Федоров Алексей. Последняя зима

   Мне придется забежать вперед... В начале февраля Ковалев снова пришел в наше соединение и привел с собой около ста человек. Мы переформировали этот отряд, включили в него опытных партизан, усилили его вооружение. Новый наш батальон стал настоящим воинским подразделением, совершил немало славных боевых дел. Им продолжал командовать Федор Ковалев, он же Теодор Альбрехт.
   Вернулся из-за Буга и Колошенко. Ему удалось повидаться с Метеком, установить связь с руководством Гвардии людовой и членами Центрального Комитета ППР. От поляков мне доставили письмо. О всех их просьбах я немедленно сообщил Украинскому партизанскому штабу, добавив, что необходимость поддержки партизан Люблинщины, по моему мнению, назрела. Прошло еще немного времени, и началась переброска воздушным путем - за Буг, за Вислу - грузов для наших соратников по борьбе в тылу врага.
   Но это было потом, а пока мы продолжали слушать доклад Василия Радайкина. Многое из того, что происходило в Польше, становилось нам яснее, понятнее, общие представления обрастали конкретными фактами, контуры малоизвестных событий обретали четкость, рельефность, живые краски. Радостным и волнующим был вывод: братский польский народ не покорился оккупантам, он борется за свою свободу, он победит вместе с нами.
   Закончил свое сообщение Радайкин эффектно, хотя и перешел на подчеркнуто будничный тон.
   - А теперь, товарищи, приведу некоторые разведданные о противнике, сказал он, придвинув к себе записи. - В Люблине, Бялой Подляске, Демблине находятся формировочные пункты резервных частей вермахта, в Люблине и Хельме - учебные армейские пункты, в Замостье - крупная летно-техническая школа... В трех километрах восточнее Демблина - аэродром бомбардировочной авиации... В шестнадцати километрах восточнее Демблина, по дороге на Котск, запасной аэродром превращен недавно в действующий, базируются там двухмоторные бомбардировщики... На западной окраине города Радома, справа от железной дороги, расположен оружейный завод, выпускающий винтовки и пулеметы... В трехстах метрах северо-западнее станции Радом - большой склад горюче-смазочных материалов. Суточный запас достигает трех-четырех эшелонов. Подъездные пути к раздаточным колонкам имеют подковообразную форму и могут служить хорошим ориентиром...
   Радайкин еще долго перечислял объекты, представляющие немалый интерес для советской авиации. Присутствующие отлично понимали, какого труда стоило их разведать. Я взглянул на начальника узла связи майора Маслакова, он кивнул, улыбнувшись. Да, хватит ночью работы для шифровальщиков и радистов!
   Доклад закончился. Радайкин ответил на множество вопросов, затем я поблагодарил его за проделанную работу. Мы так насиделись, так накурились, что всех потянуло прогуляться.
   Зимний вечер давно окутал лагерь темной пеленой. Воздух свежий, морозный... Выйдя из штаба, мы направились к просеке - главной улице нашего Лесограда, потом повернули на запад, в ту сторону, где лежал скованный сейчас льдом Буг. И мысли наши были там, за Бугом.
   Медленно шагая вдоль просеки, мы вдруг услышали песенку, доносившуюся из землянки разведчиков. Остановились... Кто-то пел по-польски.
   - О, да это Сашка-автоматчик, что с нами ходил! Успел у поляков песням научиться! - объяснил Радайкин.
   Под аккомпанемент гармони голос Сашки старательно выводил:
   Дисей в Варшаве
   Весэла новина
   Тысёнца бумбовцев
   Пушла до Берлина!
   Стоявший рядом Шелест начал переводить:
   - Сегодня в Варшаве веселая новость...
   - Не надо, Станислав Павлович! Все понятно! - сказал я. - Тем более что когда тысяча бомбардировщиков идет на Берлин, этому одинаково рады и мы, и поляки.
   - Так есть! - кивнул Шелест.
   ПАРТИЗАНСКАЯ ФАМИЛИЯ
   С подлетевших к штабу саней соскочил запорошенный снегом Петр Федорович Солоид, мой заместитель по разведке, и начал отряхивать прежде всего не полушубок, не шапку, а свои роскошные буденновские усы. Увидев меня, Петр Федорович доложил, что в 11-м батальоне, откуда он вернулся, все в полном порядке.
   - Дорога плохая? - спросил я.
   - Совсем ее нет... Замело!.. Но ведь дядя Максим без дорог и до Берлина в лучшем виде доставит! - ответил Солоид, кивнув на стоящего у саней ездового.
   Да, ездовой у Солоида был отличный. Я поинтересовался у Максима Глазка, повидал ли он в 11-м сына.
   - Видались. Как раз с операции Михаил пришел, всё мины ставит... Совсем повзрослел парень! Теперь бы в седьмой наведаться.
   В 7-м батальоне находилась дочь ездового, санитарка Поля.
   С первых же месяцев войны многие советские люди шли в партизаны целыми семьями. Колхозник Хижной прибыл к нам в отряд вместе с женой, дочерью и сыном. Народный судья Кирилл Романенко после расстрела фашистами его жены вступил в отряд сам и привел с собой двух сыновей. Секретарь Добрянского райкома комсомола Маруся Скрипка пришла к партизанам вместе с матерью и двумя младшими сестрами. Хорошо знали у нас и трех сестер-комсомолок Анастасию, Прасковью и Александру Товстоног.
   Директор завода в Холмах, Черниговской области, Михаил Демидович Олейник стал партизаном вместе с женой, сыном и дочерью. Мне и дата запомнилась - 26 августа 1941 года. В тот день я обедал у Олейников. Когда мы встали из-за стола, хозяева быстро собрались и ушли вместе со мной в отряд.
   Старый колхозник Иван Жук и его жена были партизанами еще в гражданскую войну. Теперь дед Иван снова в партизанских рядах, а с ним и дочь его Вера. Несмотря на преклонные годы, дед участвовал во многих боях, в операции под Соловьевкой его ранило в руку.
   А куда, как не в партизаны, было идти двум оставшимся в живых членам семьи колхозника Зибницкого? Всю жизнь Дмитрий Зибницкий трудился, его большие крестьянские руки привыкли всегда что-то делать, держать: грубые, почерневшие пальцы были полусогнуты, не распрямлялись. Оккупанты, узнав, что этого рядового труженика выбирали до войны в сельский Совет, нагрянули к нему в хату. Зибницкий работал в сарае. Сквозь щель он увидел, как жену, дочь и сына эсэсовцы вывели на улицу и поставили под дула автоматов. Прежде чем раздались выстрелы, сын успел метнуться к темнеющему поблизости лесу. Жену и дочь эсэсовцы расстреляли.
   Ночью Зибницкий сам поджег свою хату. Он ушел в лес, сначала на поиски сына, а потом, уже вместе, они отыскали партизанский отряд.
   Конечно, не только на Черниговщине, но и всюду, где хозяйничали оккупанты, партизанами часто становились люди с одной фамилией: братья и сестры, отцы и дети, жены и мужья. Вскоре после прихода на Волынь я узнал, что в Камень-Каширском районе еще в самом начале войны первыми подняли оружие против оккупантов семь родных братьев по фамилии Нерода. Их звали: Никита, Александр, Максим, Владимир, Иван, Борис и Григорий. Семеро молодых, сильных мужчин - это уже сам по себе маленький партизанский отряд.
   Ездовой моего заместителя по разведке Максим Титович Глазок был главой одной из самых славных партизанских семей. До войны он работал колхозным бригадиром и жил со своими домочадцами в селе Клюсы, на севере Черниговской области, у самых ее границ с Белоруссией и РСФСР. Петухи в Клюсах поют сразу на три республики.
   В день начала войны не было дома у Глазков лишь одного из пяти сыновей - Ивана, кадрового офицера. Лейтенант Иван Глазок первым оказался в боевом строю. Через неделю-другую пошел на призывной пункт и сам Максим Титович со вторым сыном - Николаем. С матерью остались дочери Зинаида и Полина, старший сын инвалид Семен, тринадцатилетний Миша и совсем маленький Сашок.
   Гитлеровцы продвигались быстро. В сентябре фашистский сапог уже топтал древнюю черниговскую землю. Но прежде чем оккупанты захватили Клюсы, пришла туда скорбная весть: в бою за Родину пал смертью храбрых красноармеец Глазок Николай Максимович... Совсем недавно провожали его на фронт. И вот уже нет Коли! Война успела выхватить из семьи Глазков первую свою жертву.
   Какова судьба Максима Титовича, жив ли, здоров Иван - родные не знали. По слухам, Максим Титович, которому уже перевалило за пятьдесят, не попал на фронт, его будто бы взяли на строительство оборонительных сооружений. Ну, а Иван, думали, сражается в рядах своей части...
   Вскоре клюсовцы испытали на себе, каков он, этот принесенный фашистами "новый порядок". Разграблен колхоз. Проходящие через село немецкие солдаты гонялись за поросятами, курами и прочей живностью. Появились комендатура, полиция. Шли аресты советских активистов. А известные всей округе хулиганы и пьяницы, нацепив полицейские повязки, злобно косились на дом бригадира Глазка. Ведь в этом доме вырос советский офицер!
   Лейтенант Иван Глазок тем временем находился под Бахмачом, в одном из немецких лагерей для военнопленных. Сообщив эту весть, бежавший оттуда красноармеец тихо добавил: "Ваня тоже хочет бежать. Охрана пока слабая! Отнесите ему гражданскую одежду".
   Выполнить эту непростую задачу семья поручила Мише. С узелком за плечами мальчик смело тронулся в опасный и дальний путь. И вот бывают же счастливые случаи! На десятом километре Михаил столкнулся нос к носу с братом, уже успевшим бежать из плена.
   Дома лейтенанту пришлось жить на полулегальном положении. Показываться на улице он избегал. Встречался только со своими друзьями Павлом Битковым и Ефимом Мельником, людьми тоже военными, заскочившими в родное село после того, как они вырвались из окружения.
   Миша стал замечать, что Иван исчезает куда-то по ночам и возвращается лишь под утро. Появлялся он всегда со стороны протекавшей поблизости речки Цаты, за которой стояло русское село Раковка.
   Лейтенант Глазок был одним из организаторов небольшой партизанской группы в этом селе. Позже раковская группа стала ядром партизанского отряда имени Щорса, влившегося в наше соединение.
   Раковцы начали действовать. Ивану хотелось остаться вместе с ними в лесу, но кое-кто из односельчан знал, что он бежал из плена и находится дома. Если теперь он вдруг исчезнет, в Клюсах догадаются: подался к партизанам. А дойдет это до фашистов, они могут уничтожить всю семью.
   Пришлось друзьям Ивана инсценировать его похищение. Ночью к дому Глазков подъехали вооруженные люди. С криком и руганью, так, чтобы привлечь внимание соседей, связанного Ивана Максимовича вывели на улицу, бросили в сани и увезли неизвестно куда.
   Однако версия о насильственном увозе Ивана продержалась недолго. Раковские партизаны постоянно беспокоили оккупантов то налетом на полицейский участок, то разгромом небольшого немецкого обоза, то расправой над пособниками фашистов. И уже не раз видели среди народных мстителей Ивана Глазка.
   Его родных полицаи пока не трогали. Они, видимо, решили дождаться, когда партизан придет навестить семью, и тогда схватить всех вместе. За домом Глазков установили слежку. Но Иван в село не заходил, а лишь изредка тайно встречался в лесу с Мишей и сестрами.
   Весной 1942 года в Клюсы неожиданно вернулся Максим Титович. Он действительно был на строительстве оборонительных сооружений под Белгородом. Затем всех самых пожилых строителей, в том числе и его, распустили по домам. Добираться в родное село пришлось долго, через множество опасностей.
   Возвращение старого Глазка обрадовало не только жену, детей, но и... местную полицию. "Теперь-то Иван непременно заглянет домой, чтобы повидаться с отцом! Тут мы его и схватим!" - надеялись фашистские прислужники. Миша заметил: чуть ли не каждую ночь вокруг их дома устраивались засады. Иван, конечно, не появлялся. Повидать отца он сумел в другом месте.
   Отряд рос, набирался сил, действовал все активнее, а это еще больше озлобляло полицию против семьи Глазков. Ее положение становилось с каждым днем опаснее. Нельзя было дальше оставаться в Клюсах. И не только потому, что угрожала полицейская расправа. Максим Титович сам хотел стать партизаном. Рвались в отряд Зина и Поля. Извел своими просьбами отпустить его к партизанам Михаил. Но если уйти в лес еще четверым, то что же станет с матерью, с маленьким Сашей, инвалидом Семеном?
   И вот 25 июня, в день четырнадцатилетия Миши, из села вдруг исчезло все семейство Максима Глазка. В список партизанского отряда занесли еще четыре одинаковые фамилии. Матери вместе с маленьким Сашей пришлось скрываться у добрых людей в соседней Брянской области. Семен тоже начал скитаться по чужим селам, перебиваясь случайными заработками. Несмотря на инвалидность, он оказался полезным для отряда человеком: выполнял обязанности связного, помогал разведке.
   Жизнь партизанской семьи стала понемногу входить в новую колею. И вдруг обрушился новый удар: в бою с захватчиками под родными Клюсами погиб Иван Глазок. Не успели высохнуть слезы по Ивану, как еще одна могила приняла тело зверски замученного полицией Семена Глазка.
   Рассказывали, что в те дни на Максима Титовича нельзя было смотреть без боли. За год человек потерял трех сыновей! Безутешная тоска стояла в его глазах, горе пригнуло плечи... Тяжело переживали смерть братьев и Миша, Зина, Поля. Что же говорить тогда о матери! Она страдала больше всех. Надо лишь восхищаться душевной силой этой простой женщины, благословившей мужа, четырнадцатилетнего сына и дочерей на продолжение борьбы с ненавистным врагом.
   И они продолжали бороться, каждый как мог, каждый на своем месте.
   Должность Максима Титовича в отряде определилась сразу же: ездовой. Скромно, очень скромно звучит это слово рядом с такими, как автоматчик, разведчик, минер. Однако труд ездового, особенно в партизанских условиях, - это по-настоящему боевой труд, очень нелегкий и совершенно необходимый.
   Единственное транспортное средство у партизан - телега летом, а зимой сани. На колесах или полозьях партизаны везут все свое имущество - тяжелое оружие и боеприпасы, продукты и одежду, штабные документы и нехитрую утварь. Везут раненых, едут сами. Когда мы совершали, например, рейд с Черниговщины на Волынь, у нас не было ни одного пешего партизана. Естественно, что на каждом ездовом - "водителе" возка - лежит большая ответственность. От его сноровки, от того, как относится он к делу, зависит многое.
   Надо при этом иметь в виду, что движение партизанской колонны обычно не эшелонируется. Партизанский обоз - не только обоз, но и боевой порядок. Нередко ездовому приходится быть под огнем. Нередко, взяв винтовку, он и сам стреляет.
   А дороги? Сколько сил выматывают у ездовых разбитые, раскисшие или заметенные снегом дороги! Иной раз двигаться приходится и вовсе без дорог - лесом, кустарниками, полями, болотами.
   Ездовому всегда тяжелее, чем пешему бойцу. Пеший заботится только о себе, у ездового есть еще заботы о лошади, об упряжке, о грузе. Если же ездовой со своими конями закреплен за партизанским командиром, то становится для него и ординарцем, и адъютантом, и охраной, и верным другом.
   Да, хороший ездовой - очень даже почетная фигура среди партизан, а Максим Титович Глазок был настоящим мастером своего дела. Его дочери Зинаида и Полина стали в отряде санитарками. Труд санитарок и медсестер это тоже боевой, ратный труд. Нередко наши чудесные девушки, отважно спешившие на помощь раненому бойцу, сами погибали в бою. Перевязать раненого, вынести его в безопасное место, потом помочь ему вылечиться, вернуться в строй... Много требуется для этого сил и самоотверженности. Кроме того, наши санитарки и медсестры часто и бельишко выстирают бойцу, и одежку починят, и повариху заменят в роте, и за оружие возьмутся в нужный момент.
   Зина и Поля отлично справлялись со своими обязанностями, а вот самый младший из Глазков - четырнадцатилетний Миша - первое время как-то не находил себе в отряде определенного занятия. Использовали его связным, давали раза два задания по разведке... Ничего другого и не поручишь такому мальцу! А Мише хотелось большего, он хотел бить врага, мстить за погибших братьев. Но он, наверно, и сам понимал, что из-за малолетства его не могут посылать на серьезные боевые дела. Пожалуй, именно поэтому смуглый, немного скуластый мальчик с круто разлетевшимися темными бровями почти всегда выглядел грустным, задумчивым, даже угрюмым.
   Он не был похож на своих сверстников, озорных, непоседливых пацанов, тоже ставших партизанами. У Миши - лирическая натура. Часто видели его сидящим под сосной с томиком Некрасова или Маяковского. И где только доставал он книжки! Миша сам писал стихи, любил живопись, хорошо рисовал, до войны он мечтал стать художником. В партизанском отряде у Миши появилась совсем другая - суровая, недетская мечта: сделаться минером.
   Сначала робко, потом все настойчивее мальчик просил командиров направить его в диверсионное подразделение. Ему отказывали, советовали подрасти, а один раз жестко сказали:
   - В минеры берут ребят комсомольского возраста, а у тебя он еще пионерский!
   Миша отошел в сторону, опустив голову. Но от своей мечты не отказался.
   Весной 1943 года наше соединение разделилось на два самостоятельных. Одно, под командованием Н. Н. Попудренко, не покинуло Черниговской области, другое, во главе со мной, двинулось в дальний рейд на правобережье Днепра. У Попудренко осталась Зина Глазок, чтобы находиться поближе к матери, а с нами ушли Максим Титович, Поля и Михаил.
   Почти уже заканчивая рейд, мы остановились на берегу реки Уборть, где создали знаменитую "партизанскую академию" для массовой подготовки минеров. Отбор был строгим. Все же Миша добился, чтобы приняли и его.
   Будущие минеры изучали многое: устройство мин, монтирование механизмов, подготовку зарядов, технику закладки мин, тактику подхода к объектам. Все это Миша Глазок усваивал настолько успешно, что к окончанию занятий в "академии" стал не просто рядовым минером, а инструктором по минноподрывному делу.
   Любопытный случай произошел с Глазком, когда к нам на Уборть прилетел секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Украины Д. С. Коротченко - товарищ Демьян. Партизаны решили продемонстрировать ему на учебном полигоне установку МЗД. Товарищу Демьяну сказали, что он увидит работу наших лучших минеров-инструкторов.
   Мы подошли к насыпи с несколькими метрами рельсов, возле которой уже находились Миша Глазок и его "второй номер", тоже подросток, Миша Кобеняк. Минеры выжидательно посматривали на секретаря ЦК, готовые по его распоряжению начать работу. В свою очередь Демьян Сергеевич нетерпеливо поглядывал по сторонам. Наконец он спросил:
   - Ну а где же инструкторы?
   - Вот они, перед вами! - ответил я, посмеиваясь в усы.
   - Эти хлопчики? - удивленно вскинул брови товарищ Коротченко.
   - Они самые!
   В том, что перед ним действительно мастера своего дела, Демьян Сергеевич убедился воочию. Глазок и Кобеняк работали быстро, сноровисто, каждое их движение было хорошо рассчитанным, точным. Ребята установили мину в рекордное время, всего за восемь минут.
   - Просто артисты! - шепнул мне товарищ Демьян и, подойдя поближе к минерам, громко поблагодарил за отличную работу.
   Вскоре мы начали диверсии на железных дорогах Ковельского узла. Миша считался в своем батальоне лучшим минером. Полетели под откос первые лично им подорванные поезда. Успешно действовали и те партизаны, которых Миша инструктировал.
   Всякий раз, когда у командира батальона возникали какие-то неясные вопросы, связанные с минированием, он говорил:
   - Надо посоветоваться с Глазком... Надо спросить у Глазка...
   А советчику-то всего пятнадцать лет, и годился он командиру в сыновья!
   Труднее всего приходилось минерам на дороге Брест - Пинск. Железнодорожное полотно пролегало здесь далеко от леса. Подбираться к нему надо было но совершенно открытой местности и устанавливать мину как можно быстрей. От партизан-подрывников требовалась особая, повышенная четкость в работе. Для того чтобы закрыть дорогу Брест - Пинск, мы в помощь имевшимся там подрывникам послали дополнительную группу, укомплектованную самыми опытными, самыми умелыми минерами. Попал в эту группу и Миша Глазок.
   Вскоре юный подрывник стал героем диверсионной операции, в которой очень ярко проявились все его не только боевые, но и душевные качества.
   Михаилу предстояло установить МЗД-5 на участке, одновременно и соблазнительном и опасном. Рельсы тянулись по высокой крутой насыпи, что обычно увеличивает результаты крушения. Однако подход к участку был очень трудным. Выйдя из чахлого леса, вернее, кустарника, минеры должны ползти метров триста по открытому полю, а после этого пересечь шоссе, по которому и ночью ходят одиночные машины. Потом, оставив шоссе позади, опять ползти двести метров по голой местности, теперь уже прямо к насыпи, и там, прижимаясь к откосу, карабкаться вверх, на полотно.
   Фашисты усиленно охраняли участок. На подступах к дороге и у насыпи обычно устраивались засады. Линию часто осматривали патрули.
   И все же мину надо было ставить именно здесь.
   Миша тщательно смонтировал механизм, подобрал нужный замедлитель, проверил упаковку заряда... Темной, ненастной ночью отделение минеров вышло в путь. По-пластунски добрались до шоссе, выждав удобный момент, пересекли его, затем проползли еще несколько десятков метров.
   Дальше двигаться всем вместе было уже нельзя. Вперед выслали разведчика. Он должен был подняться к рельсам, осмотреть участок, установить, есть ли поблизости охрана.
   Разведчик вернулся довольно скоро - раньше, чем ожидали.
   - Все в порядке! - сказал он. - Пусто... Никого нет!
   Партизаны поползли снова. У насыпи группа прикрытия, разделившись на две части, стала подниматься по откосу слева и справа от Глазка и его "второго номера". Через минуту они тоже двинулись вверх.
   Уже на рельсах Миша вдруг увидел прямо перед собой пламегаситель немецкого пулемета-универсала. Дальше, за характерным дырчатым кожухом, обрисовывались в темноте приникшие к земле человеческие фигуры.
   Засада! Реакция Михаила была мгновенной. Не поднимаясь, одним резким и сильным движением он оттолкнулся от подвернувшейся под руку шпалы и покатился вниз. Голова ударялась о камни, которыми был выложен откос. Миша не чувствовал боли, но, оказавшись внизу, сразу заметил посланную ему вдогонку и упавшую рядом гранату с длинной деревянной ручкой. И снова не растерялся Глазок. Мигом подхватив гранату, он бросил ее обратно к фашистам. Там, наверху, и грянул взрыв.
   Вряд ли кто-нибудь из немцев был ранен. Сразу же заработал пулемет, застучали автоматы, а затем взвились в небо осветительные ракеты. Партизанам пришлось туго. Уходили от дороги, петляя, низко пригнувшись, а больше ползком, ползком... Наконец выбрались в безопасное место.
   Просто чудом все остались живы. Только у Миши голова была в ссадинах и синяках, а у командира отделения Смолина пулей рассечена кожа на лбу. Возле насыпи пришлось бросить полупудовый заряд тола... Жаль, конечно! Однако тол - это лишь обычное взрывчатое вещество, а вот секретный механизм мины не попал в руки врагов. Его спас Миша Глазок. Он и с откоса катился, прижимая к груди драгоценный ящичек.
   Почему минеры напоролись на засаду? Что произошло? Партизаны не успели задать друг другу эти вопросы. Ходивший в разведку высокий губастый парень побледнел и повалился остальным в ноги:
   - Простите! Струсил... Не был на полотне...
   За подобную трусость полагается расстрел. Но смалодушничавший разведчик раньше ни в чем плохом не замечался, а теперь клятвенно обещал, что загладит свою вину. Ребята просто надавали ему хороших тумаков.
   Невеселыми вернулись партизаны в лагерь. Пришлось отвечать на очень неприятные расспросы, отворачиваться от укоризненных взглядов... Больше всех переживал неудачу Глазок, хотя совершенно не был в ней виновен.
   Заминировать участок все-таки нужно. Не смогли сегодня - значит, придется минировать следующей ночью.
   - В каком месте будешь ставить? - спросил Мишу командир группы.
   - В том же самом!
   - Почему не в другом?
   - Место хорошее: насыпь высокая, поворот начинается. Да и не сделают фрицы засады там, где уже делали!
   - Добро! - сказал командир.
   И опять с наступлением ночи ползут партизаны через поле, переваливают по одному через шоссе, крадутся, прикрытые лишь темнотой, все ближе к железнодорожному полотну. На этот раз ни засад, ни патрулей нет. Глазок быстро проверил надежность контактов и осторожно опустил механизм в яму под шпалой, куда его напарник уже положил заряд. Еще через несколько минут мину хорошо замаскировали.
   До ближайшего хутора партизаны добрались вполне благополучно, но там-то и начались у Михаила терзающие всякого минера сомнения. А вдруг не взорвется? А вдруг не сработает детонатор? Вдруг утренний патруль обнаружит мину?
   Знает человек, что все проверено, все надежно, знает, что и сам теперь не найдет поставленной мины, а успокоиться не может. Минеру еще надо видеть результаты своей работы.
   Глазок упросил товарищей задержаться на хуторе до полудня. Впрочем, особенно уговаривать их не пришлось. Каждому участнику операции интересен ее итог. Тем более что ждать долго не придется: замедлитель установлен на девять часов утра.