Страница:
Моисей весь напрягся.
– Мы видели вспышку и почувствовали удар. Козы совсем обезумели в панике, пастухам только-только удалось их успокоить.
Сэмпл понимающе улыбнулась и показала рукой в сторону временного поселения:
– Тебе, наверное, было непросто объяснить это явление своим людям. Вряд ли они представляют себе, пусть даже и отдалённо, что такое ядерные технологии.
– Я сказал им, что это Люцифер творит бесов из молнии.
Сэмпл рассмеялась и кивнула:
– А что? Очень хорошее объяснение. И в принципе, правильное.
– Так ты что, создание Анубиса?
– Слушай, друг, я ничьё не создание. Я попала в Некрополис лишь потому, что согласилась помочь сестре. По доброте душевной.
Моисей встрепенулся:
– СЕСТРЕ?
Он безотчётно включил басы с реверберацией на полную мощность. Сэмпл зажала руками уши:
– Пожалуйста, никогда больше так не делай. Я тебя очень прошу.
Моисей вырубил звук:
– Извини. Просто привычка. Так что там твоя сестра?
Сэмпл поняла, что сказала лишнее.
– Да ничего. Просто сестра.
Моисей прищурился:
– Ты ведь не Эйми Сэмпл Макферсон?
Теперь уже Сэмпл сделала глубокий вдох.
– Я Сэмпл Макферсон. Мы с Эйми теперь разделились.
– Я так думаю, что на земле мы занимались похожими махинациями, то есть мы с ней и ты.
Моисей нахмурился и пристально посмотрел на Сэмпл.
– Думаю, нам лучше поговорить у меня в шатре. А то тут народу кругом – немерено. А мне надо блюсти свой имидж перед этими простаками.
Сэмпл изобразила полную невозмутимость. Моисей перестал выделываться и почти признался, что он – аферист и мошенник. Может быть, он и считает других простаками, но она подцепила его на крючок. Сделала, как мальчишку.
Смесь доносившихся из Геенны звуков была не менее устрашающей. Поистине адская смесь из пронзительных воплей, сливавшихся в непрерывный рёв с вкраплениями безумного смеха. Людские крики и стоны сопровождались рычанием и лаем существ настолько кошмарных и злобных, что назвать их зверьми как-то не поворачивался язык. И всё это – на фоне глухого и низкого гула и противного скрежета неких невидимых механизмов. Но запах и звук – это были цветочки по сравнению с визуальным рядом. Больше всего это напоминало ожившие картины Иеронима Босха, только жёстче, противнее и страшнее. Даже Джиму с его богатым воображением было сложно представить себе все страдания и муки обитателей этого мрачного места.
В громадной, наполненной дымом расщелине, похожей на рану в живой плоти камня – на рану от топора какого-нибудь психопата-бога или взбесившегося великана, – крутились колёса и шестерни каких-то невообразимых пыточных механизмов. Из трещин в камне вырывались языки едкого белого пламени в сопровождении облаков мутного пара. Колёса и шестерни приводили в движение стальные зазубренные клинки, что поднимались и опускались, пронзая живую плоть. Громадные молоты вбивали железные гвозди в корчащиеся тела. Бессчётные жертвы мучились на козлах, на виселицах и на каких-то совсем уже невообразимых конструкциях, названия которых Джим просто не знал. Длинные ленты, как на конвейере, неспешно переносили несчастных от одного аттракциона этого автоматизированного театра жестокости и изуверства к другому – по бесконечному кругу мучений. В огромных котлах варились вопящие грешники. Кого-то поджаривали на вертеле, кого-то секли кнутом.
И хотя складывалось впечатление, что Геенна – это мрачная, отлаженная, как часы, механическая вселенная бессмысленно повторяющихся зверских пыток, как раз отлаженности в ней и не было. Механизмы работали с явной натугой, все гремело, тряслось и скрипело, из труб то и дело вырывались струи горячего пара, во многих местах наблюдались протечки воды и кипящего масла.
В сумрачных потайных уголках и расщелинах отдельных грешников подвергали ещё более изощрённым, можно даже сказать, эксклюзивным пыткам в отличие от пыток, поставленных «на поток». Джим заметил, как по залитому кровью проходу тащат что-то такое… нет, это был человек, только совершенно потерявший человеческий облик. С него содрали не только кожу, но и мясо, почти до костей. Тащили его на верёвке, подцепив крюком за ребра. Верёвка была привязана к тележке для гольфа, а саму тележку везли двое чертей с мерзкими ухмылками на рожах. Другие жертвы были плотно обмотаны ржавой колючей проволокой, из которой тщетно пытались освободиться, а какие-то существа наподобие громадных ящеров и совсем уже непонятные твари, будто сшитые из кусочков чёрной блестящей кожи, хохотали, наблюдая за их усилиями.
Высоко на скале, по обеим сторонам от расщелины, трудились команды голых, заляпанных грязью мужчин и женщин. Балансируя на узеньких выступах, они долбили по камню кирками и лопатами, расширяли расщелину – даже издалека было видно, что пот течёт с них в три ручья, а тела сведены судорогой боли. Надсмотрщики-черти и двуногие ящеры не давали им продохнуть – если кто-то на миг останавливался, тут же хлестали кнутом. Время от времени кто-то из «каторжников», как окрестил их про себя Джим, срывался и падал. И тут уж, как говорится, одно из двух: либо его удерживали остальные, скованные с ним одной цепью, либо он увлекал за собой всю цепочку, и тогда все скопом падали прямо на острые камни или в огонь – к пущей радости бесов и ящеров.
Похоже, что здесь, в Геенне, были свои флора и фауна. Среди пыточных приспособлений и крутящихся механизмов росли громадные, бесформенные грибы нездорового мертвенно-белого цвета – высокие, как деревья. Были там и другие вроде бы растения, которые Джим, не сумел распознать – что-то вроде уродливых яиц-мутантов с ядовито-зелёными и бордовыми прожилками на скорлупе. Они «росли» из земли между фонтанами пламени и дымящимися провалами, и размеры у них были самые разные, от пары дюймов до шести-семи футов в диаметре в самой широкой части. Из явных животных преобладали огромные крысы и тощие псы с налитыми кровью глазами, чего, собственно, и следовало ожидать в таком месте, – равно как стервятники, вороны и вороны, кружившие высоко в небе, но периодически залетавшие в расщелину, чтобы заклевать до потери сознания очередного несчастного грешника, эту неумирающую мертвечину. Черти, прямоходящие звероящеры и странные «кожаные» существа также более-менее вписывались в местный адский колорит с тяжёлым налётом мрачного Средневековья.
Но что было совсем уже непонятно, так это женщины с птичьими головами, жабы с крыльями, как у летучих мышей, псы с клыками и плавниками или одушевлённые сгустки слизи, которые принимали самые разные формы. Должно быть, их поставляли в комплекте как дополнительные детали для усугубления атмосферы.
Вдоволь насмотревшись на эту Геенну Огненную, Джим опять повернулся к Доку. Джим полагал себя человеком довольно пресыщенным и не чуждым всяких извращённых пристрастий, но и его замутило при виде этого страшного и омерзительного «сада наслаждений». Уж слишком всё это напоминало его земные кошмары.
– Господи, вот где ужас так ужас.
Док кисло улыбнулся:
– Тут везде ужас, на этой реке. В самых разных его проявлениях. Спроси хоть у старого Джо Конрада… или у бедняги Марлона Брандо.
– Но эти грешники, которых там мучают, они ведь могут свободно отсюда уйти, когда им надоест?
– Всё зависит от обстоятельств. Если они – всего лишь декорации, то, сам понимаешь, тут они и останутся. Хотя, в общем и целом, если человек позволяет делать с собой что-то подобное, значит, он подсознательно этого хочет. Те, кто пришёл сюда сам, по доброй воле, остаются здесь тоже по доброй воле. Это их выбор.
Джим покачал головой:
– Да, а ведь все закладывается ещё в детстве. Вот оно, пагубное влияние религии на неокрепшие и восприимчивые юные души.
Док и сам, не отрываясь, провожал взглядом Геенну, которая, слава богу, осталась уже позади.
– Да, Библия – штука опасная.
– Чувство вины и болезненное желание понести наказание.
Док вздохнул, соглашаясь:
– К счастью, мой юный друг, мы с тобой не обременены ни первым, ни вторым.
Как только Док произнёс эти слова, от проржавелого железного пирса, вдававшегося далеко в воду, отчалили три каких-то непонятных объекта. Причём именно «объекта» – Джим так и не понял, что это такое. Док тревожно нахмурился:
– Так, а это ещё что за чёрт?
Джим глянул в ту сторону, куда указывал Док:
– Понятия не имею. Но что бы то ни было, мне оно очень не нравится. Тем более есть у меня стойкое подозрение, что они направляются прямо к нам.
Док запустил руку под плащ.
– Прибавь-ка ходу, сынок. Мне оно тоже не нравится.
Джим не стал с этим спорить. Док достал Пистолет, Который Принадлежал Элвису. Очевидно, старый стрелок подходил к этому очень серьёзно, не считая шуткой, совпадением или ложной тревогой. Джим включил оба двигателя на полную мощность, и катер рванулся вперёд. Однако на этом участке Стикса течение было сильным, а они двигались против течения. Джим оглянулся. Ветер разметал волосы, и ему пришлось оторвать одну руку от руля, чтобы убрать их с глаз. Чёрные штуки заметно приблизились. Теперь Джим разглядел преследователей. Это были маленькие и сгорбленные горгульи на водных мотоциклах – по две на каждом. Очевидно, что те, кто сидел впереди, управляли скутерами. А вот зачем с ними ехали пассажиры – это ещё предстояло выяснить. Долго ждать не пришлось. Горгулья, сидевшая сзади на ближайшем к катеру мотоцикле, достала откуда-то крюк наподобие пиратских абордажных крюков, на длинной верёвке, и принялась раскручивать его над головой с вполне очевидными намерениями, а именно – зацепить катер. Джим повёл катер зигзагом, чтобы по возможности усложнить ей задачу. Он поглядел на Дока:
– Чего им надо?
– Я так думаю, это рекруты из Геенны в поисках нового мяса для пыточной.
– Ты же сказал, что туда приходят по собственной воле.
– Ну да, это те, кто приходит. Но как видно, у местных нет особенных предубеждений насчёт затащить к себе проезжающих мимо ни о чём не подозревающих путешественников. Забавы ради. Место здесь специфическое, сам понимаешь. Полное беззаконие и беспредел.
Последний бросок горгульи недотянул меньше фута до кормы катера, и Джим резко вывернул руль, так что катер пошёл чуть ли не поперёк реки.
– В Геенну я не собираюсь. Большое спасибо.
– Тут я с тобой солидарен, сынок. Подержи пока катер ровно, а я пока кое-что предприму.
Джим кое-как выровнял катер. Док тщательно прицелился из Пистолета, Который Принадлежал Элвису, но катер все равно изрядно трясло и мотало, так что стрелять с него по движущейся цели было достаточно проблематично. Джим смотрел прямо вперёд, держа курс. Потом он услышал подряд три выстрела. Он оглянулся, и скутеров уже не было. Остался лишь дым над водой и два-три каких-то обломка. Джим усмехнулся:
– Ты заебись, бля, стреляешь, Док Холлидей.
Он думал, что Доку будет приятно – пусть и своеобразный, но всё-таки комплимент, тем более от души, – но лицо стрелка было встревоженным.
– В других обстоятельствах я бы не стал с тобой спорить, но дело в том, что я не стрелял. Ни единого выстрела.
– А как же тогда… кто же их сбил?
– Я не знаю. Что-то из-под воды. Они просто взорвались, все три. Я тут вообще ни при чём.
Сперва были только тревога и злость на Сэмпл – почему она не выходит на связь?! Потом начались эти непонятные вторжения: мультяшные крысы, морские чудовища, НЛО. А дальше удары пошли вовнутрь, прицельным огнём прямо в Эйми. Сперва – странные боли в животе и одышка. Потом – головные боли и головокружения, когда двоится в глазах. И наконец, обмороки. Даже, наверное, не обмороки, а припадки. Первый случился с ней на террасе, когда она прогуливалась в компании своих монахинь. В голове как будто зажёгся ослепительный белый свет, её повело, и очнулась она уже на полу. Второй обморок приключился, когда Эйми была одна у себя в комнате и никто её не видел. И это единственное, что радует. На этот раз белого света не было, зато было кошмарное ощущение, будто она тонет, она по-настоящему задыхалась и хватала ртом воздух, словно рыбка, которую вытащили из аквариума.
Третий припадок был хуже всего. Она проверяла ежедневные отчёты вместе с тремя доверенными монахинями, и вдруг у неё возникло пронзительное ощущение, которое она могла охарактеризовать только как мощный, всепоглощающий, грандиозный оргазм – и это при том, что в жизни не употребляла подобных определений. Под изумлёнными взглядами ошеломлённых монахинь, Эйми вскочила на ноги, сделала пару нетвёрдых шагов и упала на колени. Потом перевернулась на спину и принялась извиваться, зажмурив глаза и выгнув спину дугой. Она кричала и выла, звала Господа и Иисуса, несла какой-то бессвязный бред, в котором преобладали две фразы: «Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!» Она повторяла их снова и снова, словно какую-нибудь нечестивую молитву. Потом потеряла сознание и пролежала в глубоком обмороке бог знает сколько времени, а когда очнулась, в комнате собралось около десятка монахинь, уже готовящихся совершить полномасштабный обряд по изгнанию бесов.
Стараясь скрыть страх и смущение, Эйми вскочила на ноги и пробормотала какое-то сбивчивое, неубедительное объяснение насчёт спиритического явления. Было видно, что монахини не поверили ни единому слову. Выразительно переглянувшись, они разошлись по своим кельям, а Эйми заперлась у себя в спальне, уверенная, что только что пережила призрачный копирэффект от Сэмпл, которая занималась сексом. Эйми давно уже жалела, что доверила Сэмпл такое ответственное поручение. И вот – лишнее тому подтверждение. Вместо того чтобы заниматься делом, Сэмпл устроила себе большие каникулы – такое развратно-порнографическое турне.
Но эти припадки были далеко не единственным признаком, что на Зиминых Небесах что-то явно не так. На самом деле Эйми не покидало стойкое ощущение, что вся структура Небес разваливается на части. Поначалу всё было ещё не так страшно: у ангелов начали выпадать перья из крыльев, сдохла парочка птичек – их нашли лапками кверху на террасе, выходившей на озеро. Две сосны на той стороне озера, видимо, подхватили какую-то непонятную древесную болезнь – неизвестно откуда взявшуюся, – с них осыпались все иголки, и они стояли теперь абсолютно голые. Лазурное небо и синее озеро периодически тускнели и становились мутно-серыми. Ветер, похоже, дул всегда только с Голгофы, распространяя зловоние. Трава на лужайках, когда-то сочная и зелёная, местами пожухла или увяла совсем. Стены храма на мысе покрылись какой-то тёмной и нездоровой плесенью, воздушные девственницы больше не танцевали, теперь они в основном резались в кости.
Посторонние вторжения возобновились. После НЛО было временное затишье, а потом на небе начали появляться странные облака, какие-то угловато-абстрактные и тревожные. Однажды по небу пролетела целая эскадра зловещих чёрных бомбардировщиков с эмблемой черепа и скрещённых костей на фюзеляже – пролетела и скрылась за белыми горами за озером.
С этими припадками, бомбардировщиками и прочим Эйми была уже на грани срыва. Ей нужно было уединиться, спрятаться от всех этих кошмаров и спокойно подумать, что делать. Так что Эйми заперлась в комнате, которая представляла собой идеальный куб с серыми стенами, угнетающе тесный и абсолютно пустой, – если не считать соломенной подстилки на голом каменном полу, гвоздя, вбитого в стену, где висела узловатая плеть для умерщвления плоти, – и верхним светом, настолько резким и ярким, что под ним нельзя было расслабиться ни на секунду. Эту комнату Эйми соорудила специально для упражнений в смирении и размышлений, впрочем, как выяснилось уже очень скоро, ни то, ни другое особенно не помогло. Первый день она провела, занимаясь самобичеванием и горестно стеная, она хлестала себя кнутом до крови, но эти самоистязания не принесли желанного облегчения. Просветление не наступило. Откровение не явилось. Спасение – тоже. Равно как и душевный покой. Были только ярость и злость. Злость на Сэмпл. Где она? Чем занимается? Что вообще себе думает?!
На второй день своего добровольного заключения Эйми материализовала телевизор в надежде увидеть сестру, но даже такое простое действо пошло совершенно не так, как задумано. Эйми хотела материализовать скромный «Сони Тринитрон», но вместо него появилась какая-то сомнительная конструкция с открытой схемой, странным треугольным экраном и без пульта. Эйми, наверное, раз двадцать отправляла этот кошмар обратно и пыталась вызвать нормальный человеческий телевизор, но у неё ничего не получалось. Наконец, Эйми смирилась и попробовала включить это «чудо технической мысли». Но и тут ничего не вышло. Эйми не только не смогла настроить нормальный приём, но так и не разобралась, где тут переключать каналы. Телевизор показывал. Но показывал что-то странное: бессвязные и беззвучные картинки, сменяющие друг друга со скоростью нарезки в музыкальном видеоклипе – ядерный взрыв; какой-то костюмированный парад; гигантские муравьи методично уничтожают автозаправку; непристойное телешоу, где молодые мужчины и женщины расхаживают взад-вперёд, абсолютно голые, по длинному узкому подиуму; чёрно-белая реклама сигарет «Филипп Моррис»; зернистое садомазохистское порно; какой-то небритый мужик в чёрных кожаных штанах и грязной рубашке пробирается по болоту в компании маленького зверька непонятной породы; тот же мужик с ещё одним мужиком, постарше, плывут на лодке по реке; гарем какого-то восточного шейха; сцена из «Околдованных» с Агнес Мурхед в роли Эндоры; огромный чернокожий мужчина с золотым копьём атакует толпу в облаке пыли; публичная казнь через повешенье; овца с чёрной мордой бредёт по пустыне, останавливается и пьёт из водяной скважины.
И всё в таком духе. А потом – к вящему ужасу ошеломлённой Эйми – на экране «зависла» одна картинка. Дальний план Сэмпл. Да, Эйми хотела увидеть сестру, но уж никак не в таком виде. Сэмпл лежала, распростёртая на огромном ложе, вроде бы в каком-то шатре, очень большом и красиво убранном, так вот – она лежала распростёртая на ложе и неистово совокуплялась с каким-то высоким мужчиной с почти совершённым телом и лицом, как у киноактёров 1950-х годов. Неожиданно прорезался звук, оглушительно громкий в гулком пустом пространстве:
– Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!
Снова и снова, в похотливом, ритмичном повторе. Эйми узнала фразу. Она выкрикивала эту мерзость во время своего припадка. Она закусила губу – сильно-сильно, до крови, – но ничего не сказала. Она лишь закричала, когда Сэмпл, сделав короткую паузу между движениями своего непотребного сладострастия, посмотрела прямо в «камеру» и подмигнула Эйми:
– Привет, сестричка. Жалко, ты далеко! У тебя сигарет нет, случайно?
Очевидно, пока он водил по пустыне эту толпу злобных уродов из Библейского Пояса, у него не было никаких шансов на длительные романтические отношения с какой-нибудь более-менее симпатичной женщиной; когда он в первый раз привёл Сэмпл к себе в шатёр и наблюдал, как она моется в фарфоровом тазу, у него глаза съехались в кучку – так сильно ему хотелось. Впрочем, Сэмпл этого и добивалась. Она стояла в тазу абсолютно голая, и не стеснялась своей наготы, и лила на себя драгоценную воду в таких количествах, что если бы это видели люди снаружи, их бы удар хватил от возмущения. Пока Сэмпл мылась, она рассказала Моисею о своих приключениях в Некрополисе – разумеется, этот рассказ был тщательно отредактирован и существенно сокращён. Моисей же смотрел, как она трёт себя матерчатой мочалкой, уделяя особое внимание груди, ягодицам и внутренней стороне бёдер, и у него ум заходил за разум. И куда вдруг подевалась вся библейская праведность?! Сэмпл даже не успела как следует вытереться, Моисей подхватил её на руки и отнёс на кровать – большую и, надо сказать, просто роскошную для походной койки: шёлковое бельё, меховые покрывала, вышитые подушки.
Спустя пятьдесят пять относительных минут, Сэмпл прислушалась к своим ощущениям. Она была полностью удовлетворённой. Вероятно, вся в синяках. И ей ужасно хотелось курить. В общем и целом она осталась довольной. Единственное, что подпортило удовольствие, – беспричинное и абсурдное ощущение, что Эйми каким-то образом наблюдает за ней с Моисеем в самый разгар их постельных игрищ. Похожее ощущение Сэмпл испытывала и раньше, ещё при жизни, когда они с Эйми, были одним существом и Сэмпл приводила домой ковбоев и матросов; Эйми делала вид, что её как бы и нету, но все равно получала свою порцию кайфа.
Моисей лежал на спине. Глаза закрыты, грудь вздымается и опускается в такт дыханию, в уголках губ играет улыбка патриаршего удовлетворения. Когда Сэмпл спросила его про сигареты, он открыл глаза и улыбнулся:
– Если следовать исторической правде, то сигареты изобретут лишь через пять тысяч лет.
– То есть ты хочешь сказать, у тебя нет сигарет?! И кстати, об исторической правде. Что-то я не заметила, чтобы этот шатёр как-то ей соответствовал.
И действительно. По сравнению с жалкими палатками верных последователей пророка обстановка в шатре Моисея складывалась в основном из артефактов девятнадцатого и двадцатого веков. Тут было прохладно, будто работал скрытый, бесшумный кондиционер. На маленьких раскладных столах лежали журналы и книги, в одном углу – шатёр был не круглый, а прямоугольный – стоял небольшой холодильник и питьевой фонтанчик. Мавританские занавески и персидские ковры создавали уют и декор. Сэмпл мысленно пожалела тех бедных придурков, которым приходится таскать это всё на себе по пустыне, когда Моисеево племя снимается с места. Сэмпл также заметила, что по всему шатру стояли часы и другие приборы для измерения времени, от песочных часов до модерновых цифровых хронометров. Внушительная коллекция. Прямо какой-то фетиш времени.
Моисей приподнялся на локте и принялся перебирать всякую мелочёвку, наваленную в беспорядке на столике у кровати. Наконец он нашёл, что искал: «Лаки Страйк» без фильтра, в довоенной, красной с зелёным, пачке. Он достал одну сигарету, постучал ею о ноготь большого пальца и сам сунул её Сэмпл в губы.
– А прикурить?
Сэмпл знала: единственный способ общаться с такими, как Моисей, – ни в коем случае не давать им спуску. В своё время она повидала немало таких мужиков. Все эти странствующие проповедники – то же самое. На публике проповедуют праведный образ жизни, семейные и моральные ценности, нравственную чистоту, грозятся вечным проклятием и адским огнём, а запершись у себя в номере, дуют литрами запрещённый джин и всю ночь напролёт развлекаются с парочкой-троечкой профессиональных грешниц или энтузиасток-любительниц. Как прирождённые лицедеи, они знают, чем «зацепить» толпу. У них, как правило, есть хоть какой-то стиль – вот как у этого Моисея.
Он снова порылся в вещах на столике и нашёл коробок спичек ядовитого ярко-розового цвета с надписью КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК. Очередной фетиш? Надо об этом подумать, решила Сэмпл. Но потом, не сейчас.
Она с благодарностью затянулась дымом и обвела взглядом шатёр:
– А ты тут неплохо устроился, я смотрю.
Моисей оглядел шатёр с видом гордого собственника:
– Поверь мне на слово, это не такая уж и синекура – работать пророком Господа. Так что, думаю, я заслужил некоторые бытовые удобства.
– А с народом проблем не бывает? Разве никто сюда не заходит и не задаётся вопросом, что что-то здесь явно не так? В смысле исторической достоверности? Они, конечно, тупые как пробки, но у тебя тут столько всего… хватит с избытком, чтобы поднять мятеж даже среди законченных идиотов.
– Мы видели вспышку и почувствовали удар. Козы совсем обезумели в панике, пастухам только-только удалось их успокоить.
Сэмпл понимающе улыбнулась и показала рукой в сторону временного поселения:
– Тебе, наверное, было непросто объяснить это явление своим людям. Вряд ли они представляют себе, пусть даже и отдалённо, что такое ядерные технологии.
– Я сказал им, что это Люцифер творит бесов из молнии.
Сэмпл рассмеялась и кивнула:
– А что? Очень хорошее объяснение. И в принципе, правильное.
– Так ты что, создание Анубиса?
– Слушай, друг, я ничьё не создание. Я попала в Некрополис лишь потому, что согласилась помочь сестре. По доброте душевной.
Моисей встрепенулся:
– СЕСТРЕ?
Он безотчётно включил басы с реверберацией на полную мощность. Сэмпл зажала руками уши:
– Пожалуйста, никогда больше так не делай. Я тебя очень прошу.
Моисей вырубил звук:
– Извини. Просто привычка. Так что там твоя сестра?
Сэмпл поняла, что сказала лишнее.
– Да ничего. Просто сестра.
Моисей прищурился:
– Ты ведь не Эйми Сэмпл Макферсон?
Теперь уже Сэмпл сделала глубокий вдох.
– Я Сэмпл Макферсон. Мы с Эйми теперь разделились.
– Я так думаю, что на земле мы занимались похожими махинациями, то есть мы с ней и ты.
Моисей нахмурился и пристально посмотрел на Сэмпл.
– Думаю, нам лучше поговорить у меня в шатре. А то тут народу кругом – немерено. А мне надо блюсти свой имидж перед этими простаками.
Сэмпл изобразила полную невозмутимость. Моисей перестал выделываться и почти признался, что он – аферист и мошенник. Может быть, он и считает других простаками, но она подцепила его на крючок. Сделала, как мальчишку.
* * *
Один только взгляд на Геенну – и Джиму опять захотелось напиться. Но ещё до того, как это увидел, он почувствовал запах, густую вонь, плывущую над рекой невидимым туманом, запах боли и наказания, истерзанных тел, озона, серы и нашатыря, горячей крови и гниющей плоти, горящих волос и каких-то непонятных ядовитых веществ, отравляющих воздух, – убойный коктейль для обоняния.Смесь доносившихся из Геенны звуков была не менее устрашающей. Поистине адская смесь из пронзительных воплей, сливавшихся в непрерывный рёв с вкраплениями безумного смеха. Людские крики и стоны сопровождались рычанием и лаем существ настолько кошмарных и злобных, что назвать их зверьми как-то не поворачивался язык. И всё это – на фоне глухого и низкого гула и противного скрежета неких невидимых механизмов. Но запах и звук – это были цветочки по сравнению с визуальным рядом. Больше всего это напоминало ожившие картины Иеронима Босха, только жёстче, противнее и страшнее. Даже Джиму с его богатым воображением было сложно представить себе все страдания и муки обитателей этого мрачного места.
В громадной, наполненной дымом расщелине, похожей на рану в живой плоти камня – на рану от топора какого-нибудь психопата-бога или взбесившегося великана, – крутились колёса и шестерни каких-то невообразимых пыточных механизмов. Из трещин в камне вырывались языки едкого белого пламени в сопровождении облаков мутного пара. Колёса и шестерни приводили в движение стальные зазубренные клинки, что поднимались и опускались, пронзая живую плоть. Громадные молоты вбивали железные гвозди в корчащиеся тела. Бессчётные жертвы мучились на козлах, на виселицах и на каких-то совсем уже невообразимых конструкциях, названия которых Джим просто не знал. Длинные ленты, как на конвейере, неспешно переносили несчастных от одного аттракциона этого автоматизированного театра жестокости и изуверства к другому – по бесконечному кругу мучений. В огромных котлах варились вопящие грешники. Кого-то поджаривали на вертеле, кого-то секли кнутом.
И хотя складывалось впечатление, что Геенна – это мрачная, отлаженная, как часы, механическая вселенная бессмысленно повторяющихся зверских пыток, как раз отлаженности в ней и не было. Механизмы работали с явной натугой, все гремело, тряслось и скрипело, из труб то и дело вырывались струи горячего пара, во многих местах наблюдались протечки воды и кипящего масла.
В сумрачных потайных уголках и расщелинах отдельных грешников подвергали ещё более изощрённым, можно даже сказать, эксклюзивным пыткам в отличие от пыток, поставленных «на поток». Джим заметил, как по залитому кровью проходу тащат что-то такое… нет, это был человек, только совершенно потерявший человеческий облик. С него содрали не только кожу, но и мясо, почти до костей. Тащили его на верёвке, подцепив крюком за ребра. Верёвка была привязана к тележке для гольфа, а саму тележку везли двое чертей с мерзкими ухмылками на рожах. Другие жертвы были плотно обмотаны ржавой колючей проволокой, из которой тщетно пытались освободиться, а какие-то существа наподобие громадных ящеров и совсем уже непонятные твари, будто сшитые из кусочков чёрной блестящей кожи, хохотали, наблюдая за их усилиями.
Высоко на скале, по обеим сторонам от расщелины, трудились команды голых, заляпанных грязью мужчин и женщин. Балансируя на узеньких выступах, они долбили по камню кирками и лопатами, расширяли расщелину – даже издалека было видно, что пот течёт с них в три ручья, а тела сведены судорогой боли. Надсмотрщики-черти и двуногие ящеры не давали им продохнуть – если кто-то на миг останавливался, тут же хлестали кнутом. Время от времени кто-то из «каторжников», как окрестил их про себя Джим, срывался и падал. И тут уж, как говорится, одно из двух: либо его удерживали остальные, скованные с ним одной цепью, либо он увлекал за собой всю цепочку, и тогда все скопом падали прямо на острые камни или в огонь – к пущей радости бесов и ящеров.
Похоже, что здесь, в Геенне, были свои флора и фауна. Среди пыточных приспособлений и крутящихся механизмов росли громадные, бесформенные грибы нездорового мертвенно-белого цвета – высокие, как деревья. Были там и другие вроде бы растения, которые Джим, не сумел распознать – что-то вроде уродливых яиц-мутантов с ядовито-зелёными и бордовыми прожилками на скорлупе. Они «росли» из земли между фонтанами пламени и дымящимися провалами, и размеры у них были самые разные, от пары дюймов до шести-семи футов в диаметре в самой широкой части. Из явных животных преобладали огромные крысы и тощие псы с налитыми кровью глазами, чего, собственно, и следовало ожидать в таком месте, – равно как стервятники, вороны и вороны, кружившие высоко в небе, но периодически залетавшие в расщелину, чтобы заклевать до потери сознания очередного несчастного грешника, эту неумирающую мертвечину. Черти, прямоходящие звероящеры и странные «кожаные» существа также более-менее вписывались в местный адский колорит с тяжёлым налётом мрачного Средневековья.
Но что было совсем уже непонятно, так это женщины с птичьими головами, жабы с крыльями, как у летучих мышей, псы с клыками и плавниками или одушевлённые сгустки слизи, которые принимали самые разные формы. Должно быть, их поставляли в комплекте как дополнительные детали для усугубления атмосферы.
Вдоволь насмотревшись на эту Геенну Огненную, Джим опять повернулся к Доку. Джим полагал себя человеком довольно пресыщенным и не чуждым всяких извращённых пристрастий, но и его замутило при виде этого страшного и омерзительного «сада наслаждений». Уж слишком всё это напоминало его земные кошмары.
– Господи, вот где ужас так ужас.
Док кисло улыбнулся:
– Тут везде ужас, на этой реке. В самых разных его проявлениях. Спроси хоть у старого Джо Конрада… или у бедняги Марлона Брандо.
– Но эти грешники, которых там мучают, они ведь могут свободно отсюда уйти, когда им надоест?
– Всё зависит от обстоятельств. Если они – всего лишь декорации, то, сам понимаешь, тут они и останутся. Хотя, в общем и целом, если человек позволяет делать с собой что-то подобное, значит, он подсознательно этого хочет. Те, кто пришёл сюда сам, по доброй воле, остаются здесь тоже по доброй воле. Это их выбор.
Джим покачал головой:
– Да, а ведь все закладывается ещё в детстве. Вот оно, пагубное влияние религии на неокрепшие и восприимчивые юные души.
Док и сам, не отрываясь, провожал взглядом Геенну, которая, слава богу, осталась уже позади.
– Да, Библия – штука опасная.
– Чувство вины и болезненное желание понести наказание.
Док вздохнул, соглашаясь:
– К счастью, мой юный друг, мы с тобой не обременены ни первым, ни вторым.
Как только Док произнёс эти слова, от проржавелого железного пирса, вдававшегося далеко в воду, отчалили три каких-то непонятных объекта. Причём именно «объекта» – Джим так и не понял, что это такое. Док тревожно нахмурился:
– Так, а это ещё что за чёрт?
Джим глянул в ту сторону, куда указывал Док:
– Понятия не имею. Но что бы то ни было, мне оно очень не нравится. Тем более есть у меня стойкое подозрение, что они направляются прямо к нам.
Док запустил руку под плащ.
– Прибавь-ка ходу, сынок. Мне оно тоже не нравится.
Джим не стал с этим спорить. Док достал Пистолет, Который Принадлежал Элвису. Очевидно, старый стрелок подходил к этому очень серьёзно, не считая шуткой, совпадением или ложной тревогой. Джим включил оба двигателя на полную мощность, и катер рванулся вперёд. Однако на этом участке Стикса течение было сильным, а они двигались против течения. Джим оглянулся. Ветер разметал волосы, и ему пришлось оторвать одну руку от руля, чтобы убрать их с глаз. Чёрные штуки заметно приблизились. Теперь Джим разглядел преследователей. Это были маленькие и сгорбленные горгульи на водных мотоциклах – по две на каждом. Очевидно, что те, кто сидел впереди, управляли скутерами. А вот зачем с ними ехали пассажиры – это ещё предстояло выяснить. Долго ждать не пришлось. Горгулья, сидевшая сзади на ближайшем к катеру мотоцикле, достала откуда-то крюк наподобие пиратских абордажных крюков, на длинной верёвке, и принялась раскручивать его над головой с вполне очевидными намерениями, а именно – зацепить катер. Джим повёл катер зигзагом, чтобы по возможности усложнить ей задачу. Он поглядел на Дока:
– Чего им надо?
– Я так думаю, это рекруты из Геенны в поисках нового мяса для пыточной.
– Ты же сказал, что туда приходят по собственной воле.
– Ну да, это те, кто приходит. Но как видно, у местных нет особенных предубеждений насчёт затащить к себе проезжающих мимо ни о чём не подозревающих путешественников. Забавы ради. Место здесь специфическое, сам понимаешь. Полное беззаконие и беспредел.
Последний бросок горгульи недотянул меньше фута до кормы катера, и Джим резко вывернул руль, так что катер пошёл чуть ли не поперёк реки.
– В Геенну я не собираюсь. Большое спасибо.
– Тут я с тобой солидарен, сынок. Подержи пока катер ровно, а я пока кое-что предприму.
Джим кое-как выровнял катер. Док тщательно прицелился из Пистолета, Который Принадлежал Элвису, но катер все равно изрядно трясло и мотало, так что стрелять с него по движущейся цели было достаточно проблематично. Джим смотрел прямо вперёд, держа курс. Потом он услышал подряд три выстрела. Он оглянулся, и скутеров уже не было. Остался лишь дым над водой и два-три каких-то обломка. Джим усмехнулся:
– Ты заебись, бля, стреляешь, Док Холлидей.
Он думал, что Доку будет приятно – пусть и своеобразный, но всё-таки комплимент, тем более от души, – но лицо стрелка было встревоженным.
– В других обстоятельствах я бы не стал с тобой спорить, но дело в том, что я не стрелял. Ни единого выстрела.
– А как же тогда… кто же их сбил?
– Я не знаю. Что-то из-под воды. Они просто взорвались, все три. Я тут вообще ни при чём.
* * *
Эйми Макферсон три дня не выходила из комнаты. Она ещё дважды падала в обморок, причём, как говорится, ни с того ни с сего – на пустом месте, и ей стало казаться, что монахини и даже кое-кто из Серафимов и ангелов поглядывают на неё как-то странно. Она ни капельки не сомневалась, что между собой они обсуждают это и пытаются понять, что происходит с их предводительницей, Божественной Матушкой, наместницей Господа на Небесах, – уж не теряет ли она свою власть, а заодно и связь с реальностью.Сперва были только тревога и злость на Сэмпл – почему она не выходит на связь?! Потом начались эти непонятные вторжения: мультяшные крысы, морские чудовища, НЛО. А дальше удары пошли вовнутрь, прицельным огнём прямо в Эйми. Сперва – странные боли в животе и одышка. Потом – головные боли и головокружения, когда двоится в глазах. И наконец, обмороки. Даже, наверное, не обмороки, а припадки. Первый случился с ней на террасе, когда она прогуливалась в компании своих монахинь. В голове как будто зажёгся ослепительный белый свет, её повело, и очнулась она уже на полу. Второй обморок приключился, когда Эйми была одна у себя в комнате и никто её не видел. И это единственное, что радует. На этот раз белого света не было, зато было кошмарное ощущение, будто она тонет, она по-настоящему задыхалась и хватала ртом воздух, словно рыбка, которую вытащили из аквариума.
Третий припадок был хуже всего. Она проверяла ежедневные отчёты вместе с тремя доверенными монахинями, и вдруг у неё возникло пронзительное ощущение, которое она могла охарактеризовать только как мощный, всепоглощающий, грандиозный оргазм – и это при том, что в жизни не употребляла подобных определений. Под изумлёнными взглядами ошеломлённых монахинь, Эйми вскочила на ноги, сделала пару нетвёрдых шагов и упала на колени. Потом перевернулась на спину и принялась извиваться, зажмурив глаза и выгнув спину дугой. Она кричала и выла, звала Господа и Иисуса, несла какой-то бессвязный бред, в котором преобладали две фразы: «Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!» Она повторяла их снова и снова, словно какую-нибудь нечестивую молитву. Потом потеряла сознание и пролежала в глубоком обмороке бог знает сколько времени, а когда очнулась, в комнате собралось около десятка монахинь, уже готовящихся совершить полномасштабный обряд по изгнанию бесов.
Стараясь скрыть страх и смущение, Эйми вскочила на ноги и пробормотала какое-то сбивчивое, неубедительное объяснение насчёт спиритического явления. Было видно, что монахини не поверили ни единому слову. Выразительно переглянувшись, они разошлись по своим кельям, а Эйми заперлась у себя в спальне, уверенная, что только что пережила призрачный копирэффект от Сэмпл, которая занималась сексом. Эйми давно уже жалела, что доверила Сэмпл такое ответственное поручение. И вот – лишнее тому подтверждение. Вместо того чтобы заниматься делом, Сэмпл устроила себе большие каникулы – такое развратно-порнографическое турне.
Но эти припадки были далеко не единственным признаком, что на Зиминых Небесах что-то явно не так. На самом деле Эйми не покидало стойкое ощущение, что вся структура Небес разваливается на части. Поначалу всё было ещё не так страшно: у ангелов начали выпадать перья из крыльев, сдохла парочка птичек – их нашли лапками кверху на террасе, выходившей на озеро. Две сосны на той стороне озера, видимо, подхватили какую-то непонятную древесную болезнь – неизвестно откуда взявшуюся, – с них осыпались все иголки, и они стояли теперь абсолютно голые. Лазурное небо и синее озеро периодически тускнели и становились мутно-серыми. Ветер, похоже, дул всегда только с Голгофы, распространяя зловоние. Трава на лужайках, когда-то сочная и зелёная, местами пожухла или увяла совсем. Стены храма на мысе покрылись какой-то тёмной и нездоровой плесенью, воздушные девственницы больше не танцевали, теперь они в основном резались в кости.
Посторонние вторжения возобновились. После НЛО было временное затишье, а потом на небе начали появляться странные облака, какие-то угловато-абстрактные и тревожные. Однажды по небу пролетела целая эскадра зловещих чёрных бомбардировщиков с эмблемой черепа и скрещённых костей на фюзеляже – пролетела и скрылась за белыми горами за озером.
С этими припадками, бомбардировщиками и прочим Эйми была уже на грани срыва. Ей нужно было уединиться, спрятаться от всех этих кошмаров и спокойно подумать, что делать. Так что Эйми заперлась в комнате, которая представляла собой идеальный куб с серыми стенами, угнетающе тесный и абсолютно пустой, – если не считать соломенной подстилки на голом каменном полу, гвоздя, вбитого в стену, где висела узловатая плеть для умерщвления плоти, – и верхним светом, настолько резким и ярким, что под ним нельзя было расслабиться ни на секунду. Эту комнату Эйми соорудила специально для упражнений в смирении и размышлений, впрочем, как выяснилось уже очень скоро, ни то, ни другое особенно не помогло. Первый день она провела, занимаясь самобичеванием и горестно стеная, она хлестала себя кнутом до крови, но эти самоистязания не принесли желанного облегчения. Просветление не наступило. Откровение не явилось. Спасение – тоже. Равно как и душевный покой. Были только ярость и злость. Злость на Сэмпл. Где она? Чем занимается? Что вообще себе думает?!
На второй день своего добровольного заключения Эйми материализовала телевизор в надежде увидеть сестру, но даже такое простое действо пошло совершенно не так, как задумано. Эйми хотела материализовать скромный «Сони Тринитрон», но вместо него появилась какая-то сомнительная конструкция с открытой схемой, странным треугольным экраном и без пульта. Эйми, наверное, раз двадцать отправляла этот кошмар обратно и пыталась вызвать нормальный человеческий телевизор, но у неё ничего не получалось. Наконец, Эйми смирилась и попробовала включить это «чудо технической мысли». Но и тут ничего не вышло. Эйми не только не смогла настроить нормальный приём, но так и не разобралась, где тут переключать каналы. Телевизор показывал. Но показывал что-то странное: бессвязные и беззвучные картинки, сменяющие друг друга со скоростью нарезки в музыкальном видеоклипе – ядерный взрыв; какой-то костюмированный парад; гигантские муравьи методично уничтожают автозаправку; непристойное телешоу, где молодые мужчины и женщины расхаживают взад-вперёд, абсолютно голые, по длинному узкому подиуму; чёрно-белая реклама сигарет «Филипп Моррис»; зернистое садомазохистское порно; какой-то небритый мужик в чёрных кожаных штанах и грязной рубашке пробирается по болоту в компании маленького зверька непонятной породы; тот же мужик с ещё одним мужиком, постарше, плывут на лодке по реке; гарем какого-то восточного шейха; сцена из «Околдованных» с Агнес Мурхед в роли Эндоры; огромный чернокожий мужчина с золотым копьём атакует толпу в облаке пыли; публичная казнь через повешенье; овца с чёрной мордой бредёт по пустыне, останавливается и пьёт из водяной скважины.
И всё в таком духе. А потом – к вящему ужасу ошеломлённой Эйми – на экране «зависла» одна картинка. Дальний план Сэмпл. Да, Эйми хотела увидеть сестру, но уж никак не в таком виде. Сэмпл лежала, распростёртая на огромном ложе, вроде бы в каком-то шатре, очень большом и красиво убранном, так вот – она лежала распростёртая на ложе и неистово совокуплялась с каким-то высоким мужчиной с почти совершённым телом и лицом, как у киноактёров 1950-х годов. Неожиданно прорезался звук, оглушительно громкий в гулком пустом пространстве:
– Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!
Снова и снова, в похотливом, ритмичном повторе. Эйми узнала фразу. Она выкрикивала эту мерзость во время своего припадка. Она закусила губу – сильно-сильно, до крови, – но ничего не сказала. Она лишь закричала, когда Сэмпл, сделав короткую паузу между движениями своего непотребного сладострастия, посмотрела прямо в «камеру» и подмигнула Эйми:
– Привет, сестричка. Жалко, ты далеко! У тебя сигарет нет, случайно?
* * *
Сэмпл лежала прикрыв глаза. Дыхание медленно восстанавливалось. Когда, интересно, настанет счастливый час и она сможет снова заняться сексом исключительно ради собственного удовольствия? Ей уже надоело, что она постоянно оказывается в таких ситуациях, когда единственный способ спасти свою задницу – это подставить оную задницу местному первому парню на деревне, причём эти первые парни неизменно оказываются законченными мудаками и клиническими психопатами. Сначала – Анубис, теперь – этот ветхозаветный придурок, семи футов ростом и с самомнением ему под стать. Хотя, если честно, секс с этим лже-Моисеем был не таким уж противным. Даже наоборот. Он оказался партнёром вполне восприимчивым и даже где-то внимательным, и ему было явно не всё равно, получает она удовольствие или нет.Очевидно, пока он водил по пустыне эту толпу злобных уродов из Библейского Пояса, у него не было никаких шансов на длительные романтические отношения с какой-нибудь более-менее симпатичной женщиной; когда он в первый раз привёл Сэмпл к себе в шатёр и наблюдал, как она моется в фарфоровом тазу, у него глаза съехались в кучку – так сильно ему хотелось. Впрочем, Сэмпл этого и добивалась. Она стояла в тазу абсолютно голая, и не стеснялась своей наготы, и лила на себя драгоценную воду в таких количествах, что если бы это видели люди снаружи, их бы удар хватил от возмущения. Пока Сэмпл мылась, она рассказала Моисею о своих приключениях в Некрополисе – разумеется, этот рассказ был тщательно отредактирован и существенно сокращён. Моисей же смотрел, как она трёт себя матерчатой мочалкой, уделяя особое внимание груди, ягодицам и внутренней стороне бёдер, и у него ум заходил за разум. И куда вдруг подевалась вся библейская праведность?! Сэмпл даже не успела как следует вытереться, Моисей подхватил её на руки и отнёс на кровать – большую и, надо сказать, просто роскошную для походной койки: шёлковое бельё, меховые покрывала, вышитые подушки.
Спустя пятьдесят пять относительных минут, Сэмпл прислушалась к своим ощущениям. Она была полностью удовлетворённой. Вероятно, вся в синяках. И ей ужасно хотелось курить. В общем и целом она осталась довольной. Единственное, что подпортило удовольствие, – беспричинное и абсурдное ощущение, что Эйми каким-то образом наблюдает за ней с Моисеем в самый разгар их постельных игрищ. Похожее ощущение Сэмпл испытывала и раньше, ещё при жизни, когда они с Эйми, были одним существом и Сэмпл приводила домой ковбоев и матросов; Эйми делала вид, что её как бы и нету, но все равно получала свою порцию кайфа.
Моисей лежал на спине. Глаза закрыты, грудь вздымается и опускается в такт дыханию, в уголках губ играет улыбка патриаршего удовлетворения. Когда Сэмпл спросила его про сигареты, он открыл глаза и улыбнулся:
– Если следовать исторической правде, то сигареты изобретут лишь через пять тысяч лет.
– То есть ты хочешь сказать, у тебя нет сигарет?! И кстати, об исторической правде. Что-то я не заметила, чтобы этот шатёр как-то ей соответствовал.
И действительно. По сравнению с жалкими палатками верных последователей пророка обстановка в шатре Моисея складывалась в основном из артефактов девятнадцатого и двадцатого веков. Тут было прохладно, будто работал скрытый, бесшумный кондиционер. На маленьких раскладных столах лежали журналы и книги, в одном углу – шатёр был не круглый, а прямоугольный – стоял небольшой холодильник и питьевой фонтанчик. Мавританские занавески и персидские ковры создавали уют и декор. Сэмпл мысленно пожалела тех бедных придурков, которым приходится таскать это всё на себе по пустыне, когда Моисеево племя снимается с места. Сэмпл также заметила, что по всему шатру стояли часы и другие приборы для измерения времени, от песочных часов до модерновых цифровых хронометров. Внушительная коллекция. Прямо какой-то фетиш времени.
Моисей приподнялся на локте и принялся перебирать всякую мелочёвку, наваленную в беспорядке на столике у кровати. Наконец он нашёл, что искал: «Лаки Страйк» без фильтра, в довоенной, красной с зелёным, пачке. Он достал одну сигарету, постучал ею о ноготь большого пальца и сам сунул её Сэмпл в губы.
– А прикурить?
Сэмпл знала: единственный способ общаться с такими, как Моисей, – ни в коем случае не давать им спуску. В своё время она повидала немало таких мужиков. Все эти странствующие проповедники – то же самое. На публике проповедуют праведный образ жизни, семейные и моральные ценности, нравственную чистоту, грозятся вечным проклятием и адским огнём, а запершись у себя в номере, дуют литрами запрещённый джин и всю ночь напролёт развлекаются с парочкой-троечкой профессиональных грешниц или энтузиасток-любительниц. Как прирождённые лицедеи, они знают, чем «зацепить» толпу. У них, как правило, есть хоть какой-то стиль – вот как у этого Моисея.
Он снова порылся в вещах на столике и нашёл коробок спичек ядовитого ярко-розового цвета с надписью КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК. Очередной фетиш? Надо об этом подумать, решила Сэмпл. Но потом, не сейчас.
Она с благодарностью затянулась дымом и обвела взглядом шатёр:
– А ты тут неплохо устроился, я смотрю.
Моисей оглядел шатёр с видом гордого собственника:
– Поверь мне на слово, это не такая уж и синекура – работать пророком Господа. Так что, думаю, я заслужил некоторые бытовые удобства.
– А с народом проблем не бывает? Разве никто сюда не заходит и не задаётся вопросом, что что-то здесь явно не так? В смысле исторической достоверности? Они, конечно, тупые как пробки, но у тебя тут столько всего… хватит с избытком, чтобы поднять мятеж даже среди законченных идиотов.