тогда пойдемте!
Он хотел ей помочь, но она уже спустила лестницу и в мгновение ока очутилась внизу. Непринужденная грация и удивительная легкость, с какими девушка исполнила это упражнение, привели джентльмена в полнейшее восхищение. Сэр Мармадьюк начал спускаться следом, стараясь делать это настолько проворно, насколько позволяли негнущиеся суставы и тесные сапоги. Но вот и он оказался на земле, и они отправились в путь.
– Вы идете слишком быстро для человека средних лет, – немного жалобно заметил сэр Мармадьюк, спустя некоторое время.
– Вы действительно так стар?
– Да, стар до отвращения! – выдохнул он.
– В это трудно поверить, – она сверкнула на него своими чудесными глазами.
– Моя голова уже начала седеть.
– Да? А мне показалось, что ваши волосы очень темные и блестящие.
При этом безыскусном замечании он ощутил необычайный прилив радости, которую тут же обозвал про себя совершенно нелепой.
– Вы из семьи квакеров? – спросил сэр Мармадьюк.
– Да, и зовут меня Ева-Энн Эш.
– Странное имя, но очень милое, и идет вам.
– А как вас зовут?
– Э… Джон… Джон Гоббс.
– Да? Никогда бы не подумала. – Девушка простодушно взглянула на Мармадьюка. – У вас такой важный и неприступный вид. – Голос и взгляд были полны неподдельной искренности, и волна радости вновь окатила нашего джентльмена, но он постарался скрыть ее деланным смехом.
– Вы бывали в Лондоне, мистер Гоббс?
– Да, и частенько.
– И вы видели Воксхолл?
– Да, конечно.
– О, мой возлюбленный обещал свозить меня туда! Как же это здорово, мистер Гоббс! Я лишь однажды была в Лондоне. Вся моя жизнь прошла здесь, в Монкс-Уоррен.
– А это значит, – продолжил сэр Мармадьюк, – вы столь же прекрасны, свежи и невинны, как сама природа. Ах, дитя мое, ничто не может сравниться с этими чудесными холмами.
– Но мой возлюбленный говорит, что нет места лучше Лондона. И я так хочу побывать там.
Сэр Мармадьюк вздохнул, тонкие черты его лица на мгновение утратили привычную безмятежность. Он взглянул на луну из-под насупленных бровей. Девушка взяла его за руку, и он ощутил дрожь ее ладони.
– Он будет ждать меня вон там, у рощицы! – прошептала она. – Пожалуйста, останьтесь здесь.
И она убежала стремительной и легкой поступью. Сэр Мармадьюк после некоторого раздумья последовал за ней. Через несколько секунд до его слуха донесся сочный и самодовольный баритон.
– Мой ангел! Клянусь Венерой, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Пойдем же, экипаж ждет…
– Постой, Роберт…
– Не хочу ждать ни минуты! Через несколько часов мы будем в Лондоне, найдем священника и…
– Боюсь, что этого не случится! – спокойно произнес сэр Мармадьюк, подходя поближе и внимательно разглядывая столь пылкого влюбленного.
Это был высокий молодой джентльмен весьма привлекательной, но несколько слащавой наружности, одетый по самой последней моде. Его глаза, кольца и пуговицы блестели слишком уж сильно. Джентльмен, оправившись от изумления, повернулся к нашему герою и весело заметил:
– Ха, какого дьявола вам… – Тут он внезапно осекся, ибо глаза его встретилсь с насмешливо-надменным взглядом сэра Мармадьюка.
– Я полагаю, вы весьма удивлены, мистер Дентон, и думаю, неприятно удивлены. – Голос Мармадьюка так и сочился презрением.
– Проклятье! – вскричал Дентон злобно и угрожающе.
– А раз так, нам лучше расстаться, и советую вам откланяться и удалиться.
– Удалиться? М-мне? – Дентон даже начал заикаться. – Вы предлагаете м-мне удалиться? Да кто вы такой, черт бы вас побрал?!
– И сию же минуту!
Мистер Дентон грязно выругался и, шагнув вперед, поднял хлыст. Сэр Мармадьюк скрестил руки на набалдашнике трости и насмешливо поклонился.
– Я вижу, у вас есть хлыст, сэр? Берегитесь! – Голос его был ласков, на губах играла легкая улыбка, но в проницательных глазах и в спокойной позе таилась угроза. Хладнокровие и уверенность в себе пугали больше, чем любые угрозы.
Рука мистера Дентона медленно опустилась, ярость в его глазах потухла. Пробормотав очередное ругательство, он повернулся к девушке и протянул ей руки.
– Ева… – начал он, но ледяной голос сэра Мармадьюка вновь остановил его.
– Мистер Дентон, к сожалению, по земле еще ходят те, кому лучше бы лежать в могилах и почивать вечным сном. Мне кажется, вы относитесь именно к такому сорту людей, так вот, если вы не хотите, чтобы я исправил эту ошибку природы, то вам лучше удалиться, и как можно скорее. Прошу вас, избавьте меня от искушения.
Какое-то мгновение казалось, что Дентон вот-вот бросится на него с кулаками, глаза его так и пылали злобой и ненавистью, ноздри мстительно трепетали, но, издав какое-то хриплое рычание, он резко развернулся и очертя голову бросился в прочь, ломая кусты. Когда звуки шагов стихли, сэр Мармадьюк повернулся к девушке. Она стояла в стороне, дрожа и кусая губы.
– Пойдемте, дитя мое, – мягко сказал он, – я отведу вас домой.
– Но что это все значит?
– Это значит, что вам лучше вернуться к вашим родным, домой.
– Домой? – медленно повторила она, все еще не придя в себя. – Да… он ушел, убежал, он бросил меня, он даже… – Тут она без сил опустилась на землю, прислонилась спиной к дереву и уткнулась лицом в ладони.
Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел то на девушку, то на безмятежную луну. Наконец он коснулся ее плеча:
– Бедное мое дитя! Поплачьте, лучше поплакать сейчас, чем разбить свое сердце в будущем. Плачьте, мое дитя, плачьте, и вам станет легче!
– Я не плачу. – Она подняла на него ясные глаза. – Я просто ничего не понимаю… я не понимаю, что произошло, почему Роберт убежал…
– Ну… – Сэр Мармадьюк снова взглянул на луну, словно прося у нее поддержки. – Наверное, он ушел, потому, что я так захотел. Может, вам уже пора вернуться домой?
– Да, – вздохнула она, поднимаясь. – Ничего другого мне, похоже, не остается.
– Ничего! – подтвердил сэр Мармадьюк.
Они в молчании двинулись назад. Потом она неожиданно спросила:
– Так вы знакомы с Робертом Дентоном?
– Нет, – совершенно спокойно ответил Мармадьюк, – я с ним не знаком, но кое-что о нем знаю.
Сэр Мармадьюк, прихрамывая, добрел до лестницы, несколько неуклюже взобрался наверх и с наслаждением растянулся на душистой постели, мечтательно глядя на одинокую звезду, мерцавшую в небе.
– Сорок пять! – бормотал наш герой. – Как глупо и нелепо. Как все… – Тут он вздохнул и погрузился в блаженное забытье.
Но спать ему пришлось недолго. Внезапно он проснулся оттого, что чья-то рука аккуратно зажала ему рот, и чей-то голос прошептал совсем рядом:
– Тише!
И голос, и рука, вне всякого сомнения, принадлежали женщине, и рука эта, хотя и теплая, и мягкая, была в то же время сильной и крепкой.
– Послушайте, мадам… – начал было сэр Мармадьюк, кое-как освободившись от руки.
– О, помолчи же! – зашипел голос, и рука вернулась на прежнее место, зажав рот джентльмена еще крепче. Сэр Мармадьюк волей-неволей повиновался.
В свете полной луны наш герой смог разглядеть пальцы красивой формы, плавный изгиб плеча, копну темных волос.
В наступившей тишине послышалось бормотание приближающихся голосов. Девушка ничком бросилась на сено и осторожно посмотрела вниз. Сэр Мармадьюк последовал ее примеру. По дороге шли три человека. Один их них держал в руке фонарь. Все трое внимательно вглядывались в ночную темноту. Тот, что нес фонарь, был одет в старый рабочий костюм, одежда двух других была получше, но тоже скромной и потертой. Невысокий толстяк в широкополой шляпе и высокий тощий человек в поношенной куртке следовали чуть позади человека с фонарем.
– О, Господи – вздохнул толстяк. – Бедная несчастная глупышка.
– Да уж, воистину глупая девчонка! – проворчал худой.
– Только представь себе, как она бредет в темноте, одинокая, беззащитная…
– Ее следовало бы выпороть!
– Но, Эбенизер…
– Выпороть, Иеремия! Высечь как следует!
– Ты слишком жесток, брат.
– А ты слишком мягок, Иеремия! Это ты виноват во всем, ты постоянно потакал ей, баловал…
– Нет, Эбенизер, это скорее твоя строгость заставила ее бежать.
– Послушайте, – вмешался в разговор человек с фонарем. – Не время пререкаться. Если мисс Ева и впрямь убежала, то нам следует либо поторопиться и догнать ее, либо вернуться назад и улечься спать.
– Верно, Джейкоб, верно! – вздохнул толстый Иеремия. – Надо искать, она не могла далеко уйти.
– Стог! – воскликнул тощий Эбенизер. – Джейкоб, заберись-ка наверх и погляди, нет ли там ее.
– Но здесь нет лестницы, мастер Эбенизер.
– Она должна быть…
– Да, сэр, я сам оставил ее здесь, но сейчас лестницы нигде не видно…
– Говорю тебе, брат, Ева-Энн пошла дальше. Нам надо торопиться!
– Но может он забралась на стог, Иеремия…
– Нет, дорогой брат. Она же направляется в Лондон, зачем ей прятаться в стогу. Господи, одна, в темноте… О, брат, если она покинула нас, если мы действительно потеряли нашу бедную девочку, Монкс-Уоррен опустеет, жизнь наша померкнет…
– Успокойся! Ты бы лучше помолчал, Иеремия, не смей даже думать об этом. Ведь если она и впрямь отправилась в Лондон, то только лишь ради этого развратного негодяя Дентона, будь он проклят!
– Тише, брат!
– Нам и впрямь следует поторопиться!
Все трое побрели дальше, фонарь качался в руке Джейкоба блуждающим ночным светляком.
Сэр Мармадьюк привстал и взглянул на девушку. Та уткнулась лицом в душистое сено. И без того изумленные органы чувств джентльмена уловили явственный всхлип. Сэр Мармадьюк как-то съежился и стал несколько беспорядочно вращать глазами, взглядывая то вниз, то снова на девушку, и лишь после четвертого всхлипа он решился спросить:
– Почему вы плачете?
– Потому, – голос ее был глубок и мягок, – что я люблю их всем сердцем, и у меня душа разрывается на части при мысли, что я покидаю их надолго, если не навсегда.
– Тогда почему бы вам не вернуться обратно?
– Нет-нет, я не могу, пока не могу.
– Почему?
– Я убежала из дома, чтобы выйти замуж, – просто ответила девушка, – и все же… – тут ее голос стал удивительно нежен – мне так тяжело оставлять этих дорогих мне стариков. Видите ли, я у них единственный ребенок, у них больше никого нет и не будет.
– Вы их племянница?
– Да.
– И вы действительно направляетесь в Лондон?
– Да.
– И, как я понял, не одна?
– С возлюбленным, сэр.
– С тем самым человеком, которого ваш дядя назвал негодяем?
– О, он не знает его так хорошо, как я.
– А вы, конечно же, полагаете, что знаете своего возлюбленного очень хорошо?
Девушка удивленно взглянула на него.
– Ну да, сэр. А как же иначе? Ведь я люблю его.
Тут сэр Мармадьюк быстро нагнулся и заглянул ей в лицо. Чудесные глаза открыто встретили его пытливый взгляд, они были чисты, как луговая роса.
– Вы действительно любите его, дитя мое?
– Да! Он настоящий джентльмен, красивый и смелый. И любит меня всей душой. Он так часто говорит мне о своей любви.
– И сегодня ночью вы встречаетесь с ним?
– Да, мы собираемся пожениться сразу же, как только прибудем в Лондон. Но все-таки я иногда боюсь…
– Если вы не хотите, вы не должны мне ничего говорить.
– Нет-нет, я очень рада поговорить с вами о моей любви. Я ведь никому не рассказывала, лишь старушке Нэнни, а она совершенно глуха. Но, сэр, – девушка подняла глаза и взглянула на звезды, – любовь так отличается от того, что я себе представляла.
– Почему же, дитя мое? – спросил он, не в силах оторвать глаз от безмятежной прелести своей собеседницы.
– Меня вот что беспокоит, сэр. Когда моего возлюбленного нет рядом, я рвусь к нему, но когда мы вместе, мне так часто хочется убежать от него, мне все время что-то мешает.
– Но что?
– Не знаю. Что-то в его глазах или голосе…
Она сдвинула густые брови и хмуро взглянула на безмятежную луну. Какое-то время девушка сидела, обхватив колени руками божественной формы, забыв, казалось, о своем собеседнике.
– А давно вы знакомы со своим избранником?
– Почти две недели, сэр. А теперь я уж и пойду. – Она вздохнула, надела соломенную шляпку. – Мы встречаемся в десять часов.
– Но лестница?
– Она здесь, наверху. Я втащила ее за собой.
– О, вы, должно быть, необычайно сильная девушка.
– Да, это так, сэр, – с бесхитростной улыбкой ответила мисс Ева.
– И вы не испугались, обнаружив меня здесь?
– По правде говоря, поначалу немножко испугалась, но мне все равно больше негде было спрятаться, и я решила остаться здесь. Ну а когда я разглядела вас получше, то поняла, что никакой опасности вы для меня не представляете.
– Ха, это все мой рассудительный возраст, дитя!
– Нет, сэр, у меня не было времени определить ваш возраст и убедиться в вашей рассудительности. И потом, меня успокоил ваш храп.
– Храп? – воскликнул сэр Мармадьюк, слегка побледнев. – Я что, и в самом деле храпел?
– Да, сэр, и так громко, что я была вынуждена разбудить тебя, иначе мои домашние услышали бы.
– Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, сударыня! – сэр Мармадьюк несколько горестно улыбнулся. – Ей богу, я, как, наверное, и все прочие, полагал, что подобное может происходить с кем угодно, но только не со мной! Храпеть на стоге сена, да еще в подобных обстоятельствах – это крайняя степень дурного вкуса. И все же я очень рад, что не напугал вас.
– Я перестала вас бояться, как только поняла, что вы джентльмен, – важно кивнула девушка.
– А, наверное, моя одежда, но ведь она так небрежна…
– Лицо! Я увидела ваше лицо, – и она спрятала свое собственное хорошенькое личико под шляпкой. – А теперь, сэр, прощайте, мне и впрямь пора.
– Тогда, – сэр Мармадьюк подобрал свою элегантную шляпу, – если вы позволите, я провожу вас…
– Благодарю, сэр, я буду рада познакомить вас с моим возлюбленным.
– Спасибо, – в свою очередь поблагодарил сэр Мармадьюк, но голос его был угрюм. – С превеликим удовольствием.
– Тогда пойдемте!
Он хотел ей помочь, но она уже спустила лестницу и в мгновение ока очутилась внизу. Непринужденная грация и удивительная легкость, с какими девушка исполнила это упражнение, привели джентльмена в полнейшее восхищение. Сэр Мармадьюк начал спускаться следом, стараясь делать это настолько проворно, насколько позволяли негнущиеся суставы и тесные сапоги. Но вот и он оказался на земле, и они отправились в путь.
– Вы идете слишком быстро для человека средних лет, – немного жалобно заметил сэр Мармадьюк, спустя некоторое время.
– Вы действительно так стар?
– Да, стар до отвращения! – выдохнул он.
– В это трудно поверить, – она сверкнула на него своими чудесными глазами.
– Моя голова уже начала седеть.
– Да? А мне показалось, что ваши волосы очень темные и блестящие.
При этом безыскусном замечании он ощутил необычайный прилив радости, которую тут же обозвал про себя совершенно нелепой.
– Вы из семьи квакеров? – спросил сэр Мармадьюк.
– Да, и зовут меня Ева-Энн Эш.
– Странное имя, но очень милое, и идет вам.
– А как вас зовут?
– Э… Джон… Джон Гоббс.
– Да? Никогда бы не подумала. – Девушка простодушно взглянула на Мармадьюка. – У вас такой важный и неприступный вид. – Голос и взгляд были полны неподдельной искренности, и волна радости вновь окатила нашего джентльмена, но он постарался скрыть ее деланным смехом.
– Вы бывали в Лондоне, мистер Гоббс?
– Да, и частенько.
– И вы видели Воксхолл?
– Да, конечно.
– О, мой возлюбленный обещал свозить меня туда! Как же это здорово, мистер Гоббс! Я лишь однажды была в Лондоне. Вся моя жизнь прошла здесь, в Монкс-Уоррен.
– А это значит, – продолжил сэр Мармадьюк, – вы столь же прекрасны, свежи и невинны, как сама природа. Ах, дитя мое, ничто не может сравниться с этими чудесными холмами.
– Но мой возлюбленный говорит, что нет места лучше Лондона. И я так хочу побывать там.
Сэр Мармадьюк вздохнул, тонкие черты его лица на мгновение утратили привычную безмятежность. Он взглянул на луну из-под насупленных бровей. Девушка взяла его за руку, и он ощутил дрожь ее ладони.
– Он будет ждать меня вон там, у рощицы! – прошептала она. – Пожалуйста, останьтесь здесь.
И она убежала стремительной и легкой поступью. Сэр Мармадьюк после некоторого раздумья последовал за ней. Через несколько секунд до его слуха донесся сочный и самодовольный баритон.
– Мой ангел! Клянусь Венерой, сегодня ты прекраснее, чем когда-либо. Пойдем же, экипаж ждет…
– Постой, Роберт…
– Не хочу ждать ни минуты! Через несколько часов мы будем в Лондоне, найдем священника и…
– Боюсь, что этого не случится! – спокойно произнес сэр Мармадьюк, подходя поближе и внимательно разглядывая столь пылкого влюбленного.
Это был высокий молодой джентльмен весьма привлекательной, но несколько слащавой наружности, одетый по самой последней моде. Его глаза, кольца и пуговицы блестели слишком уж сильно. Джентльмен, оправившись от изумления, повернулся к нашему герою и весело заметил:
– Ха, какого дьявола вам… – Тут он внезапно осекся, ибо глаза его встретилсь с насмешливо-надменным взглядом сэра Мармадьюка.
– Я полагаю, вы весьма удивлены, мистер Дентон, и думаю, неприятно удивлены. – Голос Мармадьюка так и сочился презрением.
– Проклятье! – вскричал Дентон злобно и угрожающе.
– А раз так, нам лучше расстаться, и советую вам откланяться и удалиться.
– Удалиться? М-мне? – Дентон даже начал заикаться. – Вы предлагаете м-мне удалиться? Да кто вы такой, черт бы вас побрал?!
– И сию же минуту!
Мистер Дентон грязно выругался и, шагнув вперед, поднял хлыст. Сэр Мармадьюк скрестил руки на набалдашнике трости и насмешливо поклонился.
– Я вижу, у вас есть хлыст, сэр? Берегитесь! – Голос его был ласков, на губах играла легкая улыбка, но в проницательных глазах и в спокойной позе таилась угроза. Хладнокровие и уверенность в себе пугали больше, чем любые угрозы.
Рука мистера Дентона медленно опустилась, ярость в его глазах потухла. Пробормотав очередное ругательство, он повернулся к девушке и протянул ей руки.
– Ева… – начал он, но ледяной голос сэра Мармадьюка вновь остановил его.
– Мистер Дентон, к сожалению, по земле еще ходят те, кому лучше бы лежать в могилах и почивать вечным сном. Мне кажется, вы относитесь именно к такому сорту людей, так вот, если вы не хотите, чтобы я исправил эту ошибку природы, то вам лучше удалиться, и как можно скорее. Прошу вас, избавьте меня от искушения.
Какое-то мгновение казалось, что Дентон вот-вот бросится на него с кулаками, глаза его так и пылали злобой и ненавистью, ноздри мстительно трепетали, но, издав какое-то хриплое рычание, он резко развернулся и очертя голову бросился в прочь, ломая кусты. Когда звуки шагов стихли, сэр Мармадьюк повернулся к девушке. Она стояла в стороне, дрожа и кусая губы.
– Пойдемте, дитя мое, – мягко сказал он, – я отведу вас домой.
– Но что это все значит?
– Это значит, что вам лучше вернуться к вашим родным, домой.
– Домой? – медленно повторила она, все еще не придя в себя. – Да… он ушел, убежал, он бросил меня, он даже… – Тут она без сил опустилась на землю, прислонилась спиной к дереву и уткнулась лицом в ладони.
Сэр Мармадьюк беспомощно смотрел то на девушку, то на безмятежную луну. Наконец он коснулся ее плеча:
– Бедное мое дитя! Поплачьте, лучше поплакать сейчас, чем разбить свое сердце в будущем. Плачьте, мое дитя, плачьте, и вам станет легче!
– Я не плачу. – Она подняла на него ясные глаза. – Я просто ничего не понимаю… я не понимаю, что произошло, почему Роберт убежал…
– Ну… – Сэр Мармадьюк снова взглянул на луну, словно прося у нее поддержки. – Наверное, он ушел, потому, что я так захотел. Может, вам уже пора вернуться домой?
– Да, – вздохнула она, поднимаясь. – Ничего другого мне, похоже, не остается.
– Ничего! – подтвердил сэр Мармадьюк.
Они в молчании двинулись назад. Потом она неожиданно спросила:
– Так вы знакомы с Робертом Дентоном?
– Нет, – совершенно спокойно ответил Мармадьюк, – я с ним не знаком, но кое-что о нем знаю.
Глава IV,
в которой путники беседуют
– Джон Гоббс, – помолчав, сказала Ева-Энн, – неужели все вас так слушаются?
Сэр Мармадьюк, подумав с минуту, совершенно серьезно кивнул.
– Да. Как правило, да.
– Но он удрал! Оставил меня по первому же вашему требованию!
– И тебя это огорчает, дитя мое?
– Нет! Нет, я просто удивлена… Он вас испугался, по-настоящему испугался. Я видела его лицо…
– Но надеюсь,я все-таки не столь страшен?
– Нет, совсем нет, но когда вы приказали ему уйти, в ваших глазах было столько ярости, мистер Гоббс.
– Забудь об этом, дитя мое, лучше расскажи мне о себе…
– Он подчинился вам! А ведь Роберт, наверное, куда сильней!
– Без сомнения, но…
– Почему? Почему он послушался вас? Я ведь думала, что он храбр и силен!
– Наверное, потому, что твой возлюбленный действительно тот, кем его считают твои родственники.
– Странно… – задумчиво протянула девушка.
– Ты действительно влюблена в этого человека, дитя мое?
– Да, я… – Она смущенно взглянула на него. – Думаю, что я любила его.
Сэр Мармадьюк улыбнулся.
– А сейчас? Сейчас ты все еще любишь его?
– Я презираю трусов!
– И все-таки: ты любишь его?
– А кроме того, – продолжала она своим нежным и глубоким голосом, – он совсем не так благочестив, как я полагала. Он сквернословит, богохульствует, он собирался ударить вас!
– Все это означает, что ты больше не любишь его?
– Я больше никогда никого не полюблю! Никогда!
Сэр Мармадьюк улыбнулся столь весело, что и сам был удивлен.
– Но почему, дитя мое? Ты ничего не знаешь о любви, ведь прежде ты никогда не любила.
– Это правда, сэр, но как вы узнали? – девушка взглянула на него с обескураживающей наивностью.
– Это все твои глаза, дитя мое. Любовь все еще спит в душе твоей. Ты еще не повстречала человека, которого смогла бы полюбить не за внешность или манеры, а просто потому, что он – это он.
– Все это звучит глупо и неразумно, мистер Гоббс.
– Любовь всегда неразумна, – назидательно изрек сэр Мармадьюк.
– О! Но тогда вы, должно быть, не раз любили, мистер Гоббс?
– Нет, я никогда никого не любил, хотя раз или два воображал, что любовь посетила меня… И прошу тебя, не зови меня мистер Гоббс.
– Но почему?
– Твои нежные губы не должны произносить столь неблагозвучное имя.
– Но ведь ваше имя Гоббс…
Сэр Мармадьюк сморщил свой благородный нос. Он уже жалел, что не выбрал себе более достойный псевдоним.
– Зови меня, ну, скажем… Джон.
– Но, – она качнула головой, – я не могу вас так называть, ведь мы знакомы столь недолго. А такое обращение бесцеремонно, не правда ли?
– И все-таки зови меня просто Джон, – улыбнулся он. – И расскажи мне о себе.
– Хорошо, но по правде говоря, сэр, моя жизнь не слишком интересна. Я всего лишь простая девушка, присматриваю за фермой, убираю дом и по воскресеньям хожу в молельный дом. Моя жизнь действительно ничем не примечательна.
– Но готов поклясться, она приятна и безоблачна.
– Нет, тут вы не правы, сэр, ибо у меня немало грехов – я упряма, горда и часто даю волю своему гневу. Вот вчера, например, я наградила подзатыльником Пенелопу лишь за то, что она опрокинула горшок со сливками. Я довела бедняжку до слез, а потом и сама разревелась, после чего всю ночь молила Господа простить меня!
– Не сомневаюсь, что твои молитвы были услышаны!
– Вряд ли! – Ева горестно покачала прелестной головкой. – Потому что уже сегодня я оттаскала Джоан за волосы за испорченное масло! Воистину я несчастнейшая из грешниц, неспособная к милосердию. Вот я убежала из дому, бросила своих стариков, а ведь это нечестно и подло, мистер Гоббс! Но я так хотела побывать в Лондоне и увидеть Воксхолл! О, мистер Гоббс, если бы вы знали…
– Но ведь ты любишь свои родные места?
– Да! Всем сердцем! Запах свежего сена, предрассветное пение птиц, закатное солнце над лесом, шепот ручья – я и вправду люблю все это. И все же Лондон, его чудесные улицы, его дворцы и… Воксхолл… О, мистер Гоббс!
– Неужели ты не можешь звать меня просто Джоном?
– Могу, сэр, но все же мы знакомы столь недолго, а вы джентльмен, настоящий джентльмен!
– Ты судишь по моей одежде?
– Нет, скорее по вашему лицу. Оно полно достоинства, а ваши манеры – они столь величественны!
– У тебя есть сестра или брат?
– Сестра, сэр. Бедная Табита.
– Значит, умерла? Прости меня, дитя мое!
– Умерла? Нет, слава Всевышнему, она жива и здорова, но мои дядья постоянно твердят, что лучше бы она умерла. Видите ли, моя бедная сестра вышла замуж за… – Ее голос понизился до стыдливого шепота – за актера! И дяди не позволяют мне видеться с ней.
– Но, может быть, ее супруг вполне достойный человек? – с легкой улыбкой осмелился возразить сэр Мармадьюк.
– Нет, сэр, это невозможно! Ведь все актеры – исчадия ада! Но я так скучаю по своей Табите и каждую ночь молюсь за нее.
– Ну, тогда, я уверен, с ней все в порядке.
– А вы набожны, мистер Гоббс?
– Надеюсь, что так.
– Вы часто молитесь?
– Боюсь, что нет, – серьезно ответил сэр Мармадьюк. – В последний раз я молился, когда был ребенком.
– Увы! – с упреком вздохнула мисс Ева. – Я так и думала. У вас такой мирской вид… И все же…
– И все же? – спросил он, встретив ее серьезный взгляд.
– Я думаю, что для вас еще не все потеряно.
– Надеюсь, это так, – совершенно серьезно подтвердилл сэр Мармадьюк.
– Честно говоря, вы привержены роскоши, а это грех. Вы горды и высокомерны, и это тоже грех. Но у вас, Джон Гоббс, такое доброе лицо, у вас такие мягкие глаза и такая открытая улыбка.
Сэр Мармадьюк улыбнулся. В этот момент раздался мелодичный звон часов далекой церкви. Путники остановились у ограды, и Ева-Энн начала считать удары.
– Одиннадцать! – воскликнула она с непритворным ужасом. – Уже одиннадцать часов! Я никогда не бывала за оградой деревни в столь поздний час, уже в девять я в своей кровати читаю вечернюю молитву. Боже мой, какой позор! Надо торопиться!
Гибкая, как кошка, она мгновенно взбежала по лестнице и оказалась за деревенской стенкой прежде, чем джентльмен успел помочь ей. И сэру Мармадьюку не оставалось ничего другого, как последовал за девушкой призвав на помощь все свое проворство.
– Твой дом далеко? – поинтересовался он, несколько запыхавшись.
– В двух милях отсюда.
– Тогда прошу тебя, Ева-Энн, давай не будем торопиться.
– Почему?
– Потому что иначе мне в самом скором времени придется сказать тебе «прощай».
– Прощай! – повторила она. – Какое грустное слово.
– Да, и потому не торопись, дитя мое.
Вперед убегала залитая лунным светом тропинка, испещренная причудливыми тенями. Ночь полнилась ароматом жимолости и торжественной тишиной. Сэр Мармадьюк вздохнул.
– Тебе тоже не нравится это слово? – спросил он.
– Да, – тихо ответила Ева-Энн, – у меня так мало друзей.
– Ты считаешь меня своим другом, Ева-Энн?
– Да, мистер Гоббс.
– Тогда зови меня просто Джон.
– Хорошо, коль вы так хотите, буду звать. Какая чудесная ночь, Джон.
– Да, – ответил он и резко остановился. – Ева-Энн, поскольку теперь я твой друг, ты должна мне поклясться, что, если этот Дентон вновь начнет домогаться тебя, ты не станешь верить его обещаниям, никогда не станешь! Обещай, дитя мое, что ты никогда не убежишь с ним!
– Нет, друг мой Джон, этого я тебе не могу обещать, – задумчиво ответила она.
– Почему?
– Он богат, Джон.
– Богат? – яростно воскликнул сэр Мармадьюк, вновь останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо девушки.
– Да, Джон, он постоянно говорил мне об этом.
– Но ведь ты не любишь этого молодчика!
– Не люблю, во всяком случае, сейчас мне так кажется, – горестно согласилась она. – Но мне так нужны деньги, Джон, если бы только знал!
– Деньги! – с горечью воскликнул сэр Мармадьюк. – Вот и тебе тоже нужны деньги!
– Да, Джон, деньги мне нужны больше жизни.
– И ради денег ты готова продать себя? – Он хмуро взглянул на нее, но взгляд девушки по-прежнему был безмятежен и чист, и сэр Мармадьюк смягчился. – Но зачем тебе деньги?
– Я уже не ребенок, Джон, – ответила Ева-Энн и печально покачала головой. – А деньги мне нужны, чтобы спасти Монкс-Уоррен, чтобы спасти наш старый дом и двух самых дорогих для меня людей.
– Монкс-Уоррен?
– Да. Это наша ферма, Джон. Все, что осталось у моих… Тише!
Сэр Мармадьюк услышал стук копыт, и вскоре на белом фоне дороги возник силуэт всадника.
– Скорее! – шепнула Ева и потянула своего спутника в густую тень деревьев.
Но было уже поздно. Всадник остановился, и волшебную ночную тишину нарушил грубый окрик, резанувший слух нашего героя.
– Эй, кто там милуется? Кто там целуется в темноте, а? Кто из вас на этот раз? Прелестница Нэн? Или Бесс? А может, бесстыдница Пру? Эй, откликнись, я ведь вижу твою белую юбку! Выходи, проказница, и покажи мне свое личико. Давай, давай, а не то я сам тебя выведу! – С этими словами всадник направил своего коня на затаившуюся в тени парочку.
– Вот ты где, моя милашка! Это Нэн или… – тут он задохнулся от удивления, голос его охрип от гнева. – Черт побери, да это же Ева, Ева-Энн Эш, клянусь Господом, с мужчиной, в полночь…
– Да, эсквайр Брендиш, – безмятежно откликнулась Ева. – Это и впрямь я. Иди с миром своей дорогой…
– Ну, мисс, я поймал вас! Ну и лицемерная же вы особа, корчите из себя скромницу, а сами, черт побери, обнимаетесь и милуетесь в полночь со своим кавалером. Ловкая же вы бестия, мисс!
Тут сэр Мармадьюка с силой ткнул тростью в грудь всадника. Брендиш, опешив, уставился на бледное породистое лицо, на глаза, излучавшие презрение и, казалось, смотревшие сквозь противника, на губы, скривившиеся в надменной улыбке. Голос наглеца, осмелившегося ударить эсквайра, был полон холода.
– Убирайся-ка отсюда, приятель!
Брендиш наклонился и злобно ощерился.
– Что?! Да ты знаешь, с кем… да я тебе…
– Прекрасно знаю! – спокойно ответил сэр Мармадьюк. – Вы, любезный, та самая болезнь, от которой следует избавиться, та чума, та отвратительная язва, что отравляет людям жизнь.
Брендиш замахнулся кнутом, но сэр Мармадьюк хладнокровно отразил удар и сделал молниеносный ответный выпад, снова ткнув противника концом трости в грудь. Тот покачнулся в седле, лошадь беспокойно переступила. Сделав отчаянное усилие, чтобы удержаться, Брендиш пришпорил всхрапывающую лошадь и направил ее прямо на Мармадьюка, но тот проворно отскочил и нанес два новых стремительных удара. Лошадь испуганно заржала, взбрыкнула и понесла своего всадника прочь, не обращая внимания на его злобные вопли. – А теперь, дорогая Ева-Энн, – сказал сэр Мармадьюк, одергивая сюртук, продолжим наш путь.
– Джон Гоббс, – помолчав, сказала Ева-Энн, – неужели все вас так слушаются?
Сэр Мармадьюк, подумав с минуту, совершенно серьезно кивнул.
– Да. Как правило, да.
– Но он удрал! Оставил меня по первому же вашему требованию!
– И тебя это огорчает, дитя мое?
– Нет! Нет, я просто удивлена… Он вас испугался, по-настоящему испугался. Я видела его лицо…
– Но надеюсь,я все-таки не столь страшен?
– Нет, совсем нет, но когда вы приказали ему уйти, в ваших глазах было столько ярости, мистер Гоббс.
– Забудь об этом, дитя мое, лучше расскажи мне о себе…
– Он подчинился вам! А ведь Роберт, наверное, куда сильней!
– Без сомнения, но…
– Почему? Почему он послушался вас? Я ведь думала, что он храбр и силен!
– Наверное, потому, что твой возлюбленный действительно тот, кем его считают твои родственники.
– Странно… – задумчиво протянула девушка.
– Ты действительно влюблена в этого человека, дитя мое?
– Да, я… – Она смущенно взглянула на него. – Думаю, что я любила его.
Сэр Мармадьюк улыбнулся.
– А сейчас? Сейчас ты все еще любишь его?
– Я презираю трусов!
– И все-таки: ты любишь его?
– А кроме того, – продолжала она своим нежным и глубоким голосом, – он совсем не так благочестив, как я полагала. Он сквернословит, богохульствует, он собирался ударить вас!
– Все это означает, что ты больше не любишь его?
– Я больше никогда никого не полюблю! Никогда!
Сэр Мармадьюк улыбнулся столь весело, что и сам был удивлен.
– Но почему, дитя мое? Ты ничего не знаешь о любви, ведь прежде ты никогда не любила.
– Это правда, сэр, но как вы узнали? – девушка взглянула на него с обескураживающей наивностью.
– Это все твои глаза, дитя мое. Любовь все еще спит в душе твоей. Ты еще не повстречала человека, которого смогла бы полюбить не за внешность или манеры, а просто потому, что он – это он.
– Все это звучит глупо и неразумно, мистер Гоббс.
– Любовь всегда неразумна, – назидательно изрек сэр Мармадьюк.
– О! Но тогда вы, должно быть, не раз любили, мистер Гоббс?
– Нет, я никогда никого не любил, хотя раз или два воображал, что любовь посетила меня… И прошу тебя, не зови меня мистер Гоббс.
– Но почему?
– Твои нежные губы не должны произносить столь неблагозвучное имя.
– Но ведь ваше имя Гоббс…
Сэр Мармадьюк сморщил свой благородный нос. Он уже жалел, что не выбрал себе более достойный псевдоним.
– Зови меня, ну, скажем… Джон.
– Но, – она качнула головой, – я не могу вас так называть, ведь мы знакомы столь недолго. А такое обращение бесцеремонно, не правда ли?
– И все-таки зови меня просто Джон, – улыбнулся он. – И расскажи мне о себе.
– Хорошо, но по правде говоря, сэр, моя жизнь не слишком интересна. Я всего лишь простая девушка, присматриваю за фермой, убираю дом и по воскресеньям хожу в молельный дом. Моя жизнь действительно ничем не примечательна.
– Но готов поклясться, она приятна и безоблачна.
– Нет, тут вы не правы, сэр, ибо у меня немало грехов – я упряма, горда и часто даю волю своему гневу. Вот вчера, например, я наградила подзатыльником Пенелопу лишь за то, что она опрокинула горшок со сливками. Я довела бедняжку до слез, а потом и сама разревелась, после чего всю ночь молила Господа простить меня!
– Не сомневаюсь, что твои молитвы были услышаны!
– Вряд ли! – Ева горестно покачала прелестной головкой. – Потому что уже сегодня я оттаскала Джоан за волосы за испорченное масло! Воистину я несчастнейшая из грешниц, неспособная к милосердию. Вот я убежала из дому, бросила своих стариков, а ведь это нечестно и подло, мистер Гоббс! Но я так хотела побывать в Лондоне и увидеть Воксхолл! О, мистер Гоббс, если бы вы знали…
– Но ведь ты любишь свои родные места?
– Да! Всем сердцем! Запах свежего сена, предрассветное пение птиц, закатное солнце над лесом, шепот ручья – я и вправду люблю все это. И все же Лондон, его чудесные улицы, его дворцы и… Воксхолл… О, мистер Гоббс!
– Неужели ты не можешь звать меня просто Джоном?
– Могу, сэр, но все же мы знакомы столь недолго, а вы джентльмен, настоящий джентльмен!
– Ты судишь по моей одежде?
– Нет, скорее по вашему лицу. Оно полно достоинства, а ваши манеры – они столь величественны!
– У тебя есть сестра или брат?
– Сестра, сэр. Бедная Табита.
– Значит, умерла? Прости меня, дитя мое!
– Умерла? Нет, слава Всевышнему, она жива и здорова, но мои дядья постоянно твердят, что лучше бы она умерла. Видите ли, моя бедная сестра вышла замуж за… – Ее голос понизился до стыдливого шепота – за актера! И дяди не позволяют мне видеться с ней.
– Но, может быть, ее супруг вполне достойный человек? – с легкой улыбкой осмелился возразить сэр Мармадьюк.
– Нет, сэр, это невозможно! Ведь все актеры – исчадия ада! Но я так скучаю по своей Табите и каждую ночь молюсь за нее.
– Ну, тогда, я уверен, с ней все в порядке.
– А вы набожны, мистер Гоббс?
– Надеюсь, что так.
– Вы часто молитесь?
– Боюсь, что нет, – серьезно ответил сэр Мармадьюк. – В последний раз я молился, когда был ребенком.
– Увы! – с упреком вздохнула мисс Ева. – Я так и думала. У вас такой мирской вид… И все же…
– И все же? – спросил он, встретив ее серьезный взгляд.
– Я думаю, что для вас еще не все потеряно.
– Надеюсь, это так, – совершенно серьезно подтвердилл сэр Мармадьюк.
– Честно говоря, вы привержены роскоши, а это грех. Вы горды и высокомерны, и это тоже грех. Но у вас, Джон Гоббс, такое доброе лицо, у вас такие мягкие глаза и такая открытая улыбка.
Сэр Мармадьюк улыбнулся. В этот момент раздался мелодичный звон часов далекой церкви. Путники остановились у ограды, и Ева-Энн начала считать удары.
– Одиннадцать! – воскликнула она с непритворным ужасом. – Уже одиннадцать часов! Я никогда не бывала за оградой деревни в столь поздний час, уже в девять я в своей кровати читаю вечернюю молитву. Боже мой, какой позор! Надо торопиться!
Гибкая, как кошка, она мгновенно взбежала по лестнице и оказалась за деревенской стенкой прежде, чем джентльмен успел помочь ей. И сэру Мармадьюку не оставалось ничего другого, как последовал за девушкой призвав на помощь все свое проворство.
– Твой дом далеко? – поинтересовался он, несколько запыхавшись.
– В двух милях отсюда.
– Тогда прошу тебя, Ева-Энн, давай не будем торопиться.
– Почему?
– Потому что иначе мне в самом скором времени придется сказать тебе «прощай».
– Прощай! – повторила она. – Какое грустное слово.
– Да, и потому не торопись, дитя мое.
Вперед убегала залитая лунным светом тропинка, испещренная причудливыми тенями. Ночь полнилась ароматом жимолости и торжественной тишиной. Сэр Мармадьюк вздохнул.
– Тебе тоже не нравится это слово? – спросил он.
– Да, – тихо ответила Ева-Энн, – у меня так мало друзей.
– Ты считаешь меня своим другом, Ева-Энн?
– Да, мистер Гоббс.
– Тогда зови меня просто Джон.
– Хорошо, коль вы так хотите, буду звать. Какая чудесная ночь, Джон.
– Да, – ответил он и резко остановился. – Ева-Энн, поскольку теперь я твой друг, ты должна мне поклясться, что, если этот Дентон вновь начнет домогаться тебя, ты не станешь верить его обещаниям, никогда не станешь! Обещай, дитя мое, что ты никогда не убежишь с ним!
– Нет, друг мой Джон, этого я тебе не могу обещать, – задумчиво ответила она.
– Почему?
– Он богат, Джон.
– Богат? – яростно воскликнул сэр Мармадьюк, вновь останавливаясь и пристально вглядываясь в лицо девушки.
– Да, Джон, он постоянно говорил мне об этом.
– Но ведь ты не любишь этого молодчика!
– Не люблю, во всяком случае, сейчас мне так кажется, – горестно согласилась она. – Но мне так нужны деньги, Джон, если бы только знал!
– Деньги! – с горечью воскликнул сэр Мармадьюк. – Вот и тебе тоже нужны деньги!
– Да, Джон, деньги мне нужны больше жизни.
– И ради денег ты готова продать себя? – Он хмуро взглянул на нее, но взгляд девушки по-прежнему был безмятежен и чист, и сэр Мармадьюк смягчился. – Но зачем тебе деньги?
– Я уже не ребенок, Джон, – ответила Ева-Энн и печально покачала головой. – А деньги мне нужны, чтобы спасти Монкс-Уоррен, чтобы спасти наш старый дом и двух самых дорогих для меня людей.
– Монкс-Уоррен?
– Да. Это наша ферма, Джон. Все, что осталось у моих… Тише!
Сэр Мармадьюк услышал стук копыт, и вскоре на белом фоне дороги возник силуэт всадника.
– Скорее! – шепнула Ева и потянула своего спутника в густую тень деревьев.
Но было уже поздно. Всадник остановился, и волшебную ночную тишину нарушил грубый окрик, резанувший слух нашего героя.
– Эй, кто там милуется? Кто там целуется в темноте, а? Кто из вас на этот раз? Прелестница Нэн? Или Бесс? А может, бесстыдница Пру? Эй, откликнись, я ведь вижу твою белую юбку! Выходи, проказница, и покажи мне свое личико. Давай, давай, а не то я сам тебя выведу! – С этими словами всадник направил своего коня на затаившуюся в тени парочку.
– Вот ты где, моя милашка! Это Нэн или… – тут он задохнулся от удивления, голос его охрип от гнева. – Черт побери, да это же Ева, Ева-Энн Эш, клянусь Господом, с мужчиной, в полночь…
– Да, эсквайр Брендиш, – безмятежно откликнулась Ева. – Это и впрямь я. Иди с миром своей дорогой…
– Ну, мисс, я поймал вас! Ну и лицемерная же вы особа, корчите из себя скромницу, а сами, черт побери, обнимаетесь и милуетесь в полночь со своим кавалером. Ловкая же вы бестия, мисс!
Тут сэр Мармадьюка с силой ткнул тростью в грудь всадника. Брендиш, опешив, уставился на бледное породистое лицо, на глаза, излучавшие презрение и, казалось, смотревшие сквозь противника, на губы, скривившиеся в надменной улыбке. Голос наглеца, осмелившегося ударить эсквайра, был полон холода.
– Убирайся-ка отсюда, приятель!
Брендиш наклонился и злобно ощерился.
– Что?! Да ты знаешь, с кем… да я тебе…
– Прекрасно знаю! – спокойно ответил сэр Мармадьюк. – Вы, любезный, та самая болезнь, от которой следует избавиться, та чума, та отвратительная язва, что отравляет людям жизнь.
Брендиш замахнулся кнутом, но сэр Мармадьюк хладнокровно отразил удар и сделал молниеносный ответный выпад, снова ткнув противника концом трости в грудь. Тот покачнулся в седле, лошадь беспокойно переступила. Сделав отчаянное усилие, чтобы удержаться, Брендиш пришпорил всхрапывающую лошадь и направил ее прямо на Мармадьюка, но тот проворно отскочил и нанес два новых стремительных удара. Лошадь испуганно заржала, взбрыкнула и понесла своего всадника прочь, не обращая внимания на его злобные вопли. – А теперь, дорогая Ева-Энн, – сказал сэр Мармадьюк, одергивая сюртук, продолжим наш путь.