Федоров Алексей. Последняя зима

   Теперь Клоков нарушал это правило, отлично зная, как опасно не только снимать, но и устанавливать МЗД, подготовленную другим. Однажды мина, смонтированная товарищем, чуть не взорвалась в руках Всеволода.
   Как-то осенью Резуто заболел, и Клоков отправился на операцию с его миной: своей готовой не было. Уже на рельсах, заканчивая установку, он вытащил из заряда детонатор, сунул рядом в песок и начал проверять проводку. Кнопка неизвлекаемости была выключена. И вдруг раздался треск, сбоку взметнулся снопик искр, правую руку ожгла боль от впившихся песчинок. Сработала вторая кнопка неизвлекаемости, искусно скрытая в корпусе мины и не замеченная Клоковым. Он спас себя только тем, что вынул взрыватель из заряда. Но ведь мог бы в спешке и не вынуть.
   Клоков продолжал исследовать крышку. Он видел на своих пальцах синеватые отметины, словно нататуированные теми песчинками, что ожгли осенью кисть. Где же эта проклятая кнопка? Нервы напрягались все больше. Лоб взмок от пота. Ну, еще немного вперед, еще чуть-чуть!..
   Кнопку все же удалось нащупать. Вот она, под средним пальцем правой руки! Чувствуется отверстие канала. Уперся в кожу податливый стерженек... Наконец-то!
   Но теперь Всеволод оказался как бы привязанным наглухо к мине. Свободна лишь одна рука.
   А дрозды все свистят, свистят в лесу, и малиновки где-то заливаются веселыми трелями...
   Мучительно напрягая мысль, он искал выхода. Нельзя ли воспользоваться кнопкой самосохранения? И как раньше это ему не пришло в голову! Нервы, конечно. Нервы остаются нервами! Только вряд ли воспользуешься. Минер был опытный. Но посмотрим, посмотрим! Клоков начал прощупывать свободной рукой торцовые стороны ящика.
   Кнопка самосохранения в МЗД-5 напоминает кнопку неизвлекаемости, хотя имеет совсем иное назначение. Тоже канал, идущий к механизму. В него вставлена деревянная чека-палочка. Чека отсоединяет один из контактов, что дает возможность устанавливать снаряд, не опасаясь взрыва. Когда работа почти закончена, минер вытаскивает чеку и тем самым восстанавливает звено в электроцепи. Палочка-чека заканчивается головкой, которой каждый подрывник обычно придает какую-нибудь определенную форму. Кто делает ее круглой, кто треугольником, иные выстругивают квадратиком, иные овалом. Возвратясь с операции, минер сразу же сдает чеку командиру как доказательство, что дело выполнено до конца.
   Не забыл вынуть чеку и тот партизан, что минировал здесь. Отверстие Клоков нашел. Но канал забит камушками, запрессован землей. Правильно! Так и нужно!.. Если бы МЗД извлекал вражеский сапер, даже знающий ее устройство, вставить бы новую чеку он не мог.
   Не мог этого сделать и Клоков.
   Кто же так классически тут минировал?! Воловик? Казначеев? Или Володька Павлов?.. Да это неважно! Мало ли мастеров! Вот что теперь делать дальше? Ведь эшелон идет, эшелон!.. Одному не закончить. Помощь нужна. Всеволод обернулся, помахал призывно рукой.
   Ему было видно, как с места сорвались одновременно Мыльников и Резуто, но Егоров что-то крикнул, и Дмитрий вернулся назад. Бежал к полотну только Гриша Мыльников, размахивая саперной лопаткой. Правильно! Лучше рисковать сейчас двумя жизнями, чем еще и третьей.
   - Нашел? - спросил подбежавший Мыльников.
   - Держу!
   Теперь Григорий был совершенно спокоен. Он заглянул в щель между ящиком и шпалой, туда, где была рука Клокова, и все понял. Мыльников расстегнул свой планшет и вырвал из него прикрывавший карту целлулоид. Затем они начали действовать молча, понимая друг друга без слов.
   Мыльников втискивал под пальцы Клокова целлулоидную пластинку, а тот постепенно убирал онемевшую ладонь. Ее заменила пластинка, придавленная сверху лезвием тесака. Лезвие плотно заклинили камнем.
   - Будем шукать вторую? - спросил Григорий, отбрасывая с лица белокурую прядь.
   - Поищем!
   Нащупать вдвоем еще одну кнопку неизвлекаемости было намного легче. Она оказалась на левой торцовой стороне ящика. Отверстие трубки плотно закрыли, предварительно утопив стержень поглубже.
   Минеры присели на полотно.
   - Ну, теперь давай рассуждать: есть ли третья? - сказал Клоков.
   - Не должно быть! - решительно крутанул головой Мыльников. - Где ему взять время на третью? Да и к чему? Эти две отлично бы сработали...
   - Я тоже считаю, что третьей нет. Выходит, поднимать будем?
   - Ничего не остается! - согласился Мыльников. - Но ведь просто так ее не поднимешь... Мина наша! Значит, наверняка есть еще и взрыватель от полевого фугаса.
   - Конечно, что-нибудь в этом духе есть. Приготовь ножницы и держи тесак, пока я поднимать буду... Эх, до чего хорошо птицы поют, Гриша!
   Егоров и остальные минеры, стоявшие в зоне безопасности, видели, как Клоков и Мыльников немного посидели и опять принялись за работу.
   - Заряд поднимают... Пойти помочь? - взглянув на Егорова, спросил Строганов.
   - Теперь-то помощников сколько угодно! Постой. Нужны будем - позовут.
   От станции торопливо шел комендант.
   - Ну как, братцы? - начал он еще издали. - Эшелон у меня на подходе... Пропускать можно?
   - Когда он будет?
   - Минут через пятнадцать - двадцать.
   - Возвращайся на станцию и смотри на хлопцев, что работают у семафора, - сказал Резуто. - Сам поймешь, можно ли пускать! Догадки хватит.
   Кивком головы Егоров подтвердил этот мудрый совет.
   Рыжеватый капитан не перечил и побежал обратно, держась за пилотку и сумку.
   Клоков и Мыльников искали еще один сюрприз, приготовленный вражескому саперу.
   На тот случай, если бы кнопки неизвлекаемости были обнаружены, партизаны часто вставляли в заряд не только электродетонатор, но и дополнительный взрыватель натяжного действия. Предположим, вражеские саперы найдут кнопки, механизм мины выключат, но когда они будут поднимать ящик, то потянут за проволочку, идущую от него к фугасному взрывателю, и заряд все равно воспламенится. Эту проволочку и надо было теперь найти.
   Встав на колени, Всеволод взялся за ящик, а Мыльников убрал камушек и удерживал штык-тесак рукой. Затем Клоков приподнял ящик на свободные три-четыре сантиметра до шпалы, прижал к ней крышку. Теперь Мыльников мог опустить тесак: кнопку удерживала шпала.
   Пространство, появившееся между днищем ящика и зарядом, было слишком узким для работы здесь ножницами, да и никаких проводов не было видно. Страшно напрягаясь из-за неудобной позы, Клоков продолжал держать на весу механизм. Мыльников торопливо расчищал прикрывавший заряд грунт.
   - Держи, Вовка, держи! Сейчас, сейчас...
   - Быстрее, Гриша!
   - Сейчас... Момент! Проводка видна! Еще что-то тянется.
   - Режь подряд!
   Прошла минута, и Мыльников смог дотянуться к проволочкам. Раз-два! Перерезаны обе.
   - Есть! Все! - сказал Мыльников.
   - Отбой! - выдохнул Клоков.
   Они вынули из-под шпалы ящик, подняли заряд и понесли все это подальше от полотна. Навстречу уже бежали товарищи.
   - Ну, что там было? - спросил Денисов.
   - Две кнопки и фугасный взрыватель, - ответил Всеволод.
   - Сильно! - покачал головой Строганов.
   - Чего же она, стерва, вовремя не сработала? - спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь, Дмитрий Резуто и поднял ящик с механизмом.
   Все обступили Резуто, всех интересовал этот уже чисто технический вопрос.
   Дмитрий начал открывать крышку, но тут раздался паровозный гудок, и минеры обернулись в сторону железнодорожного полотна. К открытому семафору приближался воинский эшелон.
   - Успели! - сказал Клоков.
   Митя Резуто снял с ящичка крышку. Все контакты были в порядке, кнопки действовали, замедлитель в свое время сработал и замкнул цепь.
   - Батарейка! Чертова батарейка иссякла! - догадался Павел.
   Проверили вынутую батарейку: она действительно разрядилась и не давала тока.
   - Зря, выходит, потели! - как-то растерянно улыбнулся Всеволод.
   - Кто же знал?! - воскликнул Егоров.
   - А фугасный взрыватель все-таки был! - напомнил Денисов.
   - Молодцы вы, и Вовка, и Гриша! Прямо герои! - сказал Строганов.
   - Эх, надо обмыть это дело! - добавил Резуто.
   Глоток-другой, конечно, не помешал бы. Всеволод Клоков чувствовал себя усталым, разбитым... Прошедший час показался ему одним из самых трудных в жизни.
   Прежде чем партизаны направились к поезду. Клоков вытащил из взрывного механизма трубочку верхней кнопки неизвлекаемости и положил ее в карман на память. Он долго таскал с собой эту трубочку, пока где-то не потерял.
   НОВЫЕ РУБЕЖИ
   Вешние воды начинают звенеть тонкими струйками еще под снегом. С каждым днем воздух прогревается сильней, снег все больше рыхлеет, подтаивает, и вскоре вода уже выбивается на его грязноватую, источенную теплом поверхность. Торопливые ручьи весело бегут между осевшими сугробами, сплетая и ширя свои потоки. Они спешат к рекам. Но русла рек давно переполнены. Тогда и реки, и ручьи выходят из берегов, широко разливаясь по долинам. Один за другим рушатся, исчезают последние снежные наметы. Только в тени снег еще белеет небольшими островками. Скоро не станет и его, потому что солнце светит все ярче, а вода все поднимается, прибывает.
   Картина весеннего половодья напоминала мне ход советского наступления на Волыни. Последние снежные островки - это обложенные нашими войсками Ковель, Владимир-Волынский, Заболотье. Почти вся остальная территория области освобождена от захватчиков.
   Через широко разлившуюся Стырь, через вышедшую из берегов Горынь, через переполненные клокочущими вешними водами безымянные ручьи и речушки ехали мы с Дружининым в Киев. Радиограмма, срочно вызывавшая нас в Украинский штаб партизанского движения, пришла вчера утром.
   - Наконец-то кончится эта неопределенность! - сказал, прочитав ее, Владимир Николаевич. - Ручаюсь, что нас перебросят в Польшу, на помощь Армии людовой.
   - Не думаю, - возразил я. - В Польшу уже отправилась бригада имени Василевской, ушли отряды Карасева, Прокопюка, есть там и белорусские партизаны... Нет, скорее всего, получим путевку куда-нибудь в Карпаты или еще дальше.
   - Фронт за последнее время уплотнился, трудно будет пробиваться и на запад, и на юг. А что, если нас расформируют? Ведь многие соединения уже расформированы!
   - Не будем гадать, Владимир! Сам же сказал: неопределенность кончится... Завтра-послезавтра все узнаем.
   Согласно телеграмме, я временно передал командование Дмитрию Рванову, а исполняющим обязанности комиссара мы оставили секретаря партийного комитета Ивана Кудинова. Попрощались с ними наскоро: ведь вряд ли долго задержимся в Киеве, через неделю-другую вернемся...
   До Сарн добирались подводами, оттуда до Коростеня - маленькими самолетами-"кукурузниками", предоставленными нам штабом 2-го Белорусского фронта, затем дальше - на "виллисе", взятом в Коростенском горкоме партии. Километрах в тридцати от Киева американская техника подвела: "виллис" испортился, и у шофера не было надежды быстро его исправить. Мы пошли пешком по Житомирскому шоссе.
   Это шоссе было прифронтовой магистралью. По обе его стороны еще громоздились подбитые немецкие танки, остовы сожженных автомашин, перевернутые вверх колесами повозки. Навстречу нам двигались нескончаемым потоком колонны с военными грузами. Они спешили к тем участкам фронта, которые назывались в сводках тернопольским и львовским направлениями...
   Вскоре мы остановились у обочины, поджидая попутный грузовик. Из лесочка, что тянулся совсем рядом, вышла какая-то женщина и, узнав в нас партизан, протянула каждому по букетику подснежников. Так с этими первыми весенними цветами в руках и подъехали мы вскоре к украинской столице.
   Один из прекраснейших городов мира - древний Киев всегда был особенно хорош весенней порой. Всегда, но не весной 1944 года. Мы увидели обезображенный, израненный Киев, непохожий на тот красивый, веселый город, каким его знали. Мы, конечно, слышали по радио, читали в газетах о варварских разрушениях, произведенных здесь гитлеровцами. Тогда эти горькие вести постигались умом, а вот сейчас все, что предстало перед нашими глазами, отозвалось мучительной болью в сердце.
   Проезжаем мимо руин жилых домов, видим развалины заводов "Красный экскаватор", станкостроительного, "Большевик"... Много разрушений на Шевченковском бульваре. Вот обгоревшие корпуса университета, зияющие пустотами окна гостиницы "Украина"...
   Сходим с грузовика на углу бульвара и Крещатика. Но Крещатика нет! Главная и лучшая улица Киева разрушена полностью, дом за домом. Вдоль обоих тротуаров тянутся сплошные завалы битого кирпича, погнутых взрывами балок, искореженной арматуры.
   Подавленные этим зрелищем, молча доходим до площади Калинина. И тут со всех сторон обступают нас руины. По узкой Софиевской поднимаемся вверх. Бронзовый Богдан Хмельницкий на вздыбленном коне сжимает в руке булаву... А дальше, за памятником, снова видим развалины.
   - Враг ответит! - роняет Дружинин.
   - Расплата уже идет! - добавляю я.
   Нам надо торопиться в Штаб партизанского движения. Он помещался в большом доме на Старо-Подвальной улице, хорошо известном всем киевлянам. Многое в этом доме сразу напомнило мне штабы времен гражданской войны.
   Документы у входа проверяли не красноармейцы, а два человека в штатском, перетянутые ремнями, увешанные оружием, с алыми ленточками на шапках. И дальше по лестницам, по коридорам сновал все больше наш брат партизан. Ватники, полушубки, а то и куртки, перешитые из явно трофейных шинелей... Бороды, от широких - лопатой до узких - клинышком... Усы всевозможных фасонов: от висячих запорожских до закрученных тонкими щегольскими стрелками... Бьют по бедрам маузеры в деревянных коробках-прикладах, звякают на груди автоматы, сверкают на поясах треугольные лакированные кобуры с отнятыми у немцев парабеллумами... Чуть ли не на каждом шагу происходят встречи друзей. Люди тискают друг друга в богатырских объятиях, сыплют шутками и радостными восклицаниями, делятся новостями. Судя по долетающим обрывкам разговоров, большинство прибывших сюда партизан волнует, как и нас, дальнейшая судьба их отрядов.
   - Теперь в Словакию...
   - Будут расформировывать...
   - Хотелось бы подальше, за Вислу...
   - Наши уже в армии...
   - Район приземления неизвестен...
   - Дрались в болотах, сумеем драться и в горах...
   Я оборачиваюсь к Дружинину:
   - А тебе что больше улыбается - болота или горы? Говори в последний раз - куда нас пошлют?
   - Ты же против гадания! Сейчас все узнаем.
   Через несколько минут входим в кабинет начальника Украинского штаба партизанского движения генерал-майора Тимофея Амвросьевича Строкача. Он все такой же спокойный, строгий, невозмутимый, каким был одиннадцать месяцев назад, когда прилетал к нам на Уборть. Генерал сердечно поздоровался, предложил сесть. Разговор начался самый обыкновенный расспросы, как доехали да как дела в соединении, но ни слова о том, что нас волновало. Наконец я не выдержал и поинтересовался, зачем нас с Дружининым вызвали.
   - Не имею представления, - чуть пожал плечами начальник штаба. - Я вызвал вас по распоряжению Центрального Комитета. Вот завтра обо всем там и узнаете.
   - Ну а все-таки?.. Переброска? Расформирование? - спросил Дружинин.
   - Не знаю, право, не знаю, - опять повел плечами Строкач.
   Он-то, конечно, знал... Но нашел Владимир у кого выпытывать! Нет, как видно, до разговора в ЦК ничего не узнаем!.. Мы условились, что снова будем у Тимофея Амвросьевича завтра в десять ноль-ноль, получила направление в гостиницу и пошли отдыхать, памятуя, что утро вечера мудренее.
   Последний раз спал я на кровати с пружинным матрацем, и не в землянке, не в избе, а в хорошей городской комнате, больше года назад, в Москве. Сколько пройдено, сколько пережито за эти тринадцать месяцев! Тогда фронт был под Вязьмой, теперь он под Одессой. Тогда наше соединение воевало на берегах Десны, теперь оно вместе о армейскими частями у берегов Западного Буга... В тот мой приезд, точнее прилет, на Большую землю решался вопрос о разделе Черниговского соединения и нашем рейде за Днепр. А какова будет судьба соединения сейчас?
   В половине одиннадцатого утра мы вместе со Строкачем уже поднимались по широкой лестнице хорошо знакомого здания Центрального Комитета Коммунистической партии Украины.
   Встретили нас с Дружининым тепло. Поздравили с победами партизан на Волыни. Сказали, что мы свое дело сделали, и притом очень большое дело. Поблагодарили от вмени партии, народа за хорошую службу, а затем объявили, что и для меня, и для Владимира Николаевича война как бы уже закончилась. Центральный Комитет решил использовать нас на восстановительной работе.
   Освобождение от врага родной украинской земли завершалось, но почти все наши города и села лежали в развалинах. Во всей республике не было ни одного полностью уцелевшего и нормально действующего предприятия. Начинался весенний сев, а во многих местах приходились пахать на коровах. Все надо было восстанавливать или строить заново, все налаживать - работы в тылу масса. Вот и нам с Дружининым предстояло перейти на хозяйственные рубежи.
   А как поступить с Черниговско-Волынским партизанским соединением? Его решили разделить на два самостоятельных: одно под командованием Рванова, а другое под командованием Балицкого. Благодаря разукрупнению каждая из единиц станет более маневренной и получит больше шансов проскользнуть через фронт в Польшу. А жаль, очень все-таки жаль, что уже не придется вернуться к людям, вместе с которыми я провоевал больше двух с половиной лет и прошел огромный боевой путь!
   Получить новое назначение нам предстояло те сразу. По настоянию генерала Строкача нас оставили в его распоряжении еще на месяц. За это время надо было написать подробный отчет о боевых делах нашего соединения. Кроме того, нам с Дружининым предоставлялся трехдневный отпуск для поездки к семьям, которые находились по соседству, в Чернигове.
   Выходя из здания ЦК, я сказал Дружинину:
   - Вот мы с тобой уже и бывшие... Бывший командир и бывший комиссар!
   - Приказ не подписан! - бросил Строкач. - А когда и подпишем, все равно, пока не сдадите отчета, вы для меня не бывшие... Дисциплинку не забывайте!
   - С вами как-нибудь поладим, Тимофей Амвросьевич! - пообещал я.
   На следующее утро мы с Дружининым отправились в Чернигов. Это было 29 марта, накануне дня моего рождения. Хорошо провести такой день в кругу семьи! Лучшего подарка себе и не придумаешь.
   Мы быстро доехали до города, который я покинул два года семь месяцев назад, где зародилось наше соединение. Вспомнился мой отъезд из Чернигова, кружащие в небе "хейнкели", грохот бомбежки и дым пожаров, скачущая по улице хромая лошадь, взятый мною в машину сумасшедший... Чернигов с тех пор еще не раз бомбили, обстреливали. Разрушений в городе много. И с первого взгляда видно, что жизнь здесь только начинает налаживаться.
   Знакомый, чудом уцелевший дом. Покидая Чернигов, я так и не зашел сюда, чтобы прихватить с собой хоть что-нибудь в дальнюю военную дорогу. Волнуясь, стучу раз-другой. За дверью - торопливые шаги жены и ликующий визг дочерей.
   Нечего говорить, что отпущенные мне на побывку три дня прошли славно. Много радостей принесла не только встреча с семьей. Приятно взволновали, растрогали и многочисленные встречи с друзьями-партизанами, с теми, кто не принимал участия в нашем рейде на запад, остался на Черниговщине и теперь впрягся в нелегкую работу по восстановлению народного хозяйства. Повидал жену, детей, обнял боевых товарищей и Владимир Николаевич Дружинин.
   Через три дня мы вернулись в Киев.
   Нас несколько пугало предстоящее составление отчета. Мне казалось, что ничего не может быть скучней, чем сидеть в гостиничном номере, перебирать копии собственных же донесений, рыться в старых приказах, вспоминать, подсчитывать, - в общем, заниматься канцелярской канителью. В действительности же эта работа захватила нас, оказалась живым, интересным делом.
   Итоговые цифры, характеризующие боевую деятельность Черниговско-Волынского партизанского соединения, были внушительными. Подорвано 683 вражеских эшелона, убиты многие сотни врагов - фашистских солдат и офицеров, полицейских и бандеровцев... Цифр масса - больших, красноречивых, и за каждой из них - отвага и боевая выучка наших славных партизан, их самоотверженность и любовь к Родине!
   В процессе работы над отчетом некоторые цифры приходилось переделывать, прибавлять к ним все новые и новые единицы. В Польше продолжала подрывать фашистские эшелоны бригада имени Василевской, на Волыни дрались то с немцами, то с бандеровцами отряды под командованием Рванова и Балицкого.
   В конце-то концов этим отрядам так и не удалось пробиться во вражеский тыл. Штаб партизанского движения решил их расформировать. Более трех тысяч наших партизан влилось в ряды Красной Армии, сотни пошли на партийную и советскую работу. Партизаны передали армии много легкого и тяжелого вооружения, колхозам - 1200 лошадей и 500 подвод, нашу козочку Зойку и ту пристроили в Ровенский зоосад.
   И вот уже отчет подписан... Вручая его генерал-майору Строкачу, я спросил:
   - Можем ли теперь считать себя свободными от воинской дисциплины?
   - От воинской, пожалуй, свободны. Но есть еще и другая дисциплина! Вам с Дружининым надо сегодня зайти в ЦК. Звонили оттуда...
   В тот же день Владимир Николаевич получил назначение на партийную работу в Тернополь, а я в Херсон.
   А на следующее утро, уже с путевкой ЦК в кармане, зашел я в партизанский штаб, чтобы попрощаться с друзьями. Шагаю по шумному, полному людьми коридору и вдруг слышу откуда-то сбоку знакомые голоса:
   - Здравия желаем, товарищ генерал!
   Смотрю в ту сторону и вижу одетых в новехонькое десантное обмундирование Всеволода Клокова и Дмитрия Резуто. Интересуюсь, куда это они собрались.
   - Военная тайна! Но вам, Алексей Федорович, мы ее доверим! - блеснул зубами Клоков. - Ночью летим в Чехословакию... С выброской! Там наших минеров уже много - Егоров, Глазок, Машуков, Калач, Ярыгин, Грибков, Мерзов... Все самые отборные "крокодилы"! А вот теперь и мы летим. С нами Садиленко, Грачев, еще кто-то...
   - Лишь бы эшелончиков у фашистов на всех хватило! - подмигнул Резуто.
   - Там пока хватит, - сказал я. - Ну, желаю удачи, товарищи! Передавайте нашим привет... А наказ всем один: не посрамите на чехословацкой земле славы и чести советских партизан!
   - Не посрамим. Будьте спокойны, Алексей Федорович! - ответил, глядя мне прямо в глаза, Всеволод.
   И я подумал о том, что, хотя нашего соединения уже нет, люди, им воспитанные, им закаленные, продолжают сражаться за дело, которому верны. Только теперь они на новых - военных и мирных - рубежах. Эти рубежи всюду, где ты больше всего нужен.
   МНОГО ЛЕТ СПУСТЯ
   Месяц за месяцем, год за годом наши часы отсчитывают мирное время.
   Стрелки делают по циферблату все тот же круг, двигаются с обычной своей равномерностью, но уже давным-давно не отмечают они сроков атак, взрывов, конспиративных свидании. На часы смотрит сталевар, комбайнер, строитель, ученый, космонавт. А время все идет вперед и вперед, изменяя нас, преображая нашими руками землю, на которой мы живем, отбрасывая все дальше в прошлое боевые годы.
   Это прошлое дорого советским людям, как и наши сегодняшние дни, как и наше будущее. Радостно было для меня побывать в хорошо знакомых, навсегда памятных местах, где прошла наша последняя партизанская зима. В первых числах марта 1962 года я выехал из Киева в Ровенскую и Волынскую области для встречи с избирателями, выдвинувшими мою кандидатуру в Совет Национальностей Верховного Совета СССР.
   Из тихого переулка "Волга" вырвалась на шумный простор площади Калинина. В марте 1944 года мы с Дружининым безмолвно стояли здесь среди мрачных развалин. Теперь площадь обступили монументальные здания светлых нарядных тенов: почтамт, красивые жилые дома, консерватория, стройная громада гостиницы "Москва". Но вот машина свернула на Крещатик. Чуть изогнувшись, он уходил вдаль, необычайно широкий, величаво-прекрасный, с опушенными снегом каштановыми аллеями.
   Архитекторов, восстановивших главную улицу Киева, подчас упрекают, что они придали излишнюю парадность новым ансамблям Крещатика. Мнение это весьма спорно. Крещатик возрожден из пепла, из руин, он и должен быть вот таким - торжественным, величавым, волнующим. Для меня, как, вероятно, и для многих, Крещатик - не просто городская магистраль, а еще и улица-памятник, воплотившая в себе пафос послевоенного созидания, пафос тех гигантских усилий, с какими восстанавливал наш народ все разрушенное войной.
   По обновленному Шевченковскому бульвару, через площадь Победы машина выбегает на Брест-Литовское шоссе. Квартал за кварталом тянутся здесь новые жилые корпуса. А вот и завод "Большевик" с его огромными цехами, гораздо более крупными, чем взорванные оккупантами. Рядом метростроевская вышка. Сюда протянется вторая очередь Киевского метро, которого до войны вовсе не было. Опять заводы - и восстановленные, и новорожденные. Справа - недавно выросшие корпуса Медицинского и Политехнического институтов, а дальше за ними - новые жилые массивы. Город давно вышел из довоенных своих границ.
   Наконец Киев остался позади. Спидометр отщелкивает километры по бывшей прифронтовой дороге. Сколько уже лет несет она мирные грузы! Почти не узнать подросшего леска, из которого женщина вынесла нам с Дружининым по букетику подснежников.