Фаррел Шеннон. Дом там, где сердце

   Но через три дня после окончания стрижки он уже ехал с ней на повозке в Эннискиллен, где она должна была пересесть на коляску до Дублина.
   – У тебя есть все необходимое? – тихо спросил он.
   – Да, а тебе придется присмотреть за Тэйджем, пока меня не будет. Я буду скучать по этому песику.
   – А он по тебе. Мы все будем скучать, – сказал он, выдавив из себя улыбку, хотя глаза его остались серьезными.
   Мюйрин нежно погладила его по щеке.
   – Со мной все будет в порядке. Не волнуйся так.
   – Я знаю. Просто думаю, может быть, стоило поехать с то­бой, проследить, чтобы все было хорошо, – сказал он, нервно кусая губы. Он пытался заглушить внутренний голос, подска­зывающий ему, что он больше никогда не будет близок с ней. Прошлой ночью он любил ее так страстно, так отчаянно. А сей­час пытался отделаться от назойливой мысли, что никогда боль­ше не увидит ее.
   – Нет, Локлейн, в самом деле. Энтони Лоури будет следить за соблюдением всех моих деловых интересов в Дублине. И мне нужно, чтобы то же самое ты делал для меня здесь. Я приеду так скоро, как только смогу, обещаю, – она крепко сжала его руки.
   – Я буду считать дни. до твоего возвращения. Ты будешь писать мне?
   – Конечно, – в сотый раз обещала она.
   Он помог ей подняться в коляску, укутал ее ноги дорожны­ми пледами, так, словно она была самым драгоценным сокро­вищем. Он крепко сжал ее руку, лежавшую на выступе дверцы, в порыве вскочил на ступеньку и поцеловал ее на прощание через открытое окошко.
   Мюйрин зарделась, хотя была почти уверена, что никто ни­чего не заметил.
   – До свидания! До скорой встречи! – крикнула она.
   Коляска отъехала.
   Он подчеркнуто радостно махал рукой, пока она не скрылась из виду, и нервно вздохнул. Локлейн спрашивал себя, как он будет жить, если рядом больше не будет ее. Он знал, что будет считать часы до того момента, когда она снова вернется в его объятия.
   Если вернется.

Глава 19

   И она вернулась. Однако та Мюйрин, которая возвратилась домой в Барнакиллу и в объятия Локлейна через пять недель в середине июня, очень отличалась от той, которая уехала тем идиллическим майским утром.
   Мюйрин вернулась в середине июня, более худая и бледная, чем когда-либо, в сопровождении молодого человека и еще более молодой девушки. Оба были довольно симпатичными. Мюйрин представила их остальным рабочим как Эмму и Сэма.
   – Это учителя, – объявила она за обедом в день своего воз­вращения домой. – Я хочу организовать школу для детей и даже уроки чтения и письма для взрослых. Время, которые вы про­ведете на уроках, будет оплачено в счет вашей ренты на уровне четверти зарплаты.
   Локлейн, счастливый от того, что Мюйрин наконец-то верну­лась в Барнакиллу, предвкушал романтическую встречу наедине. Он ждал возможности остаться с ней, горячо и страстно поздо­роваться. Надежды его, однако, вскоре полностью развеялись. В комнате собралось столько людей, чтобы ее послушать, что у него не было никакой возможности спокойно с ней поговорить. Когда Мюйрин наконец-то взглянула на него, это был пустой, отсутствующий взгляд, как будто она смотрела сквозь него. И в течение следующих нескольких дней, когда она организо­вывала школу в двух недавно построенных домиках вблизи небольшой долины, она, казалось, избегала Локлейна и уделя­ла необычайное внимание благоустройству Эммы и Сэма.
   Сэм был очень симпатичным молодым человеком всего на пару лет старше Мюйрин. Локлейн чувствовал, как внутри за­кипает ужасная ревность к нему, хотя ничего особенного в по­ведении этого тихого, замкнутого парня он не замечал. Он всег­да вел себя достойно и ничуть с ней не заигрывал. Поскольку Локлейн всегда видел их втроем и общались они так, что их ни­кто не слышал, Локлейн убеждал себя в нелепости своих сомне­ний. Конечно же, Мюйрин не могла выбрать этого жалкого из­нуренного парня себе в любовники.
   В то же время он чувствовал себя брошенным. Раньше они во всем полагались друг на друга, а теперь она организовывает школу, даже не посоветовавшись с ним.
   Когда через несколько дней после ее возвращения, знойным июньским вечером, у него наконец появилась возможность спро­сить ее, как она съездила в Дублин, она коротко ответила:
   – Все хорошо. Дом продан, и я оплатила большую часть за­кладной. Проценты, конечно, были очень высокие, но, думаю, мы решили эту проблему.
   – Рад это слышать, – тихо ответил Локлейн, пытаясь побороть нарастающее раздражение. – Но все же я ничего не знаю о том, как выглядел дом, и миссис Варне, и все остальное. Тебя не было несколько недель, за которые ты не написала нам ни одного письма, и теперь ты приезжаешь с деньгами, с двумя учителями. В чем дело, мы тебя не устраиваем? Слишком необразованные?
   Она отвернулась, избегая его испепеляющего взгляда. Разъяренный, он взял ее за плечи и повернул к себе лицом. Мюйрин грубо сбросила его руки И отступила на шаг:
   – Уберите руки, черт бы вас подрал!
   Локлейн ошеломленно смотрел на нее. Слова, которые он так долго боялся услышать, теперь прозвучали как смертный приговор.
   – Прошу прощения, миссис Колдвелл, – сказал он как мож­но более твердым тоном. – Этого больше не повторится.
   Повернувшись на каблуках, он вышел из конторы.
   – Нет, Локлейн, подожди! – Мюйрин попыталась задержать его и все объяснить, но он продолжал уходить, пока оконча­тельно не скрылся из виду.
   Мюйрин вздохнула и решила отпустить его. В конце концов, на ферме была уйма работы, да, по правде говоря, она и не мог­ла толком ничего объяснить. Лучше ему было не знать.
   К тому же было бы гораздо лучше стереть все из памяти, чем столкнуться с тем, с чем пришлось столкнуться ей с того роко­вого дня, когда они с Августином обменялись клятвами. Две поездки в Дублин были испытанием ее характера. Она жестко судила себя, обнаружив, что недостаточно сильная.
   Она хотела исправить то, что случилось, превратить приоб­ретенный ею горький опыт в позитивную силу. Еще будет до­статочно времени, чтобы уладить недоразумение с Локлейном, когда она почувствует готовность к этому.
   А пока в Барнакилле у нее было более чем достаточно дел. К примеру, стрижка овец в начале мая прошла довольно успеш­но. Но оставались проблемы в стирке, покраске, прочесывании шерсти, прядении и так далее. В конце концов ей удалось найти опытных ткачих и вязальщиц, и те пополняли гардероб рабочих разнообразными носками, чулками, шарфами и шалями.
   В швейном кружке Мюйрин тоже шили платья из шерсти, которую овцы давали медленно, но верно. Сначала Мюйрин не верила, что шерсть можно красить, но благодаря ее знанию лишайников, мхов и других растений, с помощью которых мож­но получить нужный цвет, некоторые вещи действительно при­обретали очень симпатичный вид.
   – Знаете что, мы скоро сможем продавать излишки одеж­ды, – оптимистично сказала она Шерон. – Ну, когда у нас бу­дет достаточно вещей на зиму.
   В поместье все заметили, что Мюйрин перестала улыбаться, разве что когда играла с Тэйджем, что бывало нечасто. Щенок преданно бродил повсюду за ней по пятам. Он бодро шагал на своих длинных лапах, когда Мюйрин неугомонно ходила от здания к зданию. Он устраивался у нее на коленях, когда она отдыхала, сидя на стуле, но случалось это редко.
   – Почему она так тяжело работает? Что с ней случилось? – спросила Циара у Локлейна поздно вечером, услышав знакомый легкий скрежет, гравия, когда Мюйрин проходила мимо их дома.
   Локлейн остановился, выжидающе прислушиваясь в надеж­де, что она зайдет его повидать. Когда звук удаляющихся шагов постепенно стих, он печально ответил:
   – Мы с ней не разговаривали с тех пор, как она вернулась из Дублина. Я понятия не имею, что с ней творилось все это время.
   Циара мрачно посмотрела на него:
   – Ну что ж, может, это и к лучшему. Это убережет тебя от еще больших разочарований в будущем, если все закончится сейчас.
   – Это я меньше всего хотел бы услышать, – отрезал он. Он выскочил из дома и направился в противоположную от Мюйрин сторону. Он знал, что, если встретится с ней по до­роге под пьянящим лунным светом, все закончится тем, что он окажется в дураках.
   День за днем Мюйрин прилежно вела учет, подсчитывая, кто сколько часов работал и сколько должна семья в качестве ренты и платы за питание. Она с самого начала решила, что рабочие не должны считать себя слугами, и не хотела показывать, что с ее стороны это великая милость, тем более в тот момент, когда у нее было такое отчаянное финансовое положение, приходилось вы­купать закладную и нести еще столько разных растрат. Некото­рые работали в две и в три смены, пытаясь выплатить свои долги, и Мюйрин молилась, чтобы у них все получилось.
   Ее зять Нил продолжал поддерживать ее, покупая все больше лесоматериалов, которые они заготавливали в лесах, приобретенных у полковника и Малколма Стивенса. Расчистить лес под пашню было не так-то просто, но она хотела добиться этого, чтобы сохранить твердую древесину для плотничества Локлей­на и чтобы объединить старые и новые участки поместья. Когда деревья были вырублены, а пеньки выкорчеваны, высвободилось больше земли под пастбища, и можно было увеличить стада, а уже имеющиеся пастбища использовать под поля.
   Когда наступил июль, она повеселела, довольная ходом дел в поместье, и почувствовала облегчение, убедившись, что все делает правильно после всего того ужаса, который пережила в мае в Дублине.
   Единственное, что ее сейчас беспокоило, это отношения с Локлейном, который все так же избегал ее и никогда не оставался с ней наедине с того момента, когда они так резко обменялись словами в коротком неприятном диалоге. Она отчаянно скуча­ла по нему, но он оставался таким же сдержанным, как и все жители Барнакиллы. Она уже начала бояться, что испортит их отношения или понесет наказание за то, что сделала, даже зная, что это к лучшему.
   Локлейн сразу же решил, что между ними все кончено. Он был уверен, что поездка в Дублин стала началом ее депрессии, потому что она затосковала по своей прежней жизни.
   Его предположения были недалеки от истины, но Мюйрин представить не могла, о чем он думал. Она невнятно пыталась объяснить ему свое поведение, ничего не раскрывая. Она осо­знавала, что, возможно, когда-нибудь он узнает всю правду, если порасспросит Эмму и Сэма и те очень подробно расскажут о ее прошлом, но сейчас они выполняли ее указания и молчали, занимаясь своим делом и не вступая ни с кем в контакты, за исключением общения за едой.
   Однажды вечером в конце июля Мюйрин отправилась по­видаться с Локлейном в мастерскую и с облегчением обнару­жила, что он там.
   – Прошу вас, Локлейн, нам нужно поговорить спокойно, без раздражения и ссор, – быстро сказала она, увидев, что он со­бирается уйти.
   Он хотел ответить, что занят, но более шести недель этой безысходности оказались слишком долгими. Она была ему не­обходима. Он молился только, чтобы она сказала ему что-то, что он будет рад услышать.
   Он положил инструменты.
   – Хорошо.
   Она пошла впереди него по направлению к своей конторе. Когда они вошли, она налила по рюмке отвратительного лике­ра, который всегда пил Августин. Локлейн заметил, что у нее трясутся руки, но ничего не сказал, терпеливо ожидая, когда она начнет.
   – Я хотела поговорить с вами о том, как, вернувшись домой, я нагрубила вам. Все дело в том, что вы резко схватили меня и сделали больно. Я вдруг почувствовала себя беспомощной. Я знаю, что вы не хотели причинить мне боль, и я поступила необдуманно.
   – Что-то еще? – мягко подтолкнул ее к продолжению Ло­клейн.
   Она подошла и села рядом с ним.
   – Когда я уехала отсюда, ко мне вернулись страшные сны. Думаю, это из-за того, что я вернулась в Дублин и меня пресле­довали ужасные ассоциации, связанные со смертью Августина. Надеюсь, вы понимаете, что я просто теряла рассудок. Простите, если я вас расстроила или оттолкнула. Ведь с января столько всего произошло. Я старалась, чтобы все как-то наладилось, строила планы на будущее. Я-то ведь не привыкла ко всему этому. До приезда сюда я вела спокойную, обеспеченную жизнь. Я знаю, что это не оправдывает моих поступков, но прошу вас, постарайтесь быть терпеливым к глупой девчонке и простить меня… Я скучала по тебе, Локлейн. Я хочу, чтобы мы попытались все восстановить, чтобы между нами все было так же, как до моего отъезда. Может быть, неправильно, что я хочу тебя, что я так сильно полагаюсь на тебя, но я больше не могу справлять­ся со всем сама. Я больше не хочу делать все сама, Локлейн.
   При этих словах Локлейн раскрыл объятия, и она бросилась к нему и крепко обняла. Он успокаивающе гладил ее по спине, но сразу как-то не находил слов. Он серьезно опасался, стоит ли возвращать все на круги своя, не только потому, что она, несомненно, раскаивалась, а потому, что она все еще страшно переживала из-за смерти Августина.
   – Если ты действительно этого хочешь, Мюйрин, мы, конеч­но, можем попытаться вернуть то, что между нами было. Но как ты сама сказала, ты еще очень молода. Однако это не порок. Ты справилась гораздо лучше, чем многие люди вдвое, а то и втрое старше тебя. Но ведь у тебя впереди целая жизнь. Я на­много старше тебя, Мюйрин. Ты можешь когда-нибудь пере­думать. Учитывая, сколько всего произошло, думаю, тебе сна­чала нужно серьезно все обдумать. Ты же сама сказала, еще в начале января, что хочешь быть сильной. С тех пор я был рядом с тобой. Но может случиться, что когда-нибудь ты ре­шишь, что я тебе больше не нужен.
   – Ты действительно нужен мне, Локлейн. Это правда, – сквозь слезы проговорила Мюйрин.
   – Нет, Мюйрин, это не совсем так. Ты одна поехала в Дублин и справилась. Я уверен, это было нелегко, но ты сделала все сама. Ты сильная, Мюйрин, но тебе не нужно все время быть сильной. Ты так много работала в течение последних нескольких недель. Позволь мне взять часть твоих дел на себя. А если все-таки при­дет время, когда я буду больше тебе не нужен, я пойму.
   Мюйрин устало опустилась в кресло, окончательно подавлен­ная тем, что он совершенно не допускал их совместного буду­щего. Она молча сидела, чувствуя себя совершенно разбитой.
   Наконец он смягчился.
   – Ну пожалуйста, дорогая, я не могу видеть тебя такой из­нуренной и бледной. Это не ты.
   Мягко взяв за руку, он помог ей подняться со стула и отвел; в комнату. Он уговорил ее лечь в постель, а сам сел на край кровати.
   Он нежно взял ее руку в свою и проговорил:
   – Где та девушка, что управляла коляской и четверкой лошадей и играла со мной в снежки в Дублине или лазила с Тэйджем по деревьям?
   Он потянулся к щенку и ласково потрепал его за холку, а тот улегся в ногах своей хозяйки.
   Мюйрин лежала молча. В глубине души она была разочаро­вана. Хотя вряд ли ожидала от Локлейна каких-то объяснений в любви.
   Не получив ответа, Локлейн стал подниматься с кровати. Мюйрин тут же протянула руку и вцепилась в него.
   – Пожалуйста, не уходи. Мы же еще не закончили разговор. Ты еще не сказал, что прощаешь меня.
   Локлейн горько рассмеялся.
   – Мне нечего прощать. Правда. Ведь сердцу не прикажешь, разве не так? Прости, что я расстроил тебя. Я не понимал. Я слиш­ком давил на тебя. Но ты не моя собственность, дорогая, так же, как и я – не твоя. Признаюсь, я не всегда согласен с твоими решениями насчет школы, полей, торговли. Но я хочу, чтобы у тебя были собственные суждения и идеи, свои эмоции и чув­ства, даже когда я обнимаю тебя так крепко, как сейчас, – он поцеловал ее в лоб. – Иногда заботиться – значит знать, когда нужно отпустить.
   Мюйрин посмотрела в его серые стальные глаза и не увиде­ла и следа той искорки, что когда-то мерцала в них. Локлейн почти потерял надежду. Ему было тяжело осознать, что Мюй­рин действительно хочет снова быть с ним. Даже если и так, как долго это продлится?
   Он больше не знал, о чем она думает. А знал ли раньше? Было столько укромных уголков ее души, в которые он еще не проник из страха потерять ее, как когда-то потерял Тару. Теперь же он просто чувствовал себя одиноким и измученным, к тому же неуверенным в том, что способен сделать ее по-настоящему счастливой.
   Он подтянул одеяла к ее подбородку и подвинулся, чтобы задуть свечи.
   – Ты уже уходишь? – спросила она с откровенным разо­чарованием в голосе. – У нас же не было возможности обо всем поговорить.
   Локлейн покачал головой.
   – Мы ведь не должны решить все прямо сейчас, правда? Мне надо вернуться к работе, и к тому же, похоже, ты устала, Мюйрин.
   – Не уходи, – сквозь слезы попросила Мюйрин. Локлейн не видел, чтобы она плакала, с тех самых пор, когда овдовела.
   Он заметно изменился в лице и предложил:
   – Я посижу с тобой, пока ты не заснешь, хорошо? Мюйрин погладила его по щеке и потянулась, чтобы страст­но поцеловать его в губы.
   Несмотря на отчаянные усилия держаться от нее подальше, Локлейн не мог устоять против ее пылкого поцелуя. Скоро он, уже обнаженный, любил ее так нежно, что почти поверил в то, что это сон. Мюйрин вздыхала под ним и стонала, а после дол­гого оргазма вдруг зарыдала.
   Локлейн обеспокоенно спросил, не сделал ли он ей больно, но она покачала головой и в конце концов уснула в его объ­ятиях.
   Он не мог заснуть, лежа рядом с ней, а она свернулась рядом, как котенок. Время плыло час за часом, а его дурные предчув­ствия все росли.
   Наконец, когда ранний утренний свет пробился сквозь што­ры, он освободился из ее объятий, оделся и молча вышел.
   В течение нескольких следующих дней Локлейн видел, что возобновление их отношений, похоже, никак не улучшило настро­ения Мюйрин. Не было на ее лице той радости, которую он видел на пляже в Россноулаге и тогда, когда она резвилась, бе­гая по поместью в свой день рождения, а Тэйдж гонялся за ней, весело скача у ее ног.
   Он не сомневался, что возвращение Мюйрин в Шотландию – это лишь вопрос времени. Подозрение подтвердилось, когда июль сменился августом и на горизонте темной тучей замаячил новый кризис для Мюйрин и Барнакиллы.
   Мюйрин молила Бога, чтобы он избавил их от каких бы то ни было катаклизмов, но в начале августа стали просачиваться слухи, что в Европе плохой урожай картофеля из-за необычай­но холодной весны и очень влажного лета.
   Поместье находилось гораздо севернее, и Мюйрин знала, что здесь убирать урожай начнут лишь в конце августа, а карто­фель – до конца октября, и молилась за хорошую погоду. Но густой холодный туман, казалось, поселился над всей страной и сопровождался странным запахом гнилых овощей. Одним серым августовским утром Мюйрин выглянула в окно и вер­нулась в теплые объятия Локлейна.
   – Там явно мрачно, – сонно сказала она, дыша ему в плечо.
   – Может, ты возьмешь выходной для разнообразия? – пред­ложил Локлейн. – И сразу почувствуешь себя гораздо лучше, Мюйрин. С тех пор как ты сюда приехала, вот уже семь месяцев подряд, ты трудишься как раб. Съездила бы в Эннискиллен прогуляться по магазинам или навестила Присциллу с мальчи­ками в Грейндже. Я уверен, они будут рады тебе.
   – Заманчиво, но не могу. У меня сегодня очень много дел. Да и если бы у меня был выходной, я бы целый день провалялась в постели. Не скажу, что я делала так дома. Мне всегда было чем заняться, но я часто сидела в постели и читала, пи­сала письма или еще чем-нибудь занималась. Так что один день в постели пришелся бы мне очень по душе. Но не сегодня.
   – Почему?
   – Потому что я случайно узнала, что у тебя тоже огромный список дел на сегодня.
   Локлейн нахмурился и опустил глаза.
   – Ведь не думал же ты, что я захочу провести целый день в постели одна? – улыбнулась она. – Разве это так весело?
   Локлейн, расслабившись от ее слов, наконец-то улыбнулся и крепко прижал ее к себе.
   Мюйрин поцеловала его в губы и, несмотря на назойливый внутренний голос, подсказывающий ему, что уже день и лич­ное время, которое они могут провести вместе, закончилось, он любил Мюйрин в ярком свете дня, который неожиданно залил комнату, когда лучик солнца пробился сквозь тучи, пока они оба, совершенно изможденные, не раскинулись в постели.
   Поцеловав ее еще раз, он оторвался от Мюйрин и, быстро одевшись, выскочил из комнаты. Он не хотел задерживаться, опасаясь увидеть ее разочарование от того, что это случилось днем, при свете.
   Когда Мюйрин смотрела ему вслед, на ее лице не отразилось и капли сожаления. Она чувствовала, что с каждым днем Ло­клейн любит ее все больше и больше. Но вот как ей рассказать ему обо всем? Тайны, которые она хранила от него, камнем давили ее сердце.
   Может ли она быть уверена, что он ее действительно любит? Конечно, она признательна ему за помощь. Но как знать, что он вообще не начал их отношения ради себя, ради своих друзей и близких? Не использовал ли он ее на самом деле? Все исполь­зуют других, цинично подумала она. Даже я.

Глава 20

   В течение следующих трех месяцев она боролась за спасение урожая картофеля, слух о заболевании которого распростра­нился с ужасающей быстротой и был тут же подхвачен пани­керами. Первые сообщения о заболевании напечатали англий­ские газеты, когда порченый картофель собрали на острове Айлоф-Уайт и в Кенте одиннадцатого августа. Мюйрин узна­ла эту новость несколько дней спустя и обсудила ее с Локлейном однажды вечером, когда они сидели в ее маленькой конторе, а по крыше барабанил дождь.
   – У меня плохое предчувствие в связи с этим, – сказала она, показывая Локлейну газету. – Можешь назвать это мо­ими шотландскими предрассудками, но, думаю, это серьезно. Если эта болезнь поразила лучшие земли в Англии, что тогда будет здесь?
   – Не знаю. Конечно, это может быть локальная беда. Айлоф-Уайт совсем крошечный, а Кент могли изолировать, чтобы предотвратить распространение, ну, например, не выпускать повозки за пределы поля. Может, эта болезнь сюда и не дойдет. В конце концов, это ведь в сотнях миль от нас, за морем, – пы­тался он ее успокоить.
   – Думаю, лучше быть к этому готовым, чем ничего не пред­принимать, а потом придется пережить еще один кризис, когда уже не останется хорошей земли.
   – Что ты предлагаешь?
   Ничего ей не нравится в последнее время, с досадой поду­мал он.
   – Думаю, нам надо купить овса и пшеницы, а еще картофе­ля на семена, репы, моркови и свеклы. Нужно сократить по­требление молока или использовать больше овечьего и козьего молока и заготовить побольше сыра. Понадобится также го­раздо больше рыбы. Зимой ее можно коптить. И я хочу еще раз съездить в Донегол за водорослями. Их можно будет высушить, они очень питательны. Я уже не говорю о мидиях, которые можно будет коптить. А еще давай посмотрим, сможем ли мы недорого купить еще свиней, а мужчины пускай сплавают на острова на озере и поохотятся на диких коз. Они могут поймать несколько самок, а остальных пристрелить. Я слышала, они довольно вкусные. И свиньи, и козы питаются объедками, так что держать их обойдется недорого, если мы будем экономны. А еще давайте построим больше загонов для кроликов и кур. Я хочу, чтобы на охоту пошли лучшие охотники, когда начнет­ся сезон. И не помешало бы достать еще цыплят, гусей и уток.
   – А мы не можем просто подождать, пока приплывет «Ан­дромеда»?
   – Нет. Она не приплывет сюда еще несколько недель. Если люди запаникуют, цены подскочат.
   – А за что мы все это купим? Я думал, мы ограничены в сред­ствах, пока не поступят деньги в конце месяца.
   – У меня еще осталось немного от продажи дома в Дублине. У нас есть рулоны шерстяной ткани, из которых я собиралась сшить мужскую и женскую одежду на зиму. Теперь я думаю, что продам их и куплю фланель и немного тяжелого хлопка и посмотрю, сколько денег останется у меня после этого.
   Наконец Локлейн сдался.
   – Хорошо, я куплю все, что ты перечислила, но все же ду­маю, что ты пессимистично настроена.
   – Я знаю, Локлейн, извини. Но с тех самых пор, ну, за последние восемь месяцев, каждый раз, как я начинаю видеть свет в конце тоннеля, что-то обязательно омрачает наше и без того нелегкое положение.
   Локлейн притянул ее к себе и нежно поцеловал, убирая с ее виска выбившуюся прядь волос.
   – Я верю, что ты права, и сделаю все, как скажешь, дорогая. Но будем надеяться, что это лишь в твоем больном воображении.
   Он знал, что она не спит так хорошо, как спала до отъезда в Дублин. И хотя она ничего не говорила о своих кошмарах, даже когда он требовал, чтобы она с ним поделилась, они были достаточно ужасны, чтобы заставить ее кричать во сне и про­сыпаться.
   – А если это не воображение? – тихо спросила она, глядя на него.
   Локлейн прижал ее к себе, положив подбородок ей на макушку.
   – Тогда да поможет нам Господь.
   Пятнадцатого октября, в особенно дождливый осенний день» Мюйрин почувствовала, что больше не может выносить эту неопределенность. Собрав всех мужчин у картофельных грядок, от которых, как она заметила, начало распространяться злово­ние, она приказала им копать.
   Когда были выкопаны первые клубни, она с облегчением покосилась на Локлейна. Хотя картофель был довольно мелкий, он, кажется, вполне годился в пищу.
   – Слава Богу! – вздохнула она, обнимая его, не думая о том, что их кто-то видит.
   Локлейн похлопал ее по плечу и снова принялся копать.
   Спустя три дня, когда женщины готовили на кухне обед, вдруг поднялся сильный шум, и Мюйрин тотчас прибежала сюда, бросив свои дела.