Страница:
– Еще вчера они были годные, а теперь смотрите! – кричала Шерон.
– Патрик, Марк, сейчас же запрягайте двух коней и езжайте в Эннискиллен. Возьмите все деньги, какие есть в моем сейфе. Купите на них как можно больше риса и кукурузы, скорее! – приказала Мюйрин, глядя на черную гниющую массу, просачивающуюся из плетеной корзины на пол.
Локлейн прибежал немного позже, когда, проходя по поместью, услышал визги и вопли. Он сразу не понял, почему все стоят как окаменевшие.
Мюйрин молча показала ему расползающуюся массу, а Локлейн все еще непонимающе таращился на нее.
– Что, черт возьми, это такое? – изумился он.
– Наша картошка.
– О нет, Господи, нет! – Локлейн провел рукой по волосам, в ужасе глядя на то, как все, о чем он мечтал, идет прахом.
Мюйрин покачала головой, выпрямилась и властно окинула комнату взглядом.
– Ладно, а теперь все – на картофельную плантацию, сейчас же! Мужчины будут копать, а женщины – складывать картофель в корзины. И достаньте все ножи, хорошо, Брона? Шерон, освободите все кастрюли, имеющиеся в доме, все лохани для стирки. Нужно выкопать весь картофель и разрезать каждый пополам. Всю хорошую картошку мы сразу же сварим. Надеюсь, ею можно будет питаться несколько дней. Бог знает, что с ней будет, если мы оставим ее в земле. Всю остальную складывайте в лохани для стирки. Мы сварим ее и получим крахмал, который можно будет продать в Эннискиллене.
Все продолжали стоять, молча уставившись в пол, пока Мюйрин не прикрикнула нетерпеливо:
– Давайте же, не стойте! Нельзя терять ни минуты! Мюйрин потянулась за ножом, стремительно вышла из кухни и отправилась выполнять эту невеселую работу. Первую лопату она подняла сама – ее чуть не стошнило от ужасного запаха – и стала протыкать картофель ножом. Через некоторое время к ней присоединился Локлейн и, не сказав ни слова, взял в руки лопату.
Вскоре подошли и остальные и стали копать картофель, резать, складывать в корзины и относить на кухню. Спасти удалось лишь восьмую часть урожая, но даже Мюйрин не была уверена, что эти овощи съедобны.
Она бросила в кипящую воду много соли и попробовала варево.
– Вроде все в порядке, но главное – не переварить. Нужно будет ее кипятить каждый раз, пока мы ее не доедим. Сейчас каждый получит по одной порции, но не больше. Если этот картофель уже заражен, не хватало нам еще и отравиться.
Локлейн согласился с Мюйрин и наблюдал за тем, как подают обед. Это был тоскливый обед, все ели молча и торопливо, зная, что нужно поскорее возвращаться к невеселой работе.
Когда почти все ушли, она сказала Локлейну:
– Мы жалуемся, что та небольшая часть, которую нам удалось спасти, будет выдаваться по порциям в похлебке. А ведь следует благодарить Бога, что хоть что-то удалось спасти. Надеюсь, что мы приготовили достаточно про запас и что удастся отложить еще. А иначе нам предстоит очень нелегкая зима.
Мюйрин пошла в кладовые, чтобы посмотреть, чем они располагают.
– Я знаю, что ты скажешь. Скоро приплывет «Андромеда». Но у них, скорее всего, та же беда. И кроме того, скоро они прекратят плавать, ведь начнется зима. Хорошо, если они сделают еще один рейс. Думаю, не стоит быть уверенными в том, что они помогут нам и в этом году. Да еще и бури участились в последнее время. Так что пора думать, как теперь выходить из положения. Если выдавать еду по порциям, как сейчас, как долго мы протянем?
Локлейн достал маленькую карманную записную книжку и стал быстро записывать какие-то цифры. «У нас еще есть лук, свекла и редька. Если у нас будет овес, рис и кукуруза…»
– Нам нужно позаботиться о молоке и о яйцах. И хоть я выплатила все долги по закладной и даже немного больше, нам все еще нужно выплачивать часть суммы каждый месяц. Перед каким же ужасным выбором я поставлена! Если мы будем есть, то потеряем Барнакиллу. Если же сохраним Барнакиллу, всем придется голодать.
– Я не знаю, что тебе ответить, Мюйрин, – прошептал Локлейн, пытаясь побороть подкатывающую к горлу тошноту.
Это конец, сомнений нет. Любая здравомыслящая женщина смотала бы удочки и сбежала. Мюйрин здесь больше ничего не держало. Все это был просто сон. Он солгал ей, заманил ее сюда, заставил поверить, что сможет вернуть Барнакилле ее былую славу и те безоблачные дни, которые он помнил еще с детства.
Его безумие, амбициозность и желание обладать любимой женщиной привело к тому, что все оказались ни с чем, думал он.
Мюйрин прочла по его лицу, что он испытывает сейчас, и молча обняла, черпая в нем силу, а он возвышался над ней, обняв так, словно больше никогда не отпустит.
Но он обязан был ее отпустить. Не мог же он позволить ей голодать. Он вспомнил все, что слышал от сестры об ужасных событиях тысяча восемьсот сорок первого года. Было немыслимо подвергать подобным испытаниям Мюйрин.
– По крайней мере, ты попыталась что-то предпринять. Мы купили продуктов про запас, – мягко проговорил он, отчаянно пытаясь уверить себя и ее, что у них все получится.
– Пожалуйста, Локлейн, не надо. Ничего не говори сейчас. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня, любил меня, – простонала она, пытаясь забыть о кошмаре с черной картошкой.
– Но сюда в любой момент могут зайти Шерон и Брона, – он удивленно посмотрел на нее.
– И это будет ужасно, да? Что кто-то увидит нас, подумает, что мы вместе? – отрезала она.
– Но твоя репутация!..
– Не лги! Дело совсем не в этом! – бросила она упрек. – Я видела, как ты на меня смотрел, когда я обняла тебя. Ты меня стыдишься. И я не могу тебя винить. Я ведь просто неудачница, не правда ли?
Локлейн смотрел на нее в полном недоумении.
– Как ты можешь так говорить после всего, чего достигла! – взорвался он. – Ты сделала все возможное, чтобы восстановить Барнакиллу, чтобы помочь этим людям, да что там, ты просто творила чудеса! Ты не Бог. И я тоже. Думаешь, если бы я им был, я позволил бы, чтобы все это случилось? Как ты думаешь, что я чувствую, когда вижу, какие ты приносишь жертвы, как страдаешь и работаешь как рабыня день и ночь, отказывая себе даже в сне, если только я не приду и не отвлеку тебя на несколько часов бездумного забвения?
Мюйрин судорожно вздохнула.
– Так вот что ты думаешь? – воскликнула она, чувствуя отвращение.
– Прости, мне не следовало этого говорить, – он потянулся к ней.
Она стремительно вышла из кладовой и направилась в контору.
Локлейн выбежал за ней, умоляюще выкрикивая:
– Я не хотел!
Мюйрин села на стул совершенно разбитая и подперла голову руками. Она могла бы стерпеть что угодно, но слова Локлейна – этого она уже не могла вынести.
– Ну, пожалуйста, Мюйрин, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я просто злюсь на себя за то, что ничем не могу помочь, – твердил он, беспокойно вышагивая по комнате.
Наконец она подняла взгляд.
– Тогда зачем ты назвал время, которое мы проводим вместе, бездумным забвением? Я просила тебя быть честным со мной, когда приехала в январе. Теперь мне трудно считать тебя таковым.
– Ну хорошо, Мюйрин, ты хочешь правды, так получи ее. Когда я с тобой, я никогда не знаю, на каком я свете, не знаю, что ты собираешься делать дальше. То ты теплая и любящая, а в следующий миг все обрываешь и не подпускаешь меня к себе несколько недель. Ты никогда не говоришь со мной о том, что на самом деле важно, – о смерти Августина, о поездке в Дублин. А тут еще, кроме постоянных разгадок того, что творится в твоей душе, приходится изо дня в день переживать одну беду за другой. Так вот, если ты хочешь правды, она простая и ясная. Я в панике. Я все время боюсь. Я уверен, что однажды проснусь и окажусь в страшной реальности, к которой пришел сам, и больше ничего не смогу в ней контролировать. Что же дальше? – Она смотрела на него с болью и сочувствием. – Я хочу, чтобы всем было хорошо, но не нахожу выхода. Мы с тобой буквально рука об руку шли день за днем и ночь за ночью, никогда не зная, что ожидает нас за поворотом и будет ли у нас кусок хлеба в следующий раз. Я чувствую, что разочаровал тебя. Я не должен был привозить тебя сюда. Одна часть меня говорит мне, что мы преодолеем все невзгоды, если будем вместе. Другая же часть кричит, что нужно остановиться сейчас, разойтись, пока не поздно, – признался он. Он глубоко вздохнул. – Но если мы это сделаем, то оставим в беде всех этих людей. А этого я тоже не могу допустить. Да, это ты предложила взять их к себе от полковника Лоури и мистера Коула, но моя обязанность как управляющего разделить эту ношу с тобой. Думаю, что мы оба выдохлись. Может быть, пришел твой час продать Барнакиллу и уехать домой.
– И ты можешь говорить об этом совершенно серьезно после всего, что мы пережили? – ошеломленно спросила она.
И хотя он знал, что лжет, он продолжал, не позволяя себе признаться, что любит ее. Продолжал, потому что собрался убедить ее поехать домой, прежде чем она окончательно потерпит крах.
– Я не могу доверять ни себе, ни тебе, Мюйрин. Прости. В тебе как будто живут два разных человека – один жесткий и практичный, а другой – мягкий, теплый и податливый. Я чувствую, что мы не исчерпали себя как любовники, потому что я боялся. Я цеплялся за тебя, как утопающий за плывущие обломки. Я ухватился за тебя, пытаясь остановить кружащийся в водовороте мир, в надежде остаться на плаву. Прости, если это будет означать, что я тебя использовал. Возможно, ты тоже меня зачем-то использовала. Но ты-то знаешь, что когда-нибудь это закончится. Счастье, что ты уже не ребенок. То, как я вел себя с тобой, было неправильно, но я не мог иначе. Я знаю, это не оправдание, как и если я скажу, что для того, чтобы чувствовать себя в здравом уме, мне нужно было освобождение, которое я нашел в тебе. Однако у меня есть какая-то совесть, какое-то достоинство. Все кончено. Я больше не могу быть таким эгоистом. Тем более после всего, что ты пыталась для всех нас сделать.
– Что ты хочешь этим сказать? Что ты покидаешь Барнакиллу? Что ты бросаешь меня? – сквозь слезы спросила Мюйрин.
– Я хочу сказать, для твоей же пользы, Мюйрин, все кончено. Продавай эту старую груду булыжников и уезжай. Просто уезжай!
Мюйрин поразили эти слова. Конечно, урожай картофеля пропал, но как он смел подумать, что она так легко сдастся? Злость закипала в ней, и неожиданно проявилась беспощадность, о которой она его предупреждала.
Она поднялась со стула и встала перед ним.
– Простите, мистер Роше, но я вовсе не согласна с вашими прогнозами. Не уродился только картофель. В остальном же мы держимся. Я не сдамся, даже силам природы. Я отказываюсь отдавать Барнакиллу без боя. Я говорила вам, что сделаю все, лишь бы сохранить ее. Вам не известна и половина того, что я сделала, чтобы обеспечить всем нам крышу над головой! – сказала она, и непролитые слезы блеснули в ее глазах. – Вы дали мне обещание, еще когда я нанимала вас в январе, и я настаиваю, чтобы вы его сдержали. С тех пор мы каждый день работали рука об руку. И я не намерена позволить вам нарушить это обещание. Вы поклялись, что никогда не оставите меня, пока нужны мне. Я напоминаю вам о вашем обещании – нет, настаиваю, чтобы вы сдержали слово.
Локлейн угрюмо взглянул на нее и отвернулся к огню, чтобы скрыть выражение лица.
– Да, я обещал вам это, Мюйрин. Но я думал, мы говорим о том, что пойдет вам на пользу. Остаться здесь, в Барнакилле, не может быть хорошо для вас. Если мы останемся любовниками, вам тоже не будет хорошо. В конце концов вы просто устанете от меня, почувствуете раздражение, ведь я ваш наемный работник.
– Я полагала, вы меня лучше знаете! – Ее захлестнула обида за то, что он недостаточно верит в ее любовь к нему. – Так в этом и есть моя выгода. Это мой дом, и никто, ничто не заставит меня покинуть его! – Затем ее голос смягчился, и она окинула его долгим взглядом. – Пожалуйста, Локлейн, ну пожалуйста, не бросай меня сейчас.
Локлейн принялся утешать ее, а когда она начала мучительно всхлипывать, крепко прижал к себе и отвел в спальню.
Он сел у изголовья кровати и мягко поцеловал ее в висок, когда она положила голову ему на грудь.
– Отдыхай, дорогая. Сегодня был очень тяжелый день для всех нас. Пожалуйста, успокойся. Нет никакой необходимости решать все прямо сейчас.
Локлейн старался, чтобы его прикосновения оставались легкими и успокаивающими, но пока она рыдала у него на груди, он перевернул ее на спину и начал целовать места, куда стекали ее слезинки. Скоро ее всхлипывания стихли и она начала мягко постанывать.
Время остановилось для них двоих, когда он снимал с нее одежду и поглаживал ее, пока не почувствовал, что она дрожит. Затем он ощутил ее нежные и страстные движения и наконец, не в силах больше сдерживаться, снял с себя брюки. Она достигла высшей точки наслаждения, едва они успели слиться в одно целое, и их страсть была такой жаркой и непреодолимой, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела.
Несмотря на настойчивые попытки заставить Мюйрин принять его предложение, он знал, что не перенесет, если она с ним согласится. Как он мог от всего этого отказаться? Ведь это все равно что перестать дышать. Он желал Мюйрин так сильно, что едва сдерживался, когда находился рядом с ней.
Она думает, что он ее стыдится? Но это же абсурд. Он очень хотел сказать ей, что любит ее. Только страх, что она посмеется над ним или расценит его признание как попытку убедить ее остаться, даже если это совсем не в ее интересах, удерживал его от этого.
Локлейн резко перевернулся на спину и глубоко вздохнул. Мюйрин прижалась к нему, целуя в губы, и прислонилась щекой к его щеке.
– Ну пожалуйста, Локлейн, давай больше не будем спорить. Я так устала, – призналась она.
– Я знаю, любовь моя, я знаю. Я тоже устал, – вздохнул он, крепко прижимая ее к себе.
– Ты ведь меня не бросишь, правда? – осторожно спросила она.
– Нет, никогда. Я дал тебе слово, Мюйрин. Пусть даже я и наговорил много глупостей в свое время, я не собираюсь забирать свои слова обратно, – твердо сказал он и почувствовал, будто камень свалился у него с плеч.
Теперь она хотела его. Это было очевидно из ее поцелуев, из того, как она открывалась ему, словно утренняя глория, что ищет солнечного тепла.
Наслаждайся этим, пока оно есть, Локлейн, посоветовал он сам себе. И больше никаких переживаний о будущем. Есть только «здесь» и «сейчас».
Мюйрин покрепче прижалась к нему и молилась только об одном: сделай так, чтобы всего один день он любил ее так, как любит его она. И при чем здесь ее происхождение, разве оно может стать для них непреодолимым препятствием? Ей было все равно, что скажут люди. Ей просто хотелось быть с любимым человеком.
Локлейн советовал ей ехать домой, но она знала: это лишь потому, что он за нее волновался. Конечно, это значит, что он, по крайней мере, беспокоится за нее, разве не так? Этой ночью они хорошенько отдохнут, а утром вместе встретят будущее. r Локлейн сонно закрыл глаза и поклялся, что перестанет сравнивать Мюйрин с Тарой. Мюйрин не сбежит. Она никогда ни от чего не сбегала. Они совсем разные, эти две женщины, напомнил он себе, и начал думать о прекрасной девушке с аметистовыми глазами и волосами цвета воронова крыла, которая свернулась в шелковый кокон тепла и нежности, которой он никогда раньше не ведал.
Глава 21
– Патрик, Марк, сейчас же запрягайте двух коней и езжайте в Эннискиллен. Возьмите все деньги, какие есть в моем сейфе. Купите на них как можно больше риса и кукурузы, скорее! – приказала Мюйрин, глядя на черную гниющую массу, просачивающуюся из плетеной корзины на пол.
Локлейн прибежал немного позже, когда, проходя по поместью, услышал визги и вопли. Он сразу не понял, почему все стоят как окаменевшие.
Мюйрин молча показала ему расползающуюся массу, а Локлейн все еще непонимающе таращился на нее.
– Что, черт возьми, это такое? – изумился он.
– Наша картошка.
– О нет, Господи, нет! – Локлейн провел рукой по волосам, в ужасе глядя на то, как все, о чем он мечтал, идет прахом.
Мюйрин покачала головой, выпрямилась и властно окинула комнату взглядом.
– Ладно, а теперь все – на картофельную плантацию, сейчас же! Мужчины будут копать, а женщины – складывать картофель в корзины. И достаньте все ножи, хорошо, Брона? Шерон, освободите все кастрюли, имеющиеся в доме, все лохани для стирки. Нужно выкопать весь картофель и разрезать каждый пополам. Всю хорошую картошку мы сразу же сварим. Надеюсь, ею можно будет питаться несколько дней. Бог знает, что с ней будет, если мы оставим ее в земле. Всю остальную складывайте в лохани для стирки. Мы сварим ее и получим крахмал, который можно будет продать в Эннискиллене.
Все продолжали стоять, молча уставившись в пол, пока Мюйрин не прикрикнула нетерпеливо:
– Давайте же, не стойте! Нельзя терять ни минуты! Мюйрин потянулась за ножом, стремительно вышла из кухни и отправилась выполнять эту невеселую работу. Первую лопату она подняла сама – ее чуть не стошнило от ужасного запаха – и стала протыкать картофель ножом. Через некоторое время к ней присоединился Локлейн и, не сказав ни слова, взял в руки лопату.
Вскоре подошли и остальные и стали копать картофель, резать, складывать в корзины и относить на кухню. Спасти удалось лишь восьмую часть урожая, но даже Мюйрин не была уверена, что эти овощи съедобны.
Она бросила в кипящую воду много соли и попробовала варево.
– Вроде все в порядке, но главное – не переварить. Нужно будет ее кипятить каждый раз, пока мы ее не доедим. Сейчас каждый получит по одной порции, но не больше. Если этот картофель уже заражен, не хватало нам еще и отравиться.
Локлейн согласился с Мюйрин и наблюдал за тем, как подают обед. Это был тоскливый обед, все ели молча и торопливо, зная, что нужно поскорее возвращаться к невеселой работе.
Когда почти все ушли, она сказала Локлейну:
– Мы жалуемся, что та небольшая часть, которую нам удалось спасти, будет выдаваться по порциям в похлебке. А ведь следует благодарить Бога, что хоть что-то удалось спасти. Надеюсь, что мы приготовили достаточно про запас и что удастся отложить еще. А иначе нам предстоит очень нелегкая зима.
Мюйрин пошла в кладовые, чтобы посмотреть, чем они располагают.
– Я знаю, что ты скажешь. Скоро приплывет «Андромеда». Но у них, скорее всего, та же беда. И кроме того, скоро они прекратят плавать, ведь начнется зима. Хорошо, если они сделают еще один рейс. Думаю, не стоит быть уверенными в том, что они помогут нам и в этом году. Да еще и бури участились в последнее время. Так что пора думать, как теперь выходить из положения. Если выдавать еду по порциям, как сейчас, как долго мы протянем?
Локлейн достал маленькую карманную записную книжку и стал быстро записывать какие-то цифры. «У нас еще есть лук, свекла и редька. Если у нас будет овес, рис и кукуруза…»
– Нам нужно позаботиться о молоке и о яйцах. И хоть я выплатила все долги по закладной и даже немного больше, нам все еще нужно выплачивать часть суммы каждый месяц. Перед каким же ужасным выбором я поставлена! Если мы будем есть, то потеряем Барнакиллу. Если же сохраним Барнакиллу, всем придется голодать.
– Я не знаю, что тебе ответить, Мюйрин, – прошептал Локлейн, пытаясь побороть подкатывающую к горлу тошноту.
Это конец, сомнений нет. Любая здравомыслящая женщина смотала бы удочки и сбежала. Мюйрин здесь больше ничего не держало. Все это был просто сон. Он солгал ей, заманил ее сюда, заставил поверить, что сможет вернуть Барнакилле ее былую славу и те безоблачные дни, которые он помнил еще с детства.
Его безумие, амбициозность и желание обладать любимой женщиной привело к тому, что все оказались ни с чем, думал он.
Мюйрин прочла по его лицу, что он испытывает сейчас, и молча обняла, черпая в нем силу, а он возвышался над ней, обняв так, словно больше никогда не отпустит.
Но он обязан был ее отпустить. Не мог же он позволить ей голодать. Он вспомнил все, что слышал от сестры об ужасных событиях тысяча восемьсот сорок первого года. Было немыслимо подвергать подобным испытаниям Мюйрин.
– По крайней мере, ты попыталась что-то предпринять. Мы купили продуктов про запас, – мягко проговорил он, отчаянно пытаясь уверить себя и ее, что у них все получится.
– Пожалуйста, Локлейн, не надо. Ничего не говори сейчас. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня, любил меня, – простонала она, пытаясь забыть о кошмаре с черной картошкой.
– Но сюда в любой момент могут зайти Шерон и Брона, – он удивленно посмотрел на нее.
– И это будет ужасно, да? Что кто-то увидит нас, подумает, что мы вместе? – отрезала она.
– Но твоя репутация!..
– Не лги! Дело совсем не в этом! – бросила она упрек. – Я видела, как ты на меня смотрел, когда я обняла тебя. Ты меня стыдишься. И я не могу тебя винить. Я ведь просто неудачница, не правда ли?
Локлейн смотрел на нее в полном недоумении.
– Как ты можешь так говорить после всего, чего достигла! – взорвался он. – Ты сделала все возможное, чтобы восстановить Барнакиллу, чтобы помочь этим людям, да что там, ты просто творила чудеса! Ты не Бог. И я тоже. Думаешь, если бы я им был, я позволил бы, чтобы все это случилось? Как ты думаешь, что я чувствую, когда вижу, какие ты приносишь жертвы, как страдаешь и работаешь как рабыня день и ночь, отказывая себе даже в сне, если только я не приду и не отвлеку тебя на несколько часов бездумного забвения?
Мюйрин судорожно вздохнула.
– Так вот что ты думаешь? – воскликнула она, чувствуя отвращение.
– Прости, мне не следовало этого говорить, – он потянулся к ней.
Она стремительно вышла из кладовой и направилась в контору.
Локлейн выбежал за ней, умоляюще выкрикивая:
– Я не хотел!
Мюйрин села на стул совершенно разбитая и подперла голову руками. Она могла бы стерпеть что угодно, но слова Локлейна – этого она уже не могла вынести.
– Ну, пожалуйста, Мюйрин, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я просто злюсь на себя за то, что ничем не могу помочь, – твердил он, беспокойно вышагивая по комнате.
Наконец она подняла взгляд.
– Тогда зачем ты назвал время, которое мы проводим вместе, бездумным забвением? Я просила тебя быть честным со мной, когда приехала в январе. Теперь мне трудно считать тебя таковым.
– Ну хорошо, Мюйрин, ты хочешь правды, так получи ее. Когда я с тобой, я никогда не знаю, на каком я свете, не знаю, что ты собираешься делать дальше. То ты теплая и любящая, а в следующий миг все обрываешь и не подпускаешь меня к себе несколько недель. Ты никогда не говоришь со мной о том, что на самом деле важно, – о смерти Августина, о поездке в Дублин. А тут еще, кроме постоянных разгадок того, что творится в твоей душе, приходится изо дня в день переживать одну беду за другой. Так вот, если ты хочешь правды, она простая и ясная. Я в панике. Я все время боюсь. Я уверен, что однажды проснусь и окажусь в страшной реальности, к которой пришел сам, и больше ничего не смогу в ней контролировать. Что же дальше? – Она смотрела на него с болью и сочувствием. – Я хочу, чтобы всем было хорошо, но не нахожу выхода. Мы с тобой буквально рука об руку шли день за днем и ночь за ночью, никогда не зная, что ожидает нас за поворотом и будет ли у нас кусок хлеба в следующий раз. Я чувствую, что разочаровал тебя. Я не должен был привозить тебя сюда. Одна часть меня говорит мне, что мы преодолеем все невзгоды, если будем вместе. Другая же часть кричит, что нужно остановиться сейчас, разойтись, пока не поздно, – признался он. Он глубоко вздохнул. – Но если мы это сделаем, то оставим в беде всех этих людей. А этого я тоже не могу допустить. Да, это ты предложила взять их к себе от полковника Лоури и мистера Коула, но моя обязанность как управляющего разделить эту ношу с тобой. Думаю, что мы оба выдохлись. Может быть, пришел твой час продать Барнакиллу и уехать домой.
– И ты можешь говорить об этом совершенно серьезно после всего, что мы пережили? – ошеломленно спросила она.
И хотя он знал, что лжет, он продолжал, не позволяя себе признаться, что любит ее. Продолжал, потому что собрался убедить ее поехать домой, прежде чем она окончательно потерпит крах.
– Я не могу доверять ни себе, ни тебе, Мюйрин. Прости. В тебе как будто живут два разных человека – один жесткий и практичный, а другой – мягкий, теплый и податливый. Я чувствую, что мы не исчерпали себя как любовники, потому что я боялся. Я цеплялся за тебя, как утопающий за плывущие обломки. Я ухватился за тебя, пытаясь остановить кружащийся в водовороте мир, в надежде остаться на плаву. Прости, если это будет означать, что я тебя использовал. Возможно, ты тоже меня зачем-то использовала. Но ты-то знаешь, что когда-нибудь это закончится. Счастье, что ты уже не ребенок. То, как я вел себя с тобой, было неправильно, но я не мог иначе. Я знаю, это не оправдание, как и если я скажу, что для того, чтобы чувствовать себя в здравом уме, мне нужно было освобождение, которое я нашел в тебе. Однако у меня есть какая-то совесть, какое-то достоинство. Все кончено. Я больше не могу быть таким эгоистом. Тем более после всего, что ты пыталась для всех нас сделать.
– Что ты хочешь этим сказать? Что ты покидаешь Барнакиллу? Что ты бросаешь меня? – сквозь слезы спросила Мюйрин.
– Я хочу сказать, для твоей же пользы, Мюйрин, все кончено. Продавай эту старую груду булыжников и уезжай. Просто уезжай!
Мюйрин поразили эти слова. Конечно, урожай картофеля пропал, но как он смел подумать, что она так легко сдастся? Злость закипала в ней, и неожиданно проявилась беспощадность, о которой она его предупреждала.
Она поднялась со стула и встала перед ним.
– Простите, мистер Роше, но я вовсе не согласна с вашими прогнозами. Не уродился только картофель. В остальном же мы держимся. Я не сдамся, даже силам природы. Я отказываюсь отдавать Барнакиллу без боя. Я говорила вам, что сделаю все, лишь бы сохранить ее. Вам не известна и половина того, что я сделала, чтобы обеспечить всем нам крышу над головой! – сказала она, и непролитые слезы блеснули в ее глазах. – Вы дали мне обещание, еще когда я нанимала вас в январе, и я настаиваю, чтобы вы его сдержали. С тех пор мы каждый день работали рука об руку. И я не намерена позволить вам нарушить это обещание. Вы поклялись, что никогда не оставите меня, пока нужны мне. Я напоминаю вам о вашем обещании – нет, настаиваю, чтобы вы сдержали слово.
Локлейн угрюмо взглянул на нее и отвернулся к огню, чтобы скрыть выражение лица.
– Да, я обещал вам это, Мюйрин. Но я думал, мы говорим о том, что пойдет вам на пользу. Остаться здесь, в Барнакилле, не может быть хорошо для вас. Если мы останемся любовниками, вам тоже не будет хорошо. В конце концов вы просто устанете от меня, почувствуете раздражение, ведь я ваш наемный работник.
– Я полагала, вы меня лучше знаете! – Ее захлестнула обида за то, что он недостаточно верит в ее любовь к нему. – Так в этом и есть моя выгода. Это мой дом, и никто, ничто не заставит меня покинуть его! – Затем ее голос смягчился, и она окинула его долгим взглядом. – Пожалуйста, Локлейн, ну пожалуйста, не бросай меня сейчас.
Локлейн принялся утешать ее, а когда она начала мучительно всхлипывать, крепко прижал к себе и отвел в спальню.
Он сел у изголовья кровати и мягко поцеловал ее в висок, когда она положила голову ему на грудь.
– Отдыхай, дорогая. Сегодня был очень тяжелый день для всех нас. Пожалуйста, успокойся. Нет никакой необходимости решать все прямо сейчас.
Локлейн старался, чтобы его прикосновения оставались легкими и успокаивающими, но пока она рыдала у него на груди, он перевернул ее на спину и начал целовать места, куда стекали ее слезинки. Скоро ее всхлипывания стихли и она начала мягко постанывать.
Время остановилось для них двоих, когда он снимал с нее одежду и поглаживал ее, пока не почувствовал, что она дрожит. Затем он ощутил ее нежные и страстные движения и наконец, не в силах больше сдерживаться, снял с себя брюки. Она достигла высшей точки наслаждения, едва они успели слиться в одно целое, и их страсть была такой жаркой и непреодолимой, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела.
Несмотря на настойчивые попытки заставить Мюйрин принять его предложение, он знал, что не перенесет, если она с ним согласится. Как он мог от всего этого отказаться? Ведь это все равно что перестать дышать. Он желал Мюйрин так сильно, что едва сдерживался, когда находился рядом с ней.
Она думает, что он ее стыдится? Но это же абсурд. Он очень хотел сказать ей, что любит ее. Только страх, что она посмеется над ним или расценит его признание как попытку убедить ее остаться, даже если это совсем не в ее интересах, удерживал его от этого.
Локлейн резко перевернулся на спину и глубоко вздохнул. Мюйрин прижалась к нему, целуя в губы, и прислонилась щекой к его щеке.
– Ну пожалуйста, Локлейн, давай больше не будем спорить. Я так устала, – призналась она.
– Я знаю, любовь моя, я знаю. Я тоже устал, – вздохнул он, крепко прижимая ее к себе.
– Ты ведь меня не бросишь, правда? – осторожно спросила она.
– Нет, никогда. Я дал тебе слово, Мюйрин. Пусть даже я и наговорил много глупостей в свое время, я не собираюсь забирать свои слова обратно, – твердо сказал он и почувствовал, будто камень свалился у него с плеч.
Теперь она хотела его. Это было очевидно из ее поцелуев, из того, как она открывалась ему, словно утренняя глория, что ищет солнечного тепла.
Наслаждайся этим, пока оно есть, Локлейн, посоветовал он сам себе. И больше никаких переживаний о будущем. Есть только «здесь» и «сейчас».
Мюйрин покрепче прижалась к нему и молилась только об одном: сделай так, чтобы всего один день он любил ее так, как любит его она. И при чем здесь ее происхождение, разве оно может стать для них непреодолимым препятствием? Ей было все равно, что скажут люди. Ей просто хотелось быть с любимым человеком.
Локлейн советовал ей ехать домой, но она знала: это лишь потому, что он за нее волновался. Конечно, это значит, что он, по крайней мере, беспокоится за нее, разве не так? Этой ночью они хорошенько отдохнут, а утром вместе встретят будущее. r Локлейн сонно закрыл глаза и поклялся, что перестанет сравнивать Мюйрин с Тарой. Мюйрин не сбежит. Она никогда ни от чего не сбегала. Они совсем разные, эти две женщины, напомнил он себе, и начал думать о прекрасной девушке с аметистовыми глазами и волосами цвета воронова крыла, которая свернулась в шелковый кокон тепла и нежности, которой он никогда раньше не ведал.
Глава 21
Голод свирепствовал в Ирландии, и это была лютая зима для Барнакиллы. Несмотря на всю рачительность Мюйрин, поместье было все так же обременено долгами, а введенные ею ограничения в еде означали лишения для каждого. Когда в декабре настали трудные времена, несколько коренных жителей Барнакиллы стали настаивать на том, чтобы выгнать новоприбывших, но Мюйрин наотрез отказалась.
– Пока они здесь, у нас все меньше шансов выжить! – заявил как-то после обеда старый резчик по камню Томас.
– Я не могу выгнать их отсюда, Томас. Они так тяжело работали, чтобы помочь осуществить мои мечты в Барнакилле. Я не могу выгнать их, чтобы они умерли голодной смертью где-нибудь на дороге. И больше не просите меня об этом, ясно?
– Мечтами сыт не будешь! – съязвил он. Она резко отчитала его:
– Я не попросила у вас ни копейки в счет задолженности по ренте. Я могла бы выгнать каждого из вас и найти крестьян, которые будут платить, разве не так? Так что больше не смейте мне жаловаться! Если вам так уж тяжко, почему бы вам не сходить на охоту или на рыбалку?
Старик ушел, и она почувствовала на себе взгляд Локлейна через всю комнату.
– Прости, – вздохнула она, когда Томас ушел. – Не надо было так его ругать. Он ведь лишь осмелился сказать то, что думают многие другие. Но я на этой неделе каждый день ходила на охоту и рыбалку, несмотря на мороз, а все возчики разъезжали повсюду в поисках еды и возвращались ни с чем.
– Ты просто устала; моя девочка, вот и все. Томас толстокожий. Он переживет. Не твоя вина, что на рынках нет торговли. Люди держатся за то, что у них есть. И кораблям уже не пройти, так что нам придется как-то обходиться тем, что есть, пока не вернется «Андромеда».
– Нам, наверное, придется зарезать часть скота. Если мы этого не сделаем, это сделает кто-то другой или попытается его украсть.
– Я знаю. Я поставил сторожей на границе наших земель и у кладовых; они будут дежурить днем и ночью. Люди сейчас на все готовы, лишь бы раздобыть еду.
– Нам скоро станет плохо оттого, что мы едим один суп, но он, по крайней мере, сытный и теплый. Хотя Томас по-своему прав: столько ртов прокормить…
– Ты и каждому нищему, который постучится в дверь, будешь подавать? – спросил Локлейн.
Ее плечи напряглись, и она встала с лавки, чтобы накачать насосом воды.
– Ирландцы всегда славились своим гостеприимством. Я не собираюсь отпускать их с пустыми руками, пока нам, по крайней мере, есть где жить. У них же нет ничего, кроме сумки за плечами и, если повезет, соломы или сеновала, где можно поспать. Завтра я поплыву охотиться на острова, чтобы как-то справиться с этим. Думаю, им будет безразлично, что они едят козу.
– Но ведь есть и другой вариант, и ты об этом знаешь, – сказал он, становясь вместо нее за насос, чтобы она могла наполнить кастрюлю. – Можно отправить некоторых крестьян в работный дом. Их примут по твоей рекомендации, и они, по крайней мере, будут чистые и при деле.
Мюйрин отказалась даже рассматривать это предложение.
– В таких местах полно грязи и заразы. И там разделяют семьи: мужей, жен и детей держат в разных зданиях. Я видела один работный дом в Эннискиллене. И я бы никому не пожелала туда попасть. Мне неудобно просить помощи у своей семьи, но если от этого будет зависеть наше существование, то, боюсь, мне придется все рассказать отцу. И попытаться объяснить ему, почему я так долго скрывала правду.
Он уже представил себе, как надменный старый отец прогоняет ее навсегда.
– Но, Мюйрин, все же шло так хорошо. Зачем же обращаться к нему теперь? Все изменится к лучшему.
– Потому что моей гордостью не накормишь людей. Может, пора моим родителям узнать правду, всю правду, как она есть. Я устала от чувства вины за то, что сделала.
Локлейн нахмурился.
– Чувства вины? Вины за что? Ты великолепно справлялась со всеми трудностями:
Мюйрин поставила чайник на огонь и тяжело опустилась на кухонную лавку.
– Я была жестокой и недоброй. Только посмотри, как я только что обошлась с Томасом. Сначала я навещу полковника Лоури, чтобы узнать, не поступили ли деньги от мистера Блессингтона и мистера Генри. Если там ничего, то напишу отцу. Кто знает… Если повезет, мне могут прислать на Рождество довольно дорогие подарки, которые мы продадим. – Она старалась, чтобы ее слова звучали оптимистично.
Локлейн с ужасом думал о том, как ее родители вдруг узнают, в каком отчаянном положении она оказалась. Ее отец, как только обо всем узнает, конечно, настоит, чтобы она продала Барнакиллу и вернулась в Финтри.
В то же время Элистер Грехем не мог ведь заставить ее продать поместье, не правда ли? Она всегда может оставить Барнакиллу на его попечительство, а потом, когда отец немного остынет, снова вернуться сюда.
Он уже хотел было сказать, что будет не так уж плохо, если она съездит домой на Рождество, до которого осталось всего несколько недель. Но это выглядело бы достаточно фальшиво. К тому же ему совсем не хотелось не видеть ее целый день, а что уж там говорить о неопределенном сроке!
Мюйрин вернулась к конюшням и сидела в своей холодной конторе, пытаясь подвести баланс в бухгалтерских книгах. Она старалась не думать о своей семье, о маленьком племяннике, которого так и не видела, и о прошлом Рождестве, когда она ходила на бал с Августином.
– Есть какие-нибудь шансы? – спросил Локлейн в тот вечер, входя в контору после возвращения с охоты и обратив внимание на ее совершенно безнадежный, потерянный вид.
Мюйрин обвила его шею руками, чтобы согреть его, и покачала головой.
– Нам нужно и дальше держаться и делать все возможное, чтобы дотянуть до весны, если только не получим помощь из дома. Я напишу Нилу и попрошу продать все мои акции, если они еще остались.
– Ты всегда можешь поехать домой. Там твоя сестра, и ее ребенок, и Майкл, и другие кузены.
– Нет, я остаюсь здесь. Это мой дом. Я не поеду развлекаться со своей семьей, когда я всем вам так нужна.
Локлейн целовал ее в шею, а его длинные тонкие пальцы расстегивали застежки ее платья. Скоро его губы уже ласкали ее розовый сосок. Он молил Бога хоть о какой-то передышке. Он знал наверняка, что без Мюйрин он – никто и ничто. И одному Господу Богу известно, что с ними будет, если она когда-нибудь уедет.
К Рождеству прибыла подмога в виде различных подарков от членов семьи для Мюйрин, которая сообщила, что не сможет приехать, потому что все еще в трауре. К ее огромному удивлению, среди подарков была даже кое-какая благотворительная помощь от Стивенсов, которые не могли спокойно смотреть на мучения Мюйрин. Полковник Лоури тоже выплатил ей часть суммы вперед, объяснив, что это деньги из фондов мистера Блессингтона, хотя на самом деле их прислал его сын Энтони из Дублина. Полковник даже поинтересовался, не вскружила ли темноволосая красавица его сыну голову, когда увидел, как разозлился Энтони, услышав от отца о приближающемся крахе Барнакиллы.
Но с холодной зимой пришла и болезнь, которая распространилась по многолюдным коттеджам, словно лесной пожар. По всей Барнакилле люди начали умирать от тифа. Это были в основном люди из поместий Лоури и Коула, которые жили в худших условиях, чем старожилы. Но и коренных жителей Барнакиллы не пощадил тиф, от которого у больных перед смертью лицо становилось черным, как зола, и от них исходил ужасный запах.
Разыгрался еще и возвратный тиф, от которого у больных желтела кожа. И когда многие начинали было поправляться, их вдруг снова поражало таинственное заболевание.
Поскольку болезнь распространялась, Эмма и Сэм закрыли школу и, несмотря на пылкие уговоры Мюйрин, уехали.
– То, что вы пытались для нас сделать, Мюйрин, было очень мило, но поскольку… – начала Эмма.
– Нет, я не верю в это! – кричала Мюйрин симпатичной молодой девушке. – Пожалуйста, останьтесь еще на несколько недель!
– То, что мы здесь съедаем, могло достаться другим. Не волнуйтесь, с нами все будет в порядке. Если все наладится, мы приедем, – пообещал Сэм. – Вы сделали все, что могли, Мюйрин. Вы дали нам шанс, показали нам новую жизнь, которая могла бы стать и нашей тоже. Мы этого не забудем. Не думайте, что все безрезультатно. Подвел только картофель.
Он крепко обнял ее на глазах у Локлейна. Сэм и Эмма вышли за двери кухни, в лютую метель, которая укрыла все вокруг белым одеялом.
У Мюйрин из глаз потекли слезы, и она задрожала.
– Ты их очень любила, – тихо заметил Локлейн. – А как вы встретились?
– Со мной был… э-э… несчастный случай на улице в Дублине, а они пришли мне на помощь. Они искали работу, и я привезла их сюда, – невнятно пробормотала она, избегая взгляда его серо-стальных глаз.
– Несчастный случай? Надеюсь, не очень серьезный?
Мюйрин не ответила, а просто подошла к раковине и принялась качать насосом воду на суп для обеда, не желая больше возвращаться к этому разговору.
Поскольку болезнь распространялась все больше и больше, Мюйрин назначила нескольких женщин медсестрами, чтобы помогать больным в импровизированной больнице, которую она организовала, когда после смерти нескольких пожилых людей освободился целый большой коттедж, построенный летом.
– По крайней мере, если мы изолируем больных, то сможем хоть как-то предотвратить распространение болезни.
Локлейн не хотел, чтобы Мюйрин подвергала себя опасности заразиться, но она лишь пожала плечами и устало ответила:
– А какой у меня выбор? Им требуется уход. Будем надеяться, что мне повезет.
Локлейн наконец потерял над собой контроль. Она просто пренебрегала смертью, не задумываясь о нем и об остальных жителях Барнакиллы.
– Почему это всегда должна делать ты? – резко спросил он. – Почему кто-то другой не может выполнять самую грязную, неприятную работу?
Мюйрин удивленно уставилась на него.
– Я должна сделать это сама. Я обязана быть на передовой. Люди никогда не станут доверять мне, никогда не станут воплощать в жизнь мои планы и идеи, если увидят, что я пытаюсь переложить работу на других или заметят признаки слабости. Почему ты все время стараешься уберечь меня? – резко спросила она, подбоченясь и раздраженно топнув ногой.
– Пока они здесь, у нас все меньше шансов выжить! – заявил как-то после обеда старый резчик по камню Томас.
– Я не могу выгнать их отсюда, Томас. Они так тяжело работали, чтобы помочь осуществить мои мечты в Барнакилле. Я не могу выгнать их, чтобы они умерли голодной смертью где-нибудь на дороге. И больше не просите меня об этом, ясно?
– Мечтами сыт не будешь! – съязвил он. Она резко отчитала его:
– Я не попросила у вас ни копейки в счет задолженности по ренте. Я могла бы выгнать каждого из вас и найти крестьян, которые будут платить, разве не так? Так что больше не смейте мне жаловаться! Если вам так уж тяжко, почему бы вам не сходить на охоту или на рыбалку?
Старик ушел, и она почувствовала на себе взгляд Локлейна через всю комнату.
– Прости, – вздохнула она, когда Томас ушел. – Не надо было так его ругать. Он ведь лишь осмелился сказать то, что думают многие другие. Но я на этой неделе каждый день ходила на охоту и рыбалку, несмотря на мороз, а все возчики разъезжали повсюду в поисках еды и возвращались ни с чем.
– Ты просто устала; моя девочка, вот и все. Томас толстокожий. Он переживет. Не твоя вина, что на рынках нет торговли. Люди держатся за то, что у них есть. И кораблям уже не пройти, так что нам придется как-то обходиться тем, что есть, пока не вернется «Андромеда».
– Нам, наверное, придется зарезать часть скота. Если мы этого не сделаем, это сделает кто-то другой или попытается его украсть.
– Я знаю. Я поставил сторожей на границе наших земель и у кладовых; они будут дежурить днем и ночью. Люди сейчас на все готовы, лишь бы раздобыть еду.
– Нам скоро станет плохо оттого, что мы едим один суп, но он, по крайней мере, сытный и теплый. Хотя Томас по-своему прав: столько ртов прокормить…
– Ты и каждому нищему, который постучится в дверь, будешь подавать? – спросил Локлейн.
Ее плечи напряглись, и она встала с лавки, чтобы накачать насосом воды.
– Ирландцы всегда славились своим гостеприимством. Я не собираюсь отпускать их с пустыми руками, пока нам, по крайней мере, есть где жить. У них же нет ничего, кроме сумки за плечами и, если повезет, соломы или сеновала, где можно поспать. Завтра я поплыву охотиться на острова, чтобы как-то справиться с этим. Думаю, им будет безразлично, что они едят козу.
– Но ведь есть и другой вариант, и ты об этом знаешь, – сказал он, становясь вместо нее за насос, чтобы она могла наполнить кастрюлю. – Можно отправить некоторых крестьян в работный дом. Их примут по твоей рекомендации, и они, по крайней мере, будут чистые и при деле.
Мюйрин отказалась даже рассматривать это предложение.
– В таких местах полно грязи и заразы. И там разделяют семьи: мужей, жен и детей держат в разных зданиях. Я видела один работный дом в Эннискиллене. И я бы никому не пожелала туда попасть. Мне неудобно просить помощи у своей семьи, но если от этого будет зависеть наше существование, то, боюсь, мне придется все рассказать отцу. И попытаться объяснить ему, почему я так долго скрывала правду.
Он уже представил себе, как надменный старый отец прогоняет ее навсегда.
– Но, Мюйрин, все же шло так хорошо. Зачем же обращаться к нему теперь? Все изменится к лучшему.
– Потому что моей гордостью не накормишь людей. Может, пора моим родителям узнать правду, всю правду, как она есть. Я устала от чувства вины за то, что сделала.
Локлейн нахмурился.
– Чувства вины? Вины за что? Ты великолепно справлялась со всеми трудностями:
Мюйрин поставила чайник на огонь и тяжело опустилась на кухонную лавку.
– Я была жестокой и недоброй. Только посмотри, как я только что обошлась с Томасом. Сначала я навещу полковника Лоури, чтобы узнать, не поступили ли деньги от мистера Блессингтона и мистера Генри. Если там ничего, то напишу отцу. Кто знает… Если повезет, мне могут прислать на Рождество довольно дорогие подарки, которые мы продадим. – Она старалась, чтобы ее слова звучали оптимистично.
Локлейн с ужасом думал о том, как ее родители вдруг узнают, в каком отчаянном положении она оказалась. Ее отец, как только обо всем узнает, конечно, настоит, чтобы она продала Барнакиллу и вернулась в Финтри.
В то же время Элистер Грехем не мог ведь заставить ее продать поместье, не правда ли? Она всегда может оставить Барнакиллу на его попечительство, а потом, когда отец немного остынет, снова вернуться сюда.
Он уже хотел было сказать, что будет не так уж плохо, если она съездит домой на Рождество, до которого осталось всего несколько недель. Но это выглядело бы достаточно фальшиво. К тому же ему совсем не хотелось не видеть ее целый день, а что уж там говорить о неопределенном сроке!
Мюйрин вернулась к конюшням и сидела в своей холодной конторе, пытаясь подвести баланс в бухгалтерских книгах. Она старалась не думать о своей семье, о маленьком племяннике, которого так и не видела, и о прошлом Рождестве, когда она ходила на бал с Августином.
– Есть какие-нибудь шансы? – спросил Локлейн в тот вечер, входя в контору после возвращения с охоты и обратив внимание на ее совершенно безнадежный, потерянный вид.
Мюйрин обвила его шею руками, чтобы согреть его, и покачала головой.
– Нам нужно и дальше держаться и делать все возможное, чтобы дотянуть до весны, если только не получим помощь из дома. Я напишу Нилу и попрошу продать все мои акции, если они еще остались.
– Ты всегда можешь поехать домой. Там твоя сестра, и ее ребенок, и Майкл, и другие кузены.
– Нет, я остаюсь здесь. Это мой дом. Я не поеду развлекаться со своей семьей, когда я всем вам так нужна.
Локлейн целовал ее в шею, а его длинные тонкие пальцы расстегивали застежки ее платья. Скоро его губы уже ласкали ее розовый сосок. Он молил Бога хоть о какой-то передышке. Он знал наверняка, что без Мюйрин он – никто и ничто. И одному Господу Богу известно, что с ними будет, если она когда-нибудь уедет.
К Рождеству прибыла подмога в виде различных подарков от членов семьи для Мюйрин, которая сообщила, что не сможет приехать, потому что все еще в трауре. К ее огромному удивлению, среди подарков была даже кое-какая благотворительная помощь от Стивенсов, которые не могли спокойно смотреть на мучения Мюйрин. Полковник Лоури тоже выплатил ей часть суммы вперед, объяснив, что это деньги из фондов мистера Блессингтона, хотя на самом деле их прислал его сын Энтони из Дублина. Полковник даже поинтересовался, не вскружила ли темноволосая красавица его сыну голову, когда увидел, как разозлился Энтони, услышав от отца о приближающемся крахе Барнакиллы.
Но с холодной зимой пришла и болезнь, которая распространилась по многолюдным коттеджам, словно лесной пожар. По всей Барнакилле люди начали умирать от тифа. Это были в основном люди из поместий Лоури и Коула, которые жили в худших условиях, чем старожилы. Но и коренных жителей Барнакиллы не пощадил тиф, от которого у больных перед смертью лицо становилось черным, как зола, и от них исходил ужасный запах.
Разыгрался еще и возвратный тиф, от которого у больных желтела кожа. И когда многие начинали было поправляться, их вдруг снова поражало таинственное заболевание.
Поскольку болезнь распространялась, Эмма и Сэм закрыли школу и, несмотря на пылкие уговоры Мюйрин, уехали.
– То, что вы пытались для нас сделать, Мюйрин, было очень мило, но поскольку… – начала Эмма.
– Нет, я не верю в это! – кричала Мюйрин симпатичной молодой девушке. – Пожалуйста, останьтесь еще на несколько недель!
– То, что мы здесь съедаем, могло достаться другим. Не волнуйтесь, с нами все будет в порядке. Если все наладится, мы приедем, – пообещал Сэм. – Вы сделали все, что могли, Мюйрин. Вы дали нам шанс, показали нам новую жизнь, которая могла бы стать и нашей тоже. Мы этого не забудем. Не думайте, что все безрезультатно. Подвел только картофель.
Он крепко обнял ее на глазах у Локлейна. Сэм и Эмма вышли за двери кухни, в лютую метель, которая укрыла все вокруг белым одеялом.
У Мюйрин из глаз потекли слезы, и она задрожала.
– Ты их очень любила, – тихо заметил Локлейн. – А как вы встретились?
– Со мной был… э-э… несчастный случай на улице в Дублине, а они пришли мне на помощь. Они искали работу, и я привезла их сюда, – невнятно пробормотала она, избегая взгляда его серо-стальных глаз.
– Несчастный случай? Надеюсь, не очень серьезный?
Мюйрин не ответила, а просто подошла к раковине и принялась качать насосом воду на суп для обеда, не желая больше возвращаться к этому разговору.
Поскольку болезнь распространялась все больше и больше, Мюйрин назначила нескольких женщин медсестрами, чтобы помогать больным в импровизированной больнице, которую она организовала, когда после смерти нескольких пожилых людей освободился целый большой коттедж, построенный летом.
– По крайней мере, если мы изолируем больных, то сможем хоть как-то предотвратить распространение болезни.
Локлейн не хотел, чтобы Мюйрин подвергала себя опасности заразиться, но она лишь пожала плечами и устало ответила:
– А какой у меня выбор? Им требуется уход. Будем надеяться, что мне повезет.
Локлейн наконец потерял над собой контроль. Она просто пренебрегала смертью, не задумываясь о нем и об остальных жителях Барнакиллы.
– Почему это всегда должна делать ты? – резко спросил он. – Почему кто-то другой не может выполнять самую грязную, неприятную работу?
Мюйрин удивленно уставилась на него.
– Я должна сделать это сама. Я обязана быть на передовой. Люди никогда не станут доверять мне, никогда не станут воплощать в жизнь мои планы и идеи, если увидят, что я пытаюсь переложить работу на других или заметят признаки слабости. Почему ты все время стараешься уберечь меня? – резко спросила она, подбоченясь и раздраженно топнув ногой.