Федоров Алексей. Последняя зима

   Следующая ночевка была у них уже под самым Любешовом, в расположении 10-го батальона, а на третий день партизаны добрались и до Вульки-Щетинской, небольшого сельца с обгоревшими у южной околицы хатами.
   Остановив первую же идущую навстречу девушку, Андрей обратился к ней с вопросом:
   - Скажи, красавица, нет ли у вас в селе хорошей портнихи? До того обносился, что и свататься не в чем. Кто бы тут рубахи мог сшить? Материал имеем.
   - Есть портниха, и хорошая, городская... Но она по домам ходит работать, своей машинки у нее нет... Хотя если для партизан, так любая хозяйка даст машинкой попользоваться! Вон в том проулке живет портниха, вторая хата по правую руку.
   - А как зовут вашу городскую мастерицу?
   - Полина Ивановна.
   Да, это была она, жена командира роты, усталая, исхудавшая женщина с каштановым локоном, выбившимся из-под косынки, с овальной родинкой у подбородка. Рядом с ней, сидя на лавке, играла тряпочной куклой большеглазая девочка лет десяти, очень похожая на Павла Игнатьевича. Разговор, однако, начался о рубахах.
   - Как же, обязательно сошью, с удовольствием... Приносите материю. Эх, ребятки, ребятки, может, и мой муж где-нибудь в партизанах! Не встречали старшего лейтенанта Лащенко?
   - Не приходилось... А может, и встречали, разве запомнишь! - сказал Зозуля.
   Конашкевич отвел глаза в сторону.
   - Вот так и все отвечают, кого ни спросишь, - продолжала со вздохом Полина Ивановна. - Я понимаю, всех в памяти не удержишь. Но может, лицо запомнилось?.. Верочка, доченька, принеси папину карточку...
   Девочка бросила испуганно-вопросительный взгляд на мать, но та ее успокоила:
   - Этим дядям можно показать! Они с немцами воюют, как и твой папа... Принеси, детка!
   Вера убежала за перегородку и вернулась оттуда с завернутой в платочек фотографией. Когда Зозуля взглянул на снимок, его чуть не прошибла слеза. Он увидел своего командира роты, совсем молодого, улыбающегося, еще только с двумя квадратиками в петлицах, а рядом сидела в нарядном платье полная красивая Полина Ивановна, держа на коленях крошечную Верочку.
   - Нет, не видел такого, - как можно спокойнее сказал Зозуля. - Да жив он, бьет вовсю фрицев!
   - Наверно, жив, но вот где он?.. Ну хорошо, друзья! Приносите материал, машинку я достану...
   - Не знаю, сможем ли раньше чем через неделю снова к вам заглянуть... Вы все время здесь будете? Никуда не собираетесь?
   - Буду конечно... Пока работа в селе есть.
   Партизаны распрощались с Полиной Ивановной. Едва они отошли от хаты, как Виктор обрушился на Андрея с упреками:
   - Сволочь ты, гад ты этакий, сердца в тебе нет! Разве можно так над женщиной издеваться? "Не приходилось встречать", "не видел"... Сказать надо было! Обрадовать!
   - Не горячись, Витя, остынь... Ну сказали бы, а дальше что?
   - Попросить в десятом батальоне сани, посадить на них Полину Ивановну с дочкой - и прямо к нам!
   - Не очень-то прямо мы с тобой шли! А бандеровцы? А полицаи? А метель начнется?.. Нет, я все делаю, как политрук приказал... Ты уж моей линии держись, это тоже приказано.
   - Я и то держусь.
   - Вот все у нас и в порядочке! Теперь только поскорее бы в роту вернуться, доложить.
   О результатах миссии Андрея Зозули и его напарника узнали в роте сначала лишь три человека - комбат, комиссар и политрук Вохмяков. Они сразу же начали совещаться, как быть дальше.
   - Отправим за семьей самого Лащенко, это ясно, - говорил командир батальона. - Но я полагаю, что ему не надо знать главное прежде времени... Взбудоражится, полетит, еще по дороге в какую-нибудь неприятность сгоряча влезет...
   - Вообще-то Павел человек спокойный, выдержанный, но от такой новости у любого характер перевернется! - заметил Сергей Петрович.
   - Пожалуй, верно, придется нам и дальше темнить! - сказал, улыбнувшись, комиссар. - Пришлите к нам, товарищ Вохмяков, старшего лейтенанта.
   Явившийся к начальству Лащенко получил приказ завтра утром в 8.00 отбыть на трех санях с десятью автоматчиками в село Вулька-Щетинская для выполнения особого задания. В чем состоит задание, он узнает по прибытии в село из дополнительного приказа, который ему там вручат на явочной квартире. Адрес явки известен партизану Зозуле, которого следует включить в группу.
   - От кого будет дополнительный приказ? - спросил Лащенко.
   - От меня и от комиссара, - уточнил комбат. - Больше ничего вам сказать не могу... Предупреждаю, что задание очень важное. В попутных населенных пунктах нигде не задерживаться, ночевать на хуторе Гречаны или в расположении десятого батальона. Своим заместителем по роте оставьте политрука. Вопросы есть?
   - Вопросов не имею.
   - Выполняйте!
   ...Утром маленькая экспедиция тронулась к Любешову... "Что там может быть? - думал дорогой Лащенко. - Боеприпасы брать? Сказали бы! На связь? Тоже предупредили бы, пароль дали... Возможно, какую-то разведку предстоит вести! Впрочем, на месте все прояснится!" Огорчало командира роты лишь то, что нельзя задерживаться в селах, походить по хатам, порасспросить о беженцах из Бреста, из других мест...
   Ночевали на маленьком хуторе Гречаны, а к середине следующего дня были уже в Вульке. Остановились в крайней хате, распрягли коней.
   - Ну пошли, Зозуля! - обратился к Андрею командир роты. - Еще Харченко со мной, Татищев... Остальным здесь подождать. За старшего Максимкин... Пока отдыхайте, хлопцы!
   До знакомого Андрею переулка было недалеко. Вот он уже, вот и та самая хатка!.. Один только Андрей знал, к кому они идут, какая встреча ждет командира. Сердце Зозули колотилось... Только бы Полина Ивановна оказалась дома!
   Все четверо вошли в сени, старший лейтенант стукнул легонько в следующую дверь... "Прошу!" - раздался из комнаты голос, вдруг показавшийся ему знакомым. Лащенко распахнул дверь, на секунду застыл у порога, потом метнулся вперед, а Зозуля уже выпихивал товарищей из сеней на улицу.
   - Подождать надо, ребята, - говорил он. - Тут дело семейное! Нашел ротный свою женку...
   Павел Игнатьевич вышел к ним через несколько минут счастливый, взволнованный, недоумевающий и прежде всего вопросительно взглянул на Зозулю. Тот уже держал в руке вынутый из кармана пакет.
   - Приказано вам вручить! - сказал Андрей и передал конверт старшему лейтенанту.
   Лащенко прочел следующие строки:
   "Дорогой Павло!
   Прости нас, пожалуйста, но мы решили, что лучше тебя прежде
   времени не тревожить. А теперь - поздравляем, радуемся вместе с
   тобой.
   Дополнительный приказ таков: забирай Полину Ивановну и Верочку и
   возвращайся в батальон. Передай им привет. Вот и все "особое
   задание"!"
   Дальше следовали крупная, размашистая подпись комбата и четко выведенная, без росчерка, фамилия комиссара.
   - Павлик! Где же ты? - раздался голос Полины Ивановны, и она с еще не просохшими счастливыми слезами на лице показалась в дверях.
   - Папа! Па-поч-ка! - кричала из комнаты Вера.
   В глазах Лащенко мелькнула не то растерянность, не то смущение.
   - Разрешите, товарищ старший лейтенант, быть пока свободными? невозмутимым тоном спросил Зозуля.
   - Ну и хлопцы! - сказал, рассмеявшись, командир роты. - Да, свободны до особого распоряжения... Идите туда, к нашим. Вам спасибо, им спасибо, всем спасибо! Детали потом выясним...
   Подробности розысков Полины Ивановны командир роты выпытал у Андрея на обратном пути.
   А в батальоне уже готовились к торжественной встрече. Первым делом Вохмяков перебрался в другую землянку. Старшина приволок откуда-то перину и сказал, что это для девочки. От ротной кухни тянуло паленой щетиной зарезанного кабана и, кажется, даже самогонным духом.
   Встреча старшего лейтенанта, его жены и дочери была шумной, сердечной.
   Утром к супругам зашел Вохмяков. От старенького женского халата и тряпочной куклы, лежавших на табуретке, от перемытой до блеска посуды, от расчески с застрявшими между зубцами обрывками длинных волос повеяло на Сергея Петровича такой домашностью, чем-то таким хорошим, полузабытым, что у него защемило в груди.
   После приветствий политрук заговорил о том, что его сюда привело:
   - Вот ведь какое дело... Хочет рота Полину Ивановну видеть. Просит ее выйти, так сказать, познакомиться...
   - Господи! Всех вчера, кажется, переобнимала! - всплеснула руками Полина Ивановна.
   - Не всех, далеко не всех!.. А главное, что не все партизаны нашей роты вас видели... Многие вчера в наряде были, одна группа ночью из разведки вернулась.
   - Надо тебе, Поленька, по землянкам пройти, - заметил старший лейтенант.
   - Нет, не по землянкам! - твердо сказал Вохмяков. - А то опять получится - одни видели, другие не видели...
   - Как же мне быть? - чуть растерянно спросила Полина Ивановна.
   - Ко всей роте надо вам выйти. Сейчас! Люди уже построены.
   Рота стояла двумя шеренгами на небольшой поляне за лагерем, ожидая ту, кого долго искала. Разные находились в этих шеренгах люди. Были среди них и парни с огрубевшей на войне душой, такие, для которых, казалось бы, все трын-трава, но не было среди них ни одного, кто не любил бы свой дом, своих родных, свою семью, кто пренебрегал бы законами партизанской дружбы.
   Во имя этой дружбы искали партизаны жену и дочь командира. И каждый, возможно подсознательно, надеялся когда-нибудь тоже встретиться со своими близкими. "Особое задание" политрука удалось в конце-то концов выполнить, Полина Ивановна приехала. Может быть, сбудется и их мечта!
   И вот разом, без всякой команды, партизаны в шеренгах подтянулись, выравнялись, приняли стойку "смирно". К ним приближались четверо. Справа шел старший лейтенант Павел Лащенко, защитник Брестской крепости, потом окруженец, затем хороший партизанский командир, уже завершающий свой тяжелый маршрут запад - восток - запад. Слева шагал ярославский рабочий Сергей Вохмяков, добрый, славный человек, тоже получивший от войны нелегкую нагрузку... А между ними шла женщина с широко открытыми сияющими глазами, придерживая за руку девочку в стоптанных валенках.
   Вот все они подошли поближе к роте, остановились. Полина Ивановна увидела множество устремленных на нее глаз, взволнованных, потеплевших.
   - Здравствуйте, родные! - сказала она негромко и как-то очень уж просто.
   В ответ беспорядочно прозвучали ответные приветствия. Отвечали по-разному: "Здравствуйте, Полина Ивановна!", "С приездом!", "Поздравляем вас!" Жещина хотела сказать еще многое, поблагодарить всех, но слова застряли у нее в горле, углы губ дернулись, и Полина Ивановна, беспомощно махнув рукой, побежала к стоящим в строю. Она повисла на шее у растерянно заморгавшего глазами автоматчика Гладышева, что-то тихо причитая, совсем по-бабьи. Плечи ее вздрагивали.
   Вот как закончилась эта партизанская быль. Добавлять, пожалуй, нечего... Нет, добавлю! Полина Ивановна не только сшила, но и вышила рубаху Андрею Зозуле, да и не ему одному.
   МАРИАН СТАНОВИТСЯ СОЛДАТОМ
   При каждом появлении у нас в штабе комиссара польской бригады Виктора Кременицкого его обязательно спрашивали:
   - Ну, как там поживает Мариан?
   Наверно, и в этот приезд Виктору Александровичу ужо не раз задавали обычный вопрос. Во всяком случае, когда Кременицкий зашел ко мне и я поинтересовался самочувствием и успехами Мариана, лицо комиссара приняло страдальческое выражение.
   - Опять! - воскликнул он. - Да что вы - смеетесь надо мной?! Дался всем наш Мариан! А в бригаде кроме Мариана сколько угодно таких же Казимиров и Франтишеков, Эдвардов и Мечиславов, Адамов и Тадеушев... Ничуть не лучше!
   - Вот поэтому-то Мариан всех интересует... Он, так сказать, единица измерения! Помнишь, ты же сам сказал, что Мариан станет у вас настоящим солдатом?
   - Отлично помню! - вздохнул Кременицкий.
   Дверь распахнулась, и вошел, поеживаясь от холода, Владимир Николаевич Дружинин. Увидев гостя, он обрадовался:
   - Здравствуй, Виктор! Ну, давай рассказывай... Как там у вас пан Мариан?
   Мы с Кременицким расхохотались.
   Партизан бригады имени Ванды Василевской двадцатидвухлетний Мариан Фалькевич и не подозревал, какой популярностью пользуется его имя в штабе соединения. Увы, эта популярность не была связана ни с воинскими подвигами Фалькевича, ни с его дисциплинированностью, ни с успехами в боевой подготовке. Еще в начале организации польской бригады Мариан Фалькевич запомнился тем, что за каких-нибудь два-три дня совершил целую серию совершенно недопустимых проступков. Он опоздал на перекличку, разговаривал в строю, дважды вступал в пререкания с командиром роты, без разрешения отлучился из лагеря, не вышел на занятия по изучению материальной части, ссылаясь на болезнь, которой у него не оказалось, и в заключение сладко заснул на посту у взводной землянки. Тогда-то, рассказав нам о похождениях Мариана, комиссар бригады и пообещал сделать из него хорошего солдата.
   Не следует думать, что Фалькевич был каким-то злонамеренным нарушителем самых элементарных воинских порядков. Ничего подобного! Любой проступок молодого польского партизана возникал как бы сам собой, помимо воли Мариана, и для каждого проступка находилось у него множество оправданий.
   От Кременицкого узнали мы и о диалоге, который произошел у него с Марианом, после того как последний заснул на посту.
   - Товарищ Фалькевич! Вам доверили охранять ночной покой всего вашего взвода...
   - Пшепрашам, пане комиссар, я охронял, я бардзо добже охронял. Я ходил вкруг бункера, я обсервовал по стронам...
   - Обождите, Фалькевич! Во-первых, нельзя перебивать разговаривающего с вами начальника. Во-вторых, называйте меня "товарищ комиссар", а не "пан комиссар". В-третьих, как это вы можете утверждать, что ходили вокруг землянки и посматривали по сторонам, когда командир взвода обнаружил вас сидящим на ящике, с опущенной на колени головой, с крепко закрытыми глазами?.. В таком положении можно видеть только сны!
   - Какие сны? Какие сны, товарыж комиссар? Человеку уже нельзя закрыть на минуту глаза в самом конце дежурства!
   - Спать часовому нельзя ни в начале, ни в середине, ни в конце дежурства. Если бы к вам подошел не командир взвода, а бандеровец или немец, он не стал бы, Фалькевич, вас будить, а сделал бы что-то гораздо похуже.
   - Пшепрашам, товарыж комиссар, но немец к нам не пошел бы, он скорее пошел бы в бункер к минерам.
   - А если и у минеров часовой будет спать? Впрочем, Фалькевич, ваше мнение на этот счет меня не интересует... Вы вступили в партизаны добровольно, вы торжественно обязались подчиняться партизанской дисциплине, а теперь на каждом шагу ее нарушаете. Просто стыдно за вас! Отправляйтесь к командиру роты и доложите, что получили от меня два наряда вне очереди. Пусть пошлет вас на кухню чистить картошку!
   - На кухню я не можу, пане комиссар! Там працюют Бронька с Иреной, они будут смеяться...
   - Правильно сделают! Скоро смеяться над вами будет вся бригада... Идите и доложите командиру роты о полученном взыскании.
   Мариан с достоинством удалился. Командира роты он сначала "не нашел", а когда тот сам попался ему на глаза, доложить о приказании Кременицкого "забыл".
   Вот каков был Мариан Фалькевич. Вместе с тем это совсем неплохой парень, очень неглупый, физически крепкий. Он сын местного крестьянина-середняка, хозяйство которого разграблено бульбашами. В патриотичности Мариана, в искренности его желания помочь Польше избавиться от оккупантов и обрести самостоятельность сомневаться никто не мог. Вступил Мариан в партизанскую бригаду с самыми лучшими намерениями, но вот стать настоящим, полноценным бойцом ему как-то не удавалось. Причем Виктор Кременицкий был совершенно прав: людей, очень напоминавших Мариана, в бригаде набралось порядочно.
   Собственно, никого из нас это не удивляло. Ведь любой человек, новичок, ранее не служивший в армии, вступив в один из наших отрядов, мог бы составить Мариану отличную компанию, решительно ничем от него не отличаясь. Но и Мариан, и всякий другой в любом из наших старых отрядов быстро отрешился бы от своих гражданских привычек, стал бы за какой-нибудь месяц хорошим партизаном.
   С Марианом этого в польской бригаде не произошло. В чем же тут дело?
   Догадаться нетрудно. Когда новичок попадает в среду более опытных, более умелых товарищей, он изо всех сил тянется за ними, старается ни в чем от них не отстать. И бывалые партизаны всячески ему в этом помогают советом, показом, собственным примером. Глядишь, новичок уже и не новичок! Многое восприняв от окружающей его среды, он уже и сам стал частицей этой среды, как бы растворился в ней.
   Совершенно другое положение в новом партизанском формировании, в данном случае - в польской бригаде. Весь рядовой состав был здесь из новичков. Одни быстрее воспринимали воинские порядки, а другие медленнее, одни прилагали больше усилий в занятиях по боевой подготовке, а другие меньше, одни оказались дисциплинированными по натуре, а другие этим не блистали. Людей же, на которых Мариану следовало во всех отношениях равняться, в бригаде можно пересчитать по пальцам. Там их меньшинство, и они еще не в состоянии подчинить своему влиянию всю массу.
   Пока что мы рассматривали бригаду имени Василевской не как боевое, а как учебное формирование, где польские партизаны проходили нечто вроде армейской "школы молодого солдата". Курс такой школы рассчитан на новобранцев. Но обычно в каждом учебном армейском полку есть постоянный, хорошо знающий свое дело командный состав, есть люди с большим опытом воспитательной работы. В нашей же польской бригаде таких командиров почти не было. И это - еще одна трудность.
   Командовал бригадой бывший вахмистр польской армии Станислав Шелест, человек лет сорока, уже давно уволившийся в запас. Во главе двух отрядов бригады, рот и взводов стояли также бывшие польские офицеры и унтер-офицеры из запасников. Они сравнительно неплохо разбирались в военном деле, но во многом отстали, партизанского опыта не имели. Им самим приходилось учиться и переучиваться. Конечно, это сказывалось на состоянии бригады. Ее отрядам было еще далеко до других наших подразделений. Вот почему Кременицкий охал и вздыхал, отвечая на расспросы об успехах Мариана Фалькевича.
   В таком случае, не проще ли распределить всех поляков по нашим старым батальонам, переварить их там в партизанском котле, научить многому, а уже потом сформировать из готовеньких бойцов польскую бригаду? Да, проще, но не лучше. Мы считали, что это было бы узкоделяческим подходом к начинанию большого политического значения.
   Поляки горячо любят и свято чтят свою родину. Захват территории Польши немецкими фашистами, превращение ими суверенного государства в генерал-губернаторство наполнили гневом и болью сердца поляков. Они верили в освобождение своего отечества, знали, что братский советский народ поможет изгнать оккупантов с их родной земли. Истинные польские патриоты хотели и сами участвовать в борьбе с нашим общим врагом. Огромный энтузиазм вызвала у поляков весть об образовании Временного демократического польского правительства. С радостью узнали они и о формировании в Советском Союзе боевых частей Войска Польского... "Ще Польска не згинела", - часто повторяли в те дни поляки слова своего народного гимна. Создание на контролируемой советскими партизанами территории самостоятельной бригады имени Ванды Василевской полностью отвечало настроениям и местных поляков, и тех, кто бежал сюда из-за Буга. Сам факт существования польской партизанской бригады как бы еще и еще раз говорил патриотам: "Польша жива! Польша борется!"
   Немало поляков из местного населения и раньше воевало в наших батальонах. В польский же отряд они хлынули целым потоком. Желающих стать партизанами оказалось столько, что понадобилось сформировать не один отряд, а два, объединенных в бригаду.
   Нет, конечно, не следовало разобщать поляков, распределяя их по старым батальонам. Польская бригада должна быть самостоятельной. А вот помочь ей мы были обязаны, несмотря на многие трудности. Впрочем, помогать можно по-разному. Нам ничего не стоило бы поставить во главе каждого подразделения бригады своего бывалого, испытанного командира. Формально это выглядело бы помощью, даже щедрой помощью, а на деле принесло бы вред. Ну что за национальная бригада, если поляками командуют русские и украинцы?! Да и лучше подойти к полякам, лучше на них влиять могут, разумеется, свои же польские командиры. Такие командиры нашлись, хотя они и нуждались в нашей поддержке.
   Постепенно мы отзывали из бригады временно посланных туда наших советников. К началу 1944 года у поляков остались лишь отлично сработавшиеся с Шелестом комиссар Кременицкий, начальник штаба Капорцев, инструктор по минноподрывному делу Руденко, заместитель комбрига по разведке Григорий Беда и несколько политруков. Думаю, что на бригаду из 400 человек это очень немного.
   Порой у меня возникал вопрос: не допущен ли нами перегиб? Кременицкий все время плакался, что дела в бригаде идут неважно. О пресловутом Мариане он не мог сообщить ничего утешительного. Между тем связные доставляли нам все новые просьбы Армии людовой поскорее перебросить бригаду в Польшу.
   Как-то еще в первой половине января решил я вместе с Дмитрием Ивановичем Рвановым наведаться к полякам. Выехали с утра. Мой застоявшийся Адам и белый норовистый конь начальника штаба соединения быстро домчали нас до лагеря бригады.
   Встретивший нас у штабной землянки Станислав Шелест доложил, что во вверенных ему подразделениях никаких происшествий не случилось, а личный состав занят учебой согласно расписанию.
   - Посмотрим-посмотрим, Станислав Павлович, как идут у вас занятия... Давайте пройдем вместе по землянкам, - сказал я. - А где комиссар?
   Оказалось, что Кременицкий на полигоне, где сейчас практикуются минеры. Решили заглянуть туда.
   Учебный полигон представлял собой лесную поляну, на которой было сооружено несколько метров железнодорожной насыпи со шпалами. Тут же стояли макеты различного типа мостов, стен, фундаментов и других объектов минирования. Партизаны диверсионного взвода расположились у насыпи. Шла тренировка в установке МЗД, конечно, без заряда: его заменял сверток с песком.
   Занятиями руководили Петр Руденко, один из лучших наших минеров, и командир взвода поляк Игнаций Мендак, невысокий подвижный человек с энергичным лицом. После всех официальностей Мендак сказал мне:
   - Совсем другие мины имела польская армия. Вот я есть командир, а учить все сначала надо. С перший клясс!
   - У нас до войны тоже таких мин не имелось. И нам приходилось учиться... Только это не беда! Было бы у кого учиться. А вы своим инструктором довольны? - кивнул я в сторону Руденко.
   - О! Профессор! - раздалось в ответ.
   Понаблюдали за работой минеров. Несмотря на обилие внезапно нагрянувшего начальства, что, конечно, нервировало новичков, они действовали достаточно уверенно и быстро. Не преувеличивает ли Кремешщкий трудностей, с которыми он столкнулся в бригаде? Я сказал ему об этом, когда мы вместе направились обратно в лагерь.
   - Преувеличиваю? - удивился Виктор. - Да ведь Игнаций Мендак отбирал себе самых расторопных хлопцев... Вот вы посмотрите остальных!
   Мы побывали в нескольких землянках, и всюду хлопцы как хлопцы. Занятия шли вполне нормально. Конечно, многим польским партизанам еще не хватало военной выправки, многие путались в ответах на не такие уж сложные вопросы, не очень-то хорошо справлялись с разборкой и сборкой оружия. Но ведь это люди, не нюхавшие пороху!
   В том взводе, где находился Мариан Фалькевич, изучали ручной пулемет. Я спросил Мариана, какого рода задержки бывают у "дегтяря" и в чем их причина. Ответ последовал хотя и с запинками, хотя и с почесыванием затылка, но правильный. Со сборкой пулемета Фалькевич тоже справился, правда, возился с ним долго.
   - Станет хорошим пулеметчиком, - заверил я Кременицкого. Поработайте с ним еще, - получите партизана хоть куда!.. А как у Мариана с дисциплиной? По-прежнему?
   - Почти что... Вот недавно самовольно отлучался в цивильный лагерь.
   - А зачем?
   - Нареченная там у него.
   - А ты, Виктор, к своей невесте самовольно не отлучился бы?
   - Что-то вы сегодня больно мягкий, Алексей Федорович! Мы здесь не смотрим: к невесте ли ушел, к брату или свату, а греем, наказываем за каждую отлучку.
   - Как же! Обязательно следует наказывать... Но нельзя ли устроить, чтобы ваши партизаны могли видеться со своими родными и близкими, так сказать, в организованном порядке? Подумайте об этом.
   Хорошее впечатление произвели польские командиры Александр Фудалей, Станислав Матыс, Владислав Скупинский, Адам Козинога. Видно было, что они уже по-настоящему болеют за бригаду, всеми силами стараются поднять боевую выучку своих подчиненных.
   На небольшом совещании с командным составом, которое мы провели, я отметил, что дела в бригаде заметно наладились. Побольше настойчивости, терпения, и скоро все окажется в полном порядке.
   - Как по-польски "солдат"? - спросил я у присутствующих.
   - Жолнеж! По-польски будет - жолнеж! - раздалось несколько голосов.
   - Надеюсь, товарищи, что скоро все новобранцы станут хорошими партизанскими жолнежами! И тогда - в Польшу, за Буг!..
   - Нех жие Польска вольна! - негромко, но торжественно провозгласил Станислав Шелест.
   - Нех жие! Нех жие! - взволнованно повторили собравшиеся в штабной землянке.
   Кременипкий решил немного нас проводить и тоже сел на коня. Когда мы отъехали от лагеря, Рванов вдруг спохватился:
   - Алексей Федорович! Да ведь мы так и не видели ксендза, ставшего партизаном! Того, молодого, что из Любешова пришел... Помните?