Страница:
До сих пор погода стояла совершенно безветренная; сонная листва едва колыхалась под слабым дуновением ветра, но как только сэр Мармадьюк начал устанавливать палатку, налетел внезапный порыв ветра, словно присланный какими-то злобными духами. Ветер игриво подхватил холст, и то, что секунду назад являло собой безобидную палатку, вмиг обернулось в своевольным чудовищем, которое вырывалось из рук, легкомысленно порхало вокруг нашего героя, хлопало его по голове, путалось в ногах, словом, развлекалось вовсю. С достойным восхищения терпением сэр Мармадьюк пытался успокоить этот полотняный вихрь, но время шло, а все попытки нашего героя оканчивались ничем. Постепенно он разъярился, и борьба с непокорным сооружением приняла жестокий и беспощадный характер. Сэр Мармадьюк метался взад и вперед, размахивал руками, топал ногами, но чудовище лишь злобно хохотало и бесновалось на ветру.
Когда Ева направилась к ручью за водой, она обнаружила сэра Мармадьюка, без сил привалившегося к стволу дерева. И тут-то, конечно же, ветер стих, а чудовище успокоилось. Сэр Мармадьюк, задыхающийся и вспотевший, повернулся к Еве, которая прислонилась к дереву в приступе беззвучного хохота.
– О, Джон, – наконец выдохнула она. – прости за этот смех, но… Джон!
Сэр Мармадьюк надменно вскинул голову:
– Ева-Энн!
– Нет! – сквозь смех проговорила она, – только не напускай на себя такой величественный вид, Джон!
Сэр Мармадьюк рассмеялся.
– Клянусь небом, – воскликнул он, горестно взирая на бесформенный ком у своих ног, – всякий, кому удастся справиться с этим чудовищем без посторонней помощи, заслуживает уважения и восхищения.
– Тогда позволь мне помочь тебе.
И вот вместе им удалось установить палатку. Ева довольно осмотрела результат и воскликнула:
– Как здорово путешествовать!
– Пока не испортилась погода, – брюзгливо заметил джентльмен.
– Какая разница, если ты счастлив!
– А ты счастлива, Ева-Энн?
– Да, – ответила девушка, но тут же ее глаза помрачнели. – Да, счастлива, пока не начну вспоминать.
– Тогда забудь, – посоветовал он, – забудь обо всем, дитя мое, забудь об этом мире и его тревогах.
– Но забудет ли мир о нас, Джон?
– Конечно, забудет. Пройдет время и забудет, как забывает обо всех и обо всем.
– Ты уверен, что здесь я в такой же безопасности, как и в Лондоне?
– Абсолютно! – кивнул он.
– А ты счастлив, Джон?
– Да, как это ни странно!
– Но почему?
– Бог знает, может, из-за чувства новизны.
– И только, Джон?
– А, может, из-за моего необычайного аппетита.
– И все, Джон?
– Дитя мое, ты невыносимо любопытна.
Тут Ева-Энн быстро взглянула на него и так же быстро отвела взгляд. Он удивленно спросил:
– Что случилось?
– Ничего.
– Но ты рассердилась.
– Нет! – она раздраженно дернула прелестными плечами.
– Ева-Энн, о чем ты думаешь?
– О том, что пришло время вновь тебя кормить.
Затем, наполнив помятый чайник, она поспешила прочь, а он остался сидеть, растерянно и недоуменно глядя ей вслед.
Когда Ева направилась к ручью за водой, она обнаружила сэра Мармадьюка, без сил привалившегося к стволу дерева. И тут-то, конечно же, ветер стих, а чудовище успокоилось. Сэр Мармадьюк, задыхающийся и вспотевший, повернулся к Еве, которая прислонилась к дереву в приступе беззвучного хохота.
– О, Джон, – наконец выдохнула она. – прости за этот смех, но… Джон!
Сэр Мармадьюк надменно вскинул голову:
– Ева-Энн!
– Нет! – сквозь смех проговорила она, – только не напускай на себя такой величественный вид, Джон!
Сэр Мармадьюк рассмеялся.
– Клянусь небом, – воскликнул он, горестно взирая на бесформенный ком у своих ног, – всякий, кому удастся справиться с этим чудовищем без посторонней помощи, заслуживает уважения и восхищения.
– Тогда позволь мне помочь тебе.
И вот вместе им удалось установить палатку. Ева довольно осмотрела результат и воскликнула:
– Как здорово путешествовать!
– Пока не испортилась погода, – брюзгливо заметил джентльмен.
– Какая разница, если ты счастлив!
– А ты счастлива, Ева-Энн?
– Да, – ответила девушка, но тут же ее глаза помрачнели. – Да, счастлива, пока не начну вспоминать.
– Тогда забудь, – посоветовал он, – забудь обо всем, дитя мое, забудь об этом мире и его тревогах.
– Но забудет ли мир о нас, Джон?
– Конечно, забудет. Пройдет время и забудет, как забывает обо всех и обо всем.
– Ты уверен, что здесь я в такой же безопасности, как и в Лондоне?
– Абсолютно! – кивнул он.
– А ты счастлив, Джон?
– Да, как это ни странно!
– Но почему?
– Бог знает, может, из-за чувства новизны.
– И только, Джон?
– А, может, из-за моего необычайного аппетита.
– И все, Джон?
– Дитя мое, ты невыносимо любопытна.
Тут Ева-Энн быстро взглянула на него и так же быстро отвела взгляд. Он удивленно спросил:
– Что случилось?
– Ничего.
– Но ты рассердилась.
– Нет! – она раздраженно дернула прелестными плечами.
– Ева-Энн, о чем ты думаешь?
– О том, что пришло время вновь тебя кормить.
Затем, наполнив помятый чайник, она поспешила прочь, а он остался сидеть, растерянно и недоуменно глядя ей вслед.
Глава XVI,
представляющая бродячего торговца по имени Болтун Дик и его взгляды
От пирога с мясом и фасолью вскоре не осталось и следа. Сэр Мармадьюк, расположившись перед весело потрескивающим костром, погрузился в то блаженно-покойное состояние, которое всегда посещает человека после сытного ужина (или, по крайней мере, должно посещать). Но вдруг из кустов раздался какой-то унылый хрип. Сэр Мармадьюк привстал и вгляделся в окружающий сумрак. Наступил вечер, и на заросшую лощину опускалась благоухающая жимолостью тьма.
– Такое впечатление, что кто-то задыхается. – Он поднялся на ноги.
– Гораций! – воскликнула Ева. – Это Гораций! Он, должно быть, опять запутался, наверное, опять ходил вокруг дерева, пока веревка не начала его душить. Бедняжка!
– Глупый осел! – пробормотал сэр Мармадьюк и, пробравшись сквозь заросли, обнаружил виновника переполоха.
Веревка плотно обвилась вокруг дерева, ближайшего к нему куста и самого животного. Гораций прижался мордой к стволу дерева, всем своим видом воплощая само терпение. Сэр Мармадьюк принялся распутывать веревку, что оказалось нелегким делом, потребовавшим немало времени и усилий. Возясь с веревкой, он поучал смиренное животное:
– Гораций, ты настоящий осел, и все же, когда познаешь это на практике, в голову приходит мысль…
Тут он замолчал. В темноте явственно прозвучал хриплый мужской голос. Сэр Мармадьюк бросил Горация и поспешил назад на свет костра. На поляне стоял коренастый загорелый человек с огромным ящиком на спине, он пристально смотрел на девушку, сидевшую по другую сторону костра.
– Никак, Ева? – спросил человек. – И бьюсь об заклад, не одна.
– Откуда тебе известно мое имя? – спросила девушка, затаив дыхание и не сводя с пришельца испуганного взгляда.
– Ты женщина, разве не так? – прохрипел человек. – А каждая женщина – Ева, и всякая Ева существует на погибель своего Адама, так-то вот! Ей-богу, если бы не та, самая первая Ева, я бы разъезжал сейчас на колеснице по Эдему, а не бродил бы по дорогам.
Тут человек запнулся и резко обернулся.
– Ага, вот и Адам! – удовлетворенно прохрипел он, – я был уверен, что у такой прелестной Евы обязательно должен иметься свой Адам, так уж всегда бывает. Как дела, Адам?
– Что вам надо? – хмуро спросил сэр Мармадьюк.
– Продать вам свой товар: веник, или ремень, швабру или нож, а может, платок, ну как?
– Нам ничего не нужно, благодарю вас.
– Я так и знал! А как насчет пары подвязок для Евы…
– Нет.
– Ну тогда бритву для вашей милости.
– Я уже сказал – ничего!
– Очень хорошо. Тогда, поскольку Англия – свободная страна, а я свободнорожденный англичанин, то, пожалуй, я поужинаю и погрею свои ноющие кости у этого костра, не ждать же, когда меня пригласят! – и к великому негодованию нашего джентльмена Он опустил свою поклажу на траву и тут же устроился у весело потрескивающего огня.
– Ну-ка вставайте! – приказал сэр Мармадьюк.
– И не подумаю, – ответил торговец, возясь со своим ящиком. – И зачем так злобно смотреть на меня, Адам? Не надо. Это же не ваша личная спальня и не надушенный будуар леди, так что, вы имеете на это место не больше прав, чем я…
– Вставайте! – Сэр Мармадьюк угрожающе надвинулся.
– Не надо, Джон, – вмешалась Ева, – не прогоняй его.
– Вот так, Адам! – торжествующе кивнул головой торговец. – Послушай свою Еву! И нет смысла прибегать к насилию, я к нему привык. Кроме того, Ева ведь не хочет, чтобы у нее на глазах причинили вред невинному человеку? Не хочет! Так что присаживайтесь, Адам, и попробуйте примириться с моим присутствием. Я не так плох, как кажусь.
Сэр Мармадьюк рассмеялся и сел рядом с девушкой, с любопытством разглядывая незнакомца.
– Ты издалека? – поинтересовалась Ева-Энн, не сводя с человека внимательного взгляда, пока тот, издавая не слишком приятные звуки, расправлялся со своим ужином.
– Благодарю! – прочавкал торговец.
– Ты хорошо знаешь округу?
– Каждую дорогу, каждый перекресток, каждую тропинку и просеку.
– Тогда ты, наверное, знаешь все новости?
– Новости? – вскрикнул пришелец с такой страстью, что поперхнулся. – Знаю ли я новости? Да никто лучше меня не знает их! Все, что я слышу, я рассказываю тем, кого встречаю, потому меня и прозвали Болтуном Диком. Я не весельчак, не остряк, но зато меня переполняют новости, и я могу немало рассказать о темных сторонах этого грешного мира, ибо люди рождены во грехе, а значит, все они грешны, и ждать от них можно только греха. Люди грешат с тех пор, как Каин убил Авеля. Ведь это же было убийство? И с того дня люди убивают друг друга и считают это самым достойным занятием, но я ненавижу человечество, черт бы его побрал! Вот так. Но вернемся к убийству…
– Нет! – возразил сэр Мармадьюк.
– Отчего же, Адам? Ничто не сравнится с хорошим убийством. Я люблю рассказывать о блестящих убийствах с многочисленными…
– Достаточно! – резко остановил его сэр Мармадьюк.
– Пусть он говорит! – заступилась Ева, напряженно слушая Болтуна Дика, широко распахнув глаза и крепко стиснув ладони.
– Так вот, как раз недавно произошло великолепное убийство…
– Заткнись и убирайся! – сэр Мармадьюк вскочил.
– Нет-нет, я хочу выслушать его, – вскричала Ева, привстав на коленях, – говори, мой друг, говори!
– Так вот, одного джентльмена – посмотрите-ка на Адама, Ева, – так вот, одного джентльмена убили самым отвратительным и жестоким образом. Его тело нашли в луже крови с простреленной головой. Но, скажу вам, убитый получил по заслугам! Как-то раз он заковал меня в колодки за бродяжничество. Но теперь он мертв, и смерть его была ужасна, упаси нас Господи!
– А известно, кто убил его? – тихо спросила Ева.
– Конечно. И знаете почему? Потому что в луже крови нашли…
– Прекратите! – воскликнул сэр Мармадьюк, надвигаясь на Болтуна.
Тот проворно вскочил на ноги, но тут Ева встала между ними.
– Что, – настойчиво спросила она, – что нашли?
– Обломки трости с золотым набалдашником.
– Нет! – вскрикнула Ева сдавленным голосом. – Не может быть!
– Да! – кивнул головой торговец. – Да! Трость принадлежит какому-то благородному джентльмену, и его уже повсюду ищут. И будьте уверены, убийцу ждет виселица.
Ева оцепенела, глаза ее невидяще уставились на пламя костра, руки были стиснуты в молитвенном жесте. Но вот девушка резко повернулась и исчезла за пологом палатки.
– Ей-богу, – торговец причмокнул губами, – лучшего убийства здесь не случалось со времен…
– Вон! – процедил сэр Мармадьюк. – Убирайтесь!
– Я уйду, когда захочу, так что…
Сэр Мармадьюк в сердцах пнул костер, сноп золотых искр осыпал торговца. Тот отскочил в сторону.
– Вы что, хотите сжечь меня живым? – прохрипел он. – Что ж, надеюсь, вы сами скоро сгорите в геенне огненной. Аминь!
С этими словами он злобно плюнул в огонь, взвалил на спину свою поклажу и тяжело заковылял прочь.
Сэр Мармадьюк начал вновь складывать костер, ибо впереди еще была целая ночь. В какой-то момент он остановился и взглянул на палатку – Ева, не отрываясь, смотрела на него.
– О, Джон, – жалобно прошептала она, – ты поставил меня в ужасное положение. Теперь я вынуждена признаться тебе, что я не убивала эсквайра Брендиша.
– Нет, конечно, нет, – сэр Мармадьюк продолжал возиться с костром. – Я знал об этом с самого начала, во всяком случае, почти знал…
– Тогда почему же ты вернулся и бросил там свою трость? Если ты догадывался, что я невиновна, зачем было отводить от меня подозрения?
– Потому что ты сама пытаешься прикрыть кого-то еще.
– О, Джон, – прошептал девушка, стиснув руки в молитвенном жесте, уже хорошо знакомом джентльмену, – ты так храбр и благороден! Джон, ты решил ради меня подвергнуть свою жизнь такой опасности… Это я виновата, только я… Господи, сжалься надо мной! Но, Джон, если тебя схватят, как ты докажешь свою невиновность?
– Пускай они доказывают мою вину, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – К тому же меня еще не поймали. Тем более, что того, кто привык быть охотником, роль дичи привлекает очарованием новизны…
– Значит, тебя преследуют! – воскликнула она. – О, я несчастная! На тебя из-за меня упала тень виселицы. Прости меня, Джон, прости! – она упала перед ним на колени и закрыла лицо руками.
– Не печалься, дитя мое. – Он ласково погладил ее по склоненной голове. – Иди спать, Ева-Энн, все эти страхи поутру исчезнут, а потому давай-ка ложись. – Он нежно взял ее за руку и осторожно поднял.
– Ты удивительный человек, Джон! – прошептала она, сквозь слезы глядя на него. – Никто на свете не может сравниться с тобой! Спокойной ночи, друг мой! – И вдруг ее нежные теплые губы коснулись его щеки, его губ. – Бог благословит и защитит тебя! – прошептала девушка и скрылась в шатре.
Сэр Мармадьюк устроился под навесом из ветвей деревьев поближе к костру, завернулся в одеяла и приготовился к объятиям Морфея.
От пирога с мясом и фасолью вскоре не осталось и следа. Сэр Мармадьюк, расположившись перед весело потрескивающим костром, погрузился в то блаженно-покойное состояние, которое всегда посещает человека после сытного ужина (или, по крайней мере, должно посещать). Но вдруг из кустов раздался какой-то унылый хрип. Сэр Мармадьюк привстал и вгляделся в окружающий сумрак. Наступил вечер, и на заросшую лощину опускалась благоухающая жимолостью тьма.
– Такое впечатление, что кто-то задыхается. – Он поднялся на ноги.
– Гораций! – воскликнула Ева. – Это Гораций! Он, должно быть, опять запутался, наверное, опять ходил вокруг дерева, пока веревка не начала его душить. Бедняжка!
– Глупый осел! – пробормотал сэр Мармадьюк и, пробравшись сквозь заросли, обнаружил виновника переполоха.
Веревка плотно обвилась вокруг дерева, ближайшего к нему куста и самого животного. Гораций прижался мордой к стволу дерева, всем своим видом воплощая само терпение. Сэр Мармадьюк принялся распутывать веревку, что оказалось нелегким делом, потребовавшим немало времени и усилий. Возясь с веревкой, он поучал смиренное животное:
– Гораций, ты настоящий осел, и все же, когда познаешь это на практике, в голову приходит мысль…
Тут он замолчал. В темноте явственно прозвучал хриплый мужской голос. Сэр Мармадьюк бросил Горация и поспешил назад на свет костра. На поляне стоял коренастый загорелый человек с огромным ящиком на спине, он пристально смотрел на девушку, сидевшую по другую сторону костра.
– Никак, Ева? – спросил человек. – И бьюсь об заклад, не одна.
– Откуда тебе известно мое имя? – спросила девушка, затаив дыхание и не сводя с пришельца испуганного взгляда.
– Ты женщина, разве не так? – прохрипел человек. – А каждая женщина – Ева, и всякая Ева существует на погибель своего Адама, так-то вот! Ей-богу, если бы не та, самая первая Ева, я бы разъезжал сейчас на колеснице по Эдему, а не бродил бы по дорогам.
Тут человек запнулся и резко обернулся.
– Ага, вот и Адам! – удовлетворенно прохрипел он, – я был уверен, что у такой прелестной Евы обязательно должен иметься свой Адам, так уж всегда бывает. Как дела, Адам?
– Что вам надо? – хмуро спросил сэр Мармадьюк.
– Продать вам свой товар: веник, или ремень, швабру или нож, а может, платок, ну как?
– Нам ничего не нужно, благодарю вас.
– Я так и знал! А как насчет пары подвязок для Евы…
– Нет.
– Ну тогда бритву для вашей милости.
– Я уже сказал – ничего!
– Очень хорошо. Тогда, поскольку Англия – свободная страна, а я свободнорожденный англичанин, то, пожалуй, я поужинаю и погрею свои ноющие кости у этого костра, не ждать же, когда меня пригласят! – и к великому негодованию нашего джентльмена Он опустил свою поклажу на траву и тут же устроился у весело потрескивающего огня.
– Ну-ка вставайте! – приказал сэр Мармадьюк.
– И не подумаю, – ответил торговец, возясь со своим ящиком. – И зачем так злобно смотреть на меня, Адам? Не надо. Это же не ваша личная спальня и не надушенный будуар леди, так что, вы имеете на это место не больше прав, чем я…
– Вставайте! – Сэр Мармадьюк угрожающе надвинулся.
– Не надо, Джон, – вмешалась Ева, – не прогоняй его.
– Вот так, Адам! – торжествующе кивнул головой торговец. – Послушай свою Еву! И нет смысла прибегать к насилию, я к нему привык. Кроме того, Ева ведь не хочет, чтобы у нее на глазах причинили вред невинному человеку? Не хочет! Так что присаживайтесь, Адам, и попробуйте примириться с моим присутствием. Я не так плох, как кажусь.
Сэр Мармадьюк рассмеялся и сел рядом с девушкой, с любопытством разглядывая незнакомца.
– Ты издалека? – поинтересовалась Ева-Энн, не сводя с человека внимательного взгляда, пока тот, издавая не слишком приятные звуки, расправлялся со своим ужином.
– Благодарю! – прочавкал торговец.
– Ты хорошо знаешь округу?
– Каждую дорогу, каждый перекресток, каждую тропинку и просеку.
– Тогда ты, наверное, знаешь все новости?
– Новости? – вскрикнул пришелец с такой страстью, что поперхнулся. – Знаю ли я новости? Да никто лучше меня не знает их! Все, что я слышу, я рассказываю тем, кого встречаю, потому меня и прозвали Болтуном Диком. Я не весельчак, не остряк, но зато меня переполняют новости, и я могу немало рассказать о темных сторонах этого грешного мира, ибо люди рождены во грехе, а значит, все они грешны, и ждать от них можно только греха. Люди грешат с тех пор, как Каин убил Авеля. Ведь это же было убийство? И с того дня люди убивают друг друга и считают это самым достойным занятием, но я ненавижу человечество, черт бы его побрал! Вот так. Но вернемся к убийству…
– Нет! – возразил сэр Мармадьюк.
– Отчего же, Адам? Ничто не сравнится с хорошим убийством. Я люблю рассказывать о блестящих убийствах с многочисленными…
– Достаточно! – резко остановил его сэр Мармадьюк.
– Пусть он говорит! – заступилась Ева, напряженно слушая Болтуна Дика, широко распахнув глаза и крепко стиснув ладони.
– Так вот, как раз недавно произошло великолепное убийство…
– Заткнись и убирайся! – сэр Мармадьюк вскочил.
– Нет-нет, я хочу выслушать его, – вскричала Ева, привстав на коленях, – говори, мой друг, говори!
– Так вот, одного джентльмена – посмотрите-ка на Адама, Ева, – так вот, одного джентльмена убили самым отвратительным и жестоким образом. Его тело нашли в луже крови с простреленной головой. Но, скажу вам, убитый получил по заслугам! Как-то раз он заковал меня в колодки за бродяжничество. Но теперь он мертв, и смерть его была ужасна, упаси нас Господи!
– А известно, кто убил его? – тихо спросила Ева.
– Конечно. И знаете почему? Потому что в луже крови нашли…
– Прекратите! – воскликнул сэр Мармадьюк, надвигаясь на Болтуна.
Тот проворно вскочил на ноги, но тут Ева встала между ними.
– Что, – настойчиво спросила она, – что нашли?
– Обломки трости с золотым набалдашником.
– Нет! – вскрикнула Ева сдавленным голосом. – Не может быть!
– Да! – кивнул головой торговец. – Да! Трость принадлежит какому-то благородному джентльмену, и его уже повсюду ищут. И будьте уверены, убийцу ждет виселица.
Ева оцепенела, глаза ее невидяще уставились на пламя костра, руки были стиснуты в молитвенном жесте. Но вот девушка резко повернулась и исчезла за пологом палатки.
– Ей-богу, – торговец причмокнул губами, – лучшего убийства здесь не случалось со времен…
– Вон! – процедил сэр Мармадьюк. – Убирайтесь!
– Я уйду, когда захочу, так что…
Сэр Мармадьюк в сердцах пнул костер, сноп золотых искр осыпал торговца. Тот отскочил в сторону.
– Вы что, хотите сжечь меня живым? – прохрипел он. – Что ж, надеюсь, вы сами скоро сгорите в геенне огненной. Аминь!
С этими словами он злобно плюнул в огонь, взвалил на спину свою поклажу и тяжело заковылял прочь.
Сэр Мармадьюк начал вновь складывать костер, ибо впереди еще была целая ночь. В какой-то момент он остановился и взглянул на палатку – Ева, не отрываясь, смотрела на него.
– О, Джон, – жалобно прошептала она, – ты поставил меня в ужасное положение. Теперь я вынуждена признаться тебе, что я не убивала эсквайра Брендиша.
– Нет, конечно, нет, – сэр Мармадьюк продолжал возиться с костром. – Я знал об этом с самого начала, во всяком случае, почти знал…
– Тогда почему же ты вернулся и бросил там свою трость? Если ты догадывался, что я невиновна, зачем было отводить от меня подозрения?
– Потому что ты сама пытаешься прикрыть кого-то еще.
– О, Джон, – прошептал девушка, стиснув руки в молитвенном жесте, уже хорошо знакомом джентльмену, – ты так храбр и благороден! Джон, ты решил ради меня подвергнуть свою жизнь такой опасности… Это я виновата, только я… Господи, сжалься надо мной! Но, Джон, если тебя схватят, как ты докажешь свою невиновность?
– Пускай они доказывают мою вину, – беззаботно ответил сэр Мармадьюк. – К тому же меня еще не поймали. Тем более, что того, кто привык быть охотником, роль дичи привлекает очарованием новизны…
– Значит, тебя преследуют! – воскликнула она. – О, я несчастная! На тебя из-за меня упала тень виселицы. Прости меня, Джон, прости! – она упала перед ним на колени и закрыла лицо руками.
– Не печалься, дитя мое. – Он ласково погладил ее по склоненной голове. – Иди спать, Ева-Энн, все эти страхи поутру исчезнут, а потому давай-ка ложись. – Он нежно взял ее за руку и осторожно поднял.
– Ты удивительный человек, Джон! – прошептала она, сквозь слезы глядя на него. – Никто на свете не может сравниться с тобой! Спокойной ночи, друг мой! – И вдруг ее нежные теплые губы коснулись его щеки, его губ. – Бог благословит и защитит тебя! – прошептала девушка и скрылась в шатре.
Сэр Мармадьюк устроился под навесом из ветвей деревьев поближе к костру, завернулся в одеяла и приготовился к объятиям Морфея.
Глава XVII,
доказывающая неразумность здравого смысла
Сэр Мармадьюк пробудился внезапно. Он открыл глаза и увидел лицо Евы-Энн, склонившееся над ним в розовых рассветных лучах.
– Что такое, дитя мое? – он сонно повертел головой.
– Завтрак… завтрак почти готов! – ответила девушка и оглянулась на весело полыхающий костер.
– Завтрак? – повторил он. – Но почему так рано? Солнце ведь едва встало. И чем ты так встревожена, дитя мое? – он только сейчас заметил, что девушка очень бледна.
– Твоей судьбой! – она всплеснула руками. – Меня тревожит твоя трость с золотым набалдашником! Сегодня ночью мне приснился ужасный сон, будто тебя схватили и куда-то тащат, чтобы предать ужасной смерти. Я проснулась, дрожа от страха, и никак не могла заснуть снова, каждый шорох пугал меня! Тогда я подбросила в костер дров и села рядом с тобой. Всю ночь я молила Господа, чтобы он защитил и уберег тебя. Но страх все не отпускает меня, даже молитвы не помогли.
– Уверен, небеса вняли твоей мольбе, милая Ева-Энн! Оглянись, ведь ночь уже прошла! Скоро засияет солнце, и наступит чудесный день. Мы с тобой живы и невредимы, и нет никаких причин для беспокойства… А чайник, судя по всему, закипает, и если ты выделишь мне немного горячей воды, я удалюсь в какие-нибудь кусты и предамся бритью.
– Ты не сердишься, что я так рано разбудила тебя? – она робко улыбнулась и сняла с огня кипящий чайник.
– Напротив, Ева-Энн, я глубоко признателен тебе за это. Такое чудесное утро. Послушай, как поют птицы! О, а что это шипит на сковородке, неужто ветчина?
– Нет, Джон, окорок.
– Превосходно! А сама ты так же прекрасна, как и это утро, дитя мое. Хотя глаза твои немного и тяжелы от бессонницы, все равно ты сущая дриада.
– Дриада? А кто это, Джон?
– Богиня лесов.
– О! – тихо воскликнула она. – Богиня? Это звучит немного богохульственно.
Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.
– Истинная правда! – серьезно ответил он. – В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!
– Нет, – девушка смущенно покачала головой, – мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться – мне было не до того.
– Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.
– Но они ведь рассыпятся, Джон.
– Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.
– Но…
– Пожалуйста.
Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.
– Вот это да! – восхищенно прошептал джентльмен. – Ева-Энн! Вот это да!
– Что? – робко спросила она. – Что такое?
– Ты! – все так же тихо проговорил он. – Твои прекрасные волосы!
– Это все пустое, греховное тщеславие! – Она закрыла лицо ладонями. – Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты… ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!
– Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.
– Вода для бритья стынет! – она резко повернулась и скрылась в палатке.
Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался – со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся – он узнал один из покаянных псалмов.
Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами – ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.
Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:
– Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.
– Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?
– И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.
– От каких же?
– От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?
– Да, конечно.
– И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?
– Конечно, Джон.
– Нам еще очень далеко до Лондона.
– А сколько осталось, по-твоему? – она с некоторым беспокойством взглянула на него.
– Шестьдесят миль или около того. Если, конечно, ты еще стремишься туда…
– Мне все равно! – воскликнула она. – Мне все равно, лишь бы мы были вместе, и ты находился в безопасности.
– Все равно? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?
– Совсем все равно! – кивнула девушка. – Мне безразлично, в каком направлении мы пойдем.
– Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Одно время у меня возникло подозрение, что твои суждения основываются на здравом смысле.
– Увы, боюсь, что это не так, – печально вздохнула Ева.
– И слава богу! – с горячностью откликнулся джентльмен.
– Неужели ты рад этому, Джон? – удивленно спросила девушка.
– От всего сердца, дитя мое, ибо на свете мало имеется вещей, раздражающих меня больше, чем Здравый Смысл.
– Но ведь, – она подняла на него свои ясные серые глаза, – большинство добродетельных людей гордятся тем, что обладают им.
– Думаю, так считают закоренелые эгоисты, – кивнул он, – несчастные существа, на которых лежит печать проклятья, и им вряд ли когда-нибудь удастся вкусить прелести Аркадии..
– Твой кофе стынет, Джон!
– Кофе? – воскликнул он. – Кофе! Я веду речь об Аркадии…
– Я слышу, Джон. Пожалуйста, пей кофе, горячий он куда вкуснее…
– Вот голос здравого смысла! Кофе, и правда, восхитителен! – он с видимым удовольствием опустошил чашку и протянул ее девушке за новой порцией.
– Так, значит, – сказала она, возясь с кофейником, – я все-таки подвержена здравому смыслу?
– Лишь изредка, – ответствовал он, с интересом наблюдая за движением ее очаровательных губ. – Разве кто-нибудь слышал о здравомыслящей богине или дриаде? Это невозможно и совершенно абсурдно. Поэтому я питаю большую надежду, что у тебя не больше здравого смысла, чем у меня.
– Объясни же мне, Джон, разве здравый смысл не означает мудрость?
– По моему глубокому убеждению, он зачастую является противоположностью мудрости. У него имеются иные названия – осторожность, благоразумие, расчетливость. Здравый смысл – вещь такая обыденная, он нагоняет скуку и подрезает крылья воображению. Он спутывает ноги тем, кто стремится к приключениям, ибо здравый смысл любит проторенные и безопасные пути.
– Но разве это плохо, Джон?
– Это оковы, Ева-Энн!
– А что такое Аркадия? Где это, Джон?
– Французы, будучи исключительно дерзким народом, утверждают, что Аркадия находится в Париже, и именуют ее Елисейскими полями; саксонцы зовут ее Валгаллой, буддисты именуют Нирваной, греки – Элисием, а иудеи – Эдемом. Но все истинные жители Аркадии знают – это страна великих и простых вещей, где у входа нас встречает удовлетворенность.
– А ты сейчас испытываешь чувство удовлетворения, Джон?
– Да.
– Благодаря кофе и ветчине?
– И кое-чему еще.
– Чему же?
– Во-первых, тебе, дитя мое.
– О! Как я могу принести тебе удовлетворение?
– Ты такая, какой я тебя и представлял.
– О! – снова произнесла девушка и недоуменно взглянула на джентльмена.
– Ты простодушный ребенок, к которому я испытываю глубокое почтение за присущую ему доброту.
– Почтение? – ошеломленно переспросила она. – Ты.. ты действительно испытываешь ко мне почтение?
– Несомненно!
– Но я не ребенок, Джон. Я женщина, да, да, я женщина! – вскричала она с такой страстью, что он удивленно посмотрел на нее. – Да, я действительно женщина, и не такая уж простодушная, как тебе кажется.
– В самом деле, Ева-Энн?
– Да, в самом деле, Джон, ибо я… я… просто женщина.
– Конечно, – улыбнулся он. – Ты умудренная личность двадцати двух лет, а я в настоящий момент беззаботный мальчишка сорока пяти лет от роду! Чем не чудесная мысль! И все же, клянусь небом, я действительно чувствую себя мальчишкой, который не обременен ни заботами, ни обязанностями, если, конечно, не считать тебя, дитя мое!
– Неужели обо мне нужно заботиться?
– Конечно.
– Меня это беспокоит, Джон!
– Но я рад этим заботам, Ева-Энн, и мне будет грустно расстаться со ними.
– Расстаться? – печальным эхом отозвалась девушка. – Ты имеешь в виду, когда мы попадем в Лондон?
– Да. Но ведь мы еще не в Лондоне.
– Когда ты хотел бы попасть туда, Джон?
– Я не хочу! – Он оглядел залитые солнцем окрестности. – Я предпочитаю Аркадию, где полет жаворонка радует душу, а каждая трапеза – истинный праздником. Да, безусловно, я предпочитаю Аркадию.
– Я тоже, Джон.
При этих словах он обернулся к ней, и взгляды их встретились. Она не отвела глаз, но все ее лицо, от нежной округлой шеи до чистого высокого лба внезапно залил жаркий румянец.
И в этот момент на сцене появился новый персонаж – кусты зашумели, и на поляне возник лохматый пес сомнительной наружности. Собака зарычала, обнажив клыки. Сэр Мармадьюк протянул руку за валявшимся неподалеку почесывателем, но Ева приподнялась на коленях и ласково позвала собаку. Та перестала рычать, насторожила ухо и внимательно посмотрела на девушку. Наконец, изучив ее с ног до головы, собака подошла к Еве и позволила ей погладить себя, продемонстрировав недюжинную сообразительность.
Листва зашумела снова, и показался человек – крепкого сложения, с квадратным подбородком и бычьей шеей, лицо его обезображивали многочисленные шрамы. Наметанный глаз нашего джентльмена мгновенно оценил пришельца. При виде незнакомцев человек остановился, затем, опираясь на дуло собственного ружья, подошел ближе, внимательно рассматривая джентльмена и девушку.
– Надеюсь, вам здесь удобно? – осведомился он.
– Благодарю вас, очень! – кивнул сэр Мармадьюк.
– Жаль.
– Отчего же?
– Оттого что это частная собственность, приятель. Предположим, я сейчас прикажу вам собираться.
– Да, – спокойно ответствовал сэр Мармадьюк, внимательно вглядываясь в лицо незнакомца.
– Что да?
– Предположим.
– Что предположим?
– Что вы прикажете мне «собираться».
– Ну, я это и имел в виду, приятель.
– И я тоже.
– О, Господи, ну и что дальше?
– Как что? Предположим, я соберусь.
– Эй, ваша молодая жена пичкает моего Твистера свежим хлебом! Поосторожнее с собакой, мэм, пес еще совсем молодой, может и укусить.
– Нет, – Ева улыбнулась, – твоя собака не сделает мне ничего плохого. Я люблю животных, и они отвечают мне тем же.
– И не удивительно, мэм, – Лесник вежливо приподнял свою шляпу.
– А теперь предположим, – сказал сэр Мармадьюк, продолжая внимательно изучать обезображенное лицо, – предположим, что мы пригласим хозяина Твистера выпить с нами чашечку превосходного кофе.
– Ну, тогда, приятель, я полагаю, скажу «спасибо».
– В таком случае вас от всей души приглашают. Присаживайтесь, Боб Боец.
– Что? – человек вздрогнул. И тут с ним произошла удивительная метаморфоза. Мрачные глаза просветлели, лицо разгладилось, а сжатые губы вдруг раздвинулись в приветливой улыбке.
Он растроганно посмотрел на сэра Мармадьюка.
– Храни тебя Господь, друг мой, – голос его слегка дрогнул, – ты согрел мое сердце, вот что ты сделал. Никто не называл меня так уже десять или пятнадцать лет. Разрешите мне пожать вашу руку!
Сэр Мармадьюк вскочил и крепко пожал протянутую руку. Ева переводила удивленный взгляд с одного на другого.
– Поразительно, что вы узнали меня, приятель! Поразительно, что Боба вообще можно узнать после стольких лет! Храни вас Господь!
– Ева-Энн, – сэр Мармадьюк повернулся к девушке, – позволь представить тебе Боба Бойца, одного из самых храбрых и сильных людей, которые когда-либо выходили на ринг.
– В самом деле? – спросила она с улыбкой. – Но что такое ринг?
– Мэм, – объяснил старый боец, – ваш муж имеет в виду борьбу, мэм. Ринг – это борьба.
– А, так вы солдат?
– Храни вас Господь, мэм, нет! Я был кулачным бойцом, дрался за деньги.
– О! – вскрикнула Ева.
– Я провел сорок шесть боев и только четыре раза проиграл: Джиму Бэлчеру, Бобу Грегсону, Джеку Барти и Нэту Беллу.
С этими словами Боб отложил ружье, опустился на траву и, прислонившись широкой спиной к дереву, дружелюбно взглянул сначала на девушку, затем на сэра Мармадьюка, после чего хлопнул себя по колену.
Сэр Мармадьюк пробудился внезапно. Он открыл глаза и увидел лицо Евы-Энн, склонившееся над ним в розовых рассветных лучах.
– Что такое, дитя мое? – он сонно повертел головой.
– Завтрак… завтрак почти готов! – ответила девушка и оглянулась на весело полыхающий костер.
– Завтрак? – повторил он. – Но почему так рано? Солнце ведь едва встало. И чем ты так встревожена, дитя мое? – он только сейчас заметил, что девушка очень бледна.
– Твоей судьбой! – она всплеснула руками. – Меня тревожит твоя трость с золотым набалдашником! Сегодня ночью мне приснился ужасный сон, будто тебя схватили и куда-то тащат, чтобы предать ужасной смерти. Я проснулась, дрожа от страха, и никак не могла заснуть снова, каждый шорох пугал меня! Тогда я подбросила в костер дров и села рядом с тобой. Всю ночь я молила Господа, чтобы он защитил и уберег тебя. Но страх все не отпускает меня, даже молитвы не помогли.
– Уверен, небеса вняли твоей мольбе, милая Ева-Энн! Оглянись, ведь ночь уже прошла! Скоро засияет солнце, и наступит чудесный день. Мы с тобой живы и невредимы, и нет никаких причин для беспокойства… А чайник, судя по всему, закипает, и если ты выделишь мне немного горячей воды, я удалюсь в какие-нибудь кусты и предамся бритью.
– Ты не сердишься, что я так рано разбудила тебя? – она робко улыбнулась и сняла с огня кипящий чайник.
– Напротив, Ева-Энн, я глубоко признателен тебе за это. Такое чудесное утро. Послушай, как поют птицы! О, а что это шипит на сковородке, неужто ветчина?
– Нет, Джон, окорок.
– Превосходно! А сама ты так же прекрасна, как и это утро, дитя мое. Хотя глаза твои немного и тяжелы от бессонницы, все равно ты сущая дриада.
– Дриада? А кто это, Джон?
– Богиня лесов.
– О! – тихо воскликнула она. – Богиня? Это звучит немного богохульственно.
Румянец залил ее щеки, она смущенно потупила взор, и сэр Мармадьюк нашел, что так девушка еще прелестней.
– Истинная правда! – серьезно ответил он. – В самом деле, с тобой не сравнится ни одна дриада, ни одна богиня, ибо сегодня, дитя мое, ты чудо как хороша!
– Нет, – девушка смущенно покачала головой, – мои волосы в таком беспорядке! Я забыла причесаться – мне было не до того.
– Твои волосы? Возможно. Сними-ка чепец, дитя мое.
– Но они ведь рассыпятся, Джон.
– Позволь мне взглянуть, Ева-Энн, на это чудо.
– Но…
– Пожалуйста.
Быстрым движением она стянула с головы простой чепец и тряхнула головой. Волосы упали тяжелой волной, закрыв девушку до самого пояса.
– Вот это да! – восхищенно прошептал джентльмен. – Ева-Энн! Вот это да!
– Что? – робко спросила она. – Что такое?
– Ты! – все так же тихо проговорил он. – Твои прекрасные волосы!
– Это все пустое, греховное тщеславие! – Она закрыла лицо ладонями. – Какая же я бесстыжая, стою перед тобой в таком виде, напоказ. Ну почему я такая дурная, Джон? Никто из мужчин никогда не видел меня такой, даже мои старики. Они, наверное, умерли бы от возмущения! А ты… ведь ты мужчина, Джон, а я стою перед тобой и чувствую себя такой безнравственной!
– Ты выглядишь как ангел света! Поэтому я и не могу оторвать от тебя глаз.
– Вода для бритья стынет! – она резко повернулась и скрылась в палатке.
Сэр Мармадьюк собрал все необходимое и спустился к ручью. Установив на дереве маленькое зеркальце, он приступил к бритью. Через несколько минут джентльмен остановился и прислушался – со стороны палатки доносилось тихое пение. Ева возилась с завтраком и что-то пела. И мелодия, что она напевала, была несколько печальна. Сэр Мармадьюк улыбнулся – он узнал один из покаянных псалмов.
Вскоре залитый солнцем воздух наполнился изумительными запахами – ароматом кофе и благоуханием поджаренного окорока. Ополоснув лицо и руки в искрящемся ручье, сэр Мармадьюк поспешил обратно. Желудок его призывно пел. Картина, открывшаяся взгляду нашего джентльмена, была воистину изумительной. Завтрак, аккуратно разложенный на белоснежной салфетке, манил и звал отведать себя.
Ева-Энн прошептала благодарственную молитву, и они принялись за еду. Какое-то время джентльмен молчал, полностью поглощенный едой, когда же чашка с кофе наполовину опустела, он взглянул на девушку:
– Печально осознавать, Ева, дитя мое, что я прожил сорок пять лет и так много упустил.
– Ты имеешь в виду кофе и ветчину, Джон?
– И это тоже. Я начинаю получать удовольствие от вещей, о существовании которых раньше и не подозревал.
– От каких же?
– От нашего товарищества, ведь мы с тобой настоящие друзья и товарищи, ты согласна, Ева-Энн?
– Да, конечно.
– И вот два товарища сидят здесь в блаженном уединении и в высшей степени рады и этому уединению и друг другу. Ты согласна?
– Конечно, Джон.
– Нам еще очень далеко до Лондона.
– А сколько осталось, по-твоему? – она с некоторым беспокойством взглянула на него.
– Шестьдесят миль или около того. Если, конечно, ты еще стремишься туда…
– Мне все равно! – воскликнула она. – Мне все равно, лишь бы мы были вместе, и ты находился в безопасности.
– Все равно? – повторил он. – Что ты имеешь в виду?
– Совсем все равно! – кивнула девушка. – Мне безразлично, в каком направлении мы пойдем.
– Боже! – воскликнул сэр Мармадьюк. – Одно время у меня возникло подозрение, что твои суждения основываются на здравом смысле.
– Увы, боюсь, что это не так, – печально вздохнула Ева.
– И слава богу! – с горячностью откликнулся джентльмен.
– Неужели ты рад этому, Джон? – удивленно спросила девушка.
– От всего сердца, дитя мое, ибо на свете мало имеется вещей, раздражающих меня больше, чем Здравый Смысл.
– Но ведь, – она подняла на него свои ясные серые глаза, – большинство добродетельных людей гордятся тем, что обладают им.
– Думаю, так считают закоренелые эгоисты, – кивнул он, – несчастные существа, на которых лежит печать проклятья, и им вряд ли когда-нибудь удастся вкусить прелести Аркадии..
– Твой кофе стынет, Джон!
– Кофе? – воскликнул он. – Кофе! Я веду речь об Аркадии…
– Я слышу, Джон. Пожалуйста, пей кофе, горячий он куда вкуснее…
– Вот голос здравого смысла! Кофе, и правда, восхитителен! – он с видимым удовольствием опустошил чашку и протянул ее девушке за новой порцией.
– Так, значит, – сказала она, возясь с кофейником, – я все-таки подвержена здравому смыслу?
– Лишь изредка, – ответствовал он, с интересом наблюдая за движением ее очаровательных губ. – Разве кто-нибудь слышал о здравомыслящей богине или дриаде? Это невозможно и совершенно абсурдно. Поэтому я питаю большую надежду, что у тебя не больше здравого смысла, чем у меня.
– Объясни же мне, Джон, разве здравый смысл не означает мудрость?
– По моему глубокому убеждению, он зачастую является противоположностью мудрости. У него имеются иные названия – осторожность, благоразумие, расчетливость. Здравый смысл – вещь такая обыденная, он нагоняет скуку и подрезает крылья воображению. Он спутывает ноги тем, кто стремится к приключениям, ибо здравый смысл любит проторенные и безопасные пути.
– Но разве это плохо, Джон?
– Это оковы, Ева-Энн!
– А что такое Аркадия? Где это, Джон?
– Французы, будучи исключительно дерзким народом, утверждают, что Аркадия находится в Париже, и именуют ее Елисейскими полями; саксонцы зовут ее Валгаллой, буддисты именуют Нирваной, греки – Элисием, а иудеи – Эдемом. Но все истинные жители Аркадии знают – это страна великих и простых вещей, где у входа нас встречает удовлетворенность.
– А ты сейчас испытываешь чувство удовлетворения, Джон?
– Да.
– Благодаря кофе и ветчине?
– И кое-чему еще.
– Чему же?
– Во-первых, тебе, дитя мое.
– О! Как я могу принести тебе удовлетворение?
– Ты такая, какой я тебя и представлял.
– О! – снова произнесла девушка и недоуменно взглянула на джентльмена.
– Ты простодушный ребенок, к которому я испытываю глубокое почтение за присущую ему доброту.
– Почтение? – ошеломленно переспросила она. – Ты.. ты действительно испытываешь ко мне почтение?
– Несомненно!
– Но я не ребенок, Джон. Я женщина, да, да, я женщина! – вскричала она с такой страстью, что он удивленно посмотрел на нее. – Да, я действительно женщина, и не такая уж простодушная, как тебе кажется.
– В самом деле, Ева-Энн?
– Да, в самом деле, Джон, ибо я… я… просто женщина.
– Конечно, – улыбнулся он. – Ты умудренная личность двадцати двух лет, а я в настоящий момент беззаботный мальчишка сорока пяти лет от роду! Чем не чудесная мысль! И все же, клянусь небом, я действительно чувствую себя мальчишкой, который не обременен ни заботами, ни обязанностями, если, конечно, не считать тебя, дитя мое!
– Неужели обо мне нужно заботиться?
– Конечно.
– Меня это беспокоит, Джон!
– Но я рад этим заботам, Ева-Энн, и мне будет грустно расстаться со ними.
– Расстаться? – печальным эхом отозвалась девушка. – Ты имеешь в виду, когда мы попадем в Лондон?
– Да. Но ведь мы еще не в Лондоне.
– Когда ты хотел бы попасть туда, Джон?
– Я не хочу! – Он оглядел залитые солнцем окрестности. – Я предпочитаю Аркадию, где полет жаворонка радует душу, а каждая трапеза – истинный праздником. Да, безусловно, я предпочитаю Аркадию.
– Я тоже, Джон.
При этих словах он обернулся к ней, и взгляды их встретились. Она не отвела глаз, но все ее лицо, от нежной округлой шеи до чистого высокого лба внезапно залил жаркий румянец.
И в этот момент на сцене появился новый персонаж – кусты зашумели, и на поляне возник лохматый пес сомнительной наружности. Собака зарычала, обнажив клыки. Сэр Мармадьюк протянул руку за валявшимся неподалеку почесывателем, но Ева приподнялась на коленях и ласково позвала собаку. Та перестала рычать, насторожила ухо и внимательно посмотрела на девушку. Наконец, изучив ее с ног до головы, собака подошла к Еве и позволила ей погладить себя, продемонстрировав недюжинную сообразительность.
Листва зашумела снова, и показался человек – крепкого сложения, с квадратным подбородком и бычьей шеей, лицо его обезображивали многочисленные шрамы. Наметанный глаз нашего джентльмена мгновенно оценил пришельца. При виде незнакомцев человек остановился, затем, опираясь на дуло собственного ружья, подошел ближе, внимательно рассматривая джентльмена и девушку.
– Надеюсь, вам здесь удобно? – осведомился он.
– Благодарю вас, очень! – кивнул сэр Мармадьюк.
– Жаль.
– Отчего же?
– Оттого что это частная собственность, приятель. Предположим, я сейчас прикажу вам собираться.
– Да, – спокойно ответствовал сэр Мармадьюк, внимательно вглядываясь в лицо незнакомца.
– Что да?
– Предположим.
– Что предположим?
– Что вы прикажете мне «собираться».
– Ну, я это и имел в виду, приятель.
– И я тоже.
– О, Господи, ну и что дальше?
– Как что? Предположим, я соберусь.
– Эй, ваша молодая жена пичкает моего Твистера свежим хлебом! Поосторожнее с собакой, мэм, пес еще совсем молодой, может и укусить.
– Нет, – Ева улыбнулась, – твоя собака не сделает мне ничего плохого. Я люблю животных, и они отвечают мне тем же.
– И не удивительно, мэм, – Лесник вежливо приподнял свою шляпу.
– А теперь предположим, – сказал сэр Мармадьюк, продолжая внимательно изучать обезображенное лицо, – предположим, что мы пригласим хозяина Твистера выпить с нами чашечку превосходного кофе.
– Ну, тогда, приятель, я полагаю, скажу «спасибо».
– В таком случае вас от всей души приглашают. Присаживайтесь, Боб Боец.
– Что? – человек вздрогнул. И тут с ним произошла удивительная метаморфоза. Мрачные глаза просветлели, лицо разгладилось, а сжатые губы вдруг раздвинулись в приветливой улыбке.
Он растроганно посмотрел на сэра Мармадьюка.
– Храни тебя Господь, друг мой, – голос его слегка дрогнул, – ты согрел мое сердце, вот что ты сделал. Никто не называл меня так уже десять или пятнадцать лет. Разрешите мне пожать вашу руку!
Сэр Мармадьюк вскочил и крепко пожал протянутую руку. Ева переводила удивленный взгляд с одного на другого.
– Поразительно, что вы узнали меня, приятель! Поразительно, что Боба вообще можно узнать после стольких лет! Храни вас Господь!
– Ева-Энн, – сэр Мармадьюк повернулся к девушке, – позволь представить тебе Боба Бойца, одного из самых храбрых и сильных людей, которые когда-либо выходили на ринг.
– В самом деле? – спросила она с улыбкой. – Но что такое ринг?
– Мэм, – объяснил старый боец, – ваш муж имеет в виду борьбу, мэм. Ринг – это борьба.
– А, так вы солдат?
– Храни вас Господь, мэм, нет! Я был кулачным бойцом, дрался за деньги.
– О! – вскрикнула Ева.
– Я провел сорок шесть боев и только четыре раза проиграл: Джиму Бэлчеру, Бобу Грегсону, Джеку Барти и Нэту Беллу.
С этими словами Боб отложил ружье, опустился на траву и, прислонившись широкой спиной к дереву, дружелюбно взглянул сначала на девушку, затем на сэра Мармадьюка, после чего хлопнул себя по колену.